Глава 6
Ссора
«В самом деле, зачем я его привела?»
На этот вопрос Амалия не могла сама себе дать исчерпывающего ответа. Какую-то роль, конечно, сыграли фотографии первой жены Киреева, спрятанные за шкаф, глухое упоминание о старшем сыне, ставшем изгоем, и ощущение глубоко запрятанной фальши, которую баронессе Корф стал с некоторых пор внушать розовенький кукольный дом.
«По крайней мере, с чистой совестью могу сказать одно: я не могла уйти и оставить у ворот человека, который… который когда-то был частью этой семьи и которого из нее, полагаю, выжили».
Она не успела додумать свою мысль, потому что бильярдная, в которой Амалия находилась, неожиданно превратилась в театр, на сцене которого разыгрывается душераздирающая драма. Наталья Дмитриевна произнесла несколько бессвязных слов о даче Шперера, об обманах, о двуличности, о какой-то Марии Максимовне и перешла в наступление на мужа, который, судя по его лицу, в эти мгновения был сам не рад, что вообще появился на свет.
— Ах! Вы меня убиваете! — закричала на него жена. — Я умираю… Я сейчас умру!
И она в обмороке повалилась на пол. Владимир и Георгий Алексеевич бросились к ней, причем студент кричал «Мама, не умирай», а муж все еще продолжал бормотать бессвязные извинения, что жена все не так поняла. Впрочем, он вскоре перестроился, стал звать горничную и потребовал немедленно вызвать доктора.
Общими усилиями Наталью Дмитриевну перенесли на стоящий в бильярдной старый диван и стали приводить в чувство. Владимир метался, на глазах его выступили слезы; Георгий Алексеевич твердил, что все пройдет, что жена сейчас придет в себя, но голос у него был неуверенный. И тут старший сын напустился на него:
— Я ведь видел ее возле станции, эту ужасную женщину — она гуляла с черным котом и отвернулась от меня! Я решил, что обознался… но нет же! Как ты можешь так поступать с мамой? После всего, что она сделала для тебя!
— А что такого она для меня сделала? — завелся Георгий Алексеевич.
— Вылечила от пагубной привычки! Отказалась от мечты стать пианисткой…
— Ах, скажите пожалуйста! Да таких пианисток сколько угодно в любом доме!
— Добровольно заточила себя в глуши! Занимается делами имения, вместо того чтобы…
— Да не себя она здесь заточила, а меня! — вне себя выкрикнул Георгий Алексеевич. — Придумала, что ей плохо в городе, что ей надо жить в деревне, а на самом деле… А, да что тут говорить!
Он отошел к окну и яростно запустил обе руки в волосы. Наталья Дмитриевна шевельнулась на диване и тихо застонала:
— Жорж, ну почему ты так кричишь? Зачем же кричать… И ты, Володя… Володенька… Ах, что-то мне нехорошо… совсем нехорошо…
Она говорила очень тихо, то и дело останавливаясь, и водила рукой по груди, словно там, в глубине, что-то мучительно болело. На лице хозяйки дома было написано страдание, и Амалия почти была готова поверить ему — когда Наталья Дмитриевна на долю секунды повернулась в ее сторону, и между ресниц хозяйки дома блеснул такой неприязненный взгляд, что гостья застыла на месте.
«Ах, ловка! Ну до чего же ловка…»
Впрочем, по-настоящему Амалию заинтересовали только два момента: упоминание о черном коте, который, судя по всему, принадлежал пассии Георгия Алексеевича, и поведение князя Барятинского, а также младшего сына Натальи Дмитриевны. Оба они, когда хозяйка дома удачно изобразила обморок, предпочли роли статистов. Петр Александрович устремил взор куда-то вдаль, словно даже не отдавая себе отчета в происходящем, и, пожалуй, его реакцию можно было списать на то, что он хорошо знал жену племянника. Гимназист по кличке Крокодил смотрел на мать скорее с любопытством, как смотрит искушенный зритель на актера, от которого ожидает чего-нибудь в высшей степени занимательного — и это оказалось тем более неожиданно, что Амалия была готова поклясться, что из двух братьев старший куда интеллектуальнее и сообразительнее.
