Мамин Восход

Виктория Ивановна Алефиренко, 2017

Рассказ о женщине, ее жизненном пути от жены военно-морского летчика-истребителя до директора огромной фабрики. Трудности и радости, потери и находки – такая судьба или настойчивость и добросовестный труд? Читайте и решайте сами!

Про мамочку, ее «Восход»

и нашу семью

Рассказ о маме начну издалека. Не претендую на точность во времени, возможно, даже перепутала места действия — возможно! — суть остается та же. Напишу чем жила, что видела и чувствовала сама. Кто-то другой, живущий рядом, может быть видел все иначе, но это уже его дело.

Очень давно, году в 1900-м, в украинском городке Павлограде появилась на свет моя бабушка — Галина Илларионовна Кучеренко. К сожалению, не знаю, кем были ее родители, только слышала — бездетная тетушка служила у состоятельного помещика. И тот был настолько доволен работницей, что даже согласился похлопотать о судьбе ее племянницы. Так тринадцатилетняя Галина получила разрешение поступить в институт благородных девиц.

Скорее всего, это был Московский Екатерининский институт благородных девиц — одно из первых женских учебных заведений в России. Здесь обучались дочери дворян, но в 1804 году создали мещанское отделение и для девиц прочих сословий. Вероятно, там моя бабушка Галя, невысокая голубоглазая девушка с толстой русой косой и получала «путевку» в жизнь.

Галина Кучеренко, 1919 г. Павлоград

Институтский курс разделялся на два класса, меньший и старший; в каждом ученицы должны были пробыть по три года.

Учебная программа включала русскую словесность, Закон Божий, французский и немецкий языки, арифметику, географию, историю, физику. Кроме того преподавались музыка, рисование, рукоделие.

«Младший педагогический классъ. Урокъ математики»

«Урокъ педагогикъ въ начальной школъ при училищъ»

Первые знания и навыки преподавательской работы, которой была посвящена вся ее жизнь, бабушка Галя получила на таких уроках.

Пела она с большим удовольствием, любила народные украинские песни, а на уроках пения научилась хорошо владеть своим приятным голосом

«Урокъ пения у г. Авранекъ»

«Столовая»

После обеда — урок танцев, затем рисование. И только поздно вечером девушки заходили в свою спальную комнату — «дортуар».

«Дортуаръ педагогическъ»

Учиться было трудно, но интересно. Каждый день проходил по одному и тому же распорядку. Вставали утром, через час надлежало быть в классе для чтения молитвы, затем — завтрак и прогулка. Потом занятия — до обеда и после. В восемь часов ужин и вечерняя молитва, перед сном — повторение уроков.

Ежедневно две воспитанницы старших классов дежурили по училищу — обходили спальные комнаты, наблюдали за приготовлением пищи и порядком в столовой. За малейшую провинность девочки лишались права дежурства, что воспринималось как наказание. Ученицы всегда находились вместе, а на воскресных свиданиях с родителями присутствовали классные дамы. В свободное время воспитанницы ставили французские спектакли, гадали на святки, катались на придворных каретах, а на балы приглашались юнкера Александровского училища. Самым любимым праздником была Рождественская ёлка.

Илья Никитич Рожко родился в 1895-м году. В тот год он оканчивал военное (может то самое, Александровское?) училище в Москве и был приятным молодым человеком с темными глазами.

Где познакомились Галя с Ильей? Может на одном из тех балов, что так подробно описывает Куприн в повести «Юнкера»:

« Живется юнкерам весело и свободно. Учиться совсем не так трудно. Профессора — самые лучшие, какие только есть в Москве. Искусство строевой службы доведено до блестящего совершенства, но оно не утомляет: оно граничит со спортивным соревнованием…

…Дрозд начинает читать, мучительно растягивая свои яти:

–По распоряжению начальника училища сегодня наряжены на бал, имеющий

быть в Екатерининском женском институте, двадцать четыре юнкера…

… Наружные массивные двери распахнуты настежь. За ними сияли огни просторного вестибюля, где на первом плане красовалась фигура саженного швейцара…знаменитого Порфирия.

… — А! Господа юнкера! Дорогие гости! Милости просим! Пожалуйте, — … приветствовал он их,… прислоняя в угол свою великолепную булаву. — Без вас и бал открыть нельзя. Прошу, прошу…

… Вверху, на просторной площадке, их дожидались две дежурные воспитанницы. Обе они были одеты одинаково в легкие парадные платья темно-вишневого цвета, снизу доходившие до щиколоток. Бальное большое декольте оставляло открытыми спереди шею и верхнюю часть груди, а сзади весь затылок и начало спины, позволяя видеть чистую линию нежных полудетских плеч.… И никаких украшений — ни сережек, ни колец, ни брошек, ни браслетов, ни кружев. Только лайковые перчатки до пол-локтя да скромный веер подчеркивали юную блистательную красоту.

Девицы одновременно сделали юнкерам легкие реверансы, и одна из них сказала:

— Позвольте вас проводить, messieurs, в актовый зал. Следуйте, пожалуйста, за нами.

Но вот и зала… Зала очаровывает Александрова размерами, красотой и пропорциональностью линий. Нижние окна, затянутые красными штофными портьерами, прямоугольны и высоки, верхние гораздо меньше и имеют форму полулуния. Очень просто, но как изящно…

… — Вы хотите пройти, господин юнкер? — услышал он голос необыкновенной звучности и красоты, подобный альту в самом лучшем ангельском хоре на небе.

