Легенда о царице. Часть третья. Стерва Египта

Василий Фомин

Совершенно неожиданно Вестник обнаруживает себя в… Впрочем, сохраним интригу для поддержания интереса и упомянем только о том, что положение и статус Вестника сильно изменились. Его, как всегда, ожидают удивительные приключения.

© Василий Фомин, 2016

ISBN 978-5-4483-3217-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая. Неожиданная блондинка

Нет! Пустите твари, я еще живой! Уберите, чертов саркофаг! Я всех вас живей, а ну, все прочь! Прочь, мерзкие создания, такого просто быть не может! Я в вас НЕ ВЕРЮ!

Ох, мать вашу, ну и приснится же такое!

А может и не снится? Он открыл глаза, с облегчением ощущая под собой кровать с постельным бельем.

Ну конечно, какой такой Египет, какие еще колдовские царицы и жуткие саркофаги, когда он находится в… ну это,…а где он вообще-то должен находиться? Перед кроватью находилось окно, занавешенное прозрачной материей, слегка колышущейся, за окном, невдалеке, по широким лугам текла река, разлившаяся многочисленными рукавами, а на другом берегу, километрах в десяти, почти растворившись в дымке, виднелась гора характерной геометрии и со сверкающей золотым блеском вершиной, видимой даже с такого расстояния.

По реке плыли лодки с загнутыми, как лебединые шеи, носами.

Все-таки Египет, но может не Та-Кем, а что-нибудь другое.

Он осмотрелся. На стенах роспись: поля пшеницы и крестьяне с крестьянками в белых платочках, лодки с рыбаками, бегемоты в тростниковых зарослях, а вот мужчина выше всех прочих ростом и женщина с ним рядом, друг друга держат за руки, но странно женщина с длинными соломенными волосами среди всех остальных черноволосых и вдобавок синеглазая, а мужчина….мужчина показался ему знаконым. Он повернулся на бок, подперев голову рукой, и уставился на фреску.

Нет, определенно он где-то этого типа видел.

Рожа, надо сказать, довольно-таки противная. Не в том смысле, что уродливая, как раз женщинам-то, наверное, и нравится, а на мужской взгляд именно противная: глазенки шибко умненькие, улыбочка ехидная, нос для египтянина длинноват и такое впечатление, что к чему-то принюхивается. Вон, даже у себя, на собственном своем рисунке, рожу вверх задрал — вынюхивает, прикидывает все что-то.

Что ты там все вынюхиваешь?! Рожа!

В общем, вся физиономия была такая смышлененькая — смышлененькая, как… как… ну как у священнослужителя, достигшего высшей ступени иерархии, который теперь, снисходительно взирая на мир, ни в бога, ни в демона не верит. И тут он сообразил, где мог эту мерзкую харю видеть.

Мать вашу!

Да это же он сам! А то, что все вокруг — это гробница! Где ж еще столь реалистично изображать жизнь, с мелкими подробностями.

Захоронили все-таки суки и мерзавцы! Живьем! Падлы!

Человек подскочил, как ужаленный, не сразу сообразив, что вряд ли из гробницы будет такой чудесный вид на реку. Впрочем, может это как раз поля Иалу. Но неожиданности на этом не кончились. В панике оглядывая предполагаемую гробницу, где он уже готов был скоротать вечность, в обществе настенных пейзажей и предметов заупокойного культа, он очень неожиданно уткнулся взглядом во вполне живое человеческое существо и опять подлетел на ложе, в положении сидя, от большой неожиданности.

На кровати, слева от него, сидела женщина.

Просто удивительно, как он ее мог не заметить сразу, тем более, что такую не только заметишь, а заметив, еще будешь долго оглядываться. Это была та самая, ну, что на рисунке. С удивлением он уставился на возникшую, на пустом месте блондинку. У дамы было не очень-то египетское лицо, с высокими скулами, как уже сказано соломенные волосы, переплетенные как струи текущей воды, сине-голубые, как утреннее небо глаза, по-детски капризно-пухлые губы, чуть выставленные вперед и слегка курносый нос, придававший сей деве, наряду с приоткрытым ротиком, легкомысленно-мечтательный и несколько глуповатый вид.

Славянка! Мать вашу — славянка! Славяночка родимая!

Слава всем богам! Слава тебе, господу нашему Иисусу Христу, со всеми святыми и апостолами его!

