Вернуться

Вера Чубченко, 2023

Композитор Антуан Делилль не хочет жить после того, как вся его семья погибла. Он заглушает боль алкоголем и не может больше писать музыку. Кажется, что все идет под откос. Но однажды ему встречается девушка, живущая по соседству. Антуан не может найти в себе силы, чтобы просто быть приветливым с ней. Получится у них найти общий язык? И сможет ли Антуан вернуть любовь к жизни и творчеству?#Франция #любовь #творческий_кризис #книги_о_музыкантах #современная проза #современные_любовные_романы

Глава 2

— Папа, я спрячусь, а ты ищи меня, — губы Матье растянулись в озорной улыбке, светлые волосы метнулись за ним к темному прямоугольнику двери.

Антуан скатился с кровати, пошлепал босыми ногами по холодному полу, заглядывая в каждую комнату, в каждый угол и шкаф и крича «Матье!».

Ненадежный пол качался под его шагами. Рука судорожно вцепилась в перила. Тело плохо его слушалось. Когда удалось шаг за шагом преодолеть лестницу, на негнущихся ногах спуститься на первый этаж, он понял, что это совсем другой дом. Дом, в котором никогда не было и не будет Матье.

Антуан рухнул на диван в гостиной и закрыл лицо руками. Сознание сыграло с ним дурную шутку.

Прошел почти год, а все продолжало быть слишком осязаемым для бесплотности. Иногда ему казалось, что он снова чувствует «Черный опиум» Ива Сен-Лорана — запах Селин, немного кофейный, немного ванильный с восточными нотками.

Соседка права. Под воздействием алкоголя он теряет свою личность. Бесконечное число дней, потраченных на лежание перед телевизором. Глаза смотрели в одну точку, а на экране менялись картинки. Позже невозможно было вспомнить ни одного из просмотренных фильмов.

Через стену разума просочились воспоминания о том дне, когда он в последний раз видел свою семью.

Гулкие шаги эхом отзывались в старой церкви. Тихий голос священника бубнил молитвы. Антуан, оглушенный двойной утратой, недвижно стоял у изножья гробов.

На похороны приехала большая семья Селин: мать, сестры с мужьями и детьми, дальние родственники. Молодые женщины поддерживали мать, вокруг суетился давний поклонник мадам Баррэ. Почему из страшного часто запоминаются совершенно непостижимые детали? Антуан, забыв почти все, кроме невыразимого горя, запомнил этого суетливого мужчину в больших очках, страдающего косоглазием. Антуан поддерживал дружелюбные отношения с семьей Селин, но общее горе не сплотило их. Семейство Баррэ держалось вместе, как стая. Они поочередно выразили соболезнования, обняли Антуана, но после этого отошли на прежнее расстояние, словно их горе не было его горем. Словно они обвиняли его в том, что Селин и Матье погибли, а он нет. В том, что он записывал саундтрек к новому фильму своего приятеля в Париже в тот злополучный день. Тело взрезала нестерпимая боль. Оно качнулось в сторону, и только усилием воли ему удалось устоять.

Его родителей не было. После известия о гибели невестки и внука у отца случился гипертонический криз, опасались инсульта. Мать осталась ухаживать за отцом. Никто не винил ее за это. Помогать нужно живым.

После службы Антуан не перекинулся и словом со священником. Сказать было нечего, да и желания общаться он не испытывал.

После гибели Селин и Матье на пожаре в их доме под Ниццей Антуан переехал к родителям в Марсель. Неприятно было чувствовать себя предметом пересудов и жалости окружающих людей.

Старики тяжело переживали смерть единственного внука и невестки, но старались не показывать вида. В разговорах тщательно избегали тем, связанных с покойными. Часто говорили о детстве Антуана, о его работе, об их проблемах со здоровьем, врачах, эффективности тех или иных лекарств. Временами на их глаза наворачивались слезы, но они продолжали улыбаться. Антуан выдержал у них только неделю. Сейчас он особенно нуждался в душевном тепле, объятиях дорогих людей, но родители сохраняли привычную внешнюю сдержанность. Трапезы проходили размеренно и чинно.

