Альбедо. Книга I

Виктор Доминик Венцель, 2023

Вы потеряли вдохновение? Устали от постоянных проблем и рутины? Хотите незабываемых впечатлений и ярких красок? Ментально-оздоровительный лазарет Ортвина Хайгера, расположенный среди черных лесов, в городке Вальдеварт, всегда готов помочь настоящим талантам! Правда, о том, какую цену придется за это заплатить, говорить не принято.Во всяком случае, прямо сейчас.

Посвящение:

Эта книга — всего лишь попытка сказать «Спасибо» моей любимой женщине Юлии Ленгвенс, без которой «АбстракТ» никогда бы не превратился в полноценное произведение.

В. Венцель.

Альбедо — это тип личности, который отличается особым уровнем эмоциональной глубины. Люди этого типа обладают невероятной чувствительностью и способностью воспринимать мир во всей его красоте и сложности. Они способны замечать малейшие нюансы и ощущать эмоции других людей, что делает их неповторимыми в своем восприятии окружающей действительности (с)

Yes, it is sad,

but sadly it's true:

there is no magic,

there is only booze.

Whisky brings out his «love» for me,

a love that, when he's sober,

he never feels (c)

"Poison"Sopor Aeternus & The Ensemble of Shadows

The world is out of reach

For a body under siege

By a foreign mind implanted in a being

That used to be so innocent

Is this a cell

Or my bedroom? Who can tell

What secrets lie within this boy's drawer

A reason for his punishment

If I only had a friend like you (с)

"Going hunting"Avatar (Band)

Интерлюдия

Волна

Первыми приближение волны почувствовали птицы.

Черный, как смоль, филин, горделиво восседающий на ветке перекошенного дуба, угрюмо всматривался в ночную темноту в поисках своей добычи. Весь жаркий день он провел в тени, под сенью деревьев, спасаясь от нестерпимого зноя, и только, несколько часов назад, открыл глаза, и позволил себе размять крылья. Обычно он просыпался гораздо позже, когда солнце уже скрывалось за черной линией горизонта, но сегодня что-то было не так. Сон был смутным, тревожным, неясным и смазанным, словно предупреждение об опасности. Филин открыл глаза, прислушался, замер. Он слетел с покалеченной артритом старой кроны, сделал широкий круг над своими владениями, скользя в теплом воздухе беззвучно и вальяжно, прежде чем ощутил, что лес, и в самом деле, дышит бедой.

Лес был болен.

Лес сам говорил ему об этом, сообщая о беде обрывками изображений, тенями образов и абрисами силуэтов. А главное — давил оглушительной непривычной тишиной, такой чуждой и непонятной, что она совсем не вязалась со знакомым филину миром. Ночной лес всегда полон жизни и энергии, и никогда не умолкает до полного беззвучия, но сегодня было иначе. Слабый тяжелый запах был разлит вокруг каждого куста, каждого корня, каждой травинки — так пахнут трупы, вздувшиеся на солнце. Так пахнет неизлечимая болезнь. Так не должен пахнуть лес.

Значить это могло лишь одно. Скоро придет волна. Будет свет, будет звук. Будет что-то еще, чего нужно бояться больше, чем охотников с ружьями, чем голодных хищников, чем браконьеров и капканов, спрятанных в траве. Страх перед волной, скорее инстинкт, чем ощущение, не давал филину покоя.

Он сделал еще один круг, завернул в сторону и приземлился на ветку тополя, оглядывая чащобу с высоты.

Волнение пришло внезапно, неожиданно и стремительно, будто порыв ветра. Оно проступило из тишины, явилось из молчания, возникло из пустоты, обретая размер, форму и плотность, чтобы стать таким же ощутимым, как духота перед грозой. Волнение ударило по кронам, зашелестело в траве, пронеслось неровной ломаной линией, словно пуля, отправленная в рикошет, осколками битого стекла разлетаясь из стороны в сторону с яростью разорвавшейся гранаты. Словно шлейф, за ней тянулось томительное ожидание и предвкушение гибели.

Несколько галок, сидевших на ветке ближайшего дерева, с шумом взмыли в небеса, пара серых ворон, старательно раскапывающих небольшой холмик у корней старого клена разразились нервным карканьем и устремились прочь. Черный ворон, почти неразличимый в ночной темноте, устало взмахнул громадными крыльями, почуяв неладное, и поднялся в воздух, сливаясь с безоблачным сумраком в хрустальным массиве опрокинутого неба. Бурые кукши рванулись вверх шумной стайкой, вынырнув из чащобы и держа путь на восток.

Ибо приближение ожидалось с запада.

Следующими ощутили опасность насекомые. Ворох бесцветных ночных бабочек рванулся в сторону, словно подгоняемый ветром, следом за ним, звеня и играя, потянулись надоедливые комары и мухи, проступив на серебристом фоне луны грязными серыми пятнами. Последними почему-то загудели потревоженные пчелы, покидая ульи и зажужжали сонные жуки. Ночной воздух наполнился шумом, писком, шорохом и шелестом, словно весь лес пришел в движение в преддверии бури.

