«Опалённые войной». Вернись живой, книга первая

Ванда Михайловна Петрова, 2022

Цикл "Опаленные войной". "Вернись Живой", книга первая, проза, повествует о событиях, происходивших в Великую Отечественную войну. Все имена изменены и совпадения случайны. Книга «Вернись живой» лучшая проза на современном книжном рынке художественной литературы по содержанию и реалистичности описываемых событий. В книге автором дан стих для песни – сопровождения, выражающий глубинную трагедию человеческих страданий, пережитых народом страны Союза Советских Социалистических Республик, приемником которой является нынешняя Россия, за годы Великой Отечественной войны.Книга «Вернись живой» 100% кинематографична.

Стих «Мельница» для песни — сопровождения к повести «Вернись живой».

Жизнь, это — мельница, всё перемелется:

Горе, отчаянье, боль…

И снова лентой тропинка вдаль стелется,

Думы тоской не неволь…

Мельница… Мельница…

Мелется… Мелется…

Горе, отчаянье, боль…

Не вспоминай, что тобою потеряно,

Всё, что не сбылось, забудь…

И не гляди вслед прохожим растерянно,

Прошлых утрат не вернуть…

Мельница… Мельница…

Мелется… Мелется…

Прошлых утрат не вернуть…

Солнечно или на тучи день сменится —

Новый наступит рассвет…

Жизнь — жернова, между ними всё смелется,

Сколько бы ни было бед…

Мелется… Мелется…

Всё перемелется

Сколько бы ни было бед…

Жизнь, это — мельница…

Мельница… Мельница…

Всё перемелется…

Мелется… Мелется…

Сколько бы ни было бед…

Мельница… Мельница…

Мелется… Мелется…

Вернись живой.

Книга первая.

Глава 1.

Утра свет, рассвет…

И — семнадцать лет…

Достижимо — всё…

И преграды нет…

И ликует ум…

Ворох светлых дум…

И друзей, подруг

Милый сердцу, шум…

Вера в чистоту

Дружбы юных лет…

Но свою черту

Лунный чертит свет…

……………….

Шло лето 1940 года. Выпускники школы отпраздновали свой выпускной бал и весёлой нарядной гурьбой вышли встречать рассвет нового дня. Все девушки были очаровательно юные, но красивой, такой красивой, что «глаз не отвести», была одна, Мила Глухова. Иные выпускники уже решили, чем станут заниматься после школы, иные нет. Мила была из числа тех выпускниц, кто уже решил, что будет делать, и распланировал свою жизнь на много лет вперёд. Рядом с Милой шёл Андрей Плетнёв, это её судьба, как говорила сама девушка, не отрицал этого и юноша. Андрей был уже студент, закончивший эту же школу. Для Милы с Андреем всё их будущее было понятно и просто — учиться, работать и любить друг друга. А сегодня Андрей и Мила вместе встречали рассвет нового дня — новой жизни, ведь Мила теперь тоже закончила школу.

Одноклассники договорились, что окончание школы завтра всем классом отметят самостоятельной вечеринкой на загородной даче родителей озорной и изобретательной на всякие развлечения Софьи Раковой.

Мила и Софья были подругами с первого класса. Мама Милы работала бухгалтером, папа инженер-конструктор.

Мама Софьи нигде не работала, работал один отец, но этого вполне хватало на обеспеченную жизнь семьи. И Софья была избалована нарядами, карманными деньгами, летними поездками отдыха. И вот родители Софьи разрешили им устроить на даче самостоятельную вечеринку.

На вечеринку прибыл весь класс, все были рады провести вечер вместе, повеселиться, потанцевать.

Летний день был, как на заказ для загородной вечеринки. Погода стояла ясная, безветренная, тёплая, в ветвях, скрытые зеленью листвы, пробовали голоса соловьи. Множество цветов на дачных клумбах наполняли воздух естественными ароматами.

Праздничный раздвижной длинный стол стоял на открытой просторной веранде. На столе была не только черная икра и прочие деликатесы, и шампанское, но и коньяк, другие вина. По всему было видно, что родители Софьи не поскупились для дочери. Мальчишки особенно отметили внушительное количество бутылок со спиртным, как это «предки дали добро» на всё это? Ярко нарядная и весёлая Софья призналась, что не всё уделили «предки», у неё есть «свои накопления». Началась весёлая, полная смеха и шуток, вечеринка…

Мальчишки открывали бутылки с шампанским, девчонки весело смеялись, подставляли под открытые бутылки бокалы, все говорили разом свои тосты…

Стоял весёлый шум и гам. Постепенно стали определятся небольшие группки по интересам. Клим Луганский, солист класса, настраивал гитару, значит, у него есть новая песня. Шум стал стихать, все приготовились слушать, Клим не только хорошо играл, но и обладал красивым голосом. Настроив гитару, юноша окинул взглядом одноклассников, на секунду остановил свой взгляд на Миле, потупился и сказал:

— Живи. — тут же пояснил, что так он назвал свою новую песню. Все знали, что Клим с седьмого класса влюблён в Милу и понимающе заулыбались. Клим заиграл и запел, глядя поверх голов слушателей на догорающий за кронами деревьев закат, словно отсвет пожара…

Земля, прощай…

Прощай…

Прощай…

Теперь мой дом — комета…

Одна, планета, не скучай,

Не пропадай со света…

Не пропадай со света…

Рукой тебе я помашу

Из космоса родного… (Клим посмотрел в сторону Милы и сразу же отвёл глаза).

Прошу…

Прошу…

Прошу…

Прошу…

Скажи, хотя бы — слово…

(Поняв замысел певца, все дружно и весело стали петь с Климом последнюю строчку каждого куплета)…

Скажи, хотя бы слово…

(Клим благодарно кивнул и продолжал, наращивая эмоциональный оттенок)…

Ты станешь жить здесь без меня

В сиянье звонкой славы…

Прощай…

Прощай…

Прощай, Земля…

Кто — прав и кто — не правы…

Кто — прав и кто — не правы…

И там, в галактике, вдали,

Я как-нибудь забуду…

Тебя…

Тебя…

Тебя…

Тебя…

Но помнить Землю буду…

Но помнить Землю буду…

Живи…

Живи, Земля моя,

Не бойся «конца света»…

Вращайся вечно «ось» твоя,

От — лета и до — лета…

От — лета и до — лета…

Живи…

Живи…

Живи…

Земля…

Не бойся «конца света»…

(Вместе с солистом все весело вторили)…

Живи…

Живи…

Живи…

Земля…

Не бойся «конца света»…

Живи-и-и…

Лена Овечкина, влюблённая в Клима, захлопала в ладоши — спасибо, Клим!

— А теперь «буги-вуги»! — закричал первый «стиляга» в школе, Толя Величко, приглашая присоединиться всех…

Но громкий голос Софьи перекрыл весёлый шум приготовления к «буги-вуги».

— А можно и я спою на прощанье, — Софья подошла к Климу и взяла у него гитару. — Теперь, ведь, не известно, когда мы соберёмся все вместе, можно, я тоже спою… Романс… «Грешница»…

У Софьи был красивый голос, и она хорошо играла на гитаре, посещая какой-то «секретный» кружок».

— Спой, конечно, что ты такая вдруг не смелая стала, упрашиваешь, — засмеялись вокруг…

— Я спою, — голос Софьи дрогнул, она покашляла и тихо тронула пальцами струны…

Все приготовились слушать, голос девушки зазвучал тихо и печально…

Любимый мой, я б не смогла

С тобой рукой соприкоснуться,

Моя душа, моя мечта,

В кругу обид не приживутся…

(Голос Софьи звучал так трогательно в вечерних сиреневых сумерках, так печально, что все затихли, удивлённо глядя на неё, первую озорницу в классе, а она, погрустнев и лицом, продолжала петь)…

Но, не любя, скажи, как жить…

Я, может быть, всего не знаю…

Чем в этой жизни дорожить…

И, грешница, я повторяю…

Пусть обманусь и обману,

Поверив и поклявшись в — вечной,

И на минуту лишь одну

Упьюсь любовью быстротечной…

Пусть в каждом взгляде ждёт укор

И страсть позором увенчает,

Но убери, судьба, забор,

Что нас с — любовью разделяет…

Струны гитары уже не звучали тихо, а под пальцами Софьи гудели тревожно, грозно, словно предупреждая о чём-то кого-то. И сама Софья опустилась на колени и склонилась над гитарой…

Любить…

Любить…

Про всё забыть…

Любить, безудержно, без края…

Кто в силах сердце усмирить,

Что гибнет, гибель прославляя…

Любить…

Любить…

Про всё забыть…

Жизнь без любви — пустая шутка…

Любить…

Любить…

Про всё забыть…

Любить…

Пусть сердцу станет жутко…

Любить…

Любить…

Любить…

Любить…

И с добродетелью расстаться…

Любить…

Любить…

Любить…

Любить…

И над любовью посмеяться…

Любить…

Любить…

Любить…

Любить…

И царствует любовь, и льстит,

Обманчиво всем рай сулит…

Весь класс замер в смущении и восторге, а струны под пальцами Софьи рокотали, гудели всё глуше и глуше…

Уау оу оу оу ВУУУ…

ВУУУ… ВУУУ…

УУУ…

Смолкли зловещие звуки. Девушка, вскочив с пола и подняв над головой гитару, начала выплясывать «буги-вуги» под восхищённые крики и аплодисменты…

— Толя, где же ты! — своим прежним задорным звонким голосом звала Софья…

На изумлённые вопросы одноклассников — где и когда она научилась так «классно» играть на гитаре, Софья, не прекращая танца, прокричала:

— Вы ещё не знаете всех моих способностей, давайте танцевать…

Весь класс присоединился к весёлой пляске, смущение от песни Софьи быстро улетучилось.

