На закате века

Виктор Балдоржиев, 2018

С приближением больших величин и событий разумный человек начинает осмысливать. Себя, свою жизнь, свои деяния. Историю и современность. Потом – мироздание, где ничего из осмысленного им не видно и нет. Даже тех больших величин, как новый век, новое тысячелетие, приближение которых он предчувствовал. В жизни человека всё придумано человеком.И тогда он опять остаётся со своими чувствами и великой пустотой, уже не пытаясь ничего осмысливать и сравнивать. Остаётся с тем, что придумал он сам и подобные ему. Эти строки нужны были только мне. Может быть, они будут нужны кому-то ещё?

Оглавление

  • На закате века

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги На закате века предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

На закате века

(1998 год)

С приближением больших величин и событий разумный человек начинает осмысливать. Себя, свою жизнь, свои деяния. Историю и современность. Потом — мироздание, где ничего из осмысленного им не видно и нет. Даже тех больших величин, как новый век, новое тысячелетие, приближение которых он предчувствовал.

В жизни человека всё придумано человеком.

И тогда он опять остаётся со своими чувствами и великой пустотой, уже не пытаясь ничего осмысливать и сравнивать. Остаётся с тем, что придумал он сам и подобные ему.

Эти строки нужны были только мне. Может быть, они будут нужны кому-то ещё?

Просьба погибшего воина

(По мотивам старинных монгольских песен)

— Мой нукер!

Когда возвратишься домой,

Зайди в нашу юрту, поведай

О том, что мой меч зарастает травой,

Что я не вернулся с победой…

Скажи, что в бою горемычный убит,

Что тело гниет на чужбине,

Колчан мой блестящий, синея, лежит,

Украсив леса и равнины…

Скажи, что несчастный друзей не предал

И небо не проклял укором,

Что шлем мой железный чернеет у скал,

Покрытый осенним узором.

Скажи, что застыли, мертвея, глаза

И были слезами омыты,

Что черная длинная, плетью, коса

С травою теперь перевита!

Поведай отцу, что я был еще жив

И после пятнадцатой раны!

А матери бедной потом расскажи

Про земли, народы и страны…

Сергею Есенину…

Я смотрю на вечерние дали,

Журавли надо мною летят.

Что за чувства тебя волновали

Мой певучий учитель и брат!

Растревоженный думой неясной,

Замедляю я времени бег,

Повторив за тобой: как прекрасна

Мать-Земля и на ней человек!

Очарован я песнями снова,

Голос твой звучит в сердце всегда.

Время страшно бежит! Только слово

Пролетит и обгонит года.

Простота и согласье созвучий

И великая тайна во всём.

Эту жизнь, мой учитель певучий, —

Золотым овеваешь ты сном.

Веселее, надёжнее, проще,

На Земле с тобой рядом нам жить.

Журавли и рязанские рощи

Продолжают со мной говорить.

«Люди метят в херы или в мэры…»

Люди метят в херы или в мэры,

Даже в президенты и кумиры!

Между тем судьбой всей биосферы

Правят гениальные банкиры…

Проводы тёти

Мотоцикл заводят соседи,

За селом — алый солнечный лик.

Белолицую важную леди

Приглашает в коляску мужик.

Дорогую московскую тетю

До райцентра племянник везет.

Тетя в отпуске, он на работе,

Но работа теперь подождет.

Ах, как гостью соседи встречали,

Все село удивили столом…

Закололи корову и сдали,

Чтобы в грязь не ударить лицом!

Мать сует пирожки ей в пакете,

Обнимают невестка и брат.

Мотоцикл поехал… И дети

Машут тете и что-то кричат.

Кожуру от столичной салями

Благодарно собака жует…

Загрустив о деревне и маме

Сядет тетя в большой самолет.

«Он распарит березовый веник…»

Он распарит березовый веник,

И на камни плеснет кипяток,

Побежит кровь, волнуясь, по венам,

И кольнет по костям тонкий ток.

И, святясь изнутри и снаружи,

Будет пить очарованный чай.

Он прошел сквозь колымские стужи

И вернулся домой… Невзначай.

«Месяц зыбок в Ононе и розов…»

Месяц зыбок в Ононе и розов,

Что боюсь прикоснуться к воде.

