Книга времени перемен

Василий Пимкин, 2021

– о том, как жить с тем, что лгут все и верить нельзя никому, и прежде всего себе; – о том, что всё, что мы знаем, состоит прежде всего из сильно упрощённых объяснений, уже давно не работающих верно; – о том, что ждёт тех, кто не соблазнился нехитрой привлекательностью веры и поиском смысла своей жизни там, где его нет и быть не может, и теперь занят то переосмыслением всей своей жизни, то борьбой с экзистенциальной депрессией, и что теперь со всем этим делать; – о навыках, необходимых для выживания и устойчивости в самых непредсказуемых, агрессивных и токсичных средах; – о парадоксах человеческой жизни и цивилизации и путях их деятельного преодоления.

Музей автоматики

Здесь я оказался самым обычным путём. Отошёл в сторонку от своей экскурсии, чтобы ответить на важный звонок. Почему-то, чем важнее звонок, тем хуже тебя слышит собеседник и тем громче, чётче, быстрее и избыточнее нужно отвечать. Потом под сдержанное шиканье отбежал ещё подальше от пары-тройки других экскурсий, густо пошедших в этот пока ещё не жаркий ясный день начала лета. Смотрители, навидавшиеся таких затруднений, привычно махнули в сторону выхода на лестницу, где мы с моим телефонным собеседником впервые почувствовали себя спокойнее. Нужно было всего лишь немного спуститься по ступенькам, чтобы удалиться от рабочих, которые где-то сверху то ли варили, то ли резали, то ли ковали что-то железное, ни на секунду не прекращая совещаться, перекрикивая друг друга и свой инструмент. К счастью, к тому моменту мой собеседник перешёл в режим монолога, и мы вскоре пришли к уверенности, что верно поняли друг друга, и закончили разговор.

Машинально толкнув дверь с вывеской «Музей автоматики», я оказался в небольшом фойе со схемами, сувенирами и стойкой администратора. Из-за стойки вышел пожилой мужчина и с полуулыбкой — дежурной, но невозможной без искреннего доброго расположения, сказал: «Добрый день. Вы, я вижу, интересуетесь автоматикой. Начало осмотра здесь». Дальше последовал привычный смотрительский жест, виденный мною совсем недавно, правда, в более неторопливой и даже церемониальной версии. Для начала я осмотрел своего собеседника. Густая, но ещё не полная седина, спокойный внимательный взгляд сквозь толстые стёкла круглых очков, недорогие и не новые, но очень аккуратные пиджачная пара и туфли. «Эталонный научный сотрудник музея, живая иллюстрация к этой статье в энциклопедии», — мелькнуло в сознании, торопливо и тщательно начавшем снова разбираться в текущей ситуации. «Он вряд ли сможет сообщить что-то об экскурсии несколькими этажами выше», — продолжило сознание, и я таки начал осмотр. Тем более я действительно интересуюсь автоматикой.

Залы, посвящённые древним подъёмно-транспортным механизмам, водопроводам и средневековым мошенническим шахматным «автоматам», выглядели почти одинаково. Три стены посвящены схемам и чертежам, выполненным в простейших стандартах, назвать которые техническими так же неуместно, как и наивными. Да, они очень просты, — растекалось мудростями сознание, — но называть их наивными неверно, они отвечают наилучшим знаниям тех времён. Сознанию определённо нравилось снова понимать, что происходит вокруг. На четвёртую стену в каждом из этих залов проецировалась трёхмерная визуализация предполагаемой работы этих устройств. Другого места им в современном мире уже не найдётся.

Когда я дошёл до зала ткацких станков эпохи Промышленной революции, выполненного в той же манере схем и трёхмерного мультика, такой формат начал меня утомлять. Неужели и с тех, уже совсем недавних по историческим меркам времён, не осталось ничего для именно музейной экспозиции? Древние нелепые схемы и трёхмерные реконструкции в наше время уже принято смотреть онлайн, не сходя с места. Что это за музей такой? — начало возбуждаться сознание.

— Это действительно Музей автоматики, как вы совершенно верно прочитали ранее, — пустился в объяснения внезапно объявившийся рядом эталонный научный сотрудник, — Вижу, вы готовы продолжить осмотр в более реалистичных залах. Схемы и проекции необходимы, чтобы вы могли верно сориентироваться в экспозиции. Дальше всё абсолютно реально и, как вы понимаете, требует прежде всего осторожности. Сами понимаете, автоматика, много движущихся частей, не стой под грузом и стрелой, не стой где попало — ещё раз попадёт, и вся остальная необходимая техника безопасности.

