Мастер сновидений и другие рассказы

Вера Анатольевна Прокопчук, 2023

Детство талантливого человека – это такая пора, когда эмоции бьют фонтаном, фантазии бурлят и клокочут, но как выразить все это, если нет способа выразить? Двеннадцатилетний Дениска полон идей и сюжетов, которыми он бы хотел поделиться со всеми, щедро подарить людям сокровища своего внутреннего мира, но он не знает, как это сделать – и тут-то и начинаются его приключения…

Мастер сновидений

Сумерки сгущались, но мальчишка, что несся по дорожке к лесу, радовался тьме — он бежал навстречу ночи, жадно глотая синий ночной воздух, словно волшебный нектар.

Дорожку, мощеную плиткой, обступали заросли высокого, сладко пахнущего лабазника. А потом плитка кончилась, началась упругая лесная тропа, перечеркнутая узловатыми корнями деревьев. Тропа становилась все уже, вилась и кружилась — и, наконец, уперлась в роскошный кедрач.

Мальчишка вступил на пышный ковер из рыжей хвои с чувством, с каким люди обыкновенно входят в свою спальню после трудного дня — и, со стоном блаженства, растянулся на земле, раскинув руки. Теплое дыхание ночи окружало его. Лес, синий лес, полный тихого попискивания сонных пичужек, влаги и дыхания ветра в сосновых кронах, был обиталищем снов. Все живое спало — спали неугомонные бурундуки, шумные дятлы, дрозды и сойки. Только сова пролетела рядом с мальчиком — ее полет был неслышным, но он уловил ее присутствие шестым чувством.

«Сны, — думал он, — кругом сплошные сны. Я их вижу, я их чувствую…»

Снов было много — целое море. Он, сам не зная как, понимал сны белки, свернувшейся в дупле, сны бабочки, что сложила ослепительно яркие крылышки и притворилась черным иссохшим листочком…

Он закрыл глаза. Но внутренним взором продолжал видеть тот же ночной лес, те же стволы сосен, что его окружали, те же папоротники и колокольчики… Не открывая глаз, он щелкнул пальцами, словно призывая некую силу прийти к нему — и напряженно прислушался, желая, чтобы она, эта сила, пришла к нему и заполнила собою его целиком.

«Иди же, иди ко мне» — звал он, и вот перед его внутренним взором замелькали, словно светлячки, нежные искорки, и сложились в прекрасный старинный дворец, светящийся изнутри, как фонарь, всеми башенками и окнами, крышами и витражами. От дворца протянулась аллея; по ней несся всадник на быстром коне…

«Отличный сон», сказал себе мальчик, и снова щелкнул пальцами. Он увидел Рождество у камина, и тайное свидание влюбленных в заснеженном парке… Он улыбнулся, и пришпорил свое воображение — ну давай же, давай!

Он видел золотистых драконов, несущихся на огромных крыльях над морем, сквозь черные громады клубящихся туч, сквозь электрическую сеть прозрачных розовых молний… Видел парусник, что яростно боролся с кипящим морем, и, в ту минуту, когда огромная, словно из живого стекла сделанная, волна готовилась накрыть его, слышал отчаянный крик боцмана: «Руби мачты!».

Нисколько не напрягаясь, он заставлял свое воображение менять сюжеты и персонажи, и тихо смеялся, наслаждаясь своим могуществом над мириадами снов…

Он видел тихое поле, над которым вился туман, и фигуру женщины в белом, что тихо манила за собой заблудившегося путника… Видел хоровод смешных человечков в диковинных шляпах, что танцевали вокруг костра; видел и самое страшное — лабиринт, полный зеркал, в каждом из которых краем глаза можно было уловить что-то мелькнувшее — то ли тень, то ли призрак, и вроде никого нет, но при этом человека давило ощущение присутствия кого-то, какой-то непонятной силы со всех сторон…

Он открыл глаза и сел.