Громкий уличный шум врывался в окно, захлестывал лежащего на кровати Антуана. Мир не подозревал о его существовании и продолжал жить дальше — сверкающий на солнце утренней росой, радостный и взволнованный. В этом было что-то жестокое и бесчеловечное. Антуана накрывало ощущение собственной чужеродности. Несколько дней подряд он смотрел, как на лице неба постепенно меркнут краски, превращая день в ночь.

В доме по соседству обитало счастливое семейство с двумя ребятишками: мальчиком — ровесником его Матье и маленькой темноволосой девочкой возрастом чуть больше года. Мальчишка катался на синем велосипеде и громко звал отца или мать посмотреть на его успехи, отчего Антуан всякий раз вздрагивал. Звонкий голосок малыша, требовательный и настойчивый, напоминал сына. В саду или возле раскрытых окон спрятаться от их счастья было невозможно.

Мать уговаривала девчушку:

— Ну же, милая, скушай еще ложечку! Одну за маму, одну за папу, одну за Фернана.

Или умилялась:

— Ну, кто это у нас испачкал яблочным пюре такую сладкую щечку?

Их беспечное счастье казалось невыносимым.

Через восемь дней после приезда Антуан засобирался от родителей. Но куда? Другого жилья, кроме дома в Ницце, пострадавшего во время пожара, и коттеджа родителей у него не имелось. И Антуан не знал, где и как он начнет жить дальше. «Дальше» — это непонятное слово. Разве может быть что-то «после» Селин? Что может быть «дальше» его Матье?

Томительное ощущение бессилия. Бессилия перед жизнью. Три последующих месяца Антуан колесил по Франции, останавливался в отелях на несколько дней и следовал дальше, нигде не находя себе приюта и успокоения. Его мучили приступы головных болей, болей в суставах, что врачи называли психосоматикой. «Воспоминания — это безысходность, которую мы постоянно переживаем» — пел по радио мужской голос. Путешествие разрушало сценографию жизни. Невозможность лукавить, укрываясь за рутинностью будней, высвечивала муки одиночества. Вдали от всяких опор, будь то привычные люди, места или предметы на поверхность поднималось все самое сокровенное и скрытое не только от посторонних глаз, но зачастую и от самого себя.

Ницца, Марсель, Сет — города на побережье, которые он так сильно любил прежде, теперь не вызывали теплых чувств.

Он слышал шуршание велосипеда Матье по Английской набережной Ниццы. Пальмы приветливо махали им листьями-веерами. По всему белому городу разноцветными пятнами алели и розовели олеандры, свешивались малиновые кисти цветов бугенвиллии, покачивались голубые соцветия неизвестного ему кустарника. Над головой висели чайки, на несколько мгновений замирали в воздухе, как воздушные змеи, а потом продолжали свой полет. Втроем они гуляли по галечному пляжу от аэропорта до отеля Негреско⁴, наблюдая, как вода постепенно окрашивается из белого цвета по кромке прибоя в лазурный. Антуан учил Матье плавать, а неподалеку Селин в черном купальнике балансировала на группе огромных камней. Она всегда любила опасность, его Селин. А у него перехватывало дух от мысли, что она не сможет удержать равновесие. Антуан разрывался от необходимости приглядывать за сыном и желания быть рядом с Селин, подстраховать от возможного падения внизу, со стороны моря, где волны приветливо обнимали желтоватые громады камней. Вечерами, когда полуденный зной чуть спадал, они сидели на принесенном покрывале, жевали шоколад и сухое печенье и временами обнаруживали на черной воде блики огней вылетающих самолетов. Матье подскакивал и бежал вдоль берега, пытаясь догнать ускользающее пятно света.