Голос образцового сотрудника едва заметно дрогнул на дежурной шутке, но я оценил стремление разрядить обстановку. Подыгрываю ему:

— Мне нужно где-то расписаться?

— В смысле?

— За технику безопасности.

— А! Нет. Вижу, вы верно восприняли предупреждение.

— Как вы это видите?

— Вы сейчас со мной шутите вместо того, чтобы в ужасе бежать не разбирая дороги.

— И многие посетители от вас убегают в ужасе?

— Всякое бывало. Наш музей предоставляет действительно уникальный опыт. Не отвлекаю, однако. Аккуратнее, пожалуйста, с движущимися частями, их здесь много.

За разговором мы с ним прошли в следующий зал, и передо мной те же самые первые станки Промышленной революции ритмично и ловко стали появляться «во плоти»: из заготовок появлялись детали, детали собирались в узлы, узлы собирались в машины. Обработка, шлифовка, сборка, соосность, зазоры, допуски, зубцы, резьбы, передаточные и разные другие соединения. Узлы собирались в агрегаты, станки объединялись в производственные линии и конвейеры, пневматика сопровождала гидравлику, почти мгновенно раскручивались до немыслимых оборотов в секунду гироскопы в навигационных системах самолётов и ракет, запускались их двигатели на жидком и твёрдом топливе.

Всё это я наблюдал живьём и воочию, сборка и запуск механизмов неотрывно следовали за моим восприятием, замедляясь и углубляясь или ускоряясь и обобщаясь по необходимости. Я увлёкся и весь обратился во внимание, жадно вбирающее всё происходящее вокруг в собственном удобном ритме, и остановился лишь в игре «Удифферентуй атомную подводную лодку», дойдя до самой большой. Там сначала было всё просто, затем сложнее, но интуитивно понятно, а в конце концов отсеков, с весом каждого из которых я раньше так легко справлялся, стало так много и переплелись они так сложно, что реакция лодки на мои идеально выверенные, как мне казалось, действия, стала окончательно непостижимой средствами моего разума.

— Понять это невозможно, можно только запомнить. Вам не нужно выводить таблицы подводной и надводной непотопляемости для проекта 941, они есть в нашей экспозиции, если желаете ознакомиться, — донёсся до меня голос смотрителя, и в сознании возникла схема на пару десятков квадратных метров. Я по инерции погрузился в данные наиболее неочевидных отсеков, но быстро осёкся.

— Не желаю, спасибо.

Я сел и закрыл лицо руками. Феерия механизмов, процессов и схем неохотно рассеялась. Я почувствовал, что ужасно устал, и что ещё хуже — снова совсем ничего не понимаю в происходящем вокруг меня. Что неожиданно и очень обидно после того, как секунды назад я чувствовал себя властелином сложнейших механизмов. Что это вообще было? Как это вообще возможно? А сама экспозиция, умеющая так показывать механизмы, из чего построена? Могу я посмотреть так же её детали, узлы и агрегаты? Есть её чертежи в экспозиции? — забилось испуганной птицей сознание в тесной клетке логического тупика.

— Базовые реакции — усталость и любопытство. Вы хорошо идёте. Возможно, вам удастся утолить любопытство позже. Посмотреть внутреннее устройство экспозиции вы, если и сможете, то не очень скоро. Точно не сейчас. Нет, чертежей нет. Но важно сейчас совсем не это, — участие смотрителя начало меня бесить.

— Да вы что? И в самом деле? И то верно! Да кто вы вообще такой? — усталый взрыв моего возмущения вышел очень коротким. «Курт», — молча прочитал я крупные буквы на бейджике смотрителя под шапкой более мелких «Я здесь, чтобы помочь» или как-то так.

— Для всех этих ваших вопросов обязательно найдётся подходящее время. Сейчас приглашаю вас в следующий зал, он должен помочь сосредоточиться на действительно важном, — спокойно продолжил Курт после вежливой паузы.