«Пора домой, меня хватятся, — подумал он, — я нарисую все, что видел…. Жаль, что я рисовать не умею…»

Перед тем, как вскочить на ноги, он прислушался — что за шорох? Ах, да: это, шевеля мокрым носиком, через заросли папоротника пробирался ежик…

***

Утро явилось бликами на листьях деревьев — зеленое, чистенькое, умытое утро. Мальчик вспомнил обещание, данное себе накануне. «Надо нарисовать все это, чтобы не забыть», — и прямо от кровати он кинулся к письменному столу.

Акварель! Карандаши! Альбом! Баночка с водой! Кисти!

Облизывая кончиком языка губы от нетерпения, он смотрел на белый лист, прикидывая, как начать…

— Дениска, завтракать! — донесся до него бабушкин голос; из коридора потянуло запахом блинчиков.

— Ах да, сейчас, сейчас, — крикнул он нетерпеливо, и попытался сделать набросок дракона, летящего над морем.

— И что это за каракатица? — услышал он над плечом голос бабушки. — Давай, Дениска, вот, кушай блинчики, я тебе чаю с лимоном принесла.

— Спасибо, — вежливо ответил Дениска, и пояснил, — это дракон.

— А, — так же вежливо ответила бабушка, — очень похож.

Но мальчик чувствовал, что дракон даже на тысячную долю не похож на того, которого он видел вчера в своем воображении. Тот был живой — настолько живой, что каждая его чешуйка блистала жизнью; полны жизни были его оранжевые глаза, шуршали живые кожистые крылья; он помнил силу, мощь и ярость существа, кинувшего вызов буре и нашедшем упоение в преодолении стихии. На бумаге же получалось реально нечто, напоминающее каракатицу…

Мальчик вздохнул и принялся за блинчики.

«Не получается, — думал он. — И никогда не получится. И пусть! Буду блинчики кушать…» — и тут же почувствовал, что вовсе не «пусть». Да, да! душа его требовала выговориться — и рассказать всем, всему миру: про дракона, и про светящийся замок, и про заснеженный сад, и про то, как чувственно-грациозно танцует алое пламя в камине, в то время, как поленья потрескивают и истекают янтарной смолой…

Задумчиво подобрав последним блинчиком остатки сметаны, он подошел к дедушке, и осторожно начал дышать, приготовляясь задать вопрос.

— Мммм? — спросил дед.

— А если вот у тебя есть что-то внутри, а оно как-то рвется наружу, — начал мальчик, но дед перебил:

— Тебе что — блинчики не пошли впрок?

— Да нет, я вот про мысль думаю, — возразил мальчик, — если у тебя внутри мысль про что-то…

— Например?

— Ну, про дракона… или замок, или там про что-то красивое… И вот почему-то ужасно хочется всем это показать, а оно не получается…

— Это называется «муки творчества», — слегка улыбнулся дедушка.

— Это у кого тут муки творчества? — раздался заинтересованный голос Феди.

Феде было целых шестнадцать, и он приходился Дениске старшим братом.

— Ну-ууу, деда, — протянул смущенно Дениска.

Он вовсе не хотел делиться ни с кем своей тайной — только с дедушкой. А теперь Федя все знает. И наверняка будет смеяться!

Но Федя смеяться не стал, а сказал:

— Не можешь нарисовать — опиши все это словами…

Дениска подумал, взял чистую тетрадку и написал:

«Дракон летел над морем. Там были черные тучи, а дракон был большой и не боялся» — и понял, что опять что-то не то….

— Ну как, получается?

— Нет, — вздохнул Дениска. — Я неспособный…

— Я думал, у тебя как раз способности есть, — улыбнулся дедушка, — ты же стих однажды сочинил. Что-то такое, про «речку и луны колечко…».

— А пойдем вместе в клуб «Бродячий Пес»! — предложил брат, — это как раз место, где можно научиться….

Дедушка застонал и молвил с досадой:

— Куда ты тащишь ребенка!

— А что такого, — горячим полушепотом заговорил брат, — пусть парнишка расширяет кругозор…

— Где?! Эта твоя банда уличных графоманов… провинциальная богема… тьфу! Я запрещаю! — вскричал дедушка.