Ну, наконец-то я на месте — подумал он, забыв, под впечатлением от неожиданного явления блондинки, о весьма характерном пейзаже за окном.

Красотка, впрочем, смотрела строго и оценивающе, даже с какой-то долей неприязни, а может и отвращения, но это вестник видел только мгновение. Незнакомка тут же ему улыбнулась, глаза её засияли как два топаза, вот такой сияющий взгляд, такие светящиеся глаза,

бывают только у блондинок. Девушка сразу стала очень милой и очень глупой, затем, решив, что он имел достаточно времени полюбоваться сказочным видением, тем более, что он сидел, раскрыв рот и, видимо, сидел бы так и далее, нарушила молчание, сказав:

— Как спалось, мой дорогой?

Он с удивлением смотрел на женщину, прямо скажем с большим удивлением. Но так он на нее смотрел до вышесказанной фразы, а вот сразу после смотрел уже с очень большим удивлением. А про себя подумал — Ого! И еще — ну ни хрена себе! Причем сам не зная о чем. А вслух сказал:

— А. И-и. Это как? То есть. Ну, типа,…и-и-и это, — здравствуйте! — сказал он не очень уверенно, только для того, чтобы не молчать.

— Что с тобой, мой дорогой? — участливо произнесла незнакомка. — Как чувствуешь себя? Головка не вай-вай?

Славянка! Да какое, блин, сомнение, — русская девчонка! Вне всяких сомнений! Такое понимание утренней проблемы! Уй, ты ж моя лапусенька, — с нежностью подумал человек, какая ты вся прямо-таки… своя, родная! Глазки такие наивные — наивные, ресничками бархатными леп-леп, леп-леп. Дурочка ты моя родненькая!

Голос у нее, родной кровинушки, надо сказать, был ангельский и слово «дорогой» растекалось по всему телу божественным нектаром. Он потряс головой, да что ж это такое твориться-то и, где это он? Опять в голове только смутные обрывки не поймешь чего. Он даже весьма смутно понимает почему «опять», но есть ощущенье, что в подобном состоянье он уже бывал когда-то. Одно сплошное дежа вю.

— А, э-э-э, где это я-я-а? — решил он все же обратиться к блондинке с ангельским голосом, тем более что более и не к кому.

Блондинка посмотрела на него очень строго, слегка склонив изящную головку, и нахмурив малочегообещающий лобик, произнесла:

— Послушай, дорогой мой, не надо больше столько пить. Тем более все и за один раз. Я даже и сама столько не выпью.

— Так это… я, вроде того, что вообще не пил. Вот этого не надо.

— Да, дорогой, ты, конечно же, не пил,,. — легко согласилась блондинка и добавила, — но почему-то ничего не помнишь.

— Нет, почему же, я всё помню, я всё прекрасно помню. Сейчас, сейчас… о! — гробница!

Девушка чуть подалась вперёд, слегка приоткрыв пухленькие губки, с пониманием кивая головой.

— Ага! Ну-ну!

— И… ещё… ещё этот… саркофаг! Во!

Блондинка продолжала понимающе кивать. Он старательно морщил лоб, приставлял к нему пальцы, поднимал их многозначительно вверх, то есть производил действия способствующие усилению умственной деятельности и которые, к слову сказать, ни черта ей, абсолютно, не способствуют. Наконец, с надеждой посмотрел на девушку и неуверенно сказал:

— Нейтикерт?

Блондинка ещё раз кинула головой, затем тут же покачала ей и посерьёзнев, что, кстати, в сочетании с легкими конопушками и курносеньким носиком, очень ей шло, сказала:

— Дорогой мой, ты меня пугаешь, какая еще там Нейтикерт и саркофаг с гробницей? Это ты о чем?

— Ну-у-у, я не знаю, а я что, уже ваш «дорогой»?

«Когда же это я так надругаться-то успел над этой феей? Какая она всё-таки такая славненькая, такая, этакая девушка-Аленушка».

Фея-блондинка взяла руку вестника и, прижав к сердцу, а если быть точным, то к своей груди, очень объемистой (да, славянка, какой разговор! Такое вы. я!), с тревогой произнесла:

— Ты, что ничего совсем ничего не помнишь, дорогой?

— Да-а, я тут, это… — помычав, «дорогой», и, наконец, решился. — Простите, леди, за такой вопрос нескромный, но не в обиду вам….как бы сказать-то поприличней…..а вы-то, собственно КТО? А? — и с большим интересом посмотрел на натуральную блондинку.

