Горчаков. Юнкер

Валерий Пылаев, 2022

1967 год. Мир, которым правит магия аристократов. Где рок-н-ролл звучит даже во дворце ее Императорского величества, а отечественные «Волги» успешно сражаются на ночных улицах с американскими «Понтиаками». Очередная бешеная гонка по Санкт-Петербургу заканчивается трагедией. Врачи и целители, уже приговорившие юного князя Горчакова к смерти, списывают чудесное спасение на внезапно проснувшийся Дар. Но даже родовая магия не в силах объяснить, почему у парня полностью изменились привычки и вкусы… И откуда берутся странные сны о местах, в которых ему еще не приходилось бывать.

Глава 5

— Рок-н-ролл, детка-а-а… — пропел юнкер Бецкий.

Он же Богдан, он же просто Бодя из Одесского кадетского корпуса. Именно так и представился мой лопоухий товарищ по несчастью.

Когда нас обоих вызвал ротный, я уже приготовился к худшему — но кара оказалась не такой уж строгой. Как выразился Мама-и-Папа — господа юнкера Горчаков и Бецкий до самого отбоя поступают в полное распоряжение коменданта для проведения хозяйственных работ.

В общем, мы загремели на уборку. Сначала кухни, потом каземата — а потом и лестницы. Не то чтобы нехитрые упражнения со шваброй, тряпкой и ведром мутной воды вызвали у меня какие-то сложности, но особого опыта в подобных делах у меня не было.

Зато Богдан владел боевым инструментарием поломойки в совершенстве — похоже, традиция попадать на хозработы прилепилась к нему еще в кадетском корпусе.

Неудивительно — с такими-то замашками.

Самого его это, впрочем, совершенно не напрягало. Богдан носился как угорелый, засовывал руки в ведро чуть ли не по локоть, мастерски отжимал тряпку длинными загорелыми пальцами — и тут же снова наматывал ее на видавшую виды швабру, не забывая при этом болтать без умолку. А когда мы постепенно переместились из каземата на лестницу, где уже почти не попадалось начальства, — принялся еще и паясничать.

На полную катушку.

— Бат донт ю… степ он май блю свед шу-у-уз… — фальшиво протянул Богдан, приплясывая, широко расставив ноги и схватив швабру как микрофонную стойку. — Я Элвис Пресли.

— Ты болван.

Я не выдержал и засмеялся. Мне совершенно не улыбалось влетать на весь день из-за длинного языка Богдана, но сердиться на него оказалось попросту невозможно. При всей своей нелепости и странной наружности Богдан обладал каким-то совершенно немыслимым, сверхчеловеческим обаянием. И работать умел на совесть: за то время, пока я возился с тремя ступеньками, мой товарищ по несчастью уже успел изящно промахнуть шваброй весь оставшийся пролет — и теперь с чистой совестью (и лестницей) изображал Короля рок-н-ролла на площадке выше.

— Не болван, а Богдан, — поправил он — и тут же широко улыбнулся, скользнул вниз по перилам и протянул мне ладонь. — Давай знакомиться уже, господин юнкер… А то чего как не родной?

Пожалуй.

— Саша. — Я стиснул мокрую от тряпки клешню. — Горчаков… Бывший воспитанник Александровского лицея.

И без всяких князей. Если уж ротный открытым текстом сказал, что ему плевать на происхождение, то вряд ли оно здесь интересует кого-то другого. И выпячивать без надобности…

Рукопожатие у Богдана оказалось неожиданно крепким. Каким-то настоящим, уверенным — похоже, в тощих руках бывшего кадета скрывалась немалая сила. Еще пару минут назад я не воспринимал его всерьез, но теперь…

— Горчаков, да еще и лицеист. — Богдан отпустил мою руку и задумчиво прищурился, чуть склонив голову набок. — Значит, из родовитых будешь… И за какие же грехи тебя сюда определили, друже?

Дар, мускулы, да еще и сообразительный — парень явно не так прост, как хочется казаться.

— Да так… — уклончиво ответил я. — С чего ты взял, что родовитый?

— Гор-р-рчаков! — Богдан сделал гротескно-серьезное лицо. — Князь или граф, не иначе… Фамилия-то какая!

— Нормальная фамилия. — Я пожал плечами. — Это к твоей ротный прицепился.

— К моей попробуй не прицепись, — вздохнул Богдан, опираясь на перила. — Судьбинушка моя такая тяжелая. Всяк спросить норовит, сиротинушку обидеть. И ты туда же, господин юнкер.