Весело было и радостно одноклассникам в своём привычном коллективе, где все знали друг друга, класс был дружный, много было способных ребят, девчат, были медалисты, среди которых и Мила, окончившая школу круглой отличницей.

Но вот Валя Сенькина громогласно заявила, что отец «выпорет» её, если она в 24:00 не будет дома. Послышались одобрительные голоса, согласные, что пора расходиться по домам. Мила, не видя Андрея, и тоже согласная с Валей, что пора по домам, пошла на его поиски. Но Андрея нигде не было. Встретилась Софья и на вопрос Милы, не видела ли та Андрея, Софья на ходу ответила:

— А он уехал домой.

Мила недоумённо воскликнула вслед удаляющейся подруге:

— Как «уехал!?» Что случилось?

Девчонки и мальчишки парами, групками, шли к электричке…

Мила в нерешительности стояла и думала, что произошло, почему Андрей ушёл и даже не предупредил её, и ничего не придумала другого, как тоже ехать домой.

После вечеринки Андрей не приходил и не звонил. Мила позвонила сама, но трубку взяла бабушка Андрея и сказала, что его нет дома. Так закончился июнь и начался июль. Мила ничего не могла понять, звонила ещё несколько раз, но трубку всегда брала бабушка Андрея и говорила одну и ту же фразу «Андрюши нет дома…».

И вот позвонил сам Андрей и попросил Милу прийти в сквер, он там её ждёт. Мила поспешила в сквер. Андрей встретил её, сдержанно поздоровался и повёл на дальнюю скамейку. И там, в укромном месте, чертя веточкой по асфальту, Андрей сказал, что он должен жениться на Софье. Мила недоумённо смотрела на него и молчала. А он повторял и повторял, что так вышло, и теперь он должен жениться на Софье. Наконец Андрей поднял лицо и посмотрел на Милу виновато и отчаянно:

— Мила, я не знаю, я сам в шоке, как это случилось, там, на вечеринке, но теперь я должен жениться на ней, — Андрей глубоко вдохнул и вместе с выдохом выдавил из себя, — она ждёт ребёнка.

Глава 2.

Одноклассники, одноклассницы…

Круг весёлый подруг и друзей…

Одноклассники, одноклассницы…

Дружба детства и юности дней…

Много сложностей в нашей взрослости,

Много трудностей впереди…

И запас большой нужен бодрости,

Чтоб на всё это силы найти…

Одноклассники, одноклассницы…

Много надо нам в жизни понять…

Одноклассники, одноклассницы…

Как нам горько друг друга терять…

Мила вернулась домой, не в силах осмыслить то, что сказал ей Андрей. Невозможно было осознать это и признать реальностью. Перед Милой отчётливо, до мельчайших подробностей, память воспроизводила всю их дружбу с Андреем с первого дня, когда она увидала его в коридоре школы. Её поразило то, что этот мальчик шёл по коридору, как по безлюдной пустыне. Он ни с кем не здоровался. И с ним никто не здоровался. И он вот так, устремив взгляд вперёд, прошёл весь коридор и зашёл в класс.

Мила постояла немного, затем подошла к двери того класса, в который зашёл мальчик, приоткрыла дверь и заглянула в щелку… Мальчик сидел за первой партой и смотрел в окно. Прозвенел звонок. И начались уроки. Школа была рядом с домом, в котором жила Мила с родителями. После уроков Мила дождалась мальчика и пошла сзади него. Мальчик шёл, не оглядываясь. Так она, не замеченная им, пришла в парк. Мальчик сел на пустую скамейку и вынул из портфеля учебник, стал готовить устный урок, так решила Мила. Ей надо было возвращаться домой.

На другой день Мила уже ждала этого мальчика в коридоре, для этого и поторопилась в школу. Он зашёл и так же прошёл весь коридор до своего класса, словно шёл по пустынному месту. И опять Мила заглянула в щелочку двери, осторожно приоткрыв её. Мальчик, как и вчера, сидел одиноко за первой партой и смотрел в окно. Мила подождала, пока в класс зайдёт кто-нибудь и снова заглянула в приоткрытую дверь, но мальчик не повернул головы к вошедшему и ничего не говорил. Он всё так же смотрел в окно. И вошедший мальчик не заговорил с ним, оставил свой портфель в парте и вышел в коридор. Заходили другие мальчики, девочки, но этот мальчик продолжал неподвижно сидетьл за своей партой и неотрывно смотреть в окно.

Так шли дни, недели. Миле всё больше нравился этот мальчик. Порой ей казалось, что он готов расплакаться, но снова лицо мальчика становилось спокойным. И Мила решала, что про «расплакаться», это она придумала. И вот однажды Мила решилась идти опять за мальчиком после уроков. И пришла за ним опять в тот же парк. А потом пошли дожди. Мила увидала мальчика в дождевике и попросила, чтоб ей купили новый дождевик, который она сама выберет. Такие дождевики продавались в магазине. И Мила на другой день уже шла за мальчиком в таком же дождевике, как и на нём. Мила знала теперь, как зовут мальчика, но не решалась назвать его по имени. Мила совсем близко шла сзади мльчика. И в этот день они познакомились. Мила, робея, рассказала ему про эльфов, в существование которых она тогда верила. К её радости, мальчик не стал над ней смеяться, расспросил про эльфов, побеспокоился о ней, что она одна на дальней аллее парка. И с этого дня ей уже не надо было тайно идти за ним. В школе Мила первая стала здороваться с ним, и первая назвала его по имени, встретив на другой день в школьном коридоре и сказав ему:

— Здравствуй, Андрей.

Он остановился в замешательстве, а потом спросил, как звать её. Вот так они познакомились. Сначала Мила ждала Андрея в школьном коридоре, на переменах, после уроков.

Однажды Мила простудилась, у неё болело горло, и она несколько дней не ходила в школу. И какова была её радость, когда ещё на алле в школу её окликнул Андрей. Мила быстро обернулась и радостно воскликнула:

— О! Андрей! Здравствуй!

И в школьный коридор они зашли вместе. Андрей спросил, почему она не ходила в школу. Мила рассказала про свою ангину. И с этого дня они много времени проводили вместе. Андрей перезнакомился с родителями Милы на её дне рождения. А со своей бабушкой Андрей познакомил Милу на аллее, когда та шла с работы домой. Мила представляла её старенькой, в платочке под подбородок. Но бабушка Андрея оказалась красивой элегантной женщиной ещё не пенсионного возраста. Они втроём погуляли по парку, потом проводили Милу до её дома. Мила рассказала вечером о новом знакомстве своим родителям и те тоже порадовались такому знакомству. И решено было пригласить Андрея вместе с его бабушкой к ним на знаменитый мамин торт.

И теперь все праздники, и дни рождения, Андрей с Милой праздновали вместе. И родителям Милы, и бабушке Андрея нравилась дружба двух детей. Постепенно Мила узнала от Андрея, как погиб его папа, как умерла его мама. Андрей был отличником. И Мила тоже стала отличницей. И хотя Мила уже знала, что «эльфы» бывают только в сказках, но эта вера раннего детства в живых существующих эльфов была дорога для Милы, она связывала её с теми днями, когда Мила, маленькая девочка, первоклашка, поделилась своей мечтой — найти и увидеть эльфов, с ним, с Андреем.

Шли месяцы, годы, а их дружба не ослабевала. Даже в пионерский лагерь Мила просила родителей записать её в тот сезон, когда там был и Андрей. А потом они с Андреем побывали в Артеке. Училась Мила только на пятёрки, чтоб во всём быть рядом с Андреем. Андрей посещал несколько кружков, в том числе и музыкальный, о чём его попросила его бабушка, сказав, что в геологических экспедициях нелишне будет, если он сумеет красиво сыграть на музыкальном инструменте и умело спеть. И Мила ходила в те же кружки. Андрей рассказал ей про своего отца и про то, что и он решил стать геологом. И Мила решила стать геологом. Читала много литературы на эту тему, выискивала художественные книги о геологах, фильмы, песни. И вскоре и Миле геология стала родной и понятной.

И вот у Андрея выпускной вечер в школе. И Андрей пришёл к ним и попросил разрешения у её папы и мамы, чтоб Мила была с ним на его выпускном вечере. Вся школа уже привыкла к тому, что они всегда вместе, кроме уроков, Андрей учился тремя классами старше Милы.

Мила уже умела красиво танцевать, она посещала кружок бальных танцев. И весь вечер они кружились в вальсе, весело разговаривая и радостно улыбаясь друг другу.

А потом Андрей вплотную засел за подготовку к экзаменам. И первый экзаменатор у него была Мила. Она строго спрашивала по билетам, он серьёзно отвечал. Мила была счастлива тем, что в городе был такой вуз. Андрей, конечно же, поступил на выбранный с детства факультет, сдав все экзамены на пятёрки. При вузе была военная кафедра, и Андрею не надо было прерывать учёбу для прохождения службы в армии.

