Театр кукол

Вера Саровская (2024)

В канун Нового года Артем возвращается домой, чтобы наладить отношения с родителями. Вскоре он замечает неладное: ночь не сменяется днем, а в родном городке не осталось ни одного человека. Ни одного, за исключением желтоглазого мальчика, который поселился в доме культуры с деревянными куклами.

Глава

III

Маяк

На следующий день, а, быть может, и в тот же я всё же решился прогуляться к вокзалу. Поезд уже поджидал меня, но я шагал спокойно, без всякой спешки, ведь наверняка знал, что он никуда он не денется.

Я чувствовал, что понемногу свыкаюсь с новой реальностью, и у того был явный признак. Явный настолько, что лучше не сыскать. И заключается он вот в чём: я не смирился с бедственным положением, просто бедственное положение вдруг перестало быть таковым.

Мне было комфортно, ведь всё вокруг стало понятным. Во всяком случае на интуитивном уровне. Я смотрел на распахнутые двери вагона без всякой надежды. Поезд буквально превратился в часть здешнего ландшафта, в нечто такое, на что не принято обращать особого внимания. Но это продлилось недолго.

В проёме показалась девушка, подумалось — проводница. Она натянула шапку, опустила лестницу и резво спустилась вниз. Следом из всё того же ниоткуда появился маленький старичок в чёрном балахоне. Он передал девушке саквояж и палочку для ходьбы, а сам взялся дряхлой ручонкой за перила и нерасторопно сошёл на перрон. Проводница поклонилась низко, едва ли не в пол, и тут же заскочила в вагон. Старичок же кивнул ей вслед и принялся со всех сторон разглядывать облупленный фонарь с перегоревшей лампой. Вдоволь насмотревшись, он осуждающе покачал головой и посеменил в мою сторону.

Я захотел спрятаться, но где там укроешься на этом пустыре. Сел на одну из лавочек и отвернул от старика голову. Думал, что раз я не вижу его, то и он меня не увидит. И, на удивление, эта детская околосолиптистская ерунда сработала. Ничего не подозревающий старик вошёл в город, и я последовал за ним, разумеется, сохраняя дистанцию. Я едва ли не крался, и со стороны наверняка выглядел идиотично, однако в полном безлюдье, как я давно заприметил, были свои плюсы.

Мне показалось, что он толком и не знает, куда идёт, ведь шаг его был совсем уж прогулочным. Да и сам незнакомец выглядел как беззаботный турист, что решил полюбоваться звёздным амурским небом. Но спустя метров двадцать эта иллюзия растворилась, ведь старик юркнул с дороги и чуть поживее пошагал прямо к церкви. Он перекрестился, достал из саквояжа ключ, отпер увесистый чёрный замок и вошёл внутрь.

В церкви одна за одной загорелись свечи. Мне стало не по себе, ведь я тут же нафантазировал, как вся видимая и невидимая нечисть, что скрывается в тёмных переулках, сбредается на огни. Но тёплое свечение пламени успокоило меня, деревянная церквушка вдруг стала маяком, призывающим к себе заблудшие души. Я и был такой душой, потому, ни мгновения не размышляя, вошёл вслед за ним.

Дверь отомкнулась бесшумно, я шагнул за порог и, как мне казалось, остался незамеченным. Наконец, удалось разглядеть незнакомца. Длинноволосый седобородый старец был одет не в подрясник и не в рясу. Ветхое костлявое тело покрывала власяница. Старая, старая, как мир, власяница.

Он быстро переставлял всяческую церковную утварь с одного места на другое. В его движениях совсем не было суеты, будто он точно знал, где чему должно стоять. Меня это насторожило, ведь он вёл себя совсем как дома, хотя наверняка был здесь впервые. Я спросил:

— Кто вы?

Тишина прервалась неожиданно и, как оказалось, совсем неуместно. Старец замер, бросил в мою сторону равнодушный взгляд и вмиг вернулся к прежним делам. За это мгновение я успел пожалеть о глупой затее, пожалуй, сотню раз, а может и того больше.

Тем временем он взял большую бутылку и стал переливать воду в железный таз. Худые руки тряслись, вода то и дело проливалась на пол, а я так и оставался на месте как вкопанный. Не сказать, что ситуация сложилась совсем уж неловкая, но правда в том, что я совсем не понимал, чего же дальше делать. Выйти на улицу — полнейшая глупость. Встретить единственного человека в городе и тут же смыться — нет уж. Но и повторить вопрос было выше моих сил. Всё ведь он слышал…

Такая вот пустяковина вогнала меня в ступор. И я настолько погрузился в размышления, что даже не заметил, как он уже оказался в шаге от меня. В руке его была влажная тряпка.

