У всякой драмы свой финал

Валерий Пушной, 2021

Совершаются похищения, но похитители не ставят никаких условий и не дают о себе знать. Происходят убийства, но не остается следов, и нет свидетелей. Кто стоит за всем этим? В чем причина преступлений? Каким будет финал данной пьесы? Герой, невольно очутившийся в гуще событий, едва остается живым, преодолевая опасности.

3

Как и было оговорено, Нарлинская вместе со своими друзьями с небольшим опозданием подъехала к ресторану «Белый лебедь». Все шумно высадились из машин и поднялись по ступеням к белым дверям.

Корозов с Ольгой ждал их внутри при входе в зал ресторана. Оба были в хорошем расположении духа. Глеб — в костюме без галстука, Ольга — в легком красивом платье.

Зал ресторана был небольшим, сверкал чистотой белых стен с картинами, столов с белыми скатертями и пола с белой под мрамор плиткой. Солнечный свет заливал его сквозь огромные стекла. Работали кондиционеры. Воздух был свеж и прохладен. Чуть слышно звучала приятная мелодия.

Глеб был несколько удивлен, что приехала Ева с довольно малым числом друзей. Ему представлялось, что она должна привезти целую компанию актеров, но с нею было всего три человека.

На ее лице сияла улыбка, кофточка и юбка прекрасно сочетались, подчеркивая стройность фигуры, прическа — волосок к волоску, двигалась легко, даже воздушно, преподносила себя во всей красе, как будто выступала на сцене.

Заметив у Глеба некоторое недоумение, Ева засмеялась, обронив:

— Вы, наверно, ждали много народу? К сожалению, настоящей дружбы между актерами не бывает, всех поедает зависть. Менее талантливые завидуют более талантливым, менее удачливые завидуют более удачливым. Обыкновенные ненавидят необыкновенных. Все так сложно, и все так просто.

Корозов хорошо знал, что зависть присутствует везде, не только в среде актеров, но при этом присутствуют дружба и любовь. Однако пускаться в полемику было глупо, пусть остается при своем мнении, для него она сейчас гость и он должен оставить о себе хорошее впечатление.

Нарлинская представила друзей:

— Вот, познакомьтесь, Глеб, это мои близкие друзья, я никому из них не отдаю предпочтения, ибо глупо отдавать предпочтение кому-то одному, когда одинаково дорожишь дружбой с каждым. Они все разные и как бы дополняют друг друга, в них много такого, чего нет во мне. И это, поверьте, очень ценно. Актеры такие особи, которым всегда нужно подпитываться чьей-то энергией. Нам всегда нужны новые ощущения и впечатления. Без этого нет актера. Мы все очень влюбчивы, но остываем тоже быстро, потому что когда иссякает источник твоего вдохновения, то, затухает огонь, который горит в душе. А без огня в груди не бывает актера. Актер без пламени — неудачник, пустое место в театре!

Глеб слушал ее молча, она говорила общими фразами, и это казалось скучным. Но она точно поняла его мысли, произнесла, как бы в оправдание:

— Нравится вам или не нравится, Глеб, но все, что я сказала, это целиком относится ко мне. Я такая и другой не могу быть.

И тут вперед выступил Ватюшков, протягивая руку для пожатия:

— Да, она у нас такая, и за это мы все очень любим ее, Глеб. Простите за фамильярность, ведь мы с вами еще незнакомы. Разрешите представиться, Ватюшков Андрей Петрович, по роду театральных занятий я зритель, такой же, каких тысячи в нашем городе, такой же, как и вы, наверно. Ничего не мозгую в театральном искусстве, да мне этого и не надо, достаточно понимать, о чем идет пьеса и как ее играют актеры. Ева Нарлинская, это наша восходящая звезда, и если многие еще этого не разумеют, то скоро убедятся, что сильно недооценивали ее. Скоро она затмит многих столичных.

Глеб тоже мало смыслил в театральном искусстве, но понимал, что для того, чтобы затмить столичных актеров, надо жить и выступать в столице, так что воспринял слова Ватюшкова как обыкновенный дифирамб в адрес Нарлинской, чтобы поддерживать ее веру в собственные способности и в собственную исключительность. Вместе с тем, он обратил внимание, что Ватюшков ни слова не произнес о роде своих занятий. Ева также не обмолвилась на эту тему ни единым словечком. Впрочем, для него это абсолютно не имело значения, ведь не его же они друзья и он не собирался заводить с ними дружбу. Встреча с ними, может быть, первая и последняя, у него другая цель, и скоро он забудет их имена.