Закончилось лето и наступило первое сентября, Мила подошла к школе и тут она поняла, что её жизнь очень изменилась, в школе не будет Андрея. Они не встретятся у школы на аллее и не войдут в школьный коридор вместе. На перемене она не сможет поговорить или молча постоять рядом. И после уроков она пойдёт по аллее с Софьей или с другой девочкой из их класса, но не с Андреем. Мила радовалась, что Андрей теперь студент на его любимом факультете и в то же время грустно думала, что до выходного она не встретится с ним, ведь у него теперь лекции…

После уроков Мила грустно шла по аллее. И тут она услышала голос Андрея: «Мила, я задержался в лаборатории, потому припоздал…». Мила задохнулась от радости и молча, уткнулась лицом в грудь торопливо подошедшего к ней Андрея. Так они и стояли на аллее, Андрей обнял её плечи руками, а Мила всё сильней прижимала своё лицо к его груди. Счастливая Мила подняла своё лицо к Андрею и губы их впервые встретились в неловком первом поцелуе. И Андрей сказал, что он любит её, очень любит, и спросил, выйдет ли она за него замуж, когда ей исполнится восемнадцать лет. И Мила опять прижалась лицом к груди Андрея и счастливо закивала головой. Потом они ходили по аллеям. Мила из автомата позвонила домой и сказала, что придёт попозже, они с Андреем гуляют в парке. Домой Мила пришла такая счастливая, что этого невозможно было не заметить. А в первый же выходной день Андрей со своей бабушкой пришли к ним домой и Андрей сказал это всё её родителям и бабушам с дедушками, которые «совсем случайно» оказались в этот выходной все у них, «заглянули на чаёк с тортом», который всегда готовила сама мама Милы. Торт всегда был исключительно вкусный! Вот так произошла их с Андреем, как бы, помолвка. Отношения их мало в чём изменились, только вот теперь временами Мила прятала своё лицо на груди у Андрея. И заканчивалось это поцелуем, они робко и ликующе соприкасались губами. И теперь Милу не пугало то, что Андрея нет в школе, он был всегда с ней, всегда рядом, в её мыслях, в её мечтах, в её сердце. Теперь, где бы ни был Андрей, и где бы ни была Мила, у неё было ликующее радостное чувство, что они всегда вместе. Между ними установились равноправные светлые отношения. И теперь Андрею не надо было, оставив лекции или занятия в лаборатории, спешить к школе. Если Андрея не было на аллее после уроков, Мила могла прийти и подождать Андрея, когда он задерживался на лекциях или в лаборатории. Они всегда знали, кто, насколько и чем занят и отношения их были без огорчений и недоразумений. Летом Мила и Андрей любили загородные прогулки. Садились в электричку и выходили на любой приглянувшейся им в окно загородной станции. И там, как истинные дети первозданной природы, прятались друг от друга в заросли кустарника, в высокие травы, за стволы деревьев. Бегали друг за другом, весело смеясь и окликая друг друга. Если там была речка, они купались, загорали, тихо сидели у воды и наблюдали за маленькими рыбками, снующими деловито под прозрачной водой, любовались стрекозками и маленькими синими бабочками, летающими низко над крошечными заводями, слушали кузнечиков, наблюдая за их полётом…

И уже вечерней электричкой возвращались в город, счастливые от вместе проведённого дня на природе.

Посерьёзневшие и элегантные, ходили в театры, кинотеатры, на концерты. Ходили в своём городе и ездили в другие города в музеи и на выставки.

Родители Милы, и бабушка Андрея, не имели таких доходов, чтоб покупать вещи у спекулянтов, и Мила с Андреем всегда были одеты в советские вещи с советских полок советских универмагов. Но аккуратная, подобранная умело и по сезону одежда красиво смотрелась на них в любое время года.

Мила, как и Андрей, любила гулять под дождём. И они шли и шли по аллеям парка, слушая, как шуршат дождинки по зелёной листве летом, по яркой листве осенью, по их дождевикам. Мила и Андрей давно выросли из своих подростковых дождевиков. И теперь на них были другие, но такие же, прозрачные, удобные. И им было уютно шагать рядом под шуршащими по их дождевикам, листьям, капельками дождинок…

Андрей отлично катался на коньках. И Мила тоже с детства освоила коньки ещё в первых классах школы, попросив родителей записать её в специальный кружок. Так Мила освоила и лыжи. И с приходом зимы они с Андреем выходили на лыжню, посещали катки. Недорого, но всегда по погоде аккуратно одетые, они излучали такую чистую красоту и юность, что на них всюду засматривались окружающие, останавливая на их лицах восхищённые взгляды. Порой, кто-то из девушек или молодых женщин, не мог оторвать своего изумлённого взгляда от лица Андрея, от его всей фигуры. Так же было и в отношении Милы. Восхищённые, изумленные взгляды парней и мужчин встречали и сопровождали её всюду. Но это не беспокоило, ни Милу по отношению к Андрею, ни Андрея по отношению к Миле, так незыблемы, без всяких сомнений, были их чувства друг к другу. Но, не только красотой, хорошо воспитанная в своей семье, имея всегда перед глазами безупречный пример отца, матери, дедушек, бабушек, Мила своим поведением, своей тактичностью и скромностью, вызывала восхищение у женщин и мужчин старшего возраста. Такой же был и Андрей. И всюду их сопровождали восхищённые взгляды окружающих.

Им было так хорошо и уютно в жизни рядом друг с другом, были ли они вместе, или был каждый из них занят чем-то из своих дел.

И вот Андрей заканчивает третий курс вуза, а Мила — выпускница школы и у Милы последний школьный бал. Теперь Мила поступит в тот же вуз, где учится Андрей. И они, как в школе, всегда будут вместе. А в следующем году ей исполнится восемнадцать лет. И будет их свадьба. И они станут мужем и женой. И никогда не расстанутся, никогда. Это всё было с ней, в её сердце, вся их многолетняя дружба и светлая любовь.

И Мила не могла осознать того, что ей сказал Андрей. Это не умещалось в её голове, это было чем-то нереальным…

Светлое чувство любви к Андрею так в ней и жило, неприкосновенное, неизменное, нерушимое. И Мила, скрутившись внутри в тугую удушливую пружину, не понимала, как ей теперь быть…

Но Мила жила не одна, рядом с ней были любящие её люди: родители, дедушки, бабушки. И они не могли не заметить перемены в жизни своей дочери и внучки.

Андрей больше не появлялся у них. И Мила не спешила на встречу с ним. В семье этого не могли не заметить.

Разговор об Андрее завел отец за обеденным столом в выходной день, спросив Милу — что это Андрея давно не видно, где он. И Мила неожиданно для себя ответила:

— А он, папа, женился на Софье Раковой.

За столом повисло молчание, затем бабушка Поля упрекнула внучку:

— Совсем неуклюжая шутка, Мила, вы что, поссорились?!

Мила запоздало ужаснулась, что она наделала, сейчас начнутся расспросы, а она совсем не готова обсуждать это за общим столом, где сегодня и дедушка Павел и бабушка Поля. Мила почувствовала, что может расплакаться. Только теперь, сказав вслух об Андрее, Мила осознала, что произошло. Но ответить надо было. И Мила решила сказать прямо сейчас, чтоб никогда больше к этому разговору не возвращаться.

— Нет, бабушка, мы не ссорились, просто Андрей женился на Софье.

— Что за бред?! — возмутилась бабушка.

Отец внимательно посмотрел на дочь и сказал:

— Я категорически против, чтоб мы сейчас обсуждали эту тему. Мила сказала предельно ясно, Андрей женился на Софье. Нина, не пора ли нам приняться за твой знаменитый торт…

Больше дома никто не заводил разговора об Андрее.

Глава 3.

Одноклассники, одноклассницы,

Отзвенел для нас школьный звонок…

А для наших встреч нет в том разницы,

Нам друг друга известен порог…

Наши юноши, повзрослев за час,

В сорок первом под пули ушли…

Во всех сложностях помирили нас,

Все проблемы решить помогли…

Одноклассники, одноклассницы…

Нам понятными стали слова:

Одноклассники, одноклассницы,

Дружба детства в нас вечно жива…

Мила поступила в институт, но не в тот, где учился Андрей, а в другой. И ездила на лекции по другому маршруту. Нет, у Милы не было к Андрею ни злости, ни негодования, но она не понимала, как теперь ей встретиться с ним. По-другому, чем раньше, она не мыслила встреч, но что было приемлемо тогда, теперь стало невозможным, а по-новому она просто не могла. Пройти мимо Андрея, не заметив его? Или буркнуть на ходу — привет? Или — что? Мила и теперь с содроганием и болью в сердце вспоминала ту их встречу в парке, когда Андрей, отстраняясь от неё, пошел, молча, впереди. Молча сел на скамейку в дальней безлюдной аллее парка…

Больше таких встреч Мила просто не могла выдержать. Тогда она так и осталась сидеть на скамейке после того, как Андрей, ещё раз сказав ей «прости», встал и стал удаляться от неё по аллее, пока не скрылся за поворотом…

И пусть прошёл уже не один месяц, это ничего не меняло в её чувствах к нему. Всё её естество кричало: «Нет, нет, так не может, не должно, быть!». Андрей всё так же оставался для неё самым нужным, самым дорогим и любимым, несмотря ни на что.

Пришёл Новый год с новогодними ёлками, карнавалами, праздничной мишурой, начался 1941 год.

Ни с Андреем, ни с Софьей Мила не встречалась, но из разговоров с одноклассниками знала, что Андрей перевёлся на вечернее отделение и работает на заводе, что Софья родила дочку, назвали Викой.

