Яды и противоядия, или Тайны старой аптеки

Вера Анатольевна Прокопчук (2024)

Мог ли представить юный аптекарь Маттеус, что его искреннее желание помочь жертве отравления обернется тем, что его самого объявят отравителем и упекут в тюрьму? Ловкие интриганы продумали все, кроме того, что на помощь аптекарю придут его друг аристократ Сильвио де Абрантес, а также старый аптечный кот, два хитроумных привидения и сама герцогиня. Сумеют ли они распутать паутину клеветы и вызволить аптекаря из беды?

— Кстати, маркиз, о ядах и противоядиях, — так начало свою речь приведение графа де Абрантеса, развалившись в кресле с видом весьма вельможным.

— Мяу? — осведомился я. А что я мог еще сказать. Я же кот. По крайней мере, наяву. Ибо человеком — маркизом де Колле — с некоторых пор я могу быть только во сне…

— Серьезным недочетом я нахожу то, что Маттеус не способен помочь при отравлении, так как в ядах и противоядиях ничего не смыслит, — продолжил граф, — иногда такие знания могли бы пригодиться.

Разговор наш происходил поздним вечером — вечером того дня, как в нашу аптеку ворвалась в слезах немолодая женщина в платье служанки.

— Моего господина отравили, — пролепетала она, цепляясь за прилавок, чтобы устоять на ногах, — умоляю вас, дайте противоядие!

— Но сударыня, где рецепт врача? — спросил Маттеус. На лице юного аптекаря было написано искреннее сочувствие бедняжке.

— Я уверен, врач подкуплен отравительницей… он не дает рецепта — он говорит, что случай безнадежный! — тут голос женщины, и без того хриплый, изменил ей, и она зарыдала, зарывшись лицом в платок.

— Микстуру по рецепту врача я могу составить, — отвечал Маттеус в замешательстве, — но без рецепта…

— Вы не хотите помочь! — вскричала служанка. — Сжальтесь, моя госпожа и ее ребенок останутся на улице, если он не выживет! Помогите…

— Но поймите, ядов много, и от каждого нужно свое противоядие, — попытался урезонить ее Маттеус, — откуда мне знать, чем именно его отравили?

— Дайте мне безоар, — прошептала служанка истово, — он, говорят, подходит от всех ядов. Я знаю, он стоит дорого, но… это все, что у меня есть, — она протянула тяжелый кошелек.

— У меня нет безоара, — возразил Маттеус, — моя прабабушка, которая обучала меня, говорила мне, что он не помогает ни от чего. Это ведь просто камень из желудка козла, вот и все…

— Но все говорят, что это волшебный камень! Он лечит все!

— У меня все равно его нет, сударыня.

Женщина будто сломалась: она уцепилась за край прилавка, согнулась и тихо сползла на пол.

— Сударыня, ну давайте, я посмотрю на вашего больного, — пробормотал с состраданием Маттеус, пытаясь поднять грузную тушу служанки, — у меня есть микстуры, которые могут подкрепить жизнь в человеке, возможно, они смогут его поддержать…

Тут я заметил, как призрак графа возник в углу комнаты и метнулся к дверям, словно пытаясь преградить дорогу Маттеусу и женщине; он делал мне знаки, которые недвусмысленно говорили: «Задержи их! Не дай им пройти!». Я кинулся под ноги Маттеусу и старухе, но тщетно: осторожно отодвинув меня в сторону, они вышли вместе, причем Маттеус поддерживал ее под руку.

— Ах, как скверно! — с досадой воскликнул граф, когда дверь за ними закрылась, и повернулся ключ.

— Мяу? — не понял я.

— От отравлений надо держаться как можно дальше! — вскричал граф. — Это такая дрянь: еще обвинят тебя же в том, что ты навредил — что твои микстуры и твоя помощь только добили умирающего! скажут, что отравление было пустяковым — пациент съел что-то не то, и прекрасно выжил бы сам — а вот твое снадобье было настоящим ядом и добило несчастного! Только этих неприятностей нам не хватало…

Жалобно мяукнув, я метнулся к дверям и, вышмыгнув в кошачий лаз, понесся по улице следом за нашей парочкой.

