Монохромность

Виктор Доминик Венцель, 2021

«…Есть город Глекнер. В городе Глекнер два месяца назад начали исчезать люди. Без свидетелей, без предпосылок или логической связи. Был человек – человека не стало. При этом вещи его лежат на месте, книги стоят на полках, компьютер включен, ужин греется на плите. Новое письмо так и осталось недописанным, фильм остановлен посредине, дверь квартиры заперта изнутри. Кто похищает несчастных или куда они уходят сами – темная загадка Германии этого злосчастного года. Полиция разводит руками, власти воздерживаются от комментариев, журналисты и сумасшедшие строят сотни конспирологических идей» (с) Чем для обычного журналиста может обернуться очередное расследование? Что с собой на этот раз принесет снежная буря? Ответить на этот вопрос предстоит Килиану Графу, рискнувшему сунуться в самое пекло.

Слушай, я пройду к тебе

Сквозь любые форматы,

Потому что среди других

Я — радиошторм (с)

Монохромный — одноцветный, выполненный в одном цвете, излучающий один цвет или цвета, различающиеся по яркости, но не по спектру.

Viele Leute bezeichnen Sinnenrausch als Liebe. Liebe ist vor allem geistigseelisch. Darum braucht sie noch nicht platonisch, blaß und unkörperlich sein. Aber der körperliche Zusammenklang darf nur eine Steigerung oder Auslösung des seelischen Kontaktes sein.

E.M. Remarque

Для многих людей любовью именуется чувственность. Не может быть любви без духовного влечения, но это еще не значит, что она превращается в бледное, бестелесное, платоническое влечение. Телесная близость должна быть воплощением духовной близости и духовного влечения.

Э.М. Ремарк

Часть 1

Колыбели полной темноты

Интерлюдия

В баре сегодня было тихо.

Тусклый желтый свет падал из единственного рабочего плафона высоко под потолком. Этого хватало, чтобы вырвать из привычной темноты длинную барную стойку и единственный занятый столик у дальней стены — все остальное оставалось погруженным в сумрак. Разбитый музыкальный автомат, переполненные мусорные корзины, пыльные лавки вдали — все таяло за границей светлого круга. Кажется, никто из завсегдатаев этого места не помнил, что было в дальних углах помещения — массивные лампы накаливания в причудливых абажурах, включали в полную силу редко.

Где-то там, за грязным окном, шумели проносившиеся машины, мелькали прохожие, мигали светофоры и зажигались первые уличные фонари. Классическая вечерняя суета медленно и привычно опускалась на Глекнер, пробираясь по улицам и проспектам, заглядывая в дома и квартиры, занимая почетное место в кафе и магазинах города. Но только здесь. Старый бар уже давно не принимал новых посетителей. Теперь их оставалось только двое.

Одного из них называли Симон. Второго — Хартмут. Наверное, теперь никто, включая уставшую хозяйку бара — фрау Кору, не знал настоящие ли это имена, или прозвища, к которым они так давно привыкли. Хартмут, Симон и Кора — этого было вполне достаточно.

Симон с задумчивым видом листал вчерашнюю газету, изредка чиркая простым карандашом по квадратам кроссворда, изредка вписывая слово, Хартмут меланхолично тянул уже шестой бокал темного пива за вечер, мрачно поглядывая сквозь пыльные стекла на одиноких прохожих. Все хранили узаконенное в баре молчание — темы для разговоров, бесед и споров успели закончиться уже много лет назад, поэтому говорить было больше не о чем.

Кора, безрезультатно пытавшаяся вытереть въевшееся в стойку пятно, раздраженно отбросила тряпку и теперь щелкала пультом, пролистывая каналы. Вид у нее был уставший — старый громоздкий телевизор за спиной, все чаще выдавал ошибки, да серые ряды бесконечных телепомех.

— Эй, Симон, ты же разбираешься в технике? Эта рухлядь снова ничего не ловит.

— Если телевизор выдает помехи, — философски сказал тот, кого называли Симоном, — То значит, что он сломался. И починить его, не выходя на мороз, невозможно. Значит, он останется сломанным, потому что я никуда идти не собираюсь. Но есть и другое решение и ты его знаешь: на город идет снежная буря.

— Если вы не знали, то помехи — это нежелательное физическое явление или воздействие электрических, магнитных или электромагнитных полей, электрических токов или напряжений внешнего или внутреннего источника, которое нарушает нормальную работу технических средств, или вызывает ухудшение технических характеристик и параметров этих средств, — отозвался тот, которого называли Хартмутом, — Но вы, оба, конечно скажете, что эта информация вам была не нужна, верно?

— Верно, — согласилась Кора, положив пульт на стойку перед собой, — Лучше скажи, что ты думаешь, по поводу этой бури? Неужели все начнется заново?

— Я никак не думаю, — проговорил Хартмут, поставив бокал пива на стол. Огромный серый кот со сверкающими глазами, вышедший из полутьмы зала, лениво потерся об его ногу, — Поэтому пусть нам лучше скажет Симон. Что там пишут в газетах по этому поводу?

— «…Днем 1* декабря и ночью 1* декабря ожидается сильный снегопад, в некоторых районах области, гололед, метели и шквальный ветер до двенадцати метров в секунду» — прочитал тот, которого звали Симоном, — Может, пронесет. Может, просто непогода. Кажется, прошлая буря была в разы сильнее. Или еще просто рано?

— Потерпи до Рождества, — вздохнул Хартмут и снова принялся за пиво, — Помнишь, чем все закончилось в прошлый раз?

— Тем же, чем и всегда. Времена меняются, но в Глекнере все остается по-прежнему. Даже после бури.

— Думаете, что город накроет? — спросила Кора, но уже без прошлого энтузиазма, — Как тогда? Сколько времени уже прошло? Четыре года, кажется?

— Три, — поправил тот, которого называли Хартмутом, — Время наступает, кольцо замыкается. Снова Рождество, снова буря. Хочется верить, что праздник в этот раз пройдет куда веселее, чем в прошлый раз. Правда, Симон?

— Если ты не будешь мне мешать разгадывать кроссворд, это уже будет праздник, — заметил тот, которого называли Симоном, и снова принялся за газету, — Спешить нам некуда. Поглядим, что получится.

За окном мелькали прохожие. Проезжали машины. Тускло горел плафон на потолке.

Приближалась буря.

1

Количество осадков: 0,0-1 мм.

Скорость ветра: 0-0,2 м/с

— Вам знакома история этого дома? Может быть, есть какие-то интересные факты? Уверен, что за такой срок сплетнями обрастет любая лачуга, что уж тут говорить про особняк?

Тишина, разбавленная тонким мелодичным стуком серебряной ложечки о край фарфоровой чашки продержалась чуть дольше, чем того требовал этикет.

— Нет, не думаю. Кажется, я где-то читал, что здесь прежде находился детский приют или полевой госпиталь, — короткое молчание, затем снова продолжение мысли, — Я никогда не интересовался историей, да и моя жена тоже. Дом, как дом. За время работы в У.М.Е.Р. мне доводилось видеть особняки и шикарнее.

Я одарил собеседника мимолетной улыбкой, давая понять, что услышал и понял его слова. На мгновение острие шариковой ручки замерло над белым листом блокнота, после чего я размашисто вывел на странице. «История особняка «Бог есть любовь» полна тайн и белых пятен. Установить точную дату постройки уже не представляется возможным, а размеры этого дома наводят на мысль, что когда-то здесь могла быть открыта психиатрическая больница или школа-интернат». Я поразмыслил, перечитал два последних предложения и вычеркнул последнее.

— Что вы думаете об исчезновении прошлых хозяев? Думаете это нелепая случайность, или…

— Практически ничего. Прошлые хозяева закончили свои дела в Глекнере и давно съехали отсюда. Вы же понимаете, что У.М.Е.Р. только предоставляет жилье своим сотрудникам, не меньше — не больше. Герр Бергман, передавший нам ключи от дома, не слишком-то вдавался в подробности. Почему бы вам не переговорить с ним?

— Нет, герр Хауэр, — я постарался, чтобы мой голос звучал настолько мягко, насколько мог позволить такой провокационный вопрос, — Нашу газету интересуют только правдивые мнения. Поэтому мы предпочитаем общаться только с непосредственными хозяевами и жильцами подобных мест. Чего можно ожидать от агента, единственной задачей которого является продажа или сдача этой самой недвижимости?

Мысли Хауэра тянулись медленно. Он был глуп, жаден, прожорлив и небрежен. И этот краткий портрет я с легкостью мог бы дополнить еще парой-тройкой деталей. Сейчас он в махровом халате, развалившись в кожаном кресле прямо за столом, отчаянно, будто последний раз в жизни, поглощал чай и пирожные в невероятных количествах. Я же от такого угощения вежливо отказался. Прежде чем Хауэр успел вставить хоть слово, я снова вернулся к раскрытому блокноту, успев начертать там несколько новых строк.

«Агентства недвижимости, во владении которых находится вышеупомянутый особняк «Бог есть любовь» не слишком распространяются на счет истории дома. В этом нет ничего удивительного или странного — темные коридоры, высокие мрачные потолки и пустынные холодные залы наверняка стали свидетелями кровавых расправ и жестоких преступлений. Кажется, даже в углах гостиной затаилось нечто зловещее». Я кинул взгляд на последние слова и остался ими доволен. Конечно, возможно, с мрачными потолками и холодными залами я переборщил, но смотрелось именно так, как нужно. На самом деле, гостиная, в которой герр Хауэр принимал своего гостя из местной газеты, была довольно светлой и уютной, а потрес3кивающий камин в углу комнаты, играл яркими язычками пламени. Но писать об этом в разделе, посвященном загадочным и мистическим местам нашего города слишком уж глупо. Читателям нужно совсем другое.

— Вы были свидетелем чего-нибудь необычного, сверхъестественного, герр Хауэр? — спросил я с неизменной лучезарной улыбкой, — Есть что-то действительно заслуживающее внимания?

Хауэр посмотрел на меня поверх чашечки с легким прищуром, словно пытаясь понять, издеваюсь ли я над ним, или говорю вполне серьезно.

— Не думаю, что понимаю, о чем вы говорите… как вы сказали ваше имя?

— Меня зовут Килиан Граф, — отозвался я, снова вешая фальшивую, но вполне правдоподобную улыбку на лицо, — Я имею в виду, не сталкивались ли вы с чем-то загадочным или мистическим в этом доме? Старые особняки хранят много тайн.

— Ну и бредовый же у вас материал для статьи, — Хауэр осклабился так отвратительно, что я искренне пожелал ему хлебнуть мышьяка вместо чая, — Ну откуда в этом месте взяться потусторонщине? Не считать же мистикой ветер, который воет в щелях из дальних комнат или скрип черепицы, когда выпадает снег?

— Конечно, нет, — ответил я, не пряча улыбки, словно этот олух напротив, и правда, сказал нечто смешное, — Меня интересует что-нибудь более глобальное.

Ручкой в блокноте я сделал быструю короткую заметку «Как стало известно, старый особняк насквозь пропитан мистикой и загадками. Хозяин дома Николас Хауэр утверждает, что слышал вой в давно покинутых кабинетах и залах, а в снежном шорохе можно разобрать…»

— Так говорите, что ваша газета занимается всей этой паранормальный ерундой? — очередной вопрос Хауэра сбил меня с мысли и не дал закончить предложение, — Неужели кто-то это читает?

— Да. На оба ваши вопроса — да. Только с одной поправкой, мистикой занимается не вся газета, а только определенный ее отдел, — отозвался я мягко, чиркая ручкой в блокноте, — А что касается читателей, то вы понимаете, как люди любят страшные истории, не так ли?

— На мой взгляд, страшных историй хватает и в жизни, — ответил Хауэр, и почему-то обиделся, — Взять хотя бы эти исчезновения в городе, которые начались в Бринкерхофе и добрались уже до Глекнера. Почему бы вам не писать о них?

— Этой статьей занимается другой репортер, — лаконично сказал я, все еще гадая, как закончить последнее предложение. В конце концов, я написал «… а в снежном шорохе можно различить шаги давно ушедших и позабытых» и остался доволен. Конечно, материал придется переделывать, но для сырой основы вполне сойдет. Колонка «Тайны города» редко выходит на первую полосу — для этого нужно найти сенсационный материал, так что приходится довольствоваться тем, что есть.

Я отложил ручку в сторону, сделал глоток слишком сладкого чая и кивнул головой.

— Вернемся к теме нашей беседы, герр Хауэр. А что ваша супруга? Она не замечала ничего необычного?

— После того, как она узнала, что беременна, ничего более необычного уже не может произойти, — заявил Хауэр, самодовольно улыбаясь, — А сейчас она слишком занята хлопотами к предстоящему Рождеству, так что ей не до глупых сказок.

Глупые сказки. Хорошее название для статьи, но что этот ожиревший осел, может знать о настоящих древних сказках и преданиях? Проблема нынешнего поколения эпохи знаний в том, что мы играем словами и понятиями в тех сферах, о которых даже не имеем представления. Я постарался, чтобы мой голос звучал, как прежде, мягко.

— И все таки, неужели за все время, проведенное здесь, вы ни разу не столкнулись с чем-то необычным?

— Нет, ничего необычного, кроме того, что мне уж очень нравится этот дом, хоть он и слишком безвкусен, — сказал Хауэр, внезапно сделав серьезное лицо, — Но я думаю, что это немного не тот материал, который нужен вам для статьи, верно? Подождите-ка, а когда эта статья выйдет в тираж? Я бы с удовольствием купил газету. Вы же укажите мою фамилию?

— Если вам будет угодно, — сказал я, улыбнувшись чуть шире, чем следовало, — Большинство предпочитает оставаться инкогнито. Так сказать, становятся анонимным источником информации.

— Нет-нет, укажите мое имя полностью. Так и пишите: Винсент Андреас Хауэр, владелец особняка. Вы так и укажите это в статье? Вам продиктовать по буквам, или вы уже записали?

