АтриуМ

Виктор Доминик Венцель, 2021

Алекса и Карстон Виклер отправляются в горы на свою шестую годовщину свадьбы. Предстоящий отдых кажется настоящим спасением от надоедливой рутины и городской суеты. Покупая билеты до курортного городка, главные герои даже не догадываются, какие древние тайны может таить в себе ледяной перевал Цугшпице, и какую цену придется заплатить за чужие грехи.

6

Сколько времени прошло с момента пробуждения, Алекса не знала. Часы, привычно надетые на левой руке — подарок Карстона на их помолвку, остановились на пятнадцати минутах шестого. Значит, без сознания она провела порядка трех часов — долгий, но, видимо, недостаточный срок, чтобы буря наверху улеглась. Алекса с ужасом представляла себе бесновавшийся над головой снежный ад, ревущий и напирающий на клыки Цугшпице все с новой и новой силой. Секундная стрелка, кажется, прилипла к циферблату, и теперь издевательски фосфоресцировала в густой и липкой темноте ледяных тоннелей, стоило ей взмахнуть рукой. В результате она сняла часы и сунула их в боковой карман своей лыжной куртки. Там они будут в большей сохранности, если что-то пойдет не так.

Алекса двигалась вперед медленно и осторожно, стараясь считать маленькие шаги — стоит ускориться, и можно будет считать приключение законченным — скользкие ледяные плиты под ногами не терпят спешки. Любое неверное движение чревато куда большими проблемами, чем есть сейчас. Впрочем, куда можно попасть, если следовать через глотки этих кристально-голубых катакомб, она даже не могла себе даже представить. Возможно, тянутся до заснеженного Гармиша, может, закольцованы под ущельем, а может, ведут до самой Швейцарии. Она загнанно обернулась, пытаясь охватить взглядом пройденное расстояние, но уткнулась в привычную голубую темноту — с таким же успехом, можно пытаться сосчитать звезды на небе в бурю, или камешки на дне моря в шторм.

Вероятно, прошло уже несколько часов непрерывных блужданий, прежде, чем Алекса успела заметить пугающую закономерность — ледяные колонны, подпирающие низкий потолок стали толще, их формы казались все более нереальными и сюрреалистичными, а пол под ногами, медленно, но верно начал идти вперед под тупым углом. Она не поднималась вверх, как думала изначально, а спускалась все ниже и ниже. Сперва Алекса хотела повернуть назад, но вспомнила снежную перину в конце коридора и в ужасе отказалась от этой идеи. Если уж искать выход, то только там, впереди, куда бы не привели ее темные тоннели — глубокие, молчаливые, лишенные развилок и поворотов, за что Алекса была бесконечно благодарна судьбе. В таком лабиринте заблудиться проще, чем досчитать до десяти, а о том, чтобы найти из него дорогу обратно, не могло идти даже речи.

Она старалась не думать о том, откуда могли возникнуть под таким местом, как ущелье Партнахкламм, эти чудовищные катакомбы. Создала ли их обезумевшая природа, или вытесал человек, но труд к этому творению был приложен циклопический. Впрочем, зачем людям вгрызаться в ледник, пытаясь устроить себе убежище на такой сумасшедшей глубине? Может, это старый лаз контрабандистов? Или секретные укрепления, поросшие льдом, оставшиеся еще с войны? Но кто способен жить здесь, и кому придет в голову такая нелепая мысль?

«Это все рассказ Поля, — думала Алекса осторожно преодолевая очередной каменный спуск в никуда, — Это его история тебе действует на нервы. Не будь идиоткой, девочка. Ты живешь в том мире, где вот-вот разразится Третья Мировая, а тебя пугает история о людоеде, которого и на свете не существовало. Это просто пещера, где слишком скользко и слишком темно. И слишком холодно».

Холод. Эта проблема была куда важнее, и куда страшнее всяческих историй, придуманных полупьяным проводником. Алекса никогда не думала, что холод может быть таким — жестоким, липким, насыщенным, вгрызающимся в плоть и кости и обжигающим горло, как жидкий огонь. Сколько человек способен выдержать в таких условиях, прежде, чем превратится в окоченевший труп, покрытый инеем в абсолютной темноте? День? Сутки? Неделю? Сколько вообще существует стадий обморожения, и какая из них фатальна? Что ты вообще знаешь о холоде, Алекса? Не о холоде, а о Холоде, с большой буквы?