Ватюшков был в той же одежде, в какой появлялся в гримерной у Евы. Он крепко пожал Глебу руку, и тот отметил, что ладонь у него была жесткая и широкая. Его вид заставлял собеседника чувствовать себя как бы на ступень ниже. Был некой защитной маской, сквозь которую приходилось прорываться, чтобы увидеть истинное лицо. Но истинное лицо Ватюшков не очень хотел открывать, и потому сильно щурился, как будто ему требовались очки, и сильно растягивал губы в воображаемой улыбке.

Сказав несколько комплиментов Ольге, с любопытством окинув ее с ног до головы, задерживая взгляд на лице, на груди, на бедрах и ногах, и, давая глазами понять, что в ней он находит нечто этакое, что могло бы зацепить его, отошел от Корозова.

За Ватюшковым перед Глебом возникло лицо другого мужчины, который сопровождал Нарлинскую. Выглядел он несколько вычурно: модная прическа, хорошо уложенные волосы, на шее легкая косынка, свернутая шарфиком, пиджак приталенный, из нагрудного кармана торчит цветок ромашка, туфли новые. И все это в разных не очень сочетающихся тонах.

Ева уважительно представила его Корозову и Ольге, взяв под локоть:

— А это, Глеб, познакомьтесь, мой зонтик от любого дождя. Он поверил в меня и заставил других обратить внимание на мой талант. У него вообще нет отрицательных качеств, он весь соткан из положительных свойств. Я ему очень обязана, и я стараюсь нести свою обязанность так, чтобы не разочаровать его.

Однако что это была за обязанность, которую старательно несла Нарлинская, Ева не расшифровала, и Корозов так и остался в неведении. Но отметил, что на этот раз Нарлинская не говорила много о себе, она все больше старалась произносить хвалебных слов в адрес спутника:

— В нем заложен исключительный талант понимать мою душу, — продолжала говорить Ева. — Он видит ее насквозь. Я подчас еще сама не могу разобраться в том, что я могу и как могу сыграть на сцене, а он открывает передо мной двери и показывает путь к успеху, он объясняет мне, как я должна пройти по этой дорожке и никуда не сворачивать. Я слушаюсь его, как верная почитательница его гения.

Глеб смотрел на человека, который стоял перед ним и спокойно выслушивал все, что произносила Ева. Корозов полагал, что на месте этого человека он давно бы остановил Нарлинскую, и сам вступил в разговор. Но тот удовлетворенно дождался, когда она выльет весь запас слов о его гениальности, и только после этого театрально протянул Глебу руку. Его рука отличалась от руки Ватюшкова разительно. Она была мягкой, словно без костей и могла легко, как щупальца, выскользнуть из ладони Глеба. И чем сильнее ее сжимал Корозов, тем меньше ее оставалось в его ладони.

Друг Евы был и моложавым и староватым одновременно, сразу определить хотя бы примерно, какого он возраста, было невозможно. Голос его был тихим, но проникал, как ни странно, глубоко:

— Не слушайте все, что она вам наговорила обо мне, Глеб. Все это ее фантазии. Она у нас известная фантазерка, иногда такое нафантазирует, хоть стой, хоть падай. Мы все уже привыкли к ней, а для вас это может показаться странным, она все преувеличивает. Я обыкновенный, как и все, но если она блистает, я и говорю, что она блистает, а если бы она была иной, я бы ничего не сказал.

Глеб чуть наклонил голову, словно ответил, что он понимает своего собеседника и восторгается актрисой, которая сейчас украшает всю их компанию.

Человек произнес свои слова, как будто написанные для него в сценарии и уже хотел отойти, как вдруг спохватился:

— Я же не представился, Глеб. Дорчаков Антон Антонович. Главный режиссер театра, в котором блистает Ева Нарлинская, — подошел к Ольге, поцеловал ей руку, внимательно посмотрел на нее и произнес, глянув на Глеба и не выпуская ладони Ольги. — А она у вас прелесть. Прелесть. Прелесть. Она бы тоже могла блистать в нашем театре, если бы не было Евы.

Чувствуя, как щупальца Дорчакова легонько поглаживала ее пальцы, Ольга улыбнулась и удивилась, как он тонко умеет льстить.