Я склонился над блокнотом, старательно выводя букву за буквой «Мое имя Винсент Андреас Хауэр, и я идиот». Подумав, я сделал пометку и поменял на «жирный идиот». Собственная шутка показалась мне донельзя смешной.

— Записал все верно, герр Хауэр, — сказал я, впервые за беседу улыбаясь искренне, — Слово в слово, как вы и хотели.

Хауэр благосклонно кивнул головой.

2

Если верить мировой статистике, то каждые сорок секунд в мире происходит одно самоубийство. Следовательно, за один час происходит порядка девяноста смертей. Когда наш мир окончательно сойдет с ума, и ему внезапно потребуется что-то новое и эксцентричное, эти знания можно будет использовать с большим успехом, заменив ими привычные понятия сроков и времени. К примеру, сорок пять жизней потратил на дорогу от дома до работы, десять жизней на утренний разговор с коллегами, двадцать смертей на кофе, девятьсот жизней за один рабочий день. Выкурил сигарету у входа — вот еще две смерти в копилку, да на обед потратил еще полсотни. Опоздал на автобус, занялся сексом, выпил с друзьями — все отмечается чужими жизнями, как метками на циферблате. Любопытно будут смотреться записи в объяснительных, рецептах, инструкциях — опоздал в офис на шестьдесят две смерти, потому что машина спустила колесо? Запекать в духовке сто восемьдесят смертей подряд при температуре не ниже двухсот градусов? Принимать лекарство за сто смертей до каждого приема пищи?

Принимать лекарство. Эта мысль плотно засела в голове, как мелкая заноза в пальце. Две таблетки я принял еще утром, перед поездкой на работу. Еще две успел принять перед написанием статьи. Нелетор — волшебная палочка нашего времени. Если бы не он, то возня со статьей заняла бы у меня куда больше времени. Стимуляторы — квинтэссенция бодрости, дающая бесконечные кредиты дофамина и энергии всякому желающему. «Ты же понимаешь, что любой кредит нужно будет выплачивать, правда?» — спрашивал меня тот парнишка, Клаус, на карту которого поступали деньги за каждую новую дозу. Я оторвал руки от клавиатуры, недовольно отметив, что пальцы снова начали слегка дрожать.

Так о чем это я? Точно, о новой мере времени, так необходимой нашему обществу.

Нужно будет отметить это в какой-нибудь новой статье, пока эта идея не пришла в голову кому-то другому.

Девяносто смертей я провел этим в дороге в редакцию, еще двадцать потратил на покупку кофе в картонном стаканчике перед работой, три смерти разменял на сигарету у входа. Двести семьдесят смертей ушло на написание и обработку предпоследней статьи. Весьма объемная работа, озаглавленная «Колыбели полной темноты», вылепленная мною из пустышек и клише была отправлена редактору по внутренней почте не меньше получаса назад. Уложиться в срок — это еще только половина беды. Придирчивость начальника отдела — проблема гораздо серьезнее. Работа в газете накануне праздника — настоящий ад, в котором вместо грешников горят дедлайны, пылают незаконченные дела и воскресают давно забытые проблемы. Каждый отдел работает на износ, а электронная почта внутренней связи полнится все новыми и новыми материалами, возвращенными редактором на доработку. В прошлом году, мою статью возвращали трижды, в позапрошлом порядка пяти раз, пока моя настырность просто не встала редактору поперек горла. Чего ожидать в этом году оставалось только гадать.

Теперь я пытался справиться со статьей, посвященной старинным особнякам и историческим местам Глекнера. Изначально, источников было шесть. Особняк на выезде из города, развалины церкви за мостом, маленький отель у центральной дороги, пара завалившихся домов позапрошлого века, да старый Маяк. Но в результате все пошло наперекосяк, материала оказалось преступно мало, интересных фактов и идей еще меньше. Расшатанное стимуляторами настроение медленно, но уверенно шло к самому дну, оставляя после себя только выжженную пустыню полнейшего разочарования в собственных силах.

Штефени Бродберк — миловидная блондинка с тонким капризным лицом и глубокими, как море, серыми глазами за соседним столом, отвернувшись от ноутбука подмигнула мне и улыбнулась. Мы пытаемся строить с ней отношения уже третий месяц. Познакомились мы здесь, в редакции, а камнем преткновения стали книги.

Да-да, именно книги. Это то, что всегда объединяло меня и Штефени. Только если для нее чтение было просто приятным времяпрепровождением, то для меня оно превратилось в настоящую наркотическую зависимость. Штефани предпочитала Гёте, Виланда и Шиллера, я же глотал одну за одной книги Кинга, Кунца, Лассавица, Мёрса и Франке. На этом мы и сошлись около полугода назад, когда Штефани, выпускница факультета журналистики переехала из Берлина в Глёкнер. Несмотря на яркую внешность, изысканный вкус и острый живой ум, она была не слишком-то удачлива в личной жизни, да и карьера журналиста в желтой газете оставляла желать лучшего.

Штефани успела привыкнуть к шикарной жизни за годы в столице. Насколько известно, в прошлом она была преуспевающей ведущей на одном из центральных каналов, но однажды все планы пошли наперекосяк. Я никогда не спрашивал причину — а она не говорила сама. Теперь она страдала от отсутствия славы, денег и признания публики. Порою, даже слишком сильно.

Я отвлекся от мыслей и рассеяно помахал ей рукой — выглядело это донельзя глупо и жалко.

— У тебя что-то случилось, Килиан?

— Ничего такого, чего не случалось раньше, — веско отозвался я, стараясь улыбнуться. Образ двух белых таблеток внезапно возник перед глазами так ярко, что мне пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы отвлечься. Нелетор нельзя принимать слишком часто. Последний раз подобные опыты закончились довольно плачевно, а сам я чуть не угодил в реанимацию с отравлением. Приходится довольствоваться более легальными заменителями, вроде кофеина, чтобы выдержать нужный срок. Не слишком полезно для сердца, но жить вечно точно не мой конек, — Как там твоя статья? Уже отправила Деннису?

— Газета с моим последним материалом должна выйти как раз в Сочельник. Время меня не поджимает. Если хочешь, можешь взглянуть на начало. Скажешь, как тебе.

Я поднялся на ноги, подошел к столу Штефени, ласково обнял ее за плечи и наклонился к монитору, прищурившись на тусклый голубой свет.

— Только слишком не критикуй, — шепнула она, проследив за моим взглядом, — Это моя первая серьезная работа.

Никогда не любил читать то, что меня просят другие, но отказаться было никак нельзя. Я поправил сползающие с носа очки и наклонился еще ближе.

«Темное Рождество в Глекнере: тайнам нет конца.

Сегодня, 1* декабря, центральное управление полиции печально известного последними событиями нашего маленького городка Глекнера, засвидетельствовало очередной факт исчезновения человека. Новой, шестой жертвой за столь краткий срок, стал студент медицинского колледжа Фридер Тимо 19** года рождения, не вернувшийся домой после занятий. Камеры, расположенные по всему периметру учебного заведения на Мельс 160, зафиксировали, как Фридер утром входил внутрь, но обратно он так и не вышел. В данный момент, управление полиции отказывается комментировать ситуацию и не раскрывает всех подробностей дела, а волонтерские поисковые отряды имени Девы Марии, сформированные двумя месяцами ранее, снова вернулись к своей работе. Пресс-конференция, где родители Фридера выступят с заявлением на местном телевидении, состоится завтра, 1* декабря в 18.00.

Череда загадочных исчезновений держит в ужасе весь Глекнер почти восемь недель, а улицы города теперь полнятся слухами и домыслами. Комендантский час, упраздненный шесть дней назад, снова вступает в силу с сегодняшнего вечера.

Напомним, что первым человеком, пропавшим в Глекнере за последние два месяца…»

Я не стал читать дальше, выпрямился, удовлетворенно кивнув головой.

— Что скажешь? Все совсем плохо?

— Очень даже достойно, — гладко соврал я, — Думаю, получится замечательная статья. Эта тема с исчезновениями у всех на слуху, Штеф, ты не можешь ошибиться, работая над ней. У тебя все обязательно получится.

Статьи о загадочных исчезновениях заполонили первые страницы газет последнего времени, пестря мифами и леденящими кровь рассказами. Придумать что-то новое на таком поприще тяжелая задача, хоть история проста, как детская сказка: есть город Глекнер. В городе Глекнер два месяца назад начали исчезать люди. Без свидетелей, без предпосылок или логической связи. Был человек — человека не стало. При этом вещи его лежат на месте, книги стоят на полках, компьютер включен, ужин греется на плите. Новое письмо так и осталось недописанным, фильм остановлен посредине, дверь квартиры заперта изнутри. Кто похищает несчастных, или куда они уходят сами — темная загадка Германии этого злосчастного года. Полиция разводит руками, власти воздерживаются от комментариев, журналисты и сумасшедшие строят сотни конспирологических идей. Кто-то сводит происходящее к мистике, кто-то уверен в кровавой череде серийных убийств, а кто-то считает, что это вторжение инопланетного разума или проявление воли Божьей. Такими темпами совсем скоро начнется паника и массовая истерия. Люди теперь исчезают отовсюду. Из своих домов и квартир. Из школ и детских садов. Из борделей и баров. Пугает не сам факт исчезновения или пропажи: неизвестность куда страшнее. За два месяца полиция или волонтеры не обнаружили ни одного тела, а это уже наводит на размышления.

Я мрачно представил себе лицо Денниса Шимбера ответственного секретаря, главы нашего отдела, если статья Штефени окажется на его столе в первоначальном виде. Да он сожрет от злости свой безвкусный галстук, который меняет ежедневно по нескольку раз. Но это еще половина беды. После этого ей придется выслушать унылый бесконечный монолог на тему правил написания текста с соблюдением всех необходимых аспектов и ремарок. Это будет даже пострашнее исчезновения. Сам жирный олух последнюю статью набирал не меньше пары-тройки лет назад, как раз перед тем, как приблизиться к правящей верхушке, а теперь, скорее всего, даже не знал, как включить Word. Деннис, конечно, не хозяин газеты, но держит себя так, словно является, по меньшей мере, канцлером. Про моего руководителя можно было бы сказать, что его испортили власть и деньги, если бы у него были власть и деньги, и если бы он раньше просто не был дерьмом.

Каждая жизнь, каждый пропавший человек — это отдельная история, своя комната, целый особняк или мавзолей, куда заколочены двери. Я успел подумать, что название «Колыбели полной темноты» подходит для статьи об исчезновениях в городе куда лучше, чем «Темное Рождество», но не сказал ни слова.

— Хочу, чтобы ты прочитал ее целиком, когда я закончу, — Штефени широко улыбнулась. Не знаю, поверила ли она мне, — А что на счет твоих домов с привидениями? Уже нашел дорогу на тот свет?

Слова Штефени были так к месту, что я почти расхохотался.

— Ничего интересного. Пустышка на пустышке, — улыбнулся я, пытаясь сдержать смех, — Хотя если среди наших читателей есть те, кто покупает «Wahres Deutschland» и верит в написанное, то поверить в мистику на моем месте — мелочь. А что до статьи, никак не могу собраться с силами. Сегодня точно не мой день.

— Тебе нужно развеяться. Сколько дней ты уже работаешь без выходных? Или правильнее сказать, месяцев?

— Ты же знаешь, что я не слишком люблю выходные, — отозвался я, смутившись, — Не знаю даже, чем можно себя занять…

— Можем сходить куда-нибудь после работы, если хочешь, — предложила Штефени, пожав плечами, — К примеру, в то кафе, где мы были на той неделе…

— Хорошая идея, — механически согласился я, снова цепляя на лицо искусственную улыбку, — Как только закончу с делами. Ближе к обеду отправляюсь на маяк — Шимблер сказал, что нашел там новую сенсацию для моей колонки. Можем туда поехать вместе, если ты согласна. Я постараюсь быстро управиться…

— Думаешь найти там что-то действительно мистическое и необычное? — коротко спросила Штефени даже без тени улыбки.

Я посмотрел ей в глаза, отвел взгляд и не ответил.

***

Курилка, общая комната, или «гостиная», как мы называли ее между собой, располагалась на первом этаже, недалеко от лестницы, между туалетами и западным коридором. Она являла собой небольших размеров помещение с парой растрескавшихся кожаных диванчиков, тройкой пепельниц на журнальном столике и одной видавшей лучшие времена кофемашиной, сиротливо притаившейся в углу. Не смотря на открытые для проветривания широкие запыленные окна, солидную решетку вентиляции и сбоящий кондиционер под потолком, здесь всегда висело облако сизого удушливого дыма. Готов поспорить, оно возникло здесь еще раньше, чем образовался сам офис «Wahres Deutschland», а громадное десятиэтажное здание, возводили прямо вокруг него, как католическую церковь, вокруг органа.

В офисе работал более двадцати человек, но курили здесь, как максимум, трое. Я, Юстус Гербер и Штефени Бродберк из нашего отдела. Остальные беспощадно эксплуатировали кофейный аппарат, или предпочитали травиться никотином на улице. Мне, однако, всегда нравилось коротать перерывы именно в гостиной. В первую очередь из-за того, что встретить собеседника здесь было довольно сложно, а значит собраться с мыслями и обдумать работу, можно было без лишней болтовни и суеты. Во вторую, тем, что здесь была какая-то успокаивающая и тихая атмосфера, будто табачный смог скрывал тебя от всех прочих проблем.

Еще две таблетки я выдавил из металлизированной упаковки, закинул капсулы в рот и запил полным стаканом воды, почти не различая вкуса. Вероятно, когда в сказках писали о «мертвой воде», то имели в виду именно такую воду — горькую, теплую, несущую хлоркой. Я передернул плечами, справившись с отвращением, кашлянул, прочистил горло, мрачно покосился на себя в зеркало. На меня смотрел худощавый темноволосый молодой человек, на усталом лице которого пролегли темные круги. Бледная кожа казалась почти болезненной. Я поднял очки со стола, протер стекла и нацепил их на нос. Кажется, теперь кругов не видно, так что осталось перекурить, и можно возвращаться к работе. Текст предстоит непростой, осталось только попасть в нужный ритм. Пора вернуться в отдел и заняться работой, прежде чем редактор газеты Деннис Шимблер вернется на свое место из очередного променада по ближайшим барам и пабам.