Он поднял глаза, и вдруг с ним произошло изумительное чудо…как будто блеснула близкая молния, и в мгновенном ослепительном свете ярко обрисовалось из всех лиц одно, только одно прекрасное лицо. Четкость его была сверхъестественна. Показалось Александрову, что он знал эту чудесную девушку давным-давно, может быть, тысячу лет назад, и теперь сразу вновь узнал ее всю и навсегда, и хотя бы прошли еще миллионы лет, он никогда не позабудет этой грациозной, воздушной фигуры со слегка склоненной головой, этого неповторяющегося, единственного"своего"лица с нежным и умным лбом под темными каштаново-рыжими волосами, заплетенными в корону, этих больших внимательных серых глаз,… и этой чуть заметной ласковой улыбки на необыкновенных губах…

… Если бы мог когда-нибудь юнкер Александров представить себе, какие водопады чувств, ураганы желаний и лавины образов проносятся иногда в голове человека за одну малюсенькую долю секунды, он проникся бы священным трепетом перед емкостью, гибкостью и быстротой человеческого ума. Но это самое волшебство с ним сейчас и происходило.

"Неужели я полюбил? — спросил он у самого себя и внимательно, даже со страхом, как бы прислушался к внутреннему самому себе, к своим: телу, крови и разуму, и решил твердо: — Да, я полюбил, и это уже навсегда"»…

Так или иначе — любовь Ильи и Галины прошла сквозь многие годы, но об этом позже.

В 1918 году Галина Кучеренко окончила институт и, вернувшись в родной Павлоград, преподавала в младших классах начальной школы. Выпускник военного училища, корнет Илья Рожко, прибыл в полк на Украину, где собирался достойно служить престолу и отечеству. Они уже наметили дату свадьбы, но события оказались сильнее их намерений — как говорится, человек предполагает, а Господь располагает.

По всей России идет Гражданская война — в боевые действия вступает и полк Ильи. В 1919 году окончательно пришедшие к власти большевики подчиняют себе императорские войска, называя их «Революционной армией». Солдаты и офицеры царской армии отказываются выполнять приказы самозваного «правительства», многие намереваются покинуть Россию.

Илья долго не мог решить — ехать или оставаться. Неизвестность, ждущая в чужой стороне, пугала, но сослуживцы сходились в одном — теперешней Родине они не нужны. Жизнь человеческая не стоила ни гроша, никто не знал, что будет впереди. Он не спал ночами, глядел в потолок и думал, думал, думал. Как передать состояние души такого беглеца? Страх перед чужбиной, отчаяние и смутная надежда на будущее — предсказать дальнейшее было невозможно…

…Поручик Голицын, быть может, вернемся?

К чему нам, поручик, чужая страна?..

В ноябре 1920 года армада кораблей под Андреевским флагом покидает берега Крыма, увозя в чужие края белые полки и десятки тысяч гражданских беженцев. Был среди них и Илья. После этого связи с ним не стало — казалось, он пропал навсегда…

Уходя воевать, Илья поручил Галю — самого дорогого человека — заботам младшего брата Ивана:

— Береги ее, — сказал он, — береги, что бы ни случилось!

Кто мог тогда предположить, что Гале суждено стать женой Ивана?

Иван Рожко. 1919 год

Мне было далеко за двадцать, когда, сидя у кровати тяжело больного дедушки Вани, я смотрела на эту фотографию и слушала рассказ о его жизни. Многое уже знала, а то, что дедушке пришлось какое-то время служить в «Дикой дивизии» было новостью.

(Из Википедии: Кавказская туземная конная дивизия, более известная как «Дикая дивизия» — одно из соединений русской императорской армии. Сформированная в 1914 году, она состояла из добровольцев — мусульман — уроженцев Кавказа, которые, как туземные жители, не подлежали призыву на военную службу. Представители русского дворянства служили в дивизии офицерами).

— Так вот почему на этой фотографии у тебя на голове папаха!

— Да, внученька, именно такой головной убор носили мы, офицеры Кавказской дивизии.

И тут, вспомнив кое-что из советской школьной истории, я пришла в ужас:

— «Дикая дивизия»? Дедуся, как же ты мог?

— Э, деточка! В те смутные времена разобраться во всем было трудно, власть менялась каждую неделю — сегодня красные — завтра белые. Войска генерала Деникина, батьки Махно и «Дикая дивизия» гуляли по всей Украине, воевали друг с другом и с Красной армией и каждые со своими, казалось, правильными целями и лозунгами. Солдаты уже ни чему не верили, не знали, за что бороться. Вокруг шли потоки беженцев, царила разруха и разбой, голодные воины обирали жителей, питаясь за их счёт. Сколько было зверств и мародерства, расстрелов гражданского населения! Теперь тебе кажется все понятным, а мне тогда… — он развел руками.

— Что значит «теперь кажется»? — возмутилась я.

— То и значит, — усмехнулся дедушка, — и о сегодняшнем дне правду мы узнаем нескоро.

— Какую правду?

— Правильная сейчас власть, или нет, узнаем лет эдак через двадцать. Только время покажет…

Как он был прав, в тот далекий семдесят пятый год! Пришли девяностые со своей «перестройкой» и мы узнали, что жили совсем не так. Даже анекдот ходил: «Семьдесят лет бежали, оказалось — не туда!». Но речь не об этом.

С тех пор, как отец Ивана и Ильи — Никита Рожко увел из табора их мать — цыганку (настоящую цыганку!) Раду, прошло много лет. Давно выросли братья, уже не стало ни отца, ни матери, а цыгане иногда появлялись в доме. За накрытым столом рассказывали последние новости, порой оставались ночевать. Для этой нации не было границ — они путешествовали по всему миру. Кто из них был родственником, уже не разобраться — встречали радушно всех — так было заведено еще Радой.

Наступил 1926 год.

Галя уже была замужем за Иваном и носила фамилию Рожко. Не мог Иван в то неспокойное время оставить девушку на произвол судьбы, ведь он тоже ее любил.

Володеньке, их сыночку, исполнилось четыре года, когда в доме появилась цыганка Зара — молодая, красивая, не по-нашему одетая. Сидя напротив гостьи за накрытым столом, Галя держала в руках чашку остывающего чая и с волнением слушала удивительные вещи. Оказывается, далеко за морем, в Америке живет Илья. Он не пропал без вести, а жив, жив! Но теперь очень болен — настолько болен, что, наверное, долго не протянет. И зовет Галю увидеться в последний раз.