Обидеть?..

— Байстрюк я, короче говоря. — Богдан улыбнулся и махнул рукой. — Рожденный, так сказать, вне законного брака. Оттого и фамилия дурацкая, и имя такое положено. У нас в Одессе говорят: «У Богданушки все батюшки».

Вот оно что. Да уж, на месте Богдана я бы точно не спешил рассказывать о подобном. А вот он, похоже, не особо-то и скрывался — скорее даже наоборот, выпячивал свое странное происхождение напоказ… Только зачем?

— Шила в мешке не спрячешь, — пояснил Богдан, будто прочитав мои мысли. — Только дураком себя выставишь… Но будешь цепляться — в глаз дам.

Не буду. Тут как бы самому «Богданушкой» не оказаться — спасибо его светлости Багратиону.

— Больно надо, — отмахнулся я. — Не мое это дело… Так ты, получается, и отца своего не знаешь?

— Как его не знать, скотину этакую. — Богдан насупился. — Нагуляла меня маменька да и померла через год. А он и не навестил ни разу. Сто рублей только выслал на похороны, говорят, — и все. В рожу бы ему плюнул поганую, да не успел: мне и пяти лет не было, как батяню самого пьяного медведь на охоте задрал.

Одаренного дворянина? Медведь?

— Видать, сильно пьяный был, — вздохнул я. — Грустная история.

— Уж какая есть. — Богдан пожал плечами. — А как по мне — туда ему самая и дорога. Я и сам проживу, а его сейчас черти в аду вилами тычут в жо…

Договорить Богдан не успел. Захлопнул рот, пулей махнул через четыре ступеньки разом, подхватил швабру и принялся яростно натирать лестницу. Я на всякий случай последовал его примеру — и не зря: снизу уже доносились шаги, а через несколько мгновений к нам поднялся старшекурсник в офицерской портупее.

— Работаете, молодые? — походя поинтересовался он. — Похвально, похвально… Труд — величайшая добродетель, способная превратить в отчетливого юнкера даже сугубейшего зверя.

— Вот козел… — пробормотал я, когда шаги старшекурсника стихли на лестнице.

— Это нормально. — Богдан рассмеялся и снова отложил швабру. — Меня еще в кадетском предупреждали, что во Владимирском цук похлеще, чем в кавалерийских училищах в свое время.

— Ч… чего?..

— Цук! — Богдан вытянул вперед полусогнутые руки и взмахнул, будто щелкая невидимыми поводьями. — Традиции славной пехотной школы.

Да, что-то такое про местные обычаи я уже слышал. А Богдан, похоже, знал о них немногим меньше матерого старшекурсника.

— Понятно, — улыбнулся я. — Так если ты такой умный — чего ж на швабры загремел? Да еще и в первый же день.

— Ну, во-первых — тебя выручить. А то больно нехорошо вышло. — Богдан подхватил со ступеньки ведро. — А во-вторых — присмотреться, что, где и кто есть кто. Сейчас мы с тобой при деле, а остальных старшие до отбоя цукать будут.

— Ужин пропустим… — тоскливо вздохнул я.

— Нехай! — Богдан махнул рукой. — Потом чего выпросим. Богданушка тощий, Богданушку поварихи всегда жалеют. Как говорят у нас в Одессе, держись подальше от начальства — и поближе к кухне.

— Тоже верно.

— В общем, со мной не пропадешь, Горчаков. — Богдан протянул мне швабру. — Пойдем каземат намывать. Ставлю месячное жалование, сейчас там такое творится — бока надорвешь.

Я не стал спорить. Не то чтобы десять казенных рублей, полагавшихся каждому юнкеру единожды в месяц, были для меня такой уж большой суммой — что-то подсказывало: Богдан не ошибся. И действительно, стоило нам выйти с лестницы — я на мгновение перестал слышать даже его нескончаемый треп.

В жилом помещении на три с небольшим десятка коек, которые местные называли то модным словом «дортуар», то по-простому — казематом, царил форменный бедлам. Понятным делом была занята едва ли треть юнкеров, а остальные исполняли что-то несусветное: носились из стороны в сторону, шумели и производили действия, о смысле которых я мог только догадываться.

Большинство было облачено в повседневную форму — но встречались и те, кто то ли не успел снять парадную… то ли надел ее снова, подчиняясь чьему-то странному велению. Пятеро «молодых» в полном облачении — из тех, что стояли где-то за мной на построении, — хором нестройно выводили что-то из репертуара то ли британской четверки, то ли так любимого Богданом Элвиса.

