То ли горько, то ли сладко

Василий Мищенко-Боровской

Сборник стихов – итог размышлений человека с непростой, интересной судьбой о жизни, счастье, любви. О наболевшем в дне сегодняшнем и дне вчерашнем. Переживания о прошлом, настоящем, будущем страны, проблемах людей автор зачастую пытается скрыть за иронией, шуткой, юмором. Отсюда вера в то, что не всё в нашей жизни так уж трагично, а «счастье не в том, что много, счастье – когда достаточно» и, конечно, любовь всегда права.

ВСЁ У НАС, КАК ВСЕГДА. Гражданская лирика

Гражданская лирика — жанр, в котором автор стремится передать свои переживания, рассуждения и мысли о происходящих в стране и мире событиях, о волнующих людей проблемах. В этих стихах можно увидеть изъяны и пороки, присущие обществу, людям, государству. А, следовательно — их патриотичность и гражданскую позицию автора.

Яблочный спас 1991-го

Все дальше от нас, сегодняшних, события августа 1991-го. Далеко неоднозначны и туманны оценки историками, да и нами, непосредственными участниками той политической трагикомедии. Родилось и выросло новое поколение, смутно представляющее, что стоит за словами путч, ГКЧП, КПСС, СССР… Ушли в небытие многие политики, руками которых « творились» перестройка и развал страны. Но с каким бы знаком не стояли в Истории те события, помнить о них нужно. И извлекать уроки.

В августе запах мяты и Яблочный Спас,

Вот и Господнее Преображение,

Скоро картошку копать про запас,

А в державе бардак и брожение.

На столе давно остыли чай и омлет,

Из припасов последних Танькиных,

По телеку на всех каналах балет,

А на улицах скрежет траков танковых.

Вокруг Белого дома гудит толпа,

От воззваний ельцинских зажигается,

Кто-то скажет, что толпа слепа,

Ну а правда после, потом, узнается.

А пока баррикады из хлама разного,

В ночь с девятнадцатого на двадцатое

Штурма уже ждут и атаки газовой

Интеллигенты бородатые с пацанятами.

Я звоню из будки телефоновой,

Чтоб проститься с женой моей Танькою,

С кошкой Дашкой, соседкой Сафоновой

И, конечно, с сынишкой Санькою.

На Садовом из КАМАЗов глухой затор,

Рядком бутылки с «коктейлем Молотова»,

И ошалевший солдатик передергивает затвор,

Ночь предсмертными хрипами вспорота.

А затем, наутро, вся страна узнает,

Что под колесами армейского БТ-эра

Вместе с жизнями трех парней не станет

Государства могучего ЭС-ЭС-ЭС-ЭР-а.

И теперь, по прошествии многих лет,

Всматриваюсь в тот август слегка опечаленно,

У Истории все пытаюсь найти ответ:

Кто же могильщик страны моей сваленной?

О невеликой октябрьской революции 1993-го

4 октября 1993-го. Полдень. С Краснопресненской набережной танки лупят зажигательными болванками по Белому дому. На Кутузовском мосту разбитый троллейбус. Новый Арбат и близлежащие переулки запружены военной техникой и солдатами. Я стою в толпе зевак у здания бывшего СЭВа и наблюдаю, как одна из болванок ложится прямехонько в окно моего кабинета и появляются первые язычки пламени. С крыш неутомимо постреливают снайперы. Вот справа и слева от меня падают ничком почти одновременно парнишка лет двенадцати и мужик в пенсне.

Развитие сюжета противостояния Кремля и парламента происходило на моих глазах в буквальном смысле, поскольку трудился тогда в злосчастном Верховном Совете. И, чего греха таить, не был сторонником его руководителей. БН олицетворял в то время во многих умах стремления и надежды на перемены. Поэтому после знаменитого Указа 1400 наша группа покинула Белый дом и включилась в формирование нового парламента — Федерального Собрания. Что происходило потом, всем хорошо известно. На первых выборах победил В.Ф.Жириновский. Грабительская приватизация, танки с московских улиц вскоре докатились до Грозного, БН клялся «лечь на рельсы», подшофе дирижировал немецким оркестром, да так умело, что в собственной стране случился дефолт.