Зара недолго задержалась в доме — наутро, оставив адрес Ильи, ушла. А Галя с Иваном стали решать, что же им делать.

Отличительной чертой этой семьи была бесконечная доброта — друг к другу, детям и родителям, просто к посторонним людям. Это ведь всегда так — уж если человек добрый — он добрый всегда и везде.

Решала не Галя — решал Иван.

— Поезжай, — сказал он, — а мы с Володенькой останемся. И, видя, как встрепенулась жена, добавил:

— Илья звал тебя, ты и поезжай, а там — как Бог рассудит.

Тогда-то и взяли присматривать за ребенком деревенскую девицу Федосию — невысокую, крепкую. Она поселилась в доме, думали, на время — оказалось — навсегда. А Галя отправилась в далекий путь.

Душа за Ивана и оставленного сынишку болела только до Одессы, до парохода. А потом пришли мысли об Илье — как же он ее нашел? Ведь не зря они с Иваном столько лет оставались в родном городке, отказываясь от хорошей службы — как чего-то ждали. Да чего там «как» — ждали действительно! Ждали и не верили, что Илья пропал без вести — ведь люди находились и после войны. Что же теперь будет с ними со всеми — с ней, с Ильей, Иваном и Володенькой? После долгой разлуки не терпелось увидеть дорогого человека и, даст Бог, выходить его.

Вот долгожданная встреча. Оказалось — Илья потихоньку поправлялся, болезнь отступала. Теперь они не думали ни о чем — ни о своей Родине, ни об этой чужой стране, они просто любили друг друга.

И вот, второго сентября 1927-го года, там, в Америке, родилась моя мама. Ниночка была совсем маленькой, но уже умела улыбаться, держа Илью за палец руки. Большие темные глаза проникали в самую душу, а от вида маленьких ладошек щемило сердце. Но счастье длилось недолго — вскоре пришла весть о тяжелой болезни маленького Володеньки. Материнское сердце разрывалось на части, и наконец, Галя с Ниночкой на руках отправилась в обратный путь, в Павлоград.

Володенька метался в жару, был бледен и худ. Он крепко обнял маму тонкими ручонками, судорожно всхлипнул и заснул, прижавшись к ее груди.

Через месяц сыночек пошел на поправку и Галина с детьми вновь собирается к Илье в Америку. Но уже наступили времена «железного занавеса» — жителям нашей страны запрещено общение с заграничными родственниками, а тем более выезд за границу. И бабушка остается в России с дедушкой Ваней — до лучших времен, как думала она. Тогда-то и пришлось выправить Ниночкину метрику — теперь девочка носила отчество Ивановна и рождена была здесь, в Павлограде.

А на Украине продолжаются репрессии и преследования. Для дедушки Вани с его послужным списком последствия могли быть непредсказуемы — сколько народу сгинуло в те годы! Надо было спасаться, и семья Рожко переезжает на Кавказ. Скорее всего, позвал кто-то из сослуживцев по «Дикой дивизии» — так или иначе — в 1933 году они уже живут в Кисловодске.

Кисловодск, ул. Коммуны, 10, 1933 год

В верхнем ряду посередине — бабушка Галина Илларионовна, крайняя справа — бабушка Феня, во втором ряду второй слева — дедушка Иван Никитич, сидят: слева Володя, вторая справа — Ниночка.

Бабушка работает учителем, потом становится директором детского дома, затем переходит в отдел народного образования и вскоре становится заведующей Городским отделом народного образования. Дедушка — главный энергетик узла связи. Работать приходилось и в горах — тянули электрические линии по всему Кавказу.

«Теберда-Сухуми 1934 год»

Первый слева сидит Иван Никитич Рожко.

Жили «Рожки» дружно, а память об Илье связывала их еще крепче, ведь Ниночка росла его точной копией. Иван считал девочку своей дочерью, звал «мой похожурик» и никогда и не делал различия между детьми. Хотя нет — Ниночку, кажется, любил больше — может, считал, что девочка обделена фактом рождения в другой стране? Они с Галиной свято хранили эту тайну и только верная Фенечка посвящалась во все секреты. По воскресеньям коммунистка Галина Илларионовна, занимающая высокое положение в маленьком курортном городке, тайком посылала ее в церковь — поставить свечку и помолиться за здравие раба божьего Ильи. А сама подолгу стояла у окна, думая про Илью и Ниночку, про свою женскую долю — печальную или счастливую — это с какой стороны посмотреть. Мужей как Иван — заботливых и ласковых — только поискать. Он был красив той мужской красотой, которой года придают особую терпкость. Высокий, худощавый, с темными глазами — от его теплой улыбки становилось радостно даже ей, жизнь которой закончилась, казалось, в той далекой стране, у трапа парохода. Когда взошла на борт с маленькой Ниночкой на руках, а вокруг все тонуло в слезах — они текли по щекам, и унять их было невозможно. С тех пор в ее глазах навсегда поселилась потаенная грусть — ее можно было спрятать, глядя на малышку дочку, на сына, но когда Галя оставалась одна, грусть выплескивалась наружу.

Окончив Институт благородных девиц, она знала несколько иностранных языков, много читала и приучила к этому маму. Как педагог с высшим образованием, понимала — учиться человеку нужно обязательно. Но есть люди, которым непостижимым образом от природы даны некоторые знания — как будто они прожили уже не одну жизнь, получили не одно образование и теперь принесли это в сегодняшний день. Ниночка была именно такой — с самого детства знала, что и кому можно сказать, как повести себя в той или иной ситуации, кому улыбнуться, а кого пожурить — кричать и ссориться девочка просто не умела.

Дочка росла и Галина Илларионовна частенько брала ее на разные городские мероприятия — торжественные собрания, концерты, выставки. Ниночка всегда сидела в первом ряду — нарядная, в белых бантах, с праздничным настроением.

Кисловодск 1933 год

Летом 1941-го года, в первые дни Великой Отечественной войны, дедушка уходит на фронт связистом. Потом наступает очередь дяди Володи — тот был направлен в авиаполк, где служил стрелком на больших транспортных самолетах.