Она никак не могла собрать в голове всю информацию, хотя старательно пыталась отвлечься этими мыслями от ужаса, который снова и снова захлестывал ее ледяной волной.

«Движение. Нужно двигаться. Постоянно, через силу, даже если кажется, что сил больше не осталось, — думала она, вцепившись рукой в блестящую сталь ледоруба, — Нужно заставлять кровь бежать по венам, а сердце, перекачивать эту самую кровь. Остановишься — можешь считать, что это конец. Понимаешь, девочка? Только как же это сделать, если невозможно даже разжать пальцы, а каждый шаг требует стольких усилий, что шумит в ушах».

Что там говорил Маркус по этому поводу? Как он окрестил такие места? Мертвая зона? Или он говорил так о высоте? О горных клыках и оскаленных вершинах? Впрочем, какая разница — быть сверху, или снизу. Все равно здесь слишком тесно, слишком холодно и нечем дышать. А может быть, это Холод так опаляет легкие, что не хватает кислорода? Или воздух слишком разрежен на такой глубине, и она вот-вот потеряет сознание? Что обычно предшествует кислородному голоданию? Ужас, паника, истерика, сонливость? Может, галлюцинации?

Странно, но кажется, тусклое голубое свечение, исходящее из ледяных стен, становилось все ярче и насыщеннее. Или ей это только казалось, или глаза, и в самом деле, привыкли к темноте, а быть может, это была отчаянная попытка ее тела справиться с надвигающейся гибелью?

Алекса остановилась, попыталась протереть глаза свободной рукой, но лицо настолько одеревенело, что она даже не почувствовала прикосновения. Если прислушаться, можно услышать, как ломается ледяная корка, когда она пробует свести пальцы вместе. Или это только кажется. Способен ли холод влиять на сознание? И кто выжил, после таких экспериментов, чтобы рассказать о своих наблюдениях?

Когда она открыла глаза, коридор — эта ледяная светящаяся глотка, ощетинившаяся клыками ядовито-белых сосулек, неожиданно пошел вправо и вниз. Уклон и поворот были ощутимы физически — пришлось приложить все силы, чтобы не скатиться по зеркалу под ногами вниз, в полную темноту, куда-то далеко, за грань понимания. А спустя еще четверть часа блужданий, как подсказывал Алексе внутренний секундомер, она замерла на первом перекрестке. Это было настолько неожиданно и внезапно, что Алекса замерла на месте, пытаясь поверить в увиденное. Она закрыла глаза и потрясла головой, пытаясь отогнать морок, но развилка была настолько же реальной, насколько реальны были ледяные стены кругом. Один черный провал уходил вперед, другой забирал вправо, напоминая распахнутый рот, готовый проглотить долгожданную жертву.

Алекса попыталась разглядеть что-то по ту сторону темноты, подсвеченной привычным голубым отсветом, но не смогла разобрать ничего, кроме смазанной грязно — серой гаммы.

Это уже было совсем плохо. Заблудиться в лабиринте — слишком печальный исход. Тесей использовал в своих странствиях нить Ариадны, чтобы найти выход из застенков минотавра, а у Алексы, даже «кусок веревки статика, длинной 12 метров для передвижения по ледникам», так ревностно оберегаемый Карстоном, остался далеко-далеко, в теплом номере отеля, за преградами из снега и льда.

Алекса была готова разрыдаться от страха и обиды, но усталые глаза, обрамленные заиндевевшими ресницами, оставались сухими. В таком холоде слезы превратятся в лед быстрее, чем она получится моргнуть. Она отступила на шаг назад, попыталась понять, куда ей нужно следовать и двинулась в правый провал, где тусклый голубой свет казался чуть более ярким.

Новое ответвление коридора оказалось точно таким же, как предыдущее — те же гротескные колонны, те же сосульки над головой, готовые сорваться вниз, будто острые кинжалы, тот же зеркальный пол, уложенный самой прочной и ровной в мире плиткой.

Впрочем, свечение, и правда, стало значительно ярче, словно некая энергия копилась под ледяной коростой, пробиваясь наружу тонкими острыми лучами. Она видела, как свет отражается в гранях литых колонн, переламывается в ледяных остриях сверху, прыгает под ногами в такт ее шагам, словно живой, повторяя каждое ее движение.

