Веретено Судьбы. Книга 1

Валерий Капранов, 2020

Она хотела стать знаменитой художницей граффити, такой как Бэнкси. А вместо этого стала начинающей волшебницей, встретила говорящего кота и оказалась свидетельницей похищения всемирного масштаба. Попытка помешать преступлению приводит её в потусторонний мир, где ей предстоит пройти суровые испытания и придётся принимать трудные решения, к которым она не была готова. Самым сложным из них становится нелёгкий выбор: что важнее, крепкие узы дружбы или человеческая жизнь?

Невидимый символ тайной печати

Полёт моих мыслей прервал дребезжащий звонок на перемену. Он возвестил об окончании занятий. Ребята засуетились и принялись тут же быстро собираться. Все сразу начали промывать кисти, закручивать тюбики с красками, вытирать и упаковывать палитры.

— Так, работы с мольбертов не открепляйте, — всех предупредила Анна. — Пусть краски высохнут. Я их потом сама сниму, оценю и выдам вам на следующем занятии. Вот тогда и похвастаетесь дома родителям и близким своими первыми картинами.

Судя по весёлому шуму и гаму, учеников это уже не особо интересовало. Каждый спешил по своим делам — кто-то в кино, кто-то к компьютерным играм, а кто-то на тренировку…

— Ребята, запомните, следующее наше занятие будет проходить в парке, — вдогонку детям крикнула Анна, пока те еще не успели выбежать из класса. — Будем писать природу с натуры. Так что одевайтесь потеплее. Кстати, Аня Жаворонкова, а ты не забудь подойти ко мне.

Поскольку мне теперь торопиться было незачем, я принялась неспеша складывать свои художественные принадлежности в рюкзак. После чего дождалась, когда последний ученик выйдет из класса, и с надеждой на похвалу, распираемая любопытством, подошла к не сводящей с меня взгляда Анне.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать, деточка? — спросила Анна, глядя на меня в упор и покручивая в пальцах граненный карандаш.

— А о чем я должна рассказать? — мне показалось, что она хочет меня в чём-то уличить.

— Ну как, о чём? О том, что ты изобразила на своей работе, — она внимательно изучала мою реакцию.

— Ну… — я растерялась, так как до сих пор не понимала, какого рода признания она от меня добивается.

В глубине души я надеялась, что Анна подспудно намекает на некую гениальность моего таланта. И тогда я решила выпендриться — а что, вдруг и в правду, во мне что-то такое есть.

— Ну… я, конечно, еще не знакома с великими и именитыми мастерами живописи. И честное слово, не знаю кто такой, этот ваш Клод Моне. Но, мне кажется, что вы намекаете на кого-то, чьи картины могли бы меня вдохновить. И чью технику я пытаюсь перенять…

— Аня, девочка моя. Ты о чём? — брови Анны взметнулись, и на её лице появилась обворожительная, приятная улыбка. — Если ты про Кирилла, то не бери в голову. Мальчик просто размазал краски на листе, а я его успокоила. В первый раз такое бывает со многими. И в этом нет ничего страшного. Как говорится — первый блин комом. Главное сделать первый шаг, и не испугаться трудностей. А дальше терпение и трудолюбие, рано или поздно, дадут результат. И это произойдет обязательно, так что можешь не сомневаться. Но тебе не стоит ему об этом говорить. Ты взрослая девочка. И пусть это так и останется нашим с тобой секретом.

— Хорошо, Анна Андреевна. Я вас поняла.

Секрет, так секрет. Одним больше — одним меньше. Знаете, сколько у меня этих таких секретов…, да вы себе даже представить не можете, сколько. И если бы каждый из них стоил хоть одну копейку, то я давно бы уже стала миллионершей. Правда большую часть из них я уже давным-давно позабыла.

— А теперь давай, опять вернёмся к моему вопросу, — в тоне Анны прозвучали нотки настойчивости. — Ты можешь мне объяснить, почему ты это написала?