Эта фотография сделана в 1941-м году перед отправкой Володи на фронт.

Война только началась, но санитарные поезда уже везут в Кисловодск первых раненых. Курорт быстро меняет свой облик — санатории, поликлиники и даже гостиницы становятся госпиталями. А боевые действия приближаются к Северному Кавказу — в августе 1942 года в город входят гитлеровцы. Пять месяцев они зверствуют, истребляя раненых, коммунистов и еврейское население, но весной 1943-го наши войска переходят в наступление. Покидая город, фашисты грабят курорт, вывозя уникальное медицинское оборудование, а затем взрывают железную дорогу. Казалось, восстановить здравницу невозможно, но уже через два месяца по новой железной дороге в Кисловодск вновь прибывают поезда с ранеными бойцами.

За время войны здесь поставили на ноги многие тысячи солдат и офицеров. Кисловодчане возвращали их в строй не жалея сил, не думая, что совершают подвиг. Помогали даже дети — кормили, писали письма, выступали в палатах с концертами. Пели «Катюшу», «Три танкиста», «Тёмную ночь», «Синий платочек». Мама петь не умела — она декламировала стихи — Блока, Есенина, Маяковского. Или, сидя в палате на маленькой скамеечке, читала вслух книжки. «Как закалялась сталь», «Графа Монте-Кристо», а может «Золотого теленка» Ильфа и Петрова — да не все ли равно?

Коммунистическая партия была великой и всемогущей. Бабушка это хорошо понимала, но при виде фашистских зверств страх за свою жизнь и жизнь маленькой дочки оказался сильнее, и она собственноручно сожгла свой партбилет.

— «Неизвестно что будет потом, а сейчас надо спасаться» — рассудила Галина.

В дни оккупации они с мамой более четырех месяцев прожили в погребе, вырытом в соседнем дворе. Погреб был сырой и тесный, без окошек и дверей — тусклый свет сочился лишь сквозь щели в дощатом потолке. Бабушка соорудила из деревяшек подобие кровати, сверху бросила матрас, на ящик в углу поставила керосиновую лампу, пару чашек — так и стали жить. Фенечка каждый день тайком носила еду и рассказывала новости, которых ждали с нетерпением — вдруг сегодня наши войска перешли в наступление и вот-вот освободят Кисловодск?

Когда в город вошла Красная армия, реабилитироваться Галине Илларионовне не удалось. Утраты партбилета ей не простили и руководства народным образованием не доверили, но поскольку учителей катастрофически не хватало, разрешили преподавать в младших классах.

В августе 44-го возвращается домой Володя.

На память дорогому папочке от жены, сына и дочери.

Папуля, мы ожидаем той счастливой минуты, когда сможем сфотографироваться все вместе с тобой.

Нина.

гор. Кисловодск

26.08.1944 года.

А эту фотографию дедушка привез с фронта — весточки из дома он бережно хранил всю войну.

На память моему милому и дорогому папочке от любящей дочери Нины Рожко. Дорогой папуся, твой похожурик днем и ночью помнит о тебе и ждет той счастливой минуты когда сможет обнять своего милого папочку! Крепко обнимаю и целую. Твоя любящая дочь Нина. Кисловодск 1944 г

В сентябре 1944 года Ниночке исполнилось семнадцать лет. Повестка из военкомата не заставила себя долго ждать — в конце войны даже таких молодых ребят призывали в армию.

Суровый сотрудник комиссариата с жалостью смотрел на хрупкую черноглазую девчушку: «Куда такой в действующую армию? Отправлю-ка этого «воина» на работу в госпиталь».

Санаторий-госпиталь «Крепость» находился рядом с городским парком и знаменитой Нарзанной галереей. Сюда и пришла Нина Рожко. Работы было хоть отбавляй — присматривать за больными, менять бинты, а то и уколы делать. Ниночка, только закончившая школу, медицинского образования не имела, поэтому ее назначили «сопровождающей». Ведь многих бойцов, которых врачи поставили на ноги, надо было провожать — кого до самого дома, кого — до вагона поезда.

Наступил 1945-й год. Война закончилась, но госпиталя продолжали работать. И тут с мамой произошло чудесное событие.

Если подумать, такие чудеса случаются со многими — судьба дает шанс каждому. Но мы не всегда их видим, хватаемся за них.

…Прокуренный вагон гремел на стыках, ветер задувал во все щели, но это не имело никакого значения — боец ехал домой! Парень жил совсем рядом — в Пятигорске. Проводив его до самого дома, Ниночка отправилась в обратный путь.

Соседкой в электричке оказалась приятная женщина довольно интеллигентного вида. По дороге она рассказала девушке о том, что сама из славного города Ленинграда, отдыхает в Пятигорском санатории, а в Кисловодске есть родственники, да как же их найти?

— Как зовут ваших родственников? — спросила Ниночка, и услышала свою фамилию! Думаю, это было одно их первых маминых «чудес».

Ниночка привела гостью домой. Встреча была радостной, женщины долго сидели за столом, и тетушка весь вечер уговаривала бабушку:

— Галина, отпусти девочку со мной в Ленинград, ей надо учиться дальше!

Бабушка не успела ничего ответить, как дочка возразила:

— Не могу я уезжать. Меня с завтрашнего дня переводят в библиотеку. Заведующая сказала: «Такие начитанные работники нужны именно здесь».

Тетушка улыбнулась:

— Ниночка, ты пока не понимаешь, что именно я тебе предлагаю!

Долго думали, и наконец, решили — Ниночка отправится в дорогу, но через месяц — другой.

Вскоре мама оказалась в Ленинграде и поступила в техникум парашютной промышленности.

…Недолго проработала Ниночка в военном санатории Кисловодска, но поклонников заимела — был даже один генерал.

Среди всех она отличала молодого лейтенантика — морского летчика Иван Алефиренко. Красивая черная форма с голубыми погонами и орденами на груди, вечерние прогулки, танцы в санаторном парке — все это было так романтично. Знакомство длилось недолго — Иван отправился в полк под Архангельск, Ниночка уехала в Ленинград. Осталось только писать письма, посылать редкие фотографии.

