Глава 4
Уланы переходят в наступление. — Явление Августа в майский день. — Машенька, Катенька, Лизонька и некоторые другие. — Чернильная душа агента Сотникова.
Приблизительно в то же самое время, когда Гиацинтов на дороге завел с незнакомцем беседу о рае, в избушке станционного смотрителя имел место не менее интересный разговор, в котором участвовали черноглазая красавица Дуня и плечистый гигант Балабуха. Судя по всему, они никак не могли оторваться от лубочной картинки, изображавшей битву.
— Так-с, Дуня, ну а эти, с султанами на шлемах, кто?
— Уланы, — отвечала Дуня, пожимаясь и хихикая.
— Ну а эти, которые вон тут на лошадях скачут? — Произнося эти слова, Антон придвинулся к Дуне совсем близко.
— Это кавалеристы, — отвечала красавица, потупившись.
Поскольку собеседники уже перебрали гренадеров, кирасиров, лейб-гвардейцев, артиллеристов, драгун и прочие роды войск, по всему следовало, что дело идет к решительному наступлению. Балабуха кашлянул, скосил глаза на картинку и наклонился к Дуне, но тут дверь яростно грохнула, ударившись о стену, и в избушку влетел Владимир Гиацинтов. Дуня моментально отскочила от громадного офицера и стала с удвоенным усердием смахивать пыль со стола.
— Антон Григорьич! — воскликнул Владимир. — Там на дороге человек… в тяжелом состоянии… Надо бы перенести его сюда, да доктора к нему!
— Да сделаем, об чем речь, — буркнул Балабуха сердито. Судя по всему, он искренне переживал, что не успел всесторонне обсудить с Дуней разворачивающееся на картинке генеральное сражение.
Через несколько минут раненый незнакомец уже лежал на кровати в домике станционного смотрителя, и сердобольная хозяйка растирала ему виски уксусом. Придя в себя, бедняга схватился за голову и застонал.
— Не бойтесь, — сказал ему Гиацинтов, — вы в безопасности. Однако кто же это вас так отходил?
Поняв, что ему и в самом деле ничего не угрожает, незнакомец заметно успокоился и рассказал следующую историю. Его зовут Август Добраницкий, и он польский шляхтич. Несколько месяцев тому назад он повстречал в Киеве девушку и влюбился в нее. Узнав, что она живет в этих краях, он приехал сюда, чтобы быть ближе к предмету своей страсти. К несчастью, девушка оказалась из богатой семьи, в то время как он, Добраницкий, богатством похвастаться не может. К еще большему несчастью, отец девушки, деспот и самодур, заметил, что молодой человек явно неравнодушен к его дочери, и в недвусмысленных выражениях предложил ему убираться подобру-поздорову. Август, разумеется, не послушался, после чего сегодня утром на него напали подосланные отцом девушки люди и жестоко избили. Что было дальше, он не помнит, и как он добрался до станции, не помнит тоже. После того, что случилось, жизнь ему вовсе не мила, и вообще он не знает, куда ему теперь податься. Без девушки его существование не имеет смысла, но ужасное подозрение, что ей, скорее всего, известно о его позоре, жжет его душу каленым железом (при этих словах Добраницкий почему-то покосился на Дуню).
— Вот бедняга! — сочувственно промолвил Антон, которому во время рассказа Августа вспомнились все его собственные горести. — Не повезло тебе, однако!
— И что же вы будете теперь делать? — спросил Владимир.
Выяснилось, что Добраницкий этого не знает, но все же склоняется к тому, чтобы написать прощальное письмо любимой и пустить себе пулю в лоб.
— Эк куда хватил! — проворчал Балабуха. — Из-за женских глаз — стреляться! Тьфу! Да ни одна женщина на свете этого не стоит.
Поляк гордо вскинул голову.
— Сразу же видно, что вы никогда не любили по-настоящему, — пылко возразил он. — А я не смогу жить без моей Маши. Не смогу!
— Поначалу, конечно, оно всегда так, — отпарировал задетый за живое Балабуха. — А вы все-таки попробуйте, авось у вас получится.