Женщинам нравится такая лесть. Особенно, когда у них внезапно обнаруживают таланты, каких на самом деле может вовсе не быть. Психолог. Интересно скольким женщинам в своей жизни он говорил подобные слова? Наверно, многим, и, возможно, даже очень многим.

— Я не вижу в себе такого таланта, — сказала она в ответ.

Дорчаков с удивлением перевел взгляд на нее и мягко произнес:

— Разве я что-нибудь говорил о таланте? Чтобы блистать, — усмехнулся он, — не обязательно иметь талант, надо иметь совершенно другие данные, и у вас они есть. Ольга не стала уточнять, о каких данных говорил Дорчаков. А тот, прежде чем отойти от нее, добавил полушепотом, приблизившись к уху:

— Для того чтобы в театре мгновенно стать примой, надо мгновенно стать близкой главному режиссеру.

Ольга продолжала улыбаться, она прекрасно поняла Дорчакова, вот только он не понял, что такие кульбиты не про нее.

Дорчаков отпустил ее руку и, уже отступив шаг в сторону, задержался еще и негромко закончил диалог словами:

— А что касается таланта, то талант пусть сам бьется лбом о стену и пробивает себе дорогу! — и отошел от Ольги.

Нарлинская взяла под руку третью спутницу. Это была высокая женщина с волевыми даже мужскими чертами лица, на ней надет был строгий брючный костюм неопределенного темного тона. По лицу у нее плавала, как рыбка в аквариуме, улыбка, которая появлялась то справа, то слева от губ, то в правом, то в левом ее глазу. Глеба это немного поразило, хотя на своем веку ему приходилось видеть всякое. Ева прижала голову к ее плечу:

— Познакомьтесь, Глеб, это моя самая сильная и единственная привязанность помимо театра. Она для меня вместо отца и матери, и всех остальных. Она первая разглядела мой талант и обратила на меня внимание Антона. Все мои успехи я посвящаю ей. Она достойна самых высоких слов и самого большого уважения. Она нянчится со мной, как с ребенком, и я безумно люблю ее за это.

Женщина решительно прервала речь Нарлинской, нагнула голову и грубоватым мужским голосов коротко и сухо представилась Корозову:

— Думилёва Евгения Павловна! — не сказала больше никаких слов и Нарлинская тоже не посчитала необходимостью, дать другие пояснения.

Думилёва подошла к Ольге, окинула ее пытливым взглядом, при этом Глеб уловил какую-то ревностную вспышку в глазах Нарлинской:

— А ты сегодня неплохо выглядишь, — Думилёва сразу перешла на «ты» и произнесла эти слова так уверенно и твердо, как будто она тысячу лет уже знала Ольгу и точно знала, как та выглядела вчера, позавчера и еще раньше, хотя видела жену Глеба впервые.

Ольга поймала улыбку у Думилёвой где-то между бровями и поблагодарила за этот странный комплимент:

— Спасибо, — сказала и не замедлила парировать. — И ты сегодня хорошо выглядишь в этом костюме! — она вернула ей ее же обращение, на что все спутники Евы обратили внимание, но явно не придали этому никакого значения. А Глеб порадовался за жену. Между тем, Думилёва снова решительно подтвердила, словно ей и правда было известно об Ольге очень многое:

— Да, да, в тебе сегодня есть шарм! — и опять все прозвучало так, словно Думилёва знала, что вчера, позавчера или много дней назад этого шарма в Ольге не было.

— Благодарю, — снова ответила Ольга. — И ты сегодня на высоте.

Думилёва взяла ее под руку, и отвела в сторону, ни с того ни с сего признаваясь:

— Нет, нет, сегодня я в плохой форме. Видела бы ты меня раньше, когда мне было столько же, сколько тебе теперь. Вот тогда я была огонь-баба! Мужики, как тараканы, бегали вокруг меня!

Ольга дипломатично удивилась:

— Разве тебе сейчас намного больше лет?

Думилёва в ответ заставила пробежать улыбку по всем уголкам своего лица, заметив вслух:

— Ты умная девочка! Я это сразу поняла. Только не растрачивай попусту свои комплименты! Я далеко не дура! Люблю прямоту и не люблю, когда мне врут!

Но Ольга снова слукавила:

— Не обижайся, у каждого есть недостатки, их непросто изжить.