Глупые сказки, без смысла и идеи, нанизанные на одну сюжетную линию, как бусы от четок на тонкую нить, теперь предстояло выложить на лист бумаги, ориентировочно за двести сорок — триста человеческих смертей. Я поглядел на часы, прикинул в уме сроки, крепко задумался.

Потом я налил полстакана воды, отложил в сторону зажженную сигарету и выдавил из пачки на ладонь еще одну таблетку нелетора.

3

Количество осадков: 3 — 7 мм.

Скорость ветра: 0,3 — 1,5 м/с.

Глупые сказки. Эта фраза упорно не давала мне покоя, хотя разговор с владельцем особняка «Бог есть любовь» закончился не меньше суток назад. Как сказал Хауэр? Его жена слишком увлечена приготовлениями к празднику, и ей нет дела до гостей? Что же, Рождество тоже имеет свои тайны и секреты. Как и старый особняк на Хаупт тридцать семь, чтобы там не твердил этот идиот.

Если говорить более развернуто о Рождестве и Сочельнике, то нелишним будет напомнить о том, что Рождество не всегда связано с праздниками и радостью. Так уж сложился культурный исторический пласт, что наша страна, Германия, является колыбелью страшных рождественских традиций и историй, берущих начало еще в дохристианской языческой эпохе. Конечно, подобных историй хватает и в других странах, но такого обилия страшилок нет больше нигде. Забавно, что сейчас это кажется ничуть не большим, чем глупые городские легенды, а ведь когда-то ими пугали детей, или верили в них сами. Наверное, все мы слышали про Крампуса — эдакий антипод Святого Николая, злобное чудовище, полукозел, полудемон. Он является порождением Хель, древней норвежской богини смерти. А вот про Йольского кота, пожирающего всякого, кто не надел на праздник новую одежду, или про Грила, тролля ворующего плохих детей для своего супа в канун Рождества, слышали немногие. Кто-то читал про Белксникеля — мрачного спутника Святого Николая, который раздавал конфеты хорошим ребятам, а плохих, стегал своим длинным хлыстом. Кому-то известно про фрау Перхту, древнюю языческую богиню. В Германии было принято не только страшится ее, но так же надевать ее маски, облачаться в одежды с ее изображением и носить их в общественных процессиях, чтобы отогнать демонов и злых духов с последней недели декабря по шестое января. Когда христианство перешло в Германию, фрау Перхта и ее процессии остались частью культурных рождественских традиций, а кое-где эти самые традиции сохраняются и по сей день. Данные мероприятия восходят, по меньшей мере к XVI веку. Если верить легендам, зловещая фрау Перхта посещает детей между Рождеством и праздником Богоявления. Хорошим и послушным детям она дает серебряную монетку, а плохих, забирает с собой, потрошит и набивает соломой.

Естественно, вся мистика и паранормальщина не стоит и выеденного яйца, но следует относиться с уважением к наследию такого далекого прошлого. Хотя бы потому, что оно намного увлекательнее и проще настоящего. И куда его добрее, даже не смотря на мрачные истории.

Когда двери отдела закрылись за моей спиною я смог вздохнуть с облегчением и наконец-то расслабиться. В прежние времена мне нравилась работа корреспондента в этом офисе — была в ней своя эстетика и даже некоторая романтика, но после некоторых событий, произошедших несколько лет назад, мои взгляды на это немного поменялись.

Редакция «Правды Германии» к этому времени уже почти опустела. Только из отдела типографии доносился утомительный надрывный шум — завтра очередной поток глупости и чуши появится на прилавках нашего городка, а у жителей Глёкнера будут мотивы для новых сплетен. Я прошелся по вестибюлю, преодолел рамку металлоискателя и шагнул через двухстворчатую стеклянную дверь. Сонный охранник, дремавший за столиком на входе, механически махнул мне рукой. Не знаю, даже видел ли он меня.

Штефани отказалась совершить со мной прогулку до маяка — статья себя сама не напишет, даже если у тебя есть уйма идей. Минус отношений с коллегой по работе в журналистике — иногда вы можете не видеться целыми неделями, пропадая в командировках и мотаясь по делам из города в город.

Впрочем, теперь можно было об этом не думать, и оставить решение личных проблем до лучших времен.

Несмотря на вечерний час, на улице светло, словно днем, от выпавшего накануне снега. Кажется, снегопад начался еще в среду, и до конца не прекратился до сих пор, опускаясь и сейчас, крупными хлопьями с черных небес. Если погода не изменится, и снег будет идти дальше в прежнем ритме, то к празднику переметет все выезды из города. Отчасти, в этом прелесть нашего городка на юге Германии — за двадцать восемь лет я не помню ни одного Рождества без снега, с другой стороны — не все хотят оставаться в Глёкнере на праздники. Кажется, около трех лет назад, на Глёкнер обрушилась настоящая снежная буря, оставившая треть города без света и связи. И было это как раз на Рождество. Глёкнер не оценил такого подарка, а мэр города дал торжественное обещание, что подобных ситуаций больше не повторится.

Я спустился быстрым шагом по ступеням, ведущим от дверей редакции, поморщился от резкого порыва ветра, метнувшего мне в лицо целую пригоршню снежинок, и поднял воротник пальто. Дорога предстояла не близкая — прибрежная пляжная зона совсем не тот маршрут, который пользуется популярностью в декабре.

Я пересек небольшую засыпанную снегом площадь, прошелся по узкой колее мостовой, добрался до поворота, почти не потратив времени. Дальнейший путь через крохотную парковую зону занял у меня не меньше пятнадцати минут, а вот, чтобы пробраться через сугробы, не извалявшись в снегу, отняло еще около четверти часа. Своей машины у меня не было, так что предстояло доковылять до остановки и мерзнуть в ожидании автобуса еще минут пятнадцать. К сожалению, зарплата журналиста не столь высока, чтобы можно было обзавестись личным авто, вот и приходится повторять ежедневный моцион с прогулками по вечернему городу от одного захолустья до другого.

«Работа журналиста — всегда быть в центре событий, а не сидеть на одном месте, — любили говорить нам в институте, — Хочешь сидеть на месте — становись копирайтером или писателем, если, конечно, хватит терпения и ума».

На самом деле, эти прогулки мне даже нравились, была в них своя прелесть. Если я не забывал дома наушники, а такое бывало редко, можно было и вовсе отправиться домой пешком, затратив на эту прогулку не меньше часа. Жил я ближе к центру города, в то время, когда редакция, откуда чаще всего лежал мой путь, располагалась в его восточной части, за мостом над рекой. Сперва этот путь казался мне пустой тратой времени, а затем я втянулся и привык. Впрочем, события последних лет убедили меня в том, что спешить домой не всегда стоит.

На этот раз наушники оказались в нагрудном кармане, и я прицепил их к телефону, заправив выбивающиеся провода под отворот пальто. Музыка — единственный легальный наркотик в нашем мире. Какая кому разница, что он не признан мировой общественностью. Как еще вы назовете зависимость от некоторых композиций, меняющих наше настроение, мировоззрение, состояние, как не психоактивами? Те, кто не признает зависимость от музыки — лизоблюды и лжецы. Да, мы подсели на джаз, пристрастились к року, привыкли к блюзу — простые аналогии с травкой, амфетамином и коксом. Да и в целом, слушать музыку — это сродни соитию, единству, религии, и берет начало от секса — слишком интимно, чтобы пропускать в этот мир кого-то чужого, поэтому люди придумали такое компактное удобное устройство, как наушники.

История создания наушников уходит в XIX столетие. Возможно, обязано человечество появлению этого устройства компании Electrophone. Ее специалисты создали технологию, которая позволяла клиентам компании слушать музыкальные произведения, в том числе и оперные партии, не находясь при этом в театре. Клиенты получали массивную конструкцию, которую надевать нужно было на голову. Звук шел в динамики, что располагались напротив ушей.

Назвать удобными самые первые в мире наушники точно нельзя, но именно так они и выглядели. Безусловно, и у этого изобретения были предшественники. К примеру, что-то подобное было у операторов радиосвязи. Но наушник был один, и само качество связи его оставляло желать лучшего. И здесь обязательно стоит рассказать об ассистентке телефонной компании Белле Эзре Джиллилэнд. В 1881 году женщина предложила закрепить телефонные части к металлическому пруту. И большая трехкилограммовая конструкция была перемещена на голову. Решение могло казаться несуразным и излишне сложным, но именно его можно считать первой телефонной гарнитурой.

Я когда-то писал об этом статью. Может, кто-то из вас читал ее в «Правде Германии».

Итак, они дошли до нас — два аккуратных безболезненных шприца, наполненных первосортной наркотой, которые вводятся через уши, а не через вены, плюс к этому не несут за собой уголовной ответственности. Я поправляю наушники, отворачиваясь от летящего в лицо снега. Пальцы замерзли, не смотря на перчатки, и сенсорный экран выдает ошибку за ошибкой, когда я выбираю одну песню из сотен других. Пусть это будет что-то торжественное, вполне соответствующее духу такого зимнего вечера.

Впрочем, помимо выбора трека стоило задуматься и о делах. Я выбиваю сообщение редактору о завершении сбора материала и обещаю подготовить информацию для новой статьи завтра утром — если повезет, не придется работать ночью, подготавливая текст для печати в последний момент. Конечно, все это фикция, и Деннис знает, что работа будет выполнена, но стоит подстраховаться, если не хочешь завтра проблем. С руководством мне не слишком-то повезло, вот и приходится готовить отпор заранее.

Автобус подкатил к остановке шумной, фыркающей дымом громадиной, послушно замер в нескольких шагах, дыхнул облачком пара, медленно распахнул двери, когда я продрог на столько, насколько это вообще, может быть, возможно. Я проскользнул внутрь, уселся на свободное сидение, стянул перчатки и уставился в окно. В дальних дорогах, как та, которая ожидала меня в ближайшую половину часа — главное не сойти с ума от скуки. Лучше забить голову чем угодно, кроме как идеями о возвращении домой. Хоть этими елями за окном. Черная гряда высокоствольника, достаточно широкой лесополосы, опоясывала Глекнер, замыкаясь только за железнодорожными путями, которые брали наш маленький город в кольцо. Вероятно, прежде здесь были проложены тропы и дороги, а теперь вздымался лес. И ряды одиноких магазинчиков, ярко горящих неоновой рекламой с поздравлениями к предстоящему празднику.

Вся эта рождественская суета навевала на меня какую-то сонливость и меланхолию. Я устало посмотрел на проплывающую за стеклом остановку, на проскользнувший змеей участок заледенелой дороги, взглянул на экран вывешенного на стене телевизора, полного социальной рекламы и поздравлений с грядущим праздником, после чего вновь выглянул наружу. Нет ничего хуже социальной рекламы, у меня она вызывала стойкое отторжение, если не рвотные позывы, и мое внимание привлекла вывеска одного закрытого на ночь строительного магазина. Возможно, раньше, это объявление бы и звучало информативно, но теперь часть букв перегорела, благодаря чему слова складывались совсем иначе.

Несмотря на поломку, все еще можно было разглядеть изначальную интерпретацию: «Мы приглашаем вас в магазин «Хафнер и Ко». Сантехника, моющее оборудование. Кирпич, пена, стекло». Но теперь центральный ряд фраз перегорел. На вывеске магазина ярко светились фиолетовым цветом неоновые буквы «Мы приглашаем вас в… Са… мо… е… пе… кло».

4

Если верить статистике, то большинство случаев суицида приходится как раз на Рождество. Правильнее будет сказать, на зимние месяцы в целом, но на Рождество, особенно. Весной, да и летом самоубийцы почему-то медлят, выжидают, терпят, а вот, ближе к осени открывается сезон. Кто-то шагает из окна, кто-то вяжет петлю, а кто-то режет вены и ложится в теплую ванну. Говорят, что осенью и зимой депрессия чувствуется наиболее ярко и сильно, и некоторые просто не могут справиться с нахлынувшей на них тоской. Кого-то жрет одиночество, кому-то комом в горле встают бытовые проблемы, других мучает творческий кризис и собственная несостоятельность. А если брать во внимание кучу усугубляющих факторов, ситуация выходит, и вовсе, безрадостная.

Одним из таких факторов и является Рождество. Праздник для семьи, только для самых близких и любимых. Эти простые правила вкладываются в нас с самого детства. Родители, школа, телевидение, радио — все это дает установку на то, что в этот день нужно окружать себя очень тесным кругом по-настоящему родных. И это накладывает свой отпечаток.

Семейные праздники — это крохотные маркеры, выставленные по шкале человеческой жизни от начала до ее конца. Некие планки, которые ты преодолеваешь год за годом, выставляя флажки победы по всей траектории пройденного пути. Нет ничего необычного в том, что жестокая действительность иногда не соответствует заложенным требованиям, и человек, уставший от собственных мыслей и безысходности, в конце концов, загоняет патрон в ствол и прикладывает дуло ко лбу. Семейные праздники для того и существуют, чтобы отсеивать живых от мертвых, хоть те даже пока и не догадываются об этом.

Кажется, я писал год назад статью под названием «Обратная сторона торжества», где более подробно и логично доносил свои мысли на этот счет. Правда, там еще делался упор на несчастные случаи, пьяные аварии и семейные ссоры, число которых так же возрастает в преддверии праздника. Статья получилась неплохой, и кто-то ее даже читал. А может, даже и проникся идеей.

Моя новая статья, озаглавленная «Когда Бог забывает о любви», повествующая немногочисленным читателям о судьбе старого особняка на Хаупт тридцать семь была не столь блестящей. Довольно трудно придумывать историю с нуля, вот и пришлось импровизировать, чтобы скрыть недостаток фактов.

