Царица Хатасу

Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер, 1894

Действие романа «Царица Хатасу» относится ко времени царствования Хатшепсут (Хатасу), 1520—1504 гг. до н. э., принявшей титул фараона. Нежная любовь прекрасной египтянки, тайное покровительство ей царицы, интриги завистников и колдовское влияние чародея тесно переплетаются с реальными событиями и фактами.

Часть I

Дейр-эль-Багари

Как солнечный луч, появляется человек на земле,

чтобы на минуту отразиться на ее обманчивой поверхности

и чтобы, как луч, исчезнуть, не оставив после себя следа.

Рочестер

Глава I. Праздник Нила

Одна из самых блестящих эпох в истории Древнего Египта — царствование фараонов XVIII династии. Изгнание Гиксов, объединение государства под одним скипетром и победоносные походы предприимчивых и благородных правителей дали толчок искусствам, наукам и промышленности.

Завоеванная Азия стала данницей фараонов и обогатила Египет невиданными сокровищами, но и заразила его страшной изнеженностью нравов и невероятной роскошью.

В тот день, когда начинается наш рассказ, на улицах Фив царило самое радостное оживление. Древняя столица, расширенная и украшенная Тутмесом I, братом правящих фараонов, была роскошно убрана. На всех дверях древних, расписанных яркими красками домов мирно покачивались гирлянды зелени. Балюстрады плоских крыш были в цветах. Цветами были увиты мачты, высившиеся перед дворцами. Отовсюду неслись песни и слышалась музыка. Разряженная радостная толпа переполняла улицы.

Праздновалось разлитие Нила. Плодоносные воды вышли из берегов и залили поля, обещая Египту изобильный год и богатую жатву.

На берегу священной реки собралась густая толпа. С каждой минутой разрастаясь, она старалась как можно ближе протиснуться к широкой лестнице, у подножия которой стояло большое раззолоченное судно. Это судно было окружено массой не менее богатых и изящных лодок, занятых пока одними гребцами. Рядом с этим центром всеобщего внимания была другая лестница, очевидно, предназначенная для знати и других избранных людей, так как под ней группировались самые нарядные суда. К этой лестнице быстро подошла украшенная позолоченным цветком лотоса лодка с гребцами-неграми, одетыми в белые туники и полосатые колпаки. На одной из скамеек, покрытой дорогим ковром, сидел стройный и сильный молодой человек высокого роста. У него было бронзовое лицо с правильными чертами. Тонкие губы, низкий лоб и темные глубокие глаза выражали настойчивость, жестокость и сдерживаемые страсти. Одет он был очень богато. Его шею украшало золотое ожерелье в несколько рядов, а за финикийским поясом, стягивавшим талию, был заткнут кинжал с резной рукояткой.

Лодка остановилась недалеко от ступенек. Мужчина встал и, подбоченившись, начал рассматривать толпившихся на лестнице. В эту минуту к реке подъехала колесница. Какой-то молодой воин соскочил с нее и, бросив вожжи провожатому, поспешно сбежал с лестницы.

— Здравствуй, Хартатеф, — крикнул он звучным голосом. — Можешь мне выделить местечко в своей лодке?

— Конечно, с удовольствием. А я думал, что ты на службе, — ответил Хартатеф, пожимая ему руку.

— Я освободился, чтобы быть с вами. Надеюсь, что мое отсутствие в процессии не будет замечено, — сказал воин, смеясь.

— Я тоже надеюсь. Но что же делают твои, Мэна? Время уже занимать места. Хатасу — да покровительствуют ей боги — скоро прибудет. Скороходы уже расталкивают толпу и очищают место для процессии.

— Когда я уходил из дому, Пагир и мальчики были уже готовы. Только дамы никак не могли покончить со своими туалетами. В этом отношении они просто невыносимы.

— Здорова ли Нейта? — спросил Хартатеф.

— Она свежа и прекрасна, как роза. Впрочем, ты можешь и сам убедиться в этом. Вот она и Сатати, — ответил Мэна, указывая рукой на быстро приближающиеся изящные носилки.

Как наэлектризованный, Хартатеф выскочил из лодки и бросился им навстречу.

Носилки остановились. Из одних поспешно вышел мужчина лет сорока в сопровождении двух мальчиков, четырнадцати и десяти лет. В других носилках сидели две женщины. Старшей из них могло быть лет тридцать пять. На ее лице была написана безграничная доброта, но насмешливое и злое выражение, появлявшееся иногда в жестком взгляде ее глубоких серых глаз, изобличало это кажущееся добродушие. Она была одета с рассчитанной простотой. Только несколько драгоценных камней, очень большой цены, подтверждали ее положение и богатство. Сидевшая рядом с ней красивая девушка была на вид лет четырнадцати. Она отличалась гибкой талией, изящными формами и слегка смуглым цветом лица. Большие черные глаза, оживлявшие ее лицо, указывали, что в молодом теле обитает душа страстной и властной женщины. Девушка была одета во все белое. Большая диадема, украшенная изумрудами, сдерживала ее роскошные черные волосы. Ожерелье, пояс и браслеты, отделанные такими же камнями, дополняли наряд.

— Здравствуй, Сатати! Здравствуй, Нейта! — воскликнул Хартатеф, помогая женщинам выйти из носилок и делая вид, что не замечает презрительного жеста, которым Нейта ответила на его приветствие.

— Мы немного опоздали и заставили тебя ждать, но нам пришлось сделать крюк из-за тесноты на улицах, — сказала Сатати, входя в лодку и садясь рядом со своим мужем Пагиром. За ней прыгнул в лодку Хартатеф. Не спрашивая согласия Нейты, входившей последней, он поднял ее на руки и посадил рядом с собой на скамейку.

— Я ненавижу, когда мне оказывают непрошеные услуги, — заметила с неудовольствием девушка. — Я сяду между Ассой и Бэбой.

— Не капризничай и не устраивай теперь прогулок, которые могут нас опрокинуть, — сказал Пагир. — Посмотри, приближается царица.

Хартатеф, казалось, ничего не слыхал. Сев рядом с Нейтой, он крикнул гребцам:

— Вперед!

В ту же минуту в толпе произошло движение. Все головы обратились к берегу, и оглушительные крики перекрыли на минуту остальной шум.

На лестнице показалась голова процессии. В строгом порядке начали спускаться жрецы, сановники, воины. Рассаживаясь по лодкам, они расположились полукругом у царского судна.

Затем под балдахином, сверкая золотой инкрустацией, появились роскошные открытые носилки. Вокруг них колебался целый лес опахал из перьев, укрепленных на золоченых палках. На этом троне, который несли двенадцать молодых рабов, восседала Хатасу, предприимчивая дочь Тутмеса I, твердой рукой захватившая бразды правления, оставив своему брату Тутмесу лишь самую ничтожную роль. Царица была молодой, стройной женщиной небольшого роста. Ее красивое, смуглое лицо дышало строгостью, надменностью и непомерной гордостью. Но совершенно неповторимыми были ее большие черные глаза. Сияние их трудно было вынести. То сверкая смелостью и энергией, то становясь холодным и непроницаемым, ее странный взгляд покоряюще действовал на всех. Хатасу была одета в богато расшитую белую тунику. Золотой аграф придерживал пурпурный плащ на плечах. На голове красовалась двойная корона государей Нила, а в руках она держала скипетр и бич — знаки высшей власти.

Носилки остановились у лестницы. Царица сошла с них и села в лодку на приготовленное место. Затем вся процессия двинулась по реке, направляясь к храму Амона. Среди лодок, присоединившихся к царской свите, находилась и лодка Хартатефа. Теперь в ней водворилось спокойствие. К капризной Нейте вернулось хорошее расположение духа. Она с любопытством рассматривала бесчисленные лодки, усеявшие Нил, и ежеминутно обменивалась со знакомыми то поклонами, то улыбкой, полуотвернувшись от своего соседа, она будто не обращала ни малейшего внимания на его разговор с Пагиром и Мэной, хотя на самом деле ни одно слово не ускользало от ее внимания.

— В храме я должен буду вас покинуть, друзья мои, — сказал Хартатеф. — Вы знаете, что из Тростникового моря приведена целая партия кораблей, построенных по заказу Хатасу для дальней экспедиции в страну Пун. Сегодня, после церемонии, она хочет лично осмотреть их, и мне надо успеть вовремя, чтобы встретить ее.

— Надо признаться, что наша царица — да даруют ей боги долгую жизнь — женщина совершенно необыкновенная. Какие грандиозные планы она замышляет! С какой смелостью она принимает новые идеи! Например, новая усыпальница, которую она приказала построить по плану, противоречащему традиционным, освященным богами и обычаями, — сказал Пагир с восхищением.

— О да! Этот монумент испортит много крови нашим жрецам и архитекторам, — сказал Хартатеф, разражаясь сухим, пронзительным смехом. — Но фараон Хатасу — даруют ей боги славу и здоровье — одарена такой волей, перед которой надо или преклониться, или исчезнуть. А строительство под наблюдением Сэмну так продвигается вперед, что скоро будет закончено.

— Говорят, что Тутмес II очень плох и что его смерть ходит рядом, — начал снова Пагир. — Очень интересно было бы знать, как поступит царица. Оставит ли она маленького Тутмеса в изгнании в Буто или вызовет оттуда, чтобы разделить с ним трон? Как сын покойного царя, он имеет на это неоспоримое право.

— Это уж вопросы, мой добрый Пагир, которыми нам вовсе не следует заниматься. Решать их — дело богов и наших государей, наместников богов на земле, — вмешалась Сатати. — Скажи мне лучше, Хартатеф, нельзя ли будет нам позже присоединиться к свите царицы, чтобы тоже полюбоваться новыми кораблями? Говорят, они невиданных размеров и устроены по-особому.

— Конечно, можно! Ваша знатность дает вам на это право, а расположение, всегда оказываемое Хатасу Нейте, даже обязывает ее быть там, чтобы приветствовать царицу.

Легкий толчок прервал его и заставил обернуться. Большая лодка, наполненная молодыми людьми, брала их на абордаж. Начались рукопожатия и обмен приветствиями.

— Привет прекрасной Нейте! — крикнул красивый молодой мужчина в одежде воина.

Взяв из стоявшей рядом с ним корзинки букет великолепных цветов, он бросил их к ногам девушки.

— Благодарю тебя, Кениамун, возьми это в обмен на твое ароматное приветствие, — ответила Нейта, любезно улыбаясь.

Она отцепила от пояса розу и бросила ее воину. Тот ловко поймал ее на лету. Во время этой сцены черные брови Хартатефа нахмурились, и в глазах сверкнул мрачный огонек.

— Живо вперед! Мы теряем свою очередь! — повелительно крикнул он.

От дружных усилий могучих гребцов лодка рванулась вперед так стремительно, что наскочила на другую лодку, менее роскошную. Та тяжело разворачивалась и подставила свой борт. Раздались женские крики, но суматоха длилась всего одну секунду. В той лодке сидели две чрезвычайно нарядные особы. Одна из них была молодая девушка с роскошными формами, черные глаза и огненно-рыжие волосы придавали необыкновенную пикантность ее красоте. Вторая женщина была пожилая, уже худая и увядшая, но с большой претензией соперничавшая со своей спутницей.

— Извиняюсь и приветствую благородную Туа и ее дочь Неферту, — сказал Хартатеф, раскланиваясь с обеими женщинами, очень хорошо известными в Фивах. Их дом был местом свиданий золотой молодежи Египта.

Сами они принадлежали к знатному и богатому роду. Их праздники пользовались известностью, но легкомысленное поведение, давно уже покончившее со всеми предрассудками, заставляло целомудренных и гордых женщин высшего общества избегать их.

— Мы можем быть только признательны этому случаю, доставившему нам удовольствие и честь приветствовать благородную Сатати и прекрасную Нейту.

Сатати в свою очередь приветствовала Туа и обменялась с ней несколькими любезными фразами. Супруга Пагира была очень снисходительна к недостаткам других. Она, конечно, не отваживалась открыто посещать особ, чье общество могло бы ее скомпрометировать перед благородными друзьями, но по утрам время от времени наведывалась в дом Туа узнать все придворные и городские скандалы, всегда известные там лучше, чем где бы то ни было.

Пока обе женщины приветствовали друг друга, Неферта обменялась с Мэной несколькими убийственными взглядами. Молодой воин, очевидно, очень чувствительный к ее демонической красоте, внезапно обнаружил, что ему слишком тесно сидеть, и попросил позволения перейти в лодку Туа, на что получил весьма любезное согласие.

С насмешливой улыбкой Хартатеф приказал причалить. Нейта же, бросив недовольный взгляд на брата, отвернулась и завела разговор с Ассой и Бэбой, сыновьями Сатати.

По окончании религиозной церемонии Хатасу отпустила часть свиты и отправилась в порт, где бросили якорь корабли для смотра. Там ее ожидал Хартатеф. В числе лиц, присоединившихся к царской свите, были также Сатати и Нейта. Жена Пагира гордилась особым благоволением царицы, и этой милостью она пользовалась уже давно. Еще при жизни Тутмеса I Сатати состояла при Хатасу, сопровождавшей отца в походе к Евфрату. Во время этого-то путешествия царевна, тогда еще совсем молодая девушка, заинтересовалась своей спутницей и с тех пор постоянно покровительствовала ей.

После смотра вполне довольная им царица уже готовилась сесть в лодку, как вдруг увидела Нейту и Сатати, специально вставших на ее пути, чтобы быть замеченными.

Хатасу тотчас же остановилась. Ее блестящие глаза устремились на девушку с непередаваемым выражением любви.

— Подойди, Нейта, — ласково сказала она, протягивая ей руку.

Смущенная девушка преклонила колени. Краснея от радости, она почтительно поцеловала смуглую, изящную руку царицы.

Много завистливых взглядов устремилось на Нейту при этой исключительной милости. Один только Хартатеф заметил, что глаза царицы с трудом оторвались от девушки и что, даже когда Хатасу уже уходила, ее задумчивый, затуманенный взгляд постоянно обращался назад, ища Нейту в толпе.

* * *

Пока крики и возгласы сопровождали царский кортеж, направлявшийся ко дворцу, пока все Фивы предавались радости и веселью, небольшая лодка, с утра маневрировавшая на реке, быстро направлялась к противоположному концу города, где был расположен квартал чужеземцев. Лодкой правили два негра-гребца, а пассажир, закутанный в темный плащ, сидел на носу в глубокой задумчивости.

Когда лодка причалила, незнакомец выпрыгнул на берег. Бросив гребцам два кольца серебра, он приказал ждать его здесь же с наступлением ночи. Затем, поглубже запахнув плащ, он смело углубился в лабиринт узеньких переулочков, населенных фокусниками, музыкантами, танцовщицами, веселыми девицами и другим сбродом, живущим в этом квартале, который избегали честные люди. Эта местность, обычно очень шумная и оживленная, сейчас была молчалива и пустынна. Все население квартала чужеземцев рассыпалось по улицам и площадям Фив, чтобы принять участие в празднике. Только изредка то там, то сям виднелись старые негры или дряхлые женщины, сидящие на порогах и стерегущие покинутые жилища.

Незнакомцу, по-видимому, была отлично известна топография этого места. Ни разу не спросив дорогу, он уверенно миновал массу полуразвалившихся построек и вышел на длинную улицу, обрамленную с обеих сторон садами. У самого большого и ухоженного сада незнакомец остановился и несколько раз стукнул в маленькую дверь, пробитую в стене. Почти сразу появилась седая голова старого негра.

— Открой скорей, Ри! Это я, — сказал незнакомец.

Восклицание радости и удивления сорвалось с губ старика.

— Ты здесь, господин! Какое счастье! — сказал он, открывая дверь.

— Здравствуй, старина. Как здоровье твоей госпожи? Дома она?

— Да, господин. Она должна быть на плоской крыше.

— Хорошо, Ри. Вернись на свой пост. Я пройду один.

Быстрыми шагами он направился к большому изящному дому, окруженному вековыми деревьями. Пройдя прихожую и несколько пустых комнат, он поднялся по спиральной лестнице и остановился у входа на обширную террасу, убранную редкостными растениями.

На ложе, спиной ко входу, лежала очень пожилая женщина. В молодости она, должно быть, отличалась необыкновенной красотой. Седые, но все еще густые и вьющиеся волосы обрамляли гордое бронзовое лицо с правильными чертами. Черные глаза светились умом и энергией молодости.

— Вот и я, бабушка! — сказал таинственный гость, сбросив на пол плащ.

Оказалось, что это юноша ниже среднего роста. Вся его маленькая гибкая фигура дышала силой и энергией. Большие черные глаза, сверкавшие гордостью и отвагой, оживляли правильное лицо, которому улыбка, появившаяся в эту минуту, придала какую-то странную и неожиданную прелесть.

Услышав этот металлический голос, женщина вскочила и протянула руки юноше.

— Наконец-то я снова вижу тебя, мой дорогой Тутмес, — повторяла она, осыпая его ласками. — Я уже не надеялась больше на это счастье при жизни. Когда же я узнала, что тебя позвали сюда жрецы… О, как я переживала!

— Да, великий жрец вызвал меня, и я должен был рискнуть сбежать из крепости. К тому же мне хотелось увидеть тебя, бабушка, и Фивы. Ты не можешь себе представить, какое ужасное чувство угнетает сердце изгнанника, — добавил юноша, приглаживая свои густые, кудрявые волосы.

— Танафи, ступай и приготовь обед нашему молодому господину! Он утомился в пути, — сказала матрона старой рабыне, сидевшей у ее ног с опахалом в руках. Как только та вышла, она прижала к себе внука и поцеловала его в лоб.

— Неужели ты думаешь, что страдаешь один? — спросила она.

— Нет. Я знаю, что ты любишь меня. Но пойми, какое мучение чувствовать себя молодым, деятельным, призванным по праву повелевать — и жить забытым в каких-то болотах!

С этими словами Тутмес так ударил кулаком по столу, что стоявшая на нем шкатулка с пузырьками опрокинулась и все рассыпалось по полу.

— Успокойся, дитя мое, — сказала матрона, понижая голос. — Слушай! Великий жрец составил твой гороскоп, и звезды ясно говорят, что ты станешь великим фараоном. Слава твоя превзойдет славу Хатасу и сделает твое имя бессмертным. Кроме того, я сама пробовала гадать — ты знаешь, я опытна в таких тайнах, — и все предвещает тебе великую будущность. Два года назад, в священную ночь, когда Нил разливается и все силы природы соединяются для оплодотворения земли, я посадила два одинаковых дерева, одно под твоим именем, другое под именем Хатасу. Каждый день я поливала их и произносила над ними священные слова. Сначала они росли одинаково, а теперь твое выше на целую ладонь, а другое все слабеет. Это верный знак, что ты победишь. Итак, будь терпелив. Твой брат очень болен, и, если он умрет, Хатасу должна будет разделить с тобой трон, так как все жрецы на твоей стороне. Но вот Танафи зовет нас. Обед подан. Пойдем, подкрепишься, дорогой мой. Тебе это необходимо.

Она поднялась. Тутмес молча последовал за ней на первый этаж и сел за обильно уставленный различными кушаньями стол. Попив и поев с аппетитом, юноша облокотился на стол и задумался.

— Где и когда я увижу великого жреца Амона? — внезапно спросил он.

— Сегодня вечером здесь будет Рансенеб, помощник и поверенный великого жреца. Сам он не может прийти из-за болезни, да и можно привлечь к себе внимание. Хатасу не доверяет ему и, говорят, приказала следить за каждым его шагом. Тебя тоже боятся подвергнуть риску быть обнаруженным и хотят уберечь от опасных встреч. Сегодня утром я получила таблички, в которых великий жрец предлагает тебе дождаться здесь его поверенного и не показываться на улицах.

Ироническая улыбка скользнула по губам Тутмеса.

— Я думаю, что добрый служитель Амона боится гораздо больше за себя, чем за меня. Например, встречи с моей славной сестрой, имеющей ужасно решительный вид, как я мог убедиться в этом сегодня. Я ведь тоже принимал участие в процессии, — небрежно заметил он.

— Как мог ты поступить так неосторожно? — воскликнула перепуганная бабушка. — Какое безумие, Тутмес! Что, если бы Хатасу узнала тебя?

— Не бойся ничего, бабушка! Я был в рыбачьей лодке, в простой одежде. Никто не заметил меня. Я с твоего позволения пойду посплю немного. Мне необходимо иметь свежую голову для беседы с Рансенебом.

Женщина без разговоров отвела его в соседнюю комнату, где он лег на кровать и моментально заснул беззаботным сном юности.

Глава II. Изгнанник и его сестра

Через несколько часов, когда уже наступила ночь, звук тембра возвестил о прибытии нового посетителя. Через несколько минут Танафи ввела в комнату хозяйки какого-то мужчину высокого роста, закутанного в темный плащ с капюшоном.

— Здравствуй, Изиса! Да благословят тебя боги, — сказал он матроне, почтительно приветствовавшей его. — С удовольствием вижу, что ты находишься в добром здравии и что старость не имеет над тобой власти. Но где же наш молодой сокол? Он приехал?

— О, конечно! Он отдыхает после утомительного пути, но сейчас придет. А пока присядь, Рансенеб, и прими этот кубок вина.

Жрец бросил на стул плащ и сел. Это был человек уже в летах, с худым морщинистым лицом. Его выбритый череп блестел, как пожелтевшая слоновая кость. Низкий лоб и тонкие губы говорили о твердой воле. В ясных и бесстрастных глазах отражалось спокойствие и превосходство, присущее людям, привыкшим читать в душах и повелевать ими.

Не успел он допить кубок, как отворилась дверь и вошел Тутмес. Жрец тотчас же встал и протянул ему обе руки.

— Позволь мне полюбоваться тобой и благословить тебя, сын великого царя, надежда и спасение Египта! — сказал он с почтительной доброжелательностью.

Молодой царевич, не дрогнув, вынес его пронизывающий испытывающий взгляд и смело посмотрел в глаза жрецу.

— Да, — сказал Рансенеб после минутного молчания, — не велик ты ростом, но я читаю в твоих глазах, что у тебя мужественная душа и что маленький Тутмес легко может стать Тутмесом III, великим фараоном. А теперь, царевич, выслушай меня внимательно. Минуты дороги. Мне многое нужно сказать тебе.

Все трое сели. Жрец быстро описал положение в стране, настроенность высших классов и, главное, жрецов против царицы, которая делает вид, что уважает их, а в действительности уничтожает их влияние и не признает никакой другой воли, кроме своей.

— Так, — сказал он, — несмотря на мнение мудрых и наиболее уважаемых жрецов, она настаивает на строительстве усыпальницы для себя и Тутмеса II. Усыпальницы, план которой противоречит всем священным правилам, установленным богами.

Рансенеб сжал кулаки, и пламя ненависти вспыхнуло в его глазах.

— За образец она взяла постройки нечистого и побежденного народа. Не встречая сочувствия и помощи с нашей стороны, она вытащила из грязи ничтожного человека Сэмну, возвысила его до почетного положения и одарила своим полным доверием. Теперь это послушное орудие в ее руках распоряжается очень многим, гробит безумные деньги на гигантское сооружение и, несмотря на все препятствия, спешит с его окончанием.

— Но, — спросил внимательно слушавший Тутмес, — что могло внушить Хатасу такое предпочтение к архитектуре и обычаям побежденного народа, слабость и трусость которого она могла лично оценить? Ведь она сопровождала нашего отца в этом походе и присутствовала при поражении царей Нагорейна. Может ли она, такая гордая и энергичная, ценить то, что взято у побежденных?

Жрец кашлянул и, полузакрыв глаза, казалось, погрузился на несколько минут в глубокие размышления.

— Гм, — сказал он наконец, — это предпочтение, без сомнения, содержит странную тайну. Но самое странное, что начало ее благоговения к хеттам относится именно ко времени этой войны. С тех пор она всячески старалась облегчить участь пленников и многих из них поместила в своем дворце. Достигнув абсолютной власти, она приступила к сооружению своей усыпальницы, где хочет быть погребена вместе с Тутмесом II, несмотря на оппозицию жрецов всего Египта и на беспокойство народа, смотрящего с недоверием на этот чужеземный памятник. Глаза всех обращены на тебя, царевич. Ты надежда страны, так как царь очень болен. Царица никогда не была в особенно хороших отношениях со своим супругом и братом, теперь же оплакивает близкую кончину этого слабого и бездеятельного человека, над которым успешно властвовала. Она тщательно ухаживает за ним и удалила врачей храма Амона, чтобы давать больному лекарства, изготовленные старым хеттом Тиглатом. Это новое серьезное оскорбление для нашей касты. Но в то же время это дает нам в руки могущественное оружие. Мы можем распространить в народе слух, что царица отстраняет ученых с той целью, чтобы царь скорее умер и чтобы ей одной остаться на троне.

Тутмес громко расхохотался. Изумленный вид жреца и бабушки еще больше его развеселил. Наконец, с трудом сдержавшись, он сказал:

— Несмотря на всю мою злобу, я должен сознаться, что Хатасу умнее других. Она не далека от истины, подозревая, что жрецы желали бы избавиться от человека, который не оказывает им ни малейшей поддержки, но гарантирует ей мирное царствование. Ученики Амона легко могли бы посодействовать освобождению места рядом с ней, предназначенного мне. Клянусь, что это и есть настоящая причина моего изгнания. Может быть, она инстинктивно чувствует, что если я буду на троне, то уступить придется ей, так как я, в свою очередь, не признаю и не потерплю ничьей воли, кроме моей.

— За исключением воли богов и их служителей, которые возведут тебя на этот трон, — сказал жрец, подкрепляя свои слова строгим и многозначительным взглядом.

— Конечно, об этом не может быть и речи, — сказал Тутмес, опуская глаза. — Амону и его служителям я всегда буду послушен.

— Оставайся верным этим принципам, мой сын, и ты со славой будешь управлять царством твоих отцов. Но, — сказал Рансенеб, — время вернуться к настоящему.

Понизив голос, он изложил план действий и условился с царевичем о лучшем способе связи с ним. Наконец было решено, что великий жрец известит его, когда настанет время действовать.

Совещание было окончено, оба встали.

— Мне время отправляться, бабушка. До рассвета я должен быть уже далеко от Фив, — сказал Тутмес, надевая плащ и грубый полосатый клафт, придававший ему вид рабочего.

— Отправляйся, дорогое мое дитя, и да покровительствуют тебе боги в пути, — сказала Изиса, целуя его.

— Не беспокойся, бабушка! Меня ждет лодка, которая отвезет прямо в некрополь. Мои лошади и верный раб спрятаны у старика Сагарты, сторожа новой усыпальницы Хатасу. Место, следовательно, достаточно пустынное ночью, и тебе нечего бояться за меня.

У дверей дома Тутмес простился с жрецом и быстро пошел к берегу Нила. Квартал чужеземцев уже почти принял свой обычный вид. Проходя мимо одного из притонов, молодой человек услышал пение, звуки мандолы и топот танцовщиц. Он остановился и, нахмурив брови, стал прислушиваться к шумным и веселым возгласам. «Какая скука, — пробормотал он с досадой, — что я не могу хоть немного развлечься и вынужден бежать, как вор!»

Занятый своими бурными мыслями, Тутмес и не заметил, что от самого дома Изисы за ним молча следовали два человека, скрываясь в тени домов.

Подойдя к Нилу, он тщетно искал свою лодку. Несмотря на оживление, все еще царившее на священной реке, эта часть берега была совершенно пустынна, только одна лодка была привязана к сикоморе. Какой-то человек, очевидно, пьяный, вытянувшись на ее дне, громко храпел.

— Слушай, матрос! — крикнул Тутмес, сильно толкнув его ногой. — Перевезешь меня на тот берег? Протрезвись, я дам тебе пять колец серебра.

— О, еще бы я не хотел заработать такую сумму! — сказал он. — Но я не смею тронуться с места. С минуты на минуту могут прийти мои хозяева.

В этот момент появились два человека, закутанные в плащи. Один из них, маленький и худенький, как подросток, молча вошел в лодку и сел на дальнюю скамейку. Другой же, бросив пытливый взгляд на царевича, вежливо спросил его:

— Я вижу, чужеземец, что ты не можешь найти себе лодку. Не могу ли я тебе помочь? Нам нужно переплыть на ту сторону. Если крюк не будет особенно большим, я охотно доставлю тебя, куда нужно.

— Благодарю тебя, благородный незнакомец, за твое великодушное предложение, — ответил очень довольный Тутмес. — С тем большей радостью я принимаю его, что нам по пути. Мне тоже нужно в город мертвых.

Закрыв плащом лицо, царевич сел рядом с незнакомцем. Тот оказался очень необщительным, за все время переправы они не обменялись ни словом. Скоро показались освещенные лучами восходящей луны гигантские храмы и другие сооружения некрополя Фив.

— Где ты хочешь выйти? — спросил хозяин лодки. — Нам нужно доехать до начала аллеи сфинксов, ведущей к новой усыпальнице, которую строит наш славный фараон Хатасу.

— В таком случае, я выйду вместе с вами, — ответил Тутмес.

Скоро лодка причалила, и все трое вышли на берег. Царевич уже готовился поблагодарить своих спутников, но тут меньший из них дотронулся до его руки.

— Я хотел бы, чужеземец, поговорить с тобой несколько минут без свидетелей. Успокойся, я долго не задержу тебя вдали от добрых бегунов, ожидающих тебя, чтобы отвезти в другое место, — раздался дрожащий металлический голос.

Тутмес вздрогнул и невольно сжал рукоятку секиры, заткнутой за пояс.

— Я не понимаю, что важного ты можешь сообщить мне, незнакомец, — ответил он. — Но ты оказал мне услугу, и я не хочу, не выслушав, считать тебя своим врагом.

— Может, отойдем в сторону к усыпальнице нашей царицы? Там мы будем одни.

Незнакомец кивнул головой и первый направился к постройке. Лунный свет придавал фантастический вид диковинной архитектуре и гигантским размерам нового сооружения.

Выйдя на аллею, загроможденную каменными глыбами и сфинксами, частью уже поставленными на пьедесталы, незнакомец остановился.

— Не знаю, будет ли тебе мой вид приятен, Тутмес, так как я не принадлежу к числу твоих друзей из храма Амона, — сказал он с легкой иронией, откидывая капюшон.

У царевича вырвался сдавленный крик.

— Хатасу! Ты здесь! Значит, ты следила за мной?

