Овсяной оборотень

Виктория Лукьянова (2024)

Древние дымные нити, призывающие грозы, мальчик с желтыми глазами, ждущий в центре овсяного поля, кошмары об исполинском черном псе на заснеженной реке и… Аня? Девочке предстоит разобраться в сплетениях судеб и магии, населяющей, казалось бы, обычную деревушку в Поволжских степях. Ей нужно принять свое прошлое и настоящее, найти любовь и дружбу, а главное — себя. Этот роман — погружение в атмосферу летних каникул у дедушки в деревне. Уютное фэнтези в духе «Ходячего замка» и «Очень странных дел» сочетает мистику с повседневностью в атмосфере российской глубинки начала 2000-х годов.

Глава 7. Самый ужасный выбор

— Ань, ну так чего? Поедешь? — спросил Тима, стоя за калиткой.

— Ухты! Какой громадина, ты посмотри, прям волк настоящий! — Сеня положил велик на траву и перегнулся через забор-сетку. — А погладить можно? Не покусает? Это чей? Ваш? Как зовут? — Засыпал он Аню восторженными вопросами про волкособа дяди Филиппа, гоняющего Цезаря по двору.

Девочка же никак не могла оторвать взгляд от дерева, росшего за забором, того самого дерева, что было видно из окна комнаты на втором этаже. Она слышала точно из толщи воды слова Сени и Тимы и никак не могла на них отвлечься, так как взгляд её приковался к тёмной фигуре.

На дереве снова сидел чёрный человек. Он помахал ей рукой. Легко и непринуждённо, его круглые, словно обведённые блюдца, глаза сияли белым, лунным светом. Днём, при свете солнца, этот взъерошенный образ был страшнее любого кошмара. Черт лица в такой черноте было не рассмотреть, да и Аня сомневалась, что эти черты были вовсе, только глаза-блюдца.

— Ань? Ты чего туда так уставилась?

Сеня всё-таки зашёл в калитку, не испугавшись Снежка, и даже чесал за ухом подошедшего к нему волкособа. Аня уже в привычном жесте потянулась к камню под футболкой и вдруг обнаружила, что его нет на месте: «Забыла под подушкой», — пронеслось в голове. Она боялась оторвать взгляд, чтобы чёрный человек не исчез, как и в прошлый раз.

— Аааань, — протянул Сеня, — ну чего там такого? Ворона никогда не видела?

— А?

— Да ты дерево сейчас взглядом спилишь. Ты чего?

— Ты видишь ворону?

— Ну не ворону, Ворона, чёрного. Да. Сейчас улетит, они пугливые, к домам редко подлетают. Может, больной какой-то?

— Эй! Ну так чего? — крикнул Тима, так и стоявщий за калиткой с великом. — Поехали, как раз к дамбе скатаемся, как ты и хотела.

Аня повернулась к Тиме, чтобы ответить, и услышала звук хлопающих крылья. Большой чёрный ворон полетел к полям.

— Нет, я сегодня на речку не могу. У нас дядя Филипп остался в гостях. Дедушке с коленкой помогать. Давайте завтра? Или послезавтра?

— Ты чего? Обиделась, что ли? — Тима улыбнулся, но Ане отчего-то эта улыбка больше не казалась такой обворожительной. — Так рвалась за дамбу, а теперь чего? Из-за того, что без тебя с Олесей поехали?

— Да нет. Ты чего при чём тут это вообще?! — удивилась Аня ходу его мыслей. — Говорю же, дядя в гостях. Потом скатаемся.

— Ну ладно, тогда до завтра или до послезавтра. Ты там это, заезжай сама, как дед Филя уйдёт, — Тима залез на велик, и Сеня выбежал со двора, махая Ане рукой.

— Ой! Стойте! А Лиза-то как? Вы же к ней заезжали? — спохватилась Аня, это было первое, что она хотела спросить до того, как заметила чёрного человека на дереве.

— Да всё с ней хорошо. Испугалась, да и только, — Тима вроде и улыбался, но взгляд его блуждал где-то по траве. — Наказали пока, дома пару дней посидит.

— Ясно, — пробубнила Аня. — Как думаешь, если я зайду к ней, мама её меня пустит?

