Проклятое золото храмовников

Валерий Елманов, 2017

Двум российским операм, попавшим в XIV век, судьба подкидывает одну загадку за другой. Какова судьба детей города Гамельна и что за странная дудка была в руках крысолова, который увел их за собой? Куда подевалось золото тамплиеров, разыскиваемое по всей Европе святой инквизицией? Как избавить от пыток испанку, объявленную еретичкой и злой ведьмой? И наконец, кто виновен в смерти сестры татарского хана Узбека, внезапно умершей в Твери? И на все это им предстоит найти ответы, причем срочно, а заодно подумать, как спасти от казни тверского князя Михаила Ярославича – единственного, кто достоин вывести Русь на бой с ордынскими полчищами.

Глава 1. Планы меняются

Планы на сегодняшний день у друзей были скромные — можно сказать, крошечные. Всего-то и надо было: посмотреть, где расположен постоялый двор, определенный для завтрашней встречи, да заглянуть, по настоянию Петра, к местному предку будущих банкиров. Да к тому же его меняльная лавка, как подсказал воевода Олелько, находилась в том самом посаде, что и постоялый двор, получалось. Как выразился Сангре: «Одним маршрутом убьем сразу двух зайцев».

Правда Олелько предостерег, что меняла Монька — тот еще гусь.

— Как я понимаю, Монька — это Мойша, в смысле Моисей? — подвел итог Сангре и, получив подтверждение от Олелько, укоризненно протянул: — Ну и что ж вы так на него наехали? Учитывая, что князь Владимир Мономах вытурил их всех из Руси, этот… гм, гм… представитель избранного богом народа скорее всего один из самых последних, а может, вообще единственный. Так сказать, уникум.

— Ничего он не кум, — проворчал Олелько. — Мономах-то, может, их и выгнал, зато Даниил Романович сызнова на своих землях принял.

— О как! — удивился Петр. — Сам князь Галицкий! А чего это он их так возлюбил-то?

— Да он всех возлюбил: и немцев, и ляхов, и даже фрягов на свои земли зазывал. Деваться-то некуда: половину людишек татаровья побили, — и его недобрый взгляд скользнул по Улану, — а остатнюю половину они же в полон забрали, и как ему быть? Тут и черта возлюбишь, не то что… Само собой и леготы всякие сулил, чтоб соблазн был, а жиды^[1], про леготы услыхамши, тоже вслед за прочими подались. Ну а братец князя Даниила, Василько Романович, недолго думая, тако же на Волыни поступил. Вот с тех самых пор они тута и обретаются… Нет, когда Гедимин эти земли под свою длань принял, кой-кто уехал, а вот ныне, убедимшись, что им ничего не грозит, сызнова возвертаются. Хотя с другой стороны взять, господь и жидов манной кормил. Это я к тому, что и от них польза изрядная случается, особливо ежели на торжище к волынянам ехать и надобно деньгу поменять, али вовсе ее нету, а нужна дозарезу. Дерет он, конечно, много, зато завсегда помогает, без отказу. А что реза^[2] излиха велика, так тут сам мысли: осилишь ее али нет.

— С жидом дружись, а за топор держись, — вновь встрял князь Давыд и, лукаво улыбнувшись в свои длинные пшеничные усы, подсказал друзьям. — А к Бутрыму вам лучше попозжей заглянуть, когда гусляры с дудошниками играть начинают. И ежели девок сладеньких возжаждется — с оным тоже под вечер. А до того я вас могу округ града провезть, — покажу, сколь велико пожгли тут с прошлого лета, да сколь ныне сызнова возвели. А там как знать — глядишь и присоветуете нам с воеводой чего-нито.

Кое-как отбоярившись от князя с его назойливыми предложениями составить компанию, друзья отправились на прогулку, как и хотели, то есть инкогнито. Причину этого изложил Сангре. Мол, с Монькой-Мойшей лучше всего договариваться, будучи одетыми во что-нибудь попроще, — меньше сдерет за свои услуги. Да и сопровождающие такие тоже лишь во вред. А вот перед Изабеллой наоборот, в затрапезной одежонке светиться нельзя и потому они сегодня лишь аккуратно разведают, успела она прикатить в Берестье или нет.