Когда-то в прошлом, еще на II съезде РСДРП, знаменитый марксист Г.В.Плеханов, походя, сформулировал тезисы поведения революционной власти по отношению к парламенту. В зависимости от его лояльности. Старику не повезло: он увидел собственными глазами разгон Учредительного Собрания, разгул революционной шпаны. И повезло одновременно, поскольку не увидел того, что произойдет в России потом. Но умирая, пришел к заключению, что революция опошлена, а Ленин, к сожалению, не арестован. Только какое дело до этого миллионам жертв революционной целесообразности, в число которых попали убиенные в октябре 93-го? И те двое, погибшие рядом со мной у Белого дома.

Вот и годовщина Октябрьской Революции,

Но в девяносто третьем в столице опять буза.

Смогут ли там понять нас, в далекой Турции,

Боремся почему же мы то против, то за.

На Тверской, Краснопресненской и у Кремля

Толпы разных гражданских вокруг костров,

Тупо затаилась уставшая от побоищ земля,

Ждут давно развязки Питер, Казань и Ростов.

Близится уже к концу штурм в Останкино,

Мёртвые тела собраны и рядком лежат,

Слёзы впереди еще горькие мамкины,

И проклятия тем, кто судьбою страны вершат.

Утром — Белый дом, окруженный танками.

Залпы прямой наводкой. Вот и в мое окно

Лупят вовсю зажигательными болванками,

Дедушка, видать, не трезвый, ему всё равно.

С крыш домов снайперы бьют очень прицельно,

Кто-то рядом со мной в асфальт уткнулся лицом,

Свитер в крови и на шее крестик нательный,

А на безымянном пальце сверкнуло кольцо.

К ночи сдался горящий оплот революции,

Вот и арестованные с поднятыми руками,

Дела там нет никакого, в далекой Турции,

Скольких развезут по моргам грузовиками.

Всё проходит. Стала историей эта кома.

И мне сейчас потому больнее вдвойне,

Что пацан, застреленный у Белого Дома,

Выучить не успел урок о гражданской войне.

Поэт в России больше, чем поэт?

Вопрос меня волнует много лет,

Ответить на него немало значит:

Поэт в России больше, чем поэт,

И если да, то будет ли иначе?

Насколько больше я уже давно

Понять пытаюсь, но выходит тщетно,

Наверное, Поэтам всё равно,

Прозрачно это или незаметно.

Перчаткою наотмашь по лицу,

Захлопнув прочно за собою дверцы —

Ну как простить обиду подлецу?

Дуэль. Барьер. И пуля прямо в сердце.

И нужно звать, и плакать, и жалеть,

Под залихватский перелив тальянки,

И не узнать, как песни эти петь

Потомки будут трезво и по пьянке.

Как это всё понять, что хорошо,

Совсем не хорошо, насквозь хреново,

Папашам ведь совсем не до стишков,

Ярмо на шею им одели снова.

Петлю на горло и свинец в висок,

Старуха, отбирая, косит чисто,

И превратив чужую жизнь в песок,

Последний вздох прервет рука чекиста.

В России почему-то всё не так,

Чего в нас больше: лжи, отваги, страха?

Царит его величество бардак,

В конце дороги с топорами плаха…

Поэт везде — сначала он поэт,

Творит не ради Нобелевских премий,

Чего в нем больше, а чего в нем нет,

Отмерят пусть другие. Ну, и ВРЕМЯ.

На кончину олигарха

Скажи товарищ, ведь недаром,

Земля российская в ударе

Традиции верна

Прихода ожидать мессии,

И помнит, помнит вся Россия,

Кого плодит она.

Ивана Грозного и Пугачева,

Кутузова и Годунова,

Петра и Ермака.