— Помоги-ка пыль протереть…

Можно было ожидать чего угодно, но только не этого. Однако просьба нисколько не смутила, а даже напротив — обрадовала. Такая мелочь вдруг сделала меня причастным, пускай и не к великому, но всё же полезному делу. Я с воодушевлением присоединился к уборке, бережно протирал иконы на позолоченном столе и старался их гармонично расставить, не закрывая лик всех святых. На углу стола заприметил небольшое блюдце, а на нём — две маслины. Ну что я, маслин не видел… Видел, и бывало даже ел, но чего-то меня дёрнуло взять их. Едва рука дотянулась до плодов, как старец ударил меня по кисти. Да так хлёстко, что кожа загорелась и стала багряной. Но выглядел он отнюдь не рассерженным, на лице его появилась улыбка.

Я нисколько не разозлился, к собственному удивлению. Да, можно было и вспылить, ведь мы не обговорили, чего трогать можно, а чего нет, но всё это показалось лишним. По его глазам я вдруг почувствовал, что он не хотел оскорбить. Взгляд старика вообще поведал мне о многом. Казалось даже, он говорил со мной взглядом. Уже тогда стало понятно, какие отношения выстраиваются между нами. То были отношения ребёнка и мудрого отца. И пришло осознание, что за его обманчивым обликом скрывается нечто громоздкое и безгранично сильное.

— И всё-таки, как ваше имя?

— Илья.

— Артём!

Я по привычке протянул руку, но тут же понял, что не совсем это правильно, так вот здороваться со священником. Но Илья лишь улыбнулся, пожал мою руку в ответ, а затем отправился в алтарь. Он остановился на полпути, немного обернул голову и, не глядя на меня спросил:

— На литургию-то придешь? Завтра.

Я приучен, что исповедь, как правило, начинается ближе к восьми, потому сразу задумался, как бы мне поспеть, если часы не показывают времени. Илья, не дожидаясь ответа, сказал:

–Мы будем тебя ждать, — и тут же исчез.

Отчего-то не появилось и мысли догнать и расспросить его обо всём. А я ведь как думал: удастся кого-то встретить — тут же вцеплюсь в бедолагу и не отпущу, пока всё не выведаю. Ясное дело вопросы никуда не делись, не зря я вынашивал их в голове, чтобы вот так вот просто о них позабыть. Я провёл здесь, пожалуй, пару дней, а по ощущениям и вовсе — вечность. Помолчи так, и тут же поймешь, насколько лишними и пустыми бывают слова. Илья оказался немногословным и, быть может, в этом и таилась его всеобъемлющая мудрость.

Когда я вернулся, церковь готовили к службе две старушки. Они из без того всё делали впопыхах, а заприметив меня, кажется, ускорились ещё сильнее. Не понимал, к чему такая спешка, ведь времени у нас вдоволь. Бабушки закончили дела, и одна из них с любопытством меня осмотрела. Она искренне улыбалась, глядя на меня. И я, увидев старушку, обрадовался ей точно родной.

Отец Илья ждал меня у аналоя. Я глубоко вдохнул, повернулся к старушкам, скрестил руки и с поклоном попросил прощения, на что они единовременно поклонились в ответ.

Я достал из кармана малюсенький клочок бумаги, на котором нацарапал соразмерно маленький список грехов, и передал всё это дело Илье. Мне казалось, что к составлению списка я подошёл основательно, но увидев изумлённое лицо священника, тут же заподозрил что-то неладное.

— Это всё?

— Разве этого мало?

— До смерти не отмоешься. Но догадываюсь, есть что-то ещё?

Я привык, что в церкви будь то малого города, или большого, всегда служило много людей. Особенно на большие праздники, которые, признаться, были единственными днями, когда я приходил на литургию. Так вот на такие случаи у меня всегда припасена безобидная уловка: я говорил, что ужимаю все проступки, переживания и сомнения до определённого греха, спрессовываю всё содержание до единого слова, чтобы не отнимать у священников времени. И это чистая правда, но истина заключалась в том, что проговаривать всё оборачивалось для меня тем ещё испытанием. Но в тот день деваться было некуда, я ведь стоял один. Илья же в тот момент терпеливо ждал, пока я заговорю. Честно сказать, я прекрасно знал, что именно он хочет услышать, потому не стал юлить и выложил всё как есть.