— Я наблюдала за тобой, на что имею право, — гордо ответила царица. — К тому же ты очень неосторожен. Я узнала тебя сегодня во время процессии и могла бы приказать тебя арестовать, но я предпочитаю спросить прямо: что ты здесь делаешь? Как смел ты покинуть Буто? Кто тебе это позволил?

— Я сам, — ответил Тутмес, отступив шаг назад и скрестив руки на груди. — По какому праву ты изгоняешь меня? Я сын твоего отца и мужчина.

— Незаконный сын какой-то наложницы темного происхождения, — пробормотала Хатасу. Ее взгляд с ледяным презрением скользнул по внезапно побледневшему лицу брата.

Тутмес весь затрясся от гнева.

— Зачем я приезжал сюда, — с едва сдерживаемым бешенством сказал он, — об этом неудобно говорить в данную минуту. Но обещаю тебе, придет время, когда твое любопытство будет удовлетворено и ты узнаешь цель моей поездки.

— Мне нет нужды ждать. Я скажу ее тебе сейчас же, — ответила царица. — Ты явился по зову великого жреца Амона, чтобы договориться, как упрочить за собой вакантное место рядом со мной после смерти Тутмеса II. Но клянусь тебе, — она подняла свой маленький кулак, — что, только перешагнув через мой труп, ты взойдешь на ступени трона. И это так же верно, как то, что этот памятник переживет нас и будет говорить будущим векам о моей власти и о моем могуществе.

— Ну что ж, я перешагну через твой труп, так как мне надоела ссылка. Пока я жив, я не откажусь от своих прав, — энергично сказал юноша. Пылающие взгляды брата и сестры скрестились, как бы измеряя силы друг друга.

— А, значит, я верно угадала. Жрецы послали на царя смертельную болезнь, чтобы очистить тебе путь к трону, — медленно сказала Хатасу.

— Обвини открыто жрецов, а затем казни меня, — смело возразил Тутмес. — Ты не осмелишься сделать ни того, ни другого, так как народ любит служителей своих богов и потребует от тебя доказательств обвинения. Ты пощадишь и мою жизнь, чтобы избежать подозрения в убийстве обоих братьев для своего полновластия. Впрочем, успокойся. Пока я еще повинуюсь тебе и возвращаюсь в изгнание.

Хатасу снова надела капюшон.

— Не вынуждай меня, — мрачно сказала она, — доказывать тебе, на что я могу осмелиться. Верховная власть пока еще находится в моих руках. Народ Египта легко может предпочесть законную дочь царицы Аахмесы незаконному сыну, появившемуся на свет по капризу фараона. В одном ты прав, я не убью тебя не из боязни, но потому что я слишком могущественна, чтобы нуждаться в убийстве.

Не ожидая ответа, она повернулась и направилась к выходу из аллеи. С минуту Тутмес стоял неподвижно.

— И все-таки, гордая женщина, ты должна будешь разделить со мной власть, — произнес он наконец. — Тогда я сооружу памятники, которые величием и великолепием превзойдут твои.

Царица поспешно вернулась к своей лодке. Два воина, охранявшие ее, скрываясь в тени строений, последовали за ней, и лодка быстро направилась к противоположному берегу. Через полчаса они причалили к маленькой лесенке, почти скрытой в густой зелени громадных садов, окружавших с этой стороны царский дворец. Хатасу легко выпрыгнула на ступеньки и углубилась в тенистую аллею. Один из воинов и первый ее спутник последовали за ней.

Дойдя до боковой двери во дворец, царица обернулась.

— Ты мне больше не нужен, Сэмну, — сказала она, внезапно нарушая молчание. — Можешь идти вместе с Гюи.

Не обращая внимания на поклоны мужчин, она вынула из-за пояса ключ и отперла маленькую дверь. Быстрыми и легкими шагами прошла она несколько совершенно пустых коридоров и лестниц и открыла вторую дверь. Подняв толстую драпировку, маскировавшую дверь, царица проникла в обширную комнату, слабо освещенную лампой. В глубине комнаты на возвышении, покрытом львиными шкурами, стояло роскошное ложе. Около него, положив голову на ступеньку, спала старая рабыня. Хатасу бросила плащ на стул и, подойдя к спящей, слегка толкнула ее ногой. Рабыня быстро вскочила. Узнав свою повелительницу, она распростерлась перед ней.

— Вставай живее, Ама, и подай мне мою одежду, — сказала царица. — Не зови никого. Ты одна оденешь меня.

Пока рабыня молча помогала ей надевать длинную белую тунику, застегивала пояс и укладывала на кудрявую голову широкий золотой обруч, Хатасу внезапно спросила:

— Моего отсутствия никто не заметил? Царь не спрашивал меня?

— Нет, моя царственная повелительница, в твое отсутствие ничего не случилось, — ответила старуха. — Царь — да благословенны будут боги, — кажется, спал, а старый Тиглат, исполняя твое поручение, не покидал его изголовья. Но желаешь ли ты отдохнуть немного или подать тебе кубок вина? Ты так бледна и кажешься такой утомленной.

— Нет, моя верная Ама, я вовсе не устала и хочу еще взглянуть на царя, — ответила она, закутываясь в большую прозрачную вуаль.

Пройдя несколько залов, заполненных женщинами, царица направилась по длинной галерее, охраняемой часовыми, в апартаменты царя. Два неподвижных, как статуи, воина подняли перед ней толстую драпировку из финикийской ткани. Царица вошла в необыкновенно роскошную комнату. На массивном золотом ложе лежал бледный и худой молодой человек, погруженный в глубокий, тяжелый сон. У изголовья сидел старик с совершенно белой бородой. Он тотчас же встал и низко поклонился. Хатасу подошла к спящему Тутмесу и стала внимательно вглядываться в его истощенное лицо. Через минуту она со вздохом выпрямилась.

— Ну, Тиглат, что скажешь ты о состоянии царя? — спросила она, отводя старика в другой конец комнаты.

— Сейчас фараону лучше, и он подкрепляется сном. Но не смею скрыть от тебя, славная царица, что ты не можешь рассчитывать на полное выздоровление. Я даже не могу сказать, сколько времени боги позволят мне поддерживать жизнь царя.

Хатасу ничего не ответила. Отправив жестом старика к его месту у изголовья, она опустилась на стул и глубоко задумалась. Умирал слабый и беспечный человек, только номинально разделявший с ней власть. Не раз между ними царило несогласие. Теперь же она жалела Тутмеса, так как с его смертью открывалось обширное поле для интриг. Она знала, что для сохранения единовластия ей придется выдержать ожесточенную борьбу с врагами, которых она презирала за лукавство и двуличие.

Тем не менее, жрецы были опасны. Не ограниченные ничем, они подчинили своему влиянию темную массу, почитавшую их как посредников богов. Против нее, несомненно, выставят молодого Тутмеса, сосланного ею в изгнание. Она только что имела возможность убедиться, что у него совсем другой характер, чем у его больного брата.

С таким противником ей придется бороться на равных.

Охваченная лихорадочным нетерпением, царица встала. Воздух этой комнаты казался ей тяжелым, удушливым. Из соседнего зала винтовая лестница вела в башенку над дворцом. Царица быстро взбежала по ней, вышла на террасу и облокотилась на балюстраду. Чистый ночной воздух освежил ее пылавший лоб и облегчил сдавленную грудь.

С высоты перед Хатасу открылся чудный пейзаж. У ее ног лежали уснувшие Фивы, с дворцами, храмами и садами. Разлившийся Нил сверкающей скатертью окружал необъятную столицу. А там, по другую сторону реки, возносился колоссальный памятник, опирающийся на золотистые скалы. Это была усыпальница, построенная ею, несмотря на все препятствия, несмотря на сопротивление ограниченной касты жрецов — ярого врага всякого нововведения.

Чувство гордого удовлетворения и сознания своей силы наполнило сердце этой надменной и властолюбивой женщины. Облако, омрачавшее ее, рассеялось, и черные глаза светились непреодолимой энергией.

— Благословенная страна богов, — прошептала она, — пока я жива, ни одна рука, кроме моей, не будет держать твой скипетр. Твой трон стоит борьбы, хотя бы ценой собственной жизни. Пусть решают боги, кому они даруют победу — мне или Тутмесу!

Глава III. Заложенная мумия

На одной из лучших улиц Фив высился большой изящный дом, выкрашенный в яркие цвета. Две мачты со сверкающими на солнце медными наконечниками стояли перед дверьми дома, указывая на знатность и богатство владельца.

Этот дом принадлежал Пагиру, с которым мы уже познакомились на празднике Нила. За домом тянулся сад, хоть и не особенно большой, но прекрасно ухоженный и переполненный цветами.

Прошло несколько дней после праздника. Пагир, его жена и прекрасная Нейта сидели на террасе, выходящей в сад. Роскошная зелень виднелась между колонн.

Разговор был очень бурный. Пагир вскочил со своего места, кричал и сильно размахивал руками.

— Так же, как Нил ежегодно разливается, ты будешь женой обожающего тебя Хартатефа. Я, твой опекун, и твой брат Мэна благосклонно приняли его предложение.

— Никогда! Я ненавижу Хартатефа! — выкрикнула Нейта с пылающим взглядом. — Мне нравится Кениамун, и я выйду за него замуж.

Вне себя, она ударила по столу опахалом из перьев.

— Ты хочешь выйти замуж за этого нищего, у которого ничего нет, кроме каски и меча! — закричал Пагир, поднимая глаза и руки к небу. — И ради него ты отталкиваешь баснословно богатого Хартатефа, родство с которым придало бы столько блеска нашему дому? Но, к счастью, мы здесь, чтобы помешать твоему безумству. Я, твой опекун, объявляю, что ты будешь женой Хартатефа. Сегодня же, во время праздника, я представлю вас друг другу как жениха и невесту. Так что не волнуйся и не сопротивляйся напрасно тому, что бесповоротно решено.

Он провел рукой по разгоряченному лицу и обернулся к Сатати, молча сидевшей у стола, на котором стояла корзинка с женской работой.

— Мне нужно уйти, — сказал Пагир, обращаясь к ней, — но я поручаю тебе успокоить и образумить этого ребенка.

Сатати тотчас же встала. Мягкая улыбка осветила ее лицо. Сев рядом с девушкой, она нежно обняла ее за талию.

— Нейта, дорогая моя, успокойся и поверь, что мы любим тебя и желаем тебе только счастья. Неужели ты настолько неблагоразумна, что предпочтешь такого ничтожного и темного человека, как Кениамун, богатому Хартатефу, владеющему лучшим дворцом в Фивах? Хартатеф занимает высокое положение и пользуется расположением Хатасу. С ним тебя ожидает блестящая будущность, не говоря уже о том, что он человек молодой, красивый и страстно тебя любит.

— Оставь меня, — сказала Нейта, с гневом отталкивая ее. — Я ненавижу Хартатефа и не понимаю, почему я должна стать его женой. И без его золота мы достаточно богаты, а милость Хатасу может поднять Кениамуна так же высоко, как и Хартатефа. Я брошусь к ногам царицы. Она любит меня и сумеет избавить от ненавистно го брака.

Беспокойство скользнуло по лицу Сатати но, поборов себя, она дружески пожала руку девушки.

— Дорогая моя Нейта, уверяю тебя, что подобный шаг ни к чему не приведет. Нечего больше и говорить об этом. А теперь успокойся и ступай одеваться. Тебе давно пора подумать о туалете. Если ты не хочешь нравиться своему жениху, то принарядись хотя бы для Кениамуна. Ведь он тоже будет на банкете.

— Конечно, я не хочу нравиться Хартатефу! Если Пагир осмелится представить его как моего жениха, я устрою скандал и объявлю всем, что отказываю ему. Потом я обращусь к царице и предоставлю все ее решению.

Она встала, вырвав свои руки из рук Сатати, и стремительно вышла, сильно хлопнув дверью. Она даже не заметила, что дверью зацепила брата.

— Неужели необходимость выйти замуж за Хартатефа вызвала у Нейты такое очаровательное расположение духа? — спросил, смеясь, Мэна.

— Именно, — ответила Сатати, задумчиво облокачиваясь на подушки.

Мэна сел, наклонился к ней и пробормотал, устремив на нее дерзкий пылающий взгляд:

— Как ты прекрасна сегодня, Сатати. С некоторых пор я открываю в тебе все новые прелести. Сказать тебе почему?

Нежная улыбка осветила лицо молодой женщины.

— Ты скажешь какую-нибудь глупость, — сказала она, прижимая свою холеную руку к губам Мэны. — Что сказал бы Пагир, если бы слышал тебя?

— Пусть он посмеет ревновать, я живо заставлю его замолчать! — воскликнул офицер. — Я знаю, кому он расточает нежные имена и драгоценные камни.

Яркая краска выступила на щеках Сатати.

— Это только слова, Мэна, но можешь ли ты доказать их?

— Нет, нет, это ниже меня. Я хотел только дать тебе понять, что ты отплатила бы только долг, подарив мне свою благосклонность. Скажи лучше, чем ты была озабочена, когда я вошел сюда?

— Меня беспокоит Нейта, — сказала Сатати, с трудом преодолевая свое ревнивое любопытство. — Малютка просто взбешена. Она не хочет слышать даже имени Хартатефа и грозит устроить скандал. Если ей помешают выйти замуж за Кениамуна, она собирается идти жаловаться царице.

— Ха, ха, ха! И подобная угроза может беспокоить тебя? — снисходительно рассмеялся Мэна. — Успокойся, у царицы есть дела поважнее, чем выслушивать жалобы девочки. Болезнь Тутмеса и интриги жрецов в пользу изгнанника в Буто доставляют ей довольно забот.

— Все это так. Тем не менее, я убеждена, что Хатасу найдет время выслушать Нейту и обратить внимание на ее жалобы и желания. Не пренебрегай опасностью, величину которой ты не в состоянии оценить.

Взгляд, сопровождавший эти слова, сразу подействовал на воина.

— Но, — сказал он серьезно, — что может внушать Хатасу такую слабость к моей сестре? Я давно уже подозревал, что с Нейтой связана какая-то странная тайна. Я вижу, Сатати, что ты посвящена в нее. Доверься же мне и открой правду.

Мэна склонился и прижал свои губы к обнаженной руке молодой женщины.

— Мэна, ты ошибаешься. Какая тайна может быть связана с твоей сестрой? Не воображай ничего подобного. А теперь оставь меня, мне нужно еще одеться.

Мэна тотчас встал.

— В таком случае, до свидания, А я пойду пока к Нейте и постараюсь ее успокоить. В гневе она способна непоправимо оскорбить Хартатефа, а я боюсь даже подумать, к чему это может привести.

Он быстро направился в комнату сестры. Через минуту, приподняв полосатый ковер, служивший портьерой, и заглянув внутрь комнаты, он убедился, что появление посредника будет очень кстати. Посреди комнаты стояла Нейта с пылающим лицом и сверкающими глазами. Она упорно отталкивала руки служанки, почти со слезами повторявшей:

— Дорогая, маленькая госпожа моя, солнце очей моих, успокойся, позволь нарядить тебя! Разве ты не хочешь больше пленять глаза всех? Взгляни на эту гирлянду, как чудно она идет к твоим черным волосам!

— Я не хочу гирлянды, которую должна предложить этому чудовищу, и не стану наряжаться! — кричала Нейта, отталкивая цветы и срывая ожерелье, только что надетое на нее. Жемчуг рассыпался по полу. Сломанное опахало, разорванная туника и обрывки цветов, усыпавшие комнату, подтверждали гнев капризной красавицы.

Не ожидая продолжения, Мэна подошел к ней.

— Здравствуй, Нейта, — весело воскликнул он, схватив обе руки сестры и прижав их к губам, давая возможность служанке застегнуть пояс на девушке и украсить ее голову гирляндой цветов.

— Как ты прекрасна в этом наряде, и, бесспорно, ты первая красавица в Фивах, — продолжал он, не переставая крепко держать ее руки. — Но успокойся, и поговорим немного.

— Оставь меня, Мэна, ты тоже в заговоре с моими врагами и желаешь мне несчастья, — ответила она, пытаясь высвободить руки. — Какая я несчастная! Никто не хочет защитить меня от ненавистного человека. Несмотря на мое отвращение и презрение, он преследует меня своей любовью и сумел склонить всех вас на свою сторону. Если ты пришел говорить о нем, убирайся вон, — она оттолкнула его. — Я не хочу ничего слышать, не хочу наряжаться! Я не назову его своим женихом и сама буду защищаться от этого отвратительного существа.

Приход Сатати прервал эту взволнованную речь. Она принесла дорогую шкатулку и поставила на стол перед Нейтой.

— Взгляни, капризница, что прислал твой жених, кроме корзин, переполненных материями, благовониями и другими сокровищами, ожидающими тебя в галерее, — сказала она и, приподняв крышку, показала девушке великолепные украшения из жемчуга и сапфиров.

Несмотря на свое негодование, Нейта наклонилась и с восторгом стала рассматривать широкую диадему, браслеты и ожерелье в три ряда, огромной цены.

— О, это великолепно! — невольно вырвалось у нее.

— Эти драгоценности достойны царицы. У тебя будет немало завистниц, когда ты станешь носить их, — прибавила Сатати и, делая знак негритянке подать зеркало, поднесла ожерелье к шее Нейты. — Взгляни, как ты прекрасна!

Глаза девушки начали разгораться. Она без сопротивления позволила застегнуть на себе ожерелье, сама надела браслеты и с видимым удовольствием стала любоваться собой.

— Я сознаюсь, что эти драгоценности идут мне, — сказала она, кокетливо поправляя ряды ожерелья. — Но я наряжусь все-таки не для Хартатефа. Я ненавижу его.

— Это твое дело. Но, во всяком случае, ему ты будешь обязана триумфом, ради чего сегодня ты могла бы быть с ним полюбезнее. Пойдем, Мэна, Пагир разыскивает тебя, а мне надо поскорее одеться.

— Чем-то все это кончится? — ухмыльнулся Мэна, как только они вышли в галерею.

— Будем надеяться, что все кончится хорошо. Как я и думала, драгоценности произвели эффект, — ответила Сатати, делая знак нескольким рабам отнести к Нейте большие корзины с вышитыми материями.

Через час богатые носилки, опережаемые скороходами и окруженные рабами с опахалами, остановились перед украшенной цветами дверью Пагира. Из носилок вышел Хартатеф и в сопровождении распорядителя направился в приемный зал. На пороге его с сердечной радостью встретили Сатати и Пагир.

— Мой добрый Хартатеф, как благодарить тебя за великолепные подарки, присланные мне? Видишь, я надела украшения, — сказала Сатати.

— Я счастлив, что могу подчеркнуть красоту любезной приемной матери моей будущей супруги. Это ты делаешь мне честь, принимая подарки того, кто, надеюсь, уже сегодня станет твоим родственником. Но где же Нейта?

— Нейта на террасе. Она капризничает, и мы никак не могли убедить ее сойти сюда, — сказал Пагир, но, заметив недовольный взгляд жены, умолк и предоставил ей слово.

— Ты знаешь, мой добрый Хартатеф, что Нейта, по молодости и неопытности, не понимает счастья, выпавшего на ее долю. Она повинуется только своим капризам и говорит глупости. Если ты немного запасешься терпением, все пройдет. Узнав тебя ближе, она больше будет ценить твою любовь.

— Я не сомневаюсь в этом и сумею перенести небольшую холодность, — невозмутимо ответил Хартатеф. — Надеюсь на ваше согласие и поддержку — это главное. Остальное довершит моя искренняя любовь. Теперь я пойду поздороваюсь с невестой.

Нетерпеливыми шагами он прошел несколько комнат, где рабы, под присмотром Мэны, заканчивали приготовления к пиру. Затем он поднялся по лестнице, ведущей на террасу. Остановившись на последней ступеньке, он с вожделением смотрел на Нейту. Девушка стояла, облокотившись на балюстраду, и до такой степени была погружена в свои мысли, что даже не заметила его появления. Никогда еще она не казалась ему такой очаровательной, несмотря на гнев и отчаяние, омрачавшие ее лицо. Белая туника подчеркивала ее стройную фигуру, а на шее и руках сверкали украшения из сапфиров. Непередаваемая ироническая улыбка скользнула по губам молодого египтянина, когда он заметил это. «Камень преткновения женщин, — пробормотал он. — Они готовы, кажется, нарядиться в драгоценности своего смертельного врага!» — но тотчас же, овладев собой, он подошел, почтительно склоняясь:

— Тебя приветствует твой смиренный раб, моя прекрасная невеста. Надеюсь, что твой очаровательный ротик подарит мне улыбку и приветливое слово.

При звуке этого металлического голоса Нейта вздрогнула и выпрямилась.

— Ты надеешься на слишком многое, Хартатеф. Для друга у меня нашлись бы и улыбка и доброе слово. К человеку же, который хочет против моей воли жениться на мне, я чувствую одно презрение и отвращение. Твое богатство могло соблазнить моих родных, меня же оно не трогает. Откажись от меня, Хартатеф! Не вынуждай меня повторить при всех то, что я сейчас говорю тебе: я не хочу быть твоей женой!

— Захочешь, Нейта. Твой дядя и опекун обещал мне твою руку. Ты обязана ему повиноваться, а я не из тех, кто спокойно переносит стыд. Я убежден, что ты безропотно последуешь за мной в праздничный зал и подтвердишь вашим гостям, что избрала меня супругом.

— За кого ты меня принимаешь? Разве я раба Пагира, что он может повелевать мной? — выкрикнула Нейта, глаза ее сверкали. — Идем! Я сейчас же докажу тебе, что не боюсь ни твоего гнева, ни гнева моего дяди!

Она хотела броситься к лестнице, но Хартатеф схватил ее за руку и удержал.

— Прежде, чем ты предпримешь что-либо, позволь мне, Нейта, спросить, известны ли тебе дела твоего семейства? — произнес он дрожащим голосом. — Знаешь ли ты, что Мэна заложил мумию твоего отца за десять вавилонских талантов? Срок выкупа близок, а Мэна не может внести денег. Я обещал заплатить эту огромную сумму, чтобы спасти честь семьи, членом которой я являюсь. Если ты будешь настаивать на своем отказе, я сочту себя свободным от обещания и от всякой щепетильности в деле, которое, впрочем, и так скоро сделается всеобщим достоянием. Выбирай!

Как от удара молнии, Нейта зашаталась и опустилась на стул. Голова у нее кружилась. Если это ужасное известие было правдой — а могла ли она сомневаться в этом — всему роду грозит позор.

По мнению египтян, позорно закладывать мумию своего предка, не выкупить же такой священный залог было уже неизгладимым бесчестием. Даже к царице нельзя было обратиться с этой бедой, разве она может сохранить расположение к такой опозоренной семье? О! Надменный и жестокий Хартатеф верно рассчитал, что она согласится пожертвовать своим счастьем ради сохранения чести.

— Ну что же, Нейта! Согласна ты протянуть мне руку и указать на меня как на своего жениха на банкете? — спросил Хартатеф, проницательно следивший за сменой чувств на выразительном лице девушки.

С мрачным видом Нейта протянула ему руку и позволила увести в большой зал, где уже собралось общество. Их появление произвело сенсацию.

Скоро все сели за стол. Мэна сидел напротив сестры, но та старалась не смотреть на него, так как беззаботная веселость брата вызывала у нее отвращение и презрение. Она начинала ненавидеть этого расточителя, даже не считавшего нужным признаться ей в истине, заставившего ее выслушать ужасную новость от ненавистного Хартатефа, — брата, только и ждавшего, чтобы она своей жизнью заплатила за его позорные безумства. Нейта знала, что в руках Мэны деньги лились как вода, и что он делал долги, но считала свою семью очень богатой, она и не подозревала, что дело дошло до такой крайности. Бедное дитя не знало, что Пагир, младший брат ее отца, был не менее безумным расточителем и верным спутником Мэны в его ночных похождениях у куртизанок Фив и в притонах, где играли в азартные игры. Уже давно они до дна исчерпали свое громадное состояние и уже не раз прибегали к кошельку Хартатефа. Кошелек этого человека, крепко закрытый для других, охотно раскрывался для них.

Недалеко от Мэны сидел Кениамун и не сводил своих черных глаз с бледного и расстроенного лица Нейты. Что значит это волнение девушки и что предвещает ее появление с Хартатефом, теперь сидевшим с нею рядом? Давно уже молодой воин настойчиво ухаживал за сестрой Мэны и рассчитывал жениться на богатой наследнице. Добрый Кениамун любил женщин, игру и вино не меньше своего товарища, благодаря чему у него не осталось ни копейки из небольшого капитала, завещанного отцом.

Размышления воина были прерваны Пагиром, который поднял свой кубок и радостно провозгласил:

— Дорогие друзья и гости! Я счастлив сообщить вам, что сегодняшний пир, соединивший нас, — это семейное торжество. Мы празднуем обручение моей дорогой племянницы. Ты, Нейта, — он, улыбаясь, обернулся к ней, — сама укажи нашим гостям избранника твоего сердца.

Все взгляды устремились на девушку. Ее бледность и упорное молчание начали возбуждать всеобщее любопытство, хотя никто не подозревал, что ее принуждают. С минуту Нейта оставалась неподвижной. Страшная бледность разлилась по ее лицу. Потом, словно очарованная угрожающим блеском глаз Хартатефа, она встала, сняла гирлянду, украшавшую ее волосы, и, полуотвернувшись, возложила ее на голову Хартатефа. Подавляя бушующий внутри безумный гнев, она в изнеможении опять упала на стул. Со всех сторон раздались крики и поздравления. Рабы спешили наполнить опорожняющиеся кубки. Воодушевление и веселость пирующих возрастали с каждой минутой. Но апогея они достигли, когда встал Хартатеф, и, поблагодарив за добрые пожелания, пригласил всех присутствовавших на восьмидневные празднества. Этим он хотел отметить свое бракосочетание, как только будет окончена отделка дворца, выстроенного им в одном из самых лучших кварталов Фив. Один Кениамун не принимал никакого участия в общем веселии. Когда объявили об обручении, он внезапно побледнел, опустил на стол полный кубок и посмотрел на Нейту с нескрываемым удивлением и гневом. Подозрение о каком-то таинственном давлении на ее волю росло в нем. Его ухаживания всегда хорошо принимали Сатати и Мэна. Девушка обещала стать его женой. Если она добровольно изменила мнение и предпочла ему богатого Хартатефа, то чем же объяснить эту бледность, болезненное волнение и упорное молчание? У нее не нашлось ни одного слова в ответ на все поздравления. Впрочем, не один Кениамун был занят подобными размышлениями. Пирующие были слишком вежливы, чтобы показать, что они заметили странное поведение невесты, но, тем не менее, они все чаще и чаще обменивались удивленными и любопытными взглядами, двусмысленными улыбками и даже тихими замечаниями.

Нескромное любопытство — качество не только средних веков. Оно также процветало и в обществе древних египтян. И добрые горожане, собравшиеся за столом Пагира, сгорали от нетерпения узнать причины мрачности Нейты и ее недовольства перспективой супружества с богатым Хартатефом, которого большая часть присутствовавших девушек, не моргнув, взяла бы в мужья.

Сатати и Мэна с возраставшим недовольством наблюдали за этими симптомами подозрительного любопытства. Их даже не успокаивала покорность Нейты, и они с беспокойством спрашивали себя, каким образом Хартатефу удалось так быстро сломить сопротивление и упорство девушки, но в то же время вызвать ее очевидное отчаяние.

Для обоих было истинным облегчением, когда, наконец, встали из-за стола. Группа женщин тотчас же окружила Нейту. Ее расспрашивали о дне свадьбы и снова поздравляли со вступлением в брак с таким красивым, богатым и высокопоставленным человеком. Едва слышным голосом девушка отвечала, что жара и волнение утомили ее и что ей необходимо пойти отдохнуть немного. С беспокойством наблюдавшая за ней Сатати заметила по внезапному румянцу и дрожанию губ, что нервный кризис неизбежен. Она тотчас же подошла и, обняв за талию Нейту, сказала с мягкой и доброй улыбкой:

— Радость, как и горе, одинаково истощают силы. Я припоминаю, какие разнообразные чувства волновали меня, когда я сама была невестой. На нашу же дорогую Нейту, такую нежную, все действует вдвое сильнее. Пойдем, дорогая, отдохни немного.

Она быстро увлекла ее на пустую террасу. Все общество рассеялось по залам, а молодежь направилась в сад, чтобы поиграть в мяч или прогуляться. Едва Нейта очутилась на террасе, она оттолкнула Сатати и, бросившись на ложе, разразилась рыданиями. Супруга Пагира поняла, что сейчас слова утешения неуместны и вызвали бы только бурную сцену. Поэтому, не теряя ни минуты, она спустилась вниз, убежденная, что уединение — лучшее успокоительное средство для Нейты. Тем не менее, она ломала себе голову, чтобы открыть, что могло сменить утреннее упрямство такой отчаянной покорностью.

Вдруг у нее мелькнула мысль, не сказал ли ей Хартатеф про заложенную мумию. От этого предположения Сатати побледнела, как смерть, так как считала, что малютка никогда не должна была узнать про это скандальное дело.

Когда Сатати проходила через один пустой зал, она увидела Кениамуна, по-видимому, направлявшегося к выходу. Желая избежать неприятных объяснений с молодым человеком, которому подавала ложные надежды, она поспешила пройти в кабинет, где шумно разговаривали женщины.

Но Сатати ошиблась, Кениамун и не думал уходить с праздника, что могло бы обратить на себя общее внимание. Никто не должен подозревать, до какой степени он был поражен потерей Нейты и мыслью, что она предпочла ему богатство ненавистного Хартатефа. Он искал только уединенный уголок, где бы мог собраться с мыслями и успокоить гнев, давивший грудь. Он понял теперь, почему Мэна избегал его последнее время. Но Нейту он никогда не заподозрил бы в подобном вероломстве. В эту минуту она казалась ему прекраснее и желаннее, чем когда-либо, и он с гневом сознавал, что любит умную, красивую девушку почти так же, как и ее предполагаемое великолепное приданое.

Почти машинально направился он к террасе, рассчитывая, что там никого нет. Но, к великому своему изумлению, он увидел горько плачущую Нейту. При виде горя любимой женщины возмущенное сердце Кениамуна немного успокоилось.

— Нейта! — воскликнул он. — Ты оплакиваешь свою измену или уже сожалеешь о внезапной любви, вызванной в тебе богатствами Хартатефа?