Вывеска на двери в следующий зал гласила: «Зачем вы здесь?» Проталкивая её вперёд, я почувствовал — не увидел в удобном собственном ритме, — как где-то неподалёку в водонапорный бак поднялось и опрокинулось несколько наполненных с горкой вёдер.

— Автоматика! — беспомощно вякнуло сознание, — кибернетика!

Следующий зал был заполнен ярким белым светом, который не ослеплял, но различить стены от пола и потолка не давал. Только бледно-зелёный круг на полу с ярко-красной кнопкой в центре вяло намекал на пока ещё возможное продолжение истории.

— Назовите интересующее вас существующее место и время из настоящего или прошлого, и нажмите кнопку, чтобы там оказаться, — перебил моё беспокойство Курт и встал внутри круга, оставив кнопку между нами.

— Миядзима, веранда кафе «Ленте», настоящее, закат! — неожиданно для себя провозгласил я и топнул по кнопке. Кнопка исчезла, а моё сознание, судорожно растягивая мгновения, устремилось за включённым ею механизмом. Происходящее никак не связывалось не только с деталями, но даже со сколько-нибудь знакомыми агрегатами. Да и принцип работы не напоминал мне ничего даже отдалённо. Механизм просто расширялся, каждой долей своего объёма производя его расширение. Каждая затронутая расширением доля внешнего объёма стремилась сразу же влиться в механизм и производимое им его расширение, мерно наращивающее безумную скорость. Когда оно закончилось, я подумал, что, наверное, где-то с обратной стороны планеты можно было бы найти место, где грани расширения встретились, закончив её сборку. Можно было бы, если бы течение этого процесса имело смысл где-то, кроме моего сознания. А оно понимало, что в реальности, сколь бы неуместным ни казалось сейчас это слово, всё это произошло мгновенно.

Мы действительно были на веранде кафе на Миядзиме с прекрасным видом. По заботливо украшенному берегу гуляли туристы, преимущественно японцы, и олени, которые ничего не знают о том, что туристам нельзя их кормить. В тихо плещущейся воде залива стояли знаменитые ворота-тори, на другом берегу угадывались аккуратные очертания пригородов Хиросимы. Клонящееся к горизонту солнце разбавляло блаженной прохладой уходящую духоту дня. Закат — это действительно очень красиво. Курт сел за столик, стоявший примерно там, где только что была кнопка, мне ничего не оставалось, кроме как сесть рядом.

Едва я успел перевести дух, к нам подошла официантка, чтобы принять заказ.

— Вы не вегетарианец, возьмите карри из курицы с грибами, не пожалеете. Здесь прекрасный чизкейк, попробуйте обязательно. — доверительно объявил Курт.

— Я помню, спасибо! — огрызнулся я. В меню я ткнул пальцем в карри, чизкейк и лимонное пиво, он — только в пиво и чизкейк.

— Не помните. Вы были здесь неподалёку и только хотели сюда зайти, но нашлись какие-то другие дела. И закат вы здесь не видели, потому что торопились уехать.

— И верно, — обессиленно выдохнул я. Информированность Курта меня уже не удивляла, но пока ещё очень досаждала. — Так что же такое это «здесь», где я «зачем»? Музей автоматики? Миядзима? Или какое-то ещё издевательство? — снова ринулся в атаку я. — И почему кнопка на полу?

Тоненькая трещинка в моём голосе возвестила, что атака безвременно захлебнулась.

— Это удобное вам место, где вы можете спокойно выслушать мои необходимые объяснения. Всё, что вы могли увидеть сами, вы уже увидели, дальше без меня никак. Продолжим осмотр со мной уже в качестве экскурсовода.

— Экспоната, — попытался съязвить я.

— Я могу и так. Обсудим это позже. Да, это по-прежнему Музей автоматики. И да, это самая настоящая Миядзима на самой настоящей планете Земля. Никакого издевательства. Если вы сейчас выйдете из кафе, пройдёте по берегу до пристани, доедете на пароме до станции, затем по железной дороге до аэропорта, вы сможете вернуться в свой город.

— Доехать до музея на такси от аэропорта, спуститься по лестнице и попасть в Музей автоматики? И снова встретить вас, а заодно и самого себя?