Ещё в студенческие годы я решил в очередной раз перевернуть всё с ног на голову и перебрался в Петербург. Город хорошо меня принял, я быстро нашёл работу и мало-мальски встал на ноги. Но с первого же дня я почувствовал гнетущую силу, которую до того не испытывал. И шла она от самого города, в этом я не сомневался. Я объяснял это по-разному. Быть может, Фёдор Михайлович, так меня настроил, или же само место стало свидетелем такого количества бед, что каждый дом, каждый кирпичик тихо плакал, и плачь этот хлюпал у меня в сердце. Я думал о всяком. О чудовищном наводнении. Но в первую очередь, конечно, о блокаде. Сдаётся мне, в Великую отечественную Петербург пережил зло, от которого невозможно оправиться. Я же увидел воочию другое бедствие, о котором в то время нередко подшучивали. Тогда я узнал, как наркотики превращают людей в бродячие трупы.

Словом, Петербург на первых порах не предстал для меня городом фонтанов, величественных музеев и уютных улочек на Неве. Сперва я погрузился в смолянистую хтонь, но совсем скоро начал колебаться между трактиром на Сенной и Успенской церковью, это меня и выручало. Да и с друзьями свезло. С двумя мы заселились на окраине города, не то чтобы в квартиру мечты, но в ту, на которую хватало денег.

Жили мы беззаботно, часто выпивали и без устали веселились. В то же время я не забывал и о делах духовных, чего-то всё время почитывал и время от времени выбирался на богослужения. Я, так сказать, был тем школьником, который сидит на задней парте и всех подзуживает на разгильдяйство да болтовню и твердит: «Долой учёбу», а сам будучи дома усердно зубрит учебники.

Этим я и спасался. Один друг с горем пополам старался закончить университет, что вытягивало его из губительной праздной жизни. А другой не нашёл своего маяка, и медленно, а оттого — мучительно, сползал на дно. Это случилось с ним не вчера, ещё по приезде я разузнал, что дела его идут из рук вон плохо. Я самонадеянно решил, что смогу помочь ему, на что друзья с улыбкой ответили: «Брось, гиблое дело…».

Перед одним из воскресных дней я тихонько читал последование. Мы жили в однушке, и для подобных экзистенциальных практик всегда запирались в ванной, чтобы найти хоть малейшее уединение. Я дочитал молитвы и уже собирался выходить из дома, но в тот момент пропащий друг попросил взять его с собой. Я отказал. Сослался на то, что надо бы ему подготовиться как следует и заверил, что обязательно сходим, но в следующий раз. На самом же деле, я просто опасался маргинальной богоборческой выходки с его стороны, которая выставит меня в дурном свете. Я шёл в церковь, и одна фраза эхом звучала в голове. Я прочел её в молитвослове полчаса назад, и звучала она примерно так: «Господи, я приведу нуждающегося в храм». Так вот она какая, богоборческая выходка. Разумеется, не было никакого следующего раза, и сейчас я не знаю, жив мой друг или мёртв.

Илья безмолвно и вдумчиво смотрел мне в глаза, пока я не опустил голову. Я скрючился, точно на плечи взвалили тяжеленный невидимый гнёт, и никак не мог поднять глаз.

— Каешься?

А в голове звучало: «Клянёшься?». Я ответил: «Каюсь». И тут же про себя сказал: «Клянусь. Клянусь не допустить такого впредь». В груди сделалось совсем уж легко, казалось, со слезами из меня вышел кусок металла. Я распрямился, сделал поклон и отошёл в сторону.

Я рассматривал иконы, а тем временем храм звенел от удивительно чистого церковного пения. И на пару часов я буквально в нём растворился. Тогда подумалось, что спустя долгие годы я, наконец, вернулся домой.

Врата открылись. Отец вышел из алтаря. В его пожухлых руках был потир. Не тот, который я привык видеть. Не серебряный, не золотой потир, а деревянный. Скромный, без лишних изысков.

Илья басом запел: «Тело Христово примите, Источника бессмертия вкусите». Старушки быстро подхватили, и позади меня сопрановыми голосами зажурчала та же молитва. Я скрестил руки и будучи в абсолютной невесомости поплыл к чаше, после чего назвал имя и причастился.

Уже собирался развернуться и отойти, но отчего-то заглянул в открытые врата. Там я увидел три человеческих силуэта, состоящих из чистого света. Я быстро увёл глаза в пол и чуть ли не вдвое согнулся. Из горловины свитера показался серебряный крест на чёрной нити. Мне показалось, он вдруг стал настолько тяжёлым, что склонял меня к земле. Я не смел отвернуться, потому пятился к старушкам, не разводя скрещённых рук. И я не мог взглянуть на Троицу вновь. Не из страха, а от невероятного трепета. Я переживал подобное, когда узнал о подвиге Николая Гастелло и его экипажа. Помню, как читал статью, и сердце моё то билось, то замирало. Дышал я прерывисто и не мог спокойно сидеть, ведь меня то и дело потряхивало и малость подбрасывало с кресла. Пожалуй, тогда я впервые столкнулся с непостижимой для меня силой. В церкви я испытал восторг той же природы, но куда более неистовый и вселенский.

