Золотые погоны империи

Валерий Геннадьевич Климов (2022)

Военно-исторический роман (в 2-х частях) о полной детективных интриг и приключений судьбе кадрового русского офицера Николая Правосудова, храбро воевавшего на фронтах 1-й Мировой и Гражданской войны. И во Франции (куда он попадает в составе Экспедиционного корпуса в 1916 году), и в России (в которую он возвращается в разгар кровавой междоусобицы в 1919 году) Правосудов проявляет себя подлинным "человеком чести", до конца остающимся верным присяге и воинскому долгу. Автор романа подполковник МВД в отставке Климов Валерий Геннадьевич, ЛАУРЕАТ Национальной литературной премии "ПИСАТЕЛЬ ГОДА" (2023), член Российского союза писателей, Российского военно-исторического общества и победитель ряда литературных конкурсов, очень точно отразил в данном произведении всё величие и трагизм положения русского офицерства, сначала храбро сражавшегося с внешним врагом своей Родины, а затем отчаянно воевавшего внутри неё со своими идейными противниками и вынужденного, проиграв, покинуть её навсегда.

….. Душа — Богу, сердце — женщине,

долг — Отечеству, честь — никому…..

«Кодекс чести русского офицера»

в Русской императорской армии

Пролог

В жизни каждого человека, порой, случаются судьбоносные встречи, которые коренным образом меняют всю его последующую жизнь.

Такая встреча, в своё время, произошла и у меня. Она состоялась в один из самых холодных дней января уже весьма далёкого от нас одна тысяча девятьсот шестнадцатого года.

Человеком, чьей «железной» волей решилась, в тот давний день, вся моя дальнейшая судьба был старинный друг моего отца — генерал-майор Батюшин Николай Степанович — один из самых влиятельных руководителей военной контрразведки Русской императорской армии, уже около полутора лет, к тому моменту, ведущей кровопролитные бои на огромном, растянутом от Чёрного до Балтийского моря, театре боевых действий со своими извечными врагами — Германией и её союзниками.

Ожидая, тогда, аудиенции у него в приёмной, я мысленно перебрал все возможные и невозможные причины своего внезапного отзыва в Петроград из действующей армии, но ни одна из них не показалась мне достаточно убедительной.

Ничего не дал мне и беглый визуальный осмотр служебного помещения, в котором я, тогда, вынужденно находился: недавно прошедшие рождественские праздники, видимо, не сильно коснулись строгой атмосферы этой приёмной, а холодный стеклянный взгляд сидящего за столом генеральского адъютанта «на корню рубил» любую попытку, с моей стороны, завести с ним непринуждённый разговор.

Наконец, дверь в кабинет Батюшина открылась, и из него вышел какой-то офицер с чёрной папкой. Он быстрым шагом прошёл приёмную и, даже не взглянув на меня, вышел в коридор.

— Штабс-капитан Правосудов Николай Васильевич! Прошу Вас пожаловать в кабинет генерал-майора! — чеканя каждое своё слово при персональном обращении ко мне, громко произнёс преисполненный важности генеральский адъютант.

— Благодарю, — сухо ответил ему я и решительно прошёл в кабинет Батюшина.

Николай Степанович сидел за большим письменным столом и что-то очень быстро писал.

Коротким взмахом левой руки он прервал мой формальный доклад о своём прибытии и одновременно указал на открытую мной дверь.

Я тут же замолчал и, плотно закрыв за собой дверь, остался стоять вдали от него. К счастью, ждать долго не пришлось.

Закончив писать, Батюшин резко поднялся и быстро вышел из-за своего стола.

— Ну, здравствуй, тёзка! — устало улыбнувшись, негромко обратился ко мне Николай Степанович. — Подходи, не бойся!

— Здравствуйте, Николай Степанович! — сделав несколько коротких шагов навстречу и стараясь избежать излишней фамильярности в отношениях с человеком, знавшим меня с детства, вежливо поздоровался я.

— Ну, ну… Николай… Коля… расслабься, — по-отечески приобнял меня за плечи Батюшин. — Присаживайся, вот, сюда — на диван, так как разговор у нас с тобой будет весьма долгим и не простым.

Я, невольно заинтригованный таким неожиданным и многообещающим началом, молча присел на краешек кожаного дивана у окна.

Батюшин сел рядом и, немного помассировав пальцами свои виски (видимо, у него сильно болела голова), начал разговор с общих вопросов.

— Скажи-ка мне, Коля, сколько тебе сейчас полных лет?

— Двадцать пять исполнилось в декабре.

— А чин штабс-капитана когда был присвоен?

— Через неделю после моего двадцатипятилетия.

— А какое военное училище ты оканчивал? Ах, да… не отвечай. Сейчас сам вспомню… Константиновское?