В начале июня дедушка Павел с бабушкой Полей объявили, что они на всё лето едут на Чёрное море. Туда несколько лет назад переехали дедушка Василий и бабушка Надя. И вот они пригласили теперь уже пенсионеров, родственников приехать к ним на всё лето, позагорать на побережье Чёрного моря. Мила с родителями была у них, ей очень понравилось. Началась суматоха сборов, в ходе которых выяснилось, что бабушка Поля никак не может найти в универмагах «закрытый купальник» и ехать на море ей «не в чем». Дедушка Павел удивился — зачем на морском побережье «закрытый» купальник? Туда едут загорать, так зачем паковать себя в «закрытый»! Всем семейством убедили бабушку Полю, что ей вообще ни к чему «закрытый» купальник. После этого сборы продвинулись значительно.

19 июня сорок первого года дедушка Павел и бабушка Поля с чемоданами, сумками, сумочками, авоськами, сели в поезд и поехали на всё лето к Чёрному морю…

А 22 июня грянула ВОЙНА. Отец ушёл на фронт. От дедушки Павла и бабушки Поли пришла телеграмма, что они выезжают домой. Но следом пришла другая телеграмма, что дедушка Павел заболел и ехать не может, они пока остаются там. Через десять дней в сводках было сообщение, что гитлеровцы бомбят Анапу. Затем дошло письмо, в котором бабушка Поля писала, что разрушился угол дома, но они втроём сумели заделать пробоину, дедушка Павел пока не встаёт, самочувствие лучше, но в дорогу пока не собираются, придётся ещё задержаться в Анапе…

В августе к Миле пришла исхудавшая бледноликая Софья и сказала, что Андрей ушёл на фронт сразу же в июне, а теперь пришло извещение — пропал без вести. Софья была в чёрном платке и Мила запротестовала, сказав, что траур ни к чему, Андрей не погиб, а пропал без вести, он — жив. Софья пояснила, что траур не по мужу, а по отцу, он погиб в автомобильной катастрофе неделю назад. Мила знала, как Софья была привязана к отцу, и он очень любил свою единственную дочь. Растерявшись от таких известий, Мила перевела разговор, спросив про Вику:

— А малышку ты с кем оставила, с мамой?

Мила имела в виду маму Софьи. Софья отрицательно покачала головой и сказала с дрожью в голосе от сдерживаемых слёз:

— Она мне не мама.

Мила совсем растерялась:

— Как «не мама»? Что случилось, вы поссорились?

И Софья рассказала Миле, что, проводив Андрея на войну, она с Викой вернулась домой. При известии о гибели отца, жену вызвали на опознание, а Софья, оставшись дома одна, зная код к сейфу отца, она подсмотрела, как отец открывал, открыла сейф и стала читать лежащие там бумаги. Её давно настораживали некоторые недомолвки между отцом и его женой, которую она, даже считая свой матерью, не любила и интуитивно чувствовала ответную нелюбовь. Подозрения её подтвердились, до двух лет Софья вообще была в детском доме. Теперь она поняла — откуда к ней приходят странные воспоминания, эти воспоминания связаны с пребыванием в детском доме. По тем бумагам, что Софья нашла в сейфе отца, её матерью является другая женщина, которая и сдала её в детский дом. Из бумаг в сейфе получалось, что отец долго разыскивал их, а отыскав в детском доме дочь, забрал. И вот тогда появилась Лима, став его женой и матерью Софьи.

Для Милы рассказ её школьной подруги был так ужасен, жалость к подруге притушила все обиды на неё. Софья рассказала, что Лиме (по-иному она теперь не называла жену отца) она ничего не говорит о своём открытии, но общаться с ней теперь ещё тягостнее, Софья «кожей» чувствует нелюбовь Лимы к ней и так же к Вике. Почему отец и родна мать Софьи расстались, она не выяснила, но по данным в найденных бумагах Софья поняла одно, что отец очень любил и возможно так и не разлюбил ту женщину. Перестав всхлипывать, будто она наконец-то выплакалась, Софья продолжала рассказ, усмехаясь как бы над собой же:

— Теперь я понимаю, почему отец мог подолгу смотреть на меня, он отыскивал во мне черты той любимой женщины. Я предполагаю, что у неё был кудрявый волос, потому что отец без просьб с моей стороны накупил мне всевозможных плоек, щипцов, бигуди, и очень был доволен, когда я ходила кудрявая. По тем недомолвкам и не любви Лимы ко мне, теперь я уверенна, что Лима знала о любви моего отца к той женщине. Я не понимаю, что заставило и заставляло Лиму выйти замуж за моего отца и жить с нами. И притом, она была очень заботливой, в этом я и теперь не могу её упрекнуть. Между моим отцом и Лимой есть какая-то тайна, но по тем бумагам, что в сейфе, я отгадки не нашла. — закончила свой рассказ Софья и при прощании с Милой попросила её «наведываться» к ним с Викой. И с той встречи между ними установились ровные отношения, никто из них прошлое, связанное с Андреем и Милой, не вспоминал. Андрей так и был в списках без вести пропавших.

Мила перевелась на заочное отделение и теперь работала на фабрике. Сначала было трудно работать в цеху. Но Мила с упорством, присущим ей во всём, осваивала свою профессию и добилась, что стала работать не хуже тех, у кого уже был многолетний стаж. И вскоре она стала одной из лучших работниц цеха. Ей стали поручать сложные технологии, а затем перевели на новые станки. Её фотографию поместили на почётную доску фабрики. На фабрике работали все женщины. И директор фабрики, и начальники цехов, все были — женщины. Единственный мужчина на всю фабрику, был хромоногий Викентий Пронин. Тихий и малоразговорчивый молодой мужчина. Выросший в детском доме. Но и он в середине осени ушёл на фронт добровольцем, санитаром в полевой госпиталь. И прислал письмо на фабрику. Получив от него письмо, на фабрике собрали посылку с тёплыми вещами, домашними пряниками, положили в посылку свои письма и отослали ему на тот адрес, что был на конверте. Так на фабрике появился «кадровый», как назвала его директор фабрики, красноармеец. Подходил к концу декабрь…

Новый год ничего радостного не принёс. Дедушка Павел и бабушка Поля так и не вернулись к концу года. От отца уже давно не было писем. Андрей продолжал числиться в безвести пропавших…

Мила зачастила с работы в военкомат…

Софья какое-то время не звонила и Мила, выбрав время, пошла навестить Вику…

Оказалось, за это время Софья «вышла замуж за очень хорошего человека».

— А Вика где? — не видя нигде ребёнка, спросила Мила.

Софья выгнула шею, как гусыня, которая подавилась орехом. Повертела головой, глотнула несколько раз воздух, будто пытаясь что-то сказать, но забыла слова. Затем, приняв горделивую позу, выговорила:

— А Вика… — Софья опять выгнула шею, набрала полные щёки воздуха, глотнула его, и продолжила с ноткой своей правоты, — Вику мы определили в детский дом.

И дальше с той же ноткой своей правоты, Софья авторитетно пояснила:

— По настоянию мужа, он выбрал очень хороший детский дом, что такого, что Вика будет расти в хорошем детском доме, я навещаю… Каждый день…

Мила оторопело смотрела на неё. В голове у неё стало пусто, ни одной мысли. Придя немного в себя от такого известия, Мила горестно сказала:

— Мстишь за своё детство своей же дочери — маленькому беззащитному ребёнку?!

Софья, переменив горделивую позу на страдальческую, уныло тянула слова:

— Пойми меня, Мила, я не могу жить одна, не могу! Мне муж нужен, а не память об Андрее, пойми…

При упоминании Софьей об Андрее у Милы к глазам подступили слёзы. И она низко наклонила голову, чтоб Софья этого не увидала. Убирая с подола своего платья не существующую соринку, Мила старалась сглотнуть ком в горле и унять слёзы. Кое-как совладав с собой, спросила:

— Когда отвезли, — у Милы подступившим плачем перехватило горло, пересохло во рту, вопрос прозвучал полушепотом.

— Да, недавно же, с неделю всего, — как будто это обеляло её, воскликнула Софья.

Глава 4.

Домой Мила вернулась как в угаре, до неё никак не могло дойти, что про детский дом и Вику, это — правда. Уснуть она не могла. Лежала с широко распахнутыми глазами и перед ней опять и опять возникало лицо Софьи. И её голос с нелепыми словами о Вике…

Мила осязаемо чувствовала прикосновение рук малышки, её лепет, видела её улыбку, слышала её смех…

В голове у Милы была всё та же пустота, как там у Софьи, когда та сказала ей про детский дом и Вику.

И только за полночь Милу как ожгло — это реальность. Вика уже минимум неделю где-то среди чужих людей, маленький беззащитный ребёнок! Так чего же она ждёт?! Мила вскочила с постели и поспешно стала одеваться.

По ночному городу Мила едва не бежала, но ей всё казалось, что она очень медленно идёт. Остановив какое-то ночное авто, Мила умоляюще попросила подвезти её. За рулём сидела крупная женщина в военной форме. Внимательно посмотрев на Милу, она отрывисто спросила — куда.

Открыла Миле дверь Лима Валерьевна и, стоя у дверей, сказала, что Софья теперь живёт у мужа, а сюда наведывается, вот вчера заезжала. «Так, значит, я вчера застала её здесь случайно! Знает Лима Валерьевна, что Вика в детдоме или нет?». И Мила, набравшись смелости, спросила:

— А Вы знаете, что Вика в детском доме?

Лима Валерьевна, растягивая слова, ответила:

— Я не могу влиять на решения Софьи, она уже совершенно взрослая.

— Но Вы же — бабушка! — непроизвольно воскликнула Мила.

— Я же сказала, что не вмешиваюсь в решения Софьи, она уже давно вышла из-под моего контроля, — ещё более растягивая слова и качнувшись вперёд, каким-то странным голосом, промямлила Лима Валерьевна.