Девушка подняла голову. Протянув к нему обе руки, она с горечью сказала:

— Если ты думаешь, что я выхожу замуж за него ради его богатства, значит, ты плохо меня знаешь.

Но Кениамун, скрестив на груди руки, с раздражением спросил:

— Так почему же ты тогда выходишь за него замуж? Кто может тебя принудить? Родители твои умерли, а брат не имеет такого права. Ты плачешь и кажешься в отчаянии, а между тем нарушаешь слово, данное мне. Если не любовь, то, следовательно, расчет заставляет тебя взять мужья этого человека? Отвечай, объяснись, Нейта, или возненавижу тебя и стану презирать, потому что ты из жадности соглашаешься на ненавистный для тебя брак, а из моей любви делаешь себе развлечение.

От этих обвинений слезы Нейты внезапно высохли. Глаза ее засверкали.

— Клянусь тебе, Кениамун, что только ужасная необходимость вынуждает меня выйти замуж за этого ненавистного человека. Еще сегодня утром я боролась за свою свободу. Не спрашивай меня, почему я уступила — я не могу тебе этого рассказать. Но верь мне, что ни один из приведенных тобою мотивов не имел ни малейшего влияния на мое решение.

— Нет, нет, я этим не удовлетворюсь. Человеку, которому дали слово выйти за него замуж, не говорят: «Я изменяю по важным причинам». Нет! Обыкновенно объясняются и приводят доказательства. Тот, кого ты любишь и кто тебя любит, имеет право на твое доверие. Если нужно, он сумеет молчать, но, может быть, он найдет выход там, где ты в своем горе считаешь всё потерянным.

Пораженная справедливостью этого аргумента, Нейта, может быть, призналась бы в истине, как вдруг на террасу ворвался красный и взбешенный Мэну.

Узнав о подозрении, зародившемся в уме Сатати, он бросился к Хартатефу. Тот, не стесняясь, подтвердил, что только известие о залоге мумии смогло побороть упорство невесты. Обеспокоенный и озабоченный Мэна решил тотчас же переговорить с сестрой. Но когда поднимался по лестнице, он узнал голос Кениамуна и расслышал его последние слова. Кровь бросилась ему в голову. Если эта безумица выдаст ужасную тайну, то кто может предвидеть, как ее употребит выдворенный претендент? Кениамуна очень любили в обществе, особенно благосклонны к нему были женщины за его любезность и таланты. С подобным оружием в руках он мог отомстить за свой стыд и погубить репутацию Мэны.

Охваченный беспокойством, Мэна бросился на террасу и став рядом с Нейтой, как бы для ее защиты, он крикнул вызывающим тоном:

— Зачем ты мучаешь мою сестру? Ты видел, что она предпочла другого. Что же касается мотивов такого семейного решения, то постороннему человеку нет до них никакого дела.

— Я не посторонний для Нейты, — возразил, дрожа от гнева, Кениамун. — Но так как она умалчивает о мотивах этого «семейного решения», то я спрашиваю о них у тебя. Ты должен мне ответить, ты тоже обещал мне руку твоей сестры. Помнишь, когда я просил тебя дать слово, что ты не будешь мешать моим проектам, ты мне сказал, смеясь: «Клянусь тебе в этом! И зачем я стану мешать тебе! Что мне за дело, за кого Нейта выйдет замуж!» Кажется, с тех пор ты менее равнодушно относишься к этому вопросу. Итак, я требую сейчас же объяснить, почему ты предпочитаешь мне Хартатефа и почему я не могу считаться приличной партией?

Лицо Мэны приняло ледяное выражение.

— Ты, кажется, с ума сошел, — презрительно сказал он. — Требуешь каких-то объяснений по делу, которое ни коим образом не касается тебя. Совершенно ясно, что перестают думать о ребячествах, когда представляется подобный случай пристроить малютку. Хартатеф страшно богат. Взгляни на это ожерелье из сапфиров и жемчуга — это целое состояние, поднесенное им своей невесте. Он занимает положение настолько выше тебя, что даже Нейта поняла, что подобным женихам не отказывают. Удовлетворись этим объяснением и успокойся.

Нейта сверкающим взором следила за спором мужчин. Последняя выходка брата вогнала ее в краску.

— Как ты смеешь такое говорить, презренный лжец, для спасения чести которого я приношу себя в жертву? Чтобы показать тебе, как я ценю подарки этого ненавистного человека, смотри!

Она с такой силой рванула ожерелье из сапфиров, что кольца порвались и рассыпались по полу.

— Поверь мне, Кениамун, — прибавила она, дрожа от негодования, — я приношу себя в жертву, но только не ради золота. Презирай меня, если хочешь, — больше я ничего не могу сказать тебе.

— Верю и жалею тебя. Что же касается Мэны, я не стану ему больше надоедать, но не забуду ему этого часа, — ответил Кениамун. Затем он повернулся и вышел.

Как только они остались одни, Мэна с гневом набросился на сестру:

— Безумная, ты погубишь нас всех. Кто знает, какие подозрения вызвала у этого интригана твоя болтовня? Теперь он постарается объяснить мое поведение. И потом, это ожерелье… разве можно ломать такую драгоценную вещь? Что скажет Хартатеф?

— Что ему будет угодно! А ты — подбери обломки, приоавь их к той цене, что дали тебе за мумию нашего отца бессовестный сын, позор нашей семьи, — с презрением сказала Нейта.

Но к Мэне уже вернулся его обычный апломб.

— Послушать тебя, так можно подумать, что я один участвовал в закладе мумии, — ответил он, скрестив руки. — В этом мне добросовестно помогал Пагир. Мы бы, может, этого и не сделали, если бы Хартатеф не был без ума от тебя. Он платит с радостью, чтобы обладать тобой. Мы выкупим мумию, не потратив ни одного кольца серебра, а ты при этом станешь одной из самых богатых и высокопоставленных женщин в Фивах. Не правда ли, ужасное несчастье? И из такого-то простого и выгодного дела ты устраиваешь скандал за скандалом? Берегись, люди могут легко подумать, что всеми этими криками ты хочешь оправдать себя в том, что предпочла богача этому нищему Кениамуну, и тогда осуждение падет на тебя же.

Нейта ничего не ответила на это безграничное бесстыдство. Страшная тоска, чувство полного одиночества и беззащитности больно сжали ее сердце. Она знала об эгоистической беззастенчивости своего братца, но ни разу не сталкивалась с ней. Никогда еще до такой степени она не чувствовала себя сиротой, будущностью и счастьем которой никто не интересовался. Без стеснения ее оценили как невольницу, а когда торг заключен, она должна или выполнить его условия, или потерять честь вместе со всеми.

Как во сне она пошла к лестнице. Мэна тотчас же опустился на пол и, ползая на коленях, тщательно собрал все обломки ожерелья до самой маленькой золотой подвески. Погрузившись в горькие думы, девушка направилась в свою комнату. У входа в галерею она встретила искавшего ее Хартатефа. Проницательный глаз молодого египтянина сразу подметил исчезновение сапфирового ожерелья, почти совершенно закрывавшего шею и грудь Нейты.

— Куда это направляется моя прекрасная невеста? — сказал он, с живостью наклоняясь к ней. — Отчего ты такая бледная и расстроенная, Нейта? Где убор, который был на тебе во время обеда? Или он очень тяжел?

— И да, и нет! Ты найдешь обломки ожерелья на плитах террасы. Я сорвала его, — прибавила она глухим голосом, — потому что Мэна обвинил меня перед Кениамуном в том, что я продалась тебе за это ожерелье и за твое богатство. Чтобы доказать им, как я ценю твои подарки, я изломала в куски ожерелье. Повторяю и тебе, я предпочитаю иметь на шее ехидну, чем твои сапфиры и жемчуг.

Хартатеф покачал головой.

— Мэна дурак. Ты же не права в том, что придаешь такое значение его болтовне и портишь из-за нее такую дорогую вещь. Впрочем, этот убор можно будет починить. У меня есть другие, не менее прекрасные, которые ты наденешь, когда твой гнев пройдет. Ты их наденешь, — настойчиво повторил он, видя, что Нейта отрицательно покачала головой, — так как все женщины хотят быть красивыми. А чтобы быть красивой, нужно наряжаться. Поэтому ты будешь наряжаться для себя, если не для мужа, которого ты ненавидишь.

— Когда ты назначил свадьбу? — неожиданно перебила она.

— Считая с сегодняшнего дня, через три луны мой дворец будет готов принять тебя.

— Хорошо. Но до этого рокового дня я прошу тебя избавить меня от своей особы. Я хочу отдохнуть и воспользоваться последними днями моей свободы. Итак, не утруждай себя визитами и не присылай мне подарков. Я от тебя ничего не хочу.

— Ты будешь благоразумной, Нейта. Нельзя быть невестой в продолжение трех лун и не видеться со своим будущим мужем. Я не стану надоедать тебе, но буду приходить и присылать цветы и подарки, так как не хочу, чтобы меня сочли скупым. Свет не узнает, — невозмутимо продолжал Хартатеф, — как ты мне дорого стоишь. Выкуп мумии моего тестя не пустяки. Тебе же следует быть посдержанней и не лишать меня удовольствия видеть прекрасную невесту.

Ничего не ответив, Нейта повернулась к нему спиной и убежала.

Глава IV. В поисках истины

Не думая больше о том, что скажут, Кениамун немедленно покинул дворец Пагира. Глухой гнев и страшная жажда мести переполняли его душу. Однако, прежде чем что-либо предпринять, он посчитал необходимым узнать истинные мотивы, вызвавшие столь неожиданное решение Нейты. Какой беспечный поступок совершил Мэна, чтобы понадобилась такая жертва со стороны сестры?

Вдруг в его голове мелькнула одна мысль.

— Как это раньше не пришло мне в голову? — прошептал он. — Она должна все знать. За золото она выдаст тайны самого Озириса!

С довольной улыбкой он отстегнул золотой инкрустированный аграф, спрятал его в пояс и быстрыми шагами направился к берегу Нила. Там он нанял лодку и приказал плыть в отдаленное предместье, расположенное недалеко от квартала чужеземцев. В этой местности, пользовавшейся дурной славой, и жила та, кого он искал.

Когда лодка причалила, Кениамун ловко выскочил на берег. Приказав гребцам ждать своего возвращения, он углубился в узкую улицу. Вокруг тянулись небольшие сады, окруженные разрушившимися стенами и развалившимися лачугами.

Через несколько минут он вошел во двор, в конце которого возвышалось большое строение. Крики, песни и целый хаос грубых и хриплых голосов доносились изнутри.

Не обращая внимания на этот подозрительный шум, Кениамун вошел в длинный обширный зал, несмотря на день освещенный факелами. Из-за этого густая копоть покрывала потолок и стены. Возле столов всевозможной величины, окруженных скамейками, теснилась толпа солдат, матросов, рабочих и других людей. Все они ели и пили из грубой посуды.

Женщины в выцветших убогих нарядах сидели среди мужчин. Некоторые из них, с разгоревшимися лицами, казались пьяными и пели во все горло. Посредине зала две худые и полуголые женщины-танцовщицы плясали под звуки мандолы. Две другие, присев на землю, аккомпанировали им хлопаньем в ладоши. В конце зала были две ступеньки, и на этом возвышении стояло несколько больших столов с разнообразной провизией. Два стола были завалены амфорами и кубками.

Между столами сидела в кресле хозяйка заведения. Энергичным взглядом наблюдала она за своими шумными посетителями и за рабами, подносившими вино, пиво и фрукты.

Это была высокая могучая женщина с шеей быка. Ее правильное лицо с виду было добродушным, но насмешливые проницательные глаза под сросшимися густыми бровями опровергали эту доброту. Орлиный нос, выдающиеся челюсти и широкий рот с острыми белыми зубами придавали ей сходство с хищным животным. Она была в яркой полосатой юбке, стянутой у бедер медным поясом. Ожерелье из стеклянных бус украшало ее толстую шею. В ушах висели кольца таких размеров и тяжести, что заставляли восхищаться мощью органов, выдерживавших их. В руках она держала короткую палку для усмирения рабов, когда ей казалось, что они медленно двигались.

Вид знатного воина произвел неприятное впечатление на завсегдатаев притона. Крики и песни смолкли. Некоторые солдаты скрылись в темных углах, но Кениамун, делая вид, что ничего не замечает, прошел прямо к хозяйке.

— Здравствуй, Ганофера, — сказал он. — Я хотел бы минутку поговорить с тобой без свидетелей. Можно это сделать сейчас же?

— Конечно, господин. К твоим услугам, — сказала она, почтительно кланяясь.

— Ты, Бэки, посмотри, чтобы все шло как следует, — крикнула она старой женщине, мывшей кубки.

Затем через дверь в задней стене зала она провела молодого человека открытой галереей в довольно хорошо сохранившийся флигель, стоявший в тени сикомор.

— Что желаешь мне сказать, благородный Кениамун? Говори, здесь мы в безопасности от нескромных ушей. Но почему ты вошел этим ходом, а не другими в известный тебе час?

— Мне хотелось поскорее встретиться с тобой и поговорить без свидетелей. — Он сел и отказался от предложенного ему кубка вина. — Я ненадолго задержу тебя. Если ты сможешь удовлетворить мое любопытство относительно таинственного средства, при помощи которого Хартатеф принудил Пагира отдать ему Нейту, я подарю тебе этот аграф.

Несмотря на сорокалетний возраст, у женщины дикой ревностью вспыхнули глаза.

— Неужели правда, что он снова вернулся к безумной мысли жениться на Нейте, которая ненавидит его? — пророкотала она, покраснев от ярости. — Ты не ошибаешься, Кениамун?

— Это настолько верно, что именно сегодня публично празднуется их обручение. Но особенно странно то, что еще сегодня утром Нейта энергично отказала ему. Она сама со слезами призналась мне, что согласилась на этот брак только ради спасения чести своего семейства. Теперь вопрос в том, какая связь может быть между Хартатефом и фамильной честью Пагира? Мне очень хотелось бы узнать это. Кому может быть лучше известно все это, чем тебе, о чьем влиянии на Хартатефа все знают? — прибавил он, смеясь.

Пока он говорил, она рассматривала и взвешивала на руке аграф. На лице было выражение жадности, смешанной с дьявольской злобой.

— Я объясню тебе эту загадку, — сказала она с грубым жестоким смехом. — Благородный Мэна, чтобы покрыть свои безумные расходы, заложил мумию отца. Чтобы выкупить ее, продает малютку этому ослу Хартатефу, который, без сомнения, обещал ему дать нужные десять вавилонских талантов. Кто бы другой одолжил Мэне такую сумму? Теперь ты понимаешь, что в ее руках действительно их честь.

Кениамун побледнел.

— Бедная Нейта, — пробормотал он. — Теперь я понимаю твою жертву. Я не могу выкупить тебя, но я отомщу. Если Хартатеф овладеет твоим телом, мне будет принадлежать твое сердце.

Он встал.

— Благодарю тебя и до свиданья, Ганофера! Сохрани эту безделушку на память об оказанной мне услуге.

— Я это сделала очень охотно. Эти люди настолько низкие, что заложили тело своего близкого родственника, разорили и теперь продают беззащитную молодую девушку. Может быть, если бы этот факт был известен, их планы расстроились бы сами собой, — прибавила она с насмешливым взглядом.

Последние слова хитрой мегеры упали на добрую почву, оформляя тайное желание Кениамуна. Под нежной, веселой и любезной наружностью молодого человека скрывался гордый и в высшей степени мстительный характер. Он вовсе не смотрел на свою бедность как на препятствие к женитьбе, он считал богатой Нейту.

Его смертельно оскорбило, что после всех поощрений его отстранили как бесполезную мебель. Его единственным желанием было отомстить, но как раскрыть Фивам позор Мэны, чтобы больнее поразить его?

Тонкий и острый, склонный к интригам ум скоро указал ему путь к цели. Он знал, что с некоторого времени Мэна ухаживал за одной очень богатой вдовой, рассчитывая жениться на ней. Кениамун часто посещал этот дом, его всегда хорошо и любезно принимали. Он отлично знал эту избалованную и капризную женщину. Несмотря на свое громадное состояние, она была экономна. Достаточно было указать ей на расточительность Мэны и на его связь с Нефертой, дочерью Туа, чтобы окончательно лишить его шансов на успех у молодой вдовы. Если же доверить Роанте историю о заложенной мумии и просить ее сохранить тайну, можно не сомневаться, что этот факт облетит всю столицу.

Очень довольный этой мыслью, он, не теряя времени, быстро отправился к дому молодой вдовы, так как знал, что она больна и будет дома. Это нездоровье помешало ей присутствовать на празднике Пагира. Раб провел его на террасу, украшенную редкими растениями, где находилась хозяйка дома. Это была красивая молодая женщина лет двадцати двух, высокая и стройная брюнетка, но с бледным и слегка желтоватым цветом лица. Великолепные волосы, живые и умные глаза, пурпурные, как коралл, губы придава ли ее красоте особенную пикантность. Но в эту минуту она казалась усталой и озабоченной. Компресс из ароматной воды лежал у нее на лбу.

— Какой приятный ветер принес тебя, Кениамун? Я думала, что ты на празднике у Пагира, — сказала она, протягивая ему руку. — Садись и будь дорогим гостем, твой веселый и занимательный разговор развлечет меня и отгонит злого духа, сделавшего меня больной. Но что я вижу, ты бледен и печален? Что с тобой, у тебя неприятности по службе?

— Нет, дорогая Роанта, моя служба не заботит меня, но мне грустно. Шум пира ненавистен мне. И от печали, гнетущей меня, я пришел сюда. Здесь я всегда встречаю доброе отношение к себе, и надеюсь, что разговор с умной женщиной лучше всего меня успокоит.

— Хорошо сделал, что пришел. Но чтобы я действительно помогла тебе, доверь мне свое горе, клянусь быть скромной и не злоупотреблять твоим доверием.

— Мне не надо подобного обещания, я тебя и так знаю. Но в состоянии ли ты посочувствовать страданиям истерзанного и отвергнутого сердца?

Женщина сильно покраснела.

— Ты ошибаешься, я отлично понимаю твои чувства. Мое сердце тоже страдает, и я знаю, какое облегчение — поделиться с кем-нибудь своим горем. Только меня это удивляет, ведь ты любишь Нейту, а она, кажется, очень хорошо относится к тебе. Разве она тебя вероломно обманула?

— Она — нет. Этому чистому и гордому ребенку незнакомо зло, — ответил воин с мрачным видом. — Нейта любит меня. Она не способна к низкой измене. Но другие, не стесняясь, совершают низкие преступления, не достойные людей привилегированной касты. И чтобы спасти себя от заслуженного позора, они продают невинного ребенка.

Роанта откинула шкуру пантеры, укрывавшую ей ноги, и села. Любопытство боролось в ней с беспокойством.

— Прошу тебя, Кениамун, расскажи мне все по порядку.

— Хорошо, — сказал он, делая вид, что не замечает ее волнения. — Я не вижу причин скрывать от тебя истину. Отец Мэны и Нейты, умерший несколько лет тому назад, оставил им колоссальное состояние. Младший же брат его, Пагир, всегда был расточителен. Сделавшись опекуном своей племянницы и другом племянника, дурным наклонностям которого потакал, Пагир ни в чем не отказывал себе. И Мэна превратился в самого отчаянного кутилу и расточителя в Фивах. Он посещает все притоны и тратит безумные суммы на игры и дебоши. Я уже не говорю о скандальной связи Мэны с Нефертой, дочерью Туа. Ты понимаешь, что подобные крайности истощили, наконец, даже громадное состояние Мэны. Чтобы поправить свои дела и поддержать блеск дома, он не нашел ничего лучшего, как заложить какому-то ростовщику мумию своего отца за громадную сумму. И чтобы погасить этот позорный долг, он изобрел гениальное средство.

Во время этого рассказа страшная бледность разлилась по лицу вдовы, глаза ее сверкали, руки дрожали, но он делал вид, что ничего не замечает, и продолжал:

— Нейта, должно быть, внушила Хартатефу очень сильную и глубокую страсть, если заставила решиться этого скупца на неожиданную жертву — выкупить мумию старого Мэны. Подробности мне неизвестны. Во всяком случае, отвергнутый девушкой он обратился к ее брату, и тот продал сестру ценой выкупа мумии. Несчастный ребенок, поставленный в ужасное положение, уступил, чтобы спасти честь семьи. Надо было видеть Нейту на этом празднике. Ее горькое отчаяние представляло мрачный контраст с весельем негодяев. Мэна возмущал меня, он с торжествующим и гордым видом сам хвастал, что скоро будет праздновать свое обручение с одной из самых красивых женщин в Фивах. Говорил, что эта красавица без ума от него и умоляет его ускорить этот день. Хотелось бы знать, на кого он намекает, если я знаю, на кого, то глубоко сожалею…

Сдавленно вскрикнув, Роанта вскочила с ложа с пылающим лицом и сжатыми кулаками:

— Презренный лжец, это он говорил обо мне. Бесстыдный хвастун! Я не скрою от тебя, что он мне нравился и я поощряла его ухаживания. Но я еще не дала ему слова, а он уже хвастается перед всеми? К тому же я еще узнала, что этот святотатец заложил мумию отца и продал сестру.

Наш Кениамун искусно притворился удивленным и пораженным.

— И о тебе, Роанте, он, этот подлец, осмелился говорить с таким бесстыдством?! — воскликнул он, схватив за руки молодую женщину. — Прости меня, это должно сильно огорчить тебя. Клянусь, я ничего не знал. Я даже не подозревал, что ты, такая умная женщина, могла полюбить такого ограниченного, грубого и развращенного человека, как Мэна. Еще раз прошу тебя простить.

— О чем ты говоришь, о каком прощении, когда сейчас оказал мне огромную услугу! Я не забуду того, что ты открыл мне глаза на этого бесчестного человека, который, не получив даже от меня решительного ответа, хвастает моей благосклонностью, вся жизнь которого полна позора. О, что за будущее предстояло бы мне! Я вижу, что злой дух омрачил мой рассудок. О, как я могла полюбить этого человека, ради которого оттолкнула достойного вашего начальника Хнумготена.

— Ты отказала Хнумготену? О, ты поступила очень не рассудительно, моя добрая Роанта. О, наш начальник — человек добрый, благородный и пользующийся всеобщим уважением. Наш фараон Хатасу покровительствует ему. Эта партия достойна тебя. Мне кажется, что эту ошибку легко поправить, я знаю, что Хнумготен очень любит тебя, а истинная любовь не злопамятна. Позволь мне сказать ему, что ты нездорова и хотела бы видеть его у себя. Он тотчас же примчится. И для него будет величайшим счастьем ввести в свой одинокий дворец такую прекрасную и добродетельную супругу.

— Ты прав. Мне необходимо выйти замуж, чтобы положить конец толкам обо мне, хвастовству Мэны. Итак, скажи ему, что он будет желанным гостем, если придет навестить меня, но ничего больше, слышишь?

— За кого ты меня принимаешь? Я не стану тебя компрометировать!

— Ну хорошо, если твой начальник еще любит меня, я приму его предложение. И устрою пир, обручусь с ним под носом у Мэны. Это будет моей местью за сегодняшний банкет.

— Это прекрасная мысль, достойная умной женщины. Но только для полной мести следует принимать Мэну по-прежнему, не выдавая своего гнева. И когда он будет на пиру ожидать, что ты провозгласишь его имя, ты назовешь Хнумготена, — сказал он.

После всех разговоров, довольный достигнутыми результатами, он вернулся домой и хотел сообщить новость Хнумготену, но тот был занят во дворце, где командовал ночной стражей в апартаментах Хатасу.

На рассвете Кениамун направился во дворец. Одно крыло дворца было отведено под казармы. Холостяк Хнумготен всегда отдыхал там, освободившись от службы, и почти никогда не бывал в своем дворце. Войдя в комнату, Кениамун застал его за обильным завтраком. Это был мужчина лет тридцати четырех, высокий, худой и мускулистый. Резкие черты его лица дышали энергией. Орлиный взгляд и решительные движения выдавали в нем человека, привыкшего командовать. Увидев молодого воина, он встал и благосклонно спросил:

— Не случилось ли чего-нибудь особенного, что ты так рано являешься ко мне?

Кениамун поклонился.

— Мне нужно поговорить с тобой без свидетелей. Новость, которую я принес тебе, не касается службы. Мне кажется, она доставит тебе удовольствие, речь идет о благородной Роанте.

Внезапная краска залила лицо начальника. Жестом приказав рабам удалиться, он подвел Кениамуна к столу и заставил его сесть.

— Говори, — коротко бросил он, придвигая ему кубок с вином.

— Вчерашний вечер я провел у благородной Роанты. Мы говорили о тебе. Она жалела, что ты избегаешь ее дом, и велела передать тебе, что она больна и что ты доставил бы ей большое удовольствие, если бы навестил ее. Ты сам понимаешь, что означает подобное приглашение, — закончил он с многозначительной улыбкой.

— Поистине, ты являешься вестником счастья, будь уверен, я отплачу тебе за это, — ответил тот со сверкающим взглядом. — Не выражайся так таинственно, да и какая может быть связь между твоим горем и внезапной переменой Роанты. Она ведь была покорена этим ослом Мэной, да уничтожит его Ра! Я ожидал известия об их бракосочетании, а ты приносишь мне жизнь и надежду. В чем же тут дело? Ну же, будь откровенен! Клянусь честью, не выдам твоей тайны.

— Если ты даешь мне слово не передавать ничего, то я расскажу все, что произошло во время нашего разговора.

И не пропуская ничего, он передал весь разговор.

— Теперь понимаешь, что узнав о подобных вещах, она совершенно исцелилась от своей слабости к Мэне. И убедилась, что ее омрачил злой дух, когда она предпочла его такому благородному и уважаемому человеку, как ты. «И если он еще любит меня, — сказала она, — то я счастлива исправить свою несправедливость в отношении его. И скажи, чтобы он доставил мне удовольствие и посетил меня».

— Сегодня же пойду и надеюсь, что она не долго заставит меня ждать счастья, — сказал сияющий Хнумготен. — Но кто бы мог подумать, что Мэна окажется таким канальей, — он сплюнул. — Еще раз спасибо тебе, и я уверен, скоро докажу, что моя благодарность не пустые слова. Теперь же осуши бокал за здоровье прекрасной женщины Фив.

Когда через полчаса Кениамун покинул казармы, на губах его блуждала злобная и торжествующая улыбка.

— А, благородный Мэна, — бормотал он, — я отомщу тебе за оскорбление. Не раз еще ты вспомнишь пир, на котором обошелся со мной с таким презрительным пренебрежением.

Глава V. Нейта в Храме Гаторы

Была еще ночь, но бледный луч луны и свежий ветерок, подувший с реки, уже предвещали приближение рассвета, когда закрытые носилки, несомые четырьмя неграми, покинули дворец Пагира и направились по молчаливым улицам столицы к храму Гаторы. В носилках сидела Нейта и старая служанка. Девушка была бледна и печальна, большие влажные глаза ее были устремлены в пространство, и она, казалось, не замечала ничего вокруг. Она стремилась найти поддержку у ног могущественной богини. Нейта с детства оказывала ей особенное предпочтение.

Носилки остановились у храма. К ним подошел старик-сторож, сидевший перед дверьми. Узнав девушку, он поклонился.

— Я хочу помолиться. Впусти меня, Хамус, — сказала она, протягивая ему кольцо серебра.

Обрадованный старик проводил ее до самого входа. Она вошла вместе со служанкой.

В галерее девушка откинула вуаль и, преклонив колени, стала горячо молиться. Конвульсивные рыдания сотрясали ее, и слезы ручьями текли по щекам. И поглощенная своей молитвой, она даже не подозревала, что какой-то мужчина, скрытый мраком галереи, с любопытством и сочувствием наблюдает за ней.

Длинная белая одежда и бритая голова мужчины означали, что это был жрец. Скрестив руки, он прислонился к колонне и не сводил глаз с очаровательного лица девушки, освещенного лампой.

«Кто бы это мог быть? — думал он. — Такая молодая, красивая — и в таком страшном отчаянии. Может быть, она потеряла любимое существо, и я буду в состоянии ее утешить?»

Медленно и бесшумно приблизился жрец к молившейся девушке и встал у нее за спиной. Теперь было видно, что это молодой человек, высокого роста. Его бледное лицо отличалось чудной красотой. Бархатистые глаза и тонко очерченный рот выражали глубокую меланхолию. Он стоял неподвижно, глядя с любопытством и восхищением на прекрасное создание, стоявшее перед ним на коленях. Затем, наклонившись вперед, он слегка дотронулся до ее плеча.

Нейта вздрогнула и обернулась. С минуту она, как очарованная, смотрела на склонившееся к ней спокойное и приятное лицо, а потом проронила:

— Ты божественный гонец Гаторы, которого посылает мне богиня, тронутая моим отчаянием?

— Я один из простых служителей могущественной богини, причисленный к этому храму. Я такой же смертный, как и ты, девушка, — ответил жрец грустным мелодичным голосом. — Видя твои слезы, я подошел спросить, не могу ли я чем-нибудь облегчить твое горе?

Нейта жадно слушала его, пытливо всматриваясь в каждую черту этого лица, казавшегося ей необыкновенно знакомым. Где она видела эти глубокие мечтательные глаза и слышала этот гармоничный голос, заставлявший дрожать каждую струну ее души? Память ее молчала, но какое-то могущественное и незнакомое чувство заставило всю кровь прилить к сердцу, внушая ей доверие к молодому жрецу. Никогда еще она не чувствовала такой потребности открыть свою душу. Под влиянием этого чувства она воскликнула, протягивая к нему руки:

— Служитель Гаторы, да, я доверяю тебе все, что угнетает мое сердце. Твой совет просветит меня. Но прежде всего узнай, кто я. Мое имя — Нейта. Я дочь Мэны, советника фараона Тутмеса I. Мой отец сопровождал его во всех походах и командовал царским станом. Со времени его смерти я с братом живу у дяди Пагира, о котором ты, быть может, слышал, так как он состоит начальником царских конюшен.

В кратких словах она рассказала ему про свою жизнь, про заложенную мумию и про жертву, которой требуют от нее для спасения семейной чести.

— Ради памяти моего бедного отца я должна выйти замуж за ненавистного человека, но я отомщу! — пламенно закончила она.