Вернулись мы с Маттеусом вдвоем, я — у Маттеуса на плече, в сумке, вместе с микстурами в стеклянных пузырьках, которые неприятно холодили мне бок. Маттеус устало снял сумку с плеча, вытащил из нее меня и грустно почесал за ушком.

— Пойду спать, — вздохнул он, — я тебе налью молочка, Лео, ты попей, я ужинать не буду.

Я состроил гримаску. Честно говоря, я рассчитывал на ужин поплотнее. Скажем, на кусочек курочки или рыбки. Но делать нечего; вылакав блюдце до последней капли и перекинувшись парой слов с привидением графа, я вспрыгнул на кровать, пристроился поближе к хозяину и передо мною, мешая сон и явь, поплыли какие-то видения; я видел, как юная моя дочь Оливия танцует с графом д Абрантесом на балу, а вот зачем-то по дому бегает маленький дракон, что это такое… короче, я заснул, убаюканный нежным шелестом дождя за окном.

Внезапно, видения перестали мельтешить передо мной; я снова увидел ту же спальню в аптеке; себя — в камзоле шоколадного цвета, уже не котом, а человеком… Я сидел на краю кровати; напротив меня восседал в кресле белый и прозрачный призрак графа.

— Ну, что? Я видел, что наш юный друг чем-то расстроен, — заметил он, — как все прошло?

— Никак, — отвечал я печально, — к тому моменту, как мы пришли, несчастный больной — некий Адельберто Миранда — уже испустил дух.

Призрак графа издал вздох облегчения и расслабился.

— Чем вы так довольны? — удивился я сумрачно.

— Разумнее спросить, чем вы недовольны, — возразил старый циник, — я же сказал, какие опасности подстерегали Маттеуса, попытайся он спасти несчастного, и, разумеется, не преуспев в этом. С отравлениями так: либо ты спас больного, либо тебя самого обвинят в чем угодно.

— Да, вы правы, — вздохнул я. — Но не в этом случае.

— Чем же сей случай отличается?

— А тем, что тайный отравитель, точнее, отравительница, великодушно решила избавить всех прочих причастных от участи подозреваемых.

— То есть?! — изумился граф.

— Вообразите, накануне в дом убитого пришло письмо без подписи. Точнее, оно было подписано «Обожающая тебя, твоя…», и вместо подписи — какой-то странный символ, вроде мертвой птицы. Каково?!

— А что было в письме?

— В том-то и дело! Дама, написавшая это письмо, признавалась хозяину в любви…

— И после этого она его отравила? Довольно непоследовательно.

— Я видел это письмо, — вздохнул я, — там все так непросто…

Я прикрыл глаза. Я вспомнил, как, подслушав яростные, вперемешку с рыданиями, проклятия вдовы негодяйке-отравительнице, я вспрыгнул на стол, где лежало это самое роковое письмо. Перед глазами поплыли строчки:

«… Возлюбленный мой, ты так прекрасен! Каждый поворот твоей головы, полуулыбка, милые ямочки в уголках рта, выражение твоих глаз — все это отравило мое сердце сладким пленительным ядом. Любуясь тобой, я поняла: вот моя погибель!

Обычно женщины говорят о мужчине «моя погибель», разумея, что их сердце навеки в сладком плену. Но мой случай, увы, совсем другой…