Кого взрастила в колыбели:

Скуратова, цареубийц, Емелю,

Ивана дурака.

Да, было время, были люди…

Молва их любит, больше судит,

Как, впрочем, и сейчас.

Вот, был один такой, прагматик,

Ученый, видный математик,

Он был один из нас.

Потом настало лихолетье,

Страну вдруг стеганули плетью,

Свихнулся стар и мал.

Тут ум логический сгодился,

И сам собою сколотился

Начальный капитал.

И как там все потом сложилось,

И сколько КЭШа наварилось,

Один про это знал

Семибанкирщины куратор,

Пройдоха, ушлый комбинатор,

Кремлевский кардинал.

И власть, почти как у монарха,

Но лишь дорос до олигарха,

Ударился в бега.

В конце — разбитое корыто.

Судьба злодейка, шито-крыто,

Наставила рога.

Он, будто, был лихой любовник,

Шпион и даже уголовник,

Считали так давно.

И сколько там чему не виться,

С петлей на шее очутиться

Придется все равно.

Знавали те не понаслышке.

Кто сталкивался с коротышкой,

Его бульдожий нрав.

Теперь же, перед странной тризной,

Бурчит Россия с укоризной:

«Бориска, ты — неправ….»

ДТП

Я по трассе жму почти под сто,

За верстой уносится верста,

И в сентябрьском воздухе густом

Благодать, покой и красота.

Вдруг, удар, как взрыв, и — темнота,

Над дорогой, будто, я завис,

Надо мною неба высота,

Лучик солнца устремился вниз.

И, как будто, кто-то мне сказал

Тихо так, почти не разобрать,

То ли ветер, то ли ангел пролетал,

Должен жить я, рано умирать.

Автогеном долго резали металл:

Извлекал меня из груды МЧС,

Доктор нашатырь под нос совал

И снимал уколом жуткий стресс.

А гаишник странно так смотрел,

И потом, не выдержав, сказал,

Мол, в рубахе ты родился, если цел.

Капитан, наверно, много повидал…

Ну, а тот, кто эту кашу заварил,

В лобовую, в бешеном прыжке,

Он почти совсем еще не жил,

На обочине лежал теперь в мешке.

Вдоль дорог веночки да кресты,

Будто говорит нам новый знак:

Здесь сейчас вот мы, а завтра — ты

Можешь жизнь закончить точно так.

От статистики не деться никуда:

Тридцать тысяч жизней каждый год…

Кажется, до Страшного Суда

Не дотянет грешный наш народ.

Страсти по Чепаю и не только

Анекдотов про Чепаева не счесть.

Мы травили их друг другу под портвейн

И считали — это круто, это — жесть,

Никаких не ожидая перемен.

Пацанам шестидесятых не понять

Ничего про те лихие времена,

Что такое убивать и умирать,

Что за мерзость та гражданская война.

Вижу я сейчас Чепаева портрет:

Он в атаку гонит конные полки,

А комдиву то всего лишь тридцать лет,

И в дивизии простые мужики.

Строил церкви, в бога верил, воевал.

Грудь за храбрость вся в медалях и крестах.

Правду, счастье да свободу он искал.

Не нашел её: не в тех искал местах.

Разодрали всю Россию пополам,

Сила каждая по-своему права,

Красно-белый ужас и бедлам,

Цвета мало стало. Только два.

Одинаково невыносимо жаль

Всех расстрелянных в подвалах губчека,

Также и других, кого сразила сталь

Шашки пьяного донского казака.

Революций, войн, репрессий череда,

Это будет всё, случится лишь потом:

За бедою вслед навалится беда,

Впереди еще — горящий Белый дом.

Эти призраки Афгана и Чечни

От Чепаева в немыслимой дали,

Всё, за что сейчас сражаются они,

Вдруг окажется банкротом, на мели.

Не смотрите на Чепая свысока.

Утекают наши годы, как вода.

Всё уносит, сносит времени река

Зачастую без остатка, без следа.