— Я вас не понимаю, Анна Андреевна, — я действительно не поняла, что не так было с моей работой. — Было дано задание, написать акварелью натюрморт. Как смешивать краски, чтобы получить нужные цвета и оттенки вы нам объяснили. А понятия тень-полутень, обещали объяснить на следующих занятиях. Я старалась, честно и даже очень. Как по мне, на мой взгляд, то я отразила в работе все детали. Да вы посмотрите сами… Вроде, ничего не упустила.

— Ни-че-го… — с разочарованием, и с какой-то озабоченностью повторила Анна. — В том то и дело, что ничего.

Она подвела меня к моему мольберту. После чего придвинула к нему, слева и справа, два других, над которыми трудились мои соседи по классу. Слева, это была работа Маши Разумовской, а справа еще не высохший натюрморт Шурика Абрамова. Что Машу, что Шурика я знаю давно. Мы с ними вместе ходили еще в садик в одну группу. На всех трёх мольбертах предметы экспозиции были одни и те же — крынка, миска с тремя парафиновыми яблоками, а фоном для них служила холщевая драпировка. Что же касается точности передачи деталей, то работа Маши, на мой взгляд, была более правильной и безупречной. По сравнению с ней моя была, если честно, то так себе. На троечку. Но зато, между прочим, с твёрдым плюсом. Ну а про Шурика, то тут я вообще молчу. Как я уже упоминала, — я не знаю кто такой Клод Моне — но зато картины Пабло Пикассо я точно видела. Так вот, между нами, этому Пабло, у нашего Шурика было ещё учиться и учиться. Тут даже чёрный квадрат Малевича нервно отдыхает.

— Ну что, теперь, видишь? — спросила Анна, с нотками некой таинственности и торжественности.

— Вижу, что? — я всё равно ничего не поняла. — Хотите сказать, что я абсолютная бездарность и вы поэтому зря тратите на меня своё время?

— Да нет же Анечка, — Анна недоумевала оттого, что я её не понимаю. — Причём тут твои способности. Не переживай. В этом плане у тебя всё в порядке. И у тебя, как у начинающей художницы вполне хорошие задатки. Если с тобой ещё хорошенько поработать, то ты сможешь качественно развить свой потенциал. Я сейчас не об этом. Посмотри внимательно на эти две работы и на свою. Ну, не ужели ты ничего не замечаешь?

— Да я смотрю, — иногда в подобных моментах я чувствую себя тупицей. И между прочим, мне это совсем не нравится. — Смотрю, смотрю… и ничего не могу понять. Лучше скажите прямо, чего вы от меня хотите?

— Чего я хочу? — недоумевает Анна. — Ну хорошо, тогда посмотри сюда. В верхний правый угол.

— А, вы про это, — теперь я поняла о чём идёт речь.

Видно, в отличие от своих одноклассников, я проявила излишнюю внимательность при написании работы. Помимо предметов, расставленных на экспозиции, кроме всего прочего я изобразила витиеватую букву, которая красовалась позади натюрморта на стене. В правом верхнем углу моей работы она была скопирована, один-в-один. Стилизованная буква “А”, обрамлённая виньеткой в форме круга. А круг был похож на венок омелы, — какие вешают на двери под Рождество.

— Ну, да. Я изобразила этот символ, — призналась я. — Вы уж простите, если этого было делать не нужно. Виной тому побочное воспитание моего старшего брата Стаса. Он обычно всегда, когда оценивает мои рисунки, настаивает на том, чтобы я не упускала никаких мелочей. Говорит, что мелочи — это очень важно.

При этом я попыталась спародировать его важный гнусавый тон.

— Это, действительно очень важно, — подтвердила Анна. — Но, ответь мне Аня, как ты смогла его увидеть.

— Увидеть, что? — удивилась я.

— Увидеть этот символ, — пояснила Анна и указала на стену, на которой он был изображён.

— Что значит, как я смогла его увидеть. — я не понимаю, она меня что за дурочку держит или это какой-то розыгрыш. — Анна Андреевна, ну вот же он. Символ как символ. С красивенькими такими завитушками.

В пустом коридоре послышались чьи-то шаги. И тут по лицу Анны я поняла, что она уже что-то придумала.

Она уверенным шагом подошла к двери. Выглянула. И к кому-то вежливо обратилась:

— Зоя Степановна, здравствуйте! Как замечательно что вы случайно оказались здесь. Не могли бы заглянуть к нам на одну минутку.