Крайний север — «чукчи» за выслеживанием белого медведя. Похожи Нина? — снимок правда плохой, но одного «чукчу» Вы должны здесь опознать.

08.10.47г. Нине Р. — миловидной южанке — от жителей NORDA — Ваня.

По невероятному стечению обстоятельств, в конце 47-го года Ивана перевели служить под Ленинград — в полк в селе Лебяжьем. Нина жила и училась рядом — в самом Ленинграде.

Необыкновенную историю их женитьбы слышала от кого-то из родных.

…Любовный роман был в самом разгаре — отец уже сделал предложение руки и сердца — мама соглашаться не спешила. Тогда ему пришлось применить военную хитрость: перегоняя в полк новый самолет, посадил его на военном аэродроме Минеральных Вод, доехал до Кисловодска — всего-то полчаса на электричке — явился к маме и сказал:

— Ниночка, ради тебя я нарушил все инструкции! Если любишь — спасай! Летим со мной, иначе — трибунал.

Лукавил ли? Может быть — вообще был он лихим парнем, склонным к здравому авантюризму — я, кажется, вся в него…

Что тут началось! Охи, ахи! Бабушка в слезы, а дочка собрала вещички и улетела с женишком.

…У женишка были пронзительные зеленые глаза, и он был очень красив — куда там генералам, ухаживавшим за дочкой в санатории! Характерец, конечно, тот еще — но с этим ничего не поделаешь — наследие войны. Попробуйте в двадцать с небольшим отбомбить «транспорт водоизмещением 12000 тонн» с поднебесной высоты Заполярья, а потом спокойно спать — вряд ли у вас это получится.

Регистрация брака происходила в 1947 году в Баумановском загсе Ленинграда. Звучал свадебный марш Мендельсона, оживленные пары стояли у входа. Ниночка, подойдя к двери в большой парадный зал с золочеными колоннами, вдруг развернулась и кинулась вниз по широкой лестнице. Иван — офицер при полном параде, бросился следом, догнал, повел обратно. Но и у стола регистраторши мама все сомневалась в правильности своего решения, видно чувствовала, какой трудный путь выбирает.

Я родилась через четыре года после войны, в селе Лебяжьем, в гарнизоне под Ленинградом, где был расположен военный аэродром морских летчиков. Отец в тот момент был в санатории — летчиков отправляли отдыхать, несмотря ни на какие семейные обстоятельства — даже скорое рождение ребенка. Ждали родители, естественно, мальчика, а родилась девочка. Так как имя было уже придумано, то мама и назвала меня Викторией.

Село Лебяжье, аэродром «Котлы», 1949 год.

Мама разделила с отцом все тяготы военной службы в гарнизонах морских летчиков на самом краю нашей огромной страны. Случалось, жила в общих бараках, отгородив «свой» закуток одной занавеской, знала все о ночных полетах и верных ведомых, горе от потери однополчан тоже было общим. Недостатка в деньгах не было, но это вряд ли компенсировало множество неудобств, присутствующих в нелегкой жизни военных.

Модные туфельки на высоких каблуках лежали в шкафу без дела — ходить в них по деревянным тротуарам гарнизона было невозможно.

Лебяжье. 19 октября 1949 г.

Мама со мной на руках стоит на том самом деревянном тротуаре, а за спиной домишки, в которых квартировались пилоты со своими семьями.

Гарнизон военно-морских летчиков…

Но не было на свете двух более разных людей.

Отец называл мамочку «аристократкой» — точнее придумать было нельзя — произнося эти слова по-разному — иногда ласково, иногда с досадой, но шли они от самого его сердца, это несомненно. И она действительно была аристократкой до мозга костей — печку топила ручками со свежим маникюром и всегда, даже дома, ходила в нарядных платьях — халатов никогда не носила.

Мама любила итальянскую музыку, замирала при звуках «Вернись в Сорренто» или «Санта Лючии», отцу же надо было что-нибудь попроще — «А ну-ка песню нам пропой веселый ветер…» — вот это в самый раз! Одно несомненно: они оба — и мама и отец были очень красивы — мама утонченной интеллигентной красотой и прирожденной грацией движений, отец — зелеными выразительными глазами, замашками «ведущего», и крестьянской основательностью во всем.

Родители ни в коем случае не были рядовыми обывателями, да простит мне читатель такое яркое слово. Отец прошел страшные годы войны в элитном полку морских летчиков, сумев своим мужеством и мастерством сохранить жизнь там, где пилотам было отмерено всего ничего — по две-три недели. Эта пора его жизни, его летная судьба, смею думать, сложилась удачно.

Мама же, в период «развитого строительства социализма» с большим увлечением планировала, возводила, а потом и руководила огромной трикотажной фабрикой — фабрикой «Восход» — но это много позже.

Затем в их жизни был военно-морской аэродром Кагул на прекрасном прибалтийском острове Эзеле. Здесь корабельные сосны упирались в самое небо, казалось, за их верхушки задевали облака. Моё раннее детство, о котором до сих пор что-то помню, прошло на этом уютном эстонском острове. Мама, как и все жены офицеров, не работала — воспитывала нас с сестрой.

Остров Эзель, 1950 г

Помнится, она была большой модницей — имела много красивых платьев и, конечно, шубу — этот обязательный атрибут офицерской жены. До сих пор помню — на ощупь — колючую отцовскую шинель и мягкую шубу мамы.

Именно здесь, на этом острове родители сделали своё первое крупное приобретение — автомобиль «Победу», с которой связана одна, довольно смешная история.

«Победу» — писк автомобильной промышленности нашей страны 50-х годов приобрели сразу, как только эта мысль пришла в голову. Автомобили в те годы разрешали покупать только по особым спискам, но отец, к тому времени уже бравый тридцатитрехлетний красавец — майор, ас-истребитель морской авиации, прошедший войну и имеющий ордена и медали, входил в этот список, а его оклад позволял делать и такие покупки.