Думилёва усмехнулась, улыбка застыла у нее в левом глазу, и вдруг предложила, оглянувшись на Глеба:

— А давайте с вами дружить. Люблю умных людей. Терпеть не могу дураков. А посему отбросим всякие церемонии! Вот он, — показала на Ватюшкова, — просто Андрей. В детстве Андрюха! А он, — кивнула в сторону Дорчакова, — просто Антон. В детстве Антошка! А я — Евгения. В детстве Жека! Ну а Еву вы все знаете, она и при Адаме была Евой. Глеб, я думаю, и в детстве был Глебом! И Ольга всегда была Ольгой! Как вам мое предложение? У кого-нибудь из присутствующих есть возражения? — обвела всех глазами, никто не возразил. — Нету! Очень хорошо! Значит так и постановим!

Ольга не ожидала такого предложения и потому немного растерялась. Глеб усмехнулся про себя, интересно, что будет дальше, что еще выкинут друзья Нарлинской. Евгения отступила от Ольги, быстрым взглядом осмотрела зал и потом сказала Глебу, словно поняла его мысли:

— Да ты не беспокойся, Глеб, я не такая страшная, какой кажусь на первый взгляд!

Ева подхватила Корозова под локоть, приговаривая:

— Мне нравится этот ресторан. Поэтическое название. Как белый лебедь на пруду! — ее маленькие уши, слегка прикрытые волосами, порозовели, как будто она застыдилась своего сравнения. Прыснула мелодичным приятным смехом. И словно оправдываясь, заметила. — Теперь так мало романтиков. У всех на уме деньги, деньги, деньги. Какая-то денежная вакханалия, — сморщила лицо.

Глеб развел руками, выдохнул:

— Все течет, все меняется. К сожалению, без денег нынче не проживешь.

— Увы, к великому сожалению ты прав, Глеб! — она чуть отступила, при этом за локоть Корозова держалась крепко, ни на секунду не выпускала из своих пальцев, признаваясь. — И я тоже грешна в этом, безмерно люблю деньги.

Неожиданно Глеб сменил тему разговора, отчего она несколько замешкалась, когда услыхала вопрос:

— Не появлялся возле тебя тот парень с цветами? Не передала ты ему мою визитку? Ей не хотелось возвращаться к этой теме, но она чувствовала, что это было главной причиной, почему Корозов пригласил ее в ресторан. И Нарлинскую злило, что резон был не в ней, что она оказалась здесь обыкновенной наживкой. Потому постаралась увести разговор в сторону:

— Нет, я больше не видела его! — сказала с раздражением. — И не вспоминала о нем. У меня появилось столько новых почитателей, что голова кругом идет, просто ужас какой-то. Зрительская любовь иногда так утомляет. Ведь они видят меня не такую, какая я на самом деле, а такую, какая я на сцене. И приходится постоянно соответствовать сценическому образу, а это не всегда приятно и не всегда хочется делать. Вот и ты смотришь на меня, как на актрису Нарлинскую, а не как просто на Еву. Только мои друзья знают меня настоящую и любят меня за это, и я благодарна им. Я так устала, Глеб, так устала.

Корозов уловил в ее словах лукавство: какой женщине не нравится, когда ее превозносят, и тем более, когда ее носят на руках? А Нарлинская как будто устала от успеха. Глупость, все это глупость. Она еще так молода. Ей еще не может не нравиться купаться в лучах известности, хоть и местного разлива, но все-таки популярности.

— Иногда мне кажется, что молодость — это мой огромный изъян! — томным голосом сказала она.

И Глеб улыбнулся, молодым часто так кажется, и только повзрослев, они начинают понимать, что это было не изъяном, а даром божьим.

Ева, вдруг сильно потянув за собой Корозова к сдвинутым столам, накрытым белыми скатертями, к которым Ольга уже подводила Думилёву и Дорчакова, что-то говорила им, слегка жестикулируя. Ватюшков плелся сзади, время от времени косясь на Еву с Корозовым.

Глеб усадил Нарлинскую за стол, и когда разместились все остальные по местам, которые сами для себя выбрали, позвал официантов. Те быстро обслужили.

Весь вечер друзья Евы посматривали на Ольгу, и Ева при этом недовольно морщилась, делая вид, что все это ее не касается. Однако заметно было, что ей не особенно приходилось по вкусу, как Дорчаков и Думилёва оказывали внимание Ольге. Они как бы даже соревновались между собой, хотя Дорчаков послушно отступался, когда обнаруживал на себе недовольный взор Думилёвой. Та довлела над всеми, и это можно было уловить с первого взгляда.