Снились мрачные тени колхозов,

Где беда привалилась к беде,

Тризны мертвых с живыми глазами,

Юбилеи чертей в городах…

Болен я! Просыпаюсь ночами,

Явь меня настигает и в снах:

Там безумствуют грады и веси,

Скоморохи слагают стихи,

Круглосуточно празднуют бесы,

И напрасно кричат петухи!

А гордыню сменяет унынье

И тягчайший свершается грех —

Удушающий воздух пустыни

Отравляет безжалостно всех.

Самому себе страшно признаться,

Что схожу незаметно с ума.

Мне бы жить, ничего не бояться,

Но какая надвинулась тьма!

Жить бы в юрте у сопки на склоне,

Молчаливо мечтать у огня,

Видеть розовый месяц в Ононе

И поить вороного коня…

Смерть бродяги

Дух бродяги просит воли,

Ломота уходит в дрожь!

Захмелев от ветра в поле

Бродит спеющая рожь…

В душных избах хлебосолы

Что-то прячут много лет,

Что-то копят невеселы,

Но чего-то нет и нет!

Строил он дома, заборы,

Закрывая даль дорог.

Глянет он на степи, горы…

И уйдет, не чуя ног.

Захлебнется вдруг и ахнет,

И расколет небо гром.

Как дрожжами поле пахнет —

Брагой, водкой и дождем!

Упадет бродяга в поле…

За труды и за приют,

Выжмут силы хлебосолы

И обратно отожмут.

.

«Отважный рыцарь Дитрих…»

Отважный рыцарь Дитрих в блестящем,

рогатом, шлеме очнулся в смутном недоумении.

Сливаясь с небом, тьма всадников откатывалась

за горизонт, как грозовые тучи.

Они появились внезапно и внезапно отхлынули,

как непредсказуемый ураган.

Бедный рыцарь Дитрих снял шлем с отломанным рогом

и огляделся. Было тихо, и солнце слепило глаза.

Над долиной переливался туман, а в зеленых травах

и ярких цветах сверкали латы и шлемы убитых,

тягостная роса войны.

Несчастный рыцарь Дитрих выдернул стрелу

из горла истекшего кровью коня.

Стрела отливала краснотой и была

на четыре пальца длиннее европейской стрелы

Славный рыцарь Дитрих не знал страха в битвах,

но сейчас ему стало страшно. Он закрыл лицо

ладонями и задумался…

Я знаю эти стрелы, пригнувшие и смешавшие народы,

создавшие сегодняшний мировой порядок.

Они сделаны из ветвей дикого персика-буйлэсана

и дикой акации-харганы, что растут за моим домом,

в солоноватой и суровой степи.

Даже не пытайтесь вырвать их из земли!

Даже не пробуйте разогнуть и выпрямить их!

Волокна их ветвей плотно и жестоко скручены,

как мышцы воинов и мастеров,

Делавших из них стрелы над кострами.

Это мои предки.

Но они были стихией самой природы,

а не ее отбросами, последний стадией

перед разложением, дающим новую жизнь остальному!

Стихия не знает препятствий,

Чтобы сделать и выпустить такую стрелу

нужны мощные люди и крепчайшие луки.

А кто бы мог натягивать их ежедневно и ежечасно,

покоряя множество народов в железе и бронзе?

Так какие же это были луки и руки?

Это были не мы, одряхлевшие телом и умом,

это были совсем другие люди!

Никто не знает, как возникает сила инерции

и как она испаряется…

Друг мой, историк, поэт и художник, так ты себя

называешь… Используй и соединяй анатомию

и другие науки, пытаясь познать себя и мир,

проходя по пыльным дорогам минувших столетий,

совершенствуя мысль и укрепляя свой дух.

Химические реакции, происходившие в моих предках

совершенно отличались от сегодняшних.

Ведь сказал же задумчиво один священник,

глядя на землю и звезды: «А, может быть, и химия?..»

А рыцарь Дитрих стал нищим бардом.

На городских и деревенских площадях

он пел, призывая людей укротить гордыню.

Он прожил долгую жизнь и был счастлив.

Он отдался божьей воле и укреплял свою,

Он не стремился судить других и узнать неведомое,

Он познавал себя и был счастлив.

Так Европа осталась на своем месте и расцвела.