Красавица поджала губы и обличающее сказала:

— Так, мне все ясно, опять ты с Нутерхопером напился и шатался по притонам, одно мне непонятно: что там такое есть, что нельзя здесь найти, во всем том, что видишь ты перед собою?

Вопрос был действительно на удивленье трудный и «дорогому» вдруг и в самом деле стало почти-что стыдно, хотя и неизвестно почему.

— А-а-а, простите, девушка, за откровенность, ну даже и не знаю, как бы мне сказать… ну как бы вот помягче…

— Ну-ну, смелее дорогой. — блондиночка, чуть кивая головкой, даже склонилась к нему для облегчения понимания и глядя доверчивым топазовым взором.

— Хорошо, вот вы, кто вы такая есть, ну, скажем так — по отношению ко мне?

Девушка внимательно посмотрела на мужчину, глаза ее неожиданно потеплели и, очаровательно улыбнувшись, и выпрямившись, словно от облегченья ситуации, она сказала нежным голосом:

— А по отношению ко мне, мой козлик резвый, я тебе сейчас доходчиво все объясню. Так вот, — если ты, янтарь мой драгоценный, и дальше будешь так напиваться со своим дружком, то это, все еще одно. А вот если, не приведи, конечно же, бог Ра, я узнаю, что ты еще с ним и по шлюхам шлялся, то я, — блондинка добавила ласки во взгляде и совершила невозможное увеличив нежность в голосе закончила нежно-нежно, — так вот, я ему всю харю расцарапаю вот этими ногтями, а этого богатства у меня столько, что и на твою долю достанется изрядно. Я все понятно объяснила, мой милый и невыразимо нежный котик? — девушка очень мило улыбнулась.

— Но, простите, это совсем не объясняет кто вы и кто я по отноше…

Девушка, не переставая ангельски улыбаться, неожиданно залепила звонкую оплеуху.

— А теперь… теперь понял, скотская скотина?

Сладкая идиллия на этом закончилась и блондинка, сверкнув топазовыми глазами, диким леопардом кинулась на скотину-дорогого, уронив где-то по дороге ангельскую улыбку, вцепилась в него и затрясла с такой яростью, будто хотела стряхнуть с него несколько плодов.

— Понял, мерзавец! — заверещала она как разъяренный павиан — я тебе покажу чужих сучек, понос дохлой гиены! (Ничего себе!) Я тебе сейчас яйца поотрываю на хрен!

Эту не шуточную угрозу светловолосая пантера, видимо, тут же решила привести в исполнение, правда, для начала вцепившись в волосы.

Ух, ты! Мать твою! Он, шипя от боли, ухватил ее за руки, и вся эта конструкция из двух тел свалилась на кровать, извиваясь, яростно суча ногами и сбивая постельное белье в живописный рельеф. Блондинка не переставая, верещала.

— Сволочь блудливая! Я еще узнаю кто это такая Нейтикерт! Что это еще за блядь такая! Я ей, суке драной, между ног огурец пупырчатый засуну, с чесноком вместе! Я ей, твари подколодной, покажу как с чужими мужьями блядовать! Кошка, блядь, драная!

Уяснив из последней фразы, что он, оказывается, женатый человек, человек несколько растерялся, но ситуация не позволяла провести достаточный анализ известия, неожиданная супруга трепала его, как обезьяна свиток папируса из будущей александрийской библиотеки. Прокатившись несколько раз по супружескому ложу туда-обратно, чета молодоженов свалилась на пол, и семейная сцена продолжилась там.

— Ты от меня, первой красавицы, блудить еще будешь, жираф безмозглый! — надрывалась первая красавица, а это по-видимому, было недалеко от истины. — Я тебя, голь перекатную, голым оставлю, забыл что все здесь мое — усадьба моя, барка наша, тоже моя и ладья моя и паланкин наш — он тоже мой! И ты со всеми потрохами, пока их Кебехсенуф не вынул, мой! Ты у меня с голой жопой по всей Черной Земле побежишь, как бывало раньше, шакал бесхвостый.