— Я бы и хотел, — искренне ответил Август. — Но ничего не выйдет. От любви не существует лекарств.
— Это только так говорится, — вмешался Владимир. — Между прочим, древний поэт Овидий написал на сей счет целую книгу, которая так и называется: «Лекарство от любви».
— И что, она многих вылечила? — с сомнением спросил Добраницкий.
— Ну, раз ее до сих пор читают, значит, не так уж она плоха, — заметил Гиацинтов. — Постарайтесь для начала уехать как можно дальше от вашего предмета страсти, и вы сами увидите, что любовь не выдерживает больших расстояний.
— Возможно, это так, — вздохнул Август, — но дело в том, что я не настолько богат, чтобы позволить себе хорошее путешествие. — Он поднялся с кровати, но ноги еще плохо держали его. Добраницкий покачнулся и ухватился за стену, однако и в этом положении ухитрился отвесить офицерам глубокий поклон. — Благодарю вас, господа, за участие и желаю вам всего доброго. Прощайте!
Балабуха и Гиацинтов переглянулись.
— Может, возьмем его с собой? — неожиданно спросил Антон. — Обидно ведь видеть, как человек пропадает, в сущности, ни за грош.
— Но наше поручение… — нерешительно начал Владимир.
— А при чем тут оно? — удивился силач. — В конце концов, Чернышёв ведь не запрещал нам брать попутчиков… Эй, Август! Хочешь прокатиться с нами до Вены?
Добраницкий обернулся. На его лице было написано искреннее изумление. Нет, ну а что еще вы бы почувствовали, если бы совершенно незнакомые люди просто так пригласили бы вас составить им компанию и поехать за тридевять земель?
— До Вены? — на всякий случай переспросил Август. — Вы сказали — до Вены?
— Так точно, сударь, — весело промолвил артиллерист. — Посмотришь мир и заодно печаль свою развеешь. Ну так как?
— Но дело в том, — сконфуженно признался Добраницкий, — что у меня при себе совсем мало денег.
— Э, пустяки, — отмахнулся Балабуха. — У нас их хватит на всех. Решено: ты едешь с нами.
— Ну, раз вы так настаиваете… — Август пожал плечами. — Хотя, с другой стороны, почему бы и нет?
И на следующее утро в отремонтированном экипаже троица искателей приключений выехала по направлению к российско-австрийской границе, причем смотритель, вопреки своему обыкновению, дал им самых резвых лошадей. Все дело было в том, что не только Балабуха жаждал беседовать с Дуней об уланах, идущих в атаку, но и Август, хотя его сердечная рана была свежа как никогда, обратился к красавице за разъяснениями по тому же самому вопросу. Смотритель встревожился и решил, что чем дальше и чем скорее господа окажутся от станции (и от его дочери), тем лучше будет для всех. Поэтому экипаж был починен куда быстрее, чем обычно, и лошади нашлись в мгновение ока.
— А что вы собираетесь делать в Вене, господа? — спросил Добраницкий.
Балабуха кашлянул и покосился на Владимира, предоставляя тому право отвечать.
— У нас там друг, — объяснил Гиацинтов. — И, как на грех, он куда-то запропастился.
— Ничего, найдется, — успокоил их Август. — Вена — город веселый, а некоторые венки — очень даже хорошенькие штучки!
— А ты что, там был? — удивился Балабуха.
Добраницкий картинно закатил глаза.
— О! Куда только меня судьба не заносила!
Мимо путешественников текли хаты, плетни, равнины, цветущие деревья, верстовые столбы. Добраницкий высунулся в окно и громко выражал свое восхищение красотами окружающей природы. Он болтал, не закрывая рта, но — странное дело — почему-то его болтовня ничуть не утомляла, а наоборот, освежала, как хороший душ, хотя то и дело Августа, что называется, заносило. Судя по его речам, он объездил чуть ли не весь земной шар, был накоротке знаком со многими вельможами и при этом обнаружил такое знание цирковых фокусов, какое вряд ли приветствуется в высшем свете. Прямо на глазах у изумленных офицеров он продемонстрировал несколько трюков с картами и монетами, но тотчас же спохватился и стал говорить, что интересуется фокусами исключительно ради развлечения, чтобы была возможность развлечь дам, когда им скучно.