В класс зашла пожилая женщина. Я её сразу узнала. Это была вахтёрша. Она обычно сидит внизу на входе в Цент Юношеского Творчества и пристально следит за всеми входящими и выходящими. С особой ревностью она относится к следам на тщательно вымытом полу, которые нерадивые ученики на нем оставляют, если не пользуются сменной обувью. Полагаю, в ее обязанности входит поддержание чистоты и порядка в этом заведении.

— Здравствуйте, Анна Андревна, — произнесла она сухим административным тоном. — У вас тут что-то случилось?

Зоркий взгляд блюстителя порядка оценил меня, как причину возможного вероятного происшествия.

— Нет, у нас ничего не случилось, — поспешила успокоить ее Анна. — Просто мы с Аней планируем новую экспозицию. Нам нужно мнение независимого эксперта.

При слове «эксперта» в глазах Зои Степановны появился торжественный блеск. Её плечи расправились, как у легендарного генерала на военном параде, подбородок вздёрнулся вверх, как будто сейчас ей предстоит вручение очередной награды, из рук не кого-нибудь, а самого министра обороны.

— Да. Вы очень правильно поступили, — на лице Зои Степановны засияла лучезарная улыбка. — Лучшего независимого эксперта в такое время вам не найти. Я готова. Давайте будем начинать эту вашу, как её там,… экспертизу.

Анна пригласила вахтёршу встать перед тремя мольбертами. Попросила внимательно изучить то, что было изображено на работах учеников и указала на экспозицию.

— Зоя Степановна, вы как независимый эксперт, сообщите нам, что присутствует в этих работах из того, чего в этом помещении на самом деле нет.

— В каком смысле, чего в этом помещении нет? — вдумчиво вглядываясь в натюрморты, перепросила вахтёрша.

— В том смысле, — плавно подвела её к выводу Анна — что есть реальные предметы, а есть элемент творческой фантазии юного художника.

— А, вот вы о чём. — Сообразила Зоя Степановна. — Ну, это понятно. Вот оно.

И она ткнула пальцем в верхний правый угол моей работы.

— Вот эта финтифлюшка с завитушками. Надо же, какая красивошная. Прямо, глаз не оторвать, — вахтёрша как матёрый искусствовед, отклонила корпус назад, прищурилась и покачала головой из стороны в сторону. — Вот это я понимаю, красота. Хоть и фантазия, а куда красивее чем горшок и миска.

Тут я немного смутилась, но Анна вовремя мне сделала знак, чтобы я случайно не проговорилась.

— Зоя Степановна, посмотрите на стену. А хорошо бы смотрелся этот символ на том месте, где он изображён на рисунке?

Вахтёрша, словно опытный прораб молярной бригады перевела взгляд на стену, сложила из указательных и больших пальцев импровизированную рамку, прищурила глаз и заглянула в получившееся у неё окошко.

— Думаю, что, смотрелся бы хорошо, — торжественно объявила она. — Это я вам как независимый эксперт заявляю.

— Спасибо вам, Зоя Степановна. Вы нам очень помогли, — поблагодарила ее Анна. — А теперь, с вашего позволения, мы продолжим с Аней работу по планированию новой экспозиции.

— Да, чего уж там, — ответила довольная похвалой вахтёрша. — Я всегда рада помочь, когда людям требуется разобраться в настоящем искусстве. Вы если что обращайтесь. Я ведь, завсегда. Мне чай не трудно. Почитай уже семь годков, как служу в этом храме лепнины и художеств. Так что кое чего в этом деле понимаю.

И Зоя Степановна с чувством выполненного долго пошла исполнять свои важные и ответственные обязанности.

— Теперь, ты поняла? — убедившись, что вахтёрша уже далеко, спросила меня Анна.

— Поняла, — ответила я. — И что, действительно правда, что этот символ кроме нас вами никто не видит.

— Очень хочется верить, что никто, — озабоченно ответила Анна. — А вот тот факт, что ты его увидела, меня удивил и если честно, порядком озадачил.

— А что это за знак, Анна Андреевна? — теперь меня буквально распирало от любопытства.