Дениска вдруг понял: брат его тоже видит какие-то сны, да? «То есть он такой же, как и я… вот оно что!» А еще: куда же его приглашал брат? Нет плода слаще запретного!

***

— Там сначала было просто кафе, — рассказывал Федор на ходу, — а потом стали собираться местные писатели. Название сделали модное: «Бродячий пес», и козырьки повесили полосатые.

— А зачем козырьки? — заинтересовался Дениска.

— А чтобы похоже на Монмартр! Мол, мы теперича не то, что давеча! — он хихикнул.

— Аааа! — сказал Дениска, хотя и не знал, что такое Монмартр. Его распирало чувство возможности прикоснуться к чему-то необычному, — далеко еще?

— А вот через мостик перейдем, и сразу налево.

Мальчик осмотрелся. Мостик маячил впереди; кружевные перила придавали ему романтично-старинный вид; да и сама речка Лопушайка — темная, тихо журчащая родниками — казалась мальчику милой — под корягами сомы прячутся, он точно знал, что они там! А еще нравился ему ивняк прибрежный, что по весне желтыми пушками цветет; но, впрочем, не в этом дело. Мостик этот его манил потому, что на этом мосту его ждет какая-то встреча — он не знал, какая, но почему-то был уверен, что однажды на этом мосту случится что-то очень важное. С этими мыслями он взошел на мост, и тут братьям предстало подозрительное зрелище…

На широких перилах моста стоял невысокого роста человечек и смотрел вниз. Хм?!

— Эй, дяденька, а вы чего там стоите? — поинтересовался Дениска.

Тот молча покосился на братьев; лицо его исказилось судорогой.

— Вы, это, не надо! — попросил Федя.

— Да я и сам не хочу, но что мне делать? — возразил человечек; в его голосе слышалось сдавленное рыдание.

Глаза Феди сузились, он приложил палец к губам — делая брату знак «помолчи» — и заговорил с напускной развязностью:

— Как хотите, дяденька, нам пофиг. Но видите ли, я писатель… Не могли бы вы прежде чем прыгнете, поведать нам, чего ради вы решили расстаться с жизнью? А то нас интересуют сюжеты…

— Сюжеты?! — вскричал человечек. — Меня, представьте, тоже… Но их нет у меня! Совсем… моя душа пуста, я выгорел профессионально…

— Вы тоже писатель? — спросил Дениска.

Человечек вздохнул и ответил почти спокойно:

— Я Мастер сновидений.

— Чего?!

— Сновидений. Я отвечаю за все сны в Городе.

Братья переглянулись.

— Ну и что? — спросил Дениска, — а топиться-то зачем?

— Последние дни мне какая-то абстракция снится, — заметил Федор, — как на картинах авангардистов. А тебе, Дениска?

Дениска пожал плечами. Не объяснишь же в двух словах, что своими снами он управляет сам! У него этих снов — больше чем золота в пещере Али-Бабы, да что там — больше, чем комаров в Кукишкином овраге на краю Берендеевой рощи…

— Не рвите мне сердце, — простонал коротышка. — Мне и так стыдно, но я ничего не могу! Мне не приходит в голову ничего, что я мог бы переложить в сюжет сна, и послать его жителям Города…

— А что будет, если вы не станете этого делать?

— Но как же иначе?! — это мое призвание, — пролепетал он, — без этого мое существование теряет смысл. А я пережил такой ужасный стресс, и вот…

Горестно всхлипнув, он снова прицелился вниз, туда, где в темной воде отражалась тоненькая долька летней луны…

И тут Федю осенило.

— Я знаю место, где вам накидают сюжетов, — заявил мальчик, — идемте с нами.

Федя желал в тот момент лишь спасти безумца. Остроумная идея спасения обрадовала его так, что он уже не думал о последствиях.

А зря.