Мне хотелось бы сказать любимый тост

Не вернувшейся с фронтов моей страны,

Он понятен всем и очень-очень прост:

Жить всем долго и совсем не знать войны.

Губит не к одиннадцати туз…

Этапом из осиротевшей вдруг Твери

Отправился не во Владимирский централ,

Оставив метку на своей двери,

Он дал нам много, но и многое забрал.

Один из многих, кто успел-таки нам спеть

Немало песен о любви, судьбе и о разлуке,

Предвидя, хоть нелепую, но все же смерть,

Прокравшуюся в дверь открытую без стука.

Давно в законе ставшие и песни и стихи,

На полуслове прерван этот разговор,

А батюшка еще не отпустил ему грехи,

Расстрельная статья и скорый приговор.

За окнами стоит апрель, опять весна,

На сердце давит камнем тот же груз,

Пора уже, пора встряхнуться нам от сна,

Ведь губит все-таки нас не к одиннадцати туз.

На храмах золотые купола не те уже теперь,

Вчера сказал мне грустно закадычный друг,

И стал совсем другим старинный город Тверь.

В нем больше не поёт жиган наш Миша Круг…

Ты все та же, Россия…

Ко Дню народного единства по мотивам произведений о России А. Ахматовой, А. Белого, А. Блока, С. Есенина, М. Лермонтова, Ф. Тютчева, М. Цветаевой.

Лишь на самом на краю вдруг край увидеть

Долго падать вниз, карабкаться со дна,

Может каждый и любить и ненавидеть,

Но Россия ведь для всех для нас одна.

И каким еще аршином её мерить,

Очень хочется нам, наконец, понять,

Очень хочется в нее как прежде верить

И былую прежде вновь увидеть стать.

Пусть немытая, порочная, босая,

Вновь она страна рабов, страна господ,

Только сажень лишь в плечах ее косая,

Да все тот же снова страждущий народ.

Пахнет так же сладко яблоком и медом

По церквам, убогим хатам тот же Спас,

И все так же ярко звезды с небосвода

Смотрят пристально на неуемных нас.

Верю я, что невозможное возможно,

Ты такая же — в лесах, дымах, полях,

Снова видятся в дали твоей дорожной

Плат узорный, кабаки да тополя.

Ты — такая же, и все-таки — другая,

Роковая, но не сломлена судьбой,

Часто мы тебя, случается, ругаем,

Но и беды делим вместе мы с тобой.

Эх, ты гой еси, краса моя, Россия,

У Всевышнего сейчас я попросил,

Для себя ведь ничего и не просил я,

Не оставь ее и дай ей, Боже, сил…

О Майдане с болью в сердце

Украина, Украина,

Нэнька, рiдна Батькiвщiна!

Ты куда несешься лихо,

Киевская Русь?

От Батыя до Богдана,

От Бандеры до Майдана,

От окраины москальской

Ты куда летишь?

От Гудзона, Темзы, Рейна,

Не спросив аборигенов,

Ястребы за Днепр летают,

Гоголю назло.

Дежавю. Мы зря забыли

Исторические были:

Отчего попали в иго

На две сотни лет.

Быть хотела незалежной,

Но толкает дух мятежный

На Восток или на Запад?

Выбор за тобой.

До какого же предела,

В свете геопеределов,

Малой родины страданья

Будем мы терпеть?

Бродят, бродят по майданам

Средь Мыколов та Иванов

Призраки войны гражданской.

Упаси господь…

После майдана

По Майдану гуляет ветер,

Снегом сыплет на баррикады,

Ветер знает, он мне ответит,

Для чего и кому это надо.

Над Майданом гуляет ветер,

Разгоняет остатки дыма.

Я на карте вчера отметил:

Украина теперь — без Крыма.

Как болит голова с похмелья…

До кровей ну зачем было драться,

Пить чужое вот это зелье?

Хорошо бы не просыпаться…

Правда — горькая, как отрава,

Расползается кривда, как тесто,

Нынче право у тех, кто справа,

На майданах им мало места.