— Да лучше попозже. И это самое. Ты деду Филе спасибо передай от нас тоже.

— Ага, передам.

Сеня вдруг толкнул брата в плечо и помчал вперёд на велике, трезвоня блестящим звонком на всю округу. Тима мялся с ноги на ногу.

— И это, — Тима никак не мог поднять взгляд, но вдруг собрался и улыбнулся Ане по-настоящему. — Зря я, конечно, тебе не верил. Ты прости меня, если чего не так. И спасибо, Ань, что Лизу нашла.

— Да не я это, — соврала девочка, боясь, что её уже выдали краснеющие щёки. — Сказала же, что это Снежок её унюхал, пока они с дядей Филиппом гуляли.

— Как скажешь, городская, — просиял Тима и укатил по пыльной дороге, догоняя брата.

Аня смотрела им вслед, теребя пустое место от забытого кулона под футболкой. Она обернулась в сторону дерева, но чёрного человека не было видно. Тень тоже куда-то запропастилась. Аня вернулась в дом. Дядя Филипп сидел за столом и шумно хлебал чай с молоком, споря о чём-то с дедушкой, который примастил ногу на табурете. Аня недовольно посмотрела на беспорядок, который они учинили, и принялась убирать со стола лишние пустые тарелки и вытирать крошки. Она посмотрела в мусорку, где всё ещё валялись окровавленные бинты и ватки. Вчерашний вечер всплыл перед глазами.

***

Лиза проснулась в куче веток, когда Аня потрясла её за плечи. Девочка не была испуганной и не плакала, но и радости от встречи с Аней у неё не было.

— Где это мы? — спросила она, когда ей помогли подняться.

— У мукомольни, — проворчал дядя Филипп.

— И как я здесь оказалась? — удивилась Лиза, оглядываясь по сторонам. — Я же за дамбой была?

— Заблудилась, наверное, и сюда вышла, — подбросила Аня ей мысль, казавшуюся правдоподобной. — Не помнишь?

— А вот и нет! Никуда я не заблудилась. Я голос искала и ходила за дамбой.

— Мы все там осмотрели. Как бы тебя там не заметили? Путаешь, наверное.

— А вот так, я когда не хочу, чтобы меня нашли, меня и не находят, — надула она щёки, и Аня испугалась, что она опять разревётся, но Лиза смотрела на неё суровым обиженным взглядом. — А что за голос ты искала? Мальчика?

— Какого мальчика?

— Желтоглазого, — точно невпопад бросила Аня и присмотрелась к её лицу.

— Не знаю, нет, он на женский голос похож. Я его давно ищу, но никак не найду место, где можно поговорить. Слышу иногда где-то лучше, где-то хуже.

— То есть не…

— Так! Девчонки! Расселись мокрые на крыльце. Вы тут мне чего? Завтра с воспалением лёгких обе свалиться хотите? Быстро внутрь зашли, сейчас Лизе выдадим чего-то сухого и бегом к деревне, пока не темень кромешная! — раскричался дядя.

И они быстро, накинув его сухие рубашки и ветровки, пошли в сторону деревни. Вернув Лизу родителям и придумав по пути правдоподобную историю, с которой Лиза согласилась, Аня с дядей вернулись в дом дедушки.

С коленом у него стало совсем плохо, и дядя Филипп предложил зашить, пока рана свежая. Аня была просто в шоке, она кричала, ругалась и протестовала. Но все её возражения и предложения сходить к Петровым и позвонить отцу, были отвергнуты.

Дедушка показал огромный, страшный шрам на правом плече и с гордостью заявил, что это Филипп Андреевич зашивал много лет назад. «На ветеринара ведь в городе учился!» — с гордостью протянул он, а Аня почувствовала, как немеют ноги.

— Ты лучше погуляй пойди, — сказал дядя Филипп, сняв повязку и увидев, как побледнело Анино лицо. И она именно так и сделала.

Девочка сидела на крыльце и смотрела, как тень лоснится вокруг её тапка. Мурлыка разлегся рядом, иногда подёргивая ушами.

— Неужели Лиза «его» не видела? — спросила Аня у тени. Но та только сверлила её взглядом. — Ты же умеешь разговаривать! Почему, как и он, мне не отвечаешь?! — вспылила девочка. Где-то вдали залаяли собаки.