Давно, столетия назад, я получила сказочный дар вечной юности от одного могучего мага. Да, мне вечно восемнадцать, хотя мимо меня текут столетия! Я могла бы жить вечно, наслаждаясь своей юностью, но есть одно препятствие — и это любовь. Полюбив, я должна начать стариться вместе с тем, кого полюбила, чтобы прожить с ним жизнь обычной женщины. Этот старый маг был великодушен: «Найти любовь трудно, и многие так и проживают жизнь без любви, — сказал он мне, — Но я дам тебе времени сколько хочешь; ищи своего любимого в веках — а когда ты его найдешь, то станешь обычной женщиной, и вместе с любимым встретишь старость». Тогда я была очень рада — но теперь для меня это невыносимо: я уже привыкла к мысли, что буду жить вечно! Я не любви хочу, а вечной молодости, но вот я встретила тебя! Мое сердце, которое я почитала ледяным, растаяло — и что мне делать? Отказаться от вечной жизни и юности ради того, чтобы завоевав тебя, начать увядать? Да, я знаю, ты супруг другой, однако с моей красотой мне было бы несложно стать ей грозной соперницей. Но не этого я хочу! Я хочу жить вечно, и поэтому ты должен умереть; тогда я снова пойду по жизни, никого не любя, не зная старости; никому не даря своего сердца и не вступая на скорбный путь, ведущий к могиле.

Поэтому все, что мне остается — применить яд; мое оправдание — это то, что жизнь я все же люблю больше тебя… Ты умрешь тихо. Не пытайся противостоять этому — ты никогда не узнаешь, как яд попал с твое вино или твою пищу, уж об этом я позабочусь. Обожающая тебя… ».

— Невероятно, — потрясенно пробормотал де Абрантес, когда я пересказал содержание письма. — Никогда не слышал о такой магии; но, впрочем, мало ли чудес на свете!

Да уж, подумал я. Чудеса я познал на своей шкуре, точнее — шкурке. Знал ли я, маркиз де Колле, что буду доживать свою жизнь в облике старого аптечного кота?

— Хотел бы я взглянуть на эту даму, — продолжал граф. — Нет никаких подозрений, кто она?

Я задумался на минуту. Воображение нарисовало мне роковую красавицу, чьи глаза кипели смолой, а белоснежные, как лепестки магнолии, пальцы сжимали роковую склянку… Она идет сквозь века, всегда одна… Я призадумался: странно, что молодая одинокая женщина, тем более красавица, не становится в городе предметом пересудов! Ведь о ней ничего не слышно!

— Она может быть кем угодно, — предположил я, — например, прихожанкой храма, которая увидела Адельберто Миранда издалека и потеряла голову.

— А что, Адельберто Миранда был так хорош собой?

Этот вопрос поставил меня в тупик. Я вспомнил человека, лежащего на кровати — лицо его показалось мне ничем не примечательным. Покойный был ни хорош, ни дурен собою. К тому же нос у него был сизым, как у человека, предающегося излишним возлияниям.

— Нет, не сказал бы, — медленно ответил я, — он не показался мне красавцем, от которого потеряет голову любая женщина…

— Тогда случайное знакомство не подходит. Эта дама должна была знать его близко! Если он не красавец, то он должен был пленить ее сердце другим: обаянием, красноречием, умом… Кстати, что-нибудь вам известно о его обаянии и уме?

— Ничего.

— Но чем-то же он очаровал эту даму! — воскликнул де Абрантес, — я должен узнать, кто она!

— Зачем вам это надо? — удивился я.

— Ах, вы не понимаете, — нервно отвечало привидение графа, — я всю жизнь исследовал магию. И трагически погиб, исследуя магию — неужели вы думаете, что мои помыслы изменились сейчас, когда я лишь бесплотный дух? Эта загадка пленила меня совершенно; я должен понять, как это работает… И да, да! конечно, она знала его близко: ведь нельзя же влить в него яд на расстоянии! Значит, она была либо его любовницей, либо близкой знакомой, из рук которой он не побоялся принять чашу с ядом. Чем его отравили?

Я пожал плечами, дав понять, что это мне неизвестно.

— И с кем он встречался в последние дни, тоже неизвестно. И самое грустное, что расспросить об этом вдову у нас с вами нет никакой возможности! Проклятье, что же делать?!

Я только улыбнулся горячности графа. В самом деле, вот уж повод для переживаний! Я еще не знал, что с ужасом воскликну «Проклятье, что же делать?!» не далее, как завтра.