И вот новенькая машина, сверкая на солнце, стояла под окнами офицерского общежития. Когда сослуживцы возвращались с полетов, они курили возле неё, проводя «разбор полетов», а заодно любовались и гладили теплые от солнца бока новенького чуда. Однако машина была еще не обкатана и поэтому капризничала — а может, просто водителю, впервые севшему за руль автомобиля, пока не хватало умения? Ведь надо же — с самолетом-истребителем отец управлялся лихо, был с ним, можно сказать, на «ты», а тут случались «непонятки» — Победа как бы слегка «взбрыкивала».

И вот, в один из свободных от полетов дней, они с верным другом и однополчанином Колей Мячиным посадили в машину жен и поехали кататься. Ехать особо было некуда — эстонский остров Эзель был небольшим, однако сам факт поездки на первой «гражданской» машине в военном гарнизоне радовал.

Иван сел за руль, рядом разместился Николай. Сзади восседали — именно так — «восседали» — две молоденькие разодетые девицы. Такие праздничные моменты в скучной аэродромной жизни жен летчиков происходили нечасто, и они собирались, как «вор на ярмарку» — то есть очень тщательно. Прически соответствовали последнему слову моды 50-х: «спереди пулемет, сзади авоська». Головки почему-то получились совершенно одинаковыми — туго завитые кудри торчали впереди устрашающе, сзади же были уложены в незаметную сеточку. Однако других причесок в тогдашней моде не было и ничего странного в этой одинаковости девчата не видели. Ребятам же такие нюансы были непонятны вообще — в модных «причах» они не разбирались.

Дамы восседали на заднем сидении гордо и торжественно, высоко держали головы и важно поглядывали по сторонам в небольшие оконца. Мягкая бархатная обивка кабины ласкала глаз и руку, неяркое прибалтийское солнце светило сквозь стекла машины — причин для грусти не было…

…Причин для грусти не было вообще — война закончилась, а вместе с ней закончились и те ужасы, которые непременно сопровождают все войны. На фронте ли в тылу ли — доставалось каждому. Но воспоминания эти ушли куда-то далеко, молодость брала свое. Жены были юными и жизнерадостными — с ними было легко и весело. Причиной этой жизнерадостности было еще и то, что денег мужья получали достаточно, а принадлежность к элитному классу летчиков, военно-морских — тем более, избавляла от множества неприятностей, творящихся в стране — от неприятностей, о существовании которых они даже не подозревали. Короче, никаких житейских проблем в их жизни не было.

…Только когда кто-то из пилотов не возвращался из полета… — но об этом нельзя было даже думать — такая была у летчиков примета…

С места тронулись резво. Прокатившись по дороге вдоль всего гарнизона, проехали сосновую рощу. Машина шла — как летела — легко и послушно. И только заехав на песчаную дорогу начала чихать, а потом заглохла.

— Приехали! — засмеялись девицы, не ведая, что ждет их впереди.

Иван покрутил какие-то ручки, машина тронулась с места, но метров через сто встала опять — говорю же вам — капризничали «оне».

— «Водила»! — ехидно сформулировала свою мысль Ирка.

— Ты бы, Ванечка, сперва ездить научился, а уж потом приличных женщин кататься приглашал! — жена Ниночка надула губки и отвернулась к окну.

Николай не обратил эти женские ехидства никакого внимания — он подавал советы — как в небе, в воздушном бою:

— Подсос включи, а теперь выжми педаль, — его знания в деле вождения автомобиля были еще меньше, чем у Ивана, но советы все же принимались.

У водителя, однако, ничего не получалось — машина стояла, как вкопанная. Друзья вылезли, покопались в моторе — капризная Победа завелась с пол-оборота. Как ни в чем не бывало, тронулась с места, но, проехав метров пятьдесят, заглохла опять.

— Да, «водила» у нас — ас — высший класс, что и говорить! — издевались дамы.

Так повторялось несколько раз.

— «Ас — высший класс»! — играли в «ладушки» девицы на заднем сидении.

В очередной раз, садясь в машину, Иван виновато глянул на девчат своими пронзительными зелеными глазами и сказал:

— Толкнуть надо бы — иначе стоять будем!

— Так вот Николай пусть и толкнет! — тут же нашлись дамочки.

— Э, нет, — Иван на мгновение задумался, отводя в сторону глаза, — он будет держать руль, а я — жать на педали.

Девицы сразу заподозрили в этих словах какой-то подвох, но какой именно — понять никак не могли. Они сидели в раздумьи: толкать машину офицерским женам было совершенно не к лицу, но не станешь же выжидать непонятно чего! Вздохнули, сняли новые модные туфельки на высоких каблуках и вылезли из машины. Уперевшись в багажник, стали безуспешно пытаться сдвинуть с места «застрявшую» «Победу». Иван же спокойно включил зажигание:

— Будут знать, как обзываться! — сказал он, и машина тут же тронулась с места…

Это произошло так неожиданно, что боевые подруги не удержались и шлепнулись в песок. Глядя вслед удаляющемуся авто, они ждали, что мужья вот-вот остановятся, но не тут-то было — выпустив легкое облачко дыма, Победа скрылась за поворотом.

— Меня, майора, боевого летчика, эта мамзель будет называть «водилой»? — смеясь, возмущался Иван, сидя за рулем ставшей послушной машины, — Да я фрицев в небе в войну на «раз-два» делал, а тут какие-то вертихвостки! — Николай, имевший на своем счету боевых вылетов и наград не меньше, чем у Ивана, поддакивал:

— Вот и пусть теперь чапают на своих двоих — до самого дома!

Оба они в свои тридцать с небольшим, уже повидали в жизни много чего — за их спинами была война. И любили они своих молоденьких жен без памяти — так, как могут любить только лихие летчики, проживающие свой каждый день, как последний — кто его знает, что случится завтра в полете! Они баловали и откармливали этих худышек после голодных военных лет как могли, но «водила» — это уже слишком! Ехидных девиц надо немного проучить — дружно решили пилоты.