Жрец выслушал ее с глубоким вниманием.

— Велико испытание, ниспосланное тебе богами, благородная дочь Мэны, — с важностью сказал он. — Но я должен сказать тебе, что бессмертные принимают жертву только тогда, когда она приносится от чистого сердца. Ненависть же ни в коем случае не следует примешивать к такому священному союзу, как брак.

С необыкновенным увлечением и убедительностью он описал девушке, какое величие заключается в принесении себя в жертву за другого и какое спокойствие и удовлетворение черпают, живя в строгой добродетели.

Нейта позабыла и Кениамуна, и своего жениха. Она видела только говорившего с нею молодого жреца, слышала только его дрожащий и мелодичный голос. Для нее, опьяненной настоящим, не существовало ни прошлого, ни будущего.

Продолжая беседовать, молодые люди приблизились к выходу. Луч солнца, упавший на порог, заставил вздрогнуть жреца.

— Ра выходит. Я должен принести ему утренние молитвы. Ты же, благородная Нейта, возвращайся домой, молись и выполняй свой долг. Богиня поддержит тебя. До свидания.

Сделав прощальный знак рукой, он исчез в тени. Нейта опустила вуаль и позвала служанку. Как во сне она села в носилки. Сердце ее усиленно билось, щеки пылали, мысли сосредоточились на одном: «Где я видела этого чудного человека? Где и когда я снова увижу его?»

— О! Если бы он полюбил меня, — невольно вырвалось у нее. Но в ту же минуту яркая краска залила ее лицо, и она бросила на служанку смущенный и испуганный взгляд. Добрая старуха ничего не заметила и не поняла. К тому же, что бы ни делала и ни говорила ее маленькая обожаемая госпожа, — все было в глазах доброй Бэки совершенством и стояло выше всякой критики. Вернувшись во дворец, Нейта отослала всех и бросилась в кровать. Ей хотелось помечтать вволю.

С этого дня странная жизнь началась для девушки. Ее ненависть к Хартатефу, так же как и любовь к Кениамуну, как-то стушевались. Равнодушная ко всему окружающему, она погрузилась в бесконечные грезы, живя исключительно в мире фантазии, центром и единственным объектом которого был молодой жрец храма Гаторы. Впрочем, по своей наивности Нейта даже не подозревала, что ее сердцем овладела сильная страсть. Она чистосердечно продолжала оплакивать роковую случайность, разлучившую ее с Кениамуном. Сатати подозрительно наблюдала за ней. Она никак не могла объяснить себе неожиданную перемену, происшедшую в падчерице. Капризы и раздражение Нейты сменились полной безучастностью и равнодушием.

Однажды утром, когда Сатати не было дома, перед дворцом Пагира остановились носилки Роанты. Уже несколько дней молодая вдова была счастливой невестой Хнумготена, благодаря ловкому вмешательству Кениамуна. Начальник явился к ней узнать о ее здоровье и был радушно принят. Роанта придирчиво стала сравнивать Мэну с начальником, и все преимущества оказались на стороне начальника. Характерные черты, пылкий и энергичный взгляд показались ей неизмеримо выше женственной красоты самодовольного Мэны. К тому же богатство и знатность молодого начальника могли обеспечить ей блестящее положение при дворе. «Положительно, я была безумна и слепа», — думала Роанта, бросая своему обожателю одну из самых очаровательных улыбок.

Благодаря такому доброму отношению с обеих сторон, решительное объяснение не заставило себя долго ждать.

Роанта призналась будущему мужу, что Мэна, опасаясь соперничества своего начальника, страшно мучил ее ревностью и подозрениями. Не довольствуясь этим, он позволил себе компрометировать ее своим хвастовством. И желая отомстить, она решила публично его осмеять. С этой целью она просила жениха никому не говорить пока об их помолвке. Пусть Мэна остается в заблуждении и думает по-прежнему, что он ее избранник, и только на пиру узнает ее настоящий выбор. Добрый начальник согласился на все. Такое обожание и уступчивость ее желаниям резко отличались от давешнего ярма любви Мэны и наполняли ее сердце признательностью к будущему мужу.

Собственное счастье заставило еще сильнее пожалеть несчастную Нейту, жертву жадности брата и опекуна. Решив подружиться с девушкой, чтобы предоставить ей возможность видеться с Кениамуном, с которым ее недостойно разлучили, Роанта лично отправилась к Пагиру, чтобы пригласить все семейство на первый пир, даваемый ею после смерти мужа. Желая окончательно ввести в заблуждение Мэну, она в это же утро послала ему следующее приглашение: «Я решила устроить праздник, которого так долго ждут мои друзья. Я снимаю траур, чтобы начать новую жизнь. Надеюсь, что ты непременно будешь у меня. Рассчитываю видеть тебя рядом с собой».

Судьба благоприятствовала Роанте: она застала Нейту одну. В первый раз они, еще мало знакомые друг с другом, могли поговорить наедине. Любезность вдовы скоро завоевала симпатию Нейты. Девушка чувствовала себя одинокой. В таком состоянии души она жаждала иметь подругу и поверенную. Общество родных стало ей ненавистно с тех пор, как она убедилась, что они принесли ее в жертву ради своих эгоистичных расчетов.

Сердечно побеседовав с Нейтой, Роанта пригласила ее приехать завтра в гости, провести вечер. Нейта смотрела на вдову как на будущую невестку и была рада избавиться от общества Сатати. Поэтому она с радостью приняла приглашение, и молодые женщины расстались, обменявшись родственными поцелуями.

В назначенный час Нейта отправилась во дворец Роанты и была встречена с распростертыми объятиями. Новые подруги прошли в сад и устроились в маленьком павильоне, выходившем на Нил. Заросли роз и акаций окружали летнюю постройку и осеняли ее приятной тенью, примешивая свой чудесный аромат к свежему веянию реки.

— Здесь мы можем отдохнуть и поговорить наедине, — сказала Роанта, усаживая подругу на ложе. — Подними же голову и прогони грустные думы. Мне больно видеть такое молодое, прекрасное и достойное счастья существо, как ты, под бременем мрачной печали. Открой мне свое сердце, бедная малютка. Чтобы облегчить тебе признание, я скажу, что мне известны истинные причины твоего брака и твоей великодушной жертвы.

— Ты знаешь? От кого? — спросила, покраснев, Нейта.

— Как и через кого я узнала, не могу сказать. Но успокойся, твоя тайна для меня священна. Если я заговорила об этом, то только из желания утешить тебя и указать на хорошие стороны неизбежного события. Во-первых, ты станешь одной из самых богатых женщин в Фивах. Твоей роскоши будут завидовать все те, кто жаждал покорить Хартатефа, и высохнут от досады. Все это имеет свою прелесть, которую ты оценишь, когда ближе познакомишься с обществом. Во-вторых, служба твоего мужа будет на целые недели отвлекать его от дома. Это даст тебе большую свободу. Кто может запретить тебе посещать знакомых и встречаться у них с избранником твоего сердца Кениамуном? Я знаю, что ты любишь его, и нахожу это вполне естественным, так как он прекрасный человек, вполне достойный твоего расположения.

Взволнованная Нейта слушала краснея. Брови ее слегка нахмурились.

— Но, — нетерпеливо возразила она, — что скажет Хартатеф, если узнает об этом? Правда, я не клялась ему в любви и верности, но все-таки позорно вечно бояться быть пойманной, как вор. А потом, какое право я имею любить Кениамуна, раз он не будет моим мужем?

Вдова громко рассмеялась.

— Ты еще очень наивный ребенок, Нейта. Когда выйдешь замуж, мнение твое изменится. Я уверена, что ты часто будешь навещать меня и не станешь мучиться каким-нибудь свиданием с Кениамуном. К тому же я скажу тебе, что любовь и верность необходимо соблюдать только по отношению к избраннику. Тот же, кто покупает тебя, заслуживает только презрения. Но оставим пока это. Скажи мне лучше, способна ли ты сохранить тайну подруги?

— Конечно. За кого ты меня принимаешь? Если ты мне что-нибудь доверишь, клянусь тебе молчать, в особенности перед моими родными, так как я их перестала уважать.

— Этого достаточно, так как тайна касается твоего брата, — сказала Роанта, нежно целуя девушку. — Слушай же: я невеста Хнумготена, но никто не должен знать этого до праздника, который я даю в конце недели.

Нейта с удивлением выпрямилась.

— Как! Ты избрала не Мэну? В таком случае, я понимаю, что ему не следует знать эту новость, — заметила она с насмешливой улыбкой.

— Да, я хочу отплатить ему за хвастовство и за все неприятности, перенесенные мною из-за его капризов и ревности. Не сердись же, что я дам ему такой жестокий урок.

— Нисколько. Я буду нема, как могила. Этот негодяй, сделавший день моего обручения самым ужасным днем моей жизни, вполне заслужил это!

На очаровательном личике Нейты отразилась такая ненависть, которой трудно было от нее ожидать. Радостное восклицание Роанты прервало этот разговор.

— Взгляни, каких гостей посылают нам боги! Сюда идут Хнумготен и Кениамун!

Она встала, чтобы приветствовать молодых людей. Завязался оживленный разговор. Только Нейта мало принимала в нем участие. То бледнея, то краснея, она сидела, опустив глаза, и казалась не в духе. Наблюдавшая за ней Роанта встала и сделала знак своему жениху следовать за ней.

— Мне бы хотелось посоветоваться с тобой, Хнумготен, по поводу убранства зала для пира. Пойдем, а вы, друзья мои, погуляйте пока по саду. Ты, Кениамун, ответишь мне, если мой маленький друг соскучится.

Дружески кивнув головой, она ушла вместе с начальником телохранителей. Кениамун не заставил повторять приглашение. Схватив Нейту за руку, он увлек ее в сад. В густой, тенистой аллее он обнял девушку за талию и страстно поцеловал.

— Нейта, возлюбленная, твоя бледность, твоя печаль красноречивее всяких слов говорят мне, как ты страдаешь. Но несмотря на это, я все-таки счастлив, так как знаю теперь, что не измена сердца, а самое высокое великодушие руководило твоим поведением. Я восхищаюсь тобой и еще сильнее люблю тебя. Никогда я не откажусь от тебя, несмотря на твой брак с Хартатефом. Низкой интригой он похитил у меня твою руку, но твое сердце по-прежнему принадлежит мне. Повтори мне, что ты меня любишь, Нейта. Не отказывай в этом утешении моему страждущему сердцу.

Нейта опустила голову. Между ней и Кениамуном восстало бледное красивое лицо и задумчивые глаза молодого жреца Гаторы. Но отогнав это искушающее видение, она поспешно ответила:

— Конечно, все мои чувства принадлежат тебе. Кого другого я могу любить?

Во время прогулки Нейта старалась казаться веселой и беззаботной. Девушка перестала понимать саму себя и в конце концов пришла к убеждению, что ее странное состояние души вызвано неудовлетворенной любовью и что общество Кениамуна вернет ей покой. Поэтому она, не рассуждая, отдалась прелести разговора и не без удовольствия для самолюбия слушала страстные излияния и планы на будущее молодого воина. Мысль отплатить неверностью за вероломство Хартатефа не казалась ей больше отталкивающей. Когда они встретились с Роантой и ее женихом, к Нейте вернулись прежняя веселость и свежесть румянца.

Наконец настал день праздника Роанты. С раннего утра Мэна с особенной тщательностью занялся своим туалетом. Ни малейшее подозрение, что молодая вдова так резко изменила свое мнение, не смущало его спокойствие. С присущим ему самомнением, он считал себя неотразимым и даже колебался до последнего дня, связывать ли себя окончательно, надеясь найти еще лучшую партию. Однако красота и большое состояние Роанты заставили его решиться, и он наряжался со всей роскошью, достойной героя праздника. На минуту у него мелькнула мысль закапризничать и не являться к Роанте, чтобы таким образом наказать женщину за то, что он два раза не застал ее дома. Но вспомнив о записке, о личном приглашении его родных и о расположении вдовы к Нейте, он отказался от этого намерения и даже послал Роанте цветы и благовония.

Садясь в носилки, Нейта обратила внимание на великолепный наряд брата и на его лицо, дышавшее гордым самодовольством. Девушка закусила губу и прикрыла опахалом насмешливую улыбку.

«Вернувшись с пира, ты не будешь так высоко держать голову, презренный закладыватель мумий!» — со злорадством подумала она, когда Мэна один садился в золоченые и украшенные цветами носилки, какими обычно пользуются женихи.

Когда семейство Пагира входило в зал, там уже собралось большое общество. При виде Хнумготена, стоявшего за стулом хозяйки дома и оживленно с ней разговаривающего, Мэна нахмурил брови. Но обольстительная улыбка, с которой протянула ему руку Роанта, видимо обрадованная его приходом, вернула ему хорошее расположение духа. Гирлянда красных цветов, украшавшая черные волосы этой женщины, скоро перейдет на его голову, а вместе с нею его собственностью станут этот чудный дворец, земли, виноградники, стада и рабы. Его торжествующая мина убедила многих, что именно он и есть счастливый избранник. Его потихоньку поздравляли, и он принимал добрые пожелания с самодовольством, не оставлявшим ни малейшего сомнения в победе.

Пока Мэна предавался радужным мечтам, Роанта, взяв под руку Нейту, увлекла ее от Хартатефа.

— Не правда ли, ты не сердишься, что я лишаю тебя общества жениха? — сказала она, смеясь. — Я хотела немедленно же передать тебе эту розу от Кениамуна. Он был бы счастлив видеть ее в твоих волосах во время пира.

— Рядом с бриллиантами Хартатефа это будет очень комично, — с насмешливой улыбкой сказала Нейта, укрепляя цветок между подвесками роскошной диадемы. — Как ты добра, Роанта. Я горько сожалею, что ты не будешь моей сестрой.

— Не жалей об этом! Не всегда кровное родство создает истинную любовь — ты это отлично испытала на себе. Я была и останусь твоей сестрой по сердцу и докажу тебе это. Теперь я хотела еще предупредить тебя, что ты познакомишься сегодня с моим братом. Он жил, как тебе известно, в Мемфисе, а несколько недель назад вернулся в Фивы, но мало где бывает. Тем не менее, он не мог отказаться присутствовать на сегодняшнем празднике. Я хочу посадить его рядом с тобой. Ты такая веселая и остроумная. Постарайся развлечь его и развеселить немного нашего бедного Рому.

— Хорошо, хорошо! Я сделаю все, что смогу. К тому же это избавит меня от созерцания молчаливой фигуры Хартатефа, — воодушевилась Нейта. — Но отчего твой брат такой печальный? Он болен?

— Нет. Он несчастлив в семейной жизни! У его жены действительно адский нрав, — вздохнула Роанта. — Она очень ревнива, вечно подозревает его и возмутительным образом следит за ним. Несмотря на свой чудный характер, Рома утомлен и разбит этими сценами и постоянными скандалами. Если бы Ноферура была здесь, я не рискнула бы посадить его рядом с самой красивой девушкой Фив. К счастью, эта злая женщина больна и никуда не выходит. Но тише! Вот и он!

Нейта повернула голову, и сердце ее остановилось. В подходившем человеке, одетом в белое, девушка узнала идеал своих грез — молодого жреца храма Гаторы. Итак, он был братом ее подруги, мужем этой Ноферуры, отталкивающий портрет которой ей только что нарисовали.

Целый ураган бурных мыслей пронесся в уме Нейты. Она едва ли слышала слова Роанты, представлявшей ей брата, и несколько фраз, произнесенных Ромой, который ни словом не упомянул об их первой встрече.

Объявление, что обед подан, положило конец всем разговорам. Толпа гостей направилась в праздничный зал, где Мэна тотчас же присоединился к той, кого считал своей невестой. Не спрашивая даже разрешения, он сел рядом с ней и с неприятным удивлением увидел, что Хнумготен занял стул по другую сторону Роанты. Он было нахмурился, но скоро лицо его снова прояснилось. «Это из внимания ко мне она чествует моего начальника, чтобы он не сердился на меня за мою победу», — тщеславно подумал он, углубляясь в тонкости пира.

Сидевший напротив Нейты Кениамун с удивлением отметил ее озабоченность и рассеянный вид. Он не знал, что девушка прилагает неимоверные усилия, чтобы казаться спокойной. Самые противоречивые чувства, над которыми царила ревнивая ненависть к Ноферуре, делали ее равнодушной ко всему остальному. «Наверное, у нее была какая-нибудь неприятная сцена с этим дьяволом, Хартатефом», — подумал он наконец и сосредоточил все свое внимание на готовящейся сцене.

Оживление достигло кульминации, когда Роанта встала, подняла кубок и сказала:

— Дорогие гости и друзья, я пользуюсь этим случаем, чтобы сообщить вам о событии, которое наполняет радостью мое сердце и кладет конец трауру, более двух лет омрачавшему этот дом. Воздав моему супругу, слившемуся с Озирисом, все почести, каких он заслуживал, почтив перед потомством его память дарами и жертвами, которые, надеюсь, были приятны его душе, я решила вторично выйти замуж. Этим знаком я укажу вам избранного мною супруга.

Она сняла с головы гирлянду. Мэна уже готовился с любезной улыбкой наклонить голову и взять кубок, как вдруг Роанта повернулась к нему спиной и возложила цветы на голову Хнумготена. Тот тоже встал и взял ее за руку.

— Вот, — продолжила она, — тот, кого я люблю и кого представляю вам как своего будущего мужа. От его имени и от своего я приглашаю вас, дорогие гости, через три недели пожаловать сюда отпраздновать наше бракосочетание.

Недоумение и молчание с минуту были единственным ответом на это заявление. Все ожидали совсем другого имени, многие видели торжественное прибытие Мэны в носилках жениха и только подтвердили это предположение. Но так как Хнумготена любили гораздо больше, чем его отвергнутого соперника, то это известие вызвало всеобщее удовольствие. Со всех сторон раздались громкие крики и добрые пожелания.

Нейта и Кениамун со злорадством смотрели на взволнованного и недоумевающего Мэну. С открытым ртом, с вытаращенными глазами, он, казалось, не верил собственным ушам.

«А! Глупый и мерзкий негодяй, сегодня я отплатил тебе за оскорбления в день обручения Нейты!» — подумал Кениамун, обмениваясь с девушкой взглядом удовлетворенной ненависти.

Но Мэна не владел таким хладнокровием и тактом, какое в свое время наполовину избавило молодого воина от насмешливых взоров и едких замечаний. Придя в себя, он встал, бросил свой кубок и с такой силой оттолкнул стул, что тот с грохотом отлетел на середину зала. Резко развернувшись спиной ко всем, он вышел, позеленев от ярости.

Начальник телохранителей хотел броситься за ним, но Роанта схватила его за руку и сказала так громко, чтобы слышал Мэна:

— Прошу тебя, Хнумготен, оставь его. Пусть подумает о жестоком уроке, который я ему дала. Может быть, это научит его быть благоразумней и заставит меньше восхищаться собой. Ты же, я думаю, достаточно счастлив, чтобы не желать мести этому негодяю.

Глава VI. Принц Саргон

На берегу Нила, там, где кончались земли и постройки храма Амона, стоял на искусственном холме небольшой дворец, окруженный обширными садами. Несмотря на свои сравнительно скромные размеры, это было великолепное жилище, снаряженное всей роскошью того времени. Две высокие мачты с медными наконечниками и вымпелами указывали прохожим, что здесь живет знатный вельможа. С обширной террасы, занимавшей большую часть фасада, обращенного к Нилу, к реке спускалась каменная лестница. Наверху лестницы, подобно часовым, охранявшим спуск, стояли два сфинкса из розового гранита. Террасу в изобилии украшали редкостные растения, образуя небольшие тенистые и благоухающие группы.

Когда жар начал спадать, уступая место приятной свежести, в тени на роскошном ложе в ленивой позе лежал молодой человек лет двадцати четырех. Рядом с ним на алебастровом столе с фигурными бронзовыми ножками стояла амфора вина, кубок и корзина с фруктами. Два раба мерно обмахивали своего господина большими опахалами из перьев.

Это был стройный и красивый молодой человек среднего роста. Его худощавое, длинное лицо было белее, чем у коренных египтян. Хорошо очерченный рот был искривлен гримасой гордости и жестокости. Изредка в его больших проницательных глазах, обрамленных густыми, черными бровями, появлялось какое-то фальшивое и насмешливое выражение, портившее общую гармонию лица. На нем был широкий передник из финикийской материи, расшитый золотом. Белый с пурпурными полосами клафт, усыпанный драгоценными камнями, покрывал голову.

Это был Саргон, принц хеттов, ребенком взятый в плен Тутмесом I во время его победоносного похода к берегам Евфрата. Его отец, царь, был убит во время сражения, но несколько членов царской семьи попали живыми в руки победителя. Вместе с ними был взят и Саргон, тогда еще десятилетний мальчик.

С тысячами других пленников ребенка привели в Фивы. Но Хатасу нашла его в толпе и вернула ему положение, соответствующее его рождению. Царевна хотя и была тогда почти еще ребенком, тем не менее имела громадное влияние на отца, благодаря своей энергии и необыкновенному уму. Она воспользовалась своим влиянием, чтобы дать Саргону настоящее царское воспитание и чтобы облегчить участь многих пленных хеттов. Царица никогда не переставала покровительствовать молодому человеку. Она дала ему из своих личных сумм княжеское состояние, подарила дворец, в котором он жил. Кроме того, она щедро оплачивала из своей кассы удовольствия и даже фантазии Саргона, занимавшего совершенно исключительное положение при дворе. Правда, он не имел никакой официальной должности, но всегда появлялся в свите царицы на всех праздниках. Он был допущен оказывать царице почетные услуги, доверяемые по этикету только царевичам и членам царского дома, что возбудило глухое недовольство египтян, в глазах которых пленник переставал быть человеком, каково бы прежде ни было его положение.

Чувствовал ли Саргон тайную вражду, вызванную его привилегиями, или хранил в глубине сердца ненависть и злобу к победоносному народу, уничтожившему его племя, но только он, по-видимому, не был счастлив. Мрачный и малообщительный, он не сходился близко ни с одним из вельмож Египта, замкнуто и равнодушно жил в своем дворце, занимаясь чтением и охотой или часами мечтая в своем любимом убежище на террасе.

Вот и теперь — он уже больше часа лежал на мягком ложе, устремив глаза на реку и наблюдая то с интересом, то равнодушно за сотней всевозможных судов, бороздивших ее по всем направлениям. И действительно, эта картина была достойна внимания. Между медленно двигавшимися тяжелыми барками повсюду ловко скользили легкие и изящные лодки, поддерживая постоянное сообщение между обеими частями столицы.

Вдруг маленькая лодка с двумя гребцами выделилась из массы других и быстро направилась к террасе. Это привлекло внимание Саргона. Он приподнялся и вгляделся из-под руки. В лодке сидел вооруженный мужчина в каске.

— Ба! Да это Кениамун! — с улыбкой прошептал он. — Но зачем он явился в таком параде?

В эту минуту лодка причалила. Воин выскочил и в несколько прыжков очутился на террасе.

— Я прибыл к тебе послом, принц Саргон, — сказал он, почтительно склоняясь, — объявить, что через час наша славная царица — да даруют ей боги славу и здоровье! — прибудет сюда отдохнуть после своей поездки. Она приказала предупредить тебя об этом.

При упоминании о царице принц поднялся и, стоя, выслушал ее посланного.

— Велика моя радость, что бессмертная дочь Ра хочет осчастливить своим посещением мое скромное жилище, — сказал он, кланяясь. — А где же теперь царица?

— Сейчас она осматривает строительство своей усыпальницы. Она только что посетила мастерские, где высекают сфинксов для аллеи, ведущей к усыпальнице.

— Благодарю тебя за добрую весть, Кениамун, а также за твое посещение, хотя и не добровольное, — сказал Саргон, пожимая руку воину. — Ты совсем забыл меня, но раз ты, наконец, здесь, будь тысячу раз желанным гостем. Садись сюда, и поговорим до прибытия царицы. Только позволь мне сделать кое-какие распоряжения.

Он хлопнул в ладоши и крикнул:

— Хнум! — тотчас же явился старый раб. — Убрать это вино и фрукты и приготовить другие. Там, под цветущими деревьями разостлать ковер и поставить царское кресло. И пусть люди будут готовы явиться по первому зову.

— А теперь поболтаем, — весело добавил он, садясь рядом с гостем. — Расскажи мне, Кениамун, что нового в городе? Я знаю, что тебе всегда отлично известно все, что происходит. Я же для всех чужой. Уже давно я не выхожу из дворца. Мое нездоровье даже помешало мне присутствовать на празднике Нила.

— О! В новостях нет недостатка! — сказал Кениамун, снимая каску и отстегивая меч. — Ты мало бываешь в обществе и никем не интересуешься. В этом ты, однако, не прав, так как добровольно лишаешь себя очень многих веселых часов.

— Ты прав, но чего же ты хочешь? Я чувствую себя плохо среди тех, кого ты считаешь своими друзьями и для кого я остаюсь чужеземцем. Однако все-таки рассказывай. Мне знакомы все, и я люблю знать, что делается. Обручился ли наконец Мэна с Роантой? Мне казалось, что ты сам имел виды на Нейту.

— По поводу Роанты я могу рассказать тебе целую историю. Третьего дня она обручилась с Хнумготеном, а Мэна получил урок, который не скоро забудет. А насчет Нейты — все правда. О, Саргон! Если б ты захотел, ты мог бы снять с моего сердца громадную тяжесть, и, возможно, спасти наше счастье, так как Нейта отвечает взаимностью на мою любовь.

Лукавая улыбка скользнула по губам молодого хетта.

— Ба! Снова роковая любовь угнетает твое сердце? Ты неисправим, Кениамун. Следуй лучше моему примеру и люби женщин, как любят цветы, фрукты, вино. Пользуйся ими, но не привязывайся к этим вероломным и изменчивым созданиям. Я решительно не понимаю, как можно из-за них терять сон и аппетит.

— Ты говоришь так, Саргон, потому что истинная любовь еще не коснулась твоего сердца. Но будь уверен, придет и твой черед!

— Возможно, хотя мало вероятно. А теперь, чтобы помочь тебе, я должен все знать. Итак, рассказывай, начиная с истории Роанты.

— Я должен начать с истории Нейты. Обручение Роанты — это продолжение, — ответил Кениамун, наклоняясь к принцу. И коротко рассказал обо всех событиях, не опуская интересного эпизода с заложенной мумией.

— Так ты хочешь, чтобы я повлиял на Хатасу и чтобы она прогнала Хартатефа, а на его место поставила тебя? — спросил улыбаясь Саргон.

— Я хочу только, чтобы ты передал царице, что Нейту вынуждают выйти замуж за ненавистного ей человека. Наша славная повелительница всегда относилась с необыкновенной добротой к этой девушке. Может быть, она освободит ее от ненавистных уз, созданных постыдным соглашением.

— Обещаю тебе сделать все возможное и передать царице правду. Хартатеф — человек в высшей степени неприятный. Будет жаль, если Нейта попадет в его руки. Эта малютка внушает мне интерес, и по очень странной причине: она похожа на моего покойного брата Наромата.

— У тебя был брат, на которого похожа Нейта? — спросил Кениамун. В его хитрой и склонной к интригам душе шевельнулась странная мысль.

— Да, у меня был старший сводный брат, умерший во время возвращения вашей армии. Но я отлично помню его, и к тому же у меня есть его бюст. Я случайно обратил внимание на сходство между ним и Нейтой. Абсолютно тот же профиль и те же черты у обоих, только у нее более тонкие и нежные.

Радостные возгласы на реке привлекли внимание молодых людей и положили конец их беседе. Кениамун поспешно схватил каску и меч. Саргон быстро окинул взглядом террасу.

Убедившись, что все в порядке, принц, в сопровождении воина, спустился с лестницы и остановился на последней ступеньке в ожидании царственной посетительницы. Масса судов, испещривших Нил, расступилась, и образовалось свободное пространство, наискось перерезавшее реку. В этом импровизированном коридоре под мощными ударами восьми гребцов летела по волнам длинная, вызолоченная лодка. Высоко поднятая корма была увенчана двумя змеями, а над ними — изваянием сокола с распростертыми крыльями. На скамейке, покрытой львиной шкурой, сидела Хатасу и легким движением руки отвечала на приветствия своих подданных. За царицей стояли два воина с секирами на плечах. Перед нею, в глубине лодки, сидел Сэмну и две женщины.

Через минуту лодка причалила. Хатасу вышла из нее, отвечая благосклонной улыбкой на приветствие принца. Сэмну и женщины поднялись за царицей на террасу, а Кениамун и оба воина остались на ступеньках.

— Я хочу побранить тебя, Саргон, за твой странный вкус к уединению, — сказала Хатасу, заняв приготовленное ей место. — Тебя редко удается увидеть на больших праздниках и на публичных церемониях. Почему ты избегаешь общества? Молодости свойственны веселье и развлечения. Только старикам и царям выпадают на долю постоянные заботы и непрерывная работа.

— Конечно, не заботы и не работа мешают мне пользоваться жизнью. Благодаря твоей милости, моя повелительница и благодетельница, я самый свободный человек в Египте. Только я чувствую себя гораздо счастливее, когда мечтаю на этой террасе. Но смею ли я надеяться, божественная дочь Ра, что ты удостоишь принять что-нибудь от своего верного раба?

— Дай мне немного вина и что-нибудь из этих чудных фруктов. Я тоже люблю эту террасу. Этот вид, это лихорадочное и шумное оживление, царящее на священной реке, как прообраз моей жизни, полной проблем управления Египтом. А город мертвых и аллея сфинксов, ведущая к моей усыпальнице, напоминают о покое подземных жилищ, где я буду отдыхать в царстве Озириса от трудов жизни.

Она приняла кубок, который подал ей коленопреклоненный Саргон, и пригубила его, продолжая смотреть на реку задумчивым и рассеянным взглядом.

— Вон кто-то из моих знатных египтянок. Они тоже, вероятно, захотели насладиться свежим воздухом, — сказала после минутного молчания Хатасу, указывая рукой на разукрашенную лодку, в которой сидели две женщины.

— Я даже могу, моя царственная госпожа, назвать тебе этих женщин, — заметил Саргон. — Эта лодка принадлежит Пагиру, и в ней, без сомнения, Нейта и Сатати.