А назавтра в полдень, когда мы — Маттеус и я — заканчивали свой обед — дверь нашей аптеки распахнулась от удара кованого сапога.

Звук удара от пинка в дверь и топот сапог вошедших озадачили Маттеуса; еще более он был озадачен, когда дверь в гостиную резко распахнулась, и раздался вопль:

— Вот он! Держите аптекаря!

Потрясенный Маттеус не сопротивлялся; он лишь тихо спросил, что случилось, и в чем его обвиняют — но ответом был лишь грубый толчок в спину и злое: «Пошевеливайся!». Скрутив моему хозяину руки, они потащили его прочь из дома. На пороге бедняга кротко попросил разрешения всего лишь затворить дверь на ключ — это вызвало у солдат стражи новый приступ гнева. Дверь осталась распахнутой настежь.

Что мог я сделать в такой беде?

Собрав все свои кошачьи силенки, я лапками толкнул тяжелую дверь так, что она немного повернулась на петлях. Затем еще и еще. Наконец, я ее сумел притворить — пусть хоть черная дыра дверного проема не зияет, как выбитый зуб — пусть дверь хотя бы выглядит запертой. После чего со всех лап припустил за Маттеусом и солдатами.

Бежать пришлось долго. Под конец мне было уже совсем тяжко. Кошачья природа не приспособлена для долгого, равномерного бега: кот создан для стремительных, но кратковременных прыжков за дичью, чтобы затем яростное напряжение кошачьего тельца сменилось расслаблением и покоем. Но что мне было делать, если надо было бежать за хозяином? Силы мои были уже на исходе, язычок вывалился изо рта, как у собаки, а солдаты все тащили и тащили Маттеуса куда-то по узким улочкам. Наконец, они подвели его к угрюмому темно-серому зданию и втащили его внутрь. Тут силы оставили меня совершенно; упав на мостовую, я долго лежал так, слушая, как набатом в ушах стучит мое сердце. Во рту пересохло. Оглядевшись через пару минут, я заметил желобок для слива дождевой воды, а в ней — немного прохладной, не успевшей еще испариться, влаги, что осталась от вчерашнего дождя. Припав к лужице, я пил, пил и пил; горевать о том, как низко пал маркиз де Колле, что вынужден утолять жажду из лужи, мне было некогда.

На мое счастье, к дверям подошли мужчина и две женщины; спрятавшись за пышные юбки одной из дам, я ловко прошмыгнул в открытую дверь.

Мой кошачий нюх вел меня по следам моего хозяина; он привел меня к двери, которая — увы! — оказалась запертой. Я припал ухом — кошачий слух намного острее человеческого — и услышал голос моего хозяина:

— Помилуйте, как я мог дать отравленное зелье этому господину, когда он уже был мертв до моего прихода!

— Но жена покойного и его служанка уверяют, что он был жив, и ты дал ему какое-то снадобье — возразил скрипучий отвратительный голос — видимо, это был дознаватель.

— Не может быть! Это ложь! они, наверное, сговорились! — вскричал мой хозяин в отчаянии.

— Ты смеешь обвинять во лжи благородную аристократку? — снова проскрипел мерзкий голос, на этот раз угрожающе,.

— Я не знаю, почему она так говорит, но я…

— Довольно! Отведите его в камеру; пусть поразмыслит над своим положением; и помни, аптекарь: если не захочешь признаться добром, к этому тебя вынудят другими методами!

Я похолодел от ужаса. Лапы мои ослабли. В этот момент дверь резко распахнулась, ударив меня по боку; из нее вывели моего хозяина со скрученными за спиной руками. С бессильным отчаянием я смотрел, как его уводят вглубь бесконечного коридора, затем выполз из здания на улицу и попытался отдышаться.

Что делать? Что делать?!