— Ты задаёшь вопросы, на которые и так ответы знаешь, зачем мне тебе отвечать? — хихикнула тень и юркнула под крыльцо.

Аня вздохнула и легла прямо на грязные доски. Мурлыка зашагал куда-то в темноту, дедушка кричал и ругался так, что его было слышно даже через закрытую дверь. «Уже знаю ответы, — думала Аня, смотря, как мотыльки кружатся вокруг лампочки на веранде. — Лиза его не видела. Но он зачем-то за ней ходил. И он почему-то боится со мной говорить».

Тень метнулась в прыжке, схватив самого жирного мотылька, и жевала его, зацепившись за стену. Лампочка бешено качалась туда-сюда.

— Я знаю, что он не говорит со мной, потому что боится, — Аня села и серьёзно посмотрела на стену, ища глазами самое тёмное место. — Но ты ошиблась. Я не знаю, почему он меня боится.

— Ошиблась не я, — тень скользнула со стены. — Он боится. Да. Уверилась, что тебя?

Тень растворилась где-то в своей любимой темноте крыльца, а девочка ещё долго сидела на улице и ждала, что та вернётся. Но усталость взяла своё, и, подумав, что это был самый долгий день за всё лето, она поднялась наверх и, сняв куриного бога с шеи, пихнула его под подушку.

— Да чтоб вас всех! Ничего не понимаю! — выругалась она и провалилась в свой самый частый кошмар, показавшийся ей в этот раз знакомым и простым.

***

Она так и не отправилась с Сеней и Тимой за дамбу, как и не сходила к Лизе. Вечером того дня, когда Аня снова увидела чёрного человека, внезапно приехал отец. Даже раньше, чем обещал. Он был счастлив встретить дядю Филю и даже на радость Ани съездил в областной центр за лекарствами для дедушки.

Они вместе катались на машине на речку и целый день рыбачили на мукомольне, заодно отвезли туда дядю и его волкособа-полукровку. Отец рассказывал Ане всякие небылицы из детства и курьёзные истории про города Поволжья, которые посетил с выставками этим летом. Девочка несколько дней пыталась задать ему вопрос про бабушку и её тень-сестру, но каждый раз, когда выдавался подходящий момент, голос словно пропадал, и спросить так и не получилось. Дедушка предложил остаться ещё на один вечер, так как вся деревня собиралась отмечать Ильин день. В городе это не было популярным праздником, и Аня вся извелась, выспрашивая отца, как обычно всё проходит.

Праздничным утром они с отцом скатались в соседнее село, где стояла старинная кирпичная церковь, заброшенная и поросшая деревьями через крышу, возвышающаяся над окрестностью, словно грустная девятиэтажка в пустом поле. Хоть сама церковь и была в разрухе, но по левому боку была оборудована маленькая и уютная часовня. Поставили свечей, а дальше вернулись помогать с обедом. Все жители села собирались на празднование у реки. На дальнем пологом пляже расставили столы, и каждый принёс с собой что-то вкусное: мужчины жарили шашлыки, выпивали, дети кружились, таская со столов пирожки и конфеты. Аня подумала, что праздник выглядит куда масштабнее, чем тот, который устраивали цыгане, и уже спустя полчаса объелась так, что просто валялась на траве, стараясь не дышать.

— Ты чего? — удивлялся и хохотал Тима. — Шашлыков даже не дождалась! Сразу видно — городская.

— Я тебя сейчас ударю, честно, — пробубнила Аня, пытаясь поднять руку, но быстро сдалась. — Интересно, если искупаться, полегчает?

— Да не купаются в Ильин день, — Сеня сидел, гипнотизируя тарзанку. — Завтра скатаемся, когда никого не будет.

— У тебя же сегодня отец уедет? Ты ещё не с ним в город? — Тима попытался сделать самый безразличный тон, а Аня, наконец-то сев, посмотрела на него задорно улыбнувшись.

— Завтра с утра уедет. Я пока здесь. А что? Есть тут интересное, что вы мне ещё не показали?

— Ой, шутишь, что ли! И половины не видела ещё.

— Да и что же? — рассмеялась Аня.

— И правда? — вдруг серьёзно спросил Сеня, непонимающе уставившись на брата.