***

Здесь, мой читатель, позвольте сделать отступление и поведать вам о том, что предшествовало странной встрече на мосту; для этого нам придется из лесов, родниками звенящих, перенестись в кабинет мэра нашего Города… Войдем же, мягко ступая по красной ковровой дорожке, незамеченными, дабы узреть, как мэр, улыбаясь, медовым голосом воркует в телефон:

— Помилуйте, какие проблемы! Общественность я беру на себя!

Окончив разговор, он с перекошенным лицом отшвырнул телефон, и, потирая грудь ладонью, попытался успокоиться. Однако и тут ему помешали: отворилась дверь, и мужчина с тяжелой челюстью встал на пороге.

— Ну, что? Нашли? — зло спросил мэр, подняв на него глаза.

— Нет, мы все осмотрели, но… — мужчина виновато развел руками.

— Тьфу ты, — фыркнул мэр, — умники! Ну так ищите дальше…

После чего, нервно дыша, добыл из ящика подарочную бутылку коньяка — но пить не стал, а поник, страдальчески прикрыв глаза.

Все понимающая секретарша вошла и поставила перед боссом рюмку граненого стекла, с зеленоватой, пряно и таинственно пахнущей жидкостью.

— Что это?

— Это настоечка моей прабабушки, Игорь Валерьянович. Для нервов успокоения. Вы уж выпейте, не побрезгуйте…

Мэр вздохнул. Секретарша Светлана была всем хороша: глаза бездонные, фигура лесной наяды, печатала со скоростью пулемета системы Максим. Но звучали в ее голосе нотки дремуче-деревенской, жалостливой русской бабенки, и казалось, еще чуток, и пропоет-протянет: «Вы уж не серчайте, батюшка, голубь сизокрылый, касатик яхонтовый!»

Мэр отодвинул коньяк и хряпнул прабабушкиной настоечки….

Неожиданно в груди разжалось что-то и стало легче дышать. Воздух наполнился ароматами трав медовых, жужжанием пчел золотистых, попрыгушками солнечных зайчиков на листочках герани лесной сиреневой, — листочках таких кругленьких, как детские ладошки; а еще поманило пряным жаром смол духмяных, солнышком летним расплавленных; журчанием родничка и щебетом пташки малой…

Игорь Валерьянович потряс головой и очнулся.

— Не надо так убиваться, Игорь Валерьянович, — проворковала Светлана нежно, как лесная горлица.

Игорь Валерьянович хмыкнул.

— Ты видела, кто приходил ко мне на днях? — спросил он горестно.

Светочка тихо привздохнула; сердцем чуяла: не к добру приходил на днях сам Хозяин! А визит Хозяина не сулит ничего хорошего, ибо приходит он затем, чтобы отнять что-то святое, заповедное, что в душе у каждого занимает уголок потаенный.

— Сядь, — кивнул ей мэр. Он прикрыл глаза ладонью, а затем поднял их на Светланочку.

— Знаешь, чего они хотят? — заговорил он так, словно исповедовался в отчаянии кому-то единственно родному, кто его точно поймет. — В Берендеевой роще, в заказнике, поселок коттеджный построить для избранных. Я говорю — не по закону это. Моя же голова первая полетит, если наверху дознаются… А он ухмыляется: «А как они дознаются?»

— А вы бы ему сказали, что народ-то у нас ушлый пошел, начнут наверх ажно Самому челобитные писать, — возразила Светланочка.

— Да что челобитные! — мэр хлопнул в ярости ладонью по столу, — они осерчают — по старинке, за вилы возьмутся! Нужно ли нам это?!

— А зачем Хозяину именно Берендеева Роща? — тихо спросила Светланочка.

Мэр вздохнул. Постучал пальцами по столу

— Да видишь ли — от нервной жизни он шибко хворает. Уж и Мальдивы не спасают. А прослышал он, что в Берендеевой роще воздух особый целебный, любую хворь снимет. Вот и решил к рукам рощу прибрать, всех дружков-родню туда поселить, ну и себя не обидеть.

Они помолчали. Светланочка качала головой сокрушенно, тихо пришептывая: «Оюшки, напасть-то какая!»