А буйлэсан и харгана растут за моим домом,

в суровой и солоноватой степи…

Друг мой, историк, поэт и художник, так ты себя

называешь… Я зову тебя в степь.

Если выживешь — будешь жить!

И станешь — Историком, Поэтом и Художником.

А мир тебе покорится с радостью,

но и ты покоришься миру.

Так ты познаешь вкус прошлого, настоящего и будущего

и разницу между — казаться и Быть!

«То, что легко дается — непрочно…»

То, что легко дается — непрочно.

То, что легко дается — ненастоящее,

обманчиво, как мираж в пустыне.

То, что легко дается — делает человека гордым

и разрушает душу. Иллюзия радости испаряется.

Мне многое дается легко.

Я не люблю себя, берущего…

Мне нравится идти одному от горизонта

до горизонта и преодолевать преграды.

Мне нравится дробить скалы в пыль,

Мне нравится круто замешивать тяжелую пыль

водой из колодцев, выкопанных мной,

мне нравится ваять гармонию и пластику.

После меня остаются тоннели,

а впереди их цветут цветы и сверкает солнце.

Мне нравится трудится!

Я пользуюсь плодами трудов других людей,

отдавая взамен свои плоды.

Ничем иным я не пользуюсь и ничего другого не отдаю.

Так мы создаем относительно равенство,

Так мы даже можем спорить.

Ведь спор — это разговор на равных.

Только так мы можем проникать до сути вещей

и делать все до конца.

От этого нам легко и радостно!

Мы отдаем всем, но берем только у равных.

Других условий и отношений душа моя не приемлет.

И я ничего не беру у окружающих и их властителей.

Но почему они считают меня —

гордецом, злоумышленником и сумасшедшим?

«Судьба — как полет стрелы!»

Судьба — как полет стрелы!

Это большая редкость.

Больше ошибок, сломанных стрел,

смятений, опасений, спасений —

устройства своих делишек,

кардиограммы больного сердца

при вмещающем все желудке.

Судьба — как песня, пронизывающая душу!

Это большая редкость.

Больше сбиваний с такта, криков, вздохов, и выдохов,

измаранных нотных листов —

устройства своих делишек,

кудахтанья курицы над прошлогодним яйцом.

Судьба, как прекрасный стих,

разрешающий в одно мгновенье

сложнейшие проблемы и тугие узлы судеб!

Это большая редкость.

Больше выпрошенных денег, тщеславия, умысла,

облизанных задниц учителей и зализанных головенок учеников —

устройства своих делишек,

мяса из крашенного воска и соуса из цветных помоев.

Судьба — как полет стрелы, как песня, как стих,

как великое и радостное Дело,

после которого рождаются новые люди…

Это роскошная редкость!

Но больше устройства своих делишек

ради желудка и убийства потомков.

Сколько вокруг детоубийц!

«Верю — человеку…»

Верю — человеку нравится жить!

Верю — он делает то, что ему в радость.

Когда он делает то, что ему не в радость,

слова и дела его не поддаются

никаким законам физики.

Когда он делает то, что не в радость,

все вокруг начинает рушится и гнить…

Какая радость от упрямства,

умножающего страдания?

Неразрешимый вопрос!

И потому я смотрю на ласточек.

Как дружно и трепетно строят они жилище!

«В жизни случается всякое!»

В жизни случается всякое!

Сонорный звук

с мажорным звуком

нам дарят сладостный мотив.

Но, превращенные в мораль,

бесстыдно грабят наши души.

А автор пишет, упоенный

своим пророчеством и стилем,

совсем не ведая о том,

что мирно дремлющие звуки

Он в мародеров превратил

и изнасиловал себя.

В жизни случается всякое…

«Когда я парю в полете…»

Когда я парю в полете,

распластав сильные крылья,

то с голубого зенита

вижу людей и дороги…

Как длина и запутана

эта дорога.

Мне видна ее линия,

пролегшая через степи, тайгу и реки,

не признающая границ.

И не тени минувшего, а минувшая тень

мелькает по ней безысходно.

Он был воином и пастухом.

Он отправился в дорогу с берегов Онона,

и тяжелый колчан тяжелел на его бедре.

В оперениях стрел затаился свист,

на остриях — плач женщин и детей,

но там же дремало его далекое беспамятство.

