Замысловатости судьбы. Сказки-крошки о жизненных открытиях

Виктор Гаврилович Кротов

В последнем, восьмом сборнике сказок-крошек, написанных в начале двадцатых годов, затронуты темы, связанные с тем, где и как мы, люди, совершаем свои большие и малые открытия. Как судьба помогает в этом каждому из нас или даёт возможность самостоятельно пройти путь, необходимый для понимания чего-то важного – прежде всего для самого ищущего человека.

Чердачная лошадка

Зеркала без зазеркалий

Разговорились в магазине два стильных зеркала. Хвастают друг перед другом своими изящными рамами да своими неотразимыми отражательными способностями.

— Нашли, чем зазнаваться… — неожиданно вмешалось старинное зеркало в резной раме, стоявшее здесь для украшения, а не для продажи. — Нет же у вас ешё никаких зазеркалий.

Похмыкали модные зеркала над потускневшим от времени ворчуном, но всё же любопытно им стало, какие такие зазеркалья.

Тут вдруг древнее зеркало засветилось — и они столько всего увидали из его прежней жизни!..

С тех пор они, пока их не купили, только о будущих своих зазеркальях и мечтали, внимательно внимая своему старинному собеседнику.

Клеточки, шнурочки, дырочки

Нередко Вэк беседовал со старым пледом.

— Помнишь, как крышей нам служил?

— Эге… Тебе и братцу-малышу… Нравились ему мои «кйеточки и снуйочки»… Помнишь, кто тебя научил домик делать?..

— Мама моя…

— Эге… Свой опыт передала… Когда-то её тоже я прикрывал от наружного мира…

— И детишки мои с тобой играли, и внучата… Теперь, старина, тебя не только клеточки-шнурочки украшают. Дырочки появились…

— Эге… Ты тоже поветшал…

— А помнишь…

После таких бесед Вэк непременно что-то дописывал в свои мемуары. Предлагал пледу обозначить его соавтором, но тот отказался:

— Лучше героем твоей книги останусь… Эге…

Хлебная душа

Когда Виталик был ребёнком, мама называла его хлебной душой. Ведь он всё ел с хлебом, даже кашу и макароны, пирожное и мороженное. Ему и одного хлеба доставало, чтобы наесться.

Однажды его водили на спектакль, где среди персонажей была Душа Хлеба. А потом она приснилась ему и сказала:

— Знаю, ты свой, из хлебных душ. Так что мы всегда вместе будем, всегда сил тебе дам. Не забывай, я в каждой крошке хлебной живу.

Вот Виталик и не забывал…

А когда вырос, постарел и земную жизнь закончил, снова с Душой Хлеба встретился. Теперь уж совсем навсегда.

Неотрывный календарь

Случилось педанту Аденпту разговориться с календарём. Обычным, трёхярусным, который по месяцам отрывать надо. Представляете — календарь не позволил календаревладельцу сорвать закончившийся месяц! Аденпт рвёт, календарь не даёт.

— Ты что? — негодует Аденпт.

— Такой замечательный месяц прошёл, а ты — раз и нету? — возмущается календарь. — Приглядись!

Смотрит Аденпт а в каждом квадратике фильм идёт про дату, которая там отмечена. Просто глаза разбегаются…

— Ладно, — говорит. — Пока на каждый день не насмотрюсь, пока всё важное про него не запишу, не буду срывать. Договорились?

— Вот и посмотрим… — прошелестел календарь.

Чердачная лошадка

Иннер хорошо помнил двухэтажный многосемейный дом, у которого оказался при очередном внутреннем странствии. Здесь прошли детство и отрочество… Вдруг с чердака донеслось тонкое призывное ржание, и он очутился на чердаке, где среди старых пыльных вещей нетерпеливо пританцовывала белая лошадь. А когда-то была лошадкой из папье-маше и стояла на доске с колёсиками…

— Садись, поскакали! — позвала она.

Понесла лошадка Иннера в края его раннего детства, где он увидел много такого, о чём знал только по маминым рассказам, и много другого…

Оказавшись снова в наружном мире, он бросился записывать увиденное. Ведь этого не было в его мемуарах!

Старые-старые газеты

У старых-старых газет странная жизнь. Редко кто их ценит.

Как только ни обращается с ними жизнь, да и сами люди! Их мнут, жгут, рвут, выбрасывают, да мало ли что…

Но когда газета становится очень-очень старой, её жизнь может измениться. К ней будут относиться со всё большим интересом. Она может оказаться в библиотеке, где её будут беречь изо всех сил.

Фотография старой-старой газеты может попасть в сегодняшнюю газету или в интернет — и все будут по-новому удивляться тому, что она хранит в себе.

Всё-таки у старой-старой газеты есть своё особое достоинство. И даже своё обаяние!..

Краеугольно-каменный век

На перепутье времён разговорился Ерёма, странник по эпохам, с человеком каменного века. Рассказывает про Римскую империю, про искусство Возрождения, про науку и технику двадцатого века…

— А всё-таки наш век краеугольный, — наслушавшись, заявил кроманьонец. — Без ножей каменных, без игл костяных — вы, потомки, и мастерить бы не научились. Без колеса — куда бы технологии катились? Без человеческих переживаний и культура бы не затеплилась. Да и говорить мы первые научились…

Почесал Ерёма в затылке и согласился:

— Твоя правда, братан. С вашего каменного века всё началось. Лишь бы не им кончилось…

Письмо из памяти

Неважно, откуда оно оказалось в твоих руках. Достаёшь из конверта пожелтевший листок — и начинается сон наяву…

Здесь, несколько десятилетий назад, всё призрачно, кроме главного для тебя тогда — общения, в котором из неточных слов возникают туманные облака нереальных сегодня переживаний.

В странно-смутном сне ты ещё понятия не имеешь о своей судьбе, как и автор письма. Вы находитесь там, тогда — и делитесь друг с другом тогдашней жизнью.

Сон заканчивается, как только письмо спрятано в конверт. Ты просыпаешься, радуясь сну и тому, что это лишь сон. И благодарен ему за то, что он просто спит в конверте.

Вор или уборщик

Встретилось Время с Вечностью. Жалуется:

— Странные люди. Упрекают меня в забвении того, что прожито или когда-то узнано. Чуть ли не в воровстве: мол, краду у них что-то из памяти. Но резервы памяти не бесконечны. Убираю завалявшееся, место для нового освобождаю… Хорошо тебе с твоей бесконечностью. Спасибо, что принимаешь излишки человеческой памяти!..

— Сочувствую тебе. Людям лишь бы от своей вины избавиться, перевалить на другого… Но когда ко мне попадают, начинают понимать, сколько у тебя работы. Они и представить не могли, что всё сохраняется в целости и сохранности. Приходится им заново во всём этом разбираться.

Прошлое, которое наступит

— Говоришь, боишься своего прошлого, родной?

— Боюсь, батюшка Еремей. Уже всё оно исповедано, как положено. Но боюсь, что утянет оно на дно меня, словно перегруженный корабль.

— Так прошлое разное бывает. Не всякое прошлое прошло. Какое-то осталось навсегда. Какое-то ещё наступит.

— Как наступит, если прошло?

— От тебя зависит, родной: как освоишь его по-настоящему.

— Что значит по-настоящему?

— Значит, для вечной жизни, которая нам заповедана. Если повернёшь своё прошлое лицом к верхнему смыслу, то и пригодится оно для вечности. Усердствуй, родной, поворачивай всё, что было с тобой, в нужную сторону. Перестанешь бояться.