И тут Мила поняла, что Лима Валерьевна пьяна. Мила в растерянности стояла в дверях, как-бы, не давая их закрыть. Лима Валерьевна, видя, что Мила не уходит, пьяно прокосноязычила:

— Сейчас я поищу её новый адрес…

Мила в отчаянии всё так же стояла в дверях, Софья теперь неизвестно, где живёт, Лима Валерьевна еле на ногах держится, что же это такое?! И найдёт ли Лима Валерьевна адрес в таком состоянии? Может, она уже там уснула и вообще не выйдет к ней?!

Наконец Лима Валерьевна вышла из комнаты, куда ушла искать новый адрес Софьи, пошатываясь и читая на ходу…

Твердя мысленно адрес Софьи, Мила выбежала на улицу. Лима Валерьевна сказала, что где-то «должно быть, не очень далеко» в частном секторе. Не обращая внимания на свирепый лай собак из частных дворов, Мила бежала по тёмной, без фонарей, улице. Наконец она нашла дом с нужным номером. Рядом с этим домом на фонарном столбе горел единственный фонарь на всю улицу. Это был частный дом с высоким забором и неприступными воротами, на которых прибитая дощечка остерегала, «Осторожно, во дворе злая собака!» Мила долго звонила, стучала в железные ворота, но так никто и не отозвался.

Что с Викой? Сейчас это больше всего волновало Милу. «Надо отыскать детский дом, куда они сдали ребёнка». — решила Мила. И ей больше ничего не оставалось, как поспешить за помощью опять всё в тот же военкомат.

Уже знакомый майор быстро разыскал по телефону, где находится ребёнок. Мила поспешила по указанному адресу…

Детский дом встретил Милу множеством умоляющих детских глаз — возьми меня!

Мила спросила у одной из старших девочек — где находятся самые маленькие. Девочка с готовностью провела Милу в комнату. Вика сразу узнала Милу, заплакала и потянулась к ней. Мила прижала к себе всхлипывающего ребёнка. Вика крепко обхватила ручонками её за шею. Так Мила и зашла в кабинет к заведующей, с заплаканной Викой на руках.

— Ребёнку нужно больше внимания, но у нас не хватает людей, всем малышам не хватает внимания, всем… — сокрушалась заведующая.

— А мама к Вике приходит? — спросила Мила.

— Какая «мама»?! Ребёнок «отказник», — казённым голосом ответила заведующая.

— Как это «отказник», — спросила Мила, не понимая, что это значит.

Заведующая пояснила, это значит, что от ребёнка отказались.

— А теперь что?! — ничего не поняв, в страхе спросила Мила.

Заведующая терпеливо стала пояснять, что теперь такого ребёнка «отказника» могут усыновить (удочерить) приёмные родители. Мила опять испугалась и взмолилась:

— Нет, нет, не надо приёмных, я, я, родитель!

Мила в страхе, что сейчас у неё отберут ребёнка, прижала к себе вцепившуюся обеими ручонками в неё всхлипывающую Вику.

Мила сказала, что забирает ребёнка немедленно. Но заведующая объяснила, что нужно оформить документы. Мила, с Викой на руках, попросив разрешения позвонить, опять прибегла к помощи майора. Она и на час не могла оставить плачущую Вику среди чужих людей. И Мила забрала Вику из детского дома. Приехав с Викой домой, рассказала про Софью, умоляюще глядя на мать. Нина Павловна выслушала и приняла Вику, как родную, поняв, что дочь не могла поступить иначе.

Узнала об этом Софья или нет, но Миле она не звонила и Мила ей тоже не звонила.

Контору, в которой мать Милы работала бухгалтером, закрыли. Нина Павловна, в связи с появлением в семье маленького ребёнка, понимала, что с Викой кто-то должен быть и весь домашний быт взяла на себя. Теперь Миле с матерью прибавилось забот — достать еды для маленькой Вики, у которой был очень плохой аппетит, но малышке необходимо было набрать в весе.

Периодически Мила ходила в военкомат, нет ли каких известий об отце и Андрее Плетнёве. Но известий, кроме того, что Глухов и Плетнёв числятся в безвести пропавших, никаких не было.

— Мы известим, если что новое будет, — успокаивал Милу в военкомате усталый майор. Но проходило несколько дней и Мила снова шла в военкомат…

На введенном всеобщем обязательном военном обучении противовоздушной и противохимической обороны, Мила ещё острее чувствовала ужас происходящего — ужас войны. Приходя домой, Мила тревожно всматривалась в поблекшее лицо матери и худенькое личико Вики, в страхе за них. А Нина Павловна, из красивой жизнерадостной женщины превратившись в поблекшую горемыку, виноватилась перед дочерью, что опять ничего не удалось обменять на рынке на продукты. Мила обнимала мать, бодро говорила, что продуктов у них ещё достаточно, а самой было тоскливо, страшно. Но плач проснувшейся Вики звал к себе, просил есть. И Мила улыбалась матери, брала на руки Вику, и все вместе шли на кухню. И над всем этим больше всего, больше голодного желания еды, больше стремления от усталости лечь вот так, не евши, куда угодно, больше всех желаний, было одно желание — вот бы утром встать, а войны нет, закончилась война, и нет ни фашистов, ни сводок о войне, ничего этого нет…

И все — живые.

Жалея девушку, майор в очередной её приход сказал Миле, что в тылу самостоятельно формируются партизанские отряды из бойцов, попавших в окружение, и вполне возможно, Андрей Плетнёв и её отец в одном из таких отрядов.

Глава 5.

Шёл второй год войны. В конце лета в сводках было известие, что Анапу оккупировали фашисты. Теперь из Анапы не было никаких известий, как там они?…

Во второй половине ноября, в 514 день войны, советские войска в ходе кровопролитных боев сорвали план Гитлера захватить одним броском Сталинград, 6-я армия Паулюса должна была «перерезать Волгу, важнейшую транспортную артерию страны и захватить Сталинград, центр военной промышленности и узел коммуникаций».

Шёл 515 день войны, наши войска под Сталинградом перешли в наступление. Продолжалась жестокая битва за Сталинград. В тылу дни были наполнены страхами за близких, борьбой за выживание, на фабрике Мила часто работала по две смены подряд, все думы были о фронте, об отце, об Андрее, как они там, где, главное, чтоб были живы и Мила мысленно взывала к ним: «Вернитесь… Вернитесь живые…».

Мамой Вика назвала Милу, без подсказки, сама. Была у Вики и заботливая любящая бабушка, мама Милы, напевающая ей колыбельную, которую пела своей дочке, только имя другое и пела Нина Павловна теперь уже не дочке, а внучке.

Солнышко за лесом,

Светит с неба Месяц

Для маленькой внучки,

Смотрит из-за тучки.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай…

Маленькая внучка,

Я с тобою рядом,

Спи, моя родная,

Спи, моя отрада.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай…

Завтра ты проснёшься,

Солнцу улыбнешься,

Внучка дорогая,

Милая, родная.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай…

Смотрит в окна ночка,

Спи родная внучка,

Глазки закрывай,

Баю, баю, бай.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай…

Вот ни дедушки, ни папы у Вики пока что не было, и Андрей, а теперь с декабря сорок второго и Вадим Васильевич значились в безвести пропавших. Мила и Нина Павловна успокаивали друг друга, что «безвести пропали», это «обнадёживает»…

Помогал Миле с Ниной Павловной одинокий сосед, вышедший на пенсию до войны, Кузьма Гаврилович, бывший директор школы, в которой училась с пятого класса Нина Павловна. К нему Нина Павловна относила Вику, отправляясь на рынок, чтоб обменять на продукты что-то из домашних вещей. Вечером разговор Нины Павловны и Милы непроизвольно сводился к без вести пропавшим, к надежде, что они живы…

И Мила опять шла в военкомат — нет ли чего утешительного…

И вот не стало Нины Павловны, именно — не стало, она ни на что не жаловалась, не выдержал весь измотанный страхами, тоской, истерзанный войной, организм. Теперь Миле ко всем заботам прибавилось — как что-то из вещей, ещё оставшихся у них, обменять на продукты, чем раньше занималась мама Милы. По карточкам выдавали крохи.

Потерю мамы Мила едва пережила, слегла в горячке с высокой температурой и возможно, только страх за Вику помог Миле оклематься от горя — а с кем, если меня не станет, Вика останется, опять в детдом…

Помог и в этот раз им с Викой Кузьма Гаврилович, вызвал врача, купил все предписанные лекарства, не отходил от Милы, занимался с Викой, пока Мила не поднялась. Теперь, когда Мила была на работе, за Викой присматривал сам уже старенький больной Кузьма Гаврилович. Вика часто болела, не хватало витаминов и просто — еды.

Шёл 1943 год. Наши войска в жестоких кровопролитных боях наступали. В Сталинградском котле немецкая группировка после ожесточенных боев 2 февраля была полностью ликвидирована. В плен был взят фельдмаршал Паулюс с остатками своих войск.

Мила, улучив время, опять поспешила в военкомат. Но об отце и Андрее в военкомате ничего нового не поступало. И им домой по-прежнему не было весточки. Мила попросилась на приём к военкому. Усталый, с бледным худым лицом, военком кивнул на стул, Мила села на краешек и затаила дыхание — а вдруг хоть он скажет что-то обнадёживающее…

Ничего нового не было. Мила спросила про партизанские отряды. Военком устало пояснил, что связь с партизанами установить очень трудно, но кем-то взрываются склады с боеприпасами, составы… И подбодрил Милу:

— Не теряйте надежды, Глухова.