Деннис читал ее долго, вызывал меня, дважды отправлял на доработку, но в конце концов отправил в печать. Если все сложится так, как было задумано изначально, то свежий выпуск правды Германии появится на прилавках уже завтра утром, когда кипы газет заберут из типографии, а на второй странице будет красоваться как раз моя последняя работа — на первую полосу с таким материалом даже рассчитывать не приходится.

Через три четверти часа я уже стоял на выпирающим в море каменистом утесе, оставив позади себя небольшую занесенную снегом песчаную отмель и полсотни покатых растрескавшихся ступеней каменной лестницы. На центральный пляж, как и в портовую зону, городские автобусы ездят неохотно. По левую руку от меня возвышалась темная башня маяка — ни дать, ни взять — цитадель мирового зла из какой-нибудь сказки, по левую раскрывалась бесконечная черненная гладь полупрозрачного серебра. Низкие темные тучи, наступавшие на Глекнер, упорно и настойчиво брали город в кольцо, отражаясь на морской поверхности, как в мутном зеркале. Картина выходила довольно удручающей, но была в ней и некая своя красота. Наверное, стоило бы дать этому свое название, вроде «вдохновляющей безысходности» или «притягательной тоски», будь я творческим человеком. Вероятно, именно за этими ощущениями сюда когда-то приехал местный писатель, Виктор Венцель, покончивший с собой, выбросившись с верхнего окна маяка. Весть о его смерти получила широкий резонанс, и почти так же быстро стихла. «Правда Германии» тоже пыталась осветить это дело на своих страницах, но довольно быстро отказалась от этой идеи, отступив под напором более успешных конкурентов.

Я поправил пальто, попытался найти укрытие от беснующегося ветра за каменной громадой маяка, но так и не добился успеха. Холод, своим длинными цепкими лапами, с завидным упорством пробирался под воротник свитера, полз по штанинам, замирал за пазухой, облепив воротник и полы липким мокрым снегом. Я, неловко щелкая зажигалкой, подкурил сигарету, судорожно выдохнул дым, стараясь хоть немного согреться.

Маяк в Глекнере уже давно превратился в своего рода реликвию. Эдакий монумент, дошедший до этих дней со времен далекой древности. Наверное, когда-то там, наверху, за линзой отражателя горел огонь и ведомые им корабли пробирались сквозь вечерний сумрак. Но теперь времена поменялись, и маяк превратился в пустышку. В прямом смысле этого слова, ибо все, что осталось внутри, это только длинная спиралевидная лестница с парой-тройкой пустых комнат на вершине. Помещения часто арендуют под студии для фотосессий или личные кабинеты, если хватает средств. Когда мне доводилось бывать там, внутри. Несколько лет назад, пока работа не стала для меня основным смыслом жизни и ключом к выживанию. Кажется, забавное было время.

Последний смотритель этих мест, Клаус Грубер, нашел свой приют на городском кладбище еще несколько лет назад, и с тех пор его место пустует. Конечно, за башней следят, реставрируют, оберегают от вандалов и хулиганов, но теперь маяк стал похож на Глекнер, в котором и был воздвигнут — почти мертвый, почти позабытый, грязный и пустой внутри.

Я докурил сигарету, высунулся из-за угла каменной надстройки, пытаясь разглядеть хоть что-то в сгустившихся снежных сумерках, когда услышал за спиной нарочито громкие тяжелые шаги.

— Маяк закрыт для экскурсий, приятель, — пробасил неизвестный за спиной, — Ты что, не читаешь газеты?

Когда я обернулся, обладатель грозного голоса подошел еще ближе. Он был невысок ростом, приземист, полноват. Одутловатое серое лицо почти контрастировало с белым снегом вокруг. Облачен визитер был в довоенную тяжелую шинель и летние кроссовки, которые никак не вязались с его обликом.

— Мое имя Килиан Граф. Я репортер из газеты «Правда Германии», — вежливо отозвался я, подавая ему руку, — Вы звонили в нашу редакцию, договаривались о встрече. Слышал, что у вас тут настоящая сенсация.

— Свен Бергер, я тут охранник. Да и смотритель, можно сказать — осклабился серолицый, — Вот уж радость. Не ожидал, что вы приедете так быстро. Ждал вас только после Рождества. О, да, мне есть, что вам рассказать. Я такое видел, что даже во сне не приснится…

— О, неужели, — поднял я брови вверх. Слишком уж театральный жест, но действует безотказно, — Прямо уж и во сне?

— Даже не сомневайтесь! Статья выйдет, что надо! Прошу прощения за такой прием — после введения комендантского часа здесь стало полно народу…

Последние его слова канули в неожиданном порыве ветра, и между нами повисла блестящая снежная пелена.

— Ничего страшного, — отозвался я, стараясь, чтобы эти слова прозвучали убедительно, — Я с удовольствием выслушаю и запишу вашу историю, если найдется какое-то более удобное место.

Свен потоптался по снегу, выудил из карманов шинели солидную связку ключей и согласно закивал головой.

***

Кукол было много. Они сидели на многоэтажных тяжелых полках, лежали в коробках и ящиках по обеим сторонам двери, покоились на крюках и веревках, свешиваясь со ступеней над головой. Готовые фигурки в одном углу — заготовки и материалы в другом. В воздухе пахло свежей стружкой и лаком. Я зачарованно огляделся по сторонам, пытаясь охватить взглядом множество удивительных творений, ощущая себя ребенком, попавшим в волшебную лавку с игрушками.

Некоторые куклы были сделаны тщательно и красиво, некоторые наскоро, угловато и безобразно, словно человек, вырезавший руки, ноги, носы и рты внезапно утратил к этому делу всяческий интерес. Манекенов здесь было множество — от совсем крохотных до вполне солидных, собранных почти в человеческий рост.

Были и более классические, вроде гестальта — небольшой деревянной фигурки высотой 33 сантиметра. У нее крутятся и гнутся ноги и руки, при этом сам человечек закреплен на металлическом стержне. Были солдатики, были фигурки. Человек, работавший над всем этим великолепием, обладал неплохим вкусом.

Склад манекенов находился прямо на первом этаже маяка, примыкая к крайним сегментам старой, местами просевшей железной лестницы. Я задрал голову, пытаясь разглядеть что-то вверху, но натолкнулся только на сплошную темень, отогнать которую смогли бы лампы, висящие у стен, но смотритель не пожелал их включать.

Он вооружился фонарем и водрузил его на полку, возле одной из кукол.

Я рассеянно защелкал зажигалкой, но Свен осторожно прикоснулся к моему плечу.

— Не курите здесь, пожалуйста. Это что-то вроде моей мастерской. Не хочу, чтобы здесь все пропиталось дымом. Да и вдруг уголек упадет, мало ли…

— Да, конечно-конечно, — спохватился я, засовывая вынутую сигарету обратно в пачку, — Изумительно! Это все ваши творения?

— Моей дочери. Моих здесь немного, — скромно признался смотритель, оглядывая ряды фигурок с видом полководца, любующегося своим войском, — Но, я потратил на это больше трех лет.

— Очень здорово, — признался я честно. В этот момент даже не хотелось привычно врать или льстить, — Скоро сможете открывать свои выставки. Зачем прятать от глаз такое великолепие?

— Это что-то вроде хобби, — нехотя пояснил Свен, — Слишком личное, чтобы делиться этим с другими. Дома хранить такой объем деталей и готовых моделей слишком сложно, вот я и решил на время перебазировать свою мастерскую сюда. Здесь, во всяком случае, хватает места.

— Очень мило, — подтвердил я, бросив на куклы еще один взгляд, — То, что вы хотели рассказать нашей газете, связано с ними, или…

— Не только с ними, — перебил меня смотритель поспешно, словно боясь, что я украду у него идею, — Все намного серьезнее. Я уверен, что в этом Маяке обитают привидения.

— Привидения? — осторожно переспросил я, — Я правильно вас услышал?

— Привидения. Призраки. Фантомы, — терпеливо отозвался Свен, — Именно так. Я думал, что ваша газета ищет подобные истории для своей колонки про мистику.

— Да, конечно. Просто поверить в это довольно тяжело. Я вас слушаю. Где можно присесть?

Свен ткнул пальцем в один из боковых ящиков. Из деревянной коробки на меня глазела уродливая голова куклы, ощетинившись стружкой посреди пустых бутылок. Кто-то здесь явно злоупотреблял спиртным. Я закрыл все крышкой, пододвинул ближе к лестнице, сел, вынул из наплечной сумки камеру, блокнот и набор цветных ручек. Эта старая привычка с разноцветными чернилами — хороший способ запомнить и выделить наиболее важные участки сырого материала, на которые потом следует обратить особое внимание во время написания статьи.

— Итак, вы думаете, что здесь, в здании старого Маяка в Глекнере обитают призраки?

— Именно так, — подтвердил Свен, опустившись на ящик напротив, — Только я не думаю. Я знаю это, утверждаю, я уверен — этот маяк просто кишит ими, как дворовая собака блохами.

— А можно ли конкретнее?

— Точно сказать не могу, но есть некоторые предположения. Мне кажется, что все началось около пары-тройки месяцев назад, — протянул Свен, тяжело вздохнув, — Вы знаете, тут, на верхних этажах было немало офисов и студий. Полно компьютеров, радио, телевизоров — словом всякой техники, которую нужно охранять, пока на объекте нет хозяев.

— Понимаю, итак?

— Так вот, — продолжил Свен, махнув рукой, — Совсем рядом, и немного выше, проходят линии электропередач. Тянутся откуда-то из под земли за маяком. Понимаете?

— Понимаю. Продолжайте.

— Естественно, начали возникать проблемы. Телевизоры выдавали одни помехи! Радио отказывалось принимать сигнал! Компьютеры сбоили один за другим! Сначала, я думал, что это связано между собой, пока однажды в шуме телепомех не начал различать голоса. Понимаете?

Я посмотрел на собеседника, как на сумасшедшего. Да уж, среди всех этих манекенов, да еще с таким изрядным запасом горячительного, можно слететь с катушек.

— То есть, вы утверждаете, что различали голоса призраков в шуме телепомех, я правильно понимаю вас? А как же высоковольтные провода? Разве они не причина сбоев?

— Высота этого маяка восемьдесят три метра, — сухо сказал Свен, — Каменные стены, оставшиеся с момента постройки, обеспечивают отличную звукоизоляцию, плюс здесь полно металлических конструкций. Поэтому технике, под такой защитой, уловить сигнал — невозможно вовсе. Первый голос прозвучал совсем близко. Рядом.

— И что он сказал?

— Post tenebras spero lucem.

— А ваш призрак религиозен. Это же строки из Библии «Надеюсь на свет после мрака», если я правильно помню.

— О, так вы тоже верующий?

— Нет, — ответил я коротко, — Но с Библией знаком.

— Вы не считаете это странным?

— То, что у вас здесь поселился призрак, или то, что атеист когда-то читал Библию?

— И то, — замявшись, отозвался Свен, — И другое, впрочем…

— Нет, не считаю. Но вернемся к вашему призрачному голосу. Это произнесла женщина или мужчина?

— Сначала был женский голос. Именно женский.

— А что потом?

— Через несколько дней стали звучать другие голоса. Много. Все разные. Похожие, но слишком несходные. Они говорили мне о многом, но слишком тихо. Кажется, просили оставить их на месте, не забирать во тьму и не тянуть на небеса. Я так ничего и не смог разобрать. Призраки говорили постоянно, часто, почти ежедневно. Я даже бросил пить. На какое-то время.

— То есть, вы слушали телепомехи, и различали целые фразы на латыни? Занятно. А что же потом? Они стихли? Были ли в истории маяка какие-то выдающиеся трагические истории, которые можно связать с этим местом.

Свен пожал плечами. Его серое лицо в блеклом свете электрофонаря казалось теперь ослепительно белым.

— Мне известно только о погибшем писателе…

— Вам и Виктор Венцель являлся?

— Нет. Я так и не смог их увидеть. Хотя пытался записать голоса, сфотографировать, снять на видеокамеру…

— И чем же это закончилось?

— Внутри маяка постоянно сбоит электроника, я же говорю. Телефоны не ловят связь, а снимки не удаются даже на мобильном, не говоря уже о старых «мыльницах». Что-то постороннее выдает помехи и шумы.

— Вы утверждаете, что ваш маяк — это место сбора неупокоенных душ?

— Я ничего пока не утверждаю, — проговорил Свен мрачно, — Я только начинаю догадываться. Если бы только вы могли задержаться здесь на несколько дней и услышать их! Конечно, отсюда вывезли всю технику, с началом комендантского часа, но…

— К сожалению, у меня слишком плотный график. Лучше я просто запишу ваши слова.

— Пусть так. Только скажите, вы верите моим словам? Или как все остальные считаете меня сумасшедшим?

— Я верю в то, что вы верите в эту историю, — отозвался я сухо, сам удивившись своей прямоте, — Впрочем, статью я вам гарантирую. А какой из этого всего будет результат — покажет время.

Смотритель промолчал, затем медленно кивнул в ответ. Глаз от блокнот он так и не отвел.

— Это лучше, чем ничего. Вы говорите, во всяком случае, честно.

— Я очень бы хотел разобраться в этой вашей истории. Просто голоса читающие библию… это…

— Вы не понимаете, здесь совсем другое, — обиженно заявил Свен и стал похож на большого ребенка, — То, что я пытаюсь донести до вас — настоящая сенсация. Я склонен считать, что стою на пороге настоящего открытия. Все в мире взаимосвязано, правда? Вы думаете, призраки из этого Маяка могут быть связаны с волной исчезновений в городе, Килиан?

— Нет. Паранормальщина не может быть таким злом, каким являются люди. Если в нашем городе заявилась банда ублюдков и маньяков, не стоит приплетать сюда потусторонщину. Человек и без вмешательства извне может превратиться в чудовище, чтобы там не говорили ваши голоса.

— Вы считаете это просто набором случайностей или пьяным бредом?