— И не жаль тебе, что ты уже не увидишь свою зазнобу? — поддразнил его Балабуха.
Добраницкий вздохнул.
— Катеньку-то? Да, Катеньку очень жаль!
— Ты же вроде говорил, что ее Машей зовут, — заметил Владимир.
— Правда? — искренне поразился Август. — Ну да, сначала была Катенька, а Маша — потом. То есть наоборот. Сперва — Маша, потом — Катя, а после Кати… Ну, это не в счет.
Невольно Владимир насторожился.
— Скажи, Август… Ведь ты же вроде поляк, а по-русски говоришь почти без акцента. Как это?
— Я всегда был способным к языкам, — объяснил Добраницкий. — Мой дядя епископ… я говорил вам, что у меня дядя — епископ? Так вот, он всегда твердил, что мне надо идти в священники, потому что у меня язык хорошо подвешен и я умею беседовать со всяким. Я и при дворе бывал, то есть при разных дворах…
— Неужели? — протянул Балабуха, от которого не укрылась реакция Гиацинтова. — И как там, при разных дворах?
— По-разному, — вывернулся Август, чувствуя, что разговор переходит на скользкую почву. — Но придворная жизнь вообще не для меня. Вот путешествия я люблю. Новые люди, новые впечатления…
Экипаж подпрыгнул на очередном ухабе, и Добраницкого мотнуло к стенке. Он охнул и поднес руку к голове.
— Что, больно? — посочувствовал Балабуха.
— И не говорите! — пылко воскликнул Август. — Эти канделябры — ужасно тяжелые штуки!
И внезапно в карете наступило вязкое, как желе, молчание.
— Постой-постой, — подозрительно проговорил Владимир. — Это какие еще канделябры?
Добраницкий замялся, но отступать было некуда.
— Э… ну… Те, которыми меня дворня отколотила. Я вам же рассказывал!
— То есть они взяли канделябры, — очень вежливо промолвил Балабуха, — потом засели в кустиках, чтобы, значит, тебя подстеречь…
— При чем тут кустики, — рассердился Добраницкий, — все было в большой гостиной, просто…
Тут он понял, что проговорился, и прикусил язык. Но было уже поздно.
— Август, скажи мне честно, — потребовал Балабуха, ухмыляясь. — Ты что, шулер? Потому что никого другого канделябрами не лупят, насколько мне известно.
— Что вы выдумываете, господа, — обиделся поляк. — Уверяю вас, я пострадал за честь дамы!
— Ага, за честь дамы треф! Знаем мы вас!
— Господа, клянусь, вы ошибаетесь! Просто Лизонька…
— Так-так, уже Лизонька появилась! Кстати, когда она была — до Маши с Катей или после?
— Нет, Лизонька была после Оленьки… или до?
— Ха-ха, драгун, я так и знал! — веселился Антон, подмигивая Гиацинтову. — А эта Лизонька часом не присутствовала, когда тебя канделябрами вразумляли?
— Ну, если хотите знать, — сердито вскричал Август, — то вот вам! Не было там никакой Лизоньки или тем более Оленьки! Просто меня занесло в гости к одному здешнему помещику, который без карт жить не может… составилась компания, сели играть, и тут я заметил, что один из игроков плутует. Он понял, что я сейчас его выдам, и подбросил мне крапленые карты.
— То есть ты не плутовал? — спросил Балабуха, про себя дивясь изворотливости их нового знакомого, который никак не хотел сознаваться в своем ремесле. — И ты не шулер?
— Нет, я не шулер! — оскорбленно ответил Добраницкий. — Могу поклясться… чем могу поклясться? Да хотя бы здоровьем своей невесты, вот! Чтоб ей жить долго и счастливо…
— А откуда же ты знаешь такие карточные приемы, как те, которые только что нам показывал?
