Из глубины души моей

Валерий Петрович Рогожин

Перед нами книга автора, юность и молодость которого пришлись на эпоху 70-х – 80-х гг. прошлого столетия. Как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя – эти темы стали основными в произведениях, включенных в данный сборник. Подкупает то, что автор не идеализирует то время, своих героев, но описывает события с любовью и искренностью. Читая его стихи и рассказы, переживаешь вместе с героями все случившееся с ними.

© Валерий Петрович Рогожин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Попытка автобиографии с отступлениями и дополнениями

Вместо предисловия

Биографии я никогда не писал и даже не помышлял о такой возможности. Как-то не прельщала меня благая мысль описывать чью-то жизнь, ничего не придумывая и опираясь лишь на голые факты. А тем паче описывать жизнь свою собственную. Голая правда — она и есть голая. Приукрасишь — неудобно, как соврал вроде бы, да еще с выгодой для себя, напишешь в темных тонах, ничего не скрывая и не изменяя, так вроде бы сам на себя наговариваешь. Про чужую жизнь вообще говорить трудно. Тебе это видится так, на самом деле все происходило эдак, а самому герою показалось все иначе. Нет уж, если писать, то непременно художественное произведение, где можно и домыслить, и переосмыслить, и вообще написать все, что хочешь. Но тут неожиданно потребовалась для одного малоизвестного сайта именно моя автобиография.

Ха! Подумал я. Сейчас за час другой накропаю. Да не тут-то было. Я просидел три вечера прежде, чем получил что-то удобоваримое. Но позже понял, что просто необходимо переиначить и переделать. И вот полученный результат. Я, Рогожин Валерий Петрович, родился в 1951 году в городе Новороссийске Краснодарского края. Если задуматься, это произошло в прошлом веке, когда он только-только перевалил через свою половину. Перевалил, естественно, век, а не город Новороссийск. Это были счастливые времена, но мы были молоды и еще не знали насколько мы счастливы

Родился я в Новороссийске, в краю мазута и воды, где может быть бывал и ты… В этом городе мы прожили около пяти лет. Но буду рассказывать по порядку.

Отец — Рогожин Петр Иванович, гребенской казак из станицы Червленной, что в тридцати с небольшим километрах от Грозного.

Отступление первое. В 1943 году прямо из-за школьной парты отца, только что окончившего десятилетку, призвали в армию. Он попал на фронт, где служил в разведке. Отец никогда не отличался многословностью, поэтому я слабо помню его рассказы о войне. Запомнилось, что какое-то время ему пришлось служить на МГУ — мощной говорящей установке. Так назывался, если я правильно понял, грузовичок с крытым фанерой кузовом, где размещалась радиопередающая система. Этот автомобиль ездил вдоль линии фронта и непрерывно вел передачи для немецкой стороны. Очень мало где показаны такие установки, а рассказов о них я вообще не встречал. А ведь это была не совсем, может, военная, но очень и очень опасная работа. Враг в первую очередь пытался избавиться от назойливых агитаторов, и автомобилю приходилось не сладко. По нему стреляют все, кто может, а он и ответить на стрельбу мог только речью или песней.

Война закончилась, но увольняться отец не стал. Да и куда идти без специальности вчерашнему десятикласснику! Десять классов по тем временам — это было приличное образование и идти в колхоз или на завод учеником двадцатилетнему парню категорически не хотелось. Тем более в армии он был уже младший сержант, какой-никакой, а командир, хорошо себя зарекомендовавший. Про себя скажу, что, видимо, пошел не в отца и смог стать учеником на заводе в двадцать пять лет. Командование не спешило увольнять молодых бойцов, тем более сержантов и старшин, а отец к тому времени уже дослужился до младшего сержанта, освоил специальность разведчика-фотографа, короче, был на хорошем счету у командиров. Перед молодежью рисовали радужные картины безоблачного будущего, если они останутся в армии, а особенно, если кто-то будет учиться на офицера и далее. Отец подумал — подумал и остался служить дальше. Закончил среднее военное училище под Харьковом, стал офицером и потянул армейскую лямку дальше. Так и служил в разных воинских частях до 1972 года. Сейчас пенсионер, живет в городе Виннице.

Мать — Рогожина Вера Викторовна, жила и училась небольшом поселке на Дону. Теперь этот поселок поглотило Цимлянское море (водохранилище).