— Нет никакой разницы, во что я верю. Я здесь, чтобы передать читателям вашу историю и историю этого места. Как говорится в Библии «Vanitas vanitatum et omnia vanitas».

— Я не знаю, что это значит.

— Суета сует, и все — суета. Теперь давайте вернемся к самому началу нашего разговора. Итак, Свен, постарайтесь точно вспомнить, с чего все началось?

5

Количество осадков: 7 — 10 мм.

Скорость ветра: 0,3 — 1,5 м/с.

Кажется, это было известно еще с самого начала времен. Вернее, с того самого момента, когда человек научился мыслить и ощущать. Незаметная, но упрямая болезнь, протекающая медленно, тяжело, порою и с серьезными осложнениями. Одиночество в толпе — синдром мегаполиса, неприятное приложение к нему, плата за полученные деньги, гонорары, роялти, секс, любовь, удовольствия и бытовой комфорт. Город задает свой противоестественно быстрый темп жизни, когда общаться становится просто некогда. Утреннее «Guten Morgen» соседу в лифте, обмен новостями с коллегами на работе, обсуждение диеты с фитнес-тренером, усталое «привет-как-дела-все-хорошо», брошенное супруге или супругу перед сном — все это превращается в обязанность, традицию, или вернее говоря, правило.

Происходит переизбыток контактов в течение дня. Возникает некая интоксикация поверхностным общением со случайными людьми, поэтому мы уже не можем принять общение настоящее, глубокое — дружеское, родственное, любовное. Общение — тоже, своего рода наркотик. Он хорош только в небольших количествах, инъекциях и дозах. Когда нечто находится в переизбытке, оно обесценивается. Этот закон верен как для рынка, так и для отношений: чем больше вынужденных контактов, чем больше людей вокруг, тем меньше хочется видеть вокруг себя других. Наше общество к общению не располагает — потребность в нем словно бы и не предусмотрена.

Как было бы замечательно увидеть город пустым, тихим, безлюдным, словно декорацию к фильму. Насладится тишиной и покоем, музыкой абсолютного безмолвия. Пожалуй, заветная мечта всякого человека, уставшего от шума и грохота. И как всякая мечта, она недостижима, что позволяет ей оставаться такой желанной и идеальной.

Я смотрел на просыпающийся Глекнер, медленно докуривая двенадцатую за эту ночь сигарету. Нелетор не позволил уснуть, даже не смотря на достаточную дозу алкоголя, принятую мною в ресторане вчерашним вечером, куда мы выбрались с Штефени после моего визита на маяк. Действие стимулятора проходило, оставляя после себя омерзительное послевкусие пресыщенности и отвращения к самому себе. Прийти к саморазвитию через саморазрушение, постичь катарсис — это только красивый слоган. На самом деле все далеко не так, и наркотическое похмелье является значимым противовесом этой теории.

Я мрачно наблюдал за тем, как вспыхивают первые огоньки окон многоэтажек в посветлевших сумерках, смотрел на стройные ряды машин, потянувшихся по центральной трассе, глядел на железнодорожное полотно, проступающее из темноты, созерцал шедший с черных небес искрящийся белый снег. Квартира Штефени, куда мы отправились вчера ночью, располагалась в северной части города, откуда открывался замечательный вид на старый Глекнер — было в этом некое свое очарование. Прежде, я любил смотреть, как просыпается город, но сейчас это вызывало только раздражение. Вероятно, виновато действие лекарства, а может быть, город мне просто надоел.

Я раздавил недокуренную сигарету о пепельницу, взметнув несколько мелких угольков, поежившись, прошел через балкон, нырнул в сумрак спальни и запер дверь. Тихо, стараясь не шуметь, я прошел мимо сбитой постели, нашел у прикроватной тумбочки открытую бутылку вина. Кажется, что это было вино, но события вчерашнего вечера представлялись слишком уж смазанными и неясными. Несколько больших глотков, чтобы немного придти в себя — быть может, не самый полезный завтрак, но средство, проверенное многими годами.

Штефени уже не спала. Она сладко потянулась в кровати, наблюдая за мной из-под полуприкрытых век. Одеяло предательски соскользнуло с ее плеча. Я отсалютовал ей бутылкой в руке.

— Ты уже проснулся? Так рано?

— Не спалось. Встал час назад, — гладко соврал я, улыбнувшись, — Не хотел тебя будить.

Штефени подозрительно посмотрела на меня, но, кажется, поверила. Она повернулась на бок, оперлась подбородком о ладонь, и одеяло соскользнуло еще ниже. Я не отвел взгляд.

— Который сейчас час? Еще ночь, или уже светает?

— Начало шестого. Можешь спать дальше. Тебе спешить некуда.

— Ты не забыл, что сегодня я уезжаю в Альтштадт?

Альтштадт. Старый город. Он одного этого названия меня передернуло. Черт, как же давно я там не был. Даже не хочется думать и вспоминать.

— Нет, конечно, я помню. Отдыхай, еще слишком рано.

— А ты куда-то спешишь? Разве сегодня у тебя есть какие-то дела? Кажется, вчера мы решили, что утро свободное у обоих…

— Нужно заехать домой перед работой. Забрать кое-какие документы. Мне пора сдавать Деннису эту проклятую статью.

— Это правда, или только отговорка, чтобы оставить меня одну?

— Ты же знаешь, что правда, — мягко надавил я, стараясь, чтобы это звучало уверенно и твердо, — Я просто не хотел будить тебя так рано, вот и все.

Штефени сонно улыбнулась, откинувшись на подушку. Одеяло снова поползло вниз.

— Обещай, что в следующий раз мы останемся на ночь в твоей квартире? Мне было бы очень интересно увидеть, где ты живешь, Кили. Ты мне уже трижды обещал.

— Обещаю, — твердо сказал я, и не смог сдержать улыбки, — В следующий раз едем ко мне. Честно.

Штефени нежно привлекла меня к себе, медленно поцеловала в губы, провела рукой по сбитым волосам. Я отбросил мешающее одеяло, неловко опустившись рядом с ней.

— Тебе действительно так срочно нужно ехать домой прямо сейчас? Может, останешься еще ненадолго? — шепнула мне Штефени, заглядывая в глаза, — Все равно еще слишком рано…

— Думаю, документы никуда от меня не убегут, — подтвердил я, серьезно кивнув головой, — Так что, в принципе, я могу уехать и попозже, если на это будет важная причина…

***

Подходящего материала в базе набралось совсем немного. Или старые файлы были удалены, или подходящего журналистского расследования проведено небыло, но поиск с документов, где бы фигурировала фамилия Бергер, выдал слишком уж плачевные результаты. Кажется, «Правда Германии» несколько лет назад, не слишком-то совала нос в дела полиции, разбираясь в настоящих проблемах города, и была еще слишком малоизвестной и бредовой, чтобы заниматься серьезными делами. Поэтому единственное, что мне удалось выудить из мешанины ненужной информации и нагромождения слов, заковыристых выражений и внезапных оборотов был небольшой абзац, попавшийся мне на глаза после получасового поиска. Я распечатал документ на принтере, положил его в папку и вернулся к своему рабочему месту с таким серьезным видом, что никто из коллег даже не поинтересовался моим отсутствием.

Кресло Штефени все еще пустовало. Кажется, у нее были дела утром, а потом она обещала отыскать для меня кое-какую информацию по делу Бергера, если, конечно, я снова ничего не путаю. Нелетор, за которым я заехал домой перед редакцией, кажется, вернул моим мыслям привычную остроту, но с памятью творилось что-то неладное. Я постарался сосредоточиться на статье, поправил очки, вернулся к прерванному абзацу, один вид которого резал глаза.

«…загадочные и мистические места разбросаны по всему городу от старых шахт на востоке, до железнодорожных путей на западе, от маяка на юге, до дремучих лесов на севере Глекнера. Мрачная атмосфера этих мест связана с таинственными историями и легендами, которыми обрастает любой старый город. Это ознаменовывает собой…

Что это собой ознаменовывает?

Пальцы застыли над клавиатурой, нервно коснулись кнопок. Действительно, а к чему это привело? И почему именно это должно стать точкой отсчета?

Я нахмурился, перечитал последнее предложение, затем решительно нажал клавишу Backspace и стер буквы одну за другой. Белый лист под ними тоже не радовал глаз. Статья получалась донельзя вымученной и безвкусной, как кусок пластика во рту. Излишняя помпезность и мрачность заголовка, конечно же, очень даже приветствуется в желтой прессе, но во всем нужно знать меру, иначе можно любую серьезную работу превратить в настоящий фарс.

Backspace проглотил уже добрую треть текста и теперь мягко подмигивал курсором возле упоминания о старых шахтах. В тексте перед глазами мне не нравилось решительно все. Предложения оборваны, слова — банальные. Даже нет нормального лида. Так называемого вступления к статье, которое должно завлечь потенциального читателя и превратить его в реального. От лида зависит конечный итог работы журналиста, и успех вложенного труда, а я даже не смог сохранить интригу первого абзаца. Что-то с текстами сегодня совершенно не клеится. Вероятно, слишком устал, да и духота в кабинете дает о себе знать.

Я снял очки, прикрыл глаза, стараясь отдохнуть от навязчивого голубого свечения монитора ноутбука. Трудно писать статьи тогда, когда не имеешь конкретных фактов, не подкован в основных вопросах, да и в целом, о ситуации у тебя представление весьма поверхностное. Нельзя писать, если не знаешь того, что лежит в основе. По сути своей, в этом отличие журналиста от профессионального писателя — мне платят за верно и красиво поданную информацию, а ему — за выдуманные истории. Если смешать два этих занятия, то получится как раз желтая газета средней руки «Wahres Deutschland», в которой я работаю уже четвертый год. Журналист и фотокорреспондент Килиан Граф. Вернее, бывший фотокорреспондент, ибо в наше время такие, как я, уже почти не выезжают на место событий, ограничиваясь поиском визуального контента прямиком в интернете.

Я снова поерзал в кресле, пытаясь сосредоточиться над статьей, но добился только головной боли. Нужно выйти, отвлечься, перекурить, расслабиться. Это все зима с ее тоскливым настроением. Да и духота кабинета всегда действует мне на нервы.

***

«…после его смерти, новым смотрителем маяка становится Свен Бергер, — читал я выбитый на свернутом листе короткий абзац, направляясь к курилке, — Маяк продолжит работу в своем обычном режиме после реставрации, открывая для туристов и жителей города экскурсию по морскому прошлому нашего любимого города». Статья была датирована 20** годом — значит, материал собирали около четырех лет назад.

Ничего удивительного, что найти больше информации мне так и не удалось. Кому вообще есть дело до какого-то неизвестного парня с банальной фамилией и таким дурным именем? Странно, что о нем вообще писали газеты.

И чего я привязался к нему? Просто сумасброд, помешанный на куклах и конспирологии. Каждый сходит с ума так, как ему хочется. Кто-то убивает себя наркотиками, кто-то алкоголем, а кто-то вырезает манекенов… Я задумчиво прикурил сигарету, глубоко вдохнул горький дым и закашлялся — кажется, после вчерашних изливаний, никотин — последнее, что требовалось моему организму. Черт, но эти куклы вчера…

Штефени подняла трубку после третьего гудка. Голос ее был усталым и измотанным — поездка в старый город и встреча с представителем полиции дело не из легких, особенно в такие мрачные времена, как это. А уж о том, чтобы добыть материал и вовсе говорить не стоит

— Мне не слишком удобно сейчас говорить, — бросила она в трубку, стараясь перекричать шум машин, — У меня в двенадцать встреча с секретарем мэра, так что времени в обрез. Здесь местные идиоты, эти сектанты, организуют митинг, прямо в центре города. Так что говори громче — здесь такой рев стоит.

— Прости, что отвлекаю, — проговорил я примирительно, — Есть новости про этого парня, Бергера? Кажется, вчера ты собиралась мне в этом помочь. Будь умницей, скажи, что я еще могу найти материал для статьи, а не просто цепляюсь за пустышки…

— Иногда ты можешь быть очень убедительным. Все, что про него известно, так это то, что три года назад у него пропала дочка, — сбивчиво проговорила Штефени, отчего ее голос постоянно перекрывал посторонний шум, — В полиции о нем и не слышали, а материал взяли из архива. Я собираюсь взять у него интервью для своей статьи. Как думаешь, он согласиться на разговор?

— Если только ты скажешь, что рьяно веруешь в Бога и видела призраков.

— Что? Килиан, я тебя почти не слышу, — мобильный телефон в моей руке недовольно отплевывался словами, стремительно превращающимися в буквенную дробь, — Наберу позже, когда закончу с делами, хорошо? Люблю тебя.

— И я тебя, — сказал я просто, — Спасибо за помощь.

Я затянулся дымом, выдохнул, спрятал телефон в карман джинсов, разгоняя сизое облако рукой. Конечно, курение в коридоре запрещено, но тут хотя бы не находилось лишних слушателей чужих разговоров. Я закашлялся, открыл дверь и переступил порог.

— Доброго дня, Кили! — глухо донеслось от кофемашины, — Как там твоя статья?

— Пишется, как по нотам, — автоматически отозвался я, успев проклясть то мгновение, когда отправился за кофе, — Мы уже виделись сегодня, кстати. Но и тебе доброго дня, Геррит.

Геррит Кнопп — мой коллега по отделу. Худощавый, сгорбленный, невысокий, напоминающий крысиного короля из сказки про Щелкунчика. В триллерах, такие как он, обычно оказываются маньяками или серийными убийцами, но Геррит, как мне кажется, любил в своей жизни всего три вещи: умничать, носить ужасные костюмы и целовать зад начальству. Во всех этих трех направлениях он преуспел, как никто другой. Ясное дело, что этот парень метил на должность заместителя редактора, но ждать одобрения своей сутулой кандидатуры он мог хоть до второго пришествия Христа. Сегодня он вырядился в уродливый костюм — тройку с невероятно отвратительным галстуком, и теперь помешивал свой кофе в кружке с яркой надписью «Чемпион». Сахар упрямо не хотел растворяться, поэтому Геррит отчаянно колотил ложкой о стенки с такой частотой, что дал бы фору настоящему телеграфисту.