…Подруги поднялись с земли, отряхнули песок, налипший на новых платьях, и только тут до них дошел весь размах мужского коварства! Посмотрев друг на друга, скорчили рожицы, и — делать нечего — двинулись домой. Босиком, как вы понимаете — туфли уехали вместе с машиной. А дом был «почти рядом» — всего часа два ходьбы.

— Паразиты, ну паразиты! — причитали босые офицерские жены, увязая ногами в песке. За деревьями садилось неяркое солнце, кололась противная трава, росшая вдоль лесной дороги — прямо зла не хватало на своих коварных мужей и все это безобразие!

Однако за первым же поворотом, в прозрачном сосновом лесочке, они увидели беглецов — веселые парни, небрежно облокотясь на капот, курили свои папироски «Беломорканал».

— Мы не будем больше ехидничать, — честно пообещали жены.

— «Так мы вам и поверили», — подумали автомобилисты, однако смилостивились, посадили девчат в машину и поехали домой.

…Фильдеперсовые новенькие чулочки, надетые по такому случаю, были порваны в клочья, и их пришлось выбросить. Впрочем, мужские носки тоже не стирались, а вовсе выбрасывались по мере их загрязнения — у жен морских летчиков были свои привычки…

Таллинн, 1952 год.

Потом в Риге, в академии ВВС отец повышал квалификацию морского летчика. Нас поселили в центре города, в офицерском общежитии — в квартире большого старинного каменного дома, в комнате с высокими потолками и общей кухней. Отец с утра уходил на занятия, а мы с мамой отправлялись гулять по Риге. Частенько заходили и в кондитерскую, где продавали марципаны — небольшие разноцветные фигурки зверюшек вкусноты необыкновенной. Садились за столик, официант-латыш приносил маме кофе, а мне — тарелочку с марципанами. До сих пор помню их неповторимый вкус!

Но вот курс обучения закончился, мы вернулись в летный полк на остров Эзель и служба отца продолжилась.

Выслуга лет морским летчикам шла в военные годы год за три, а в мирные — год за два. Поэтому в 1955м году, в возрасте 35 лет, отец смог уйти в отставку.

Семья собрала свои нехитрые пожитки и отправилась в путь. Единственным крупным приобретением была новенькая «Победа» — все остальное вместилось в нескольких чемоданах.

С острова Эзеля, где в военном гарнизоне прослужили около пяти лет, плыли на материк, в гражданскую жизнь, на пароме. Огромный паром вез большое количество машин, в том числе и нашу «Победу», его качало, я боялась, что мы утонем, и плакала, а мама смеялась.

Они все счастливо смеялись — компания уволенных в запас офицеров и их семей. А почему бы и нет — ведь было так здорово: военная жизнь закончилась, все, как говорят военные, в полном здравии, у мужчин очень неплохие по тем временам звания.

Отец — майор с приличной пенсией и особым предметом гордости — автомобилем, которых тогда было совсем мало. Всем казалось, что впереди — новая прекрасная жизнь…

… Откуда им было знать, что холодное Баренцево море и бесконечная северная зима для отца навсегда канули в Лету, его звездный час уже пробил, и назывался он «Великая Отечественная война». А мамина огромная трикотажная фабрика «Восход» с множеством красивейших изделий, чудесным ковровым цехом и очаровательной мягкой игрушкой была еще далеко-далеко впереди…

Наконец приехали на родину отца — в город Ставрополь. Он сразу пошел в военкомат — решать вопрос с жильем.

— Заселяются две новые пятиэтажки — возле биофабрики или у верхнего рынка — выбирай. По составу семьи получишь трехкомнатную квартиру, — предложил военком.

— Нет, хочу строиться — чтобы был собственный дом и сад. Давно обещал жене — она станет хозяйкой большого дома, а девочки будут рвать яблоки со своего дерева!

Ему дали участок земли — соток пять, недалеко от центра — на улице Лермонтова, в переулке Ушинского. Этот был как бы «офицерский» переулок — почти каждый дом здесь возводил отставник.

Я помню, как мы с мамой в первый раз пришли посмотреть на наш участок, принесли с собой несколько луковиц нарциссов, посадили. А чернозем в Ставрополе — ветку воткнешь — зацветет весной, так что нарциссы выросли знатные!

Дом строили года три. Мамин брат дядя Володя — как и дедушка, электрик — приезжал из соседнего города Кисловодска делать проводку, бригаду штукатуров нанимали, шифер на крыше тоже укладывали специалисты. Наконец мы всей семьей поселились в полуподвале, заканчивая отделку второго этажа.

1958 год. С мамой и отцом на лавочке у дома.

…В тот день на дворе была поздняя осень — листва с деревьев давно облетела, за окном сыпал мелкий дождик. Мы с сестрой скучали в тесном полуподвале недостроенного дома. Мама, уходя наверх белить потолок в большой комнате, с собой не взяла:

— Маленьким девочкам там делать нечего — сыро, грязно, играйте здесь. Мы поиграли в куклы, полистали книжку, а потом сестричка заныла:

— Хочу гулять, хочу-хочу! — и я решилась. Нацепив пальтишки с шапочками и осенние ботики, вышли за дверь, перед которой в неглубокой яме стоял огородный инвентарь — лопаты, грабли, острый топор и что-то еще. Поднялись во двор — там пусто и скучно и тут, взглянув наверх, увидели строительный трап, тянувшийся к приоткрытой двери на второй этаж. А там, взгромоздившись на деревянные «козлы», возила щеткой по потолку мама.

— Пошли? — спросила я.

— Пошли! — обрадовалась сестра.

И забыв про строгий запрет, мы стали карабкаться по шаткому трапу. Я толкала сестренку перед собой и на четвереньках — скользко же! — лезла следом.