— А вот есть кое-что.

— То, про что Олеся рассказала?

— Это я потом вам обоим расскажу. Пусть сюрпризом будет.

Аня смотрела на Тиму и никак не могла понять, что же в нём поменялось. Она подошла к воде и, сняв резиновые тапочки, разглядывала свои пальцы, медленно закапывающиеся в речной песок. Маленькие подводные дюны, оставленные гребешками, тянулись замысловатым узором. Девочка оглянулась. Тима всё так же сиял, улыбался и хохотал на ярком летнем солнце, контуром подсвечивающим его лохматые локоны. Но Аня видела, что что-то не так. Она отчего-то никак не могла простить ему то, что он ей не поверил.

Девочка посмотрела на ноготь безымянного пальца. Даже укрытый водой и речным песком, он смотрел на неё кошачьим глазом, зрачком-трещинкой ровно по центру. Девочка вспомнила, как много лет назад один из мальчишек на плавании сказал ей «фу», когда заметил этот её врождённый дефект. Аня не задумывалась до того, что это плохо или некрасиво, но спустя какое-то время заметила сама за собой, что стала выбирать резиновые шлёпки только с закрытым носком, разуваться последней у бортика и носить плотные белые носки.

Тогда же начались и кошмары. Её подружка из младших классов как-то сказала ей, что «кошмары снятся только плохим людям», и Аня часто вспоминала эти её слова, в основном каждый раз, когда мама убегала по делам, хлопнув дверью и даже не успев поцеловать её на прощание. Девочка не хотела быть плохим человеком, но где-то в глубине души считала себя именно такой. Она столкнула мальчика, сказавшего «фу», с бортика прямо в одежде, много лет спустя. А теперь она смотрела на Тиму и думала, что же поменялось? Ведь его улыбка осталась такой же. Ведь изменилось что-то в ней самой?

Девочка взяла в руки резиновый тапочек и обула его над водой, балансируя на одной ноге. Сделала вид, что не хочет ходить босиком по песку, хотя никто её и не спрашивал. Она подошла к Тиме, заглянула в самые его глаза и даже подумала, что вот сейчас она скажет, что ей было обидно, нет, не обидно, что он просто не должен был, нет, не так, что ей всё равно?

Она открыла рот и в этот момент поняла, что ей нечего ему сказать, а перед глазами всплыла картинка Яньйи ветвистым псом, бредущим за Лизой Соколовой. Так похожий силуэтом на Каспера, её чёрную овчарку, пса, погибшего много лет назад, спасая её из реки. Друга, погибшего из-за неё, приходящего теперь к ней в каждом кошмаре. Почему Яньйи так на него похож? Она вспомнила жёлтые глаза, смотрящие с ужасом из кучи веток, и, посмотрев в весёлые, лучезарные глаза Тимофея, испытала какое-то странное отвращение. Девочка недовольно наморщила нос.

— Ань? — непонимающе уставился на неё Тима.

— Волчонок! Поехали домой! — прокричал отец, стоя у машины. — Мне ещё собраться сегодня нужно.

Они ехали по колее, поднимая пыль, с пассажирского сиденья виднелось другое поле, не то, в котором Аня встретила Яньйи в первый раз, уже убранное.

— Не рано убирать? — спросила девочка у отца.

— Да нет, много от чего зависит, но как раз около Ильина дня и начинают. Пара недель, и всё уберут, да уже бы и озимы сажать, в августе-то пора.

— Вот оно как, — безразлично пробубнила девочка, подставив чёлку ветру из открытого настежь окна.

— Хах, Волчонок, звучишь, будто тебя поле чем-то обидело! — рассмеялся старший Волков, и Аня ничего ему не ответила, оставив все вопросы при себе.

Она провожала отца на удивление спокойно. Ей не хотелось уехать вместе с ним, как вдруг, и не хотелось, чтобы он остался. Какое-то ощущение безразличия вдруг поселилось внутри, а может, и снаружи. После обеда следующего дня, за ней заехали Тима и Сеня. Они вдвоем сидели на берегу реки, пока Сеня катался на тарзанке.