«Хотя, с другой стороны, принимают дети Наталью Дмитриевну всерьез или нет — их личное дело… Черный кот — вот что обидно. Ларчик-то просто открывался: кот есть, и он принадлежит… э… ну назовем ее дамой сердца Георгия Алексеевича. Дама сняла дачу, наверное, гуляет рядом с домом любовника, ждет удобного момента. Кот вообще может быть чем-то вроде условного знака, — фантазировала Амалия. — Если Георгий Алексеевич увидит его или услышит о нем, он поймет, что дама где-то неподалеку. То-то у него сделалось такое лицо, когда я упомянула о коте…»
До нее долетели слова Натальи Дмитриевны:
— Не надо врача, никого не надо… Дайте мне спокойно умереть!
«Переигрывает», — с неожиданной злостью подумала Амалия. Комедия, разыгрываемая хозяйкой дома, начала ей надоедать.
— Мама, ты не умрешь, я обещаю тебе, ты не умрешь! — воскликнул Володя, волнуясь.
— Я совсем забыл про Метелицына, — внезапно произнес Георгий Алексеевич. — Он же обещал быть к ужину. Надо предупредить его, что приглашение отменяется.
— Нет, нет, нет!
Наталья Дмитриевна села и спустила ноги с дивана.
— Мы не можем нанести Степану Тимофеевичу такую обиду…
— Обиду? — желчно переспросил Георгий Алексеевич. — Я же все равно не хочу продавать ему землю. К чему этот ужин, к чему вообще все? Пусть он едет к твоему брату и торгует его именье, ради бога, я не против!
— При чем тут мой брат? У него есть земли возле Куровиц, но дачи там не построишь, потому что железной дороги под боком нет. И вообще мы не о моем брате говорим! Господин Метелицын имеет право рассчитывать на наше уважение…
— Кто такой Метелицын? — спросила Амалия, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Богач из бывших купцов, — ответил Владимир. — Покупает землю, строит дачи.
Ну вот, разъяснилась еще одна маленькая загадка: почему Наталья Дмитриевна так упорно наводила разговор на дачи и почему Георгий Алексеевич так нелестно отзывался об их обитателях. Некий Метелицын хотел купить у него землю, а Киреев сопротивлялся, в то время как Наталья Дмитриевна была скорее «за» — и что-то подсказывало Амалии, что в конечном счете она настоит на своем.
— Мама, — проговорил Владимир, — может быть, все-таки не нужно ужина, если ты плохо себя чувствуешь?
— Со мной все хорошо, Володенька, — твердо промолвила Наталья Дмитриевна, глядя ему в глаза. — Пожалуйста, помоги мне встать.
Она вышла, опираясь на руку сына. Гимназист распахнул перед ними дверь и удалился следом за матерью и братом — может быть, чтобы не чувствовать себя неловко в присутствии отца. В бильярдной остались только Георгий Алексеевич, князь и Амалия. Шаркающей походкой хозяин дома приблизился к бильярду, зачем-то потрогал прореху, которую оставил его кий, и тяжело вздохнул.
— Должен попросить у вас прощения за эту семейную сцену, госпожа баронесса, — промолвил он. — В вашей семье, уверен, никогда не бывает ничего подобного.
Амалии не понравилась ирония, прозвучавшая в последних словах, — легкая, но тем не менее вполне ощутимая. Вошла горничная и объявила, что за доктором поехал один из слуг. Георгий Алексеевич метнул на нее хмурый взгляд, взял кий, в сердцах швырнул его на бильярд и вышел. Горничная, покраснев, засеменила прочь из комнаты.
Конец ознакомительного фрагмента.