Вслед за известием о скоропостижной женитьбе, на человека вдруг свалилось сказочное богатство, но, однако, тут, же возникла и угроза потери его. Как-то многовато оказалось событий за малый временной промежуток. Прямо калейдоскоп сногсшибательных новостей. Все это несколько мешало ему сосредоточиться на противостоянии визжащей… э-э… жене что ли? Однако, в процессе выяснения отношений, одежда постепенно покидала их, в частности, у молодой платье на груди распахнулось, все вылезло наружу и этого оказалось так много, что он удивился не менее, чем известию о своем семейном положении и возникшем из ничего богатстве.

— Ты эту дрянь трахал там в гробнице? Ну, говори, трахал эту суку! Святотатствовал на саркофаге сучий потрох! Тебе, что вот этих сисек мало? (а их и в самом деле было очень много) Ты, понимаешь, похотливая ты обезьяна, что мне только свиснуть и вся страна ляжет у моих ног? Ты что мне обещал, когда женился? Вспомни кто ты и кто я! У нас в Черной Земле, что принцессы, как навозные лепешки, разбросаны повсюду, что как ногою ступишь раз, так сразу и ступней в говно?

О, боги! Еще и принцесса! Ну, вот только этого как раз не хватало! А он уже примерялся дать ей хорошего леща. Пожалуй, что не стоит, от принцессы уж очень уж много будет визгу, которого и так не мало. Поэтому, в настоящем конфликте он выбрал тактику выжидания, справедливо полагая, что бесконечно это продолжаться не может и супруга (?), в конце концов, когда-нибудь, да устанет.

Произошло это, правда, намного позже, чем он ожидал, блондинка оказалась очень выносливой, видимо по причине хорошей экологии в окружающей среде. И закончилось это несколько иначе, чем он предполагал.

Просто одна форма отношений начала плавно и незаметно перетекать в другую. Светловолосая красотка продолжала трепать и стискивать себя не помнящего, но движения приобрели несколько иной настрой, он даже не смог уловить границу перехода. Девушка вдруг стала плотнее прижиматься телом, дышать не отрывисто, а размеренно и глубоко, пальцы ее в его волосах раскрылись и перестали дергать и рвать, а просто сжимались и разжимались и бедра вдруг начали еле заметно двигаться взад и вперед. Блондинка, в этот момент находившаяся сверху, перестала терзать его, мечтательно запрокинула очаровательную головку вверх, полуоткрыла ротик, подвигала резко и отрывисто попкой, прижалась посильнее низом живота, издала еле слышный «ах», с длинным выдохом, поднесла мизинец с длинным ногтем к глазу и, водя им, вокруг сказала, опять нежным, низким, страстным и протяжным голосом:

— Ну как, мой пупсик, освежилась твоя память?

— Да, понемногу начинает возвращаться, я кое-что уже припоминаю. — не стал отрицать вестник, хотя, честно говоря, ну ни хрена не помнил.

Острый ноготь впился в кожу рядом с глазом.

— Ах, какая жалость, что только кое-что и понемногу, а нельзя ль слегка убыстрить? А то ведь будешь на весь мир теперь смотреть одним лишь глазом, да и то — зачем тебе всё видеть, если не все помнишь. Ну! Вспоминай быстрей! — последняя фраза была произнесена низким грудным голосом.

— Вспомнил, вспомнил, вспомнил! Нет, ну я очень хорошо всё вспомнил! Все прекрасно вспомнил! — еще бы он, б…ь, не вспомнил! А еще бы ты, мать твою, не вспомнил! Да я сам бы все абсолютно вспомнил, хоть не имею к этому ну совершенно никакого отношенья.

— И, кто я такая, по отношению к тебе, сомнений больше нет?

— Ну, ни малейших, и дураку понятно, что жена. Кто же ещё такое учудит? Только ты, моя родная!

— И, мой, маленький, котик-мау, больше не забудет?

— Ну что ты дорогая, век помнить буду.

— Ну, так обними свою прекрасную коровку дорогую, обними свою любимую Исиду, о, мой возрождающийся Осирис.

(В то давнее время, слово «корова» не было оскорблением для женщины, ибо богини Исида и еще более древняя Хатхор (богиня золотой любви) имели своим символом корову и возглас — ну ты, блин, и та еще корова! — соответствовал — нежная, любимая и дорогая!).

Незлопамятная принцесса приникла к любимому мужу, благо и так лежала на нем, небесной синевы глаза оказались очень близко, но тут же в сознании возникли еще одни — полные густой черноты.