— Как это кстати, — сказала царица. — Уже несколько дней я все собираюсь позвать Сатати и поговорить с ней, но мне мешают дела. Теперь же я исполню свое желание. Пошли кого-нибудь позвать лодку.

Один из воинов тотчас же бросился в лодку Саргона и в несколько ударов весел поравнялся с лодкой Пагира.

Сатати уже заметила царское судно, стоявшее у подножья лестницы. Приказание явиться вызвало у нее подсознательное смутное опасение.

— Подойди, Нейта, — сказала Хатасу, приветствуя обеих женщин, простершихся перед ней, — и садись здесь, у моих ног. Но что я вижу! Ты побледнела, похудела и кажешься слишком печальной для счастливой невесты. Что с тобой, малютка?

Царица провела рукой по черным блестящим волосам девушки. Та покраснела и опустила голову. Хатасу не настаивала и завязала разговор с Сэмну и Саргоном, а через четверть часа она встала и подошла к балюстраде. Подозвав Нейту, она ласково сказала ей:

— Здесь мы одни. Скажи мне откровенно, дитя мое, вполне ли добровольно ты избрала себе в мужья Хартатефа и любишь ли ты его?

Нейта подняла на нее затуманенные слезами глаза. Яркая краска залила ее лицо. О, как бы ей хотелось все доверить своей царственной покровительнице, взгляд которой, обычно такой холодный и высокомерный, сейчас был удивительно нежным. Но могла ли она признаться в позорном поведении своих? Могла ли навлечь на головы Пагира и Мэны позор и немилость?

— Моя семья хочет этого, и, конечно, для моего же счастья, — пробормотала она сдавленным голосом.

Хатасу посмотрела на нее долгим, пытливым взглядом. Затем, повернувшись, она громко сказала:

— Следуй за мной, Сатати — мне нужно поговорить с тобой. Тебе же, Саргон, я доверяю Нейту. Развлекай ее как можно лучше.

Царица вышла в маленький внутренний садик. Сев на мраморную скамейку, она погрузилась в размышления, глубокая складка прорезала ее лоб. После молчания, показавшегося Сатати вечностью, царица подняла голову и приковала к ней глубокий взгляд.

— Как случилось, что ты и Пагир осмелились обручить Нейту с Хартатефом без моего на то разрешения? Вам известно, что этот ребенок был доверен вам в очень тяжелую для меня минуту. Вы забыли, что я одна могу располагать ее судьбой и не позволю вам распоряжаться ею, как зависимым существом, для удовлетворения ваших эгоистических желаний.

— Моя царственная госпожа, мы думали только о счастье Нейты, обручая ее с человеком, замечательные качества которого могут удовлетворить Сэмну, — пробормотала Сатати, опустив глаза.

— Сэмну и Пагир говорили мне об этом. Я, действительно, уважаю Хартатефа, как деятельного и умного человека с незапятнанной репутацией, — сказала спокойно царица. — Кроме того, он страшно богат и знатного рода. Он мне кажется вполне достойным такой высокой партии. Все это так. И мне не хотелось бы оскорбить благородного египтянина, противясь его браку. Тем не менее, Сатати, ты была обязана привести ко мне ребенка, чтобы я предварительно расспросила ее. В последнее время Нейта побледнела и кажется убитой горем. Когда я спросила ее, счастлива ли она своим выбором, она ответила мне взволнованно и уклончиво. Я хочу дать ей время еще подумать и воспользоваться девичьей свободой. Я сама скажу Хартатефу, что их свадьба будет отпразднована не раньше чем через двенадцать лун. Ты слышала мою волю, Сатати, и постарайся ее исполнить. Приданое Нейта получит от меня. Ты, Сатати, приди ко мне завтра утром. Я отдам распоряжение относительно этого. Теперь же ступай, и ждите меня на террасе.

Оставшись одни, Саргон и Нейта несколько минут молчали, исподволь разглядывая друг друга. Конечно, они уже несколько лет были знакомы и тысячу раз виделись, но почти всегда в храме или на официальных собраниях, где не обращали внимания друг на друга. У Пагира молодой хетт бывал всего раза два в год, так как Мэна и Пагир были ему антипатичны.

В первый раз Саргон смотрел на девушку с интересом и находил ее очаровательной. Неужели он был слеп, что раньше не замечал такой чудной красоты? Ни одна девушка Фив никогда не производила на него такого сильного впечатления. Сердце его усиленно билось. Убеждая Нейту попробовать фрукты, он весь погрузился в созерцание ее грациозных движений и выразительного лица.

— Нет, благодарю тебя, — сказала Нейта, с любопытством заглядывая в соседнюю комнату. — Покажи мне лучше дворец. Мне уже давно хочется осмотреть его. Говорят, у тебя здесь собраны прекрасные вещи!

— С удовольствием, хотя боюсь, что ты разочаруешься. Но пойдем, и суди сама.

Взяв за руку, Саргон повел ее в глубь дворца. Он показал ей великолепную коллекцию оружия, редкие вазы, различные драгоценности и наконец маленькую обезьянку, уморительно прыгавшую по комнате, заставленной благоухающими деревьями.

— О! Какие чудные цветы! — воскликнула Нейта, любуясь корзинкой розами и другими изысканными цветами.

— Хочешь сплести себе гирлянду? — спросил Саргон, любезно пододвигая ей стул.

— О! Конечно, если ты позволишь, — ответила Нейта.

К ней уже вернулось хорошее настроение. Она принялась плести гирлянду, а Саргон помогал ей выбирать цветы. Он все больше поддавался странному очарованию своей собеседницы.

— Отчего ты так пристально смотришь на меня? — неожиданно спросила Нейта, подняв голову и встретив пылающий взгляд принца.

— Я все больше и больше удивляюсь твоему поразительному сходству с моим братом Нароматом!

— Где же твой брат? Я никогда не слышала о нем, — удивилась девушка.

Саргон печально вздохнул.

— Он умер, — ответил он. — Опасно раненный в одном сражении, он живым попался в руки египтян. Тронутый, вероятно, его храбростью, Тутмес I приказал лечить его и относился к нему с уважением. Когда несколько месяцев спустя был взят приступом город, куда наш отец отослал меня с матерью, царица Хатасу добилась, чтобы меня оставили при ней, под присмотром Сэмну. Сэмну ухаживал и за Нароматом, лечил его. Позже, во время осады нашей последней крепости, брат заболел и умер. Я долго плакал по нему.

— И ты находишь, что я похожа на него? — с любопытством спросила Нейта.

— Да. Если хочешь убедиться в этом, я покажу тебе его статую. Пойдем, она стоит в моей комнате.

Нейта поспешно надела на голову законченную гирлянду и пошла за Саргоном.

В смежном со спальней маленьком кабинете, окруженная цветущими деревьями, на гранитном пьедестале стояла статуя молодого человека, почти в натуральную величину, в чужеземной остроконечной каске с секирой в руках. Лицо Нейты действительно было воспроизведением в миниатюре черт статуи.

— Как твой брат красив! Какой добротой дышит его лицо! — восторженно воскликнула девушка. — Мне кажется, я полюбила бы его, если бы он был жив. Мне хочется поцеловать этого великого и благородного воина, — прибавила она, стараясь дотянуться до лица статуи.

— Погоди, я помогу, — улыбнулся Саргон. Он поднял гостью к голове статуи. Смеясь свежим серебристым смехом, Нейта положила руки на плечи воина и прижалась губами к алебастровому рту.

Молодые люди не заметили, что драпировка, скрывавшая вход в длинный темный коридор, приподнялась, и на пороге появилась Хатасу. При виде этой странной сцены она остановилась. Выражение бесконечной любви и грусти на минуту затуманило ее строгое и надменное лицо.

— Что вы тут делаете? — спросила она, овладевая собой.

При звуке этого металлического голоса Саргон быстро обернулся и, явно смущенный, опустил Нейту на пол.

— Нейта, — объяснил он царице, — непременно хотела поцеловать изваяние Наромата. Она сказала, что полюбила бы его, если б он еще был жив. Так как Нейта не смогла дотянуться до лица статуи, то я приподнял ее.

Величественная и благосклонная улыбка осветила лицо царицы. Взгляд ее на минуту с силой остановился на лице статуи. Затем она обняла девушку и поцеловала ее в лоб. Счастливая и сконфуженная такой честью, Нейта опустилась на колени и прижала к губам руку своей покровительницы. Та ласково подняла ее:

— Твое сердце подсказало тебе хорошую мысль, дитя мое. Всегда люби и уважай того, на кого, случайно, ты так похожа. Это был храбрый и великодушный герой. Но вернемся к моей свите. Я не могу дольше оставаться здесь. Больной фараон требует моего ухода.

Они вместе вернулись на террасу. Благосклонно простившись со всеми, Хатасу спустилась в лодку.

Когда царская лодка исчезла в темноте, Сатати вздохнула с видимым облегчением. Она тоже заторопилась домой, ссылаясь на то, что ее долгое отсутствие, вероятно, беспокоит домашних.

Прощаясь с Саргоном, Нейта сняла с себя гирлянду и подарила ее принцу, попросив возложить ее на голову прекрасному Наромату, что молодой человек, смеясь, обещал исполнить. Оставшись один, он бросился на ложе. Его поглотил хаос бурных мыслей.

— Я не уступлю ее ни Хартатефу, ни Кениамуну. Она должна принадлежать мне, — лихорадочно шептал он. — Хатасу отдаст мне ее, она не раз говорила, что желает моего счастья. Только нужно как-нибудь уничтожить Хартатефа или обезвредить его. Впрочем, в этом мне поможет Кениамун, думая, что старается для себя. Завтра я пошлю за ним. Что же касается заложенной мумии, я пока ничего не скажу о ней царице.

На следующее утро Саргон послал гонца за Кениамуном. Он приглашал его немедленно прибыть к нему для переговоров по известному делу. Но молодой воин был занят службой и только на следующий день смог явиться во дворец принца хеттов.

Саргон принял его с притворной благосклонностью, так как в душе уже ненавидел Кениамуна — человека, осмелившегося любить и быть любимым Нейтой. Глухая ревность сжимала сердце принца.

Когда воин сел и рабы были выдворены, Саргон наклонился к гостю:

— Еще третьего дня мне удалось сдержать свое обещание и поговорить с Хатасу. К великому моему сожалению, она ответила мне, что не может без уважительных причин оскорбить такого всеми уважаемого человека. Тем более, что Нейта еще не призналась, что этот союз принудительный, хотя царица и спрашивала ее об этом. От стыда ли, из жалости или боязни, но она промолчала. Относительно мумии, Хатасу решила, что это могло быть простой клеветой, придуманной врагами Мэны и Хартатефа. К тому же последний, жертвуя целым состоянием для восстановления чести предка, показывает себя с очень благородной и великодушной стороны. Царица сказала, что только неопровержимые доказательства какого-нибудь бесчестного поступка могут заставить ее решиться отказать ему в руке Нейты. Итак, мой дорогой Кениамун, если ты хочешь достигнуть цели, — заключил Саргон с притворным равнодушием, — тебе надо открыть в прошлом или в настоящем Хартатефа какую-нибудь гадость. Или же надо придумать что-нибудь, что могло бы погубить его в глазах царицы.

— Благодарю тебя, принц, за искреннюю доброту и громадную услугу, которую ты оказал мне. Твое великодушное вмешательство уже принесло плоды. Как сообщил мне утром Хнумготен, вчера после полудня Хартатеф был вызван к царице, которая объявила ему, что откладывает свадьбу Нейты на двенадцать лун. Таким образом, мы выиграем время. Я не сомневаюсь, что найду какое-нибудь обстоятельство, компрометирующее Хартатефа. Его роль в истории с заложенной мумией мне кажется очень подозрительной. Не напрасно он поддерживает таинственные сношения со Сменкарой, самым алчным ростовщиком в Фивах, и с его женой Ганоферой, этим шакалом в юбке, которая сделала его своим любовником.

— Желаю тебе успеха и попрошу сообщить мне о твоих открытиях. Хартатеф мне антипатичен своей глупой гордостью. Действительно, странно, что такой гордый и богатый вельможа поддерживает связь с ростовщиком и сводней.

Когда Кениамун уехал, принц вытянулся на ложе и прошептал с самодовольной улыбкой:

— Все идет прекрасно. Скоро, Хартатеф, я отплачу тебе за оскорбительный тон, с каким ты осмеливаешься показывать, что в твоих глазах я не более чем пленник, несправедливо избавленный от рабства. А пока я на днях навещу Пагира.

Глава VII. Абракро

Вернувшись домой, Кениамун заперся в своей комнате и стал серьезно обдумывать слова Саргона. Хартатефа необходимо было уничтожить, и притом как можно скорей. Стремление воина жениться на Нейте значительно усилилось с тех пор, как он узнал о ее портретном сходстве с покойным Нароматом. Как искра, заронилось в его душу подозрение, что, может быть, тайные узы связывают Нейту с ее царственной покровительницей. Если это так, то ее будущий муж легко может достигнуть вершины почестей и богатства. Какая соблазнительная перспектива для человека бедного и жаждущего наслаждений!

Но как быстро и решительно избавиться от Хартатефа? Озабоченный, с пылающим лицом, он ходил по комнате. Вдруг он ударил себя по лбу, и глаза его засияли надеждой и торжеством.

— Как это я раньше не вспомнил об Абракро? — пробормотал он. — Эта могущественная чародейка поможет мне и средством и советом.

Полный нетерпения он решил ни на минуту не откладывать визит к знаменитой чародейке. Эта волшебница жила на окраине Фив, в уединенном доме. Сюда часто наведывались женщины, желавшие знать будущее, ревнивые мужья и несчастные влюбленные. Сложив в изящную шкатулку несколько ценных вещей, Кениамун приказал запрячь колесницу и отправился в сопровождении старого и верного раба в отдаленный квартал, где жила Абракро. Прежде чем углубиться в лабиринт грязных и узких улиц, ведущих к жилищу чародейки, Кениамун сошел с колесницы и, приказав рабу ждать, продолжал путь пешком.

После двадцатиминутной ходьбы он попал на небольшую пустынную площадь, окруженную развалинами. С одной стороны тянулась высокая стена, за которой виднелись пальмы, акации и сикоморы большого сада. В стене была маленькая дверь. Кениамун взялся за небольшой молоток и тихо ударил в гонг. Он, зная обычаи дома, не первый раз прибегал к помощи Абракро.

Через несколько минут дверь открылась и посетитель очутился в таинственной аллее, ведущей к небольшому дому, почти скрытому густой листвой.

— Здравствуй, Хапи! Можно видеть твою госпожу? — спросил Кениамун, бросая кольцо серебра горбатому карлику, тщательно запиравшему дверь.

— Да, господин. Только тебе придется немного подождать, она занята с другим посетителем.

Карлик провел воина в дом и удалился. Оставшись один, Кениамун еще раз обдумал предстоящий разговор, стараясь найти лучший способ в достижении желаемого.

Несмотря на большую славу, которой пользовалась в Фивах колдунья, никто совершенно ничего не знал о ее происхождении. Абракро появилась в столице вскоре после триумфального возвращения Тутмеса I из похода к берегам Евфрата. Сведущие люди предполагали, что она была пленницей из племени хеттов, освобожденной благодаря заступничеству Хатасу. Слабость последней к этим презренным побежденным была постоянной причиной негодования добрых египетских патриотов. Рассказывали о каком-то чудесном и буквально исполнившемся предсказании Абракро молодой царице. За это Хатасу подарила ей дом и оказывала честь, приглашая иногда во дворец. Практика у чародейки была огромная. Она не только предсказывала будущее и готовила непогрешимые эликсиры, но еще обладала таинственными познаниями в медицине и творила чудеса там, где официальная наука была бессильна.

Размышления Кениамуна были прерваны Хапи, который объявил, что госпожа ждет его. Горбун приподнял кожаный занавес, и воин вошел в святилище волшебницы. Это была большая, почти темная комната, слабо освещенная дымящимся светильником, стоявшим на каменном столе. За столом сидела старуха, одетая в голубую тунику. Ее голову покрывал разноцветный полосатый клафт. Несколько прядей седых волос, выбивавшихся из-под клафта, свешивались на лоб. Худое и угловатое лицо имело бледно-желтый оттенок. Хитрость и жестокость проглядывали в серых проницательных глазах. На коленях колдуньи, громко сопя, спала совершенно черная кошка. Другая кошка, рыжая, сидела на спинке стула.

— Привет тебе, мудрая Абракро! — сказал Кениамун, быстро подходя к ней. — Прими от меня как приветственный дар эти безделушки.

Старуха указала ему рукой на стул. Затем, открыв шкатулку, она с видом знатока осмотрела тяжелый браслет, инкрустированный флакон с дорогой эссенцией и вышитый амулет, украшенный рубином, на тоненькой золотой цепочке. Приятная улыбка осветила ее лицо.

— Благодарю тебя, молодой человек. Твое внимание радует меня. Мне давно уже хотелось иметь такой амулет. Но скажи, что привело тебя сюда? Будь откровенен и не бойся ничего. Каковы бы ни были твои огорчения, старая Абракро сумеет исцелить их.

Кениамун подробно рассказал, в чем дело, и пообещал щедро заплатить, если она найдет способ и средство скомпрометировать Хартатефа и разлучить его с Нейтой. Внимательно слушавшая старуха при имени Хартатефа засмеялась тихим сухим смехом.

— Знаешь, Кениамун, что за посетитель был у меня перед тобой? Хартатеф. Он просил любовного эликсира, чтобы заставить Нейту полюбить его.

— И ты дала ему? — Кениамун вскочил со своего места.

— Нет, так как у меня не было ни его крови, ни крови этой девушки. Но мы после поговорим об этом. Теперь же садись и слушай. Я зла на Хартатефа. Несмотря на свое богатство, он позволяет грабить себя только своей презренной любовнице, Ганофере. Это старое и самолюбивое животное ревнует его и шпионит за ним. Она отняла у него предназначенное мне ожерелье. Она отбивает моих клиентов, осмеливаясь хвастать, что лучше меня знает будущее и тайны природы. Я отплачу им обоим за все это. То, что я потеряла, вернется ко мне, — прибавила она, сжимая кулаки. — Теперь, прежде чем посоветовать тебе что-нибудь, позволь мне, Кениамун, предсказать тебе будущее. Линия твоего лба указывает мне на интересную жизнь, полную волнений.

Несмотря на все нетерпение, он с благодарностью согласился. Тогда Абракро зажгла угли на треножнике, стоящем на столе. Затем она принесла кубок с какой-то темной жидкостью и ящик, наполненный порошком, несколько щепоток которого бросила в огонь. Она выпила сама из кубка и дала выпить несколько глотков Кениамуну. Затем, схватив его за руку, она внезапно замерла. После нескольких минут молчания, нарушаемого только треском углей, старуха выпрямилась. Тело ее, казалось, похолодело и окоченело. Широко раскрытые глаза без всякого выражения были устремлены неподвижно в одну точку. Машинально схватив одну дощечку, Абракро с поразительной быстротой исписала ее. Подняв и посмотрев на нее, она с видимым удивлением покачала головой.

— Очень странные вещи открыты мне здесь. Во-первых, хорошая весть: нам удастся уничтожить Хартатефа. Тем не менее, ты не женишься на любимой девушке. Тот, у кого ты был перед тем как прийти ко мне, станет ее мужем. Что же касается тебя, ты впоследствии будешь замешан в большую интригу, полную крови и жертв. Жертвой этой интриги будет могущественный человек, на челе которого отражается тень Уреуса. Ты приведешь в движение колесо, которое должно раздавить этого гиганта. Если ты будешь непоколебимо верным нашему великому фараону Хатасу, ты избегнешь всех опасностей и кончишь тем, что женишься на красивой и богатой женщине.

Болезненное чувство сжало сердце Кениамуна. Как молния, в его уме блеснула мысль, что его захотят привлечь на сторону Тутмеса. Но возможно ли, чтобы Саргон женился на Нейте?

— Благодарю тебя, добрая Абракро. Ты должна видеть, что моя верность нашей славной царице кончится только с моей жизнью. Теперь скажи мне, каким образом могу я уничтожить Хартатефа и сколько я буду должен тебе, когда это совершится?

— Я не назначаю тебе цены. Ты щедр и заплатишь мне по моим заслугам. Теперь слушай внимательно. Я уже говорила тебе, что Хартатеф просил у меня любовный эликсир, но что у него нет веществ, необходимых для его приготовления. Но есть кровь, которая может заменить кровь Нейты — это кровь священного овна храма Амона. Если Хартатеф своей собственной рукой убьет священное животное, вырвет у него сердце и принесет мне сосуд, наполненный его кровью, Нейта полюбит его.

— Он никогда не решится на такое ужасное святотатство, — пробормотал Кениамун, охваченный суеверным ужасом.

— Это уже мое дело — заставить его рискнуть. Ты же должен следить за ним и в решительную минуту захватить его на месте преступления.

— Это сделать не трудно. Среди жрецов — стражей священного овна у меня есть двоюродный брат. Скажи мне только час, а я уж позабочусь, чтобы он был схвачен.

— Я извещу тебя, когда настанет время. Только ты должен обещать мне, что дашь совершиться преступлению и принесешь мне сердце священного животного.

В эту минуту раздались три легких удара в дверь.

— Тебе пора уходить, Кениамун. Новый посетитель желает меня видеть, — поспешно сказала Абракро. — Не беспокойся, я позабочусь о твоем деле. До свидания.

Когда он вышел на улицу, на лице старухи появилось выражение радости и торжества.

— Наконец-то, — прошептала она, — у меня будет сердце священного овна, рожденного в стадах Тутмеса и по жертвованного им храму Амона! Теперь я уверена, что Хатасу победит, а он падет.

Очень довольный и полный самых блестящих надежд, Кениамун вернулся к своей колеснице. Впечатление, произведенное на него предсказанием Абракро, потускнело перед улыбающейся возможностью уничтожить Хартатефа, и притом уничтожить таким радикальным способом, что нечего уже будет бояться ни его злобы, ни мщения. Возможность же брака между Саргоном и Нейтой он отрицал, как пустую фантазию. Никогда ассириец не проявлял ни малейшего интереса к Нейте. А самое главное — девушка любит его.

Жара становилась удушливой. Кениамун, забывший позавтракать, почувствовал, что желудок начинает возмущаться таким непривычным постом. Он решил поскорее вернуться домой. Но, завидев впереди большой красивый дом, изменил решение.

— Зайду-ка я позавтракать к прекрасной Ноферуре, — пробормотал он. — Я еще не отдал визита ей и Роме, а она так хорошо расположена к воинам Хатасу! — циничная улыбка скользнула по его губам. — Этот долг вежливости окупится великолепным завтраком и веселым разговором.

Сойдя с колесницы, Кениамун отправил ее домой. Как он и предполагал, хозяйка была дома и принимала. Молодой раб провел его на тенистую террасу, окруженную благоухающими кустами. Около стола с женской работой расположилась на ложе молодая женщина лет девятнадцати. Негритянка обмахивала ее опахалом. Это была красивая особа семитского типа, высокая и стройная. Несмотря на правильность черт и блеск глаз, лицо Ноферуры было неприятным из-за грубого, чувственного рта и скучающего, недовольного вида.

Увидев Кениамуна, она без стеснения потянулась и, оттолкнув негритянку, посадила молодого человека рядом с собой на ложе.

— Добро пожаловать, Кениамун! Сами боги послали тебя, чтобы ты хоть немного развлек меня в моем одиночестве и разогнал мою скуку, — сказала она, кладя руку на плечо молодого человека.

Кениамун поцеловал эту руку и устремил смелый, пылающий взгляд в глаза молодой женщины.

— Ты шутишь, Ноферура! Ты одинока! Полно! Я и многие другие — мы жаждем твоей улыбки и ничего больше не желаем.

— Льстец! — сказала Ноферура, с самодовольным видом откидываясь назад. — Но какая жара! Не хочешь ли ты освежиться кубком вина?

— Я не откажусь. Кубок вина из твоей ручки и даже…

— Понимаю, — перебила она, смеясь. — Ты столько же голоден, сколько томим жаждой. Несколько существенных блюд не вызовут у тебя отвращения.

Она хлопнула в ладоши и приказала появившейся рабыне подать завтрак.

Скоро молодой человек сидел перед обильным завтраком, весело болтая с хозяйкой дома.

Ноферура была в прекраснейшем расположении духа. Усердно угощая гостя, она не раз наполняла и свой кубок, сдаваясь на его уговоры.

— Счастливец Рома! Какую чудную жизнь даровали ему боги! — вздохнул Кениамун, когда слуги убрали остатки завтрака. — Но отчего не видно твоего мужа? Разве он не вернулся еще из храма?

— Он вернется только к ужину. Но для меня это то же самое, как если бы пришла мумия, — презрительно сказала Ноферура. — Это самый апатичный и скучный человек на свете. Вся кровь возмущается, когда я думаю о нем и сравниваю его с другими мужчинами, с Хнумготеном, например. Каждый жест, каждый взгляд начальника телохранителей говорят о его любви к Роанте. Рома и днем спит. Он ничего не понимает в страстных чувствах, и у него нет глаз для своей жены. Я сколько угодно могу говорить ему о любви, а он, по-видимому, даже ничего не слышит.

— В таком случае, ты слушай слова любви от другого, — сказал Кениамун, подкрепляя слова смелым взглядом. — Позволь мне говорить тебе, и ты увидишь, как я умею это делать.

— Говори! Я люблю твой голос, — ответила Ноферура вызывающим взглядом. — Только не забывай, что я замужем и все-таки должна немного уважать этого неблагодарного Рому.

— Твое дело остановить меня, когда я слишком увлекусь. Ты сама знаешь, как трудно затушить пламя, когда оно разгорится, — пробормотал молодой человек, обнимая ее за талию и страстно целуя в губы.

Ноферура не сопротивлялась и сама возвратила поцелуй.

— Ты приятный собеседник, Кениамун. Приходи почаще ко мне. Рома никогда не возвращается раньше…

Вдруг она умолкла и вырвалась из объятий приятного гостя.

Кениамун тоже поднялся, с досадой заметив в конце аллеи, ведшей к террасе, высокую фигуру молодого жреца в белом одеянии. Он шел, опустив голову, по-видимому, глубоко погруженный в размышления. Видел ли он интересную сцену, прерванную его появлением? Этот вопрос одинаково волновал обоих героев приключения.

Ноферура недолго думала. Бросившись навстречу мужу, она порывисто обвила руками его шею и покрыла его поцелуями.

«Клянусь Озирисом, что за решительная женщина!» — подумал восхищенный Кениамун.

Спокойно, но настойчиво, Рома освободился от объятий жены и любезно поздоровался с гостем. Встретив чистый и благородный взгляд жреца, Кениамун почувствовал внутренний стыд и хотел проститься, но Рома оставил его обедать. Между мужчинами скоро завязался оживленный разговор. Весело обсуждая придворные и городские новости, Кениамун исподволь наблюдал за своими хозяевами и скоро убедился, что жрец чувствовал к своей жене едва скрываемую холодность. На ее пылающие взоры и ласки он отвечал ледяным равнодушием, почти граничившим с отвращением. Он, казалось, только тогда вздохнул свободно, когда жена ушла с террасы. Зато Ноферура ужасно переживала. С пылающим лицом, с закушенными губами, она с нескрываемой страстью смотрела на красивое лицо мужа. Презрительное равнодушие Ромы до такой степени возбуждало ее, что она едва сдерживалась в присутствии чужого. Очень возможно, что эта холодность и равнодушие и были причиной ее увлечений другими.

Когда обед кончился, молодой человек стал прощаться.

— До свидания, Кениамун. В обеденное время я всегда бываю дома. Если ты захочешь меня видеть, приходи в это время, — сказал Рома с тонкой улыбкой, заставившей всю кровь прилить к лицу Кениамуна.

Едва супруги остались одни, как Ноферура вскочила со стула. Сорвав ожерелье и запустив руки в свои густые волосы, она закричала глухим и гневным голосом:

— Бессовестный и бессердечный человек, как ты смеешь обращаться со мной с такой возмутительной холодностью при посторонних, а особенно в присутствии Кениамуна? Теперь он, без сомнения, разнесет по всему городу, как меня презирает и оскорбляет тот, кто обязан меня любить.

Конвульсивные рыдания помешали ей говорить. Содрогаясь, она в изнеможении опустилась на стул. Рома, вероятно, уже привык к подобным сценам. Он, казалось, не замечал состояния жены. Взяв со стола свиток папируса, он молча направился к выходу. При виде этого Ноферура бросилась к нему и схватила его за руку.

— Рома, не уходи! Ты должен выслушать меня, я не хочу выносить твою холодность.

Она опустилась на колени и обхватила мужа.

— Я твоя жена! Я люблю тебя, и ты должен отвечать на мою любовь. Ты проповедуешь этот долг народу и сам должен исполнять его.

Жрец вспыхнул. Резким жестом, полным отвращения, oн освободился от жены и отступил назад.

— Сколько раз я говорил тебе, Ноферура, что твои отвратительные сцены не приведут ни к чему. Я не верю любви жены, которую всегда могу застать в объятиях другого, как сегодня — в объятиях этого воина. Я не сержусь на Кениамуна, так как только женщина может разрушить преграду между нею и мужчиной. Твои чувства — не любовь, а животная страсть, внушаемая тебе всяким мужчиной. Но перестань плакать, — добавил он ласковее, — старайся с большим достоинством переносить неизбежное. Ты знаешь, что сама оттолкнула меня своим недостойным поведением и постоянными изменами. Я больше не уважаю тебя и не могу оживить в своем сердце угасшую любовь. Мне жалко видеть тебя такой падшей и полной нечистых страстей. Я терплю тебя рядом с собой, щедрой рукой даю тебе деньги на туалеты и удовольствия, и ты должна довольствоваться этим. Не лишай же меня последнего покоя, или я совсем переселюсь в храм.

Видя, что Ноферура поднялась вся в слезах и шатаясь прислонилась к колонне, он подошел к ней и с участием сказал:

— Исправься, Ноферура, и, может быть, тогда мне удастся победить отвращение, вызванное твоими поступками.

С этими словами он протянул ей руку. Но женщина, охваченная новым приступом гнева, оттолкнула его и убежала. Рома сел у стола и задумался.

— О, зачем боги связали меня с такой женщиной? — с горечью прошептал он. — Почему я так поздно встретил Нейту, это чистое и гордое дитя? Она дала бы мне счастье.