— Выглядишь усталым, Кили, — проговорил он, доверительно понизив голос, — Бессонная ночка выдалась?

— Что-то вроде того, — сказал я, подходя к аппарату поближе, — Что-то в кабинете душновато, не находишь?

— Моя жена Моника, — сообщил он, доверительно понизив голос, — говорит, что все беды человека происходят по его же вине. Если чувствуешь себя плохо, значит, переборщил с едой или алкоголем. Или с никотином — он нарочито поморщился, взглянув на тлеющую сигарету в моей руке, — Есть такая пословица: «Беду скоро наживешь, да нескоро выживешь».

— Очень мудро, — кисло проговорил я, нажимая кнопки кофейной машины, — А как там твоя статья? Про начинающую певицу и ее интрижку с мэром?

— Я должен был закончить ее во вторник, а сдал уже сегодня, — заявил Геррит с таким видом, словно ожидал, что я начну рукоплескать его успеху, — Наверное, после обеда Деннис уже отправит ее в печать. У меня же никогда нет проблем со сроками.

Геррит если и метил высоко, то так и не попал в меня. Последние два года сделали меня просто нечувствительным к чужим подколкам и остротам. Внутри меня зашевелилось какое-то холодное чувство, но я спешно загнал его обратно в темноту. В ответ я лишь пожал плечами и взял в руки дымящуюся кружку.

— Мои поздравления. Думаешь выйти на первую полосу?

— Ну, как говорит моя жена Моника «Дорогу осилит идущий», — заметил Геррит, самодовольно ухмыльнувшись. Он приник к кружке, и его сходство с крысой стало просто поразительным, — Между прочим, Кили, если ты не знал, пить кофе без сахара нельзя…

— Это говорит Моника? — счел своим долгом поинтересоваться я.

— Нет, не только она. Испанские нейропсихологии выяснили, что кофе с сахаром значительно улучшает когнитивные способности человека, если тот попадает в условия, когда необходимо постоянно быть во внимании и использовать память по максимуму. Но если лишить кофе сахара, как показали исследования, напиток становится совершенно бесполезным, — заявил грызун с видом человека, который сам занимался разработкой подобных изысканий, а каждому нейропсихологу Испании лично жал руку, — На нашей с тобой работе нужно использовать мозг по максимуму. Да и выглядеть подобает соответственно.

Я молча взглянул на его зеленый галстук и розовую рубашку, не слишком-то подходящую к коричневому костюму. Геррит смерил взглядом мой затасканный свитер и пробежался глазами по джинсам до самых кроссовок.

— Тебе стоит подумать о смене имиджа, если хочешь подать заявление на повышение, — доверительно сообщил он, после секундной паузы, — Или ты отказался от этой идеи?

— Оставлю теплое местечко для парня в замечательном костюме, — холодно сказал я, — Сам подбирал цвета, или помогла твоя благоверная?

— Это все Моника, — осклабился грызун, ухватив кружку обеими руками, — У нее врожденное чувство вкуса. Как она говорит: «Красивый вид человека не портит».

— А что Моника говорит про эти исчезновения в Глекнере?

Мой собеседник посмотрел на меня, как на сумасшедшего, после чего пожал плечами.

— Бред это все, — сказал Геррит и скривился, словно мышонок, узревший сыр в мышеловке, — Мы с ней уверены, что вся эта история с пропажей людей не стоит и выеденного яйца. Все это попытки тамошних властей привлечь внимание к давно забытому всеми шахтерскому городку. Ей Богу, Кили. Когда людям хочется славы и денег, они и не на такое пойдут. Как говорит моя жена…

— То есть ты считаешь, что все события, которые происходят в городе — только пустая шумиха? Мне кажется, что ребята из местных церквей, что выходят на митинги и волонтеры совсем другого мнения…

— Не берусь судить, Кили, но что-то мне подсказывает, что все это утка. Вот ты пишешь статью о самых загадочных местах Глекнера, верно? Знаешь, разница между нашими статьями в том, что мэр Хольцер трахал Лиобу Колер в своем загородном доме на самом деле, и засветился на фотоснимке, а все истории о зловещих домах — выдумка от и до. То же самое, можно сказать и про исчезновения. На самом деле, и то, и другое лишь попытка пиара. А наша задача — сделать этот пиар, как можно более эффектным. А даже если и нет, то кому из нас есть дело до того, что происходит на самом деле? Что ты можешь сделать, если даже докопаешься до правды?

— Я бы постарался обезопасить своих близких, по меньшей мере.

— В чем-то ты, конечно, прав, Кили. У тебя свой заказ, а у меня — свой. Каждый из нас делает свою работу. И вообще, выше нос. Хватит забивать себе голову этой ерундой. У тебя усталый вид. Сколько ты уже сидишь в офисе без выходных?

— Три года. Плюс-минус пара недель.

— Тебе нужно отдохнуть. Как говорит моя жена Моника «Без отдыха и конь не скачет», — заявил грызун в костюме, поставив опустевшую кружку на стол, возле мойки, — Поговори с боссом. Отправься в отпуск, хоть на пару недель. Тебе это пойдет на пользу.

Господи, «босс». Только этот тип мог позволить себе выражаться подобным образом. Без советов Геррета и мудрых мыслей его супруги день прошел бы зря. Я пробормотал что-то весьма и весьма уклончивое и снова занялся кофе.

— Не думай о том, что того не заслуживает, Кили, — сказал Геррит, истолковав мое замешательство по-своему, — Держи нос по ветру!

Он наконец-то покинул гостиную и тихо закрыл за собой дверь. Почти без звука. Точь-в-точь, как мышь, унесшая в свою нору кусочек сыра с хозяйского стола. Сигарета медленно догорела. Я затушил ее о край пепельницы, сделал последний глоток кофе. Ненавижу, когда меня называют Кили.

6

Количество осадков: 10 — 14 мм.

Скорость ветра: 1,6 — 3,3м/с.

Ностофобия — не самый редкий страх, сформированный в человеческом сознании. Ностофобия — это страх и нежелание возвращаться домой. Развитию данной фобии может способствовать уйма факторов, заложенных как в детстве, так и в сознательном возрасте. Нападение в подъезде, ограбление в лифте, насилие и жестокость с которыми человеку довелось столкнуться в собственном убежище являются подходящей плодородной почвой для этого феномена. Пожалуй, с приступами ностофобии сталкивался каждый из нас, но мало у кого это перерастало в настоящий панический страх. Говорят, что в таком случае необходимо показаться специалисту, психиатру, который поможет предотвратить другие повреждения психики, но мне сейчас точно не до визитов по докторам. Как-нибудь потом, в скором времени, но точно не сегодня.

Дверь в свою пустую квартиру я всегда запирал на три оборота, хотя хватило бы и одного — все равно брать внутри нечего. Единственной ценной вещью для грабителя можно считать только ноутбук, но и его я постоянно вожу с собой — когда ты журналист, то никогда не знаешь, где и в каких условиях придется работать. Поэтому наплечная сумка с компьютером очень выручают.

А запирать дверь на три оборота — привычка. А от привычек трудно избавляться.

Почтовый ящик у входа на шестой этаж хранил одно единственное неподписанное письмо, но даже и без обратного адреса и инициалов отправителя, я знал, кто именно оставил его у входа в квартиру под номером шестьсот шесть. Кажется, Клаус опять опоздал с доставкой на несколько дней, но хоть не забыл о том, кто перечислил круглую сумму на его карту.

Я сунул письмо в сумку, вынул звенящие ключи из кармана, неловко зажал перчатки подмышкой и с трудом открыл старый ржавый замок. Кажется, грохот металла мог переполошить всех жильцов дома, будь они чуть более бдительными и чуткими.

Дверь подалась с трудом, тяжело, выплеснув на меня всю липкую темноту, законсервированную внутри пустующей квартиры. Я переступил порог, нырнув в нее с головой, захлопнул дверь за собой и защелкал замком. Ровно три оборота — ни больше, ни меньше, хотя его устройство рассчитано и на четыре поворота ключа.

Слева от входа — одинокий пыльный выключатель с нанесенной на него фосфоресцирующей меткой. Он установлен так, чтобы дотянуться до него со входа, еще не разуваясь. В прихожей теперь горит тусклый желтый свет, льющийся из желтого плафона, где я расшнуровываю обувь и вешаю пальто. Стены покрыты уродливыми обоями с черно-зеленым рисунком — ни дать, ни взять проход в мавзолей или склеп из книг Лавкрафта. Не помню, кто из нас выбирал обои, да и не хочу вспоминать — и без того хватает мыслей.

Следующая комната с дешевой люстрой на потолке — гостиная. Из нее можно попасть на кухню и в туалет, и в кабинет, и в спальню. Кухней и спальней я не пользуюсь. Особенно теперь, когда почти отказался от полноценного сна, а подремать можно и в кресле или на диване, раз не получается уснуть по-человечески.

В гостиной почти пусто, если не считать пары стульев в углах и маленькой тумбочки у видавшей виды софы — рабочее место подающего надежды журналиста газеты «Правда Германии». На стенах все такой же тошнотворный узор, но его прикрывают редкие плакаты, да несколько полок с ненужными безделушками. Немного дальше, почти у окна — крепкий пустой стол, где на крышке красуется одинокий допотопный принтер, оставшийся еще с тех далеких времен, когда я был фотокорреспондентом и увлекался съемкой. Я внимательно слежу за его состоянием, опасаясь, что старая техника начнет сбоить и вот-вот выйдет из строя. Этот принтер мне очень нужен. Наверное, как и ноутбук, если не важнее.

Я не переодеваюсь, устанавливаю компьютер и подключаю его к принтеру. Пройдет несколько минут, прежде чем система будет работать логично и правильно — этого времени как раз хватит, чтобы открыть первую банку пива из холодильника. Я убираю конверт на полку, делаю глоток, стараясь смыть горьковатый привкус таблеток, возвращаюсь к ноутбуку, открываю программу печати. Выбрать картинку для работы — дело не быстрое, и я выбираю кое-что из более позднего, открывая спрятанные папки одну за другой.

Принтер работает гулко и тяжело, выбивая на фотобумаге необходимое для меня изображение, но эти звуки кажутся мне настоящей музыкой. Традиции — тоже своего рода наркотик и привычка. Нельзя отказываться от того, что дарит тебе наслаждение и покой. Заканчивается банка пива и фотография уже успела неплохо просохнуть — в этом проблема старых принтеров: краска наносится слишком толстым слоем, и если быть не достаточно аккуратным можно смазать рисунок.

Я выбрасываю в пакет смятую банку, нахожу в кармане еще один резной ключик, сработанный под старину и не спеша отправляюсь в сторону своего кабинета. Здесь я провожу еще больше времени, чем за компьютером — это моя маленькая церковь. Храм. Святилище, куда не положено ступать никому, кроме меня самого. А ещё, это единственная причина, по которой я не хочу встречаться со Штефени в своей квартире. Я называю это место хранилищем памяти, но, наверное, стоит придумать что-то более пафосное и подобающее. Как-нибудь займусь этим, если не забуду. По пути я останавливаюсь у подоконника и с него моток скотча и канцелярский нож — необходимые каждому в наше время инструменты.

Кабинет — небольшая, абсолютно пустая комната, величиной в восемнадцать квадратных метров. Здесь нет полок и шкафов, нет кресел и стульев, только с высокого потолка свисают две мощные светодиодные лампы, чтобы максимально вытеснить отсюда темноту. На стенах кабинета висят фотографии, прилепленные на скотч так плотно друг к другу, как фишки в коробке. Некоторые приклеены не ровно, иногда залазят друг на друга, иногда перекрывают углы, но это не играет роли. Изображений так много, что я иногда путаюсь в них — особенно после того, как я начал выкладывать ими, словно мозаикой, пол и потолок, до которого едва мог дотянуться с помощью кресла. Тысяча двести одиннадцать фотографий взирают на меня со всех сторон, словно непобедимая армия, приветствующая своего повелителя. Тысяча двести одиннадцать лиц одной и той же девушки смотрят на меня с улыбкой и страстью, радостью и печалью, смехом и желанием. Каждый день — одно изображение. Три года и сто шестнадцать дней. Тысяча двести одиннадцать. Именно столько дней назад умерла моя возлюбленная Эмма Анзель.

7

Количество осадков: 12 — 14 мм.

Скорость ветра: 1,6 — 3,3 м/с.

Утро пришло слишком рано. Оно было укрыто снегом, овеяно холодом и пахло вчерашним лунным светом. Первый блеклый луч простуженного солнца, выглянул из-за тонких штор, пробрался в комнату, привычно скользнул по стенам и затек в углы, играя тусклыми оттенками индиго и ультрамарина. Чаще всего я встречаю рассвет без сна — пытаюсь читать в интернете, или работая над текстом для статьи, но на этот раз меня разбудил настырный телефонный звонок. Сон — непозволительная роскошь для людей нашего мира. Время нужно использовать с максимальной пользой, если не хочешь, чтобы оно начало использовать тебя. А еще, это прекрасная возможность не видеть сны, которые обязательно напомнят тебе о твоей далекой прошлой жизни, которую ты так старательно избегаешь и пытаешься забыть.

И все же, меня разбудил телефонный звонок. Видимо, иногда природная усталость куда сильнее всяких стимуляторов.

Звонили на домашний телефон. Удивительная консервативность некоторых людей иногда просто сводила с ума. Уже не первый год существуют мобильные телефоны, и пора бы уже привыкнуть к их повседневности. Телефоны стационарные, домашние, бездумно выставленные на полки или неказисто привинченные к стенам — всего лишь реликт и атавизм. Вы замечали, как глупо и тревожно слышать звонок в тихой квартире? Даже в такой пустынной и забытой, как моя. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что в этой двухкомнатной гробнице на Грем двадцать восемь тревожно и зловещее раздаётся каждый звук. А может быть, это только кажется.