В сентябре по сообщениям в сводках Мила узнала, что освободили Анапу. Как там дедушки и бабушки, но при радостной мысли об освобождении Анапы, Милу ожгло безысходное отчаяние — как она напишет про маму…

Пришли письма из Анапы. Дедушка Павел пока не встаёт. И вопросы: «Как ты там, доченька, как Милочка, где сейчас Вадим, пиши скорее…» И Мила ничего не написала, не ответила на эти письма, пусть думают, что затерялись в дороге…

А война шла уже третий год. Перемогая все тяжести военной жизни, Вика становилась всё смышленее и понятливее. Соседа Вика называла дедушкой, слушалась его, ни по какому поводу не капризничала, ни просила сама кушать, словно уже понимала, что еды мало и дедушка сам знает, когда её покормить. Послушно ложилась спать днём.

Мила, глядя на худенькое личико Вики, втихомолку плакала, продавать уже было нечего, небогатый быт весь был распродан, выменян на еду. Жалко было и умершую маму, и Кузьму Гавриловича, не отказавшего Миле в помощи. Теплилась надежда об отце и Андрее, без вести, все-таки не похоронка, вон там, где-то партизанские отряды, может и Андрей в партизанском отряде, а где-то и отец, живые…

Только бы — живые, только бы вернулись живые, только бы — живые…

Мила сглатывала комок подступивших рыданий, не надо Вику пугать своим плачем, она всё уже понимает, вон какими глазами смотрит…

— Доченька моя, не бойся, всё хорошо… будет…

И теперь уже Мила пела колыбельную Вике…

Солнышко за лесом,

Светит с неба Месяц

Для маленькой дочки,

Смотрит из-за тучки.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай…

Маленькая дочка,

Я с тобою рядом,

Спи, моя родная,

Спи, моя отрада.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай…

Завтра ты проснёшься,

Солнцу улыбнешься,

Дочка дорогая,

Милая, родная.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай…

Смотрит в окна ночка,

Спи родная дочка,

Глазки закрывай,

Баю, баю, бай.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай…

Мила, ослабевшая от страхов за родных, от тоски по умершей матери, от жизни впроголодь, прижимала Вику к себе, и сама прижималась к маленькому хрупкому тельцу ребёнка, укачивала бережно и так и засыпали рядышком, прижавшись друг к другу…

Глава 6.

В начале сорок четвёртого, сразу после Нового года, слёг в постель Кузьма Гаврилович. Старенькая врач, сама с трудом переставляющая ноги, сказала Миле, что «больной умирает от истощения, нужно питание и витамины». После ухода врача Мила в ужасе зарыдала, обняв сухонькое тело Кузьмы Гавриловича.

— Тихо, дочка, не плачь, Вика совсем стала слабенькой от недоедания, услышит твой плач и напугается, — попросил Кузьма Гаврилович, — лучше мы с тобой вот что сделаем… Видно этим не спасти внучку, что я крохи ей добавляю. Ничего, Степанида не рассердится, она бы и сама так же поступила, — с придыханием говорил Кузьма Гаврилович, вытирая дрожащей рукой глаза.

И Кузьма Гаврилович дал Миле кулон для обмена на продукты, в котором была фотография его и его жены с их свадьбы, хранимый им все годы после смерти жены. Он, оказывается, и ослаб совсем оттого, что отдавал все крохи еды «внученьке», так ласково называл Кузьма Гаврилович Вику, давно считая её своей внучкой.

Кулон удалось выменять на продукты. Мила сварила вкусный суп, которого у них не было уже давно. В квартире запахло мясным. После сытного ужина Кузьма Гаврилович предложил перебраться Миле с Викой на время в его квартиру, квартира теплее, Вику не надо утром будить нести к нему, пусть внучка спит, присмотреть за ней он сможет и сейчас, девочка послушная, понятливая не по возрасту.

— Вот так, дочка, нам надо сделать, так будет со всех сторон лучше, — заключил Кузьма Гаврилович, запыхавшись и от волнения и от такой длинной по его здоровью речи.

И Мила с Викой, и Кузьма Гаврилович стали жить в его квартире одной семьёй. Мила готовила еду на другой день для них, а Кузьма Гаврилович оставался с Викой вдвоём, передвигаясь в квартире по стеночке и опираясь на палочку. Вика шла рядом, так они дружно ели, играли, спали, до прихода Милы.

Когда в последних числах января в сводках объявили конец блокады Ленинграда, Кузьма Гаврилович, радостно улыбаясь пришедшей с работы Миле — вот, дочка, гонит наш народ извергов, гонит, встал с кровати на ноги, не опираясь о стену, пошатываясь, дошёл до окна и с того дня пошёл на поправку. Из Анапы пришло уже несколько писем…

Встав с постели на свои ноги, Кузьма Гаврилович решил «произвести ревизию» в своей квартире и стал просматривать все свои шкафы, сундуки, чемоданы…

И всё, что было хоть немного ценное в это время, аккуратно складывал в одно место, а вечером показывал Миле — можно или нет выменять это на продукты. Однажды Кузьма Гаврилович раскопал из потаённых уголков горжетку. Моль её не тронула, так как она вся была в нафталине и хорошо завёрнута.

— Степанида не любила её и всего один раз надела, а потом и вовсе упаковала, — рассказывал вечером Кузьма Гаврилович Миле. — Вот, и пригодилась, может даже Викусеньке, внученьке моей, сладенького чего удастся раздобыть…

Горжетка была красивая, дорогая и совсем новая. В первый же выходной Мила пошла на рынок. День выдался морозный, ветреный, Мила закуталась в платок и от холода, да и чтоб знакомые меньше узнавали и не докучали расспросами. Подходили покупатели, но Мила не спешила с обменом, понимая, что такую дорогую красивую вещь можно обменять на хорошие продукты. Прошёл мимо мужчина в дорогом пальто, бобриковой шапке, но потом приостановился, посмотрел в пол-оборота на горжетку и вернулся. Мила обрадовалась, такие абы чем не расплачиваются. Мила сразу перечислила дефицитные продукты.

— А деньгами? — спросил мужчина.

Но Мила знала, что и с деньгами ей не достать тех продуктов, которые сейчас им всем так нужны и отрицательно замотала головой — нет.

— Ладно, называйте цену, — сказал мужчина.

Милу дома ждали Вика и Кузьма Гаврилович, без преувеличений их жизнь зависела от того, что она выменяет на рынке вот за эту горжетку. Мила назвала, что ей надо. Затем они пошли к машине и мужчина, приоткрыв дверцу, позвал:

— Софочка, взгляни.

— Ну что ты нашел на этой барахолке?! — раздался из машины капризный голос.

Мила, услышав имя, а затем голос, вздрогнула и быстро подняла платок выше к глазам, закрыв себе всё лицо.

Из машины показалась меховая кокетливая шапочка, а затем и её обладательница. Поторговавшись с Милой, которую Софья не узнала в закутанной по самые глаза и говорившей глухо через платок, Софья, выговаривая капризно в растяжку каждое слово, согласилась взять горжетку. Мужчина расплатился, переложив из машины договорное количество продуктов в сумку Милы.

Кузьма Гаврилович окреп и стал снова выходить с Викой во двор на прогулку. Мила теперь могла быть спокойнее и не бежать к квартире через две ступеньки в страхе за Кузьму Гавриловича и Вику, Кузьма Гаврилович опять справлялся сам. И это было очень своевременно, потому что на фабрике приходилось оставаться после смены.

Подходил к концу март сорок четвертого года, наши войска вышли к реке Прут — государственной границе СССР, шёл 1009 день войны. Собрав в себе все силы, Мила ответила на письма из Анапы. Написала и про свою работу. И про карточки, подробно перечислила чего и сколько выдают. Написала про погоду, написала про беженцев, что теперь они вернулись домой, и квартира опять пустая. Написала, что и у них тоже жили беженцы, и тоже уехали к себе домой.

Много написала Мила обо всём и обо всех, но так и не смогла написать про маму.

Глава 7.

Наши войска наступали, партизаны присоединялись к армии.

Мила целую неделю не могла вырваться в военкомат. Может, есть хоть какая-то утешительная весточка. Выбрав минуточку, Мила побежала в военкомат. Знакомого майора не было, вместо него был другой, незнакомый. Об Глухове, отце Милы, известий не было никаких. На вопрос об Андрее Плетнёве, незнакомый работник военкомата, полистав и почитав бумаги на столе, строго спросил, кем она приходится Андрею Плетнёву. У Милы ёкнуло сердце и сильно заколотилось от страха перед неизвестностью, — что случилось, почему он так пристально смотрит на неё. Зашёл работник военкомата, знавший Милу по её многочисленным посещениям, приветливо поздоровавшись, добавил:

— Что-то Вас давненько не видно было, — и распорядился, — Климов, посмотри, что там по родным Глуховой.

И Мила узнала, что нашёлся Андрей, Андрей Плетнёв. Он, действительно был в партизанах. Раненый и контуженный, долго был без сознания, а затем долго восстанавливалась память. При наступлении наших войск, Андрея забрали в госпиталь, как безвестного партизана, со слов его спасителя. И только недавно к Андрею вернулась память, он смог назвать своё имя, фамилию, стали устанавливать кто и откуда. Установив, послали извещение жене, Плетнёвой Софье Макаровне.

— Что с ним, почему — извещение, какое — извещение? — бледнея всё больше, спросила Мила, а в голове звенело — но он жив, жив! Андрей, жив, жив, жив….

