Психопат внутри меня

Вера Анучина (2024)

Психопаты — это совсем не обязательно кровожадные маньяки или странные личности с выпученными глазами и антисоциальным поведением. Они прекрасно адаптируются к моральным и правовым нормам общества, могут искусно отыграть любую эмоцию. И именно что отыграть, но не испытать. Им не ведом страх, боль, ревность, обида и чувство вины, они не ощущают эмоциональную привязанность. И кажется, что им в этом можно только позавидовать! Идеальная жизнь, лишённая страданий и переживаний. Но так ли это хорошо? Ведь исключаются также и положительные чувства: радость, веселье, сострадание и даже любовь. Всю жизнь Нина ищет то, что принесёт хоть какой-то смысл её существованию и заполнит холодную пустоту внутри. Она с детства понимала, что с ней что-то не так, и обычные человеческие радости ей чужды. И, раз не получается жить "нормально" и "как все", то почему бы не примерить на себя роль персонажа триллера или героя трукрайм подкаста? Например, разработать и осуществить самое настоящее убийство.

Глава 3.

В Америке я попала на приём к психиатру и именно тогда узнала свой диагноз: диссоциальное расстройство личности. Раньше это называли психопатией. Там много нюансов, но суть в пренебрежении общественными законами и ограничениями, отсутствие эмпатии и сочувствия, неспособность сопереживать другим людям. Мне прописали таблетки, которые худо-бедно поддерживали меня на плаву: антидепрессанты помогали проявлять живые человеческие эмоции и не скатиться в полную апатию, нейролептики для нормализации эмоционального фона и сглаживания острых фаз поведенческого диапазона. Так же я принимала литий, который купировал редкие, но меткие приступы гнева. Наверное, благодаря им, я не придавила ни одного самокатчика или не столкнула их с тротуара под колёса проезжающего автомобиля. Но в глубине души ничего не менялось — никаких моральных терзаний и боли. Было страшно и интересно, как далеко я могу зайти в своей патологии, оставаясь в рамках моральных и социальных законов.

Мне не было страшно, даже наоборот: я успокоилась. Такой диагноз многое объяснял. Но насколько всё плохо? Неужели я способна на что-то действительно опасное и запретное, или же могу держать себя в руках? Мне попались работы профайлера Джона Дугласа, который изучал психологию серийных убийц и маньяков. Там часто упоминалась триада Макдональда — совокупность поведенческих характеристик, типичных для жестоких убийц: зоосадизм, пиромания и энурез. Они не были обязательными, но встречались часто. Я успокоила себя тем, что это не про меня. Зверюшек я любила больше, чем людей, у меня были и кошки, и собаки, причём некоторые даже подобраны с улицы. Мне было легко подходить к их содержанию с холодной головой и соблюдать все правила и требования дрессировщиков, зоопсихологов и ветеринаров. У меня были и сложные животные, отказники или инвалиды. Пока окружающие расстраивались и причитали, я тащила их в клинику и лечила. Звери быстро адаптируются к новым условиям и не считают себя ущербными, это классно.

Огня я боялась панически во всех видах, процесс горения меня не интересовал совсем — какой уж тут восторг. Случаи сжигания людей, что ведьм во времена инквизиции, что аутодафе, меня шокировали. Страшная и мучительная смерть, от этого не по себе было даже мне. Ну, и энурез. На моей памяти со мной такой случилось всего один раз, потом я испытала весьма неприятное чувство стыда и с тех пор остро боялась повторения.

Кем же я была? Что меня ждёт дальше? На что я способна? Я всерьёз увлеклась жанром тру-крайм, стала восторженной поклонницей скандинавского нуара и с упоением смотрела все доступные видео с допросов реальных маньяков и психопатов. Чтобы через их примеры разобраться в своей душе. С чего всё началось? Где та самая точка невозврата, когда ты принимаешь решение преступить черту? Или же я всю жизнь проживу, так ничего и не нарушив, но при этом ничего не испытав?

В силу своей девиации я была свободна от зависимостей: легко начинала или прекращала курить, когда мне это было нужно или интересно. Могла употреблять алкоголь, экспериментировать со вкусами или же углубиться в изучение нюансов искусства сомелье. А потом спокойно месяцами не притрагиваться к спиртному. В кофе мне нравился ритуал употребления, но пить абы что я бы никогда не стала. Поэтому спокойно могла день-два-три пропустить. Азартные игры мне были не интересны: рулетка для меня была просто примером теории вероятности или же попыток казино не совсем этичными способами увеличить прибыль. А вот покер я бы попробовала — при отсутствии переживаний можно было бы блефовать без зазрения совести. Однако этот талант я проявила в другом: игре в Мафию. В Питере, где я жила, было очень много клубов, которые предлагали место, ведущих и даже компании для подобного досуга.

Тут можно было не сдерживать себя: подставлять, обманывать, врать. Наконец-то можно было быть самой собой, а потом мило улыбаться и объяснять это правилами. Я так привыкла притворяться, что даже в какой-то мере получала удовольствие. То, что у остальных игроков нарабатывалось опытом, у меня было частью натуры.

А через полгода я начала новую игру: я встретила человека, который помог выпустить наружу моих демонов.