«Кислородное голодание вызывает видения, — подумала она устало, — Вне зависимости от того, на вершине ты, или на глубине. Исход будет один. Ты упадешь, почернеешь и сдохнешь, а твое тело останется навеки вплавленным в это глухое безмолвие. Теперь уже не играет роли кем ты был при жизни. Грешником или праведником, бедным или богатым, счастливым или несчастным — лед уравняет всех».

И тут она услышала тяжелый горестный вздох, словно кто-то там, в темноте, за стеной, прочитал ее мысли и проникся каждой идеей. Вздох, полный невероятной боли, невозможной тоски и невосполнимой утраты. Так мать вздыхает о погибших детях, так вздыхает ветер на кладбище. Так вздохнула бы вечность, если бы только могла.

Алекса застыла на месте, словно став частью этого ледяной пустоты, затаила дыхание, вслушиваясь в черное жерло тоннеля. Конечно, разум может играть разные шутки, но подобная реалистичность была невозможной — галлюцинация, по сути своей, морок, и если ты окончательно не сошел с ума, можешь суметь отличить правду от выдумки. Алекса внезапно поняла, осознала, вернее, почувствовала, что в темноте катакомб она больше не одна. Эта мысль была такой же стремительной и внезапной, как пистолетный выстрел. Она пробила оба ее виска ясным и четким посылом, в которых вместо пороховой пыли, остались тревога и волнение.

Вздох повторился. Ближе, громче, яснее. Надрывный плач, едва сдерживаемые рыдания медленно наполняли темноту коридора. Алекса вдруг ощутила, что не смотря на лютый холод, сковывающий все вокруг прозрачной коростой, ее бросило в жар. Ужас, выплывающий на поверхность сознания следом, ударил словно бич, подхлестнув и заставив действовать.

Рыдания прозвучали чуть дальше и немного левее. Кажется, стали чуть глуше, словно кто-то неизвестный набил себе рот ватой. Снегом. Или землей.

«Или шелком, — внезапно подумала Алекса, прижимаясь спиной к ледяной корке тоннеля, оглушенная током крови в ушах, — Тем самым шелком, которым оббивают гроб, прежде чем положить туда покойника. Грязным рваным шелком цвета крови. Господи, о чем я только думаю?».

Последовал долгий протяжный вздох, от которого Алексу кинуло в дрожь еще сильнее, чем от привычного холода. В этом вздохе слышался звон ржавого гвоздя, которым ведут по стеклу. В нем гремела музыка струнного оркестра, играющего на раскрытых венах вспоротого запястья. В нем звучал хрип висельника, вздернутого на яблоне во дворе дома. В нем отражался крик младенца, прижатого гробовой плитой. В нем булькал и пузырился гной, разлетаясь по сторонам мелкими брызгами. В нем был треск разорванного шелка.

Рыдания ударили с новой силой, срикошетили от стен, дробясь и поблескивая. Алекса могла поклясться, что этот человеческий плач никак не может принадлежать человеку, ибо ни один человек не может испытать столько боли. Она содрогнулась под тяжестью этого звука, словно на нее неожиданно опустился весь свод пещеры.

Вздох прозвучал ближе и глуше. Кажется, откуда-то из темноты провала за ее спиной. Из пористой губчатой темноты, которая плескалась у ее ног, словно гнилая вода. Следом пришли шаги. Вкрадчивые, медленные, неуверенные, шаткие. Так ходит ребенок, в первый раз встав в полный рост.

Алекса вглядывалась в сумрак до боли в глазах, пытаясь представить себе невидимого хозяина этих мест. Кто этот человек? Да и человек ли она на самом деле? Что за существо могло существовать здесь так долго, что его боль можно ощутить почти физически?

Новый вздох совсем рядом. Звучит оттуда, откуда она совсем недавно пришла. Значит, неизвестный, или неизвестная, пришли из другого жерла тоннеля. Алекса поблагодарил сама себя за то, что выбрала на перепутье именно этот поворот. Иначе, она бы столкнулась с этим существом нос к носу. И бежать по скользкому стеклу под ногами было бы решительно некуда.

Она медленно оторвалась от стены и поспешила вперед — так быстро и тихо, как только могла себе позволить. Спустя полсотни шагов оглянулась и прислушалась. Не кажется ли ей, что вздохи стали чуть тише, а шаги более глухими и далекими?

