Рождественская элегия

Вацлав Воровский, 1908

«Наступили сумерки. На небе одна за другой зажглись и замигали звездочки. Наверху стало торжественно и молитвенно. И город словно подражал небесам. Зажигали фонари на улицах. В окнах домов начал вспыхивать уютный свет. Но вот, то здесь, то там замигали и заискрились огоньки – начали зажигать елки. И стало так маняще-тепло в домах и так одиноко-холодно на улице…»

Наступили сумерки. На небе одна за другой зажглись и замигали звездочки. Наверху стало торжественно и молитвенно.

И город словно подражал небесам. Зажигали фонари на улицах. В окнах домов начал вспыхивать уютный свет.

Но вот, то здесь, то там замигали и заискрились огоньки — начали зажигать елки.

И стало так маняще-тепло в домах и так одиноко-холодно на улице…

Улицы опустели. Торопясь, мчались последние извозчики. Пешеходы спешили и толкались, даже не извиняясь.

Я остался один-одинешенек на осиротелой улице.

Стало мне тоскливо и грустно. Захотелось туда, в эти уютные «внутри», где так весело искрятся елки, где беззаботно веселятся дети, а взрослые делают вид, что они добры, невинны и счастливы.

И до слез захотелось тоже почувствовать себя добрым, невинным и счастливым.

Я подошел к одному из окон. Там было заразительно весело. Хлопали пробки, раздавался смех, звенела посуда.

О счастье! Да там знакомые мне лица! Вот тот толстый, почтенный господин — ведь я его прекрасно знаю! А этот — он ведь мой школьный товарищ! А тот, а тот, — сколько мы с ним часов проспорили!

Знакомых оказалась целая куча. Я невольно оживился. Чувство тоскливого одиночества начало развеиваться, и я решительным шагом направился к подъезду.

Но на подъезде меня остановила высокая фигура в тулупе, с большой белой бородой, с бляхой на лбу и толстой, палкой в руке — ни дать ни взять генерал деревянной гвардии.

Я было принял его за ночного сторожа и хотел отстранить, но, всмотревшись, к ужасу увидел, что это сам Мороз-Красный нос.

Конец ознакомительного фрагмента.