Не раздумывая, как примет её Софья, Мила поспешила к ней и хоть и была здесь всего один раз, но улицу и дом нашла быстро.

Мила позвонила в уже знакомый звонок на железных массивных воротах, из глубины двора донесся собачий лай. Звонить пришлось долго. В конце-концов с той стороны ворот послышался знакомый голос — кто там?

Мила окликнула:

— Софья, это я.

Открылась калитка и прозвучала команда:

— Заходи скорее!

Мила вошла, Софья быстро захлопнула калитку, щёлкнул замок.

Вошли в дом. Мила огляделась, они были только вдвоём.

— Не оглядывайся, — сказала Софья, — Мы одни сейчас.

Софья села сама и кивнула Миле — садись. Не дожидаясь расспросов Милы, Софья продолжила разговор, понимая, что привело Милу к ней.

— Не поехала, потому что Андрея уже везёт медсестра. Встречу на вокзале. Хорошо, что ты пришла, я сама к тебе собиралась, поговорить надо. Трофима моего судят за хищение, может быть высшая мера, но могут и на фронт. Повезло, что не регистрирована с ним. Дом этот я сразу заявила, на меня покупаем, ну и один из суда помог — я не причём. Это я тебе так, для информации. Лима нашла себя в вино-водочных напитках, у нас с ней теперь у каждой своя жизнь, стали такими чужими, чужее не бывает. Викуся померла.

Мила поняла, что Софья не собирается разыскивать ребёнка, значит, за Вику можно быть спокойной. А Софья холодно продолжала:

— Я уверена, что ты со мной согласишься, ни к чему калеке знать эти подробности, про Трофима, про Вику.

Мила молчала. Софья размеренно продолжала говорить, как гвозди вбивала в крышку гроба Андрея:

— Привезу его сюда, здесь всё огорожено, сможет и во двор выходить. — Софья дёрнула плечами, скривила рот, — Если захочет. Ну вот, так — всё.

Мила глухо сказала:

— Надо попытаться, может хоть частично…

Софья взорвалась:

— Что «частично»?! Что «частично»?! Слепой он! Что выдумывать?! И… ты… тоже не мельтеши, ни к чему ему все эти тени прошлого, мне и так с ним не сладко будет, — сделав паузу, резко закончила. — Прощай, в общем, сама понимаешь, вам тут охи ахи, а мне с ним мучиться.

Софья чуть ли не вытолкнула Милу со двора и поспешно захлопнула за ней калитку.

А дома Милу ждала великая радость — нашёлся отец! Кузьма Гаврилович, гуляя с Викой во дворе, встретил почтальона. Вика уже спала. Вдвоём с Кузьмой Гавриловичем они перечитывали и перечитывали письмо. Отец жив, он тоже был в партизанах, они вместе с отступающими гитлеровцами двигались к границе, нанося ощутимый урон отступающей армии врага изнутри. И вот их отряд полностью присоединился к наступающим частям нашей армии и теперь он будет регулярно писать. У Милы сжалось сердце от горя, как она напишет, что мамы больше нет.

Отец и мать Милы поженились совсем юные, ещё до его армии, они всё время так любили друг друга, неизвестность про мужа и подтачивала здоровье Нины Павловны. Мила до мелочей помнила день ухода отца на войну. На маму Миле было страшно смотреть. Нет, Нина Павловна не голосила, не причитала, но лицо у неё покрылось мертвенной сизой бледностью, даже руки были такие, и мама прятала их за спину, чтоб не видели, как они дрожат. И не плакала мама, но глаза у неё стали, как стеклянные, страшные, неживые. И голос стал не её, безжизненный, которым она повторяла: «Любой, слышишь, любой, но живой вернись, слышишь». И снова: «Любой, слышишь, любой, вернись живой». А теперь как она напишет отцу, что мамы нет. И Мила поняла, что не сможет об этом написать отцу, не сможет. «Папочка, прости меня, что я не смогла сберечь маму, прости меня, родной, я не могу тебе написать о том, что мамы больше нет, не могу», — проплакала всю ночь Мила. Так и пошла на работу, с опухшим от слёз лицом, и рада, что нашелся отец живой, и с новой остротой переживая потерю матери, страшась за отца, что он не сможет пережить такую утрату. Мила знала историю их любви, мать с отцом полюбили друг друга ещё в школе, с пятого класса. В тот год дедушка Павел с бабушкой Полей получили квартиру и переехали в другой район. И мама Милы пошла в другую школу, в ту, где с первого класса учился Вадим, будущий папа Милы. Бабушка Поля рассказывала Миле, как в тот же день Ниночка пришла из школы домой с мальчиком и сказала: «Мама, это Вадим, мы с ним решили дружить всю жизнь». Тогда это было весело слушать. А теперь война и мамы нет.

Глава 8.

Перовое письмо от дочери Вадим Васильевич получил перед атакой, быстро просмотрев, запрятал во внутренний карман, чтоб не выпало. Подошёл товарищ по партизанскому отряду, Лёнька, так он назвал себя, придя в отряд, он и сам в партизанском отряде всех звал просто по имени вплоть до командира партизанского отряда. Никому в партизанах не выкал. Было ему лет тридцать. Но и Вадим Васильевич и все в отряде скоро поняли, что отряд пополнился не простым бойцом. То ли Лёнька был самоучка, любитель всяких химических придумок, то ли молодой учёный, он никому о себе не рассказывал. Но с появлением Лёньки отпала острая необходимость в противотанковых и других минах. Лёнькины, изготовленные им самим, «мины» оказались на порядок мощнее. Ничем больше Лёнька не отличался от других партизан, вот разве что своеобразным «марш-броском», как партизаны назвали Лёнькину незамысловатую песню. Лёнька начинал петь свою песню перед каждым боем партизан с гитлеровцами. И чем опаснее было задание, тем задушевнее звучал голос Лёньки, напевая:

Жила в нашем доме

Девчонка…

Девчонка…

Девчонка на скрипке

Любила играть…

И я слушал скрипку,

Скрывая улыбку…

Девчонка…

Девчонка…

Совсем не умела играть…

Но как было б кстати,

Чтоб в ситцевом платье

Играла девчонка

На скрипке опять…

Играла девчонка,

Девчонка,

Девчонка,

Играла девчонка…

Играла девчонка,

Девчонка,

Девчонка,

Играла девчонка…

И партизаны уже знали, что Лёнька проберётся через все посты, уничтожит всех вражеских часовых на его пути, заложит взрывчатку и всё взлетит на воздух. Эта Лёнькина песня о девчонке, не умевшей играть на скрипке, была, как сигнал к смертельной беспощадной схватке с гитлеровцами. Отступали фашисты, с ними двигался и отряд. Лёнька уничтожал все пути отступления гитлеровским частям, он не упускал из виду ни одной тропинки, моста, брода…

Там, где базировался небольшой отряд партизан, в котором был Лёнька, земля взрывалась и горела под ногами фашистов, куда бы они не повернули и не направили своё отступление. Когда и сколько Лёнька спал, было загадкой для Вадима Васильевича, потому что Лёньку всегда можно было увидеть за изготовлением его хитрых «мин», на которые шло мало взрывчатки, но результат был поразительный. Лёнька, в только ему известных пропорциях, смешивал, распределял, начинял свои «мины», которые раздавал лучшим минёрам в партизанском отряде с устной инструкцией — как пользоваться такой «миной». Последние четыре строчки своей песни Лёнька пел и под грохот взрываемых партизанами мостов, складов, железнодорожных полотен…

И кто был рядом с Лёнькой, слышал под грохот взрывов, треск пулемётов, Лёнька пел: «Играла девчонка, / Девчонка, / Девчонка, / Играла девчонка…», но только уже не задушевно, а жестко, обрывисто.

Первое письмо насторожило Вадима Васильевича, и он с нетерпением ждал следующих писем. Привезли почту. Почтальон стал называть фамилии, Вадим Васильевич услышал «Глухов!». Взяв письмо, он взглянул на конверт. Нет, подчерк опять был дочери. Он отошёл в сторону, подальше от всех, открыл конверт, стал поспешно читать с надеждой, что в предыдущем письме Мила просто не упомянула о Нине, забыла, волновалась, по рассеянности, множество вариантов мелькали в голове Вадима, пока он торопливо читал исписанный подчерком дочери тетрадный листок. Вот и последние строчки с наказом — беречь себя, как только можно и «папочка, любой, слышишь, любой, но живой, возвращайся домой…».

О матери Мила опять не писала ничего, а повторённые дочерью прощальные слова жены перед его уходом на фронт обдали сердце Вадима Васильевича могильной жутью, от самой же Нины писем так и нет. Это может быть только в одном случае…

У Вадима Васильевича от страшной мысли онемел позвоночник, нечем стало дышать, он осел на корточки, затем, скрючившись, повалился на землю, через стиснутые до боли скулы рвался жуткий крик: «Нина! Нина! Нинаааа».

Кто-то взял его за плечо и сильно сжал, затем потряс. Сильная рука потянула плечо к себе — вставай. Вадим Васильевич повернул лицо к тормошащему его, над ним склонился Лёнька, в бригаде все сапёры стали звать его по имени отчеству, Лён Лёныч, за превосходное знание сапёрного дела. Лёнька приказным тоном потребовал:

— Вставай, Вадим, поговорим о наших бедах, иначе мозги могут не выдержать, — Лёнька протянул фляжку. — На, глотни, для случая сберегал.

Вадим Васильевич машинально взял фляжку и так же машинально глотнул из неё. От неожиданности перехватило дыхание, во фляжке был чистый спирт.