— Так точно, Николай Степанович — Константиновское!

— Женат?

— Никак нет — холост!

— А, что, так, Коля? Ты, вон, какой красавец вымахал… орёл, да, и только!

— Да, как-то, не встретил ещё свою единственную, а тут, ещё, война… Не до этого сейчас.

— И, то верно, — задумчиво согласился со мной Батюшин.

Я заметил, что во время всего разговора он неотрывно думал о чём-то своём и лишь слегка прислушивался к моим ответам, чтобы не потерять нить нашей беседы.

— Давно своих не видел? — вновь вернулся он к своим вопросам.

— Благодаря Вашему отзыву с фронта, сегодняшнюю ночь я провёл дома. Так что, успел повидать их всех.

— Как они себя чувствуют? Как отец? Я с ним уже, поди, два года не виделся.

— Благодарю, Николай Степанович, все чувствуют себя хорошо. Отец, читая газеты, без конца вспоминает свою военную молодость и, стряхивая пыль с золотых погон висящего на вешалке полковничьего мундира, ругает свою, плохо слушающуюся после ранения, ногу. Матушка хандрит понемногу. А сестра уже год, как преподаёт в женской гимназии. Вот, только, в личной жизни у неё ничего, пока, не складывается… а, ведь, ей уже двадцать три…

— Ну, ничего. Двадцать три — не сорок три. Найдёт она ещё своего суженого. А скажи мне, Николай: как у тебя обстоит дело с французским языком?

— Владею свободно.

— Отлично, Николай… отлично… А как — с немецким?

— С немецким — похуже, но пленного, если потребуется, допросить смогу.

— Ну, и славненько… Ну, и ладненько, — похвалил меня Батюшин, продолжая думать о чём-то своём.

— Николай Степанович! — не выдержал я. — Вы же вызвали меня не для расспросов о моей жизни.

— Да, Николай, не то время сейчас, чтобы разговорами про личную жизнь заниматься. Не буду скрывать. Вызвал я тебя по очень серьёзному делу. Я сейчас немного пооткровенничаю, а, ты, послушай меня внимательно. Это тебе пригодится в будущем.

— Я — весь внимания, — произнёс я, слегка напрягшись.

— Ну, тогда, слушай. В настоящее время на Французско-Германском фронте сложилась очень тяжёлая ситуация для наших союзников. Их людские ресурсы для пополнения собственных воинских контингентов оказались на исходе. Вот, такой парадокс… оружие есть, а солдат — не хватает! Поэтому Франция прошедшей осенью одна тысяча девятьсот пятнадцатого года направила в нашу столицу своего представителя Поля Думера с поручением получить согласие русского правительства на отправку к ним во Францию трёхсот тысяч русских солдат.

— Не предлагая ничего взамен?

— Предлагая… в обмен на вооружение, в котором очень нуждается наша Русская армия. Думеру, в конечном счёте, удаётся добиться частичного согласия на это нашего Государя. И, вот, в результате, прямо сейчас, быстрыми темпами, идёт формирование Первой Особой пехотной бригады — костяка будущего Русского Экспедиционного Корпуса за рубежом. Отбор — как в гвардию: от солдат-кандидатов требуется уметь читать, писать и быть физически крепкими. При этом, все они обязательно должны быть православными.

— Да, уж, действительно, серьёзный отбор!

— Это — ещё не всё. при зачислении в неё нижних чинов, от рядового до фельдфебеля, учитываются и чисто внешние данные: первый полк должен состоять из шатенов с серыми глазами, а второй полк — из блондинов с голубыми глазами. Руководство, словом, горит желанием поразить французов внешним видом наших солдат. Но, при этом, никто не позаботился об обеспечении бригады инженерными и артиллерийскими частями. Зато снабдили её собственным духовым оркестром. Большая часть нижних чинов, отобранных в данное соединение, никогда не держала винтовку в руках; их взяли прямо из резерва без какого-либо первоначального обучения. В общем, всё типично по-русски — вся надежда, как всегда, только, на русское «авось»!

— Виноват, Николай Степанович! А какое отношение ко всему этому имею я? — не удержался я от мучившего меня вопроса.

— Да, самое прямое, Коля… Дело в том, что мне нужен в данной бригаде свой человек — человек, которому я бы полностью доверял.

— Николай Степанович! Вы, что… предлагаете мне стать соглядатаем? — я, аж, вскочил от возмущения, забыв про субординацию.

— Успокойся, Коля! Успокойся и сядь! Никто тебя не вербует в соглядатаи и не заставляет доносить на своих товарищей.

— Тогда, как понимать Ваше предложение? — спросил я у него с плохо скрытым раздражением, игнорируя его предложение присесть.