Как вдруг из кустов мать-и-мачехи выползла худющая как ветка девушка, тонкая и блестящая чернотой своей нагой кожи, она лоснилась к Аненой ноге. На черном лице, точно в сказочном мультике, ютились два огромных жёлтых круга. Аня скосила глаза на Тиму.

— Чего? Опять видишь что-то? — Тима присмотрелся к тому, как она теребит камушек под футболкой, и девочка одёрнула руку.

Девушка-змея сложила ручки на её колене и уставилась ей в глаза, лёжа снизу вверх.

— Ссс-не увидит-ссс он меня-ссс, — шипела она своим раздвоенным тонким языком. — Тебе бы к ящерицам ссс-сходить. У них всегда-ссс есть ответы.

Аня встала, скинув её голову с колена.

— О! Ужик, смотрите! — Сеня подбежал, спрыгнув с тарзанки, — Был прям там, где Аня сидела!

— Да? Ничего себе, — проворчала девочка. — Поехали.

— Ань, да чего такое?

— Ничего, скоро уже смеркаться будет. Поехали к дамбе, проверим и закроем этот вопрос.

Тима с Сеней кивнули, и они все втроём отправились в лес за дамбой. Тима довольно быстро нашёл старинный межевой камень. Сеня выпросил у Ани посмотреть через куриного бога, и они все посмотрели вокруг, огляделись, но никаких огней не появилось. Они прошлись несколько раз вокруг, ни следов лагеря, ни каких-то огней они не встретили и вернулись на дамбу.

Мальчишки проводили Аню до развилки и помчались в сторону дома, девочка же, дождавшись, когда они скроются из вида, обогнула дом через пустырь и вернулась к овсяному полю. Она оставила велосипед на пустыре и теперь медленно шагала между колосьями. Ранее, приложив руки к межевому камню за дамбой, она сразу почувствовала, где находится Яньйи, но объяснить это ощущение самой себе было сложно, и уж тем более она не стала упоминать об этом при Тиме.

— Я знаю, что ты здесь, — спокойно выговорила Аня, стоя в поле около небольшого куста, и следом сказанному швырнула куриного бога прямо в колосья.

Обожжённая рука поймала камушек на лету. Аня отвернулась. Она зашагала к дороге, как вдруг услышала лёгкий гул. Девочка остановилась: он разговаривал! Не с ней, нет, он ничего не спрашивал, он что-то рассказывал, бубнил, точно исповедь. Она пыталась прислушаться и вникнуть во всё то непонятное, что он бубнил своим тёплым, каким-то волшебным голосом. Аня поняла, почему Лиза ушла в лес: если она ищет то же ощущение, то Аня вполне может её понять. От одних колебаний воздуха всё её тело покрывалось мурашками, это было что-то настолько тёплое, родное, приятное, как вдруг она поняла, что именно он пытается ей сказать.

— Что?! — развернулась девочка.

Он смотрел на неё своими жёлтыми глазами, наполнявшимися какой-то невнятной болью от самого ощущения того, что Ане может быть что-то непонятно из его «исповеди». Яньйи продолжил свой рассказ, и девочка прижала руку к губам. Она смотрела куда-то на свои резиновые тапки, потом уставилась в сторону ручья.

***

«Мы были здесь всегда. Но время оно не равномерно, так что те самые долгие столетия, века, тысячелетия они пролетели словно миг. Мы жили вместе с природой, мы и были ей, чуть более духовной и скрытой её частью. В ней не было смысла, никогда, она просто была, и мы были с ней и плыли по течению. Смотрели, как вянет трава, а потом прорастает вновь, как бесконечно сменяющиеся стаи волков, меняющие размер, цвет и саблезубость своих клыков, раздирали бесконечные стаи кроликов, убегающих от них. Как хищное пожирало нехищное, как из смерти рождалась новая жизнь, такая же скоротечная, удобряя землю и запуская всё вновь и вновь и вновь и вновь, кости наполняли землю, становясь камнями, что то, на что я смотрел и рядом с чем существовал, уже стало чёрными нефтяными озёрами, укрывшимися, как одеялом, слоями новой и новой и новой земли, растущей над ними. Мы просто были, и на этом всё. Вечность, которую можно описать одним предложением: «Жизнь была, и мы были, и не было в этом иного смысла, как рождение и смерть, идущие рука об руку.