Ни петь, ни даже толком вспомнить слова из них, разумеется, не мог ни один, но руководителя странного оркестра это ничуть не смущало. Плечистый старшекурсник, прикрыв глаза — видимо, от нахлынувшего вдохновения, — дирижировал молодыми. То есть плавно размахивал прямо перед их лицами чем-то продолговатым и увесистым.

Кажется, ножкой от табуретки.

— Молодой, скажите-ка мне пулей — есть ли на Марсе пехота? — послышался чей-то ленивый голос.

— Не могу знать, господин обер-офицер! — отозвался второй.

Чуть в стороне двое «сугубых» приседали — и, похоже, уже не первый десяток раз. Вид у парней был не то чтобы измученный — но не слишком бодрый. Перед ними неторопливо прохаживались старшие, планомерно отсчитывая в полный голос: ать-два, ать-два…

— Знатно, — негромко присвистнул Богдан. — У нас в кадетском такого не водилось.

И так далее в том же духе: без дела в дортуаре не остался никто. Кроме нескольких старших, развалившихся на койках с книгами в руках. Видимо, их благородного статуса никакая муштра уже не касалась.

Откуда-то ощутимо тянуло табаком, хоть курение в общих залах и строго-настрого запрещалось.

— Да твою ж… матушку, — выдохнул я.

— Померла уже матушка, и давно. — Богдан хлопнул меня по плечу. — Пойдем трудиться, господин сугубый. А то цукнут — мало не покажется.

Спорить я не стал — уж лучше еще немного повозиться с тряпками и ведром, чем попасться на глаза заскучавшим старшим. Не то чтобы я собирался терпеть местный цук… но и нарываться тоже не хотелось. Обычаи здесь, похоже, полагалось соблюдать без споров и особых страданий: и «благородные подпоручики», и «молодые» выглядели в целом благостно — если не сказать довольно и весело. Во всяком случае, первые не пытались тронуть «сугубых» даже пальцем, а вторые — бросались выполнять самые нелепые повеления с совершенно непонятным мне рвением.

И все же дортуар я покидал с явным облегчением — в отличие от Богдана. Тот явно любовался бы местными бесчинствами хоть до самого отбоя, подмечая что-то мне пока неявное и вовсе неясное.

— Ты что себе позволяешь, щенок?

Высокий, но нарочито грубый голос, раздавшийся из коридора за дортуаром, выбился из общей какофонии. Не громкостью и не тембром — поющие где-то за спиной юнкера завывали похлеще, — а скорее манерой и даже самим обращением. «Стандартный» цук, похоже, подразумевал исключительно вежливость, а здесь…

— Беспредел, — негромко проговорил Богдан, замедляя шаг.

Лучшего слова я бы не придумал: в коридоре явно творилось что-то из ряда вон выходящее. Четверо рослых юнкеров обступили пятого — невысокого, щуплого, со светлыми, почти белыми жиденькими волосами. Его я точно видел на построении — где-то слева в задней шеренге, куда ставили самых мелких и худосочных.

Похоже, первокурсника взялись «обхаживать» старшие. Но совсем непохожие на тех, что гоняли «сугубых» по дортуару, — эти явно не добирали ни стати, ни возраста, ни какого-то особенного «гвардейского» лоска, как те, что к весне выпускались в полк или шли в Академию Генштаба.

Второй курс?

— Ты что, глухой? — Белобрысый здоровяк толкнул первокурсника в плечо. — Когда к тебе обращается старший по званию, следует отвечать: «Никак нет, господин обер-офицер».

Мелкий выглядел помятым — похоже, уже успел схватить пару тумаков, — но уж точно не испуганным. Скорее сердитым: брови сдвинуты, голова чуть втянута в плечи, левая нога отставлена назад. Плечи напряжены, пальцы сжаты. Не в кулаки, а так, будто он собрался швырнуть Булаву с двух рук сразу.

Иронично — если учесть, что из всех присутствующих в коридоре он единственный не обладал Даром. Вообще никаким — даже чахлый четырнадцатый магический класс для заморыша оказался бы чем-то недосягаемым.

И кто его вообще определил в юнкера?

— Ты не обер-офицер, — отозвался мелкий. — А чучело ряженое. Я…

Договорить пацан не успел. Белобрысый коротко, почти без размаха впечатал ему в живот увесистый кулак, и бедняга тут же с хрипом согнулся. Попытался дернуться, боднуть обидчика лбом в подбородок — но так и не дотянулся. Второй удар — уже полноценный, тяжелый и размашистый — отшвырнул парня к стене.