— А при чем тут наш вид? — равнодушно пожал плечами Улан, услышав рассуждения друга. — Мы же не свататься приехали, а торговаться с нею.

— Не скажи, — усмехнулся Сангре. — Когда продавец нарядно одет, у покупателя язык не повернется слишком сильно цену на его товар скидывать. Герцогу можно и сто тысяч заплатить, а мужику и десятку отдать жалко. Так что появимся перед нею завтра в нарядных кафтанах из аксамита с позолотой, не зря ж с собой брали, и вообще все такие из себя, фу ты ну ты.

По той же причине — сохранение инкогнито — они не стали брать с собой никого из воинов, ограничившись одним Яцко — толмач всегда может понадобиться. Четвертым был слуга-провожатый от воеводы Олелько.

Как выяснилось спустя всего четверть часа, они бы преспокойно нашли постоялый двор и сами, ибо ошибиться было невозможно. Мало того, что он на дороге во Владимир-Волынский действительно был один, так вдобавок украшен грубо намалеванной вывеской, изображающей мужика с увесистой кружкой в одной руке и здоровенной поросячьей ногой в другой.

С минуту Сангре разглядывал рисунок и, скривившись, презрительно прокомментировал:

— Колорит а ля рюсс! Или правильнее сказать, укроп, а? — оглянулся он на Улана. Тот пожал плечами. — Короче, стремная бодега^[3]: сплошное убожество и никакого художества… — подвел он безапелляционный итог и буркнул: — Ладно, поехали, потолкуем с менялой…

— Может, для начала сюда заглянем, — предложил Улан.

Сангре покосился на мрачного черного цвета глухой возок с крохотными слюдяными окошками, стоящий подле забора, и покачал головой:

— Скорее всего, это прикатила Изабелла, а раз карету еще не успели загнать вглубь двора, значит, прикатила совсем недавно и напороться на нее в таком виде… Мы с тобой еще куда ни шло, хотя далеко не комильфо, Яцко худо-бедно сойдет, но слуга у Олелько — босота босотой. Лучше потом заглянем, когда он нам покажет лавку менялы и можно будет отпустить его обратно к воеводе, а дамочка пока пускай обустраивается, не будем мешать.

— Давай потом, — равнодушно согласился Улан, которому, в общем-то, было все равно.

Договориться с Моше бен Узиэлем Петру удалось довольно-таки быстро, всего за какой-то час. И добрую половину этого времени Улан с трудом удерживался от смеха — уж очень живописным выглядел торг. Стороны то расходились, то сходились снова, хлопали друг друга по рукам, трясли их, дружелюбно улыбаясь друг другу, а спустя минуту готовы были расплеваться и решительно расстаться, причем бесповоротно. Во всяком случае, внешне все выглядело именно так.

Впрочем, что там торг, когда одна сцена появления Сангре стоила весьма дорогого.

— Ба-а, глазам не верю, неужто это сам Моисей в своем знаменитом лапсердаке! — с самого порога заорал Петр. Широко распахнув объятия, он стремительно ринулся обниматься с опешившим от такого напора весьма скромно одетым хозяином, сидевшим за обычным деревянным столом, правда, покрытым суконной скатертью. — Боже, какие у тебя пейсы! Это ж мечта антисемита, — тиская хозяина, не переставал восторгаться он.

Что до результата самих торгов, то тут в очередной раз сказалось мастерство одессита, помноженное на практический опыт прогулок по Привозу. Моше, коего Сангре под конец переговоров называл попросту Моня, а то и вовсе Узилич, уступил три четверти из запрашиваемого поначалу. Взиравший под конец переговоров на Петра с явным уважением, он даже согласился взять с них позже за обычный обмен серебра на золото — буде таковой потребуется — половинный процент вместо обычного.

Довольный итогами Сангре, выйдя на крыльцо дома, блаженно зажмурился от светившего почти в глаза солнца и весело подмигнул Улану, не забыв пожаловаться на Мойшу:

— О, вэйз мир! Хватка такая, что бультерьер отдыхает. Но зато словно в родной Одессе побывал. Жаль, ненадолго. Теперь можно всей святой троицей к Бутрыму.