Чернильное пятно небосклона пытливо наблюдало за лесом, как нетерпеливый зритель в ожидании скорого представления. Солнце мертвых — равнодушная ко всему живому, нездорово бледная луна, чеканной серебряной монетой, смотрела вниз пытливо и настороженно. Софиты созвездий очерчивали черные декорации импровизированной сцены, где вот-вот должно было начаться главное действо. Ожидание висело в воздухе, как искусно выполненная ширма, сплетенная из безмолвия и сотен пульсирующих звуков, владевших старым лесом, и эта ширма непрерывно росла.

Третьими угрозу ощутили мелкие грызуны. Кто-то старался укрыться в норках, кто-то стремительно бежал прочь, пытаясь убежать от приближающейся волны, как от лесного пожара, кто-то испуганно жался друг к другу, надеясь спрятаться в кустах. На самом деле, спасти это не могло ни первых, ни последних.

Затем осознание гибели докатилось и до всех остальных. До хищников и их жертв, до змей и ящериц, до червей, до самых корней древних деревьев, подпирающих небосвод в самом сердце черной чащобы. Даже далеко в стороне, там, где блестели огни сонного города, бродячие псы подняли удушливый тоскливый вой, а уличные кошки с шипением бросились врассыпную от мусорных баков.

Потом говорили, что этой ночью плакали младенцы, детей мучали кошмары, а взрослых донимала бессонница. В реанимации скончалось трое больных. Шестеро жителей города покончили с собой, а пациенты психиатрического отделения подняли такой шум, что перепугали охранников и дежурных врачей. Следующим утром никто не мог дать внятных объяснений случившемуся.

Вспышка, ударившая в сердце леса, была настолько ослепительна, что оказалась почти незаметна для глаза. Тончайший белый свет, больше похожий на расплавленные нити жидкого серебра, переплетенного между собой в волокнистую паутину, расплескался на десятки километров бритвенно-острой ударной волной, распарывая ночную темень, как старый бархат. Свет излился весомыми круглыми каплями, цепляясь за кроны деревьев, ветки кустов, сухой бурелом и безразличные звезды, чтобы стремительно упасть вниз, впитываясь в черную землю. Пылающий купол, выжигающий на сетчатке глаза узоры бесконечной темноты, опрокинулся, сжался и захлопнулся, припечатанный к выгоревшей земле невероятной силой. Стойкий запах озона разлился в воздухе. На какое-то мгновение было видно, как блекнет луна в сравнении с этим невероятным сиянием, сворачивается спиралью выгорающее небо и испаряются далекие облака. Большинство животных и птиц, оказавшихся в радиусе поражения, погибли мгновенно, устлав лесную траву настоящим ковром.

Потом был грохот. Или ветер. Или, может быть, это деревья клонились к земле в ожидании прихода волны.

Волна ударила следом, прыгая с октавы на октаву, переходя из звука в звук и превращаясь из мажорной ноты в минорное дрожащее соитие, прошивая ночную темноту умершего леса, словно раскаленная игла. Человек едва ли мог услышать этот звук, а если бы и услышал, то едва ли различил бы. Церковные хоралы, возносящие славу Христа всем небесным воинством, наверное, казались бы блеклыми и выцветшими в сравнении с величием и напором пришедшей симфонии. Она изливалась на зыбком рубеже реального и невозможного, райского и инфернального, живого и мертвого, словно чья-то всесильная рука сдернула ширму между двумя мирами. Невидимые литавры загрохотали на уровне биения сердца, тоскливые флейты затянули мелодию, сравнявшись с током крови в висках, неземной печальный орган зазвучал не громче вдоха или выдоха, расплескивая накопившуюся в сердце леса острую боль.

Волна покатилась вперед, раскачивая древние деревья, захлестнула горный выступ, заплясала по речной воде, отскакивая от черной глади. Капли звуков, ненадолго застывшие в воздухе, серебрились сказочным белым светом.

В нескольких придорожных магазинах вылетели стекла. Три десятка машин зашлись истеричной сигнализацией. Ближайший к лесу трансформатор, отвечавший за подачу электроэнергии на узел соседних улиц, вспыхнул снопом ослепительных искр, напоминающих глумливый фейерверк, и часть города спешно погрузилась в густую и вязкую темноту.

Долгое время можно было различить тонкую, ввинчивающуюся в мертвый воздух ноту «ля», звучавшую так пронзительно, что окна дома на окраине треснули, и пошли сетью трещин. Затем, умолкла и она, погрузив лес в томительное изможденное молчание.

Больше из леса не вышел никто.

Старый филин, взмахнул своими могучими крыльями, поднимаясь на недоступную для волны высоту, пересек блеклый отсвет луны, и устремился прочь от города, прочь от людей, и прочь от смерти туда, где темнота была гуще, надежнее и безопаснее.