Я был оглушен, обессилен свалившейся на меня несправедливостью, и потерял способность здраво соображать. На ватных лапках я поплелся по направлению к аптеке. Дорога показалась мне вечностью. Наконец, я заполз внутрь и упал на каменные плиты пола — кажется, именно на этом месте я лежал семьдесят лет назад, воображая себя несчастным! Тогда я умирал — но хотел жить. Сейчас я был жив, но предпочел бы умереть, лишь бы не страдать так…

Однако усталость взяла свое: я сомкнул глаза, сделал глубокий вдох и заснул. Что мне снилось, я не помню; кажется, я блуждал по каким-то горным тропам над пропастью, путаясь в клочьях белесого тумана; но все эти сны кончились, когда я ощутил прикосновение руки к моему плечу.

— Да очнитесь же вы! — услышал я голос де Абрантеса.

Я приподнялся. Да, я лежал на тех же каменных плитах. Теперь, во сне, я был человеком. Я поднял глаза на де Абрантеса.

— Что там было? — рявкнул граф, — где Маттеус?

— В тюрьме. Его обвиняют в отравлении этого покойника, — горестно отвечал я.

— Но вы же сказали, что он был уже мертв, когда Маттеус пришел? — изумился граф. — Как же тогда они могут его обвинять?

— Да что с того! Жена и служанка, врут, сговорившись, что он был еще жив и Маттеус напоил его чем-то…

Граф замер на секунду, что-то соображая.

— Странно. То есть, этого Адельберто Миранда кто-то отравил — возможно, они сами — а потом позвали Маттеуса, чтобы был повод обвинить его, аптекаря, в отравлении… Но постойте! А как же то письмо? Или оно было фальшивым? Но нет, не сходится! Ведь, вы сказали, что жена рыдала над мужем, проклиная ту даму-отравительницу?

— Да еще как рыдала! И в комнате не было никого, кроме служанки, которая, кстати, рыдала и проклинала отравительницу тоже! Зачем им ломать комедию в отсутствие зрителей?

— Незачем, — согласился граф.

Воцарилось молчание. И в ужасе я понял, что всегда находчивый граф просто не знает, что делать; это было для меня равносильно краху последней, самой крошечной надежды…

А граф все думал и думал; хмурил брови, щурил глаза, словно вспоминая о чем-то; наконец, спросил неожиданно:

— А кстати, почему служанка сказала Маттеусу, что вдова покойного… кстати, как ее зовут?

— Сеньора Анхела Миранда.

— Почему служанка сказала, что Анхела останется на улице?

— Майорат, — отвечал я кратко, — Наследование по мужской линии. Теперь все наследство перейдет Бог знает, к какому родственнику мужского пола, я уж и не знаю…

— Ах, вот что! А у нее, стало быть, нет сыновей?

— У нее две дочери, совсем крошки. Но я надеюсь, что новый владелец поместья будет в ней милостив…

— Да, это интересно. Получается, что у хозяйки нет мотива травить мужа — ведь после его смерти она из госпожи и хозяйки замка превратится в лучшем случае, в бесправную приживалку, а в худшем, вообще…

— В бездомную бродяжку, если только другие родственники ее не подберут, — вздохнул я. Затем, с мольбою взглянув в лицо графа, я спросил:

— Неужели у вас нет никакой идеи?

— Вот что, — отвечал он, — отправляйтесь-ка к Сильвио: постарайтесь привести его сюда. Возможно, нам удастся с ним поговорить… Просыпайтесь!

Когда я проснулся, то едва не заплакал от боли в натруженных лапках. Но что делать: превозмогая себя, я поплелся к дому Сильвио (мне очень помогла тряская повозка с тыквами, прицепившись к которой сзади, я проделал часть дороги).

Уже вечерело, когда я наконец добрался до нужного мне дома. На небе, еще голубом, пробивалась узенькая долька сливочно-белой луны, а багровое солнце, собираясь на покой, подсвечивало румяным отблеском края крыш. Итак, я у цели. Но как пробраться в дом, если заперты ворота?

В отчаянии я залез на раскидистое дерево, которое росло у каменного забора, по нему перелез на сторону двора — и принялся отчаянно мяукать.