— Что ты сказал, мой лопоухий зайчик? — нежно спросила принцесса, тершаяся носом о нос супруга.

(Сие движение равнозначно нашему поцелую, то есть не нашему, а древнегреческому, ибо именно греки открыли для нас поцелуй, и не просто поцелуй, он существовал и ранее, а именно, поцелуй в губы).

— Молчал как рыба дорогая. — ответил он на всякий случай крепко обнимая жену (да, чёрт с ней!) за плечи и стискивая ей руки.

— Вот, вот, так и делай дальше. — посоветовала суженная, не вполне, правда было ясно к чему относился совет, к фразе о молчании или к объятиям и несмотря на занятые руки слегка впустила супругу в спину ногти. — дорогой, пора заняться нам делами, не все же обниматься, давай-ка наведем порядок мы в хозяйстве.

На звук медной погремушки тут же явились три служанки, две занялись одеванием господ, а третья уборкой причудливо раскиданной кровати.

Супруг, которого не одевали уже давно, да пожалуй, с незапамятных времен счастливого детства, кои напрочь отсутствовали в его памяти, чувствовал себя страшно неудобно, поднимал неуклюже руки и все пытался сам что-нибудь завязать, надеть и накрутить. Принцесса искоса, но очень внимательно следила за его движениями и мысль ущипнуть за бочек, или шлепнуть служанку по попке, у него исчезла почти, что и не возникнув. Одевшись, супруги чинно спустились на первый этаж, нежно держа друг друга за руки. Весь люд, там находившийся тут же уткнулся головами в пол, издав лбами барабанную дробь.

Супруги уселись в два кресла и самый первый из лежащих, и самый толстый, приподнялся и полусогнутый осторожно приблизился к хозяевам. Человек с некоторой тревогой размышлял о том, как он будет отдавать распоряжения и еще кое о чем. В частности, его очень беспокоил один насущный вопрос, требующий срочного ответа.

Жену-то его как зовут?

Кто подсказал бы? Ну, че, никто не знает? Граждане? А? Первая проблема отпала сама собой. Выслушав доклад управляющего, хозяйка дома больше не дала никому сказать ни слова, и очень быстро привела дела в порядок следующим образом: не вставая с кресла, отхлестала по щекам морды управляющего из собственных ручек, тот стоял, смирно согнувшись в пояснице, и вытянув вперед, для удобства госпожи, жирную харю и только жмурился, как кот, которого тычут мордой в обгаженные хозяйские тапки. Причем, принцесса хлестала управляющего правой рукой, а левую ладонь держала на руке супруга и, слегка поглаживала, а ласковая, черт возьми, у него женушка-то.

Затем, приказала дать палок всем старостам и выпороть с полсотни крестьян. Далее последовало еще десятка полтора распоряжений, отданных голосом богини Исиды, сошедшей с небес. И очень этим фактом недовольной. Где-то между шестым и седьмым указанием, она повернулась к главе семейства и голосом маленькой девочки, выпрашивающей бантик, сказала:

— Дорогой, ты не забыл, что обещал сегодня покататься со мной на лодке?

— А может, дорогая, сходить мне лучше на охоту? — предложил супруг, стремясь выиграть время на осмысление ситуации.

— Конечно, дорогой мой, конечно, это лучше, — чтоб вечером вернуться пьяным и без дичи. Давай-ка все же лучше будет лодка и плаванье по всяким рукавам, а также и протокам священного отца нашего Хапи.

Ближе к концу хозяйственных хлопот принесли папирус и передали хозяйке прямо в руки. Принцесса, прочитав, улыбнулась и, глядя сияющими глазами на главу семейства, сказала, с неподдельной радостью в голосе:

— О, дорогой, какая радость — в твоей гробнице все уже готово: и роспись, и рельефы, Ты очень рад любимый?

— О, рад это не то слово, я сейчас от счастья запылаю, а впрочем, я как-то не очень-то туда и тороплюсь.

— Вот и прекрасно, сейчас мы прямо и поедем. Ты там распоряжайся насчет лодки, а я пойду, переоденусь и попудрю носик.

Усадьба молодоженов стояла в живописном окружении пальм, недалеко от реки, уже сильно обмелевшей, и к воде тянулся длинный настил, у конца которого и в самом деле стояла упомянутая в недавней беседе барка, в окружении лодок разных размеров. Дворовая челядь усиленно кланялась господину, вышедшему во двор со словами:

— Здорово, мужики. — а увидев что вокруг не только мужчины добавил. — Привет девчата.