Отступление второе. Фашисты не дали закончить десятилетку. С приходом немцев, точнее мадьяр и румын, а именно они оккупировали донские степи, молодая девчонка, насквозь пропитанная марксистко-ленинской идеологией, становится связной в партизанском отряде. Какой оккупант примет молодую девицу, бредущую в соседнее село на заработки, за грозного партизана! И этим она широко пользовались. Правда, однажды такой трюк с фашистами не прошёл, и немцы, а именно Гансы и Фрицы стали менять ненадежных румын, арестовали мать. Продержали в камере несколько дней, пытали, но ничего не добившись, выпустили. Тогда для нее этот арест был, как с гуся вода, подумаешь арест, подумаешь побили слегка. А к старости, когда на поверхность выплывают все болячки, сказались эти побои и несколько дней в сырой, холодной камере, да плюс работы по созданию полосы укреплений для нашей армии, а полураздетых девчат свезли в степь рыть рвы, окопы и прочее, без теплой одежды и без жилья. У матери отнялись ноги, и уже который год она с трудом перемещается по квартире. О том, чтобы выйти на улицу не может быть и речи.

После войны она уехала в Ростов-Дон, где поступила в пожарный техникум. Но учеба не задалась, ее целиком захватила комсомольская работа. Мать становится вторым или третьим секретарем горкома комсомола, оставляет техникум. Но горячие речи и пламенные призывы нужно подкреплять делом. И она по комсомольской путевке уезжает на Сахалин, проводить здесь комсомольскую работу, осваивать отбитые у японцев территории. Как она потом рассказывала, ехали и плакали навзрыд, рыдали, наслушавшись ужасов про японских агентов и шпионов, наводнивших эти земли.

Сюда за ней и приехал молодой лейтенант, мой будущий отец, а ее будущий муж, и увез ее в Европу в 1949 или 1950 году. Можно представить, какие чувства вынудили молодого человека ехать за невестой, буквально, на край земли. Это в послевоенные годы, когда мужчин не хватало, когда каждый мужчина был на вес золота! Ведь это про то время говорил поэт-фронтовик Константин Ваншенкин:

В мужья не нас девчонки ждали

Тех, кто воротится скорей…

Еще одно отступление. Когда он уже в семидесятые годы приезжал ко мне в Салтыковку, вся многочисленная родня моей супруги, а особенно женская часть, была в восторге от подтянутого, моложавого, еще не старого и крепкого нового родственника.

В те годы служба молодого офицера не была оседлой. Так и у них. Новороссийск, где в семье появился первенец, т. е. я. Город Ейск, опять Новороссийск, Констанца в Румынской Народной республике. Здесь в семье появляется еще один ребенок, мой брат Александр.

Румыния мне особенно запомнилась. Хотя мне было в те годы всего каких-то шесть лет, но я с удивительной четкостью помню все наши проказы и свершения, все подвиги и преступления, короче всю нашу тогдашнюю жизнь.

Мы, компания пацанят-однолеток целый день были предоставлены самим себе. Да и куда мы могли деться. Военный городок был обнесен с трех сторон колючей проволокой. С четвертой стороны границей было море.

Мы купались, загорали, собирали в водорослях, выброшенных приливом, мелких крабов и варили их в старом ведре на костре. Бегали к солдатам и помогали им осваивать нелегкую солдатскую службу. Нам было по пять-шесть лет. Мы знали назубок всех русских и советских полководцев. Это сегодня спроси у великовозрастных байбаков, кто такой, например, Петр Семенович Салтыков, и не получишь никакого ответа. А мы, шестилетние знатоки, прекрасно знали сколько генералиссимусов было в России, сколько раз русские брали Берлин и какова дальность стрельбы АКМа.

Мы помогали солдатам чистить полметровые и метровые гильзы от зенитных снарядов, мы катались не на качелях-каруселях, их у нас просто не было, а на зенитных орудиях и оставшихся от ленд-лиза студебеккерах. Мы ездили вместе со взрослыми в степь и собирали в песке темные кривые румынские грузди. Мы любовались маковыми полями.

У нынешнего читателя при слове «мак» сразу возникает ассоциация с наркомафией и прочая лабуда. Ничего подобного тогда никто и представить не мог. Но подняться на сопку и вдруг увидеть внизу в распадке алое, огненное или кровавое, дышащее и шевелящееся озеро, было так необыкновенно, так красиво, что даже у нас, послевоенных пацанят, знающих из поэзии Тараканище и Муху-Цокотуху, не имеющих никакого представления о живописи, о красоте, замирало сердце. Представляете — целое озеро, огромная поляна цветущих маков. Пробежал ветер, цветы чуть пригнулись и эта поляна почти позеленела, спряталась, замаскировалась, но ветер улетел, и цветы выпрямились, все стало опять огненно-красным, как лава вулкана и горячим. Красота необыкновенная!