* * *

Ничего не подозревая о готовившейся западне, Хартатеф, как никогда, жаждал достать любовный эликсир. Мысль, что Нейта любит другого, еще больше распаляла его ревность, а равнодушие девушки к нему, такому богатому и красивому, оскорбляло его гордость. Отсрочка свадьбы наполняла его сердце гневом и смутным опасением, хотя мумия еще не была выкуплена, и Пагир и Мэна находились в абсолютной зависимости от него.

Прошло пять или шесть дней. Все семейство Пагира собралось в саду.

Сатати мирно беседовала с мужем, а Мэна с двоюродными братьями играл в мяч. Хартатеф, прислонившись к колонне, мрачным взглядом следил за Нейтой, рассеянно игравшей с маленькой собачкой и, по-видимому, совершенно не замечавшей жениха.

И действительно, мысли девушки были далеко. Она думала о Роме, воспоминание о котором неотступно преследовало ее. Мысль, что жена делает его несчастным, возмущала ее. С лихорадочной ревностью она жаждала увидеть эту Ноферуру, так мало ценившую свое счастье. Ей хотелось задать тысячу вопросов своей подруге Роанте. Но непобедимый стыд смыкал уста.

Поглощенная душевной борьбой, девушка стала апатичной. Она была равнодушна к Хартатефу, а Кениамун стеснял ее. У нее не находилось больше для него слов любви. Даже отсрочка свадьбы мало радовала ее. Раз она не могла принадлежать любимому человеку, что ей было за дело до всего остального?

В эту минуту на террасу вбежал запыхавшийся раб и объявил, что перед домом остановились носилки принца Саргона. Все обменялись удивленными взглядами. Молодой хетт был таким редким гостем, что его посещение вызвало совершенно понятное недоумение. Тем не менее, такого высокого посетителя надо было встретить с большим вниманием, каковы бы ни были в душе чувства к нему. Мэна первый бросился в дом.

Хартатеф не двинулся с места. В его глазах Саргон оставался рабом — пленником, избежавшим своей участи только благодаря капризу женщины. Он считал себя несравненно благороднее и знатнее человека, лишенного отечества и свободы и осмелившегося еще кичиться титулом принца.

Нейта и Сатати едва успели немного оправить свои туалеты, как вошел Саргон в сопровождении Пагиры и Мэны.

Он очень любезно раскланялся с женщинами. Высокомерное приветствие Хартатефа заставило покраснеть Саргона, и он сверкающим взглядом смерил гордого египтянина. Потом взял за руку Нейту и увел ее в сад, куда все спустились вслед за ними.

Завязался оживленный разговор. С большим удивлением и растущим недовольством Нейта заметила, что принц не сводит с нее пылающего взгляда и что он даже не скрывает своего восхищения и желания ей нравиться. Не зная, как выйти из этой ситуации, она откинулась на спинку стула и, жалуясь на жару, жестом подозвала негритянку с опахалом. Саргон тотчас же встал и взял опахало из рук негритянки. Облокотясь на спинку кресла Нейты, он сам стал обмахивать ее, сопровождая эту маленькую услугу взглядами и словами, в значении которых нельзя было ошибиться. При виде этого чувство неловкости и неприязни охватило хозяев дома. Хартатеф с трудом сдерживал ярость. Страшно взбешенный, он ушел из сада и, ни с кем не попрощавшись, уехал.

Нейте казалось, что она задыхается. Пылающий взгляд Саргона жег ее. Такая открытая страсть вызывала в ней страх и отвращение. Она ничего не понимала в этой внезапной любви. Не в состоянии больше сдерживаться, она оттолкнула руку принца и вскочила со стула. С пылающим лицом, тяжело переводя дыхание, девушка объявила, что чувствует себя нехорошо и что ей необходимо отдохнуть. Избегая взгляда Саргона, она поклонилась и убежала. Очень скоро и хетт простился с хозяевами дома, пригласив Пагира и Мэну навестить его.

Пылая гневом, нахмуренный, с надувшимися на лбу жилами, вышел Хартатеф из дворца Пагира.

— Надо покончить с этим, — пробормотал он сквозь зубы. — Чего бы это ни стоило, Абракро должна достать мне любовный эликсир. Если же она уничтожит этого ассирийского раба, я дам ей столько золота, сколько весит его труп. Презренное, нечистое создание! На глазах благородного египтянина ты осмеливаешься ухаживать за его невестой. За такую дерзость ты заплатишь собственной жизнью!

Была уже глубокая ночь, когда Хартатеф явился к Абракро. Колдунья приняла его с большой радостью и заявила, что она уже собиралась посылать за ним, так как нашла нужное средство. Однако, узнав, чего от него требуют, Хартатеф задрожал от суеверного страха.

Убийство священного овна Амона считалось страшным святотатством. Это было таким преступлением, которого не могла искупить даже смерть. Кроме того, исполнить это было очень трудно, так как священное животное день и ночь охранялось жрецами и служителями храма.

— А что ты думал? Счастье нелегко дается, а сердце Нейты стоит того, чтобы ради него рискнуть. Да и опасность вовсе не так уж велика, если действовать осторожно и благоразумно, — сказала Абракро, видя его колебания. — Но торопись, я прочла по звездам, что неожиданный и могущественный соперник преградит тебе путь и победит, если ты раньше не приобретешь любовь Нейты.

Эти слова, подтверждавшие внезапное соперничество Саргона, так подстегнули ревность Хартатефа, что она затуманила его рассудок, и он быстро решился на это святотатство.

Очень довольная, Абракро хлопнула его по плечу:

— В добрый час! Я не сомневаюсь, что ты достигнешь цели, благодаря своей смелости и мужеству. Действуй ночью, когда священное животное окружено только не сколькими спящими сторожами. Чтобы они некстати не проснулись, возьми эти снотворные капли и вылей их на землю. Главное, постарайся обеспечить себе отступление. Раз ты не в храме, кто может доказать, что убийца — ты?

Обсудив еще некоторые детали и назначив преступление на следующую ночь, они расстались.

Только Хартатеф ушел, Абракро тут же сообщила обо всем Кениамуну. Тот потирал руки от удовольствия. Так как было уже слишком поздно идти в храм, написал своему двоюродному брату Квагабу, чтобы он пришел, не медля ни минуты, и приказал рабу с восходом солнца отнести папирус по назначению.

На следующее утро жрец явился к Кениамуну.

— Хочешь ты, Квагабу, ежегодно получать вот такой мешок колец золота? — неожиданно спросил Кениамун, когда слуги оставили их одних.

Глаза жреца с дикой жадностью впились в мешок, наполненный соблазнительным металлом.

— Что нужно делать? — просто спросил он хриплым голосом.

— Помочь мне уничтожить человека, который стесняет меня и мешает мне жениться на страшно богатой женщине…

И Кениамун, не называя своего соперника, рассказал все в общих чертах.

К его великому разочарованию и гневу, Квагабу после непродолжительного размышления объявил, что дело слишком рискованное, чтобы он принял в нем участие. Все уговоры были напрасны, пока в пылу аргументации он случайно не упомянул имени Хартатефа.

— Ты хочешь погубить Хартатефа? — спросил Квагабу. — Нужно было с этого начинать. Будь покоен, я помогу тебе. Никто лучше меня не может это сделать, так как я один из сторожей священного животного. Я позабочусь, чтобы этот мерзавец был схвачен.

— Разве у тебя тоже есть с ним счеты? — спросил удивленный воин.

Ядовитое выражение сверкнуло в глазах жреца.

— Да, есть одно частное дело, подробности которого никого не касаются. Тебе достаточно знать, что я помогу наказать негодяя.

Дальше Квагабу описал планировку храма и указал, где находится священное животное и где следует подстерегать Хартатефа.

Почти в тот же самый час, когда Квагабу и его брат обсуждали гибель Хартатефа, тот, полный надежд на успех, отправился к своему неизменному помощнику Сменкаре. Он хотел доверить ему свой проект и попросить совета. Сообщники сидели одни в комнате, Ганофера была в трактире и наблюдала за буйными посетителями своего притона.

Сменкара, известный в Фивах ростовщик, был толстый пятидесятилетний человек, с хитрой и чувственной физиономией. Вся его одежда состояла из полотняного передника и плетеных соломенных сандалий. Темная, почти черная кожа странно контрастировала с маленькими серо-голубыми глазами, светящимися хитростью и насмешливым добродушием. В настоящую минуту он чертил углем что-то вроде плана на белом деревянном столе, за которым они сидели с Хартатефом.

— Повторяю тебе, ты решаешься на безумное святотатство, которое тебя погубит, — сказал он с озабоченным и недовольным видом. — Неужели у тебя не будет времени завоевать сердце этой молодой безумицы, когда она станет твоей женой?

— По-твоему, нужно дождаться, пока этот презренный ассирийский раб похитит ее у меня из-под носа! — прошипел сквозь зубы Хартатеф. — Нет! Не пытайся отговорить меня, Сменкара. Я хочу сейчас быть любимым. Благодарю тебя за совет. Путь через эту потайную дверь такой короткий, что наполовину уничтожает опасность. Какое счастье, что ты сохранил этот ключ.

— Я всегда сохраняю полезные вещи. О! Если бы этот негодяй Квагабу знал, для чего он дает мне ключ!.. Он думал, что я в самом деле хочу украсть немного помета священного животного! Благодаря этому ключу, я уже выкрал для тебя красивую девицу, его невесту! Ха-ха-ха! Впрочем, большое счастье, что Квагабу ничего не знает, иначе он мог бы сыграть с тобой плохую шутку.

— Раз ему ничего не известно, нечего и говорить о нем, — сказал, вставая, Хартатеф. — Я пойду отдохну, чтобы быть свежим сегодня вечером.

— До свидания, — сказал Сменкара, провожая его. — Еще один, последний совет, если вдруг попытка не удастся и ты все-таки убежишь, приходи сюда. У меня есть тайник, где тебя никто не найдет и где ты будешь в безопасности, пока все устроится.

— Благодарю, хотя надеюсь, что мне не понадобится твоя помощь.

* * *

Наступила ночь, одна из тех глухих, безлунных ночей, когда в двух шагах уже ничего не видно. Огромная столица была погружена в сон. Никто не заметил, как Хартатеф, закутанный в темный плащ с капюшоном на голове, вышел через потайной ход из своего дворца и быстро направился к храму Амона. Жилище великого бога, покровителя Фив, занимало громадную территорию, огражденную стеной. Внутри были храмы, сады, дома жрецов и бесчисленных служителей.

На пустынной улице, тянувшейся вдоль стены, Хартатеф остановился. Вынув из-за пояса ключ, он отпер скрытую в стене дверь и исчез. В ту же минуту какой-то мужчина выступил из тени около маленькой двери. Это был Кениамун, подстерегавший Хартатефа. Он прислушался, но все было тихо и спокойно. Мгновения тишины показались ему вечностью, как вдруг раздались пронзительные крики, глухой шум и торопливые шаги. В ту же минуту потайная дверь распахнулась и какой-то человек выскочил на улицу, как затравленный волк.

Но Кениамун не дремал. Опередив Хартатефа, он подставил ему подножку и набросился на него. Завязалась молчаливая, но отчаянная борьба. Смертельная опасность удвоила силы Хартатефа. Уже приближался смутный гул голосов, уже красноватый свет факелов залил улицу, когда нечеловеческим усилием он освободился от сжимавших его объятий. Оставив врагу плащ, в который тот вцепился, он вскочил и исчез, как тень, в одном из переулков.

Почти в ту же минуту на улицу вырвались люди с факелами в руках. Это были жрецы и служители храма. Они окружили Кениамуна, который, задыхаясь от борьбы, рассказал, что, случайно проходя здесь, он услышал крики. Заметив выбежавшего из храма человека и предполагая, что это вор, он бросился на него. Когда факелы осветили улицу, он, к великому своему изумлению, узнал в этом человеке Хартатефа, но тот вырвался и скрылся, оставив свой плащ.

Раздались крики негодования. Один служитель храма бросился в город, чтобы поднять тревогу и попытаться схватить преступника. Другие осмотрели все вокруг и нашли окровавленный нож с богато отделанной рукояткой. Один жрец рассказал Кениамуну, какое ужасное преступление было совершено в храме, и попросил его немедленно явиться к великому жрецу и дать показания.

В сопровождении свидетелей Кениамун вошел в зал священного овна Амона. Там было полно народу. Великий жрец, окруженный прорицателями и старцами, стоял над священным животным, лежащим на каменных плитах с рассеченной грудью и вырванным сердцем. В горестном волнении все слушали рассказ Квагабу, одного из сторожей священного овна. Вместе со старым служителем он делал обход. Оба они явно видели убегающего Хартатефа, но не могли схватить его. Показания Кениамуна, подтверждавшего рассказ Квагабу, были тут же записаны одним из писцов. Когда наконец воин вышел из храма, наполненного возгласами и криками отчаяния, самодовольная улыбка блуждала на его губах. Ненавистный соперник был окончательно уничтожен. Никакое препятствие не преграждало ему путь к Нейте…

…Хартатеф бежал, преследуемый собаками. Проникнув в дом через известный ему ход, он в изнеможении опустился на первый попавшийся стул. Ростовщик и его жена еще не спали и ссорились между собой. Их багровые, расцарапанные лица свидетельствовали, что дело доходило до рукопашной. При виде своего обессиленного друга и покровителя они сразу успокоились. Сменкаре было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что все погибло. Схватив за руку Хартатефа, он пробормотал:

— Ступай скорей за мной. Тебя необходимо спрятать в надежное место.

Поддерживая шатавшегося Хартатефа, под предводительством Ганоферы, освещавшей путь, Сменкара отвел его в обширную, темную комнату. Эта комната служила складом мебели и была завалена самым разнородным хламом.

В одном из углов стоял громадный ящик с садовым инвентарем. Несмотря на свою кажущуюся тяжесть, этот ящик при первом же усилии Ганоферы легко сдвинулся с места. Сменкара открыл люк, и все трое спустились вниз. Пройдя по сводчатому коридору, они попали в обширный подвал. Факел Ганоферы осветил этот тайник, все убранство которого состояло из кровати, покрытой овечьей шкурой, нескольких скамеек и чего-то вроде буфета, с амфорой и несколькими кубками.

Пока Сменкара наливал Хартатефу кубок вина, Ганофера села на скамейку и сказала с жалостью и насмешливой иронией:

— Вот ты пока и в безопасности. Но могла ли я когда-нибудь предполагать, что здесь будет скрываться знатный и могущественный Хартатеф? Однако это случилось. Я восхищаюсь правосудием богов. Они наказали тебя за безумную любовь к Нейте и за твою неблагодарность и неверность по отношению ко мне. Если бы ты все открыл мне, вместо того, чтобы шептаться за моей спиной с неисправимым негодяем Сменкарой, я помогла бы тебе без всяких преступлений.

Хартатеф ничего не ответил. Взяв кубок из рук Сменкары, он с жадностью осушил его. Затем вытер вспотевший лоб и хрипло сказал:

— Кажется, меня узнали Квагабу и мерзавец Кениамун. Последний так кстати очутился у маленькой калитки, что это становится очень подозрительным. Но у меня есть к тебе просьба, Сменкара. Пока у меня еще не произвели обыск, беги скорей ко мне и проберись в мою спальню потайным ходом. Вот ключ. Там в большом сундуке из ароматного дерева, стоящем справа у стены, ты возьмешь шкатулку и два мешка и принесешь их мне. Возьми с собой Анубиса, немого раба, так как мешки тяжелые.

Внимательно выслушав, Сменкара пообещал все выполнить, и они с женой ушли.

Оставшись один, Хартатеф облокотился на стол. Его гордая, властная душа терзалась в эту минуту тысячью мучений. Он не сомневался, что стал жертвой искусного заговора. Попав, как дурак, в западню, он погубил свою карьеру и навсегда потерял Нейту. Но кто же придумал и руководил интригой? Саргон или Кениамун?

Эти размышления были прерваны появлением Ганоферы. Она принесла жареную курицу, корзинку с маленькими аппетитными хлебцами и богато вышитое одеяло. Положив все это на скамейку, она обвила шею молодого человека своими могучими руками и запечатлела на его щеке звонкий поцелуй. Несмотря на внутренний гнев, Хартатеф не осмелился оттолкнуть грубую и страстную женщину, во власти которой он находился. Он только выпрямился и машинально взял один из хлебцев.

— Покушай, мой мальчик, и оправься! — нежно сказала Ганофера. — Не все еще потеряно. Ты жив и находишься в безопасности. Когда все немного уляжется, мы дадим тебе возможность бежать. Со временем, я думаю, можно будет при помощи подарков получить прощение жрецов. У тебя есть могущественные друзья. Сам Сэмну, имеющий такой вес у Хатасу, покровительствует тебе.

— Хатасу не станет вмешиваться в это дело. Она сама враждует со жрецами, — прошептал он с горечью.

— Понятно, это случится не завтра, и тебе надо запастись терпением. И отчего бы тебе не быть терпеливым, раз я остаюсь с тобой, мой дорогой? — сказала Ганофера с тихим смехом. — Я не так красива, как Нейта, но моя любовь прочнее и остается неизменной при всех обстоятельствах. Я буду беречь тебя и ухаживать за тобой, а по ночам стану водить тебя на Нил подышать чистым воздухом. Так что не приходи в отчаяние. Ну, до свидания! Спи, отдыхай, это тебе необходимо.

Она вышла, тщательно заперев за собой дверь.

Весть о неслыханном преступлении, совершенном в храме Амона, с поразительной быстротой разнеслась по Фивам. Первые лучи восходящего солнца едва начинали золотить горизонт, когда великий жрец, страшно взволнованный, в разорванных одеждах, явился с докладом к царице. Пораженная и возмущенная Хатасу приказала принять самые строгие меры и обещала царскую награду тому, кто поймает преступника. Глухое волнение царило на улицах. Густая толпа осаждала входы в храм Амона, наполняя пространство проклятиями и криками.

Тем не менее, самые заинтересованные лица, Нейта и Сатати, ничего пока не знали. Пагир и Мэна ушли с рассветом на службу и еще не возвращались домой. Сатати плохо себя чувствовала и отдыхала. Нейта только позавтракала и лениво мечтала на террасе, как вдруг к ней вбежала испуганная кормилица и взволнованно сказала, что пришел Кениамун и хочет немедленно ее видеть. Бледная и дрожащая, Нейта встала. Что могло случиться, если воин явился к ней в такое время? Девушка приказала впустить его. Едва она успела завернуться в длинную вуаль, как вошел Кениамун. Удалив повелительным жестом кормилицу и другую рабыню, он подбежал к Нейте и, схватив ее за руки, воскликнул прерывающимся от волнения голосом:

— Ты свободна, дорогая моя! Нет больше препятствий к нашему браку, если твое сердце осталось мне верно!

— Что ты говоришь? А Хартатеф? — пробормотала она.

— Он никогда уже не сможет стать твоим мужем, даже если его и не найдут. Послушай, что случилось.

И Кениамун коротко рассказал, что произошло в храме Амона.

— Ты понимаешь, — закончил он, — что подобный преступник не может больше претендовать на твою руку. Но я — я с новой надеждой буду бороться за обладание тобой. Ты позволяешь?

Нейта не верила своим ушам. Но радость, сиявшая на симпатичном лице молодого человека, и любовь, светившаяся в его глазах, доказывали ей, что она не спит. Как молния ее пронзила мысль, что Рома, ее идеал, не может быть ее мужем. Если же она выйдет замуж за Кениамуна, которого она предпочитает другим и который так безотчетно ее любит, она создаст себе спокойную жизнь и избавится от ненавистных Сатати, Пагира и Мэны.

Прижавшись красивой головкой к плечу Кениамуна, она с чувством ответила ему:

— Да, мой милый Кениамун, повторяю тебе, что если царица позволит мне, я охотно стану твоей женой. Буду умолять ее дать нам свое согласие. Она добра ко мне, как сама Гатора. Мы заживем счастливо. Я узнала от Сэмну, что царица дает мне приданое и что мне назначены земли, виноградники и большие стада.

Радостным огнем вспыхнули глаза Кениамуна. Обняв Нейту, он страстно поцеловал ее. Наконец-то он был у цели своих желаний. Перед ним уже рисовалась будущность, полная богатства, наслаждений и величия.

— А теперь прощай, дорогая моя, меня ждет служба, — сказал он, поспешно вставая. — Мне уже следовало быть во дворце, но прежде всего хотелось повидаться с тобой.

Оставшись одна, Нейта в лихорадочном волнении начала ходить по террасе. Она чувствовала громадное облегчение, как будто целая гора свалилась с сердца.

Хартатеф навсегда был вычеркнут из ее жизни. Гордый и жестокий человек был уничтожен, и уничтожен своим собственным преступлением. Но что могло заставить его решиться на такое ужасное святотатство? Нейта совершенно недоумевала. Затем ее мысли перешли на брак с Кениамуном, и сердце наполнилось приятным чувством покоя. Конечно, воин не вызывал у нее такого чарующего трепета, какой она испытывала в присутствии Ромы, но тем не менее, ей было хорошо с ним. В Кениамуне она рассчитывала найти защиту от зловещих пламенных взоров ассирийского принца. Воспоминание о Саргоне и о дикой страсти, которую она прочла в его глазах, преследовало ее, как кошмар. Хартатефа она ненавидела, а Саргон вызывал у нее страх. Его любовь должна быть ужасной. Девушке казалось, что, если б пришлось, она не нашла бы сил бороться с ним, как боролась с Хартатефом.

Приход Сатати прервал ее размышления. Жена Пагира, бледная и расстроенная, опустилась на стул и в отрывистых фразах рассказала новость об ужасном убийстве священного животного.

— Мы погибли, — закончила она, ломая руки, — так как Хартатеф еще не выкупил мумию твоего отца.

Нейта побледнела, но с трудом взяв себя в руки, убедительно сказала:

— Не приходи в отчаяние! От Сэмну я знаю, что царица назначает мне очень солидное приданое. Постарайся добиться для меня аудиенции, и я буду умолять Хатасу позволить мне выйти замуж за Кениамуна. Как только это приданое будет у нас в руках, я заплачу все, и этим дело кончится.

Сатати грустно покачала головой.

— Твой муж никогда не позволит тебе этого. К тому же я сильно сомневаюсь, чтобы Хатасу согласилась отдать твою руку ничтожному воину без состояния и без положения. Она захочет выдать тебя замуж за знатного и могущественного человека, может быть, даже за принца Саргона, если он посватается. А его взгляды во время визита три дня тому назад заставляют меня предполагать это.

— Ах! Ты тоже заметила, что он пожирал меня глазами? — ужаснулась Нейта. — Да избавит меня от него Гатора! Этот ассириец меня пугает, его любовь леденит мне кровь.

— Не волнуйся так понапрасну. Наши предположения могут быть ошибочны. Этот дикарь никогда не интересовался тобой и, может быть, поступил так только под влиянием минутного каприза. Но вот идут Пагир и Мэна. Что-то они скажут нам?

У мужчин был очень встревоженный и смущенный вид.

— Я сейчас от Сменкары, — начал Пагир. — Этот негодяй оказался очень сговорчивым, но я ничего не понимаю в странном условии, которое он ставит нам. Пока Нейта будет свободна, сказал он мне, я буду молчать и ждать. Но в тот день, когда выйдет замуж, я потребую сумму, которую вы задолжали.

Не обращая внимания на удивление женщин, Мэна цинично заявил:

— Я нахожу это условие очень удобным. Понятно, Нейта не выйдет замуж, раз она может при помощи такой простой вещи спасти нашу честь. Но какая каналья этот Хартатеф! Вместо того чтобы как можно скорее закончить такое священное дело, как выкуп покойного, он тянет его под предлогом сбора капиталов, а потом совершает святотатство.

— Его схватили? — спросила Сатати.

— Нет, его не могут найти. Я даю руку на отсечение, что Сменкара и его мегера знают, где он скрывается, хотя их притон обыскали безрезультатно.

— Может быть, он покончил с собой, чтобы избегнуть ожидающей его ужасной участи? — нерешительно заметила Нейта.

— Он не так глуп, — насмешливо сказал Мэна. — Он надеется на протекцию Сэмну. Кстати, когда я уходил из дворца, туда приехал Саргон. Он просил Сэмну немедленно выхлопотать ему тайную аудиенцию у царицы. Мне очень любопытно, что он…

Его перебило появление раба, доложившего о прибытии гонца из царской резиденции. Сэмну лаконично сообщал, что Сатати и Нейта должны в назначенный час явиться к царице.

Глава VIII. Саргон у Хатасу

Известие, что Саргон умоляет принять его с очень важной просьбой, крайне удивило царицу. Никогда еще мрачный и молчаливый хетт ни о чем не просил ее, и никогда ей не приходилось ничего прощать ему, как многим другим молодым благородным египтянам. Чего мог он просить? Приказав немедленно ввести его, она решила, если только будет возможно, исполнить его просьбу. Помимо тайных причин, заставивших ее покровительствовать всем хеттам, она любила Саргона и хотела создать ему на берегах Нила такое же положение, какое он потерял на берегах Евфрата.

Несмотря на уверенность, которую ему внушало постоянное расположение Хатасу, сердце Саргона сильно билось, когда он входил к царице..

Склонившись над столом, царица внимательно читала развернутый папирус. На легкий звук шагов она обернулась и знаком приказала царевичу подойти. Саргон простерся и поцеловал землю.

— Встань и садись.

Хатасу рукой указала на табурет из слоновой кости, стоявший в нескольких шагах от нее.

— Могущественная покровительница, позволь мне на коленях умолять тебя о милости, от которой зависит счастье всей моей жизни.

— Я так же хорошо выслушаю тебя и с этого табурета, — сказала царица с ободряющей улыбкой. — Так! Теперь скажи, что я могу сделать для самого скромного из моих подданных? Ты знаешь, что я желаю твоего счастья, но ты такой странный, Саргон! Ни почести, ни женщины, по-видимому, не прельщают тебя.

Внезапная краска выступила на бледных щеках хетта.

— Моя великодушная, царственная покровительница. Твоя могущественная рука уже избавила несчастного пленника от унижений и нищеты. Твоя воля может также даровать мне полное счастье, дав мне любимую женщину. Дай мне в жены Нейту! Со времени твоего посещения ее образ завладел моим сердцем. Я не могу больше жить, не видя ее лица, живого портрета моего бедного брата, Наромата. Поцеловав статую брата, она очаровала мою душу. Девушка свободна. Преступление Хартатефа разрушило связывавшие их узы.

При звуке этого голоса, дрожавшего от сдерживаемой страсти, при виде пылающего взора, в котором отражались бурные чувства молодого мужчины, на лице Хатасу появилось радостное удивление.

— Ты любишь Нейту и хочешь на ней жениться? Конечно, я охотно отдам ее руку брату Наромата. Только вооружись терпением. Надо девушке дать время успокоиться и забыть жениха, которого она только что потеряла.

С пылающим взором Саргон встал с табурета и опустился на колени перед Хатасу.

— Царица, Нейте нет надобности забывать человека, которого она ненавидела. Ее принуждали к этому браку родные, чтобы спасти свою честь!

— Что ты говоришь? Нейту принуждали? Кто посмел это сделать? — резко спросила Хатасу, причем вся кровь прилила к ее лицу. — Говори! Я хочу все знать! — повелительно добавила она.

В душе очень довольный, Саргон нарисовал перед ней картину рассеянной и безнравственной жизни Пагира и Мэны. Он рассказал об их безумном расточительстве, приведшем к колоссальному займу под залог мумии старого Мэны. Затем он описал постыдный торг с Хартатефом, невольной жертвой которого стала Нейта.

— Какой ужас! — разъярилась царица. — Мой бедный Мэна! Такой благородный и верный слуга, пользовавшийся доверием моего божественного отца, — и вдруг — его останки осквернены, отданы этими бесчестными людьми ростовщику!… И Сатати, это презренное создание, осмеливалась молчать о таком преступлении и мучить бедную Нейту. А это великодушное дитя молча принесло себя в жертву! О! В какие же руки я отдала свою… — Она умолкла и продолжала после минутного молчания: — Но ты, Саргон, клянешься ли ты верно любить ее, покровительствовать ей всю жизнь и дать ей счастье? Хорошо, твой взгляд говорит красноречивее всяких обещаний. Теперь выслушай меня. Нейта будет твоей женой. Уже сегодня я сообщу ей о моем решении. Ты же приготовь свой дворец. Завтра после полудня я сама приведу к тебе невесту и вложу ее руку в твою перед изображением того, на кого она похожа и кому я поклялась покровительствовать тебе.

Дрожа от счастья, Саргон наклонился и хотел поцеловать возвышение, на котором стояло царское кресло, но Хатасу протянула ему руку.

— Мы одни, — проронила она с грустной улыбкой, когда принц прижал ее тонкие пальцы к пылающим губам.

Оставшись одна, Хатасу задумалась и нахмурила брови. Затем она взяла из шкатулки маленький золотой шарик и бросила его в широкую серебряную вазу, стоявшую рядом с креслом. Не успел еще замолкнуть дрожащий звук, как явился дежурный придворный.

— Позвать ко мне сейчас же Сэмну, — приказала Хатасу.

Через четверть часа явился поверенный царицы. По приказу Хатасу он сел на табурет из слоновой кости и с нескрываемым удивлением выслушал рассказ о визите Саргона.

— До меня, правда, доходили слухи о расточительности Пагира и его племянника, но я никогда бы не подумал, что они могли пасть так низко, — сказал он, покачав головой. — И Хартатеф, этот преступный безумец, замешан в подобное дело.

— Да, это был недостойный поступок, и боги справедливо наказали его за это, допустив такое тяжкое преступление, которому я не могу подыскать подходящего объяснения, — задумчиво сказала царица.

— Моя царственная госпожа, дозволь твоему рабу высказать одну мысль, а потом накажи меня, если она не понравится твоей мудрости, — начал Сэмну после минутного размышления. — Мне кажется, громадное состояние Хартатефа и его великолепный дворец по праву должны перейти в наследство к его невесте. По-моему, их следует прибавить к приданому, назначенному благородной Нейте.