— Ещё хлебни, — сказал Лёнька. Вадим Васильевич опять машинально отпил из фляжки. Лёнька взял фляжку у Вадима Васильевича, тоже отпил, закрутил, сел рядом и начал первый о том, что терзало его, жгло сердце, лишало сна с 18 июля 1941 года.

— Я ленинградец, родился и жили там, отец, сестрёнка и я. Растили Злату мы с отцом. Когда родилась Злата, я в этом году уже поступил в институт. Кроме меня в семье детей не было, и мы все с радостью ожидали прибавления нашего семейства. Мама умерла при родах. С лекций я спешил домой. Мы с отцом боялись, что не сумеем сберечь этот крошечный комочек жизни. Только когда Злате исполнился год, немного раздохнулись, появилась уверенность, что сможем вырастить вдвоём. Здоровья Злата была не крепкого, но какими-то серьёзными инфекциями не болела. С отцом у нас было чётко: «Злата, у отца работа, у меня учёба». Всё. В первый класс мы повели Злату вдвоём. И вот вошло ей в голову, что она должна быть скрипачкой. Что послужило этому страстному её желанию, она не говорила, но настояла на своём. И мы с отцом определили её в музыкальную школу. А там стали хаять Злату, заявлять нам, что у девочки «не развит музыкальный слух». Как его «развивать»? Узнала и Злата, что про неё так говорят. И стала самостоятельно «развивать» в себе этот «музыкальный» слух. В общем, всё-таки перевели Злату во второй класс, скорее всего из-за её упорства. Представляешь, вот такая махонькая худенькая сестрёнка целыми часами пиликает на скрипке. Все дети во дворе играют, смех, галдёж, а у нас из окон — ли, ли, ли… Прямо выговаривает скрипка — ли, ли, ли… Соседи через стенку посменно работали, сначала в стенку стучали, выговаривали, потом то ли притерпелись, то ли стенку чем обклеили. А Злату во дворе стали звать, Лили. А так, как все же они учились в одной школе, и там стали звать Злату — Лили.

И так пять лет, ли, ли, ли…

А сама скрипачка из Златы превратилась в твёрдую Лили. Мало того, что и нам с отцом распорядилась, чтоб звали её Лили, так ещё и на чехле вышила стёжками вензель «Лили».

К одиннадцати годам Злата — Лили вытянулась, стала длинноногой худышкой. Я же уже тоже работал, денег хватало, но никакое «усиленное» питание не делало сестрёнку хоть немного справнее, вот, худая, длинноногая, но, несмотря на худобу, окрепла, уже не стала так часто простужаться, и ещё упорнее занималась на скрипке. По общеобразовательным предметам у сестрёнки тоже всё было нормально. Мы с отцом нарадоваться не могли, какую замечательную дочь и сестру вырастили вдвоём.

Лёнька замолчал и, отхлебнув из фляжки, протянул Вадиму Васильевичу, тот всё так же машинально взял её, сделал один глоток, отдал фляжку Лёньке. Лёнька отпил ещё глоток, встал, походил туда-сюда перед Вадимом Васильевичем, встал к нему спиной и звенящим голосом проговорил:

— А потом вот эта война…

Вадим Васильевич до этого безучастно сидевший и даже толком не понимающий, о чём это и зачем рассказывает сейчас что-то Лёнька, теперь тоже встал, взял у Лёньки фляжку, открутил, быстро хлебнул сам и вложил в руку Лёньки — пей. Лёнька сделал несколько глотков, закашлялся. Вадим Васильевич взял из его руки фляжку, обнял Лёньку и крепко прижал к себе, так они стояли с минуту, Лёнька глухо кашлял. Вадим Васильевич уже понял, что с девочкой случилось что-то страшное. И Лёнька стал рассказывать, что произошло в сорок первом году, 18 июля, на станции Лычково Новгородской области. То, что рассказывал Лёнька, не поддавалось осмыслению, это был такой ужас, что мозг отказывался воспринимать за реальность.

18 июля санитарный поезд с ранеными бойцами, в числе которых был и Лёнька, во второй половине дня прибыл на станцию Лычково…

Первые взрывы начались неожиданно без объявления воздушной тревоги. И в основном снаряды поражали состав, в котором везли детей, он стоял параллельно их санитарному составу. Как потом Лёнька узнал, состав состоял из 12 вагонов с детьми и сопровождающим детей персоналом. Снаряды, пронзали стены вагонов, летели щепки и вместе с ними части разорванных тел…

Появившиеся новые фашистские бомбардировщики сбрасывали на вагоны и бомбы и обстреливали из пулемётов. Лёньку дополнительно ранило осколком при первом обстреле. Оторвав от белья и перетянув новую рану, Лёнька выбрался из санитарного вагона. Рельсы были покорёжены от взрывов бомб. Всюду были части детских тел. Он не мог принять за реальность то, что увидал…

Всё было так ужасно, что у него, уже «обстрелянного солдата», свело спазмами живот и открылась рвота. Немного придя в себя, Лёнька, опираясь на кусок доски, отщепленной от вагона, присоединился к другим, оставшимся в живых. Это было невыносимо, это было жутко, но решено было собрать части тел, среди которых в основном были все детские.

Раненых солдат перевезли в госпиталь. Когда восстановилась связь, Лёнька позвонил отцу, с которым у него не было связи с отправки его с поля боя в полевой лазарет. Не дозвонился. Дозвонился до соседей. Они сказали, что его отец уехал на станцию Лычково, где фашисты с воздуха напали на состав с детьми. «Злата! Отец отправил её из Ленинграда?! И Злата была в одном из вагонов того состава?! Что с сестрёнкой?!». Лёнька ушёл из госпиталя и поехал на станцию. Там они и встретились с отцом. В одном из вагонов с детьми была Злата. Отец обезумел и никак не соглашался уезжать со станции, твердил, что Лили где-то спряталась недалеко, и они её непременно дождутся. Так они пробыли там несколько дней. Смог Лёнька увести отца со станции только в лес, уговорив его, поискать Злату там. На отца было страшно смотреть в его безумии, Лёнька опасался, что не выдержит сердце у отца, если Лёнька не даст ему возможности делать то, что его поддерживает — искать Злату. В лесу отец немного стал приходить в себя, но кругом уже были фашисты. Лёнька решил найти партизанский отряд и уничтожать фашистов изнутри, чтоб ни один из них не ушёл безнаказанный. Взрывать их, чтоб земля горела у фашистов под ногами! Вот так он оказался в партизанском отряде. Больше всего он страшится попасть в плен к фашистам, видеть их и не иметь возможности действовать. Об отце Лёнька сам ничего больше не говорил, а Вадим Васильевич поостерёгся спрашивать, не разбередить бы вопросом то, что пока не трогает сам Лёнька. Закончив свой короткий рассказ, Лёнька замолчал, вопросительно глядя на друга.

И теперь Вадим Васильевич рассказал Лёньке о себе. Выслушав Вадима Васильевича и прочитав письмо от Милы, Лёнька сказал, что Вадим должен поддержать дочь хотя бы тем, что больше не спрашивать её, ведь понятно, что произошло что-то непоправимое, раз дочь не в силах об этом ему написать.

— Мила боится за тебя, боится потерять и тебя. Напиши дочке так, чтоб она поняла, что тебе всё ясно, но ты живой и продолжаешь громить фашистов! Нам умирать, Вадим, нельзя, фашисты нам очень задолжали и этот должок мы с тобой с них будем брать, — Лёнька сделал глоток из фляжки, передал её Вадиму Васильевичу, завершил:

— Вот так, Вадим, по-другому нельзя.

Глава 9.

Поезд, в котором был Андрей с сопровождающей его медсестрой, с опозданием двинулся дальше…

Посадочная суета стихла. В вагоне Андрей и медсестра расположились на нижних местах. Медсестра заботливо помогла Андрею сесть поближе к вагонному столику. Андрей ощупал столик, поставил трость и костыль, но потом трость положил вдоль стенки сзади себя. Хотелось курить, он начал курить с забористого табака и самокрутки в окружении.

— Сестричка, покурим? — раздался мужской голос сверху.

— Да, да, — доброжелательно откликнулась медсестра.

Андрей услышал чирканье спичек и облегчённо вздохнул — не надо беспокоить Татьяну Харитоновну выходом в тамбур. Все четверо затянулись горьковатым табачным дымком. Поезд шёл медленно, останавливаясь и пропуская эшелоны, идущие на фронт. Темнота, теперь постоянно окружающая Андрея, не позволяла ни на секунду забыть, что он слепой инвалид. Тоска, безысходное отчаяние, не давали заснуть с тех пор, как он узнал о своей слепоте. Так, короткая зыбкая дремота и тут же, как током по всему телу — слепой. Как-то Софья воспримет его слепого, между ними и до войны стояло незримое что-то. И это была не только его не проходящая любовь к Миле, о которой он сам ничего не говорил, и Софья этой темы не касалась. Было что-то колючее, как скрученный в тугой комочек ёжик, исходящее от Софьи. С самого начала их совместной жизни Андрей относил это к беременности юной жены, её самочувствию, страхам перед предстоящими родами. Но этот тугой колючий ёжик так и остался и после родов. И этот колючий комочек «оживал» во время сна Софьи и занимал обособленное место между ними, а сама спящая Софья скручивалась в такой же «колючий» комочек к нему спиной.

Поезд останавливался, опять дёргался и продвигался немного вперёд, к его встрече с женой, а внутри что-то тоскливо скреблось и тягостно ныло…

Конец ознакомительного фрагмента.