А потом детство изменилось. Наши части срочно выводили с территории СРР. Отцу приказали уезжать и мы с гордостью помогали взрослым грузить наш нехитрый скарб, фанерные чемоданы и такие же фанерные шкафы и гардеробы в товарные вагоны. Транспорта не хватало и в пассажирских вагонах ехали семьи старшего офицерского состава, а семьи всяких там лейтенантов и капитанов должны были ехать в товарных теплушках, в вагонах, в которых обычно перевозили лошадей и коров…

Дальнейшая служба отца продолжается в городах Сумской области на Украине, где проходило третье кольцо противовоздушной обороны. Первый класс в одном городе, второй (начало второго класса) в другом городе, а конец уже в третьем. Поэтому, когда говорят «первая учительница моя» я вспоминаю сразу третью. Что поделать. Не моя в том вина и не вина учителей. Так сложилась жизнь.

Очередное отступление. В последних классах общественные дисциплины (новейшую историю, обществоведение, историю партии или что-то типа этого) у нас вела Ида Григорьевна Давыдовская. Душевный человек, опытный и знающий педагог, великолепный историк и необыкновенный рассказчик. Она вспоминала, как «милитаризировали» жизнь города в начале шестидесятых. Все были за советскую власть, все были строителями коммунизма, все были преданными строителями социалистического общества и все абсолютно слушали вражьи голоса. Вечером ловили Немецкую волну или Голос Америки, а утром делились новостями с соседями и друзьями. Причем, в отличие от сегодняшних рассказов, происков КГБ, почему-то никто не боялся и по укромным уголкам никто не таился.

И вот в один прекрасный день, точнее вечер, население города узнает, что в их городе теперь располагается ракетный полк и там же будут базироваться новые советские ракетные установки. Военных в городе не было, нигде в окрестностях никто никаких установок не замечал. Народ посудачил и решил, что очередная вражеская утка и сплошная антисоветская пропаганда.

А потом через неделю-вторую в городе появляется группа офицеров, а затем еще одна. Потом гостиница, вечно пустовавшая, оказалась переполненной. Потом на окраине города началось строительство и в рекордно короткое время возникла воинская часть с многоэтажными казармами. Причем в центре города многоэтажных домов не было. А вот в воинской части многоэтажные казармы уже были. Потом возник офицерский городок. Потом за чертой города, но буквально вплотную к нему, построили еще один. И все. Пророчества забугорных прорицателей полностью исполнились.

Отдельным отступлением хочется сказать об учителях. Господи! Как мне повезло, что у меня были такие учителя, такие преподаватели, настоящие педагоги. Можно представить себе шестидесятые годы, провинция, практически российское захолустье, обычная средняя школа и такие учителя! Они и сами не знали, как они учат, они просто делали свое дело

Широкова Дася Самуиловна. Русский язык и литература. Обычный преподаватель, знающий, грамотный, с опытом работы и ничем не выделяющийся среди многомиллионной армии учителей в нашей стране. А вот надо же сумела найти подход, как-то незаметно научить, показать всю красоту поэзии, все очарование игры слов, магию переплетенных строчек. Как ей это удалось, я не знаю. Но до девятого класса я обходил сборники стихов девятой дорогой. Да и остальные ребята из нашего класса. А потом вдруг как прорвало. Мы стали читать стихи! Это необыкновенно.

Вероятно, кого-то удивит большое количество еврейских имен. Но ничего удивительного нет. Это те места, те местечки, которые описывал Анатолий Рыбаков в «Тяжелом песке». Это и есть черта оседлости, делившая Россию.

А математик Николай Филиппович Гудзенко. Казалось бы тоже самый обыкновенный учитель. Причем одно время пристрастился к горячительным напиткам настолько, что руководство школы было вынуждено убрать его из учителей. Районный центр, маленький захолустный украинский городок, хоть и с богатым историческим прошлым. Но история, даже ее великолепное знание не помогут в поиске работы и Николай Филиппович вынужден был устроиться в хозрасчетные столярные мастерские, работавшие здесь же при школе.

Несколько лет он добросовестно изготавливал тумбочки и табуретки, пока наконец, школьная дирекция не обратила внимание на его трезвое поведение. То ли этот фактор, то ли нехватка хороших учителей, особенно по математике, сыграли свою роль, а может быть имели место обе причины, но Гудзенко взяли опять в преподаватели.