И тогда храм озарился. Медовый свет восковых свечей растворился в свете ослепительной вспышки, что вырвалась из алтаря. Она пробилась за двери храма, и на секунды тёмная ночь стала днём.

Старушки подошли ко мне и поочередно поздравили. Мы крепко обнялись и расцеловались в щёки. Илья вновь подошёл к аналою, облокотился на него сложил руки на Библию. Тогда я наконец созрел для вопроса, который всю жизнь стеснялся задать, потому как боялся оказаться непонятым.

— Отец, скажите мне…

— Да?

— Мы почитаем деву Марию. И я всегда старался, но через силу, потому что никогда не понимал, в чём её подвиг.

Илью этот вопрос не смутил. Он не спешил отвечать и спокойно ждал, пока я договорю. Тогда я продолжил.

— К нам ведь не приходят во сне ангелы, но мы всё равно продолжаем сражаться, даже будучи слепыми. А приди к вам ангел и развей все ваши сомнения и страхи — разве вы бы не исполнили божью волю?

— Почитаем, потому что Бог так велел. Гавриил пришёл к Богородице и сказал: благославенна Ты. Не от себя сказал, но от Бога, как посланник.

— Но он отправил посланника. И этим показал ей самое настоящие чудо.

— Правда, это большое чудо. Но посмотри, как смиренно она приняла это. А иной раз взглянешь на матушку, дитя которой принёс в дом медальку или дневник полный пятёрок. Так у неё подбородок задирается до небес. И на других детей да родителей она уже поглядывает с высока. А скажи ей, что она родит Бога во плоти, чего же с ней станет? А что до чудес… Бывают у нас чудеса и малые, и побольше. Но не видим же ничего. В этом-то и вся трагедия: неверующий жаждет великих чудес, чтобы поверить. Но великое чудо открываются только тому, кто к нему готов. Ведь дай неготовому чудо, так он подумает, что сам его сотворил.

Я нередко задумывался об этой дилемме, ведь знал людей, которые искали то самое чудо. И от воспоминаний о них стало грустно. Бабушки стояли совсем рядом, изображали занятость и громко шептались. Им, конечно, хотелось подслушать наш разговор. Илья увидел это и посмотрел на них сердитым взглядом, после чего она разбежались по разным делам. Он заметил мою тоску и следом прибавил:

— А ты не печалься. Знаешь, в нашем мире есть законы, отменить которые нельзя. Как у всякой музыки есть начало, кульминация и конец, так и у всякого текста. Всякая цивилизация началась с заложенного камня, обрела великое могущество, а после разрушилась до того же камня. Так, сдаётся мне, будет и с человечеством. Когда жила Мария, не было такого вопроса — веруешь или нет. А если кто и говорил, что не верует, так люди на то могли только пальцем у виска покрутить. А дальше без Бога попробовали пожить. Не получилось. И сейчас вернёмся к тому, откуда пришли. Не будет больше сомневающихся. Ведь будут такие чудеса, каких следует бояться.

— Зачем же мы будем их бояться, если так ждём?

— Потому что многие будут от дьявола. Сын его к нам явится с такой силой, от которой многие сокрушатся. Сотворит он такие чудеса, каких мир, возможно, ещё не видывал. И тогда поразмысли… Придет он к твоему дому, встанет под окнами и станет зазывать. Ты откликнешься на зов, возьмёт он тебя за руку, да поведёт на кладбище. А там дунет на могилы, да встанут родители твои невредимыми, только от земли разве что останется отряхнуться. Не падёшь ли на колени перед ним?

— Но я слышал, что будут и другие чудеса? Как бы данные в противовес.

— Будут. Будут у тебя и чудеса, и подвиги.

— И как их различить? Как понять, что от кого?

— Знаешь, говорят, он будет творить такое, что даже сильные обольстятся. Головой будут понимать, что узрели великое чудо. Сердцем будут чувствовать, кто перед ними, но всё равно обольстятся. Так что, как видишь, умом и силой тут не обойдёшься. Нужно нечто другое. Помощь божья нужна.

— А он не заманит нас обманом?

— Не думаю. Конечно, он не расскажет, что тебя ждет, если поддашься искушению. А не договаривать — всё равно, что обманывать. Но дело тут в другом. Это он поначалу будет скрывать свою сущность, а потом-то уже покажет себя настоящего. Когда люди увидят его змеиные глаза и длинные когти, даже тогда не перестанут занимать очередь на поклон.