Троицей, поскольку еще до того, как зайти к меняле, Сангре отпустил слугу Олелько обратно к воеводе, велев передать, чтоб к обеду их не ждал, а появятся они ближе к вечеру, не раньше. Действительно, очередной зимний денек выдался столь погожим и приветливым, что не воспользоваться чудесной погодкой, прогулявшись в объезд всего Берестья, было бы просто грешно.

Дорога от дома Мойши до постоялого двора была короткой — всего сотня метров. Как успел заметить Сангре, стоявший близ ворот черный возок уже исчез — очевидно, кучер или ямщик успел загнать его вглубь двора.

Спешившись и оставив Яцко привязывать коней, Сангре поморщился от истошного визга свиньи, доносившегося откуда-то из глубины двора — не иначе как резали — и заметил другу:

— Слушай, надо как-нибудь на досуге обучить местных жителей корриде.

— Зачем? — удивился тот.

— А что, прикольно. Прикинь, украинский тореадор с копьем против кабана. Пускай свиньи хоть помрут красиво.

— Так ты имел ввиду не быков?

Петр вздохнул:

— Уланчик, ну сколько можно говорить — одесситы никогда не повторяются… — он подумал и уточнил, — почти никогда, но если и да, то исключительно за необходимость успеха дела. Опять же и свинина куда вкуснее, чем говядина. А если местные идиёты в своих учебниках истории через семьсот лет напишут, что коррида существовала у них со времен динозавров и лишь потом ее у них сперли испанцы, гнусно переделав — таки пусть пишут, бо мне не жалко.

С этими словами он отворил скрипучую дверь и шагнул вовнутрь. Время было неурочное, и посетители отсутствовали, а потому все пять здоровенных столов, рассчитанных каждый на десяток человек, не меньше, пока пустовали. Недолго думая, Сангре, плюхнулся на ближайшую лавку, и, поморщившись, уставился на не сишком чистый стол.

— Вот такие трактиры и являются самыми злостными разносчиками гастритов и… прочих венерических заболеваний, — вполголоса заметил он Улану.

Хозяин по имени Бутрым, плешивый толстяк с оттопыренными ушами, уныло протиравший стойку, наметанным глазом вмиг определил, что путники прибыли издалека, моментально преобразился и захлопотал подле них.

— А что, отец, невесты в этом городе имеются? — небрежно осведомился у него Петр, приглаживая черные густые усы и небольшую бородку. Отращивать их, решительно завязав с бритьем, он начал чуть ли не с самого первого дня пребывания в Липневке.

Бутрым бессмертного творения Ильфа и Петрова не читал, мудрого ответа дворника Федора «Кому и кобыла — невеста» не знал, и всерьез призадумался насчет наличия невест в Берестье, почтительно поинтересовавшись, какие именно требуются. Получив уточнение «чтоб была непременно из благородного боярского, а лучше княжеского рода, толстая и красивая», он призадумался еще сильнее, но, к превеликому удивлению Сангре, довольно-таки скоро подыскал подходящий вариант.

Мол, остановилась у него одна такая вчера вечером и он, Бутрым, ей две свои самые лучшие комнаты сдал. Насчет толщины, правда, не совсем того, не разглядеть в шубах, а трапезничала она в своей светлице. Но ежели она и не из княжеского роду, то из боярского точно. Чай одних холопей трое — девка и два мужика, а сундуков и вовсе не счесть. Словом, благородная. Но тут же, спохватившись, досадливо хлопнул себя по лбу.

— Да что я толкую — ее уже нет.

— Ну вот, не успело выпасть счастье, как тут же куда-то закатилось, — посетовал Петр. — Ну, ничего, погуляет, променад справит, а к вечеру…

Бутрым развел руками:

— Это навряд ли. И что б тебе было поране сюда заглянуть. Как раз застал бы, — посетовал он. — А теперь она укатила и даже уплоченное за три дня постоя не забрала. Правда, она холопей своих тут пока оставила, но сказывала, что и они к вечеру непременно съедут.