Он заходил обычно в класс и громоподобный голос разрывал тишину: «Ну, что, пионеры и школьники, опять вчера весь вечер иксы-игреки на заборах писали?» Класс замирал. Тишина стояла неимоверная. Знали, сейчас трех человек он посадит на передние парты и у них будет письменный десятиминутный микро экзамен по билетам, изготовленным накануне вечером преподавателем дома. А остальные подробно будут освещать как выполнялось домашнее задание. Причем Николая Филипповича не интересовало, сошелся ли результат решения с ответом в учебнике, его не интересовали зачеркивания в тетради и почерк ученика, он обращал внимание только на знания. И, конечно, результаты всегда давали себя знать.

Среди его учеников на порядок выше было количество поступивших в вузы страны. Могу, хвастаюсь, про себя сказать, что когда я поступал на мехмат МГУ, был такой казус в моей биографии, сдавая устную математику, я отвечал на экзамене четыре с половиной часа. Четыре с половиной часа я решал задачи и вышел с заслуженной пятеркой.

Уже в восьмидесятые годы, сдавая письменную математику в свой приборостроительный, я решил свой вариант, вариант соседа спереди, вариант двум барышням справа и какую-то задачу соседу сзади. После чего пошел отдавать свою работу экзаменаторам. Зам. декана, сидевший в приемной комиссии, решил, что я ретируюсь:

— А вы не спешите, вы еще подумайте, времени только два часа прошло.

— Ну, так и что? Что мне здесь высиживать? — удивился я.

Зам заглянул в мою работу и тоже удивился: — Как? Вы уже все сделали? — Ну, да! И вот сдаю вам работу

— Так помогли бы кому-нибудь… — пробормотал он. Но ведь не будешь рассказывать кому и что ты уже решил. И я молча вышел.

Такие у нас были учителя

Я окончил школу в 1969 году в городе Глухове (Сумская область). Старинный город, ровесник Москвы. Здесь и прошло мое детство. Выпадал первый снег и со всех сторон района в город везли снопы конопли. Не подумайте о наркотиках. Повторю еще раз, мы тогда и не слышали таких слов. И как здорово было прицепиться сзади к этим доверху заполненным саням и ехать, пока кучер не заметит непрошенного пассажира и не огреет его кнутом.

В этом городе закончил я школу, отсюда ушел учиться в институт, сюда вернулся после недолгой учебы и отсюда ушел служить в армию.

Служил в рядах Советской Армии в Монгольской Народной республике. Пустыня Гоби. Кто там бывал, знает, что это такое, кто не был… Лучше туда поехать на кратковременную экскурсию.

После армии работал на стройках Москвы, в городе Винница на заводе Средств Автоматики радиомонтажником, в Иркутске, Воронеже, Орле и многих других городах России, Белоруссии и Украины. 22 года проработал на заводе имени 40-летия Октября в Балашихе наладчиком станков с ЧПУ.

Если меня спрашивают, чем я сейчас занимаюсь, я отвечаю: — Учусь. Учусь не быть дураком

Не всегда эта учеба бывает плодотворной. Но тем не менее — это правда. Я учился всю жизнь. Когда-то начинал в Московском институте Стали и Сплавов. Бросил. После армии поступил на филологический факультет МГУ. Проучился около трех лет, дальнейшая учеба не сложилась. Работая в 4 ММУ треста Промвентиляция поступил учиться в Заочный Строительный институт. Но и здесь продержался недолго. Только в 1989 году ровно через 20 лет после окончания средней школы получил диплом (правда красный, чем постоянно хвастаюсь) об окончании Московского Приборостроитель-ного института.

Где обучался литературе? Когда занимался в Стали и Сплавов, посещал только что созданную здесь литературную студию, руководить которой пригласили известного критика и литературоведа, поныне еще здравствующего Феликса Феодосьевича Кузнецова. Я с гордостью продемонстрировал ему свои нетленные произведения:

Бывает гранитные статуи

Падают, чуть звеня,

И жизни бывают мятые,

Как старая простыня…

Ф. Ф. прочитал и долго обдумывал прочитанное. Наверное, часа два. Занятия у нас длились часа три-четыре. Потом он сказал мне:

— Ты, знаешь, ты пока не пиши ничего. Не надо. Походи, послушай других, а позже решим, что тебе писать и как.

Но и просто сидеть на занятиях было ужасно интересно. Нам становились известны какие-то новости Союза Писателей. Мы узнали про борьбу деревенщиков и западников. Мы узнали о Мандельштаме и Цветаевой. А где я, вчерашний, практически деревенский паренек мог обо всем этом узнать.