Но потом появились люди. Я был последним из тех, кто подошёл к ним. Я долго просто не обращал на них внимания; поначалу они были так же, как и всё, так же, как и всё вокруг нас, вписываясь в извечный цикл, рождаясь и умирая, пожирая и удобряя… снова и снова.

Кайба говорит, что она подошла, когда увидела следы на стенах пещер; Раморл говорил, что услышал музыку, пение в унисон, а я подошёл, когда почувствовал любовь. Женщина, родившая младенца в полях. Эта любовь исходила из неё невидимыми волнами, заполнявшими словно суть и пустоту мироздания на многие километры вокруг. Животные тоже «хотят», чтобы их дети выжили, и делают всё, что в их силах. Отдать за ребёнка жизнь — многие виды так поступают. Но здесь было нечто иное. Та женщина… Создав жизнь, она хотела создать целый мир для и вокруг неё, она готова была менять пространство и рвать полотно реальности ради этого маленького создания. Вот тогда я и подошёл.

Вот тогда всё обрело смысл.

Люди научили меня. Столетия подряд я ощущал, как люди чтят и берегут узоры на одежде, ощущал ненависть к непонятным рисункам, сделанным другим племенем. Они придумали богов, они придумали богатство, они придумали различия, любовь, ярость, праведность, они наполнили природу смыслом, и, кажется, в этот момент мы и начали существовать по-настоящему. Мы не знали, кто мы, что мы и откуда, и никогда не пытались узнать, мы просто были всегда, и это «всегда» было настолько огромно, что умещалось теперь на кончике иглы.

Мы подражали людям. Мы шли долгий путь: то вместе, то по-разному, пытаясь понять и поймать то, что необходимо, чтобы хоть приблизиться к смыслу. Мы жили в полях, лесах и в тех деревянных идолах, что устанавливало на капище местное племя; Кайба жгла холмы, пугая людей; Макшасса топил дамбы, Раморл устраивал ураганы, а я, я тоже в разные годы делал разное. Мы спали веками в могильниках, приманенные их тьмой и богатствами. Мы были всемогущими и мелочными, мы горели вместе с деревянными столпами под натиском новой веры, падали вместе с крестами и куполами, когда приходила следующая. Но раз за разом мы просто возвращались в природу, мы продолжали просто быть. Раморл слился с живым существом, с вороном, с которым он ощутил связь. Некоторые сливались и до него. То и дело на земле появляются люди, которые могут ощутить нас и принять как свой дар. Мой единственный дар был той женщиной в поле, и после неё я потерял этот вкус, но вот спустя десятки тысячелетий появилась ты. На том же самом поле, в том самом мире, который так хотела поменять та. И она его поменяла, чтобы в нём появилась такая, как ты.

Я учуял ту же волну любви к миру и всему, что в нём есть, любви к себе и всему, чего касался твой взор. И мне захотелось стать этой любовью, стать даром, стать частью тебя, и ты приняла меня; я — твой дар. Мы были едины: создание, что любит, и сама любовь, что течёт кровью по венам. Ты шла по траве, а я щекотал нам пальцы капельками росы; ты плакала от боли, а я приманивал солнечный лучик, согревающий наши щёки. Заканчивалось лето, и ты увозила меня в большой каменный город. Ты была счастлива там так же, как и здесь, и я был счастлив вместе с тобою. Я восхищался тем, как смысл и мысль, принесённая людьми, множась в многих умах, разрастаясь, дополняясь и наслаиваясь, превратилась в это каменное сокровище. Я смотрел на эстакады и высотки и мечтал почувствовать то, что было в душе человека, который придумал этот огромный дом, что было у того, кто заложил в нём верхний последний камень, что было у того, кто зашёл впервые в квартиру и нарек её своим домом. Я много думал о городе и его природе. И она мне нравилась. Она утрировала смыслы. Мы гуляли в парке на заливе; реку и море обрамляли высокие дома, и ты любила их, как и я. Мы любили мир вокруг нас. А каждое лето вы возвращались сюда. Ты ползла с пледа, пока твоя мама отвернулась, а я распускал ковёр из полевых гвоздик.

— Я помню это! Я помню те крошечные полевые гвоздики, их было так много, — впервые перебила Аня.

— Но как случилось, что мы разделились?