— Анечка, сейчас я спешу и у меня нет времени на подобного рода объяснения. Ты давай, собирайся домой. А в следующий раз, когда мы задержимся после уроков, то я тебе все в подробностях расскажу.

До следующей встречи время для меня покажется вечностью. Я терпеливая девочка, но вот только не до такой степени.

— А может быть можно, рассказать сегодня. Ну хотя бы чуть-чуть…

— Аня! Я же сказала, что тороплюсь, — уже более строго сказала Анна. — Потерпи немного и всё узнаешь.

— Да, и вот ещё что, — обратилась она ко мне, когда я была уже в дверях. — Убедительно тебя прошу, о том, что сегодня здесь было, никому ни слова. Это очень важная… Я подчёркиваю «ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ» тайна. И мы с тобой обязаны её держать секрете.

Штайнерхольм — замок у моря

Годом ранее, описываемых событий

В этот осенний день на северном взморье было холодно и сыро. Высоко среди туч, широко расправив крылья, на бреющем полёте над морем летел орёл. Он с надменным презрением взирал свысока на стаю галдящих чаек, снующих в поисках, чем бы поживиться, в мутных, пенных волнах у острых рифов, обдуваемого со всех сторон скалистого побережья.

Что за племя… Ну что за несносная порода.

Где бы они ни появились — у них всегда и везде лишь галдёж и неразбериха. Вечно спорят друг с другом, мечутся туда-сюда, суетятся. Те, что будут из них понаглей, расталкивают своих собратьев и ныряют в пучину с головой. А когда выныривают с рыбой, то тут же уносятся прочь, чтобы не делиться. А те из них, которые менее удачливые и кому не повезло с добычей, верещат благим матом им вслед и опять присоединяется к остальным. Так обычно ведут себя все неудачники, удел которых — держаться в стаде и ничем не выделяться.

То ли дело орёл. Он птица, совсем другого полёта. Один его только вид преисполнен величия достоинства. Если лев царь зверей, то он как минимум, император среди птиц. А эти жалкие чайки не сгодились бы ему даже в качестве прислуги.

Гордый орлан пронесся над стаей этих никчемных попрошаек и взмыл в небеса, не удостоив их даже толикой царственного внимания. Он уносился прочь. Сегодня ему не до них. У него есть дела куда поважней, чем наблюдать за дележкой непойманной добычи. Рудра — так его звали, следовал верным курсом за своим другом. Он словно тень сопровождал его везде. А в этот день, помимо всех прочих обычных дел, ему еще предстояло осмотреть окрестности, чтобы доподлинно убедиться, что им ничего не угрожает на новом месте.

Холодный промозглый воздух рассекали ледяные капли. Они больно жалили, когда попадали на неприкрытое капюшоном или воротником лицо. Студёный ветер, гонимый с моря, задувал с такой силой, что не давал дышать. Слова, что слетали с языка, зачатую едва долетали до собеседника. А если и долетали, то тут же уносились ветром в даль — в то серое никуда, где их больше никто не услышит.

В такую погоду зябко, отчего хочется поскорей в тепло. Опустевшую бухту заволокло сырым, густым туманом, который проник везде, где только можно было заполонить пространство. Он накрыл побережье и стелился теперь по горным склонам, просочился сквозь старую ржавую изгородь, просоленной бризами крепостной стены и минуя портовой причал, устремился в маленький городской парк, над которым завис, не оставляя нигде ни одного просвета.

Далеко-далеко, где серое небо соприкасается с вздымающимися бурунами волн, где горизонт ускользает из поля зрения, сколько в него ни всматривайся, из сурового небытия выходит буря, которая в ярости все сметает на своем пути. В старину моряки такую погоду считали проклятой и опасной. В такие дни, чтобы не рисковать они никогда не выходили в море. Пережидали неистовство бури на берегу, травили байки в таверне и запивали их горьким элем. А кое-кто в одиночку предпочитал посидеть у теплого очага, уединившись там с трубкой и с кружкой бодрящего горячего грога. Но это было сто лет назад, а сейчас…

… полчаса назад, черный блестящий ренджровер привез их сюда из далёкого монастырского приюта.