— И поверишь ли, Светланочка, я ему — людей, мол, не обманешь, а он — есть способ это обойти: сыщи мне Мастера Снов.

Светлана испуганно ахнула. Мэр в огорчении не приметил ее испуга, иначе непременно спросил бы себя, а откуда Светлане известно, кто такой Мастер снов?

— Тут уж я совсем удивился, — продолжал Мэр свой рассказ. — А зачем вам Мастер Снов, спрашиваю. А он: «Мне, — говорит, — надобно, чтобы народец принял все смиренно. Тут ведь какое дело? От любой рекламы можно отмахнуться — а от сна не уйдешь. Пропаганду-то люди чужие делали, ей можно не верить. А сны — свое родное. Человек ведь бежит от жизни в сон, это последнее прибежище! Это будет самая убойная пропаганда на свете, через сон! Так что достань Мастера Снов, пусть на нас работает — а население сны смотрит и проникается!»

— А что они через Мастера внушить-то хотят? — не поняла Светланочка.

— Ну, что любая борьба — это безнадежно. Чтобы не тратили зря силы на возмущение, когда экскаваторы начнут рощу крушить…

— И вы что же — согласились? — простонала Светланочка, зажимая рот ладошкой.

— А куда мне было деваться?! — возопил мэр в отчаянии.

— И что Мастер? Тоже согласился?!

— Нет, — неохотно отвечал мэр, — сбежал. Да еще, как на грех, эти дуболомы, которым я велел его сюда доставить, при доставке его того… слегка помяли…

Светланочка вздохнула расслабленно. А затем с видом опасливым затараторила скороговорочкой:

— Игорь Валерьянович, вы не серчайте, только вот что… Моя прабабушка, Бажена Любомировна, — тут Светочка, наклонившись к шефу, грудью пышной прижалась, зашептала истово, как деревенская знахарка, — говорила, что в Берендеевой роще место заповедное, там предки наши языческие обряды совершали — поклонения солнцу, земле, весне… Нельзя туда влезать — это место не простое, это светлое место… оно здоровье дарит… душу исцеляет… родники там хрустальные… Там такая вода, что от нее вся хворь уходит, и душа от скверны очищается, и солнце там в каждом сосновом стволе… Нельзя там ничего крушить — на святое посягнем, потом беды не оберемся… уберечь мне вас хочется от беды-то…

— Ступай, — со вздохом, рукою махнувши, отвечал ее шеф, — от беды уж я сам себя как нибудь….

Светлана покорно пошла к дверям. И только перед тем, как покинуть кабинет начальника, вздохнула жалостливо, по-бабьи…

***

В кафе «Бродячий пес», Дениска и Мастер Снов глазели по сторонам, приоткрывши рты.

Стены кафе были увешаны картинами, изображавших бродячего пса в стиле позднего Пикассо, отчего глаза у псов были в одной стороне картины, а голова — в другой. Стены сами были выкрашены — две в черный цвет, две в красный. Нормальной в кафе показалась Дениске только подавальщица — обычная тетка лет пятидесяти…

В остальном, обстановка в кафе напоминала гудящий улей, в котором каждая пчела хотела уж как-то да проявить себя.

— Мое творчество — специфично, — выкрикивал один из писателей, с клочкастой бороденкой, — Оно не для массового зрителя.…

— Человеческая жизнь — примитивна до безобразия, — вторил ему другой.

— История влюбленности — это банально! — выкрикивал третий, — Влюбляются даже бездомные помойные псы, это просто животные инстинкты.

Оглушенный их криками, Дениска пригляделся в некоей даме, которая одна сидела неподвижно и молча, презрительно слушая крикунов.

— А это кто? — вопросительно шепнул он, дернув брата за рукав.

— Звезда местной богемы, — пояснил Федя. — Написала сценарий, в котором скорая помощь долго едет по кладбищу, за ними гонятся мертвецы, они приезжают к пациенту, а у того ноги в тазике с бензином и он хочет себя поджечь…

— Зачем?