Я постарался не обращать на это внимания. Вы задумывались над тем, как часто вам звонят, чтобы донести важную радостную новость? А как часто набирают номер, чтобы донести что-то информативное? Совсем редко, не так ли?

Зато есть другие типы звонков, которые так хорошо известны во взрослом мире. Завалы на работе, кто-то умер, кто-то слег в больницу, где-то случилась авария, кому-то срочно нужно занять денег, а кое-кому необходимо вылить на тебя ушаты собственных проблем. Телефонная связь — чума нашего времени. Она так прочно въелась в повседневную жизнь, что бежать от нее решительно некуда. Ненавижу, когда мне звонят. Тем более, ночью.

Около полугода назад я писал статью о фобиях. Увлекательное чтиво. Когда я работал над ней, я открыл для себя много нового и познавательного. Вы знакомы с филофобией? Это боязнь влюбляться, а так же параноидальный страх потери близкого человека. Часто наблюдается у религиозных деятелей. Причиной является, скорее всего, пережитая потеря любимого человека по разным причинам, чаще из-за разлуки. Развивается этот страх из-за опасений повторения, особенно когда это часто приводило к потере самооценки, ухудшению общего состояния здоровья человека, потери цели жизни. К чему я веду, спросите вы? И как это соотносится с ночным звонком? Все очень просто.

Этот звонок, наверное, последнее, что я смог запомнить и осознать на следующий день, когда мрачный и неразговорчивый детектив, развалившись в кресле, заполнял один за другим безликие желтые документы. Кажется, после звонка я уже не спал. Наверное, поехал в офис редакции не выпуская из рук мобильного телефона и слушая одну за другой дробь протяжных гудков. Потом был разговор с коллегами — некоторых, как и меня, обзвонили ранним утром, другие узнали об этом уже на месте. Вроде бы я разговаривал с Деннисом — удивительно трезвым на этот раз. А что было потом становится похожим на разбитую в осколки мозаику — не собрать, не склеить. В полицейский участок я прибыл около полудня, а покинул его только ближе к вечеру. В Глекнере сейчас полно работы для комиссара, и исчезновение Штефани — только еще один лист бумаги на доске объявлений, озаглавленный сухо и безразлично: «Пропала без вести».

Штефани не стало еще прошлым вечером. Она пропала тихо и незаметно, внезапно и бесследно, как капля дождя в море. Комиссар полиции утверждает, что она заходила домой — дверь в квартиру была распахнута настежь, на столе стоял ужин, лежал мобильный телефон, ключи от входа висели на крючке в прихожей. Включенный ноутбук с не завершенной статьей терпеливо дожидался свою хозяйку. Вода в электрочайнике не успела остыть, когда в квартиру вошла полиция. Все было точно так, как раньше. Нет ни следов борьбы, ни малейших улик и зацепок — казалось Штефани просто вышла из комнаты на несколько минут и вот-вот вернется.

Но Штефани не пришла ни в этот день, ни в следующий.

Кажется, первой тревогу забила соседка по лестничной клетке, но роли теперь это не играет никакой. Вроде бы, полиция даже подняла записи с камер видеонаблюдения в вестибюле дома, где было видно, как Штефани входила внутрь, но уверенности в этой информации у меня не было и нет. Волна исчезновений в Глекнере медленно и неумолимо продолжала катиться вперед, пожирая всякого, кого встречала на своем пути. Журналистка, пытавшаяся разобраться в самой темной тайне этого года, сама стала жертвой загадочного похищения. Впрочем, ничего нового или удивительного, скорее ожидаемое и закономерное — идейные люди всегда гибнут в погоне за мечтой. Нет, ее исчезновение не прогремело на весь город, а просто кануло среди остальных таких же дел. Комиссар полиции только развел руками.

Фотография Штефани появилась на досках объявлений, возникла на первой полосе «Правды Германии», была напечатана в волонтерских листовках — кажется, Деннис успел связаться с их руководителем еще прошлым утром. Выбранная фотография была яркой и живой, насыщенной и запоминающейся. Два года назад я запечатлел Штефани во время прогулки в центральном парке. В то давнее время я продолжал увлекаться фотографией, даже не подозревая, какая судьба будет ожидать этот снимок. С фотографиями всегда так — останавливать время, впечатывая его в картонный квадрат, сложная работа.

Тем страшным утром город безмолвствовал, а вот редакция газеты гудела.

Пустующее кресло Штефани казалось холодным и тоскливым, как надгробная плита. В сухом, выжженном кондиционером спертом воздухе отчетливо витала тревога, а из углов комнат и офисов скалилась беда. Одно дело слышать, что в твоем городе творится что-то неладное, но совсем другое, когда это что-то неладное касается твоих знакомых, а тем более близких и родных. А пустое кресло напротив моего рабочего места — только напоминание, что от темноты Глекнера нельзя спрятаться, нельзя уйти, ее нельзя переждать или рассеять.

Мое состояние было слишком близким к обморочному и Деннис без лишних вопросов отпустил меня домой. Наверное, хватило одного взгляда на мертвенно бледное лицо и горящие лихорадкой глаза — мне самому было не по себе, когда я увидел себя в зеркале.

Спустя несколько часов, немного приведя себя в чувство, я с тупым упорством отвечал на вопросы герра комиссара, старательно и вдумчиво, как прилежный школьник. Комиссар интересовался всеми контактами пропавшей, а мое имя было первым в списке вызовов. Встреча с полицией в моем ритме жизни — слишком опасное удовольствие, но если это могло помочь отыскать Штефани, я готов был рискнуть и большим. Впрочем, комиссар оказался довольно скуп на вопросы, мои слова слушал с вежливым вниманием и, казалось, вовсе не обращал внимания на ответы. Исчезновения в Глекнере — своего рода камень преткновения. Кажется, на этот феномен сваливают все нерешенные дела. Уже давно никто не ждет, что полиция возьмется за дело — отыщет пропавших, накажет виновных и разгонит митинги сумасшедших и сектантов в центре города. Есть только смутная вера в чудо. Если имя человека оказывается на доске объявлений, то на нем ставится негласный крест. Это своеобразный договор между нами и полицией.

Я механически подписывал бумаги, рассказывал о наших со Штефани отношениях, повествовал о проведенном вместе с ней времени, делился мыслями и идеями на тему ее исчезновения, а безразличный ко всему на свете комиссар только кивал головой. К исходу часа я чувствовал себя не просто уставшим, а безмерно вымотанным и бессильным. Слова уже больше не могли выстраиваться в ровные логические цепочки. Все, о чем я мог мечтать — это вернуться в свой маленький склеп на Грэм двадцать восемь. Открыть полученный от Клауса конверт и просто вычеркнуть один день за другим.

Если долго не спать, изводить свой организм химией и мыслями на тему прошлого, все вокруг преображается и теряет реалистичность. И единственный способ не сойти с ума до конца — это просто повернуть ручку безумия до упора.

Кажется, комиссар хотел избавиться от меня ничуть не меньше, чем я от него. В конце концов он попросил меня засвидетельствовать правильность записанных за мною показаний, поставил тугую печать и бросил лист бумаги в картонную папку с надписью «Разыскивается». Сухо и лаконично, как эпитафия на безымянном надгробии.

Когда я прощался с ним, он пожелал мне доброго Рождества.

Это единственное, что я запомнил из его слов.

Кажется, я ответил ему тем же.

8

Количество осадков: 15 — 20 мм.

Скорость ветра: 3,4 — 5,4 м/с.

«Это убойная штука. Как раз то, что ты ищешь, если хочешь избавиться ото сна. Как старому приятелю — отдам со скидкой. Это новинка. Экспериментальная сборка. У нас такое больше нигде не сыщешь».

Убойная штука. Так описал эти вытянутые бледно-голубые капсулы Клаус во время нашего прямого последнего разговора. Убойная штука. Вернее, будет сказать — убийственная.

Во всяком случае, три дня из моей памяти гексолитан, или как его настоящее название, выжег просто на ура, превратив последние семьдесят два часа в бесконечную мешанину из текстов, музыки и абсолютной пустоты. Не помню, чтобы включал проигрыватель. Не уверен, что занимался печатью статей — когда на третий день я очнулся, словно от комы, от тяжелого ночного кошмара и смог добраться до компьютера, документ с наработками оказался нетронутым. Значит, теперь мое сознание играет со мной шутки. Впрочем, такое и раньше было.

Я пришел в себя в пустом холодном кабинете под безразличным мертвым светом ламп. Фотографии Эммы с интересом наблюдали за тем, как я медленно поднимался с пола, отряхивал одежду, поднимал опрокинутую бутылку виски, стараясь не наступить в лужу. Кажется, виски у меня закончилось еще на той неделе — значит, я выходил на улицу, но совсем не помню этого. Надеюсь, что обошлось без происшествий — попасться в таком состоянии патрулю, прогуливающемуся в комендантский час — сомнительное удовольствие. Часы в комнате, укоризненно подмигивая цифрами, указывали на без четверти полночь. Еще немного таких убойных штук от Клауса, и можно смело встречать Рождество.

Я постарался справиться с дрожью в руках, распечатал первое попавшееся фото Эммы, шатаясь вернулся в кабинет, разместив снимок с левого края экспозиции. Вышло криво и аляписто, зато стало меньше пустого места. Традиции стоит соблюдать, и не важно, как ты себя чувствуешь. И какими глупыми эти традиции тебе кажутся.

Я собрал капсулы в конверт, забросил его на полку, выбросил пустую бутылку в мусорный пакет и добрался до ванной. На краю раковины обнаружился все еще работающий мобильный телефон. Целых четыре звонка с работы и ни одного от комиссара полиции. Значит, дело пустили на самотёк. Ничего нового или удивительного. Когда умерла Эмма никто и пальцем не пошевелил. Что уж тут говорить про исчезновение Штефани. Таких, как она, уже не меньше десятка и полиция ждет рождественского чуда. А Глекнер не любит чудеса.

Тем не менее, нужно что-то делать. Приходится жить дальше. Видимо Деннис уже махнул на меня рукой, а быть может, сам не просыхал — очень в его стиле. Но мне нужно прийти в себя. Если не тоска, так всякая химическая дрянь точно меня убьет. А работа поможет отвлечься. Не зря же она спасала мне жизнь три года подряд, значит, спасет и еще. Тем более, есть надежда, что Штефани вернется. Пропасть без вести и умереть — совсем разные вещи. Если я загоню себя в гроб, Штефани я уже ничем не помогу.

Итак, контрастный душ всегда ставит на ноги. Сперва ледяной, потом горячий, почти обжигающий, затем снова холодный. Это помогает восстановить ток крови, а разница температур избавляет от усталости и сонливости. Все-таки, впереди у меня еще целая ночь. Утром я созвонюсь с Деннисом и вернусь в офис редакции. Наши отношения со Штефани известны в отделе уже давно, так что ни для кого не станет открытием то, какой удар был ее исчезновением для фоторепортера… бывшего фоторепортера Килиана Графа. А пока, нужно просто найти полотенце и вернуться в зал. Постараться не думать о том, что было. Или может произойти.

Телефонный звонок ворвался в тишину вымершей квартиры так резко и внезапно, что я чуть не уронил в воду мобильник. Звонили, конечно же, на стационарный телефон. Едва ли это может быть полиция — у комиссара есть мой номер. Какие-то новости по поводу Штефени? А что еще может понадобиться от меня в это время суток?

Телефон на мгновение прекратил надрывную трель, но тут же снова собрался с силами. Человек на другом конце провода явно не желал отступать. Я выскользнул из душа, перешагнул через ряд обуви у стены, не выпуская из рук полотенце, добрался до порога и спешно двинулся в другую комнату. Идеальной планировкой квартира точно не могла похвастаться, как и ничем другим, кстати говоря. Мимоходом я бросил взгляд на настенные часы, поблескивающие среди угрюмых плакатов. Без двадцати час. Не иначе, как случилась авария, или приключилась катастрофа. Только оставалось загадкой, какую роль в этом играл я.

Еще до того, как поднести трубку к уху, я уже догадался, кто это. Хриплое тяжелое дыхание в трубке было просто оглушительным.

— Доброй ночи, Деннис, — произнес я резко, стараясь, чтобы голос не дрожал от раздражения, — Чем обязан такому позднему звонку?

— Рад тебя слышать, Килиан. Ты в порядке? — ответственный секретарь запыхтел в трубку не хуже паровоза, — Ты пропал почти на три дня. Черт, ну и перепугал же ты всех. Как ты? Я тебя не разбудил?

— Еще нет, слушаю тебя.

— Во-первых, я прочел твою статью. И я скажу тебе, что она суховата, — на том конце провода воцарилось молчание, и мне представилось, как толстяк вытирает от пота лицо носовым платком,

— Почему так мало сравнений и ссылок? Ты же знаешь, что наши читатели любят конспирологию. Неужели не хватило фантазии на пару-тройку зловещих идей?

(Я отправлял статью? Серьезно?)

— Мне нужно было упомянуть фрау Перхту или Белксникеля?

В трубке возникла тишина, после чего тяжелое дыхание опять возобновилось.

–Что? Ты о чем?

— Я говорю, что завтра все исправлю. Не обращай внимания, Деннис.

— Ничего не нужно, твоя статья была отправлена на доработку Герриту Кноппу, так что в печать она попадет в лучшем виде.

Я тихо чертыхнулся, задумчиво постукивая ладонью по телефонной полке.

— Прости, Деннис, я был совсем не в состоянии работать после того, что случилось со Штефани. Я должен был тебя предупредить, но…

— Теперь это уже не играет роли, — заявил толстяк на другом конце города, — Ты в нашем отделе уже три года, Килиан, и я не требую от тебя невозможного. Наши читатели любят мистику и заговоры. Так дай им их. Это же не трудно. Нужно только включить фантазию…

— Я не совсем…

— Ты был хорош, но теперь ты выдохся. Ты устал. Тебе нужно немного развлечься. Хватит уже сидеть в кабинете за ноутбуком. Пришла пора сменить обстановку. Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но одними отговорками и самобичеванием Штефани ты не вернешь. Оставим это дело полиции.