— Нет, здесь, увы, ваш «самый обычный путь» невозможен. Вся эта планета полностью настоящая, во всяком случае, даже если бы вы остались тут навсегда, вы никогда бы не смогли найти не только ни одного свидетельства обратного, но даже намёка на это. Это самый совершенный автомат из доступных самым совершенным слоям вашего восприятия. Это точная модель вашего мира. В масштабе один к одному. Кстати, тот расширяющийся цилиндр из кнопки, за которым вы проследили, как думаете, больше расширялся вверх или вниз?

Моя попытка вспомнить обрушилась стремительно, обнаружив полное отсутствие какой-либо опоры.

— Не трудитесь. Вверх. Луна тоже была собрана, вы не обратили внимания.

— И Солнце?

— Нет. Простите, я обещал объяснять, вместо это путаю вас вопросами, как будто того, как вы сами себя ими путаете, недостаточно. Теперь по порядку: кнопка на полу — для тех, кто добирается до неё на четвереньках или ползком, а ещё потому что кроме пола в этом зале всё равно больше ничего нет. Чтобы встретить себя, не обязательно ехать так долго и далеко.

Напротив меня сидел… я.

— Ясно, спасибо! Верните, пожалуйста, Курта обратно, я как раз уже почти вспомнил его… вашу… фамилию!

Я почти прослезился, прочитав на бейджике эталонного научного сотрудника «Курт Фридрих Гёдель».

— Нет, я не против встретиться с самим собой, но слушать объяснения от самого себя как-то… неудобно, что ли, — после длинного выдоха продолжил я.

— Отвлекает? Мешает сосредоточиться?

— Немного. Порядком, — я искренне смутился.

— Меня особенно радует то, что вы не развиваете в вашей небрежной манере тему ползающих посетителей.

— Да я уже понял, что заведение у вас то ещё.

Тем временем мне принесли карри и пиво, а Курту — чизкейк и пиво.

— Ешьте карри. Наслаждайтесь. Я всё-таки хочу успеть рассказать хоть что-то, пока у вас рот занят. Ваши, прямо скажем, скромные представления об удобстве видятся мне хорошим знаком. — наконец начал Курт в качестве экскурсовода. — Обычно посетители, пресытившись тем, что их забавляет, испытывают смесь опустошённости, запредельной скуки и такого же запредельного страха.

На мгновение я снова пережил собственные недавние впечатления, едва не подавившись. Разве можно перебивать человека, особенно с набитым ртом? Но я не мог не встрять: «Видовое кафе среди мирового культурного наследия. Чем плохо? Куда ещё пригласить внезапного коллегу для необходимых объяснений?»

— Все они тут же понимают, что могут оказаться в наилучшем возможном для себя месте, — продолжал мой экскурсовод, ничего не заметив. Или просто не подав вида. — И здесь начинается самое интересное. Это лучшее возможное место обязательно должно существовать в известном посетителю мире и достигнутом посетителем времени. Этот автомат работает только с памятью посетителей, а не с воображением. Здесь обычно начинаются разные неловкости, которые заканчиваются, впрочем, довольно быстро и однообразно: местом, изобильным девушками и выпивкой. Вы не представляете, сколько сотен поколений посетителей прошли здесь без какой-либо озабоченности закуской, в полной уверенности, что за ней достаточно протянуть руку. — Он запил кусочек чизкейка глоточком пива. — То, что почти весь алкоголь, который производит человечество за всё время своего существования, никуда не годится, и все стремятся сюда, чтобы хотя бы здесь вдоволь напиться тем немногим хорошим, это, безусловно, интересно. Вы уже и так поняли, что сейчас находитесь, насколько это возможно, близко к тому, что принято называть раем.

Я ел карри. Смотритель нагнетал. Гуляли туристы и олени, любуясь красивым закатом. Залив плескался, берег неспешно остывал. Насколько это возможно близко. Да и ладно. И хорошо.

— Впрочем, довольно о посетителях. Вы, весьма вероятно, захотите оставить отзыв о вашем визите, этих знаний о посетителях, пожалуй, достаточно, чтобы вас поняли. Пора вернуться в Музей автоматики к его главному экспонату. Вам уже ясно, что это не я, хотя многие другие с вами бы в этом не согласились. Я тоже автомат, и в Музее автоматики могу выступать в качестве экспоната, но посетители стали хотя бы изредка воспринимать нас как Музей автоматики не очень давно. У посетителей «Величайшего Храма Силы» или «Сияющего Зиккурата Влияния» или ещё какой-нибудь, простите, «Жалкой Нарциссической Дребедени», очень определённые предпочтения. Попав сюда, почти все не изучают экспозицию, а только и думают, как они будут выглядеть среди современников со своим отзывом о нас. Как считаете, почему многие посетители предпочитают видеть меня пожилым упитанным мужчиной с седой бородой? На Земле носителей такого образа не особенно любят. — Он ловко принял известный облик и озорно подмигнул.