А потом мне на пробу дали писать дневники заседаний. Как это ни удивительно, результат всем очень понравился и я стал бессменным летописцем объединения. Правда очень скоро я расстался с институтом, и очень быстро закрылось и наше ЛИТО.

В МГУ я записался в «ЛУЧ» Игоря Волгина. Но здесь уже было не так интересно. Больше внимания уделяли уже зарекомендовавшим себя авторам, таким своеобразным местным мэтрам. И чтобы иметь возможность учиться чему-то, нужно было еще пробиться через толпу жаждущих, плотной стеной окружавшую, руководителя.

После университета, работал на заводе в городе Виннице, куда переехали мои родители, а после возвращения в столицу стал лимитой. Практически деклассированным элементом. Не буду здесь описывать все прелести жизни лимитчика. Уже что-то об этом писал и собираюсь написать еще, но позже. Кроме того у нас писали про лимитчиков профессиональные литераторы, снимали фильмы, только стихов про них, кажется, не было.

Начал писать более регулярно, уже накапливался некоторый житейский опыт, уже были первые потери и первые разочарования. Иными словами уже было, что сказать. И начал пытаться говорить.

К сожалению, прозаические творения в большинстве своем не уцелели. Печататься неизвестно откуда появившемуся пареньку в те времена… Короче, не напечатают. Нужна лапа. Сейчас она нужна, а тогда вообще.

Но мы пытались. С одной стороны плохо представляя весь процесс, а с другой, просто надеясь на удачу, полагаясь на присущее всей молодежи самомнение и некоторую наглость. Я тоже, как и большинство моих приятелей, атаковал время от времени те или иные более или менее крупные издательства, газеты и журналы.

Но всему приходит конец. Так и здесь. Я работал на стройке. Мы делали вентиляцию на новых корпусах Второго МОЛГМИ. Тогда они еще были новые.

На стройке… Сказать, что строители пили — не сказать ничего. Недаром в народе перефразировали известное высказывание: рожденный строить не пить — не может.

Как иллюстрацию приведу случай с моим бригадиром С. Есть еще люди, которые помнят этого славного человека, дельного работника, поэтому полностью его имя и фамилию приводить не буду.

Утро. Наша будка-бытовка, где мы переодеваемся и храним наши нехитрые припасы. Бригада готовится идти на объект. Бригадир в непривычной задумчивости. Рабочие к нему:

Раб.: Ты чего такой молчаливый? С.: Я с вами пить больше не буду

Раб.: В чем дело? Что случилось?

С.: Утром собираюсь, смотрю а завтрак мне не жена, а теща подает. Спрашиваю, что случилось? Где Машка? А теща говорит: «Очнулся. Ее уже пять ден, как в больницу увезли.»

— Нет, мужики, пить надо кончать! Это действительная история из жизни. Весь разговор при мне происходил. Правда, к вечеру все опять были хорошие, но разговор такой был

Я как умел, зарисовал весь наш участок, всю работу бригады. Сделал рассказ, на мой взгляд, юмористическим, чтобы не казалось все таким страшным и отослал в журнал «Крокодил».

Ответ пришел или очень рано утром или очень поздно вечером. Короче, я достал конверт из ящика и отправился на работу. Выкроить время на прочтение удалось лишь ближе к обеду. Открываю, читаю. Основная мысль — так в жизни не бывает! К сожалению, в памяти стерлась фамилия рецензента, а она довольно известна в литературных кругах, и стоило бы ее назвать. Да и само письмо, увы!, не сохранилось.

Я осмотрел бригаду, а бригада у нас была дружная, по одному не кроили, в одиночку не пьянствовали. Все вместе, все сообща. Вот и сейчас они уже третий раз гоношатся на бутылку.

Я еще раз прочитал: так в жизни не бывает!

Опять посмотрел на бригаду:

Пьют!

И все!

Я Завязал!

Я больше не посылаю в журналы, в издательства и издания. Я больше не связываюсь со знающими людьми, которые могут поучить и рассказать, как и что в жизни бывает и как и что не бывает!

С тех пор я писал все (!) даже стихи в стол

И только с появлением Интернета, с возможностью выложить написанное ни от кого не завися, начал выкладывать что-то в сеть.

Мы все живем — как с кручи в омут,

И лишь круги — как нервный тик,

И все в разгуле чувства тонут,

И песня переходит в крик,

И, не беря в расчет последствий,

Пока еще не грянул гром,

Мы каждый миг, как миг последний

Сжигаем в пламени хмельном!