Осмотрев флотилию, он раздраженно сплюнул, что-то пробормотал, затем что-то прикинул и приказал двум полусогнутым, шедшим за ним по пятам, позвать плотника. Долго ему объяснял, размахивая руками в воздухе, а затем, рисуя на песке, затем кликнул управляющего, тот прискакал тяжелым галопом, тряся щеками, и господин принялся втолковывать ему, тот быстро кивал головой и пучил глаза и раскрыл рот, ставши похожим на удивленного бегемота. Втолковывать пришлось долго и пришлось бы еще дольше, если бы господин не треснул, подвернувшейся палкой, по голове и того и другого. После такого аргумента, египтяне перестали вздевать руки к небу, ссылаться на предков и взывать к богам, и принялись за работу, а вот работать, стервецы, умели как никто, и это не заняло очень много времени.

Как раз дорогая принцесса успела напудрить свой курносый носик, по поводу чего странник и не беспокоился, ибо знал, что время уделяемое женщиной своей внешности прямо пропорционально этой самой внешности. Сие явление называется парадоксом красоты. Чем эффектней и безукоризненней внешность, тем более тратится времени на ее улучшение.

Паланкин с хозяйкой появился в тот момент, когда все было закончено. Сооружение поднесли по качающемуся помосту прямо к причалу, где выстроились участники научно-технического прогресса, со смиренным отчаянием ожидавшие от хозяйки оплеух, палок и плетей в зависимости от социального статуса. Откинулась занавеска и, свесив ноги, прекрасная половина своего супруга с любопытством уставилась на лодку, с высокой мачтой и двумя треугольными парусами. Выглядела супруга великолепно: брови, подчерненные сурьмой, доведены до висков, глаза подведенные и снизу и сверху двумя линиями до самых ушей, отчего яркие топазовые глаза стали еще синее и ярче, прекрасно очерченный рот с ярко накрашенными губами, волосы заколотые с одной стороны зеленым нефритовым гребнем, демонстрировали маленькое ушко, а с другой стороны падали свободно, на левом запястье сиял серебряный браслет на котором сидел нефритовый же черный скарабей, держащий в лапках золотой шарик, на левом же мизинце перстень с крупным красно-белым сардониксом, платье, дорогая, надела белое, редко прошитое золотой нитью, отчего по нему, иногда пробегала золотая искорка, на ножках сияли золоченые сандалии, и завершала прогулочный ансамбль, сошедшего с небес ангела, хвостатая плетка, которую ангелочек, не без изящества, держал в точеных пальчиках.

— Дорого-ой, — пропела она, — а что это ты сделал с нашей лодкой? Как же теперь мы поплывем?

— Мы не поплывем, мы почти что полетим, дорогая моя лань.

Дорогая лань изящно подала руку и позволила вынуть себя из носилок и поместить в лодку. Слышимый выдох облегчения пронесся над священным Хапи.

— Всем работавшим — пива — приказал господин управляющему и добавил вполголоса. — Кстати, и я б не отказался, ну-ка сообрази-ка что-нибудь по-быстрому.

— Дорогой.

Вот ведь зараза!

— Дорогой, ты разве не возьмешь свой лук?

— Возьму, конечно, ну, в самом деле, куда же мне без лука!

— А копье? Копье-то, наверно, ведь тоже пригодиться.

— А без копья вообще я как без рук.

— Ну, так возьми, они в моих носилках, мой пушистый, ласковый и нежный мау.

Нет, офигеешь от здешних женщин — идет на прогулку и берет копье и лук для мужа — так приблизительно подумал супруг, вытаскивая из носилок оружие и втихаря приложившись к вовремя принесенному пиву, подмигнув при этом плотнику и управляющему, а так же и всем остальным рабочим. Может заодно уж, и спросить, как зовут хозяйку? Нет, неудобно как-то. Да как же мне узнать-то твое имя, моя сладенькая пичужка. Хотя сладенькая ли, я и этого ещё совсем не знаю.

— О, сладкий, мой Осирис, ты чем это там занят? Такое впечатление, что кто-то пьет там пиво большими очень уж глотками. Давай быстрее, мне не терпится узнать, как все это поплывет.