Сангре пропустив мимо ушей упоминание о задержавшихся холопах, недоуменно уставился на хозяина.

— Погоди, погоди. Так она получается совсем укатила? Как?!

— Известно как, — развел тот руками. — В возке. Даже потрапезничать вдругорядь отказалась. Видать торопилась шибко, али успела встретиться с кем надо…

— А с кем надо? — вкрадчиво осведомился Петр.

— С монахами. Те за нею приехали, и она вместях с ними того.

Друзья переглянулись.

— А ты ничего не путаешь? Может, она погулять с ними вышла, на город посмотреть, — предположил Улан.

— Нешто с сундуками гуляют, — насмешливо хмыкнул Бутрым.

— С какими сундуками?

— Обнаковенными, кои она с собой привезла, — пожал плечами корчмарь. — Одёжи-то благородные люди берут с собой в дорогу много, чтоб кажный день в ином щеголять, а куда их складывать в пути? Потому и сундуки. Мои сыны их таскали, да к возку привязывали, а опосля и она сама вышла.

— Кажется, плакали наши денежки, — хмыкнул Улан. Сангре согласно кивнул:

— Причем горючими слезами. Мда-а, спокойной ночи, барыши… Ну и шустры эти брахманы. Никакой солидности. Приехали, уболтали и увезли. Ну да ладно, и на старуху может упасть проруха. Придется распрощаться со святой идеей полузаконного накопления денежных знаков. Хотя… Что-то не по душе мне ее скоропалительный отъезд. Надо бы потолковать со слугами. Хоть выясним, что за причина у нее образовалась для такой поспешности. А может она письмишко для нас оставила. Давай, веди, Сусанин.

Поднявшись вместе с гостями наверх по скрипучей лестнице, Бутрым постучал в одну из дверей. Никто не ответил. Хозяин постучал сильнее. Вновь тишина.

— Заснули поди, — пробормотал себе под нос Бутрым и послал молодого паренька с такими же ушами-лопухами, за ключами. — А ежели бояре остановиться у меня пожелают, могу заодно ту комнату показать, где госпожа ночевала, — торопливо предложил он, указывая на дверь напротив. — Сейчас, токмо сынок мой с ключами вернется, я вам ее и открою.

— Так она у тебя вроде и не заперта, — хмыкнул наблюдательный Улан.

Он приоткрыл дверь, но, едва заглянув вовнутрь, удивленно присвистнул.

— Мда-а, — согласился следовавший за ним Петр. — Просто неописуемо, как сказала собака, оглядывая баобаб. Сразу видно, и впрямь из благородных. У простых людей на такое буйство фантазии ни за что бы не хватило.

— А я что говорил, — гордо выпалил Бутрым, вслед за ними шагнув в комнату. — Сплошь благовония и…

Продолжить он не смог — осекся, увидев, что творится внутри.

— Как Мамай прошел, — прокомментировал Улан, задумчиво разглядывая густо усеявший пол пух от вспоротых подушек и перин, перевернутую разломанную кровать с выпотрошенным тюфяком, и все остальное, пребывавшее в столь же плачевном состоянии.

— В обнимку с Гитлером и Наполеоном, — добавил Сангре. — Картина Репина: Ирак после пендосной бомбежки. Или Белград. Или…

— Да что же это?! Да как же?! А с виду приличная госпожа! — запричитал Бутрым.

— Госпожа-то приличная, — согласился Петр, — зато монахи… Я так понимаю, они что-то искали у нее, — повернулся он к другу.

— И не нашли, — подхватил тот, — иначе не стали бы искать дальше, а перевернуто абсолютно все, — он неспешно прошелся по небольшой комнате, оценивая погром, добавив: — И сдается, интересовало их явно не золото с серебром.

— Почему? — не выдержал помалкивавший до сих пор Яцко. — Вдруг решили, будто она его в перину сунула и зашила.

— Тогда было бы достаточно ее встряхнуть, — добродушно пояснил Улан. — Значит, искали…

— Документ, — подхватил Сангре. — Притом небольшой по размеру, который можно засунуть куда угодно.