Последовал новый всхлип, который ударил в стены так, что заплясали стилеты сосулек высоко над головой. Алекса слышала, как они издают приятный хрустальный звон. Всхлип ударил ее, как бритва по открытому горлу. Всхлип захрустел гвоздями, прибивая ее крошащиеся кости к кресту. В нем сквозила невозмутимость гильотины, играющей в солнечных лучах. В нем плескалась боль невинного осужденного на смертную казнь. В нем копошились черви, срываясь с лопаты на старой могиле. Всхлип вошел в нее, как входит штопор в яремную вену. Всхлип был нежным, как поцелуй заряженного ружья.

Алекса побежала. Теперь она уже не играла в поддавки и тайны — все ее существо, испуганное и парализованное, умоляло только об одном: бежать отсюда, в кромешную темноту, в сумрак, куда угодно, хоть в яму, хоть в расщелину, лишь бы не столкнуться с тем существом, что идет за ней по пятам. Даже грозный ледоруб, оскаленный острой хромированной кромкой лезвия, казался никчемной глупой игрушкой. Кем бы не оказался хозяин этих мест, он прошел через что-то более страшное, чем сталь.

Вероятно, так кричат банши из старых сказок, так кричит и плачет само слово «скорбь», но человек не способен издавать таких звуков — Алекса это знала наверняка.

Она вынырнула из коридора на новую развилку. Привычные туннели расходились под разными углами вправо и влево. Алекса не раздумывая нырнула в правый проем, надеясь, что если понадобиться подниматься обратно, это облегчит ей задачу. Правило правой руки — держись в лабиринте всегда одной стороны, и сможешь выбраться. Или это было правило левой? Алекса не знала.

Все, что она могла осознавать в данный момент, это то, что в рыданиях за спиной неожиданно зазвучала ярость и разочарование, словно неизвестный упустил драгоценную игрушку, расплакавшись, словно ребенок. Шаги вдалеке зазвучали мерной дробью, стали более легкими и плавными.

«Словно этот кто-то идет не на двух, а на четырех костях, — подумала Алекса отстраненно, — И идет быстро. Очень быстро»

На следующей развилке она снова нырнула направо, потом прямо, а после пришлось свернуть налево — правый тоннель оказался перекрыт хищным оскалом сосулек, на которых она чуть не налетела грудью, оказавшись в слепящей темноте.

Ноги почти не держали Алексу. Все, что ей оставалось — это бежать, как можно дальше и как можно быстрее от настигающего ее мягкими длинными скачками неизвестного существа. Несколько раз она успела оглянуться через плечо, и однажды увидела в неверном сиянии голубой тюрьмы вытянутую изувеченную тень, которая тянулась за ней уверенно и неумолимо, как горный поток. Кому принадлежала эта тень понять она так и не успела — лед под ногами предательски захрустел, и она рухнула на живот, прокатившись еще несколько метров по инерции.

В рыданиях существа зазвучали новые нотки — оттенки торжества и восторга были вплетены в скорбный вой, как банты, в косу маленькой девочки.

Алекса содрогнулась, скользя, встала на ноги, орудуя ледорубом, словно костылем. Она потеряла несколько драгоценных секунд, но все же обрела равновесие и рванулась вперед как раз в тот момент, когда тень уже тянулась к ней из-за угла, предупреждая о своем приближении тоскливым, как осенний дождь, и неуместным, как детский смех на похоронах, раскатистым ревом.

Снова мелькнула развилка и Алекса рванула в первый попавшийся провал, больше не заботясь о соблюдении собственных правил. Теперь уже не играет роли, что впереди — важно, что сзади напирает что-то невероятное, гротескное, неясное и дикое. Алекса знала, что если это существо настигнет ее — вариантов на спасение больше не будет. Это конец. Ледоруб в руке из грозного оружия снова превратился в нелепую детскую игрушку.

Она снова и снова бежала в темноту, пока силы окончательно не оставили ее, а ледяной воздух, который приходилось рубить топором, не начал обжигать легкие и горло пламенем. Шаги приближались — удивительно, чем дальше она бежала, тем ближе звучал каждый вздох неизвестного существа. Кажется, эти коридоры закольцованы между собой, и сбежать из них просто невозможно. Так лабораторных мышей запускают в стеклянный лабиринт, предварительно напичкав их какой-нибудь дрянью, чтобы посмотреть, как быстро грызун справится с поставленной задачей. А если тот сдохнет где-нибудь по пути, есть еще пара десятков таких же особей. Кто-нибудь уж точно доберется до выхода.

Конец ознакомительного фрагмента.