В молодости Глеб, как звали этого героя моего жизненного романа, успел поработать в прокуратуре. Даже рассказывал мне истории о настоящих преступлениях. Если бы не они, я даже не обратила бы на него внимание. А тут меня подкупили его юридические знания, практический опыт работы внутри системы и высокий интеллект. К тому же он был озлоблен, ибо был вынужден уйти из юриспруденции в недвижимость. Всё это, плюс ещё его нарциссизм, создавали чудесную взрывоопасную смесь. Которой не хватало только одной лишь искры.

Когда заходит речь о преступной паре, совершившей бесчеловечные злодейства, возникает вполне резонный вопрос: а стали бы они убивать, если бы не встретились? Не знаю, может быть, рано или поздно. Но всё сложилось так, как сложилось.

Месяц с Глебом мы притирались друг к другу. Он пытался меня ломать и играть по обычной схеме, свойственной нарциссическому расстройству личности. Начал с восхищения и идеализации, потом окружил душным контролем и доминированием, преподнося это как заботу. И классика жанра: эмоциональные качели со скандалами на ровном месте и дальнейшими откатами, будто бы ничего не произошло. Он был напыщен и эгоцентричен, с радостью принимал комплименты в свой адрес, которыми я его подкармливала. Если бы он мне не был нужен, я бы распрощалась с ним после первого же свидания.

— Я вывел идеально определение любви. Всего четыре слова, но они способны объяснить любое чувство: и любовь к партнеру, и к ребёнку, и даже к животному!

Серьёзно, дядя? Над этим определением бились величайшие умы человечества на протяжении всей истории. И до сих пор бьются. А ты взял и вывел! Корона не жмёт?

Его чувство собственной значимости и уникальности было чрезмерным, даже гипертрофированным. Он всегда знал всё и лучше всех, хотя просто нахватался поверхностной информации. Манера общения у него была ужасная: было ощущение, что он ждёт малейшей паузы в твоей речи, чтобы вставить своё слово. Или вот этот приём из НЛП, когда повторяется фрагмент фразы собеседника. Но почему-то в его исполнении это выглядело наиграно, и вместо того, чтобы располагать к себе, это только бесило. Но я улыбалась, кивала и поддакивала.

Я послушно изображала жертву, выдавала нужные ему эмоции. Но тут Глеб был молодец, сам вёл в этом танце. Мне оставалось лишь ухватить конец ниточки, и раскручивать ситуации до абсурда, за которым следовали феерические скандалы, сцены ревности, показательные выступления проявлений страсти. Самое счастливое время наших отношений — когда он на два дня пропал со словами:"Мне надо побыть одному, извини, объясню потом". Видимо, это был какой-то этап дрессировки, и я должна была провести время в разлуке с мучительными думами: что же не так, в чём я провинилась, что же случилось? А я не думала, просто отдыхала и наслаждалась тишиной. Уж очень много стало этого мужчины в моей жизни.

Чтобы укрепиться в своих позициях, он очень скоро предложил мне руку и сердце. Очень типично для нарцисса. И ожидаемо для меня. В его картине мира могла быть ещё незапланированная беременность, к чему он прикладывал очень много усилий. Но не в мою смену — за этой сферой своей жизни я очень тщательно следила.

Моя маска упала после того, как мы вышли из дверей ЗАГСа. Он, как обычно, протянул свою руку к моей. В этот раз я её одёрнула.

— Девочка моя любимая, что-то не так?

— Ну, давай с самого начала. Я не твоя ни в коем случае. Тебя не люблю и никогда не то, чтобы не любила, а всегда презирала. Ты ничтожество и неудачник.

На лице Глеба было недоумение. Он перебирал в мыслях, где прокололся и почему сменился паттерн моего поведения. В его картине мира сейчас я должна была купаться в любви и неге, а к вечеру уже получить встряску от какой-нибудь неверно истолкованной фразы и умолять о прощении.

— Поезжай домой, к себе. Когда ты будешь мне нужен, я позвоню. Всё, пока.

Я села в машину, которую мне запрещали водить по причине моей мнимой неопытности. Да, я изображала неуверенность вначале, чтобы он с высоты своего невъебенного ЧСВ давал мне советы и уроки. Но когда в редких случаях я была за рулём, в мой адрес всегда неслись оскорбления и крики, или же назидательные лекции — он же эксперт в вождении. И я послушно уступала. Но теперь мне это было не нужно. Я захлопнула дверь, заблокировала замки и резко газанула прочь с парковки, изобразив полицейский разворот. Выражение лица Глеба в тот момент было бесценно.

Почему он не мог со мной просто развестись? Ну, он очень многим сообщил об этом радостном изменении своего социального статуса, и не мог признать, что потерпел неудачу. В его картине мира каждый человек должен был ему непременно завидовать, ведь мы такая прекрасная пара, я так его люблю и уважаю — ценный трофей для нарцисса. И для него эта неудача и срывание маски перед окружающими была бы полным крахом.

Когда Глеб немного остыл и с горечью осознал, что передо мной не нужно больше разыгрывать психологические драмы, я посвятила его в свои дальнейшие планы. Мы смогли подобрать устраивающий нас обоих стиль общения и создавать правила новой захватывающей игры.