— Так и будем смотреть? — проворчал я. — Нашего бьют.

— Старшие. — Богдан опасливо огляделся по сторонам. — Непорядок, конечно, но нам в их дела лезть не положено. Оберов бы позвать…

— Да хрен с ними.

Не знаю, что на меня нашло. Я нечасто замечал за собой желание почесать кулаки без особого повода. И не сказать чтобы так уж сильно сочувствовал мелкому. Но то ли юнкерская форма сама по себе обязывала к героизму, то ли драка четверых против одного как-то особенно сильно укололо мое чувство справедливости…

То ли вожак старших слишком уж напоминал Воронцова — такой же здоровый, белобрысый, скудоумный и наглый… с тем, кто ростом ему примерно до второй сверху пары золотых пуговиц на кителе.

— Отставить! — Я громыхнул ведром с водой об пол. — Что тут происходит, господа юнкера?

Старшие тут же подпрыгнули, как ошпаренные, отступили от мелкого, чуть ли не синхронно втянули головы в плечи и обернулись, явно ожидая увидеть кого-то из начальства или хотя бы портупей-юнкеров…

Но вместо этого увидели двух первогодок со швабрами.

— Ох ты… А кто это тут у нас? — Похожий на Воронцова белобрысый плотоядно усмехнулся. — Никак новое зверье пожаловало?.. И чего тебе надобно, молодой?

Не нарываться, Горчаков, не нарываться, не нарываться…

— Оставьте парня в покое, — проворчал я. — Вас четверо, он один.

— Господа обер-офицеры… — «Воронцов» демонстративно покрутил головой, оглядывая свою свиту. — Мне не послышалось? Зверь приказывает благородному обер-офицеру?

Когда все четверо неторопливо, вразвалочку зашагали к нам, я услышал, как Богдан нервно вздохнул. Драться в его планы явно не входило — как и вообще ввязываться во что-то сомнительное. Так что рассчитывать на его помощь не стоило…

Да и какая разница? Если уж мордобоя не избежать — его стоит начать.

— Зверь недрессированный, — продолжил «Воронцов», надвигаясь на нас с Богданом. — Глупый и бесправный, которому положено быть бессловесным, когда благородный обер…

Мой кулак врезался ему прямо в переносицу. Веса в «Воронцове» было раза в полтора больше, чем во мне, — набрал за год муштры в училище, — но удар все равно получился на славу. Без всякого Хода я оказался достаточно быстрым… или никто просто не ожидал от худощавого «молодого» такой прыти.

«Воронцов» повалился кулем — но на этом мои успехи едва не закончились. В отличие от шушеры в «Кристалле», юнкера-второгодки дружно полезли защищать своего вожака. И, надо признать, делали это весьма квалифицированно. Я едва не пропустил удар в челюсть, кое-как отмахнулся — и тут же сам набросился на худого, но жилистого чернявого парня. Он грамотно закрылся от моих кулаков, но колено под дых все-таки пропустил. И свалился куда-то под ноги своим товарищам.

Третий второкурсник запнулся о распростертое на полу тело — и тут же поплатился за неуклюжесть. Его я убрал совсем уж некрасиво — сначала ткнул растопыренными пальцами по глазам, а потом схватил за ворот кителя, рывком раскрутил — и с хрустом впечатал лицом в стену.

А четвертого тем временем свалил кстати подоспевший Богдан. Мой собрат по швабре явно замялся, размышляя — стоит ли вообще лезть, но внутренне благородство победило. Краем глаза я увидел, как он пинком опрокинул ведро противнику на ботинки и, когда тот замешкался, отступил на шаг… и использовал дальнобойное подручное средство.

Швабра врезалась второкурснику в плечо и с жалобным хрустом переломилась надвое. Удар вышел не таким уж сильным — так что враг крякнул и уселся на пятую точку скорее от неожиданности.

Случилось небывалое — такого столетние стены Владимирского юнкерского пехотного училища наверняка еще не видели: парочка «молодых» отделала значительно превосходящие силы юнкеров второго курса. Может, праздновать победу было еще рановато, но все четверо наших противников остались на полу, а мы с Богданом…

— Могу я полюбопытствовать, — раздался за спиной негромкий голос, — что за непотребство вы тут устроили?

И даже прежде, чем обернуться, я заметил, как разлитая по полу мутная вода из ведра стремительно покрывается корочкой льда.