— Оттуда, что я часто играю! Потому и выучил наизусть все нечестные фокусы, чтобы никто не смог меня… как это у вас говорится… объегорить.
— Антон, ей-богу, ну нельзя же быть таким недоверчивым, — вмешался Владимир. — Словом, шулер подбросил тебе карты и…
— И поднял крик, что я плутую! А эти канделябры, бронзовые, фунтов по десять каждый… И ведь главное, верных шесть тысяч было у меня в кармане! Совершенно честно, заметьте, без всякого плутовства! Но уж кто родился под несчастливой звездой… тому ни в чем не везет! Ни в любви, ни в картах! Так что, господа, приготовьтесь к худшему! Вы подобрали самого невезучего человека в Российской империи, которому никогда ничего не удается. Словом, если вы хотите живыми добраться до Вены, то лучше вам высадить меня прямо тут, на дороге, потому что со мной вам ни в чем не будет удачи! Такой уж я уродился!
Он отвернулся, скрывая слезы. Балабуха смущенно кашлянул в кулак.
— Знаешь, Август, — признался Гиацинтов после небольшой паузы, — мы вообще-то тоже не очень везучие. Правда, Антон?
— Ага, — вздохнул Балабуха. — Скажу тебе больше, Август: таких неудачников, как мы, ты точно еще не встречал.
— Правда? — недоверчиво спросил поляк, переводя взгляд с усатого гиганта на изящного Гиацинтова с тонким лицом.
— Правда, — подтвердил гигант. — Так что тебе, можно сказать, посчастливилось. Или наоборот.
И все трое засмеялись.
— Значит, мне можно остаться с вами? — приободрившись, спросил Август. — Вы меня не прогоните?
— Да оставайся, об чем речь, — сказал Балабуха, пожимая плечами. — Экий ты, Август, смешной все-таки!
И, хотя Добраницкий клялся, что такого несчастливца, как он, не сыскать, экипаж благополучно прибыл на станцию Яблоньки, от которой уже рукой было подать до австрийских владений. Посовещавшись, Добраницкого вписали в пашпорт Антона как его слугу, после чего перекусили и поехали дальше. На ночь путешественники остановились в небольшой гостинице, где водилось множество блох, но Август, выказав недюжинную смекалку, сумел где-то раздобыть персидского порошку, и трое друзей, а также Васька, смогли заснуть спокойно. Не спал только кучер, на которого не хватило порошку: он то и дело ворочался и вздыхал.
Утром путешественники сменили лошадей и вновь тронулись в путь. Через несколько часов они без всяких хлопот пересекли границу, и Российская империя осталась позади. Экипаж въехал на территорию Австрийской империи.
* * *
Его превосходительству военному министру
графу Чернышёву в собственные руки.
Донесение особого агента Сотникова.
Совершенно секретно, разглашению не подлежит.
Ваше превосходительство,
как и было мне поручено, я сопровождаю в Вену известных вам господ Б. и Г. Покамест все обстоит благополучно, они приняли меня за того, за кого я себя выдаю, и даже не подозревают, кем я являюсь на самом деле. Впрочем, если бы у них явилась хотя бы тень подозрения, я сумел бы легко развеять ее, ибо эти господа явно не семи пядей во лбу и имеют пагубное пристрастие верить каждому высказанному слову. Я мог бы привести вашему превосходительству поразительные доказательства сей нелепой привычки, но, так как я пишу свое донесение на последней российской станции перед границей, мне приходится поневоле поторопиться. Скажу лишь вашему превосходительству, что таким господам, как вышеупомянутые Б. и Г., не место в славных рядах нашей службы и что ваше превосходительство хорошо сделает, ежели по завершении миссии откажется от их услуг раз и навсегда.
Вскоре мы покидаем российскую территорию, однако при каждой удобной оказии я буду слать вашему превосходительству подробные донесения установленным порядком. Кроме того, имею довести до сведения вашего превосходительства, что экипаж, предоставленный для путешествия, оказался не так хорош, а лошади вообще никуда не годятся.
Засим остаюсь
вашего превосходительства покорнейший слуга
агент Сотников.