В дне сегодняшнем взгляд цепляло иное. На пляжах под ногами там и тут попадались бурые комья полусгнивших водорослей, такие же неприятные и бесформенные, как его полусгнившая жизнь. Его несчастье подсвечивалось солнечными лучами. Даже в хороший день, когда горе чуть ослабляло свой поводок, и Антуан разглядывал морскую пену, омывающую береговую гальку, внезапно налетала грусть. Рокот моря напоминал плач. Средиземное море проливало слезы. Десятки, сотни мигрантов из Африки умирали при крушениях утлых рыболовецких суденышек, потому что пытались пересечь границу. Границу старой и новой жизни. Малахитовые волны скрывали печальную реальность. Смерти, всюду смерти…Антуан тоже чувствовал себя мигрантом. Только в отличие от них он не надеялся на лучшую жизнь.

Антуан родился и вырос в Марселе, вдыхая запахи свежей рыбы, горячего хлеба и лавандового мыла, поэтому с полным на то основанием считал себя южанином.

Когда его доходы композитора позволили, он приобрел для своей семьи двухэтажный дом под Ниццей. Дом, который по весне утопал в сиреневых гроздьях глицинии. Дом, где они были счастливы. Дом, ставший могилой для Селин и Матье. Сейчас его предстояло продать с большими убытками. Кто захочет в нем жить после пожара и гибели людей?

В конце августа он приземлился в Лионе. В одном из множества почти одинаковых городов его бесцельного путешествия. Печальное солнце клонилось к линии горизонта. Выходя из терминала аэропорта Лион-Сент-Экзюпери, Антуан подумал, что это знак. Его нельзя было назвать религиозным человеком, хотя в существование Бога, святых и высших сил он верил, так же как верил и в приметы, и в сны. Подобное противоречие нисколько его не смущало. Антуан всегда задавал себе экзистенциальные вопросы, на которые почти не существует ответов. Жизнь показывала знаки, нужно было их увидеть или услышать. В этот раз Сент-Экзюпери, в честь которого назвали Антуана, подмигнул ему с далеких небес. «Ту-тух-тух» — подпрыгивало сердце, Делилль сказал вслух: «Да-да, я услышал». Девушка, размахивающая зеленой сумочкой на пару шагов впереди Антуана, с улыбкой повернулась. Ей показалось, что симпатичный незнакомец обратился к ней. И тогда Антуан осознал, что произнес слова вслух.

Решение обосноваться в Лионе далось легко. Город покорил его своим разнообразием. Разноцветная мозаика несовместимых частей делала его похожим на общество, похожим на музыку, в которой прослеживалась смесь ритмов Северной Европы и Латинской Америки.

Расположенный в центре города отель «Шарлемань» приютил бездомного путника на неопределенное время. Следующей задачей было подыскать дом. Неожиданно возникла проблема, которая через пару недель начала казаться нерешаемой. Антуану ничего не нравилось. Дома на фотографиях и воочию выглядели чужими. Возникшее отвращение от картинки не исчезало при просмотре на месте. Острое ощущение чужеродности бесконечных построек угнетало. Антуан не припоминал, чтобы когда-то чувствовал подобное. Агенты по недвижимости злились, негодовали, спрашивали, закатывая глаза, что ему еще нужно. Он не мог назвать ничего определенного, потому что сам не знал, чего ищет. Не могло быть и речи о возвращении в тот уютный дом, который они создавали с Селин своими руками на протяжении нескольких лет. Но в Лионе обязательно должен найтись дом, который ему понравится! Через месяц бесплодных поисков такой дом появился на сайте объявлений. Антуан нашел то, что искал. Невысокий светлый дом с синими рамами окон и синей окантовкой двустворчатой стеклянной двери, с такими же синими диваном, креслами и столом во дворе перед домом. Фотографии обещали мансардный второй этаж с тремя спальнями, просторную гостиную на первом этаже, кухню с темно-серым гарнитуром и четырьмя стульями вокруг белого стола.