И пока прислуга в замке занималась распаковкой багажа и подготовкой покоев для вновь прибывших посетителей, они решили, несмотря на непогоду, прогуляться по истерзанному штормом побережью — пожилой человек, с выправкой отставного офицера и манерами аристократа старой закалки и два юноши, белокурые близнецы с лицами ангелочков, и глазами с оттенком серо-лилового аметиста.

После серых, облезлых стен монастырского приюта, теперь их новым — но все же лишь временным пристанищем — стал старинный средневековый замок, отреставрированный в полном соответствии с временем того века, когда он был основан и напичканный до отказа современной техникой — от следящих отовсюду камер до автоматических ворот, кондиционеров, интернета, спутниковой связи и микроволновок.

Он стоял у моря на выступе каменной скалы. Со всех четырех сторон его омывали волны. Воздвигнутый с незапамятных времен монахами Ордена тайных каменщиков. По их первоначальному замыслу замок должен был являть собой неприступную цитадель. Архитекторы Ордена были весьма предусмотрительны, кода для закладки фундамента на всем побережье выбрали именно это место. По их замыслу корабли, что могли подойти к нему с моря, должны были встретить высокие стены неприступной крепости, а острые скалы, под толщей воды, не позволили бы им к нему причалить. Сообщение с берегом, было возможно только посредством двух мостов, которые в стратегических целях находились друг от друга на почтительном расстоянии. Один из мостов пешеходный — небольшой и открытый с тёсанными деревянными перилами. А второй — более массивный — на толстых каменных сваях имел навес с крытой глиняной черепицей крышей. Вот по нему-то и ездили конники и тяжёлые повозки, чтобы снабжать тех, кто находился в замке, необходимой утварью и продовольствием.

Сегодня же в наше время по необходимости по нему ездят автомобили, когда членам Ордена нужно что-нибудь или кого-нибудь доставить в замок.

С точки зрения оборонной стратегии замок был спроектирован очень выгодно. Большая часть его постройки возвышается на скале над морем, что в свое время позволило избежать лишних затрат по выкапыванию защитного рва, а в случае нападения, обеспечивало неприятелю серьезные трудности. В случае необходимости пешеходный мост быстро разбирался, а его соединительная перемычка с берегом, благодаря механизмам, на цепях по лебёдкам поднималась вверх. Входные ворота, окованные толстым железом, наглухо затворялись. А в притвор опускалась решётка с острыми кольями из массивных дубовых брусьев.

По выбоинам и по грозным отметинам щербатых стен, было заметно, что этот замок за века смог пережить уже не одну осаду. Высокие башни с узкими бойницами говорили с гордостью сами за себя. За всю историю этот замок так ни разу и не сдался на милость неприятелю. Его прочные стены уберегли от врагов своих защитников и сохранили жизни сотням горожан. В то время как близлежащие окрестные деревеньки были преданы разграблению и разорению. Да, страшные были времена — сегодня в Европе куда спокойней.

— Милорд, а нельзя ли нам вернуться обратно в замок? — спросил юноша, съежившись от холодного мокрого бриза и спрятал лицо за поднятым воротником. — Здесь так ветрено и холодно, а сырость такая, что пробирает прямо до костей.

— Терпение, мой юный друг, — ответил ему барон, — терпение…

По нему было видно, что разыгравшаяся на побережье непогода, не вызывает у него никаких неудобств. Несмотря на немолодой возраст, барон был ещё весьма крепок и полон сил. В осанке, в манерах, в чертах лица — во всём его естестве чувствовалась сила мужского характера и несгибаемая воля.

Он неторопливо ступал по сырому гравию, и каждый шаг его начищенных до блеска ботинок был настолько тверд и безупречен, что казалось, если взять линейку и измерить расстояние между его шагами, то оно будет выдержанно до миллиметра.

— Жан, мой юный друг, когда ты сетуешь на ветер и пронизывающий тебя холод, — произнес пожилой барон, — то ты признаёшься в том, что ты слаб, и изнежен как ребёнок. Мальчику твоего возраста за такое поведение должно быть стыдно. Пора уже поменять привычки и стать похожим на настоящего мужчину. Прекрати вести себя, как девчонка, и докажи, что у тебя тоже есть воля.