Он направил коня на Восток, и дрогнула степь!

Он прошел сквозь стены городов

и опустошил тысячи колчанов!

Он развернул коня на Запад, и выплеснулись реки!

Он долго блуждал по горам, лесам и долинам,

смешивая народы и страны,

Он каждый день выпускал по колчану стрел!

Его волосы стали седыми,

лицо навсегда попало в сети морщин,

когда конь вынес его к берегу моря.

Он потерял счет колчанам и годам.

И стала его дорога запутанным

и нескончаемым арканом.

Но по ней же он вернулся домой.

Он не знал, что Земля круглая!

Стрелы, выпущенные им в молодости,

вонзались ему в спину уже на излете.

Души убитых вселялись в него,

он забыл свое имя и род, как и дорогу.

Сгнили его колчаны и заржавела сабля.

Дань ему отдавали бритоголовыми Учителями.

Они поставили его на колени.

А через семь столетий, жалкий и маленький,

он отправился по дороге звериного пьянства

и позора…

Но когда я парю в полете,

то вижу его дорогу —

самую длинную из всех дорог,

пройденных человеком!

Я ложусь на крыло, разворачиваясь в полете,

и вижу —

едва заметные линии, заросшие травой.

Они словно брошенный на планету аркан.

Там движется безысходно минувшая тень,

Которая совершенно отличается от сегодняшней…

«Каких послушников в стране…»

Каких послушников в стране

Союз Писателей взрастил…

Вокруг все послухи его,

Как рыбы скользкие притом!

Что слышат эти бедолаги?

«В краю вечнозеленых помидоров…»

В краю вечнозеленых помидоров,

Непуганых веками дураков,

Среди наивных, детских, разговоров

Не ощутишь ни рабства, ни оков,

Всего того, что выдумали люди,

Перемудрив на совесть и на страх,

Того не зная, что когда-то будут

В своих оковах, словом, в дураках…

«Океанскими волнами тучи…»

«Океанскими волнами тучи…»

Обложили опять небеса,

Оседают песчаные кручи,

И поникли печально леса.

Но угрюмые мрачные думы

Поднимаются в душах людей.

Почему, почему вы угрюмы

Среди этих раздольных степей?

Будет солнце осеннее сонно

Нависать над прогретой землей,

Будут спать в степи сытые кони

Под серебряной ясной луной.

Почему вы угрюмы, туманны,

Где, какая случилась беда?

Ливни льют, ливни льют непрестанно,

Насыщается степь на года.

И блаженство, покой и усталость —

В плодородной ее глубине.

Поспевают плоды, наливаясь,

Как стихи сочной силой во мне…

«Живой язык меня прельщает…»

Живой язык меня прельщает.

Какая музыка звучит

в любом народе каждый день,

где каждый маг и композитор!

Какие ласточки мелькают, какая лань, какой олень,

бегут стремглав через ручьи, какие ветры, прошумев

среди деревьев и кустов,

летят по травам к океану!

Какие ливни, вызревая, обвально падают на горы,

на пашни рушатся и степи, луга и синие леса,

какая радуга сверкает

в обычной речи мужика!

Как пахнет мятой и цветами,

тягучим сытным молоком и теплым запахом ребенка,

душистым мылом и бельем, белее пышных облаков,

хлебами, печью духовитой

дородных женщин разговор!

О, как чирикают птенцы в уютных гнездах, обогретых

лучами радостного солнца,

какие живчики-ручьи звенят в предутреннем тумане,

какая вдруг сверкнет роса

в словах и лепете детей!

Живая речь, как человек, как все живое и родное,

не умирает никогда, а только движется, сверкая…

Но как застыли безобразно, какие формы обрели

живые звуки и слова в речах и книгах

мудрецов, что оторвались от народа

и плодородия Земли, себя в пророки возведя.

К тому ж еще — в учителя

других, которые считают, что пишут русским языком.

(Язык не сельское хозяйство, где можно сеять и пахать,

совсем не зная плодородья, корней его и глубины.)

Пророк без Бога, от себя… Без Бога, только от себя

Любое слово умертвит, и похоронит все слова.

Но так народ не говорит, жизнь совсем не такова.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

  • На закате века

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги На закате века предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я