Затаилось тут лыхо по хатам,

У вышнэвых садах — тревога,

Поднимается брат на брата

Под пятой сапога «бандерлога».

Правду с болью сейчас глотаю,

Той, моей Украины не стало,

А надежда и вера все тают:

Ведь беда эта — лишь начало…

Ностальгия, ностальгия

Как-то раз в тиши вечерней

Вспомнился мне город Терни

После пития.

А затем всплыла деревня,

Мой мирок далекий, древний,

Из небытия.

Там, на старом на кладбище,

Уж теперь его не сыщешь,

Холмик маленький,

Где был дом — там пепелище,

Пес голодный рядом рыщет,

Тлеют валенки,

И валяются игрушки,

Кукла, соска, погремушка

На проталинке.

Здесь давно не пахнет стружкой,

Не судачат тут старушки

На завалинке.

Нет завалинок подавно,

Утекает время плавно

За околицей,

И народ гуляет славно,

В церкви же теперь о главном

Редко молится.

А в полях давно не сеют,

Будто, сеять не умеют,

Не понять.

На земле же тот жиреет,

Кто урвать везде умеет,

Не унять.

Здесь хозяин тот, кто в дамках,

Это он построил замки

В чистом во поле,

И не слышен голос мамкин,

Лишь осталась фотка в рамке,

Нет и тополя,

Пухом тропку он порошил

И ругался дядя Проша

После пьяночки,

На троих пропили гроши

И отбили все ладоши

Под тальяночку.

Не слыхать теперь тальянки

За деревней на Полянке,

Нет Поляночки.

Где Оксанка и Марьянка?

На дороге за Курьянкой

Две путаночки.

Помню дом с вишневым садом,

Поле, лес, да речку рядом

Чистую,

Тетку в праздничном наряде,

Как блюла она обряды

Истово.

Нет обрядов с тетей Полей,

А в груди щекочет, колет,

Торкает.

Что поделать? Вольным — воля,

Вот она деревни доля

Горькая.

Ах ты, поле Куликово…

Памяти всех убиенных в Одессе 2 мая 2014-го.

Поле, поле Куликово…

Юморные одесситы,

Мы — сегодня в роли новой:

В майский теплый день убиты.

Мы лежим в кровавых лужах,

Палачам здесь нашим праздник,

Ужас стынет, стынет в душах,

Отлетевших с места казни.

Скорбный список пополняем

Яра Бабьего, Хатыни,

Мы теперь уж не узнаем,

Что с Украйной станет ныне.

Помни нас, Одесса-мама,

Помни Киев, Лондон, Вена,

Нет конца у этой драмы,

Суд есть божий, есть геенна.

Нас уж нет. Не та Одесса.

С нами ей проститься можно.

В трауре по нам Пересыпь,

На «Привозе» так тревожно…

Веруем, за все воздастся,

За добро, злодейство тоже:

Кто — в чистилище, кто — в Святцы,

Помоги Украйне, Боже…

Поле, поле Куликово…

Юморные одесситы,

Сверху смотрим вниз сурово,

На гражданской мы убиты…

Война так близко

Приятель харьковский мой Вовка,

Он родом, кажется, с Донбасса,

На переменках грыз морковку

И верховодил всеми в классе.

Мы, в одинаковых ушанках,

Играли в детские войнушки,

Копали за селом землянки

И спали в них на раскладушках.

Казалось нам, послевоенным,

Уже не может быть больнее,

И хлеб давая немцам пленным,

Казалось нам, мы всех сильнее.

Но вышло как-то по-другому,

Страна распалась на осколки,

Был отчий дом, не стало дома,

Секунды-годы, все без толка.

За пять годков был дважды ранен

Приятель Вовка мой в Афгане,

А я на стройке века — БАМа

Как будто, срок мотал упрямо.

Война так близко, у границы,

И звуки тонут в канонаде,

Мольба и боль, и страх на лицах,

Вся Малороссия в осаде.