Сладенькая, хотя ещё-то и не пробовал, расположилась ближе к носу на узорчатом покрывале, вытянув длинные стройные ноги и оперевшись на локоть. Супруг спрыгнул на корму, упруго покачнув лодку, оттолкнулся веслом и поднял паруса. Лодка сильно накренилась, поймав парусами северо-восточный ветер, принцесса взвизгнула, чуть не свалившись за борт от неожиданности, и раскрыла алый ротик, из которого уже высовывались: облезлый павиан, дохлый шакал, смердящий бегемот и многие и многие другие, но смогла произнести только: «А…х…», как дух у нее захватило и даже «х» осталось во рту. Лодка понеслась со скоростью еще не виданной от сотворенья мира. Принцесса посмотрела на буруны, поднимаемые носом судна, затем внимательно взглянула на дорогого и сумма наблюдений выразилась в неожиданном броске на своего мужа, от которого они, теперь уже оба, чуть не свалились за борт и в восторженном визге:

— Дорогой, какой ты у меня, оказывается, мудрый!

— Вот это мне совсем не трудно, моя песчаная лисичка.

Лисичка (песчаная?) расположилась с милой непосредственностью у него на груди, основательно заслонив фарватер соломенной копной волос, и произнесла загадочную фразу:

— Люби меня, мой дорогой, и весь мир ляжет нам с тобой под мои золотые сандалии.

— Я вообще-то босиком люблю ходить. Очень полезно для здоровья.

— Ну, это я исправлю.

Течение в реке было тихое и спокойное, лодка почти летела по воде как взлетающий лебедь, оставляя за собой два буруна и завихрения за кормой. С западного берега приближалась громада пирамиды, почти до середины высоты облицованной черным камнем, а далее, до самого золотого навершья, белым моккамским известняком.

— Взгляни, мой дорогой, — почему-то шепотом сказала принцесса, — на высоту Джедефра, это не самая высокая из пирамид, но в, то, же время, она выше всех. Ты понял, о чем я говорю?

— Думаю, что понял.

— Вот и славно, что мы друг друга понимаем с полуслова, я думаю, что сами боги заключили наш союз. Нас ждут великие дела, только ты об этом до сих пор еще не знаешь.

Да у кого же узнать-то твое имя, моя богатая, красивая и умная жена, и где этот брак заключился, даже без формального вопроса о согласии сторон. И ещё узнать бы, откуда ты взялась, так неожиданно и бурно, будто гроза в пустыне. Не принимать же, действительно, как данность, что я женился на этой прекрасной стерве, когда из всей супружеской жизни в наличии только вот этот день, а точнее — только утро.

Тем временем лодка, невзирая на нелегкие размышления кормчего, в короткий срок преодолела реку и уткнулась носом в заиленный песок, усеянный подгнивающими водорослями. Лодку принцессы ожидала толпа рабочих, будто мукой обсыпанных белой каменной крошкой и носилки. Супруг, не освоивший ещё аристократические привычки, взял супругу на руки и понес к носилкам, почти по колено, утопая в прибрежной грязи.

— Фи, дорогой мой, что за босяцкие манеры, ходить ногами, да еще своими, по прибрежной грязи! А для чего тогда нам слуги и для чего рабы?

— Ну, это просто от высоких чувств-с к моей супруге.

— Охотно верю, но теперь уже в мои носилки ты со мной не сядешь.

Он, конечно, вымыл ноги, но в носилки не сел, а пошел рядом, с ощущением, что он уже шел так рядом с египетской девушкой, но только сидящей на осле, а не в паланкине. Но все это было в какой-то другой жизни и то, что происходило сейчас, тоже не факт, что происходит с ним. А где оно, то настоящее, он несколько растерялся и определить не мог. Может все ему приснилось? Была очень реальная жена, невесть откуда свалившаяся ему на голову, но очень уж реальная, особенно, если судить по лексикону и оплеухам. Вот это — та еще стервоза!

Жена! Хм! Ну-ну. И главное без имени. Где ж умудрился он этакую дрянь найти? И постоянно сбивает с мысли, работает на алогизмах и не дает опреде…

— А о чём задумался мой ослик? — из-за занавески высунулась ножка в сандалии и потыкала задумчивого супруга в бок. — Чего это он там копытцами своими машет и смотрит в одну точку, будто на торбу с ячменем? А? Дорогой? Ну, вот мы и пришли, нет, ты только посмотри какая прелесть, эта самая твоя гробница!