Первой поскользнулась сестра — ботики поехали назад по мокрым доскам, я попыталась схватить ее за шиворот, но не смогла! Мы полетели вниз и приземлились в аккурат в ту яму — вверх ногами. Первое что увидела, открыв глаза, была лопата — такая старая лопата с грязной ручкой — дальше грабли и топор — и все это было в пяти сантиметрах от моего носа.

А мама, увидев мелькнувшие пальтишки, уже бежала сверху — по одной вытаскивала нас из ямы, обнимала, и почему-то плакала. Потом повела в комнату, раздела, стала поить чаем, приговаривая:

— Какое счастье, ведь на пять сантиметров правее, и… — не знаете, что означало это «и…»?

К весне отделка дома закончилась — и вот готов второй этаж, куда мы и перебрались. Четыре просторные комнаты, коридор, веранда — было, где развернуться детям!

Во дворе посадили деревья, клубнику-малину — живите и радуйтесь!

1957 год, Ставрополь, озеро Сенгилеевское.

Наша «Победа», рядом тетя Надя, я, мама, отец, дедушка Емельян.

***

Иногда заболит-защемит сердце и захочется еще раз окунуться в омут белой сирени, процокать каблучками по родному переулку, где из-за цветущих деревьев не видно домов. К вечеру услышать щелканье соловья и крикнуть подружке через забор:

— Лорка, собирайся скорее, курсанты — «летуны» на подходе! — это была моя, и только моя неповторимая юность…

Неправильно говорят, что не надо возвращаться в прежние места. Возвращайтесь, обязательно возвращайтесь! Чтобы отпустила ноющая боль, и не знобило сердце, чтобы утихла тоска, и не звало прошлое.

Раньше казалось, что дом, в котором выросла, большой и красивый — в 1985-м году он уже таким не казался. А в переулке, вдоль прохода — полуразвалившийся «дувал» из огромных каменных валунов, мимо которого до сих пор ходят некоторые из моих подруг, и сосед тащится «на работу» к магазину — продавать «вразвес» сигареты с лотка…

По этой дороге ходила в школу я,

а по этой — мои дети, но это так, для сравнения…

Там где я росла, не было ни дорог с машинами, ни заводов с дымными трубами. Зимой каталась на санках со снежных гор, принося домой полные валенки снега и звенящие заледенелые варежки, а весной, набив карманы желтой черешней с деревца у калитки, устраивалась на лавочке, зачитываясь новым романом. Наверное, это была «Джейн Эйр» или «Женщина в белом».

Мама частенько говорила:

— Ты не читала «Сагу о Форсайтах» Голсуорси? И «Финансиста» Драйзера тоже? Да ты у меня, оказывается, совсем ничего не читала!

Срочно разыскав в библиотеке эту самую «Сагу» я забиралась на старую вишню и, устроившись на ее толстых ветвях, уходила с головой в книгу, срывая вишенки прямо в рот.

Еще одна песня души — орехи. Мы с трудом залазили на огромные деревья и набивали полные карманы еще не поспевшими плодами. Потом разбивали их камнем, вытаскивая мягкую середину — руки и губы сразу становились черными и долго не отмывались.

А в скворечнике каждую весну селились одни и те же скворцы. Скворчиха была небольшая, серенькая, скворец же покрупней, иссиня-черный, в мелкую светлую крапинку, и очень талантливый. Умел подражать скрипу двери и даже мяуканью кота Михели, чем приводил в замешательство бабушку Феню. Сидя на лавочке у дома, она зря смотрела на дверь, мол, кто это выходит во двор? Или подзывала кота: — Кис — кис-кис, — а кота-то и близко не было!

Потом мне купили пианино и отправили в музыкальную школу, но мучения длились года два, не больше. Все эти гаммы и трезвучия, диезы и бемоли наводили тоску, не нравилась даже знаменитая Бетховенская «К Элизе» — я сачковала, как могла. Наконец у мамы лопнуло терпение, и она позволила оставить эти бесполезные, как мне тогда казалось, занятия.

Подружек было множество и сначала мне казалось — все они хорошие, но потом приходило понимание — все люди разные…

Рассказ про двойку.

Две маленькие девочки шли из школы.

Нет, не так — мы с Наташкой шли домой. Нам было по десять лет, мы учились в одном классе и жили по-соседству.

Прекрасное весеннее настроение очень портила двойка — жирная конкретная двойка, тетрадка с которой лежала в моём портфеле.

Наша учительница не была злюкой, просто за мои «художества» ничего другого поставить было нельзя — это понимала даже я сама. Однако нести домой двойку совсем не хотелось — чем ближе к дому, тем медленнее передвигались ноги. Наконец мы уселись под кустом сирени и задумались над моей печальной судьбой — что же делать? Честно говоря, сама я не видела никакого выхода, а подруга еще и подлила масла в огонь:

— Викочка, ты что же, хочешь расстроить маму?

— Нет, конечно, но что поделаешь?

— Давай её исправим — ну на тройку хотя бы! — это была отличная, а самое главное, свежая мысль!

Мы достали злополучную тетрадку и склонились над ней. Миссия исправления была невыполнима — вы не пробовали исправить двойку на трояк? Вот и у нас ничего не получалось, хотя мысль о том, что нести такую тетрадку домой нельзя, уже конкретно сидела в моей голове.

Мы ещё немного подумали, и Наташка нашла выход — надо просто вырвать лист!

Эта идея некоторое время отлеживалась в моем сознании, но подруга настояла, и я (отметьте, именно я сама) вырвала лист, вытащив другую его половинку так, что бы ни осталось и следа. Результаты трудов порадовали, и я облегченно улыбнулась — жизнь опять была прекрасной — вокруг пели птички, цвела сирень, на небе не было одного облачка.

Долговязая подруга великодушно предложила:

— Давай спрячу этот листок в свой портфель, а то еще кто-нибудь найдет и отнесет твоей маме, — припугнула она.

Я согласилась — в голове наивной третьеклассницы еще не было мыслей о том, что мир не так хорош, как кажется, и что на свете есть элементарная человеческая подлость, которая иногда таится совсем рядом и прикрывается добродетелью.

Конец ознакомительного фрагмента.