Корозов восторгался женой, ему нравилось, с каким достоинством она принимала повышенное внимание гостей. Она была прекрасна, щеки чуть-чуть порозовели, много и умно говорила.

Ева на фоне Ольги уже не казалась красивой и артистичной, а просто миловидной и жеманной. Возле нее крутился только Ватюшков. И Глеб, чтобы как-то уравновесить обстановку за столом, тоже стал выказывать ей заинтересованность и почувствовал, как она за это была благодарна ему.

А когда он поднялся из-за стола и пригласил ее на танец, она просто расцвела. Тут же торопливо вскочила и сама повела его в танцевальный круг.

В танце она прижалась к Глебу, вопросительно шепнула:

— Зачем тебе нужен тот мой поклонник с цветами?

— Вернуть ему то, что он обронил. Я ведь уже говорил тебе при первой встрече, — сказал Корозов. — Ты, видать, невнимательно слушала меня.

— И все? — удивилась Ева.

— И все, — подтвердил Глеб.

У нее как-то странно загорелись глаза и в голосе появились заговорщические нотки:

— В таком случае я поспрашиваю о нем и постараюсь разыскать для тебя. Позвоню. Только о нашей договоренности никто не должен знать. Дай слово, что все останется в тайне!

— Обещаю! Могила! Даже не сомневайся! — Глеб, удивляясь просьбе, пригнулся к ее уху. — Можешь положиться на меня полностью!

Нарлинская на минутку притихла, а потом с сожалением прошептала:

— Как жаль, что ты не был раньше моим другом.

Он опять наклонился к ее уху:

— Разве тебе мало твоих трех друзей? Ты ведь рада, что они у тебя есть.

Она с усталой грустью глянула ему в лицо, покосилась на друзей, из которых только Ватюшков ревностно не отрывал от нее глаз, и Глеб услыхал, как печально прозвучал ее голос:

— Да. И это ужасно.

Корозов даже приостановился в танце, но она крепко вцепилась в него своими пальцами, шепча:

— Продолжай, продолжай танцевать, не останавливайся!

Глеб снова повел ее по кругу, она умолкла, успокаиваясь и прислушиваясь к ритму мелодии.

После этого вечера прошло несколько дней, и у Глеба раздался звонок телефона. Он услыхал взволнованный голос Нарлинской:

— У меня есть, чем порадовать тебя, Глеб! Того парня, которого ты ищешь, зовут Романом. Если ты по-прежнему хочешь видеть его, то должен сегодня ровно в двенадцать часов дня поехать в кафе «Оранжевое небо», он будет там! — и телефон отключился.

Не было сказано, ни здравствуй, ни прощай, как-то все быстро, скороговоркой, словно украдкой.

Время до двенадцати часов еще было. Кафе «Оранжевое небо» Корозов знал, иногда заглядывал в него, кухня была неплохая, толкучки не было, обслуживание приличное. Кафе под открытым небом. Оформлено в оранжевых тонах: оранжевая площадка, оранжевые пластмассовые столики, оранжевые стулья, оранжевые зонтики над столиками, и даже оранжевая посуда.

Глеб подъехал к кафе ровно ко времени. Сквозь стекла автомобиля увидал за одним из столиков Романа. Тот сидел боком к Корозову и смотрел прямо перед собой.

Он был здесь по просьбе Нарлинской. Конечно, ему больше удовольствия доставила бы встреча с самой Евой, он бы забыл о запретах отца, но сейчас он пообещал ей.

Несмотря на все метания последних дней, на безобразное настроение, на унижение болью, на злость на Еву, на желание убить ее за то, что она разрывала ему сердце, он продолжал любить ее и ради нее готов был на любой сумасшедший шаг.

Приехал в кафе за полчаса до встречи.

Яркое солнце било в глаза, оранжевые стулья и столики под этими жгучими лучами были еще ярче. Правда, оранжевые зонтики над столиками немного спасали от жаркого зноя, но тень от них над каждым столиком была настолько мала, что ее едва хватало для одного человека. И тот, кто оказывался в этой тени, был счастливчиком.

Роман за этим столиком был единственным посетителем и потому расположился в тени зонтика.

— Наконец-то, я тебя встретил, молодой человек, хотя, казалось бы, это ты должен меня разыскивать! — сказал Корозов, подойдя к нему сбоку.