Вот непонятно — она издевается, или что?

А гробница и вправду была прелесть, прямо древнеегипетский ампир. Явно к проекту приложила руку женщина и, он обернулся на паланкин, ясно какая, мужик столько цацек и финтифлюшек на фасаде вряд ли бы по навешал. Она, вот та самая, уже стояла рядом и держала его за руку.

— Идем же дорогой. — потянула он его внутрь.

— А что мне уже пора ложиться? — спросил он, спускаясь по ступенькам в темноту и размышляя о том, что нечто похожее уже было.

Уже вроде он сходил по ступенькам в мир теней. И что-то ужасное там произошло.

— Ха-ха-ха! Какой, мой лопоухий ослик, остроумный. Вот, посмотри, какая красота, видишь — мы и в Стране Заката будем вместе.

Стены гробницы, как водится, были расписаны сценами из его земной жизни, с соответствующими пояснениями о берущей за душу праведности оной. Женушка взяла у одного из рабочих факел и, улыбаясь домашней улыбкой, водила пальчиком по изображениям и иероглифам. Странник, читавший вместе с ней, вдруг тоже улыбнулся, обнял жену за талию и сказал весело и с облегчением:

— А неплохой он парень, судя по всему, этот самый господин Джедсегер со своей госпожой Имтес, смотри-ка ты: не грабил и не убивал, не отнимал и даже никого не обездолил. Мне нравится, хороший парень! А женушка так просто прелесть!

Великий боже, вот это фокус! Неужто, это та самая Имтес? — это уже он так подумал. — Но та должна быть много старше. Нет, не должна! Вот это-то и объясняет все и рога у престарелого владыки и наказание с лишением не только пирамиды, а и вообще какой-либо гробницы. Но послушайте, ту Имтес, должны были наказать более жестоко. Быстрее всего смертью — за измену — смерть! А эта вот перед ним стоит и читает надписи на своей гробнице. И на его гробнице. Имтес на стене крепко держала своего настенного супруга за руку, стоя впереди него и величаво смотрела вдаль, но и искоса посматривала со стены, синим глазом на странника живого.

— Вот видишь, милый, я тебя и там не оставляю и не оставлю. — сказала, наконец-то, определенная жена.

Поднимаясь вслед за ней по крутой лестнице, он с новым интересом рассматривал находящуюся прямо перед его лицом попку и длинные стройные ноги жены, кстати, все это двигалось таким образам переливаясь, справа, налево, и, сверху, вниз, что было понятно — хозяйка этого всего прекрасно знает, куда там сзади смотрят. Как же узнать — та это Имтес или не та. Не спрашивать же у нее. Хо-хо! Вот было б визгу!

Кстати, а может и не за адюльтер, а просто, за милый и покладистый характер осерчал и на хрен выкинул ее владыка? Нет, ну, в самом деле — такой ангелочек и без всяких измен достанет кого угодно. Лично он владыку Пеопи очень понимает. Такое сокровище, да на склоне лет! Да, с супругой явно повезло и даже сильно подфартило. Что ж это за девки тут у них в Египте! Неудивительно, что в случае войны, такие вот не сидели дома, в крепостях, а таскались с войском, так мало этого — они еще и в драку лезли, курицы такие — все еще думал он, перемещая длинноногое сокровище из носилок в лодку.

Сокровище доверчиво обнимало его за шею и не отводило сияющего взгляда, не подозревая о черных мыслях в голове супруга, хотя… черт ее знает! Губки-то, крашенные, вон как кривит.

Однако следовало угостить жену обещанным катанием на лодке. Когда ж это он успел пообещать? Впрочем, против прогулки он и сам не возражает, кроме того, чего уж скрывать, прогулка с такой эффектной дамой очень приятна, на нее даже просто посмотреть, уже есть удовольствие немалое, а даже и большое… Правда, желательно бы, для полной гармонии засунуть ей в рот что-нибудь, кляп имеется в виду, и связать бы за спиною руки.

После первой эйфории по поводу расшифровки исторической личности свалившейся на голову супруги, он вдруг сообразил, что узнал и собственное имя — Джедсегер. И какие-то смутные ассоциации и оно у него вызывало. Звучит на удивление глупо, — но он его уже где-то слышал. Джедсегер — говорящий молча. Где же это они встречались? Впрочем, сосредоточимся на романтической прогулке с таинственной супругой.