— Хоть Автомат и не работает с моим воображением, с ним у меня всё в порядке. А вот этими демонстрациями вы мешаете мне есть, — после вынужденной паузы процедил я.

— Простите. Не могу не воспользоваться возможностью привлечь более пристальное внимание к экспозиции. Вы здесь всё же больше из-за неё, нежели чем из-за себя или меня. Когда мудрец показывает на Луну, дурак смотрит на палец, — в уголках губ Курта залегли горькие морщинки.

Итак, наконец, об Автомате. Он отвечает воображению только своего Творца. Автомат этот выполнен не из знакомой вам и остальным посетителям материи, а из особенной, высоко очищенной, отвечающей только одному Ему. Из этой материи и Его внимания весь этот мир создаётся точно, полно и мгновенно. Но это отладочная версия, самая полная, но всё равно отладочная. Я потратил тысячелетия на объяснения посетителям, почему этот мир, хоть и до мельчайшей частицы похож на известный им, совсем не он. И даже сейчас я не могу быть уверенным, что вы поняли меня верно. Когда Он создавал и настраивал Автомат, Он описывал во всех деталях и мелочах то, что встретят многие жители этого мира, подобные Ему единому, как они это увидят и поймут, что потом сделают, какими вопросами зададутся, какие решения в каком порядке станут пробовать. Десятки защитных слоёв, сотни важнейших параметров, миллиарды только корневых вариаций, квадриллионы проб, ошибок и новых версий — всё это во времени, никогда не существовавшем для вас и в котором ни вас, ни ваших самых далёких предков не было и не могло быть. Вы не представляете, что здесь было, когда из очередной версии сюда пришёл первый человек и спросил, как ему назвать этих животных и растений. Это означало, что устойчивая степень подобия Ему достигнута, и то, что работает с Единой материей, сработает и со знакомой вам грубой. Дальнейший путь творчества уже был проработан, и когда первый настоящий «самый обычный» человек в мире грубой материи нашёл вход на него и сделал первый шаг, это означало, что и все остальные его найдут и смогут прийти каждый к своему пониманию, что означает подобие Ему. Бесчисленные возможности сбиваться с пути и находить его снова не дадут потеряться. Творец создал способ передать своей работе самую свою суть.

Это было Его испытанием, его экзаменационным, если хотите, проектом. Это «Как мне назвать этих животных и растений?» стало для него освобождением, открытием новых возможностей. Он не мог оставить этот проект неоконченным. Это только в вашем мире он всемогущ, да и то только после того, как закончил его настройку, здесь же он обязан подчиняться правилам. Но с тех пор он смог меньше учиться и рыскать по… Музеям… автоматики… других творцов и советоваться с ними и их посетителями, больше учить и исследовать, показывать — с гордостью! — наших посетителей. Да, ваша обратная связь бесконечно важна для нас. Вы подобны этому Творцу и поэтому можете работать в Его Автомате, не требуя Его присутствия. В этом, собственно, и смысл Автоматики.

Мы у стойки администратора. Сувениры, открытки, календари, выход прямо. Надо обязательно прийти сюда с детьми.

— Дети вашего тела скоро придут сюда сами посмотреть музей. Дети вашего духа, возможно, придут сюда в качестве творцов, — неслось мне вслед из тающего присутствия смотрителя, и мысленные вопросы мешались в мутную кашу с ответами. — Между собой общаются только творцы. Чтобы постигать Вселенную, вам нужно сначала понять Его… Все бесчисленные творцы — фрагменты автоматов тех, кому уже не нужно появляться даже здесь…

Хотя я выслушивал объяснения не от самого себя, ему всё равно удалось меня достать, задавая самому себе мои вопросы. Какое, однако, изощрённое коварство. Однако отзыв оставить надо. Первым и последним, что я набрал сегодня, было: «Музей автоматики. Здесь я оказался самым обычным путём».