Одевший китель вновь афганский

Приятель харьковский мой Вовка,

Погиб недавно под Славянском,

Убит из снайперской винтовки.

А кто убил? Уже не важно,

Ходившие когда-то в школы

Петро, Сашко или Мыкола,

Игравшие в войну отважно.

Дымятся кровью и железом

Рассветы летние Донбасса,

Как будто бы ломоть отрезан

От лика плачущего Спаса…

Были, вроде, мы раньше братьями…

Мгновенный отчаянно-патриотический ответ на не совсем (точнее, совсем) не дружественный выпад «Россияне! Никогда мы не будем братьями…».

Никогда мы не будем братьями,

Ни по Родине, ни по матери,

Духа нет у вас быть свободными,

Нам не стать с вами даже сводными.

Вы себя окрестили старшими,

Нам быть младшими, да не вашими.

Вас так много, а жаль — безликие,

Вы — огромные, мы — великие…

А. Дмитрук

http://www.youtube.com/watch?v=loGm-Ur7YbM

Хотел бы уточнить, что мое сочинение ни в коей мере не относится ни к Украине, ни к ее народу, а лишь к той его ЧАСТИ, оболваненной лживой пропагандой, посулами западных «демократов», несущих свои «ценности» народам мира. Не знающей своей истории, корней, пропитанной ненавистью к России, ко всему русскому…

И по Родине и по матери

Были, вроде, мы раньше братьями,

А теперь вы — почти безродные,

Ни на что оказались не годные.

Вы в никчемности многоликие,

Никакие вы — не великие,

Просто жалкие злобные карлики,

У вас кролики там — начальники.

Никакие вы — не свободные,

А глаза у вас — просто голодные,

И теперь в вашей утлой вотчине

Пирожками «халявными» потчуют.

Правит вами заморская братия,

Вы бубните — у нас демократия.

А поля вон давно не полоты —

Руки держат коктейли Молотова,

Вам враги тут и там мерещатся,

А в европах над вами тешатся.

Вас корежит величия мания,

Право только у вас на восстание.

Отчего ж вы такие смелые?

Негры вас «защищают», не белые.

Под «защитой» вы прёте таранами.

Не опасными. Просто баранами.

Мы все из времени Высоцкого

В конце июля 1980 г. не стало Владимира Высоцкого. Москва, чистая, малолюдная, увлеченная Олимпиадой, этого почти и не заметила. Из публичных сообщений о смерти нашего великого современника запомнились два: «пойманная» на собственноручно перестроенный коротковолновый приемник информация Би-Би-Си, да скромное объявление над кассой «Таганки» «умер актер В. Высоцкий». Официальных сообщений так и не последовало. Для нас, прослушавших почти весь репертуар его песен, не единожды пересмотревших спектакли с его участием, встречавших актера на улицах Москвы, в ресторанах, в вестибюле театра или на редких концертах в узком кругу — он не был великим, особенным и недосягаемым. Скорее, наоборот, казался близким, своим в доску, слегка бесшабашным и не лишенным обычных человеческих пороков. Мы его любили, обожали, поэтому столь ранний уход стал трагедией, большой утратой. А страна жила своей жизнью: закончилась Олимпиада-80, не совсем полноценная, бойкотная в связи с вводом наших войск в Афганистан. Оттуда продолжали поступать цинковые гробы — «груз 200». В горьковскую ссылку за «инакомыслие» отправился академик А.Д.Сахаров. Мы все продолжали жить, учиться, делать карьеры и состояния, рушить страну. Мы, пережившие Высоцкого и то непростое, противоречивое, но такое близкое и дорогое время, умом, сердцем и кожей понимаем и чувствуем неразрывную связь всего происходящего сегодня с прошлым, ставшим нашей Историей. В которой совершенно особое место принадлежит ему — нашему Семёнычу, «не успевшему дожить и допеть», но такому понятному в простом и яростном человеческом порыве «хоть мгновение еще постоять на краю…»

Конец ознакомительного фрагмента.