— Ну, они мне за все заплатят! — разъярился Бутрым и, опрометью метнувшись в коридор, принялся ломиться в дверь напротив.

Открывать ему не спешили, но подоспел лопоухий парень и протянул ему связку ключей. Едва хозяин распахнул дверь, как застыл на месте и тоненько, по-заячьи, взвизгнул.

— Во, во, — указал он дрожащим пальцем куда-то вбок.

— Оцым-поцым, двадцать восемь. Это уже не Белград. Это больше смахивает на тяжкий труд пендосов над Хиросимой… — пробормотал Петр, завидя два трупа, и один из них при жизни был слегка знаком друзьям.

Лежащего на полу бывшего гонца Мануэля, судя по тому, что он не успел повернуться лицом к непрошенным гостям, застали врасплох. В спине торчала арбалетная стрела, но умер он не от нее. Раненого успели подвергнуть пытке — обнаженное до пояса тело оказалось сплошь в мелких порезах и ожогах. А под конец бывшего гонца попросту прирезали, всадив прямо в сердце какую-то пику. Яцко потянулся к ней, но Петр остановил его, предупредив:

— Не трогай. Могут быть отпечатки, — и досадливо поморщился, вспомнив, в каком веке он находится.

Он смущенно покосился на друга, но тот никак не отреагировал на его промах, продолжая внимательно осматривать комнату.

— Не иначе как монахи расстарались. То-то они в черном были, — прорезался голос у Бутрыма. — Точно, точно, боле некому. Они ж когда вчетвером вышли — госпожа с холопкой и двое монахов по бокам, — госпожа и говорит, так, мол, и так, остатние мои слуги до вечера здесь пробудут, но опосля полудня непременно загляни к ним и накорми. И подмигнула, — вспомнил он после паузы и взвыл, хватаясь за голову. — Эх, мне б враз догадаться, чего она мне мигает! А сама вся бледная, на лице ни кровинки. Тож она на ентих бисовых сынов мигала, — он осекся и, повернувшись к друзьям, зловещим шепотом выдохнул. — Так це ж поди и не монахи вовсе были, а дидьки^[4]. Ей, ей, дидьки, больше некому.

— А как выглядели дидьки? — полюбопытствовал Улан и, выслушав корчмаря и задав пару уточняющих вопросов, вновь присвистнул. — Слушай, Дон, сдается, это наши старые знакомые. Во всяком случае один из монахов — точно. Это ж фра Луис. Помнишь, толстый такой. Он на переговорах возле фра Пруденте стоял.

— А второй, получается, сам напрудивший?

— Да нет, по описанию не похож. Но фра Луис точно здесь побывал. Нос аки копье — его принадлежность.

— Нос — это да, помню. С ним-то он нас и оставил, — уныло констатировал Петр. — Печально. Чтобы нас дважды подряд надули одни и те же гаврики — такого раньше отродясь не бывало. Стареем что ли, а? — и он грустно посмотрел на друга.

— Скорее расслабились, — нашел тот более приемлемое пояснение.

— Может, и так. И утешает одно: кажется, донья Изабелла чуточку отомстила за нас, ибо судя по погрому, они и здесь ничего не нашли, — он встал и прошелся по комнате, разглядывая учиненный погром и еде слышно напевая себе под нос: — Там женщина стояла двадцати пяти лет и слабо отбивалась от кого-то. А инквизитор в рясе мял на ней туалет… — он склонился над телом худого седовласого пожилого мужчины с разбитой головой, лежащего в дальнем углу, приложил пальцы к горлу и удивленно протянул: — Слушай, а ведь мужик-то жив. Пульс есть, значит… — и, не договорив, скомандовал хозяину. — Тазик с горячей водой и тряпки сюда — живо!

Корчмарь живо метнулся в коридор.

— Сейчас он нам и расскажет, что именно они искали, — задумчиво протянул присевший на корточки подле тела Улан.