Была среди нас та, кто как гвоздь, забитый в прошлое, она хочет обратно, к тому, когда мы просто были и не искали, подобно людям, дел или смыслов. Но она не может развернуть вспять реку времени. Она просто пытается не допустить, чтобы мы были дарами, а люди были одаренные нами. Вот так, думает, что если разделить, то всё будет как и было.

— Она ошибается?

— Она ошибается. Всегда ошибаются те, кто берутся судить. Она забрала её у Кайбы. Как забирала всех у Кайбы до этого. Кайба всегда грустила, когда такое случалось. Она забирает всех птиц Раморла, заставляя его страдать без ветра в перьях, она топит всех, до кого может дотянуться. И она хотела забрать тебя. Кайба предложила мне выбор, который ни разу не смогла сделать сама.

— Какой выбор? — перебила Аня, она пыталась скрыть то чувство дежавю и подступающую к горлу тошноту. Он ещё ничего не сказал. Но Аня вдруг поняла, что знает, что именно он скажет.

— Кайба предложила мне отказаться от тебя, — он сказал это тихо и спокойно, как и всё до этого. Но в Ане словно разжёгся древний костёр ярости и пламени. Топором викинга из страшных сказок её рубило каждое его следующее слово: — Разорвать связь. Разделиться. Покинуть. И тогда ты станешь ей не нужна, не интересна, спасена и выведена из-под её взора. И я выбрал этот путь. И когда я сделал это, я понял, почему Кайба так ни разу и не смогла.

— Почему? — у Ани тихонько тряслась челюсть. Она не знала, как это себе объяснить, но она ощущала каждое сказанное им слово.

— Потому что я в первый раз пожалел, что я существовал все времена до этого дня, — продолжил Яньйи, его спокойный до этого голос начал дрожать. — Ты была мной, а я был тобою, мы были целым, цельным существом, состоящим из разного. Как тело состоит из рук, ног и волос. И я разорвал нас. Боль — это не то слово, чтобы передать, как это было. Но это сработало. Хотя я думаю, что забрал не всего себя. Или, может, забрал часть тебя, не знаю. Я чувствую иногда, что мы до сих пор перемешаны, и чувствую открытую рану, которая так и не зарубцевалась.

— А что бы было, если бы ты, как и Кайба, не смог? Если бы остался моим?

— Ты бы умерла, так же как и всё умирает рано или поздно, и когда последняя частичка твоего тела перестала бы существовать, остался бы только я. Здесь, как и был всегда. Кайба давно существует именно так. Прячет свое от неё.

— Она сильная?

— Мы всегда просто были и что-то могли, сила — это удел людей. Ураган силён, озёра сохнут на жаре. Мир — это баланс. Она идёт другим путём. Она предлагает людям отдать свой дар. И многие соглашаются.

— Но Кайба всё ещё здесь?

— Кайбу так никто и не отдал.

— И моя бабушка ей, она тоже предлагала?

— Да.

— А что было взамен?

— Я не знаю, но думаю, что жизнь, может, что-то ещё. Но Кайба не смогла отказаться от неё до её последнего вздоха, а она не смогла отказаться от Кайбы и погибла с ней в самом сердце. Возможно, мне не стоило её слушать. Я не мудрец и не провидец. Тем, кто всегда просто существовал и смотрел, не так-то просто принимать решения и чувствовать.

— «Возможно»? — возмущённо передразнила Аня его говор. — Ты думаешь, что ошибся?

— Я не знаю.

— Ты думаешь, что я бы от тебя отказалась? Думаешь, смогла бы?

— Мы были единым, и я смог.

Аня заплакала. Она развернулась и зашагала прочь так быстро, как только могла, чтобы это не выглядело бегством. Она ощущала себя облитой склизкими вонючими помоями. Она шла и ревела, а сердце сжималось чёрным острым камнем где-то в груди. Она не знала, как перестать ощущать этот едкий ужас. И больше всего её пугало, больше всего пахло этими самыми помоями чувство, что, стоя на краю погибели, она бы его отдала, чтобы спасти свою жизнь. Она бы отказалась от них ради себя, а он отказался от них ради неё.

Её дар сделал самый ужасный выбор с изначалья времён. Ему стоило бы выбрать другого человека.