— Твой совет, как и всегда, очень хорош, мой верный Сэмну. Он тем более кстати, что я скоро выдаю Нейту замуж за Саргона. Однако справедливость требует, чтобы храм Амона тоже получил что-нибудь за оскорбление, нанесенное богу. Я назначаю ему третью часть всего состояния Хартатефа, остальное ты прибавишь к приданому малютки. Кроме того, Сэмну, завтра утром прикажи позвать ростовщика и выкупи за мой счет мумию Мэны. Его Ка должно быть глубоко огорчено оскорблением, нанесенным его смертным останкам. Дай понять ростовщику, что хотя закон и позволяет принимать подобные залоги, но я не одобряю подобный способ развращения людей, помогая им расточать на глупости самые священные предметы. Скажи ему, что я легко могу послать его поучиться новому ремеслу в каменоломни Эфиопии. Теперь ступай, мой верный слуга, но только дай знать Нейте и Сатати, что я хочу их видеть после обеда.

В назначенный час обе женщины явились во дворец. Сатати чувствовала сильное беспокойство. А Нейта была очень счастлива, что так скоро представился случай изложить ее просьбу царице. В приемной их встретила одна из женщин царицы. Приказав супруге Пагира дожидаться, пока ее позовут, она ввела девушку в спальню. Хатасу была одна. Лежа на роскошном ложе, она, по-видимому, была чем-то озабочена, но при виде Нейты улыбнулась и жестом подозвала ее. Когда осчастливленная Нейта, краснея, опустилась на колени у ложа, царица нежно провела рукой по ее шелковистым волосам и ласково сказала:

— Почему ты не призналась мне, маленькая безумица, что тебя насильно выдавали за Хартатефа? Ну, не дрожи и не опускай голову. Я прощаю твою скрытность. Я позвала тебя не для того, чтобы бранить, а чтобы объявить тебе о большом счастье. Сегодня принц Саргон просил у меня твоей руки, и я дала согласие.

— Саргон! — с ужасом вырвалось у Нейты.

— Да. Разве он не нравится тебе или вызывает отвращение? — удивилась Хатасу.

— Нет. Я его мало знаю, но эта мысль пугает меня, — пролепетала девушка.

— Только-то? — воскликнула царица с веселой улыбкой. — Эта боязнь скоро пройдет. Если ты еще не любишь его, то полюбишь потом. Он добр, красив, умен и страстно любит тебя. Ты еще не знаешь, что такое любовь, Нейта, и потому это пугает тебя. Ну, так я скажу, что Саргон составит твое счастье. Его рука будет поддержкой, его сердце — твоим рабом. Свободные от всяких забот, вы будете жить в прекрасном дворце Хартатефа, который я присоединяю к твоему приданому вместе с большей частью его состояния. Таким образом, исполняется мое заветное желание.

Нейта склонила голову. Сердце ее болезненно сжалось. Смутный страх давил ее, но не хватало мужества противоречить желанию гордой повелительницы, которую она одновременно любила и боялась. Она не могла решиться сказать ей: «Я не хочу человека, которого ты избрала. Я предпочитаю ничтожного воина, которого, может быть, твой взгляд никогда не замечал в окружающей тебя толпе».

— Твое желание, моя царица и благодетельница, для меня священно. Я повинуюсь тебе и выйду замуж за Саргона, — произнесла она.

— И ты не будешь об этом сожалеть, — ответила Хатасу, причем глаза ее сверкнули радостным блеском. Занятая своими мыслями, она не заметила внутренней борьбы Нейты. — Завтра, дитя мое, я сама отвезу тебя во дворец будущего мужа. На обручение я дарю тебе одежду и украшения, которые я сама носила. Эти вещи ты получишь сегодня вечером. Пусть они принесут тебе счастье!

Радость и гордость моментально заглушили тяжелое предчувствие в изменчивом сердце Нейты. Сияя, она поблагодарила царицу. Та, не менее довольная, поцеловала ее в лоб и отпустила.

Войдя в царскую комнату, Сатати простерлась и смиренно поцеловала землю. Затем, не видя никакого благосклонного знака, повелевающего ей подняться, она осталась стоять на коленях, и ее темное лицо сделалось желтовато-землистым. Взгляд, брошенный на царицу, быстро ходившую по комнате, убедил ее, что готовится гроза. Хатасу нахмурила брови и глубокая морщина прорезала лоб. Ноздри раздувались, а рот искривился в жестокую ледяную гримасу. Царица была в гневе.

— Неверная и неблагодарная слуга, — сказала Хатасу раздраженным голосом, внезапно остановившись. — Как осмелилась ты принуждать Нейту и продать презренному Хартатефу ребенка, доверенного тебе мною? И это ты сделала, чтобы покрыть бесчестные поступки двух расточителей, не остановившихся перед святотатственным залогом мумии своего родственника! Кто для Нейты Пагир и Мэна? Слуги, которые должны целовать следы ее ног и смотреть на каждый ее каприз как на приказание. Разве ты забыла, что я заплатила тебе, чтобы ты ухаживала за ней, а не обращалась с ней как с невольницей? Или, в преступной дерзости своей, ты думала, что истина не дойдет до моих ушей и что я никогда не потребую от тебя отчета? Отвечай!.. И трепещи от моего справедливого гнева!

Дрожа как лист, Сатати снова простерлась, точно пригвожденная к земле взглядом, метавшим молнии. Затем она подползла к царице, все еще стоявшей с пылающим взором, и умоляюще протянула к ней руки.

— Дочь Ра, великая и могущественная, как и он! Я знаю, что дыхание твое может уничтожить меня, как ветер пустыни сушит листья и деревья. Я знаю, что твой взгляд может превратить меня в прах. Я виновата перед тобой. Но в память о прошлом, во имя любви и забот, которыми я окружила Нейту со дня ее рождения, будь милостива и прости этот единственный мой проступок. Позволь мне объяснить, как все это случилось.

Заметив, что взгляд царицы смягчился, что стало уже легче, она продолжала смелее:

— Пагир и Мэна не знают происхождения Нейты. Не посоветовавшись со мной, они распорядились ею как своей настоящей родственницей. Когда я узнала правду, стыд и страх навлечь презрение на голову мужа и сыновей заставили меня молчать. К тому же, я думала, что Хартатеф, красивый, богатый, знатный и страстно влюбленный в Нейту, составит ее счастье.

Хатасу ничего не ответила. Целый рой нежных и горестных воспоминаний возник в ее памяти. Взывание к прошлому, на которое отважилась Сатати, пробудило в ней все заглохнувшие чувства того времени, когда она единственный раз в жизни воспользовалась правами сердца и отдалась грезам мимолетной, опьяняющей любви.

Она вспомнила час, когда доверила ребенка этой бледной и распростертой женщине, и гнев ее утих.

— Встань, Сатати, на этот раз я прощаю тебя. Сегодня для меня счастливый день. Он принес мне исполнение заветного желания, от которого я уже было отказалась. Саргон женится на Нейте, и эта радость располагает меня к милости. В память Мэны, огорченная тень которого витает вокруг его оскорбленного тела, я хочу на этот раз спасти вас от позора. Сэмну выкупит из моих сумм мумию моего верного слуги и заплатит долги Пагира и Мэны. Пусть они признаются ему во всем. Скажи им, чтобы они не рассчитывали больше на мою снисходительность и устраивались основательнее. Я не желаю, чтобы окружающие меня вельможи подавали пример всевозможными излишествами и презрением к предкам. Если еще раз какая-нибудь низость дойдет до моих ушей, Пагир будет отстранен от должности и изгнан из Фив со всей семьей, а Мэну я пошлю командовать отрядом на какой-нибудь глухой фронт, чтобы одиночество заставило его образумиться. Передай им это.

Сатати снова распростерлась, бормоча слова благодарности. Все ее тело нервно вздрагивало.

— Встань и успокойся, — ласково сказала Хатасу, — я никогда не прощаю наполовину. А теперь слушай. Завтра я отвезу Нейту к ее будущему мужу. Вечером ты приедешь и приведешь ее ко мне. По этому случаю я дарю ей одежду из виссона, вышитого золотом и жемчугом, которую ты сейчас же получишь. Теперь дай мне шкатулку, стоящую у кровати.

Сатати подала требуемую вещь. Открыв шкатулку, царица вынула из нее очень дорогое ожерелье, совершенно не похожее на египетские украшения. Оно было в виде широкой золотой ленты, усыпанной рубинами и украшенной снизу широкой жемчужной бахромой. Царица с минуту любовалась драгоценностью. Затем, положив ее обратно, отдала шкатулку Сатати.

— Надень это ожерелье завтра на Нейту. Пусть она чувствует себя такой же счастливой, как чувствовала себя я, когда надела его в первый раз.

* * *

На следующий день с раннего утра во дворце принца Саргона царило необыкновенное оживление. Сам Саргон, веселый и возбужденный, каким никогда его не видели, наблюдал за приготовлениями к празднеству. Повсюду расстилались ковры и развешивались гирлянды.

Прибытие Кениамуна оторвало Саргона от приготовлений.

— Благодарю тебя, что ты так скоро пришел, — сказал он, — приветствуя воина и увлекая его в спальню.

— Я получил твою табличку, придя со службы, и тотчас, сгорая от любопытства, прибежал узнать, что такое ты хочешь сообщить мне. Но какое торжество ты собираешься праздновать? Почему у тебя такая суета в доме?

— Сейчас ты узнаешь. Надеюсь, что, выслушав меня, ты не станешь моим врагом, — сказал Саргон, приподнимая драпировку и почти таща Кениамуна к большому столу, заставленному дорогими вещами. — Взгляни! Все это принадлежит тебе.

Молодой человек отступил назад. Он с изумлением смотрел на золотые и серебряные блюда, кубки, амфоры, на шкатулку с драгоценностями и большой сосуд, до краев наполненный кольцами золота.

— Ты смеешься надо мной, принц, — сказал он наконец. — Чем я мог заслужить от тебя подобный дар? Ведь я вижу — здесь целое состояние!

— О, ты вполне заслуживаешь этого за ту печальную новость, которую я должен сообщить тебе. Кроме того, мне известно, что денежные дела твои расстроены, а ты собираешься жениться. Этот стол возвратит тебе положение, а в красивых девушках нет недостатка в Фивах. Только ты должен отказаться от Нейты! Кениамун, я сам влюбился в нее. Страсть, какой я еще никогда не испытывал, пожирает меня. Я умолял Хатасу, и она обещала дать мне ее в жены! Она сама сегодня привезет сюда Нейту. Поэтому-то я и украшаю свой дворец, чтобы достойно принять царицу и свою невесту.

Кениамун был страшно поражен. Нейта снова погибла для него, а вместе с ней и будущность, полная величия и богатства, о которой он мечтал. Этот стол был странной наградой за подобную потерю. Яркая краска залила его лицо. Негодование было так велико, что он позабыл свою обычную сдержанность и благоразумие.

— Ты ошибаешься, Саргон, — сказал он глухим голосом. — Я не могу продать или променять на этот стол сердце, принадлежащее мне. Вчера утром Нейта уверяла меня в своей любви. Она обещала стать моей женой и обменялась со мной поцелуем. Если Хатасу велела Нейте выйти за тебя замуж, то попроси ее, чтобы она приказала ей так же любить тебя. Замечу еще, что низко предавать доверившегося человека и отнимать у него любимую и любящую женщину, — с этими словами он вышел, не слушая Саргона, который, покраснев от гнева, попытался удержать его.

В первую минуту принц безудержно рассвирепел, но мысль, что, одумавшись, Кениамун будет сожалеть о своей выходке, успокоила его, и он приказал отнести побежденному сопернику предназначенные ему сокровища. Когда несколько часов спустя прибыл царский поезд с Нейтой, Саргон даже забыл о существовании воина. Хатасу была очень озабочена. Здоровье фараона вызывало у нее сильные опасения. Поглощенная своими проблемами, она не обратила никакого внимания на бледность и подавленность невесты.

Тем не менее, царица отнеслась к Саргону с самой любезной благосклонностью и выпила за здоровье обрученных. Соединив их руки, она напомнила принцу, что он отвечает перед богами и перед ней за счастье девушки. Нейте же Хатасу сказала, что подчинением и верной любовью она должна создать счастье мужа. Побеседовав еще со всеми и сказав каждому благосклонное слово, Хатасу вернулась во дворец. Уезжая, она приказала Сатати остаться с Нейтой и дать возможность обрученным поближе познакомиться и поговорить без свидетелей.

Только царица уехала, Саргон, сгоравший от нетерпения побыть наедине со своей будущей женой, предложил Нейте показать сад. Получив согласие, он взял ее под руку и увлек из зала. Залюбовавшись садом, Нейта не заметила ни пылающего румянца, минутами выступавшего на лице принца, ни его пламенных, пожирающих взглядов. Вдруг принц неожиданно обхватил ее гибкую талию и с силой прижал к себе Нейту, покрывая страстными поцелуями ее лицо и руки. Нападение было так неожиданно, что захваченная врасплох Нейта не могла даже сопротивляться. Она окаменела от потрясения, ей казалось, что она задохнется от отвращения. Дыхание у нее захватило. Точно раскаленное железо жгло ей губы, а эти глаза, горевшие дикой страстью, казались ей глазами дикого зверя. Со слабым криком она тщетно пыталась освободиться из железных объятий, приковывавших ее к этой высоко вздымающейся груди. Но вдруг к ней вернулось присутствие духа. Оттолкнув Саргона, она так стремительно вырвалась из его объятий, что невольно ее отбросило на несколько шагов. Она бы упала, если бы не дерево, которое ее поддержало. С дрожащими губами девушка вытянула вперед руки, как бы собираясь отразить новое нападение.

— Что это значит, Нейта? Ты ненавидишь меня? — спросил Саргон. Он был бледен, как его туника. Страсть и оскорбленная гордость сотрясали его тело.

Нейта провела рукой по влажному лбу.

— Я возненавижу тебя больше, чем Хартатефа, если ты еще раз осмелишься так поступить со мной. Твоя дикая страсть леденит мне кровь и внушает ужас. Я согласна выносить твою любовь и выйти за тебя замуж, но ты должен обращаться со мной деликатно и сдержанно. Даже презренный Хартатеф понимал, что нельзя насиловать женщину. Ты знал, что я люблю другого, и это, однако, не помешало тебе просить меня в жены у царицы, которая может приказать мне выйти замуж за принца Саргона, но никогда не сможет заставить меня любить его. Раз роковая судьба разлучила меня с любимым человеком, мне все равно, за кого выходить замуж. К тебе же я совершенно равнодушна. Если ты не хочешь, чтобы я возненавидела тебя, остерегайся пугать меня приступами безумного чувства, на которое я не могу ответить.

Задыхаясь от бешенства, Саргон смотрел налитыми кровью глазами на девушку. А та становилась все спокойнее и с мрачной решимостью предписывала ему правила обращения с собой.

— Нейта, ты заплатишь мне за эту минуту! — крикнул он хриплым голосом. — Я позабочусь, чтобы твоя любовь угасла за неимением предмета. Я уничтожу Кениамуна, этого червяка, осмелившегося встать на моей дороге. Я хочу, чтобы ты любила меня, и несмотря ни на что, ты полюбишь меня.

Он замолчал. Смертельная бледность сменилась у него румянцем. Нейта с ужасом и состраданием смотрела на его мучения. Подойдя к нему, она дотронулась до его руки:

— Приди в себя, Саргон. Я не сержусь на тебя за то, что ты принудил меня стать твоей невестой. Я принимаю твою любовь и покровительство и буду тебе верной женой. Только не требуй от меня чувства, которого я не могу дать. Удовлетворись моей дружбой и будь ко мне добр. Не преследуй Кениамуна, он для меня не более чем друг, и я ничего не теряю, отказываясь от него. Человека, которого я люблю всеми силами души, разделяет со мной непроходимая пропасть. Ни ты, ни кто другой никогда не узнаете, кто он. Если ты действительно любишь меня, будь добр ко мне и не пугай меня, как ты это только что сделал.

Она осеклась и, прижавшись головой к плечу принца, залилась слезами. Саргон вздрогнул и как будто пробудился ото сна. Несмотря на только что перенесенное потрясение и безжалостное открытие, что Нейта любит другого, слезы любимой женщины и прикосновение душистых волос подействовали успокаивающе. Нерешительным жестом он обнял Нейту и прикоснулся к ее лбу холодными дрожащими губами.

— Вернемся на террасу, наши гости, вероятно, ждут нас, — глухим голосом сказал он.

Нейта вытерла слезы и протянула ему руку. Когда они появились среди гостей, то оба уже были настолько спокойны, что не обратили на себя ничьего внимания. Саргон смешался с толпой мужчин и почти не обращал внимания на Нейту. Только когда, прощаясь, он поцеловал ее, глаза его вспыхнули страстным огнем. Девушка вздрогнула и побледнела, однако заставила себя улыбнуться и возвратила ему поцелуй.

На обратном пути женщины не обменялись ни словом. Уже выходя из носилок, Сатати сказала вполголоса:

— Когда ты разденешься, отошли служанок. Мне нужно поговорить с тобой.

Нейта утвердительно кивнула. Полчаса спустя они остались одни в спальне Нейты. Бледная и расстроенная девушка полулежала в кресле, одетая в длинные ночные одежды. Сатати села рядом и взяла ее за руку.

— Во-первых, хочу сообщить тебе радостную новость. Со всеми нашими денежными заботами покончено. Царица, в память о твоем отце, выкупает его мумию и уплачивает все долги Пагира и Мэны. С этой стороны мы спасены. Но меня беспокоит другая вещь — твои отношения с ассирийцем, чья безумная страсть может стать для тебя роковой. Будь осторожна, Нейта, и не показывай ему открыто своего равнодушия. Он не похож на Хартатефа, который, несмотря на свои недостатки, был снисходителен и смотрел на тебя как на ребенка. Страстно любя тебя, он не оскорблялся ни одним из твоих капризов. Саргон же дорого заставит заплатить тебя за твои выходки. Его отвергнутая любовь может превратиться в ненависть, и тогда этот человек будет беспощаден к тебе. Итак, дитя мое, не раздражай его. Я боюсь, что ты уже непоправимо оскорбила его. Когда вы возвратились из сада, у него было странное выражение лица, и меня испугал его гневный взгляд, с ненавистью устремленный на тебя. Признайся, Нейта, что произошло между вами?

Несмотря на недоверие и тайную враждебность к Сатати, Нейта почувствовала, что на этот раз она права и ее советы доброжелательны.

— Ты права, Сатати, — ответила она, вздыхая, — но я боюсь, что твой совет пришел слишком поздно. И она рассказала все, что произошло в саду.

— Да, все это неприятно и очень трудно исправить, — сказала озабоченно Сатати. — Никогда не забывай, Нейта, что если между вами произойдет что-нибудь серьезное, ты немедленно должна сообщить об этом мне, чтобы я могла предупредить царицу. Если ей будет все известно, никакая опасность не сможет коснуться тебя. Ее могущественная помощь повсюду будет сопровождать тебя, так как вас связывают тайные узы. Подумай об этом, Нейта, и не говори никому о том, что я тебе сказала.

Когда гости разъехались, Саргон в страшном возбуждении вошел в свою комнату. Сорвав с себя все украшения, он выгнал рабов и, как тигр в клетке, стал ходить по комнате. В какой кошмар превратилось обручение! А ведь он надеялся, что это будет лучший день его жизни. Он добился руки, но не сердца страстно любимой женщины. И он, такой гордый, насмехавшийся над любовью и женщинами, теперь был отвергнут. При воспоминании о суровости, с которой она запретила ему приближаться к себе и давать волю своим чувствам, при воспоминании об отвращении, с которым она вырвалась из его объятий и уклонилась от его поцелуев, целый ураган отчаяния, бессильной ярости и жажды мести наполнил душу молодого хетта. Все кипело в нем. Хриплые стоны вырывались из его груди, и тысячи фантастических проектов громоздились в возбужденном мозгу. Он не собирался терпеть, он хотел, чтобы его не жалели, а любили так же, как он сам любил. Наконец, разбитый нравственными мучениями и физической усталостью, Саргон бросился на кровать и заснул тяжелым, беспокойным сном…

Хартатеф продолжал жить в своем подземелье, не зная ничего, что делается на свете, за исключением редких известий, передаваемых его стражами. Он покидал тайник только ночью, чтобы подышать чистым воздухом на берегу Нила. Усталость и отчаяние стали овладевать молодым человеком. Все его чувства замерли. Тяжелая и нездоровая атмосфера, в которой он жил, разрушительно действовала на нервы и здоровье. Он знал от Ганоферы, что его продолжают разыскивать, но от него скрыли, что мумия старого Мэны выкуплена, а Нейта уже обручена с Саргоном.

Узнав, что его требуют к Сэмну, Сменкара чуть было не лишился чувств. Отправляясь на эту аудиенцию, он перебирал в уме длинную цепь своих преступлений и беззаконий, со страхом спрашивал себя, какое из этих позорных дел могло привлечь внимание могущественного министра Хатасу.

Когда речь зашла о выкупе мумии, он успокоился. Но безжалостные угрожающие слова Сэмну о том, что за ним будут следить и при первом же неблаговидном поступке он будет сослан в каменоломни, страшной тяжестью легли на сердце ростовщика. Смутное беспокойство о будущем тревожило его.

Однажды ночью, дней пятнадцать спустя, Ганофера с мужем, закончив все дневные дела и навестив Хартатефа, собирались уже ложиться спать, как вдруг постучали в дверь их частной квартиры. Удивленный и обеспокоенный, Сменкара побежал узнать, кто осмелился явиться в такое неурочное время. «Открой, или тебе будет плохо», — ответил чей-то повелительный голос, и нетерпеливая рука снова стукнула в дверь. Оробевший ростовщик открыл дверь и впустил высокого мужчину. Незнакомец так тщательно был закутан в темный плащ с капюшоном, что невозможно было разглядеть его лицо и костюм.

Видя, что посетитель один, Сменкара немного успокоился.

— Что тебе нужно от меня? Кто ты такой, что осмелился беспокоить меня в такой час?

Тщательно заперев дверь, незакомец обернулся. Сброшенный плащ открыл длинную белую одежду и бритую голову жреца.

— Рансенеб! — вскрикнул Сменкара и с открытым ртом отшатнулся назад, как от привидения. Затем, бросившись на колени, он поцеловал землю.

— Да благословят тебя боги и да охраняют они каждый твой шаг, великий служитель Амона! Скажи мне, что привело тебя под мою скромную кровлю?

— Встань, — сказал жрец. — Проводи меня в комнату, где я могу поговорить с тобой, не рискуя быть подслушанным.

Ростовщик встал и провел Рансенеба в соседнюю комнату, где жреца встретила Ганофера со всеми знаками смирения и уважения.

— Проводи меня к Хартатефу, который, я знаю, спрятан здесь. Мне нужно поговорить с ним, — сказал жрец без всяких предисловий.

Бледные и пораженные, супруги хотели отрицать, но жрец продолжал, гипнотизируя их своим проницательным взглядом:

— Не лгите, Хартатефа видели. Каждую ночь он бывает на берегу Нила, скрываясь в углублении старой, заброшенной лестницы квартала чужеземцев. Его заметили и выследили. Не было ничего легче, чем схватить его там или здесь, приказав храмовой страже наблюдать за вашим притоном. Но мы больше не желаем смерти Хартатефа. Проводи меня сейчас же к нему, а потом жди здесь, пока я переговорю с ним.

Не возражая больше, Сменкара и его жена провели жреца к своему тайнику и помогли ему спуститься по каменной лестнице.

— Дай мне лампу и ступай назад, пока я не вернусь или не позову тебя, — приказал Рансенеб.

— Господин, он подумает, что погиб, а он вооружен! Позволь мне предупредить его, — пробормотал ростовщик.

— Хорошо, ступай! Скажи ему, что один человек хочет поговорить с ним, — согласился жрец.

Увидев своего сообщника с лампой в руке и услышав, что к нему пришел какой-то посетитель, Хартатеф быстро вскочил с кровати. Узнав же Рансенеба, он страшно побледнел и лихорадочно сжал рукоятку ножа, заткнутого за пояс.

— Успокойся, я пришел не как враг, — сказал жрец, садясь и делая знак ростовщику удалиться, — не трудно понять, что раз нам известно, где ты скрываешься, это равносильно твоему аресту. В последнее время мы узнали много нового, и храм нуждается не в твоей смерти, а в твоих услугах.

Недоверчивое удивление отразилось на истощенном лице Хартатефа.

— Чем такой несчастный, как я, может быть полезен самому могущественному из богов, которого он так безумно оскорбил?

— Правда, твое преступление было бы ужасно, если бы оно созрело в твоей душе. Но мы имеем основания предполагать, что воспользовались твоей безумной страстью к женщине, чтобы толкнуть тебя на преступление, тайная цель которого была совсем иная, и вовсе не завоевание для тебя изменчивого сердца ребенка. Не действовал ли ты по указанию Абракро?

— Да, она обещала мне верно действующий эликсир, — пробормотал молодой человек, покраснев до ушей.

Жрец улыбнулся:

— Абракро из племени хеттов. Что для нее значат боги Египта? Но она предана царице, покровительствующей этим нечистым людям. С помощью магии она хотела уничтожить священное животное, подаренное молодым Тутмесом из его стада. Это нужно было ей, чтобы уничтожить его шансы на получение трона. С этой целью она напустила на тебя чары, омрачившие твой рассудок. Но боги видят истину и прощают тебя. Ты уже достаточно наказан, потеряв положение и состояние, ничтожную часть которого царица отдала храму. Остальные твои богатства, а также твой новый дворец, она по совету Сэмну, прибавила к приданому Нейты. Эта таинственная дочь Мэны, которую Хатасу боготворит, недавно обручилась с Саргоном, пленным хеттом, к которому царица относится как к настоящему принцу Египта.

Как раненый зверь, вскочил Хартатеф с хриплым стоном и, пошатнувшись, прислонился к стене. Глаза его, казалось, угасли. Его стройное тело нервно дрожало, как в лихорадке. Нейта — невеста Саргона! Его собственное состояние отдано в руки соперника! Он сам заметил его безумную страсть к девушке. Какая ужасная катастрофа! Он сжал кулаки. Дьявольская ревность и безумная ярость жгли его сердце каленым железом.

Жрец с довольным видом наблюдал за муками несчастного. Он понимал, что оскорбленная любовь сделает молодого человека послушным орудием в его руках, и молча ждал.

Наконец Хартатеф подошел к столу.

— Я ничего, кроме жизни и мщения, не могу дать Амону, — сказал он, проводя рукой по волосам.

— Этого достаточно. Садись сюда на скамейку, видно, твое здоровье подорвано. В нескольких словах я обрисую положение дел и передам тебе приказание великого жреца. Тебе известно, что наш фараон Хатасу, несмотря на то что Ра одарил ее разумом, оскорбляет богов в лице их служителей, поддаваясь нечистому влиянию. Строительство ее усыпальницы, противоречащей всем священным правилам, достойно порицания. Это оскорбление богам, жрецам и всему народу Египта. Она еще усугубила оскорбление тем, что доверила лечение Тутмеса II ничтожному человеку хетту Тиглату, вознесенному ею до вершины почестей. Теперь же она хотела бы продлить дни супруга, которого отталкивала и ненавидела со дня бракосочетания. Этот супруг был покорным орудием в ее руках и защитой от Тутмеса III, который имеет право на наследство. Фараон скоро умрет, дни его сочтены. Наша обязанность охранять права этого царского ребенка, который по дедушке, мужу старой Исиды, принадлежит к нашей касте и которого воспитывали как наследника. Но царица предвидела все это и сослала ребенка в Буто. Когда Тутмес приезжал в Фивы на праздник Нила, царица узнала его. Его стерегут так строго, что нет никакой возможности приблизиться к нему, он окружен глупыми рабами и невежественными чиновниками. Крепостью командует молодой родственник Сэмну, человек хитрый и бдительный, преданный душой и телом Хатасу. И ни один человек не может проникнуть к царевичу. Но умный и хитрый служитель может видеться с ним и передавать ему необходимые послания. И для этой роли мы выбрали тебя… Искусно переодетый, ты будешь помещен в качестве писца в храм Уазита в Буто. Никто не будет искать тебя среди служителей бога, а у Антефа никто тебя не знает. Не вызывая подозрения, ты будешь служить нашим послом и посредником у царевича.

— Я буду верно служить Тутмесу и не отступлю ни перед чем, что может погубить Хатасу, отнявшую у меня невесту и отдавшую мое золото сопернику, — сказал Хартатеф, причем лицо его исказилось непередаваемым выражением ненависти. — Скажи мне только, жрец Амона, когда и каким образом я должен уехать и что мне будет поручено передать царевичу?

— Отправляйся завтра вечером туда, где тебя видели. Там тебя будет ждать лодка с двумя мужчинами. Один из них, писец храма, скажет: «Аминь», — ты ответишь: «Уазит», — и последуешь за ним. Этот человек отведет тебя в надежное место, где ты выдержишь обряд очищения, необходимый, чтобы проникнуть в священное место. Затем ты отправишься в путь, снабженный всеми необходимыми инструкциями.

— Я буду готов и прикажу Сменкаре приготовить мне одежду.

— Кстати, ты уверен в ростовщике и в его жене? Можно на них рассчитывать, если им хорошо заплатят? — спросил Рансенеб, уже собравшись уходить.

— Я отвечаю за них.

— В таком случае, дай им понять, что они могут заработать солидную сумму, если будут служить Амону. Они должны ловко разузнать мнение народа о строительстве усыпальницы, о Сэмну, о положении маленького Тутмеса после смерти его брата. Они должны распространить слух, что царица презирает богов, пренебрегает советами жрецов и хочет отделаться от обоих братьев, чтобы царствовать одной. И должны следить за предприимчивыми людьми, чтобы в случае чего можно было поставить их во главе восстания.

— Все это будет исполнено.

Сделав прощальный жест рукой, жрец вышел…

* * *

Гибель всех надежд была ужасным ударом для Кениамуна. В первую минуту его гнев был так велик, что он жаждал кровавой мести. Чтобы хорошо все обдумать, он взял у Хатасу отпуск на несколько дней и уехал в свое небольшое имение, находившееся в окрестностях Фив. По мере того, как в тишине и одиночестве к нему возвращалось хладнокровие, он убедился, что бедный и зависимый от каждого, он должен был склонить голову и перенести оскорбление, если не хотел навлечь на себя репрессивные меры, которые могли его уничтожить. С тяжелым сердцем он решил покориться и вырвать из своего сердца любовь к Нейте, но все-таки поддерживать с ней дружеские отношения, которые могли быть ему полезны. Вернувшись к себе, он нашел богатые подарки, присланные Саргоном, несмотря на его отказ. Подавив в себе желание бросить все это в лицо высокомерному дарителю, он написал ему несколько благодарственных слов.