Несмотря на внешнюю черствость и суровость, барон Людвиг фон Эффенбах, был по отношению к этому юноше весьма терпелив и снисходителен. Что с него взять, думал он, ведь ребёнок — он и есть ребёнок. Но потакать его слабостям он не станет. Ничего, немного терпения и всё образуется. Потом еще сам будет его благодарить за то, что барон сделал его мужчиной.

Людвиг стоял у кромки берега и смотрел на волнующийся прибой. Ему нравилось наблюдать за тем, как пенные волны терзают каменистый берег. Они словно псы набрасывались на него, как на желанную добычу, и с клочьями пены, в пылу азарта вгрызались в его неприступную, выдубленную солеными ветрами плоть. В предчувствии бури их кураж нарастал и распалял охоту. Вот она — страсть разбушевавшейся стихии. Люди рождаются и уходят, им на смену приходят новые поколения, а морские волны и каменистый берег, как и тогда всё те же. И борьба между сушей и морем будет вечной.

— Я вижу, что ветер и брызги тебе не приносят удовольствия. Но все же прогулки в такое ненастье полезны и в некотором роде даже необходимы. Они закаляют и воспитывают настоящий мужской характер, — капли дождя окропляли блестящую лысину барона, стекали по гладковыбритым щеками и исчезали в его аккуратно подстриженной седой бородке эспаньолке. — А характер, мой мальчик — это самое главное, что есть у мужчины. Ничто, ни деньги, ни связи, ни знатное происхождение, его не заменят. И если у мужчины есть твердый характер, то тогда он сможет всего достичь. А если характера нет, то такой мужчина никому не интересен. Без характера — это уже не мужчина, а так, половая тряпка. Как правило, тряпки, используют и потом выбрасывают за ненадобностью. Подумай над этим на досуге, и реши для себя, кем ты хочешь быть.

После этих слов барон направился ко второму мальчику. Близнец — его звали Жак — закусил край поднятого воротника, засунул руки поглубже в карманы куртки, и дрожа на сыром ветру, старался не подавать виду, что ему тоже холодно и не комфортно от промозглой сырости. И хоть ему было так же зябко, как и его брату Жану, он в отличие от него стойко держался и прилагал все усилия, чтобы не огорчить барона.

— Посмотри на брата, — указал на него Людвиг Жану. И чтобы того поощрить, он по-отечески обнял Жака. — Видишь, Жан, ведь ему, между прочим, тоже холодно. Но парень держится молодцом и не хнычет. Он понимает, что рано или поздно это всё пройдёт. Проявляет терпение, мужество и ждёт. Вот именно так и воспитывается мужской характер. Советую тебе сделать вывод и в дальнейшем брать с него пример.

— Хорошо, милорд, я все понял. Я буду стараться, — покорно ответил Жан и без обиды посмотрел на брата. Он всем сердцем любил его, и это чувство у них было взаимно. Они с Жаком были не просто братья-близнецы, как два единоутробных родственника. Они вдвоём были единым целым и не представляли себе жизни друг без друга.

— Ручаюсь вам, — поддержал своего брата Жак, — он не подведёт.

— Я знаю, — барону, даже не требовалось этого говорить. Этот человек, был сама уверенность. Он никогда не ничего сделает, если не просчитает все свои действия на несколько ходов вперед. И почти всегда добивался желаемого. — Именно поэтому из многих кандидатов из монастырских школ и приютов я выбрал именно вас. Так что помните об этом. Вам выпал один шанс из сотни. Вот и используйте его, на все «сто».

Барон про себя улыбнулся, ведь он в очередной раз добился своей цели. Первый урок мальчиками был усвоен. Пример воспитания характера очень удачно совпал с непогодой и был весьма уместен. Теперь можно было возвращаться в замок — пока мальчики и в правду не продрогли до самых косточек. Испытание-испытанием, но чувство меры нужно иметь во всём. И тут главное выбрать момент и не перегнуть палку. Благо барон хорошо разбирался в психологии и физиологии — он понимал пределы возможностей юношеского организма.