Вскоре из окна кухни в меня полетело что-то тяжелое. Это сопровождалось воплем: «Да заткнись же ты, чертова тварь!»

— Мяяяяу! — взвыл я еще громче.

— Фабьо, где ты там? Прогони эту мразь хвостатую, уже сил нет слушать!

Тотчас из дома выскочил мальчишка и попытался достать меня с дерева. Это ему не удалось, и вскоре к нему присоединилась целая компания сочувствующих. Они трясли дерево так, что держаться на нем я уже не мог. Спасаясь, я спрыгнул с дерева и метнулся в угол двора. Толпа погналась за мной. Я метался, как мог, вскарабкался на забор, и чуял уже, что придется мне убираться не солоно хлебавши, а то и вовсе стать жертвой этих негодяев — как вдруг суета вокруг моей скромной персоны закончилась. Толпа притихла, повинуясь знакомому голосу с сердитыми нотками:

— Прекратите, живо, что тут за свара?! Ну-ка, тихо!

Это был Сильвио, какое счастье! Высунувшись из окна, он осмотрел двор.

— Там кот, — объяснил ему кто-то из домочадцев, — совсем изорался!

Я немедленно спрыгнул с забора, и, прошмыгнув между ног столпившейся челяди, кинулся к Сильвио. Вскочив на подоконник распахнутого окна, я, мурлыча, потерся об его руки.

— Лео? — произнес он с недоумением.

— Гляди-ка, от нас удирал, а к хозяину-то ластится, — заметил кто-то в толпе.

Подняв меня на руки, Сильвио осмотрел меня.

— Ваше счастье, что кот цел, — заметил он сердито, — не то вам несдобровать. Впредь не смейте трогать этого кота!

— Мяяяяяу! — снова взвыл я.

— А где твой хозяин, Лео?

— Мяу, — разъяснил я горестно, — мяу, мямямямяу, мя, мя, мяу!!!

— С ним что-то случилось? Нужна моя помощь?

— Мяу.

— Погляди, как этот кот отвечает — похоже, он умен, как человек, — заметил кто-то.

Меж тем, Сильвио сунул меня за пазуху, и, выбежав во двор, вскочил в седло.

— Господин, а как же ужин? — раздался вопль кухарки.

Не оборачиваясь и не отвечая, Сильвио пришпорил коня, и я зажмурился от страха, когда мы вихрем понеслись по мощеной камнем дороге.

Когда на пятый или шестой по счету стук дверного молотка дверь не открылась, Сильвио, в замешательстве, уже готовился отправиться восвояси. Я выпрыгнул у него из-за пазухи, и, подцепив дверь лапой, потянул ее на себя; она отворилась со скрипом.

— Так дверь не заперта? — удивился Сильвио. По его омраченному лицу я понял, что он счел это за дурной знак.

В аптеке было тихо. Зловещая тишина, как отрава, разливалась по пустому дому. «Маттеус!» — позвал Сильвио, но никто не вышел на его зов. В столовой ему бросились в глаза опрокинутый стол и незавершенный обед. За окнами сгущались сумерки, в комнатах и вовсе были потемки; мой спутник зажег свечу и обошел весь дом, но никого не обнаружил. Я трусил следом за ним.

— Может, обыскать чердак? — спросил он задумчиво.

— Мяу?! — возразил я.

— Совершенно согласен. В этом нет никакого смысла, — раздался голос графа де Абрантеса. Вечно это противное привидение возникает в неподходящий момент! Я выгнул спину от неожиданности и зашипел.

— Кто тут? — стремительно обернулся Сильвио. Он не видел привидения и не слышал его слов, но моя реакция его насторожила.

— Это я, — отвечал де Абрантес, — не бойтесь.