Не раздумывая более ни секунды, он набрал номер агента и уже через пару дней внес задаток. Семейство Фурье перебиралось в Париж. Большая часть мебели оставалась в распоряжении Антуана, что оказалось очень кстати. Мебель излучала свежесть, хозяева сетовали, что только в декабре завершили в доме капитальный ремонт и совершенно не планировали переезжать. А в прошлом месяце, к неописуемой радости всего семейства, мсье Фурье повысили, и теперь он будет большим и важным человеком в головном офисе банка в Париже, поэтому мадам Фурье и их крошки отбывают вместе с ним.

Антуан переехал в новое жилище с одним чемоданом. Через пару недель пришлось наведаться к родителям и забрать книги и картины, которые сохранились. Они предложили выбрать несколько предметов интерьера из их дома на его вкус. «Так тебе будет легче освоиться на новом месте», — убеждала мать. Антуан замечал эту странность: бывая в других городах, ценишь телефон, плеер, те вещи, которые находятся с тобой или лежат в чемодане. То, что связывает с обычной жизнью. У Антуана их осталось не очень много. Однако в родительском доме сохранилась часть фотографий, книг, жесткие диски с его музыкой и файлами с компьютера. Так, уцелели исходники практически всех фотографий, статьи Селин и еще много памятной и важной информации. У родителей он взял немного: пару ламп из витражного стекла, диванные подушки с наволочками ручной работы, отцовские часы.

Требовалось освоиться в новой жизни, но Антуан не чувствовал сил на это. Он закончил пить транквилизаторы и перешел на спиртное в попытках присмирить боль, которая стучала в его теле изнутри, как заключенный по стенам своей тюрьмы.

Зачем он будет жить дальше, чем займется — Антуан не знал. Он не делал попытки втиснуться во внешний мир: не знакомился с соседями, булочниками и парикмахерами. И даже сейчас, спустя полгода, вряд ли бы вспомнил лица кого-то из них. Разве что двух пожилых женщин, которые неспешно прогуливались по улице, непременно здоровались с ним и встречались по пути чаще других. У одной из них, кажется, была собака. Да, точно. Рыжий песик, похожий на спаниеля.

Попытки написать музыку заканчивались свежей порцией головной боли. В голове царила беззвучная пустота, в теле жила боль, которая не находила выхода.

Музыка не приходила. Музыка оставила его. Такого долгого перерыва у Антуана не было с пятнадцати лет. Новые произведения создавались не каждый день, но обычно промежутки между сочинениями не продолжались более двух месяцев. До этого срока и даже месяц после, учитывая обстоятельства, Антуан не волновался. Но после трех месяцев простоя его охватила паника.

Дождь, нескончаемый дождь разбивался о крышу, дребезжал по окнам, стучался в двери. Осень продолжалась вечно. Однозвучные дни полынного цвета и горечи сменялись тяжелыми ночами, бессонными или наполненными кошмарами. Зима обернулась ветрами, которые холодили шею, пронизывали до костей. Антуан спасался алкоголем. Виски и абсент, текила и ром — все было на один вкус. И вино «Шас-Сплин» не прогоняло тоску⁵.

Волосы отросли и падали на лицо. Антуан с трудом находил силы бриться по утрам. Но щетина в зеркале на усталом и отекшем лице вызывала чувство презрительной гадливости по отношению к себе. Небритость для Антуана определялась как низшая точка падения, из которой не последует возврата. Надеялся ли он на возвращение к нормальной жизни? В самом сокровенном уголке души теплилась вера в то, что боль имеет конечную точку. И она не совпадет с конечной точкой его жизни. Но чаще к нему приходили тревожные мысли о будущем, которое представлялось исключительно в черных красках. Ему почти сорок лет. А кажется, что все сто.

Никогда до того он не жил один так долго. Из дома родителей переселился в студенческое общежитие, где делил комнату с Пьером, веселым и благодушным парнем из Нормандии. После университета они еще какое-то время вместе снимали квартиру, пока Антуан не сделал предложение Селин.

Теперь же никто не таскал продукты из холодильника, не стремился получить лучший кусочек. Как следствие, у него почти пропал аппетит. Приготовление пищи вызывало отвращение, тело поддерживалось только консервами или полуфабрикатами. И возвращения домой не радовали, потому что вечером никто не зажигал свет. Никто его не ждал.

