Северное сияние

Виктория Мальцева, 2021

Кто я ему? Воспоминание. Кто ему Ким? Ребёнок, которого он видит раз в год на Рождество. Ребёнок, которого он всеми силами старается любить, хотя не обязан. А когда родился свой, его фото с новорожденным на руках задали ещё большее ускорение его карьере. Сейчас единственное, чего хочется, что жизненно необходимо – сбежать и спрятаться. Но я даю себе время и приказ взять себя в руки. Я приехала сюда не для того, чтобы сдаться в первые же секунды. Если есть хоть маленький шанс, я им воспользуюсь. Мне нужен один-единственный крохотный шанс. Последняя (4) книга в серии "Не стирайте поцелуи".

Глава 4. В нашем прошлом

Лео не хотел, чтобы я приезжала. И та категоричность, с которой он отстаивал своё желание провести каникулы только с семьёй, натолкнули на мысль, что у него всё ещё есть сомнения. Он боится себя. Однажды ведь не выдержал — сорвался. У нас всё было. Любые тлеющие угли можно раздуть в пожар, так ведь? Даже если до этого по глупости вылил на них ведро воды.

Мне легко понять, почему он не любит меня, хотя до сих пор до конца в это не верю. Что-то ведь всегда остаётся. И в жизни часто так бывает, что это «что-то», если когда-то оно было таким сильным, как у нас, снова вспыхивает.

Чего я не могу понять, так это того, почему он любит её? И любит ли на самом деле? Гораздо реальнее версия, что он живёт с ней из благодарности за всё, что она когда-то для него сделала. Должна была я, а сделала она. Но фокус в том, что жизнь — странная штука, и не всегда поступки — повод для чувств. Бывает, мы их не ценим, не замечаем, пока она не ткнёт носом в своё же дерьмо, как было у меня.

Поступки поступками, но я не представляю, как он, бедный, с ней спит. Она ведь… круглая. И не только из-за беременности. После операции она долго принимала стероиды, и те что-то сдвинули в её обмене веществ — она очень сильно поправилась. Позже её вес немного снизился, но уже никогда не стал прежним.

Я теперь тоже стыжусь своего тела — мне достался неудобный тип кожи, когда живот после родов остаётся немного сдутым воздушным шариком. Он сморщен, как старое яблоко, вокруг пупка. Каждый раз, когда смотрю на себя в зеркало в ванной, думаю о том, как расстроится Лео, увидев его. Раньше ему очень нравился мой живот, он любил гладить его и целовать не меньше, чем зарываться лицом в мои волосы. Если б только моя кожа была растянута его ребёнком… и моё отношение к своему телу было бы другим. Я была бы ему благодарна за то, что оно вырастило и выносило в себе дитя для любимого мужчины.

Я занимаюсь спортом, делаю всё что в моих силах на случай, если ему вдруг захочется прикоснуться. А Лея просто живёт. Она совсем не заботится о том, что видят его глаза, чувствуют его руки. Она сказала, что ей теперь нельзя ставить эксперименты над весом и питанием, запрещены серьёзные физические нагрузки. Даже рожать она не может сама. Я понимаю её, но и его мне жаль: каким бы хорошим человеком она ни была, она толстая и вся в шрамах. Непривлекательная, как женщина.

А ты насильно себя к ней привязал, Лео.

Когда мы были вместе в последний раз, мой живот всё ещё был плоским и ровным. Сексуальным. Мы занимались любовью. Да, даже с поломанной ногой, оказывается, можно, если так сильно хочется, как мне тогда хотелось. Казалось, если не почувствую твои руки на себе, тебя внутри себя — умру. Тогда — в момент своего краха, уязвимости, когда боль в душе была несравнима с болью в сломанной кости — я любила тебя так сильно, как никогда.

Я попросила тебя больше никогда меня не оставлять. Даже если потребую, считать полной, круглой дурой и игнорировать.

— Я тупая — ничего не смыслю в хороших парнях и чувствах, — сказала я тебе.