Вечерело. Наступило время сумерек. Небо затянуло чёрными тучами. Буря не утихала, а наоборот, усилилась. Неуёмные волны разбушевались и разыгрались в настоящий шторм. Ещё недавно они накатывали на скалистый берег ровными, стройными рядами, а теперь, отдельные из них стали вырываться из общей массы, они поднимались на несколько метров ввысь, и стремительно обрушивались вниз, подминая под себя красные шары буев, и извергали на берег спутанные обрывки рыбацких сетей. Такие волны опасны и непредсказуемы. Они способны смести всё на своём пути.

Барон с близнецами прошли по пешеходному мостику, закрываясь от ветра — ребятам едва хватало сил, чтобы сохранить равновесие и не соскользнуть с него в бушующую пучину. Они крепко цеплялись за поручни и с трудом переставляли ноги. Ураган растрепал их одежду и с каждым новым порывом ветра норовил опрокинуть их навзничь. Зато Людвиг в отличие от мальчиков чувствовал себя отлично. Он как ни в чём небывало, был расслаблен и раскрепощён. Со стороны могло показаться, что разбушевавшаяся стихия не имела над ним своей власти и только попусту переводила силы.

Они остановились возле небольшой и едва заметной ниши в каменной крепостной стене. Двускатный навес над входом напомнил мальчикам вход в кроличью нору из сказки про Вини Пуха. Барон ухватился за массивное латунное кольцо, вмонтированное в полотно окованной железом двери и настойчиво им постучал три раза. Дубовая дверь перед ним тут же распахнулась и в тёмном проёме показалась долговязая фигура — в мокром дождевике, с наброшенным на голову капюшоном. Человек, что открыл ему дверь — это был привратник. В его правой руке раскачивался фонарь. Он поднес его к посетителям, и мальчики тут же зажмурились от непривычного яркого света. Под надвинутым капюшоном было не видно его лица. Плащ блестел под косыми струями дождевых потоков. Под ногами привратника образовалась лужа — еще немного и вода в ней поднимется до обода его калош. Но он стоял с таким видом, будто не испытывал от этого никаких неудобств — что-то подсказывало близнецам, что привратник тут уже давно — он мок под дождем и терпеливо дожидался их прихода.

— Добро пожаловать в замок Штайнерхольм, — обратился он к вновь прибывшим гостям почтительно и торжественно. — Юные господа, поторопитесь, а то промокнете.

Близнецы вежливо поздоровались в ответ и едва не в припрыжку поспешили под навес, в укрытие. Им хотелось как можно скорей оказаться в замке. Он буквально гипнотизировал их своим величием.

Человек в дождевике посторонился, чтобы их не задеть мокрым дождевиком, повесил фонарь на крюк и учтиво поклонился барону.

— Добро пожаловать в нашу обитель, милорд. Да, давно же вы у нас не были.

— Здравствуй, брат Себастьян, — ответ барона, был сухим и кратким.

Он и привратник оба состояли в братстве — только один относился к разряду слуг, а другой к хозяевам. Несмотря на их разницу в статусах, в манерах Людвига не было и намека на какое-либо неуважение или превосходство. В общении с обслугой замка он всегда выдерживал чёткую дистанцию. Ведь слуги — они для того и существуют, чтобы служить. А иначе традиции братства могут утратить свое значение, веками сложившаяся система выйдет из равновесия, и механизмы этого мира начнут ломаться, что приведет к катастрофе и он разрушится.

Жан и Жак, не проронив ни слова, переглянулись. За сегодняшний день это стало для них ещё одним уроком.

Привратник им подал заранее приготовленные плащи-накидки, — и начиная с барона, всем их помог надеть, по очереди. Затем, потянулся к корзине, из которой торчали три зонта-трости. Но Людвиг его остановил, положив ему руку на мокрое предплечье.

— Не нужно, Себастьян. Это ни к чему. Сильный ветер и дождь всё равно сделают своё дело. Да и от сильных порывов ветра зонты может вывернуть на изнанку. Погнутся спицы… — Барон подхватил один зонт и повертел его в руке, чтобы полюбоваться тем, как он был ладно сделан. После чего поставил его обратно. — Жалко будет испортить такую вещь. Ведь в двадцать первом веке, таких уже не делают.