Роман вздрогнул, задумчивость слетела с лица. Посмотрел на Корозова, будто впервые видел его. Поморщился, наткнувшись на взгляд охранника за спиной у Глеба. Глеб отодвинул стул напротив, сел на горячее сиденье. Носовым платков вытер пот с лица. Жара стояла такая, что при любом малейшем движении под солнцем лоб мгновенно покрывался крупной испариной.

Роман хмыкнул — ему в футболке, шортах и в тени зонта было нечем дышать, а уж Корозову в костюме, на горячем сиденье, под прямыми лучами солнца он представлял, как было некомфортно.

На замечание Глеба он промолчал. Тот достал из кармана кинжал, и положил перед собой. Глаза Романа вспыхнули и тут же погасли, но ноздри мелко задрожали, и взгляд некоторое время не отрывался от кинжала, выдавая смятение парня. Корозов ладонью прижал кинжал к столешнице:

— Ты оставил этот кинжал, я искал тебя, чтобы вернуть его! — сказал Глеб. — Но сначала скажи мне, откуда у тебя такая дорогая вещь? И кто ты? Кроме твоего имени, мне ничего неизвестно.

Роман нервно дернулся, он боялся нарушить приказ отца не соваться к Корозову за кинжалом, потому не хотел сейчас вести никаких бесед с Глебом, а, тем более, раскрываться перед ним. Враждебно спросил:

— Кинжал? А кто сказал, что это я оставил кинжал?

Глеба обескуражил вопрос, но он не растерялся:

— Это я говорю, потому что видел его в твоих руках, видел, как ты кидался с ним на Блямбу, а затем на меня, как потом выронил его.

Но Роман стоял на своем:

— Нет. Ты явно что-то перепутал.

Глеб не мог понять, что это было. Или таким манером Роман отказывался от кинжала, или обыкновенно дурачился.

— Не валяй Ваньку, — сказал он раздраженно.

Роман откачнулся, холодно и дерзко бросил:

— Это ты валяешь Ваньку! Я тебя никогда прежде не видел и не держал этого кинжала в руках.

Глеб разозлился. Разговора не получилось и уже вряд ли получится. Посмотрел на кинжал, взял в руку, заметил жадный огонек в глазах Романа, и сдержанно задал еще вопрос, на который, впрочем, уже не ждал ответа:

— Может, ты знаешь, кто настоящий владелец кинжала?

— Надеюсь, владелец сам найдет тебя! — все так же грубо парировал Роман.

Корозов сжал рукоять кинжала, чувствуя ладонью холодок драгоценных камней, раздумчиво произнес:

— В таком случае, этот нож ничей, — и тут же поправил себя. — Был ничей до того момента, пока я не нашел его.

Больше не говоря ни слова, не прощаясь, Глеб демонстративно неспешно положил кинжал во внутренний карман пиджака, поднялся со стула и ступил от стола.

Поведение Романа обескуражило его, а интерес к кинжалу повысился.

Роман, видя, как Корозов удаляется и уносит кинжал, задергался, затрясся, словно в лихорадке. Вспыльчиво вскочил, сунул официантке деньги, шумно отбросил стул в сторону и быстрым шагом направился в противоположную сторону.

Корозов спустился с площадки кафе, прошел несколько метров по старому асфальту тротуара к месту парковки машины. Уже открыл дверь автомобиля, когда сзади услыхал крики. Развернулся недоуменно. Увидал, как за площадкой трое парней насильно заталкивали в машину Романа. Тот сопротивлялся, но силы были неравны.

Глебу показалось, что Роман что-то крикнул ему, но в общем гвалте он не разобрал слов. Парня ударили по голове, затолкнули в машину, и авто тронулось с места.

Корозов торопливо влез в салон. Положил руку на плечо водителю:

— За ними, Никола!

Охранник рядом с водителем достал травмат.

Водитель стал выворачивать на дорогу, с трудом встроился в плотный быстрый поток автомобилей, ворча, что вряд ли удастся догнать. Так и случилось. Промчались по проспекту, по соседним улицам и переулкам, но авто похитителей как будто сквозь землю провалилось.

Глеб был раздосадован. Черт побери, что за дела творятся вокруг этого Романа? То его избивают, то его похищают. Что-то непонятное происходит. Да и черт с ним. Его чужие разборки не касаются.