«Я принимаю твой великолепный подарок, — писал он, — в память о твоем расположении и в доказательство того, что ты простил мне дерзкие слова, вышедшие из моего оскорбленного сердца, но вовсе не как вознаграждение за женщину, которую я люблю и которую ты у меня отнял. По зрелом размышлении я понял, что такой бедный воин, как я, не может соперничать со знатным принцем и что ты имеешь больше прав на обладание Нейтой, которая как бы создана для того, чтобы украшать своей красотой дворец».

Относивший письмо гонец, к великому изумлению Кениамуна, вернулся с таким ответом: «Еще раз, Кениамун, я сознаюсь, что был неправ, похищая у тебя женщину, сердце которой, по твоему мнению, принадлежит тебе. Приходи ко мне. Мне крайне нужно поговорить с тобой».

Заинтригованный, Кениамун на следующее же утро отправился к Саргону, который принял его на своей любимой террасе. Со времени последнего их свидания хетт похудел и побледнел, глаза его лихорадочно блестели.

Он радушно встретил Кениамуна. Когда тот сел рядом на табурет слоновой кости и освежился кубком вина, Саргон сказал, устремляя на него глубокий и странный взгляд:

— Я хочу, Кениамун, сообщить тебе одну вещь, которая смягчит твое горе и успокоит ревность, возбуждаемую моим счастьем. Ты думаешь, что Нейта любит тебя, не правда ли?

— Да, она сама сказала мне это и обещала выйти за меня замуж в то самое утро, когда ты просил ее руки у Хатасу.

— О! Лицемерие женщин! Сами боги могут ли понять тебя? — сказал Саргон с отрывистым пронзительным смехом. — Позволь мне сообщить тебе, Кениамун, что ты ошибаешься. Вечером в день нашего обручения Нейта объявила мне, что она чувствует к тебе только дружбу и что для нее безразлично, за кого выходить замуж. «Ввиду того, — прибавила она, — что я люблю всеми силами души человека, которого никто никогда не узнает. Но вовсе не Кениамун мешает мне любить тебя, Саргон».

Кениамун открыл рот и онемел от изумления. Две мысли, как молнии, пронеслись в его уме: «Нейта не любит его, и Саргон, оскорбленный жених, поверяет мне это. Зачем?» И он имел основание удивляться. Мрачный и мстительный ассириец не поверял бы, конечно, своему сопернику перенесенное им оскорбление и презрение к своей любви, если бы страстное желание узнать, кого предпочла молодая девушка, не овладело его душой. Чтобы удовлетворить это желание, он нуждался в помощи Кениамуна. Молчаливый и недоверчивый, Саргон всегда, как мог, избегал общества египтян. Он чувствовал, что гордые победители его народа относятся к нему недружелюбно и пренебрежительно и что они уважают в пленнике, лишенном отечества, только протеже царицы. Эта сдержанность сделала его чуждым городской жизни. Даже о Нейте ему ничего не было известно, и он не знал, с кем девушка могла встречаться и кто мог ей понравиться.

Повсюду принятый и знавший всех, Кениамун должен был помочь ему обнаружить этого неизвестного соперника. Раздраженный открытием, что он также был обманут, и подстрекаемый ревностью, воин, несомненно, откроет истину, и тогда он, Саргон, найдет случай без шума уничтожить ненавистного человека, преграждавшего путь к счастью. Его любовь к Нейте только усилилась после тяжелой сцены, когда девушка так жестоко оттолкнула его. Теперь это чувство обострилось глухой ненавистью и страстным желанием мести. Обладать ею помимо ее воли и заставить ее жестокими унижениями заплатить за нанесенное ему оскорбление — такие мысли целиком занимали его ум.

Когда первое удивление прошло, Кениамун задумался. Он быстро перебирал в уме всех молодых людей, с которыми встречалась Нейта. Ни один из них, он был уверен в этом, не был для него опасен. Без сомнения, между обрученными произошло объяснение. Саргон, конечно, требовал, чтобы Нейта отказалась от своей любви к Кениамуну. Девушка, видя ненависть и дикую ревность принца, придумала эту стратегию, чтобы спасти любимого человека от преследований и, может быть, даже от смерти. Взгляд, брошенный на мрачное лицо Саргона, жесткое выражение его глаз и нервно трясущиеся губы убедили его в этой мысли, хотя он и остерегся высказать ее. Пройдясь по террасе, он остановился перед Саргоном.

— Я должен верить, что она не любит меня, так как ты слышал это из уст Нейты. Так хорошо же, — он нахмурил брови. — Я найду того, кто так таинственно проник в ее сердце. Я узнаю, что за пропасть разделяет их, если только она, из женского кокетства, не хотела просто стать еще дороже для тебя.

— В таком случае, это был плохой расчет. Я вовсе не принадлежу к числу людей, способных вздыхать о невесте, мечтающей о другом. Но оставим этот разговор. Я чувствую необходимость успокоиться и развлечься. Поэтому я прошу тебя, Кениамун, свози меня к Туа. Ее дочь, говорят, прекрасна, и у них в доме собирается многочисленное общество.

— О! Туа будет очень счастлива видеть тебя у себя. Если ты хочешь, через несколько дней мы съездим туда. Туа и Неферта дают один из своих пиров, и тебе представится великолепный случай познакомиться с ними и развлечься.

Глава IX. Свадьба и траур в Египте

Прошло несколько недель. Приближался день, назначенный для бракосочетания Нейты и Саргона. Но это частное обстоятельство терялось в боязливом ожидании и глухом беспокойстве, охватившем весь Египет в преддверии готовившихся важных политических событий.

Здоровье Тутмеса II с каждым днем все ухудшалось. Близка была минута, когда слабый фараон, покоренный и управляемый своей энергичной царственной супругой, оставит вакантное место рядом с ней. Все предчувствовали, что гордая и властолюбивая женщина, твердой рукой державшая бразды правления, не пожелает вторично делиться властью с кем-либо. Но было также известно, что молодого Тутмеса поддерживает большая часть жрецов и египетских вельмож. Первые не могли простить Хатасу ее независимый ум, вторые — что она поставила над ними такого ничтожного человека, как Сэмну. С другой стороны, царицу очень любил простой народ, которому ее мудрое и мирное правление обеспечивало спокойствие и торговлю. Ее происхождение, как законной дочери царской крови, пользовавшейся наравне с отцом покровительством богов, окружало ее могущественным ореолом.

Тем не менее, возмущения, дворцовые интриги и братоубийственные войны были вещами, знакомыми в Египте. Не одно сердце сжималось при мысли о кровавых событиях, которые могли разыграться в ближайшем будущем. Сторонники Тутмеса были страшно раздражены, так как Хатасу принимала меры предосторожности, доказывающие ее хладнокровие и решимость. Эти меры делали почти невозможной всякую попытку заполучить царевича, присутствие которого было необходимо, чтобы поднять возмущения в минуту смерти Тутмеса II.

Все было предусмотрено, всюду командовали надежные военачальники, комендантом крепости был Антеф, бдительный и хитрый человек, стороживший царевича. Все входы охранялись часовыми. Многочисленный и хорошо вооруженный конвой сопровождал Тутмеса во время прогулок. Только в храме могли ему что-нибудь передать. Свита в храм не впускалась.

Пока эти важные события поглощали внимание царицы и всего Египта, обрученные продолжали жить в отношениях, становившихся все более ложными и враждебными. Приближение дня свадьбы вселяло в сердце Нейты чувство страха и отчаяния. Саргон, правда, не давал ей больше повода жаловаться на его бурную страсть. Напротив, он старался избегать ее, но в этой преувеличенной сдержанности невеста чувствовала скрытую ненависть, страстное желание унизить ее своим пренебрежением и разгульной жизнью, которую он теперь вел.

Саргон, бывший затворник и мизантроп, стал постоянным гостем в доме Туа. Он ухаживал за Нефертой и засыпал ее драгоценностями. Разбрасывая горстями золото, он посещал пользовавшиеся дурной славой места, откуда рабы не раз приносили его домой абсолютно пьяным.

Этими крайностями он старался заглушить бурную страсть, овладевшую всем его существом. Но все его усилия были тщетны. Образ невесты, в ореоле всей ее чистоты и гордой красоты, преследовал его среди беспорядочных оргий в винных парах. Припадки отчаянного гнева и мрачной апатии вредно сказывались на его здоровье и характере. Нейта знала о недостойном поведении жениха. Тем не менее, она никогда не упрекала его и относилась к нему во время его редких посещений спокойно, со снисходительной добротой, не зная, что эта благосклонность только еще больше раздражала Саргона, объяснявшего ее поведение унизительным равнодушием.

Однажды Нейта была у Роанты, уже вышедшей замуж за Хнумготена. Неожиданно пришел Кениамун. Воин с интересом и любопытством смотрел на молодую девушку, которую редко видел со времени ее обручения с Саргоном.

За эти недели она очень изменилась. На побледневшем и похудевшем лице глаза казались еще больше. Светившаяся в них покорная грусть придавала ее подвижным чертам какую-то новую прелесть.

Заметив внимательный взгляд воина, Роанта подумала, что он хочет поговорить с девушкой наедине. Сказав, что ей нужно сделать какое-то распоряжение, она вышла из комнаты. В первый раз с того утра, когда он сообщил ей о преступлении Хартатефа, Кениамун остался наедине с Нейтой. Наклонившись к ней, он схватил ее руки и с волнением спросил:

— Правду ли сказал мне Саргон, Нейта, что ты любишь другого и что я для тебя ничто?

Нейта покраснела. Обойдя первый вопрос, она сказала, подняв на него влажный взгляд:

— Это неправда, ты много значишь для меня, Кениамун. Ты мой друг, мой брат, внушающий мне симпатию и доверие. Я охотно стала бы твоей женой, но, очевидно, боги противятся нашему союзу, так как они второй раз разлучают нас. Будь моим другом — я так одинока. Я не доверяю своим родным. Моя судьба — воля другого. Саргон мне ненавистен. Его любовь вызывает у меня ужас, и я предчувствую, что она будет для меня роковой.

Ее голос дрожал. Несколько горячих слезинок скатились по щекам.

Несмотря на эгоизм и тщеславие, высушившие сердце Кениамуна, он почувствовал сострадание к этому бедному ребенку, одаренному, по-видимому, всеми земными благами, но на самом деле такому несчастному, жертве тысячи интриг.

Сев рядом, он приобнял ее:

— Бедная моя Нейта, рассчитывай всегда на меня как на самого преданного тебе друга. Я не сомневаюсь теперь, что ты любишь кого-то, но нисколько не сержусь на тебя за это. Никто не может приказать своему сердцу. Твоя участь очень тяжела, быть женой Саргона — далеко не завидная доля. Позволь мне поблагодарить тебя за мужественное признание, сделанное тобой этому человеку, чтобы отвлечь от меня его ненависть и ревность. Я ценю твою жертву и никогда не забуду ее. Если тебе когда-нибудь понадобится советник или защитник, позови меня. Я всегда буду предан тебе душой и телом.

Не ответив ни слова, Нейта склонилась к плечу Кениамуна. Слезы ручьями лились у нее по щекам. Наконец она выпрямилась и пожала ему руку.

— Благодарю тебя, Кениамун. Если когда-нибудь я буду в опасности, я позову тебя. Но позволь мне обратиться к тебе с еще одной просьбой. Прими от меня подарок, который я принесла Роанте, чтобы она передала его тебе на память от меня. Сами боги привели тебя сюда, чтобы я имела радость лично отдать его тебе.

Она встала и взяла со стола роскошно отделанную шкатулку с несколькими драгоценностями большой цены.

— Прими это и то, что пришлет тебе от моего имени Роанта. Я получила столько драгоценностей от царицы и в наследство от Хартатефа, что хотела бы поделиться с тобой. Кроме того, поклянись мне, что если когда-нибудь ты будешь находиться в затруднительном положении, ты обратишься ко мне. Я буду счастлива помочь другу.

— Нейта, — сказал Кениамун, сильно взволнованный и тронутый таким отношением, — как мне благодарить тебя? Ты мне даешь богатство, посмею ли я пользоваться твоим великодушием?

— От сестры и друга ты можешь все принять. Я бы очень хотела выйти за тебя замуж, навсегда освободить тебя от мелочных денежных забот. Я знаю, что ты небогат, Кениамун, и что тебе трудно жить при требованиях твоего положения. Так позволь хоть немного поделиться с тобой золотом, которого у меня в изобилии.

Глаза молодого человека увлажнились. Схватив руку девушки, он прижал ее к губам.

— Благодарю, Нейта, я принимаю твой подарок и в случае нужды обращусь к твоей дружеской помощи. Я потерял тебя, самую лучшую и самую прекрасную из женщин, но я убежден, что ты сохранишь мне местечко в своем сердце — и я счастлив. Не откажи мне в просьбе. Позволь в последний раз поцеловать тебя в знак нашего дружеского договора.

Не колеблясь ни минуты, Нейта положила руку на его плечо и протянула ему свои пурпурные губы. Взволнованный Кениамун привлек ее к себе на грудь и страстно поцеловал. Затем, быстро повернувшись, он хотел уйти с террасы.

— Кениамун! Ты забыл шкатулку, — крикнула Нейта.

Он быстро обернулся, схватил драгоценный подарок и, не оборачиваясь, бросился вон из дома.

Оставшись одна, Нейта упала на ложе и закрыла лицо руками. Зачем, с горечью думала она, судьба, разлучившая ее с Ромой, отнимала у нее Кениамуна, который так искренне любил ее и прощал ей любовь к другому? Он скромно довольствовался дружбой и был счастлив иметь самое маленькое место в ее сердце. Ведь он тоже обнимал и целовал ее, но она не чувствовала при этом ни боязни, ни ужаса, которые вызывали у нее поцелуи Саргона и его пылающий огнем взгляд. Затем ее мысли перешли на обожаемого человека, принадлежавшего этой Ноферуре, не дававшей ему счастья. Ненависть, ревность, отчаяние с такой силой овладели страстным сердцем Нейты, что она разразилась рыданиями и почти громко сказала:

— Рома, Рома! Зачем я тебя встретила!

В этот момент послышался глухой вздох и заставил ее вздрогнуть. Она выпрямилась и вскрикнула. В нескольких шагах от нее, прислонившись к колонне, стоял молодой жрец Гаторы. Из-за жары, вероятно, на нем была не длинная одежда посвященных, а обыкновенный костюм благородных египтян: короткая белая туника, двойное ожерелье и клафт.

Стоя неподвижно, как прекрасное изваяние, он со странным выражением смотрел на Нейту, не замечая, по-видимому, ее волнения. Захваченная врасплох, девушка дрожала от стыда и страха, что выдала свою сердечную тайну перед тем, кого любила. Ей казалось, что Рома читал в глубине ее души и, может быть, смеялся над наивной девушкой, так неосторожно вздыхавшей о нем. От этой мысли вся кровь бросилась ей в голову.

Вскочив с ложа, она как стрела промчалась мимо жреца в сад. Она хотела спрятаться, пока он не уйдет. В это мгновение ей был ненавистен даже вид Ромы. Но прежде чем она добежала до густой тени сикомор, чья-то рука остановила ее.

— Почему ты убегаешь от меня, Нейта? Успокойся, — сказал Рома, устремляя на нее пылающий взор. Но волнение было слишком сильным для девушки, и без того уже расстроенной огорчениями последнего времени и разговором с Кениамуном. Голова у нее кружилась, в ушах шумело. Ей казалось, что, охваченная каким-то вихрем, она падает в мрачную бездну.

Она очнулась, лежащей на каменной скамейке. Голова ее покоилась на груди Ромы, и Нейта чувствовала его учащенное дыхание. Видя, что она пришла в себя, молодой человек заставил ее сесть, продолжая поддерживать рукой.

— Ты больна, Нейта, — ласково сказал он, — это доказывает твое беспричинное волнение. Тебе надо прийти в себя и спокойнее смотреть на будущее, сулящее тебе счастье. Ты говорила мне, что Хартатеф был тебе ненавистен. Боги освободили тебя от него и дают в мужья молодого и красивого человека, который тебя любит и сумеет сделать счастливой. К чему эти слезы? Они доказывают мне, что в твоей душе царит разлад и что ты не любишь никого из тех, кто по закону мог бы стать твоим мужем. Поверь мне, Нейта, желание того, чего нельзя иметь, не приносит счастья. Только одно исполнение обязанностей заполнит душевную пустоту. Не отвлекайся ни направо, ни налево. Старайся платить взаимностью за любовь мужа, и покой вернется в твою душу. Жизнь замужней женщины даст тебе новые радости — радости священные, когда ты станешь матерью. На маленьком существе, которое даруют тебе боги, сосредоточатся все твои помыслы, и ты будешь улыбаться при воспоминании о своих ребяческих грезах.

Нейта выпрямилась с пылающим лицом.

— Не говори так, Рома, — энергично перебила она. — То, что ты говоришь, дышит спокойствием добродетели и суровой мудростью божества, которому ты служишь. Но ты ничего не понимаешь в страстных чувствах души. Ты мне говоришь об обязанностях. Но разве сердце заботится об обязанностях, когда оно занято образом одного существа? Мое сердце не пусто, как ты воображаешь. Оно слишком полно единственным человеком, которого я люблю и…

Кровь внезапно прилила к лицу жреца. Его глаза устремились на изменившееся лицо Нейты и вспыхнули огнем. Она и не подозревала, как была очаровательна в своем страстном волнении, охватившем все ее существо и почти вырвавшем у нее признание в любви.

— Нейта, Нейта! — сказал Рома нерешительным голосом, взяв ее за руки. — Не говори больше ни слова, иначе ты скажешь слишком много, о чем будешь потом сожалеть. Я не имею права знать тайну твоего сердца. Я знаю, что волнение, в котором ты находишься, заставляет забыть, с кем ты говоришь. Потом ты же будешь избегать меня, как это сейчас сделала на террасе.

Как будто внезапно очнувшись, Нейта умолкла, но уже не пыталась бежать. Невыразимое чувство стыда и отчаяния приковывало ее к месту. Слова Ромы убедили ее, что он влюблен в свою жену и вовремя остановил ее признание, чтобы не открывать ей унижающую истину: «Я не могу любить тебя». Если бы она видела полный печали и страсти взгляд Ромы, устремленный на ее опущенную голову, то утешилась бы. Но она не смела поднять глаз. Девушка не пошевелилась, даже когда жрец наклонился к ней и прошептал:

— Не считай меня холодным и бесчувственным, Нейта! Я понимаю все, что угнетает твое сердце. Никто жарче не будет умолять богов, чтобы они даровали тебе покой и счастье, чем жрец храма Гаторы.

Только услышав удалявшиеся шаги Ромы, она упала на скамейку и разразилась рыданиями.

— Во имя Ра и Гаторы, о чем ты плачешь здесь в одиночестве? — спросил несколько минут спустя звучный голос Роанты. — Я думала, что ты с Кениамуном… Когда же я узнала, что он ушел, и направилась к тебе, то встретила Рому, выбежавшего со странным выражением лица из этой рощицы, где теперь я нахожу тебя в слезах. Уж не поссорилась ли ты с ним?

Нейта встала и, обняв наклонившуюся к ней подругу, еще сильнее заплакала.

— Полно же! Успокойся и признайся мне, что здесь у вас случилось, — сказала Роанта, нежно прижимая девушку к груди. — Ты знаешь, что я люблю тебя, как младшую сестру. То, что ты мне доверишь, навсегда будет погребено в моем сердце. Итак, будь откровенна! Устроил ли тебе сцену Кениамун или Рома обидел тебя? Я заметила, что с некоторого времени Рома сильно изменился, а ты избегаешь говорить о нем. Сейчас же он был страшно взволнован. Что же произошло между вами?

Нейта выпрямилась и, вытирая слезы, продолжавшие струиться по щекам, сказала:

— О, Роанта, что мне за дело до Кениамуна? Что же касается твоего брата, то он такой чистый и добрый, что далек от мысли обидеть кого бы то ни было. Он сам страдает вместе с обиженными. Причиной его волнения была моя ужасная неосторожность. Я чуть-чуть не призналась ему в том, что скрывала даже от тебя: я страстно люблю Рому. Он же такой добродетельный и строгий, конечно, был взволнован отсутствием у меня женского достоинства. Но постой, я все расскажу тебе, — и она поспешно передала все случившееся.

На минуту красивое лицо Роанты окаменело от изумления. Потом, громко рассмеявшись, она звучно расцеловала Нейту в обе щеки:

— Ты любишь моего славного Рому! Это делает тебя еще дороже моему сердцу. Только успокойся, малютка, его смутило вовсе не такое лестное признание. Даю палец на отсечение, что убегая отсюда, он совсем не думал о твоем женском достоинстве, он боялся своей собственной слабости. Ты слишком прекрасна для того, чтобы он мог остаться равнодушным, особенно зная, что ты его любишь. Смею уверить тебя, что Рома сделан из такого же теста, как и все мужчины. Он так же, как и все, склонен к запрещенной любви и ко всем увлечениям. Только лицо его дышит такой добродетелью! И потом, у него на душе страшной тяжестью лежит отвратительная жена.

— Зачем же он женился на ней?

— Ах, это было безумие юности, подтверждающее только то, что я сейчас сказала тебе. Рома, как и все мужчины, способен увлечься и наделать непоправимых глупостей, о которых впоследствии горько сожалеет. И вот в результате, он связан с женщиной, ниже себя по рождению! Он ее больше не любит и не может уважать, так как Ноферура отличается очень сомлительной добродетелью и невыносимым характером.

— А все-таки он любит ее, — вздохнула Нейта. — Скажи мне, Роанта, она гораздо красивее меня?

— Нет, нет, ты бесспорно красивее. К тому же она совершенно лишена грации! Итак, успокойся! Я выясню это дело и заставлю Рому признаться в истине. Как только я узнаю, что он любит тебя, я извещу тебя об этом.

— Не думаю, чтобы он любил меня, — пробормотала Нейта. — Он остановил меня и не захотел выслушать мое признание. Мог бы он так поступить, если бы разделял мои чувства?

— Это только доказывает, как он боялся самого себя. Но пойдем, дорогая Нейта. Сейчас вернется Хнумготен, и мне надо посмотреть, все ли готово к обеду.

Следуя за Роантой, Нейта не переставала повторять:

— Ах, как бы мне хотелось увидеть Ноферуру. Как будто сама судьба не хочет, чтобы я встретилась с ней у тебя.

— Это правда. Вы всегда расходитесь. Но если ты хочешь, я как-нибудь нарочно приглашу ее.

В эту минуту вбежала молодая негритянка, крича:

— Госпожа, госпожа! Приехала благородная Ноферура и просит позволения поговорить с тобой.

Отослав служанку, Роанта увлекла за собой Нейту.

— Вот твое желание и исполняется, — сказала она, смеясь. — Но что ей от меня нужно в такой час?

Выйдя на террасу, они увидели Ноферуру, идущую им навстречу. Она была разодета и разукрашена кольцами и браслетами. Широкая диадема из рубинов сдерживала ее черные волосы. Надо лбом колебался цветок лотоса, а в руках она держала их целый букет. Не обращая внимания на поклон Роанты, Ноферура от любопытства не сводила сверкающих глаз с Нейты. Та, бледная и взволнованная, в свою очередь смотрела на жену любимого человека.

— Добро пожаловать, Ноферура. Но прежде чем сесть, позволь мне представить мою лучшую подругу, Нейту, дочь благородного Мэны и невесту принца Саргона.

— Ах! Вот счастливый случай, за который я благодарю богов. Уже давно я хотела познакомиться с прекрасной невестой, опекаемой царицей.

Женщины сели на террасе, Ноферура начал объяснять невестке цель своего неожиданного визита, вызванного письмом, которое она получила от одной родственницы, жившей в Мемфисе. Эта родственница писала об очень важном деле, для успешного окончания которого она умоляла об участии и заступничестве Хнумготена.

Не вмешиваясь в разговор, Нейта с жадным любопытством и ревностью следила за каждым движением своей соперницы. Громкий голос Ноферуры, ее резкие жесты и резкий, вызывающий взгляд очень не понравились ей. Тем не менее, она сознавала, что та была достаточно хороша, чтобы снова завоевать любовь мужа, если даже она ее потеряла. Ревнивая ненависть сжала сердце девушки, причиняя ей страшное страдание, какого она еще никогда не испытывала. Эту женщину Рома сжимал в своих объятиях и страстно целовал ее губы! Она постоянно могла быть с ним. Ежеминутно могла слышать голос и видеть нежные, чарующие глаза молодого жреца. Ей казалось, что она задыхается.

— Не останешься ли ты обедать? Хнумготен должен вернуться с минуты на минуту, и ты сама поговорила бы с ним, — сказала в этот момент Роанта.

— Нет, нет. Лучше будет, если ты сама попросишь мужа. К тому же я зашла только на минутку. Я отправляюсь к Туа, которая дает сегодня праздник. Там всегда весело проводят время.

На лице Роанты появилось удивление пополам с презрением.

— Ты отправляешься на праздник к Туа? Эта особа пользуется дурной славой, дурной репутацией, как и ее дочь, Неферта! Все женщины нашего общества избегают ее. Удивляюсь, как только Рома позволяет тебе это.

Ноферура побагровела от гнева.

— А я удивляюсь, что ты клевещешь на таких любезных женщин, — крикливо заступилась она, сильно размахивая руками. — Туа — благородная вдова, богатая и независимая. Она может принимать, кого ей угодно. Только из зависти можно говорить, что ее праздники и общество пользуются дурной славой. Что же касается Неферты, то ее избегают из-за красоты, с которой очень немногие из наших могут соперничать. Женщины, которым нечего бояться сравнения, охотно посещают ее.

— Особенно, если они не боятся за свою репутацию и мало беспокоятся о мнении своих мужей, — язвительна вставила Роанта.

— Роме нечего мне запрещать, да я и не спрашиваю у него позволения, — с пылающим взором заявила Ноферура. — Говорю тебе откровенно, я измучена его ревностью и постоянными подозрениями. Не могу же я вечно сидеть дома взаперти, выслушивать его упреки и переносить сцены ужасной ревности. Я люблю Рому и ценю его глубокую любовь ко мне. Но во всем надо знать меру, и любовь тоже должна иметь границы. А теперь прощай, Туа ждет меня!

Страшно бледная Нейта, нервно дрожа, вытерпела эту последнюю выходку. А Ноферура, прощаясь, удивленно и пытливо посмотрела на обескураженное лицо девушки.

Как только Ноферура ушла, Роанта воскликнула полусочувственно, полусмеясь:

— Бедная моя Нейта, не огорчайся так ложью этой бессовестной женщины. Уже давно Рома не любит ее и не занимается ею. Эта женщина бесчестит его, мучает своей ревностью и…

Вошедший Хнумготен перебил этот разговор. Несмотря на просьбы друзей, Нейта тотчас же распрощалась с ними. Она задыхалась. Какое-то незнакомое, но жестокое чувство терзало ее сердце. Нейта спешила остаться одна, чтобы дать волю своим бурным мыслям. Перед нею носился образ Ромы, говорящего Ноферуре слова любви. Ею овладел такой гнев, что если бы в эту минуту жрец попался ей под руку, она была бы способна хладнокровно убить его. Ночью Нейта не сомкнула глаз.

— Эта бедная Нейта очень мало похожа на счастливую невесту, — сказал, смеясь, начальник телохранителей, проходя в свою комнату и снимая оружие. — По крайней мере, у тебя, Роанта, был совсем другой вид за два дня до нашей свадьбы. Особенно сегодня Нейта была страшно расстроена.

— Да! Я удивляюсь, что царица, которая ее так любит, не замечает, какой ужас наводит на девушку этот брак, — ответила Роанта, принимая у мужа секиру и широкий меч и кладя их на стол.

— Гм! Меня это не так удивляет. Я вижу, чем занята царица и понимаю ее заботы, — сказал Хнумготен, понижая голос. — Фараон очень плох, часы его сочтены. Поэтому достаточно найдется дел, чтобы приготовиться к грядущим событиям.

— Как ты думаешь, удастся ли жрецам возвести на трон маленького Тутмеса?

Начальник телохранителей пожал плечами.

— Трудно что-нибудь сказать. Ты знаешь, что жрецы — большая сила. Во всяком случае, теперь их игра будет гораздо труднее, чем после смерти Тутмеса I. Тогда они принудили Хатасу выйти замуж за брата, хотя покойный фараон назначил ее наследницей трона. Теперь у них нет под рукой претендента. Царевича хорошо стерегут в Буто, а Хатасу приняла все меры, чтобы подавить всякое открытое возмущение. В Фивах сосредоточена целая армия, и, вероятно, никто здесь не шевельнется. Но совершенно понятно, что среди таких забот царица не обращает внимания на капризы молоденькой девушки.

— Нейта печальна вовсе не из-за каприза. Ах, Хнумготен, если бы я могла быть уверена в твоей скромности! Впрочем, если ты поклянешься мне молчать, как могила, я доверю тебе нечто очень трогательное.

Чрезвычайно заинтригованный волнением жены, Хнумготен поклялся самыми ужасными клятвами, что он будет нем, как закрытая могила. Вполне успокоенная Роанта передала ему исповедь Нейты, так как эта тайна душила ее.

Добрый Хнумготен искренне пожалел о несчастной любви девушки и о неудачном браке Ромы. Но его мысли не шли дальше этого. Он был страшно голоден и хотел как можно скорее сесть за стол.

Роантой же овладела одна только мысль, любым способом облегчить жизнь несчастной подруги или, по крайней мере, успокоить ревность, отнимавшую ее силы. Счастливая, любимая и легкомысленная молодая женщина считала, что нельзя отказываться от своего счастья, и ей казались дозволенными и простительными все средства для исполнения своих желаний.

Роанта тоже не спала всю ночь. Результат ее размышлений был таков: если Рома любит Нейту, а это было более чем вероятно, то все устроится прекрасно. Нужно только добиться правды от хитреца и заставить его признаться Нейте. Это бы сразу успокоило ее ревность. Потом она, сестра и подруга, охраняла бы их счастье и устраивала бы им свидания у себя. Все это облегчит молодой супруге Саргона тяжесть насильственного брака, не возбуждая подозрений у принца.

Конец ознакомительного фрагмента.