— Раньше вечера навряд ли, — хмыкнул Петр, — а тут каждая минута дорога, — он попробовал осторожно вынуть нечто металлическое, крепко зажатое в левой руке седовласого, но не смог, и пожаловался: — Надо ж как вцепился.

— Да оставь ты его в покое, не до того сейчас, — махнул рукой Улан.

— А вдруг это и есть ключик, только серебряный, — шутливо предположил Сангре, но больше попыток вынуть из руки вещицу предпринимать не стал — и впрямь не до того.

— Все чичас принесут, — доложил появившийся в дверном проеме Бутрым. — У меня стряпуха по таким делам знатная мастерица, и ежели…

— Когда, говоришь, эти дидки уехали? — перебил его Сангре.

— Да прямо перед вами, трясца их… — выругался хозяин.

— Возок, что стоял у дома! — повернулся Петр к другу.

— И я о нем подумал, — кивнул тот.

— Эх, надо было мне тебя послушаться и вначале сюда зайти, — вздохнул Сангре и вновь обратился к хозяину. — А в какую сторону они подались?

— Да тут одна дорога, во Владимир-Волынский, — пожал плечами Бутрым.

— Уже легче. Есть шанс, — кивнул Петр.

— Не вздумай! — вскинулся Улан, тревожно глядя на друга, полыхавшего азартом. — Не стоит она того.

— Э-э, нет, — уперся Сангре. — Лично она может и не стоит, но суровый солдатский долг неумолимо зовёт меня в последний и решительный бой за личное обогащение. А кроме того, мне попросту надоело, что наша с тобой жизнь в последнее время все больше напоминает набор одних и тех же пазлов.

— В смысле?

— В смысле, сколько ни собирай картинку, в результате получается красивый кукиш, — он криво ухмыльнулся. — И потом, нам… здесь… жить… Часом не припомнишь, кто это говорил? А раз так, то ответь, на что нам строить хороший дом, чтобы достойно встретить старость? Молчишь? То-то. Да и не могли они далеко ускакать, перехватим, — он решительно поднялся и направился к лестнице.

Улан тяжело вздохнул и рванулся следом. Он успел догнал друга лишь во дворе, когда тот уже взгромоздился на свою лошадку. Перехватив поводья, Улан спросил:

— Знаешь, чем отличается умный от глупого? Умный человек иногда торопится, но ничего не делает второпях. Давай вначале все прикинем. Авось пять минут ничего не решат.

— Так ведь умная голова не всякому по плечу! — улыбнулся Сангре. — А про пять минут ты не прав. Граница недалеко, не забыл? Если пересекут, пиши пропало.

— Да у нас и оружия с собой никакого.

— А засапожники?

— Всего два.

Петр иронично хмыкнул.

— После двух наших бросков в живых останется от силы один монах. Неужто мы вдвоем с единственным божьим человеком не управимся?

— Если сначала делать, а потом думать, то лучше вообще не думать, — проворчал Улан, но, видя, что Сангре не остановить (завелся не на шутку), он птицей взлетел на своего коня и с тяжелым вздохом сообщил:

— Ты ненормальный!

— Тоже мне новость! — фыркнул Петр. — Но ты пойми — тут вопрос принципа. Тебе не надоело, что эти заразы постоянно суют свои корявые палки в колеса нашего замечательного «Форда»? А мне их шахеры-махеры уже поперек горла. Значит… вперед, — и он толкнул каблуками в бока коня, первым вылетев за ворота.

Его друг зло сплюнул. Но не оставлять же сумасшедшего одного! И он устремился следом. Но прежде отправил выскочившего во двор Яцко за остальным десятком, строго-настрого наказав ему не мешкать и как можно быстрее догнать их.

Примечания

1

Жид — древнее общеславянское название еврея, существовавшее в русских летописях и даже в русском законодательстве до конца XVIII века и не носившее обидного смысла, означая лишь национальность. Презрительной кличкой это слово стало лишь в XIX веке

2

Реза — процент.

3

Бодега — трактир, корчма. Так первоначально называли в Одессе подвальные трактиры, пивные (от испанского слова bodega — «подвал, винный склад»).

4

Дидько — так на Украине и в Белоруссии с давних пор называют черта.