Как известно, привидение не может заговорить с человеком первым (что за странный этикет у этих привидений!). Но воскликнув «Кто тут?», Сильвио, сам того не зная, обратился именно к привидению. Следственно, теперь оно имело возможность отозваться. И, судя по тому, как Сильвио отшатнулся, он не только услышал призрак графа, но и увидел. Вжавшись спиною в стену, бедняга осенил себя крестным знамением и побелевшими губами читал молитву.

— Не смею вам мешать общаться с Всевышним, — флегматично заметил де Абрантес, усаживаясь в кресло и закладывая ногу на ногу, — но когда вы кончите молиться, предлагаю вам побеседовать.

— Кто ты? Что тебе надо? — истерически выкрикнул Сильвио. Пальцы его лихорадочно ощупывали стену, словно он пытался отыскать позади себя лаз и скрыться от этих ужасов.

— Прошу прощения, что забыл представиться, — вежливо отвечало привидение. — Граф Хосе Игнасио Педро Бенито де Абрантес, точнее — его скорбный дух, к вашим услугам.

— Где Маттеус? Куда ты его дел?

— Маттеус, к сожалению, в тюрьме, и если бы это зависело от меня, он бы там никогда не оказался.

Давши своему собеседнику переварить эту мысль, граф продолжал:

— Позвольте мне заметить, что я считаю себя его добрым покровителем, так же, как, впрочем, и вас. Вы — мои потомки. И если у меня еще есть дела на этом свете, то самое важное — оберегать вас от беды.

Воцарилась пауза. Сильвио молчал, пытаясь осмыслить услышанное.

Меж тем граф, решив, очевидно, что молчание затянулось, молвил тоном насмешливым и слегка обиженным:

— Ввиду того, что я ваш прадед, вы могли бы быть по отношению ко мне чуть почтительней. Но я вас извиняю — вы были слишком потрясены. Привидения не каждый день встречаются…

— Почему Маттеус в тюрьме?! — прошептал Сильвио, губы которого все еще были белы от страха.

— Он жертва странного заговора, смысла которого я пока нее могу понять. Позвольте, я изложу вам все по порядку…

По мере того, как он рассказывал, ошеломленный Сильвио только кивал. Закончив свой рассказ, граф промолвил:

— Лорнет, свойства которого вам уже известны, лежит в комоде, в комнате Маттеуса, левый верхний ящик, под рубашками. Возьмите его с собой, и постарайтесь с его помощью узнать что можно. Вам следует прежде всего освободить Маттеуса; пребывание в холодной камере на охапке соломы не пойдет на пользу его здоровью. Если разговор с дознавателем вам не поможет, постарайтесь добиться аудиенции самой герцогини, и не бойтесь пустить в ход свои мужские чары…

— Едва ли я знаю, как это делается, — пробормотал Сильвио.

— Смотрите ей прямо в глаза, не отводя взгляда, — очень серьезно посоветовал де Абрантес. — При этом улыбайтесь, и показывайте ей, что каждое ее слово нашло отражение в вашей душе. Пусть ваше лицо живет и отзывается на все, что она скажет и сделает. А теперь спать. Завтра у вас будет хлопотливый день. Кстати, куда бы вы ни шли, прихватите с собой кота…

— Зачем?!

— Потом объясню. Пока просто послушайтесь меня без расспросов; сделайте это, вот и все. И позаботьтесь о коте сейчас: вероятно, он голоден…

И привидение растворилось в воздухе. Но не затем, чтобы оставить меня в покое этой ночью, о нет!

Уснул я рядом с Сильвио на кровати в спальне Маттеуса. И сон, в котором я становлюсь человеком, маркизом в камзоле шоколадного цвета — точь в точь такого же цвета, как моя пушистая шкурка наяву! — этот сон не заставил себя ждать. Граф, как всегда, сидел в старом кресле; кивнув мне, он встал и молча велел следовать за ним.

— Куда вы ведете меня? — обеспокоился я, когда увидел, что он направляется прямиком в подвал.

— Помните, я сказал вам, что мне удалось отправить в подвал привидение одной старой дамы? — спросил он, спускаясь по пыльным ступеням.

Конец ознакомительного фрагмента.