— О чем это ты? — спросил я настороженно, пытаясь уловить нотки в голосе начальника, — К чему ты клонишь?

— Нужно будет поехать кое-куда. Одно важное дело. Надеюсь, у тебя нет никаких планов на рождественские выходные?

(Мы приглашаем вас в самое пекло)

— Нет, никаких планов. Командировка? Зачем? Куда?

— Я бы не назвал это командировкой. Я хочу, чтобы ты закончил статью, начатую Штефани. Ту самую, про исчезновение людей в нашем городе. Ты слышишь меня?

Как не слышать, если каждое слово грохочет прямо в ухо, как церковный колокол. Я мысленно осыпал толстяка последними ругательствами, что только могли придти на ум.

— Но зачем? Почему такая срочность? И почему я?

В трубке снова воцарилась тишина, прерываемая тяжелым надрывным кашлем.

— Ты меня слышишь? Штефени натолкнулась на сенсацию в старом городе. Нужно будет отправиться туда, проверить кое-какие адреса и кое с кем переговорить. Не знаю, следил ли ты за новостями последние дни, но за это время, пропало еще четверо. Четверо!

Только не старый город. Слишком уж скверные воспоминания связаны у меня с этим местом. Я закрыл глаза, стараясь восстановить сбитое дыхание.

— Уже пропало одиннадцать человек? Меньше, чем за полтора месяца? Это уже слишком смахивает на истерию…

— Возможно, — предрек мрачным тоном Деннис, — Но то, что другим кажется психозом и истерикой, для нас способ заработка. Не забывай об этом. Вечером в полицию поступило еще одно заявление. Пропала Астрид Вольф. Не пришла с работы. Вернее, просто исчезла с нее, как говорят ее коллеги. Не больше получаса назад. Этот случай, как раз то, что нам надо. Только представь себе, какой лакомый кусок перепадает нашему издательству с такими материалами!

— Невероятно… но откуда информация?

— Из одного надежного источника, — нехотя произнес Деннис, — Насколько я могу судить, ты мог пересекаться с ним. После того, что случилось с Эммой…

Значит они втянули в это дело полицию. Похоже дело обстоит намного серьезнее, чем я думал изначально. В душе у меня воцарилась полнейшая пустота. Если прислушаться, можно услышать, как глубоко внутри скрипят кусочки льда, притираясь друг к другу.

— Это было давно, я бы не хотел…

— Извини, но это приказ, — отрезал ответственный секретарь, хрипло откашлявшись, — Бери и делай свою работу, Кили. Просто смотайся туда, напиши ударную статью и возвращайся обратно. Это же эксклюзивный материал. Есть кое-какие наметки, при встрече узнаешь подробности. Я введу тебя в курс дела, расскажу что и как. Оттуда и начнешь, ясно? Я решил, что человек, который сам столкнулся с исчезновением близкого человека, жил в старом городе, с такой задачей справиться куда лучше остальных. Кроме того, ты талантливый малый. Нечего покрываться плесенью за столом. Тебе такая работа только пойдет на пользу. Завтра зайдешь ко мне в кабинет, как приедешь в редакцию, хорошо?

— Я понял тебя, — хмуро отозвался я, с неприязнью глядя на трубку, — Если это так необходимо…

— Не необходимо, но желательно, — проговорил Деннис сухо, — Если, конечно ты дорожишь работой. Так я могу на тебя рассчитывать?

— Можешь, — ответил я просто, — Я понял тебя.

— Подумай сам, да это же просто подарок на праздники! Вот увидишь, с этим материалом и твоей статьей, число читателей взлетит до небес. А что хорошо для газеты, то хорошо и для ее работников, верно?

— Да, пожалуй, что так, — пробормотал я сконфужено. В голову не лезло решительно ничего, что могло бы сгодиться за ответ — Тогда до встречи утром, Деннис.

— Не грусти, Кили, когда еще бы у тебя выпала возможность побывать в самой гуще событий? Думаю, что и Геррет, и Юстус с радостью поехали бы вместо тебя.

«Так отправь их, жирный придурок», подумал я, но счел благоразумным промолчать. Не иначе, как Геррит и надоумил этого идиота отправить меня в это место на Рождество. Ну, ничего, крысеныш, я тебе это припомню.

— Жду тебя к девяти, парень. И не опаздывай, — подытожил Деннис и бросил трубку. Я несколько секунд слушал короткие гудки, после чего отключил телефон, и медленно отошел в сторону. Пустые банки из-под пива сиротливо покосились на меня с прикроватной тумбочки.

— Будьте вы все прокляты, — прошипел я, и бросил полотенце на пол.

9

Внезапно прославившийся город Глекнер, в восточной части Германии, на протяжении многих десятилетий в далеком прошлом был центром добычи угля и горной промышленности. Даже тогда, когда ФРГ с тысяча девятьсот шестидесятых годов начали закрывать одну за другой выработанные и действующие угольные шахты, Глекнер держался до последнего, идя на уступки и предлагая своим работникам наилучшие условия труда. Удобное расположение и удачное отдаление от мегаполисов, огражденных широкой лесополосой, позволили развернуть на территории города целый коммерческий комплекс, с броским названием «Будущее за нами: по факту своему — градообразующее предприятие, которое сформировало город самобытным и автономным. Кое-что из этого сумело сохраниться и до наших дней. Рабочий состав, по тем временам, был невероятным: множество бригад и мастеровых групп, общее количество которых достигало шестисот человек, а то и тысячи. Глекнеру пророчили большее будущее, но что-то пошло не так. К сожалению, городу на востоке Германии было далеко до успеха своего брата, шахтерского городка Ботропа, где шахты действуют и по сей день. Поэтому угольное производства застыло, замедлилось, и в конечном счете было приостановлено. Сперва на время, а позже и навсегда. Шахты под такими городами, как Глекнер, начинали строить еще в позапрошлом веке, с тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, благодаря чему невидимая сеть штолен протяженностью в сто семнадцать километров пронизывала город под землей. В течение десятилетий добыча угля давала жителям города работу, а жителям страны — тепло и электроэнергию. Штольни сейчас используют для того, чтобы протянуть под городом паутину высоковольтных проводов. Глубоко под землей их не порвет непогода, не повредит ветер или рука вандала. Впрочем, это только слухи — каждый сам решает верить им, или нет.

Возможно, в банкротстве «Будущего за нами» кроется ошибка руководства, а быть может, истощившийся запас ресурсов, но так или иначе, комплекс прекратил свою работу, а большинство штолен и шахт были завалены или законсервированы до лучших времен. Точная причина угольного краха была неизвестна ни мне, ни большинству горожан, а эпоха горнодобывающей промышленности стала страницей давней истории. В то время Глекнер уже перестал привлекать инвесторов, и приток рабочей силы значительно ослаб. Люди покидали город, и население неумолимо сокращалось. Из двадцати двух с половиной тысяч осталось пятнадцать, затем десять, потом восемь, теперь только пять. Глекнер медленно, но верно увядал.

Некоторое время назад в прессе мелькали заявления представителей местного самоуправления о превращении Глекнера в город-курорт, воспользовавшись его удобным местоположением на берег моря, но задача эта осталась только в планах на бумаге: туристов Глекнер привлекал ничуть не больше, чем желающих вложиться в выработку угля богатеев. На самом деле, таких забытых городков, как Глекнер полно по всей стране. Это больше правило, нежели исключение.

С тех пор, как было принято решение о закрытии шахт, город разросся и ушел в стороны. Со стороны выработанных карьеров и штолен были протянуты мосты, проложены новые дороги, возникли многоэтажки и ряды аляпистых магазинчиков — классика любого захолустного городка, пытающегося дотянуться до недостижимого уровня. Центр оказался смещенным на целые десятки километров. Тогда то, что осталось от прежнего Глекнера и окрестили «старым городом», Альтштадтом, годным, разве что на перестройку и реконструкцию. Сейчас старый город стал чем-то вроде одного глобального музейного экспоната — жителей там немного, а бывают там те, кто хочет увидеть прошлое Глекнера своими глазами. Если бы не лунопарк на выезде из города, об этом месте, наверное, уже бы забыли.

Глекнер — не место для счастливчиков, сказала Штефани на одной из наших прогулок. Неплохо подмечено, особенно если брать в расчет старый город. Но я бы перефразировал ее слова: Глекнер — место для неудачников. Сюда приезжают те, кто ищет себе пристанище, которое не нашли в других местах. Она из Берлина. Я — из Талина. Деннис, кажется, из Дюссельдорфа, а Геррит… я не помню, где жил крысиный король в сказке Гофмана. Всех рано или поздно тянет сюда.

Мне довелось не просто приехать в Глекнер. Мне довелось даже жить в старом городе. Пусть не так долго и счастливо, как принято говорить в сказках, но все же это был изрядный срок. А чуть больше трех лет назад все поменялось и я покинул старый город, чтобы никогда больше туда не возвращаться. Теперь же, когда до пути обратно оставалось уже совсем немного, и туманная громада старого города, как будто, вырастала из белоснежной пелены, сонливость и усталость наконец-то отступили. И дело было даже не в кофе, который последнее время действовал на меня так же успешно и эффективно, как припарка на мертвого. Я не хотел возвращаться в старый город с его маленькими улочками, невысокими домами, крохотными магазинчиками и небольшими парками. С его очередями и шумными толпами, с его знакомыми лицами и именами. Это место для меня оставалось слишком узким и душным, чтобы в нем можно было ускользнуть от воспоминаний о прошлом. О том, прошлом, которое я оставил навсегда, уезжая в центральный Глекнер, так поэтично и глупо воспетом покойным Виктором Венцелем в его бездарной книжке.

Сонный автобус медленно катил по утреннему Глекнеру, лениво выезжая из дремоты голубых зимних сумерек. За окном тоскливо проплывали вывески придорожных магазинчиков и силуэты заснеженных домов. Я встрепенулся, отгоняя от себя мрачные мысли, поднял воротник пальто и притянул поближе наплечную сумку, поставленную на коленях. Часы на правой руке указывали на цифру восемь.

Впасть в хандру по дороге на работу — такое со мной случается не часто. Впрочем, ничего удивительного — после разговора с Деннисом нервы никак не хотели успокаиваться от одной банки пива. Не помогла ни вторая,н и даже третья. Кажется, покой принесла шестая или седьмая. А восьмая или девятая подарили смирение и принятие. Впрочем, в количестве я могу путаться. Ночью я успел собрать вещи, прихватить с собой ноутбук и сменную одежду, несколько пакетов и конвертов с допингом, водрузить это все на полочку для обуви и наконец уснуть. Времени, помнится, было уже начало пятого.

Я снял очки, протер линзы краем носового платка. Нужно успеть прийти в себя до приезда в редакцию: едва ли Деннис будет рад, если я заявлюсь к нему в таком виде.

Автобус, тоже являл собой печальное зрелище, полупустой, холодный, тусклый, с десятком сонных и хмурых пассажиров на борту. В канун праздника многие предприятия заканчивали свою работу, но простым работягам оставалось об отпуске только мечтать. Даже телеэкран с неизменной социальной рекламой, от которой тянуло в дремоту не хуже, чем от выпивки, оказался испорченным и мозолил глаза сбитой контрастностью. Глекнер — маленький город, и едва ли кто-то обратит внимание на эту поломку.

Меж тем, за окном медленно проплыл мой старый знакомый магазинчик, чья испорченная реклама радушно звала совершить вояж в преисподнюю. Вместо «Мы приглашаем вас в самое пекло» теперь виднелась полная информативная надпись. Несколько рабочих корпели на крыше помещения, один протягивал провода снизу, прямо по земле. Видимо, ребята не только починили светодиоды, но и сменили оттенок освещения, потому что в голубых утренних сумерках текст рекламы горел не фиолетовым, а тусклым серым светом.

10

Количество осадков: 20 — 25 мм.

Скорость ветра: 5,5 — 7,9 м/с.

Утро в редакции было холодным, пустым и бледным. Смятение и тревога, владевшие этим местом со дня исчезновения Штефани окрепли и расползлись по кабинетам и офисам, скалясь под потолком. Привычный запах кофе и чернил, издревле царствующий на первом этаже больше не казался таким густым и насыщенным, а грохот типографских машин вызывал только головную боль. Впервые за такое долгое время я чувствовал себя лишним и чужим в этих стенах, а все направленные на меня взгляды канцелярских крыс казались острее канцелярских ножей.

В воздухе было расплескано крупными каплями ожидание беды. Еще немного и ее можно будет потрогать руками, собрать в кружку и выплеснуть на улицу через окно.

Геррет подошел ко мне в тот момент, когда я стягивал пальто, стараясь не уронить на пол тяжелую сумку — фотокамера и ноутбук нещадно перевешивали остальные вещи и грозили вот-вот рухнуть на пол.

— Рад, что ты в порядке, — сказал он сухо, и как-то слишком непривычно для него, — После того, что стряслось со Штефени мы уже не знали, что и думать. Слышал, что Деннис отправляет тебя в старый город? Это правда?

— Правда, — коротко отозвался я, справившись с вешалкой и перехватив сумку свободной рукой, — Небольшая командировка, как он сказал.

— Думаешь, сможешь туда добраться без происшествий? На Глекнер надвигается снежная буря. После обеда передавали шторм. Снег шел всю ночь — если переметет дороги, старый город могут перекрыть до этого времени. Плюс еще эти фанатики в центре…

— А что с ними?

— Очередной митинг возле ратуши. Снова сцепились с волонтерами, как я слышал. Не знаю, чего они добиваются, но центр уже закрыт для проезда. Добраться можно только автобусом.

— Думаю, Деннис знает, что делает, раз отправляет меня в это место, — солгал я, и чуть сам не скривился от этой лжи, — Прости, я немного тороплюсь. Поговорим потом, хорошо?

Конец ознакомительного фрагмента.