Особенно часто он вспоминал ночник в виде собаки в комнате сына. Когда дочитывалась очередная сказка и гасла лампа, а Матье уже спал, заложив ручку под голову, ночник источал мягкий приглушенный свет. И Антуан мог еще час сидеть так, любуясь спящим ребенком. А иногда и сам засыпал в кресле.

Одиночество никогда не настигало Антуана, не разъедало его, как сейчас. Парадоксально, что в это время из его жизни исчезли почти все люди. Друзья звонили в первые пару недель после трагедии, выражая соболезнования, говоря дежурные слова утешения. Несколько человек приехали на похороны, но он смутно помнил тот день, все слилось в одно бесконечное черное пятно, и два гроба рядом. Спустя месяц ему позвонили два друга из тех, кого он считал наиболее близкими, узнать, как он себя чувствует. И однажды звонил его агент, спрашивая, когда он планирует вернуться к работе. Он ответил, что нуждается в отдыхе. Через пару месяцев звонить перестали.

***

Бланш с тяжелым бумажным пакетом из «Карфура⁶» уже подняла руку, чтобы постучаться в синюю дверь Антуана, но заметила крошечную щелку. Под нажимом дверь отворилась.

Она проскользнула в гостиную. Почти идеальный порядок нарушался только открытой деревянной шкатулкой на журнальном столике, из которой выглядывали чуть пожелтевшие листы сложенной вчетверо бумаги.

— Антуан! — громче крикнула Бланш.

За ее спиной послышались быстрые шаги. Бланш неловко повернулась, пакет дернулся и вылетел из ее рук, с глухим стуком ударившись о стол и шкатулку. Стеклянная бутылка с яблочным соком разбилась, и сквозь обрывки пакета на содержимое шкатулки потек золотистый сок.

В один прыжок Антуан преодолел расстояние, отделявшее его от стола, и вцепился в шкатулку.

Он схватил верхние наиболее поврежденные бумажки и стал вытирать их о свою футболку.

— Дерьмо! Чертова девчонка! — слова, вырывающиеся из его горла, более походили на гортанный рык.

Антуан раскинул на бумаге несколько поврежденных листов, на которых просвечивали чернила, и обернулся к Бланш. Он двинулся в ее сторону, широко расставив ноги и угрожающе выставив руку. Под кожей соседа надулись мышцы и жилы.

В одно движение он схватил журнальный столик и швырнул его в сторону. С тяжелым стуком стол ударился о паркет. На полу неопрятными кусками валялись смятые продукты.

Бланш задрожала. Сейчас он ее убьет!

Но вспышка ярости подходила к концу.

Хозяин рявкнул: «Убирайтесь и не показывайтесь мне больше на глаза!». Бланш сочла за благо поспешно ретироваться. До самой двери спина холодела, ожидая того, что он и в нее запустит чем-нибудь тяжелым. Но обошлось.

Антуан вернулся к желтоватым прямоугольникам, брошенным на диване и к остальным, которые остались в шкатулке, любовно их разглаживая. Американские марки и штемпели, немного вытянутый вверх, но такой милый почерк. «Боже, я чуть не потерял все это навсегда! Как меня достала эта девчонка!»

«Он больной! Совершенно больной! Чуть меня не убил из-за каких-то бумажек! Если бы я испортила его телефон — другое дело, за телефон многие способны убить. Но бумажки? Что в них такого?» — Бланш трясло. Она думала, что больше никогда и на километр не приблизится к этому психу.

Примечания

4

Негреско — знаменитый отель в стиле неоклассицизма на Английской набережной в Ницце, символ Лазурного Берега.

5

Вино « Шато Шас-Сплин» — по легенде название родилось благодаря лорду Байрону, который на отдыхе заметил, что местные вина способны «изгонять хандру» («chasser le spleen»)

6

Карфур — сеть французских супермарекетов.