Буковки

Виктор Доминик Венцель, 2020

Виктор Доминик Венцель – знаменитый немецкий писатель, столкнувшийся на изломе жизни с фатальным творческим кризисом. В попытках обрести вдохновение он бросается в крайности, балансируя на грани между гениальностью и безумием. Результатом этого становится невозможность отделить реальный мир от мира воображаемого, что неизбежно ведет к трагедии. Последним отчаянным шагом будет создание новой книги, которую он считает венцом своего творения. Виктор осознает безграничную власть над персонажами последнего произведения, но так ли прост будет удел Бога в собственном разрушенном литературном мире?

Глава 5

Дождь закончился ближе к утру, когда тяжелое бархатное небо, укутанное серыми валами туч, посветлело, и стало шелковым. Недалеко от кофе, где мы коротали ночь, прямо над головой виднелся неровный рваный шов, с которого свисали оборванные нитки.

— Один из Викторов был очень поэтичен, — едко отвечает Бретта на мой вопрос, — Вот он и напечатал, что небосвод сшили за одну ночь. Обскура все понимает слишком буквально. Пара персонажей тогда попытались выбраться отсюда, хотели посмотреть, что снаружи. Даже распороли облака, как видишь. А внутри — только солома, да буквы. А под ними — бетон. Кажется, Юргенс не вынес этого и повесился на одной из ниток. Его хорошо отсюда было видно.

— Так здесь можно умереть?

— Можно, — говорит Бретта, словно удивляясь моей наивности, — А что толку? Умрешь сегодня — завтра проснешься с газетой под дверью. Или новый Прим тебя перепечатает. Обскура слишком любить своих персонажей, чтобы просто так их отпускать.

— А что за газета под дверью? — снова спрашиваю я.

— Когда Прим перепечатывает книгу, персонажи не знают об этом. Только наутро, вот, встанешь, а на пороге лежит газета с твоей рекламой «Острова Чудес». Кто ее разносит — черт его знает. Газета — плохой признак. Понимаешь, после перепечатки теряется часть тебя самого. У кого-то внешность меняется, у кого-то привычки, а у кого-то память. А кого-то в книге нет вовсе. Он становится контуром, или просто перестает существовать. Меня перепечатывали только один раз, но и этого хватило.

— И что же с тобой произошло? — я чувствовал, что она не хочет говорить, но этот вопрос напрашивался сам собой.

— Я не помню, почему я всегда просыпаюсь в этом кафе, — холодно отвечает Бретта, открывая дверь на улицу, — Всегда одна, всегда в одном и том же месте. Я не помню своей истории. Только знаю, что я совершила что-то очень и очень плохое. Зачем и что именно мне неизвестно. Сюжет поменяли, а твои предшественники не слишком щепетильно раскрывали персонажей. Так, стоп. Ох, дьявол, и правда, смотри.

Она указывает на размокший от дождя рулончик газеты, подоткнутый под дверь. Моя фотография начинает вызывать приступы тошноты — так часто я ее вижу в последнее время. Газета объемная — не меньше двадцати страниц, но все они, кроме заглавной, засыпаны сором из бессмысленных букв, напечатанных, вдобавок, разными шрифтами.

— Значит, нас в очередной раз перепечатали, — произносит Бретта будничным тоном, бросая газету на стол, — Интересно, кого не стало в Обскуре на этот раз? Может этого дурака на заправке? От него все равно смысла никакого. Надо взглянуть, что теперь творится вокруг. Не сидеть же вечно в этой дыре.

На улице свежо, дышится свободно и легко. Даже вся нелепица Обскуры показалась мне не так абсурдной, какой казалась этой ночью. После дождя слишком сыро, и я никак не могу справиться с дрожью, когда мы выходим из кафе на пустующую дорогу, недалеко от небесного шва.

— Утром контуров почти нет, — доверительно сообщает мне Бретта, деликатно беря меня под руку, — Они появляются ближе к ночи, под дождем, а дождь прописан во второй половине дня. Если, конечно, прошлый Прим не придумал чего поинтереснее. Но это маловероятно. Чаще всего, примы перепечатывают куски старых черновиков, добавляя что-то от себя. Поэтому наш окружающий мир состоит из разных частей, часто плохо друг к другу подогнанных.

Конец ознакомительного фрагмента.