— Для нуара.

— А нуар это что такое?

— Ну-ууу… протянул Федя, — нуар, это когда все мрачно.

— А зачем?!

— Да черт его знает, — вздохнул Федя и громко выкрикнул, — Господа!

Не тут-то было: каждый говорун, как глухарь на току, слушал лишь самого себя. Подобия тишины Феде удалось добиться, когда он вскричал:

— Господа! Я привел вам сюда того, кто может создать вашим произведениям рекламу!

Писатели изобразили на физиономиях скепсис.

Тогда Федя звонким бодрым голосом обрисовал ситуацию. От вас, господа — сюжеты, а наш гость — Мастер сновидений — преобразит их в сны и внедрит их в сознание людей; а те, усвоив ваши имена, кинутся в магазины скупать ваши книги… итак — над чем вы сейчас работаете?

Ответом было молчание; наконец кто-то из угла отвечал:

— Сам его притащил, сам и начинай.

— Отлично, — ответил Федя, и стал рассказывать о девочке, которая на лесной полянке кормила солнечных зайчиков морковкой…

Кто-то писателей, выслушав его, процедил с презрением:

— И где тут остросоциальная идея? Если бы эти зайцы были чиновниками, распиливающими бюджет, а девочка — мафиозной соучастницей, которую заслали им под видом эскортницы…

— Как интересно, а подробнее?

Это раззадорило писателей. На протяжении двух часов они излагали свое видение предмета, приводя примеры один другого круче…

Мастер снов сидел с видом ошеломленным. Он только переводил взгляд с одного писателя на другого.

— Надо же, — бормотал он, выходя из кофейни на улицу, — какие сюжеты нынче в ходу… Неужели такое людям интересно?! Я всю жизнь что-то понимал неправильно?

— Федя, — робко спросил Дениска, — а может, эти писатели — все того? — и покрутил пальцем у виска.

— Они постмодернисты, — возразил Федя.

— Это теперь так психов называют? — не унимался мальчик.

— Я вам очень благодарен, — меж тем, вежливо промямлил Мастер снов, — вы были так добры ко мне… Я так много нового узнал за сегодняшний день, что даже как-то потрясен… До свидания! Пойду я….

— Всего доброго, — любезно отвечали ему мальчишки, и когда Мастер скрылся за поворотом, Федя хихикнул:

— Вот же прикольный шизик!

А Дениска вдруг понял: что-то пойдет не так. Непременно что-то пойдет не так, и вообще все, все в этом мире как-то неправильно…

***

В эту ночь Дениске снился сон.

В этом сне он разбежался на мосту через Лопушайку, и — как реактивный лайнер, взмыл в небо со свистом, набрал высоту и стал кружить над Берендеевой рощей. Кроны кедров разлапистых, трепетных осинок и сосен корабельных с высоты сливались в одну темную массу, и он летел, задыхаясь от восторга, а затем и полетел по-над морем городских крыш, и в полете едва не столкнулся с Мастером Сновидений, который, облаченный в долгополую хламиду, тоже плыл куда-то по воздуху, — а из его рукавов полупрозрачных сыпались на город золотистые искры снов….

Мальчик спал сладко и не знал, что Городу снились в эту ночь кошмары в стиле нуар.

Мэру снилось заброшенное метро, в котором водились зомби.

Его секретарше Светланочке — Хозяин; с бандой инопланетян он крушил Берендееву Рощу, отчего все наяды и кикиморы разбегались кто куда.

Самому Хозяину снился зимний лес: заиндевелый, страшный, ночной — луна зловещая, и ветер по верхам выл, да гулко так… И вышла к нему девушка босая в одном летнем платьишке; была она бледна и ужасна… Хозяин проснулся в холодном поту.

И не он один.

В холодном поту просыпались старушки: снились им сюжеты эротических эссе местной писательницы Новеллы Рулевской, и долго крестились они на трепетный огонек лампадки, бормоча «Хосспидя! Страмота-то какая охальная»….