Ещё просила прощения, много раз. Шёпотом и голосом. Даже пела тебе. Просила любить меня сердцем и физически. Я первая обняла, первая поцеловала, первая расстегнула твои джинсы, помня, что женат, и поэтому безумно, болезненно ревнуя, но и зная, что не оттолкнёшь, не откажешь, потому что любишь. Ты всегда был моим, чтобы ни случалось. Твоё чувство ко мне всегда было таким упорным и непотопляемым, что я смело ставила над ним эксперименты. Мне тогда казалось, оно будет вечным, а сама я «слишком» для тебя.

В нашем прошлом в постели я смеялась над тобой. Да, стыдно, да, теперь адски больно самой, но это было. Дура, с промытыми мозгами. Слушала и внимала не там, и не тем. А ты был очень нежным в сексе, ласковым, медлительным, потому что твоя медлительность нужна была моему телу, и ты знал об этом. Но не я.

Что, если сейчас я признаюсь тебе вслух, Лео, что все мои оргазмы остались в прошлом? В юности, где у меня был ты? Что ни с одним парнем после тебя мне не было хорошо в постели? Сладко, как с тобой? Рассмеёшься ли ты мне в лицо? Вспомнишь ли, как требовала от тебя жёсткости и доминантности, как называла размазнёй и ты, разозлившись, хлопал дверью и уезжал на месяцы? А возвращался всегда другим. И ты трахал меня, как я и просила, долго, и наматывая на руку мои волосы, и у меня всё горело внутри, но не от страсти, а от трения и пота, который лился с нас ручьями. И я снова корила тебя, упрекала, что не умеешь, что не дано тебе быть любовником, и ты снова уезжал. Но всегда возвращался ко мне. Всегда.

Я говорила тебе страшные вещи. Я требовала от тебя много всего, и не задумывалась о том, как сильно обижаю. И знаешь, теперь и я поняла, что секс — не скачки на ипподроме. Не важны в нём позы, и как долго мужчина способен держать темп. Всё, что в нём особенно важно, оказывается, у меня было. У нас с тобой было.

В наш последний раз ты снова был нежным и осторожным, как в юности. Мне впервые за годы было хорошо, до конца хорошо. И хотя на тебе был презерватив, я почему-то верила, что не мог мой ребёнок быть зачатым в случайном сексе в вонючем туалете клуба, а только в такой сладости, которая была у меня с тобой. Я целовала твой подбородок и твою шею в первые секунды после. И я просила тебя остаться со мной. Ты ответил, что останешься, но только на пару дней — больше не можешь. Ты не смотрел на меня. Мне было горько. Я рыдала, а ты спросил, что ещё можешь для меня сделать? И я захотела горячего молока. Пока ты искал его на кухне и грел в микроволновке, я пережила пик боли и решила, что и два дня — это, на самом деле, много. По крайней мере, достаточно, чтобы твои планы на мой счёт могли измениться.

Когда у изголовья кровати заверещал твой телефон, ты спросил из кухни, кто звонит.

— Номер неизвестный, мошенники, наверное. Поднять?

Ты ответил:

— Как хочешь.

Я не подняла. Он зазвонил снова, и я вдруг испугалась. Я испугалась, что и двух дней может не стать. Выключила его совсем. Ты заметил это не сразу, разозлился и спросил, зачем я это сделала. Накричал. Мне стало ещё больнее, и я ответила тебе, что не хотела, чтобы что-то помешало нашему второму медовому шансу. Тебя как будто передёрнуло — не физически, а где-то внутри. Ты челюсти сжал так, что скулы выпятились, и даже посерел весь.

— Какому медовому шансу, Карла? Я женат, ты забыла? То, что сейчас произошло…

Я опять зарыдала, но ты больше не обнял. Молчал и снова не смотрел на меня. Мне хотелось спросить: «Насколько у тебя к ней серьёзно?», но не посмела. Внутри всё тянуло, было страшно получить не тот ответ. А ты был подавлен все те дни, хоть и старался это скрыть, и больше не соглашался на секс. И ты уехал, как и планировал. Вернулся к ней, правда, напоследок сказал, что я всегда буду оставаться близким и потому дорогим для тебя человеком.