О ночных кошмарах весь день говорили все; свою лепту внесла и подавальщица из «Бродячего пса», сообщившая о визите Мастера Снов в кофейню. Город закипел. Слухи пузырились, кипели и булькали.

Затем Город сложил два и два, и смекнул, что к чему. И порешил:

— Неправедное это дело! Они, вишь, постмодернисты, а мы из-за них кошмарами майся!

***

— Откель у тебя рогатка така хорошая? — с интересом спрашивала старуха Митриевна у своей товарки Лукинишны.

— Тссс… не шуми, спугнешь, — отвечала та, с гордостью поглаживая добротную рогатку с широкой резиной, — у внука стащила.

Дюжина пенсионерок — представительниц самой активной части населения — сидели в засаде у дороги, в зарослях череды, поджидая писателей. Череда, надобно заметить — трава лекарственная, что соцветия имеет из желтых цветов-лепешечек; очень от печени пользительная, но главное — выше человеческого роста растет, и спрятать в ней можно хоть танк.

— Поди хватится, что ты у него рогатку-то сперла? — хмыкнула Евлампиевна, тощая старушка, вооруженная детским пистолетиком с пластмассовыми пульками.

— Да те, он таперича в «Доту» режется на своем компутере, не до рогаток ему.

— Шшшш! Идут, — прошипела пухленькая, ласковая на вид, старушка Евдокимовна, — вот, мешочек с галькой, заряжайте…

Шаги приближались, так же как и голоса…

— Надо понимать, — вещал один из пешеходов, — что каноничной, истинной интерпретации окружающей действительности как бы не существует… Все зависит от нашего восприятия…

— Огонь! — крикнула Лукинишна.

Бабушки вскинули рогатки…

Через пять минут все было кончено: писатели были обращены в паническое бегство; бабушки переводили дух; а Евдокимовна грозила вослед убегающим клюкой, приговаривая:

— Я вам реальность-то покажу реальную, постмодернисты хреновы! Будете знать, как Мастера сманивать!

***

Прошли две недели, холодное начало сентября сменилось пригожим бабьим летом. Уж не собирались писатели в любимой кофейне, ибо отряд бабушек с рогатками преследовал их повсюду. Но Город, увы, продолжал видеть кошмары — ведь сны зависели не от писателей, а от Мастера!

— Меня уже шатает, — жаловался мэр Светланочке, — а самое главное — дети с женой с курорта вернулись! Как подумаю, что им тоже придется эти сны смотреть…

— Ох ты ж кручинушка, — соглашалась секретарша.

И тут…

И тут дверь распахнулась. Два обладателя квадратных челюстей втащили маленького, перепуганного человечка, который робко глянул на мэра и поник головушкой…

— Отпустите его, — буркнул мэр, и, к изумлению Мастера, сделал приглашающий знак рукой, — прошу, садитесь.

После чего крикнул:

— Светочка, нам обоим по рюмочке этой вашей настойки!

И увещевающе обратился в Мастеру:

— Ну зачем же вы так? Что вы сотворили с населением Города, как вы могли?! Вы связались с этими… из «Бродячего пса»…

— А откуда вы зна…? — робко пискнул Мастер.

— Мэру положено все знать, — заявил Игорь Валерьянович, умолчав, что всю информацию он получил от верной Светланочки, — давайте же договоримся по-человечески…

И протянул Мастеру чарочку с зельем душистым.

— Да я всей душой, — возразил Мастер, опрокинувши деликатно рюмочку, — но вы же сами первый начали…

От зелья искристого оба они просветлели, душой оттаяли и посмотрели друг на дружку с симпатией, а мэр даже этак виновато, совестливо закручинился — но Мастер смотрел на него великодушно, всепрощающе…

И началась бы у них беседа задушевная, но тут из приемной раздался голос Светланочки, который на нотах совершенно истерических возопил:

— Пущать не велено! У него совещание! Да, сударь! Я знаю, кто вы, но…

Конец ознакомительного фрагмента.