— Штабс-капитан Правосудов! Извольте сесть, когда Вам приказывает старший по чину! — неожиданно резко скомандовал Батюшин и, дождавшись исполнения мной его приказа, продолжил, как ни в чём не бывало. — Мне от надёжных источников поступила информация о том, что в Первую Особую пехотную бригаду зачислен один из лучших немецких агентов, до сей поры глубоко законспирированный. При этом, не исключается, что в бригаде будет работать на врага не только он… Главная цель немецкой агентуры — дискредитация Русского Экспедиционного Корпуса в глазах Франции и её союзников, а, при возможности — и обеспечение максимального количества потерь среди наших солдат и офицеров на боевых позициях. К сожалению, более подробными сведениями об этом агенте мы не обладаем.

— Почему же Вы не направляете в бригаду кого-либо из своих контрразведчиков?

— К моему большому сожалению, Верховный Главнокомандующий не принял всерьёз мою информацию о нём и не разрешил мне направить в бригаду кого-либо из своих контрразведчиков, да, и мало их у меня, честно говоря; на нашем-то фронте дел для них — непочатый край. Вот, тогда, я и вспомнил про тебя, Николай. Вспомнил, как ты, ещё в юности, до военного училища, грамотно «раскрутил дело» о краже драгоценностей у ваших соседей! А доблестная полиция, с помощью твоего «расклада», поймала опытного вора — «лжежениха» соседской горничной; тогда, ещё, их лучший сыщик в сверх восторженных тонах отметил твой природный сыскной талант.

— А, потом, за этот талант, отец, в наказание, чтобы я не лез не в своё дело, на две недели лишил меня прогулок, — невольно рассмеялся я.

— Пойми меня правильно, Коля. Я просто хочу быть спокоен за бригаду. Ты можешь служить, там, в обычном порядке, но, если вдруг… Повторяю — если вдруг у тебя возникнут подозрения, что в бригаде гнездится измена, раскрывать её придется тебе, и просто потому, что больше будет некому. Да, и надеяться, там, тебе придётся только на самого себя. О твоих особых полномочиях, на этот счёт, будет знать только командир Первой Особой пехотной бригады генерал-майор Лохвицкий Николай Александрович.

— Я должен буду служить в штабе бригады?

— По возможности, ты будешь переведён из строевой части в штаб бригады, но это произойдёт не сразу. Да, обращаю твоё внимание на крайнюю опасность твоего будущего противника. Он ходит в любимчиках у «Вальтера» — нынешнего руководителя германских спецслужб, и о нём хорошо наслышан шеф австро-венгерской спецслужбы Макс Ронге.

— У меня будет какая-нибудь связь с Вами?

— Для связи со мной, правда, весьма, затруднительной и долгой по времени, можешь использовать лишь один канал. В конце нашей беседы я отдам тебе записку с адресом нашего «связного» в Париже. По прочтении и запоминании, данную записку уничтожишь. Подчёркиваю, Николай, от тебя не требуется никаких доносов. Ты — хозяин последнего рубежа по защите своих будущих сослуживцев от шпионажа и предательства. Ну, что… по рукам?

— Николай Степанович! Я же — боевой артиллерийский офицер! Какой из меня контрразведчик? — с сомнением в голосе спросил я у Батюшина.

— Отличный из тебя выйдет контрразведчик, тёзка, — убеждённо произнёс Николай Степанович. — Я, ведь, тоже им не родился. Между прочим, окончив в шестнадцать лет реальное училище в Астрахани, я даже представить себе не мог своё нынешнее положение… что когда-нибудь стану генерал-майором и руководителем контрразведки одного из фронтов Русской армии… Так что, Николай, прочь сомнения! Через три дня прибудешь в бригаду на пункт её формирования и предъявишь подписанное мной лично направление старшему адъютанту штаба бригады капитану Регину Михаилу Петровичу. Дальше всё пойдёт своим чередом.

Батюшин на несколько секунд прервал свой монолог и аккуратно достал из кармана какой-то маленький листок бумаги.

— А это — обещанная мной записка с адресом нашего проверенного «связного» в Париже, — передал он мне вынутый им листочек. — На него можешь положиться как на самого себя. С остальными будь осторожен! А о своей особой миссии не заикайся, пока что, ни с кем. Всегда помни, что в «тайной войне» тебе, в любой момент, могут выстрелить в спину. Есть вопросы?

— Никак нет, Николай Степанович! — я вскочил и выпрямился в струнку, понимая, что разговор подошёл к концу.

— Ну, и славненько! — повторил Батюшин свою любимую фразу. — Удачи тебе, штабс-капитан! И не забудь передать от меня поклон твоим родителям!

— Благодарю, обязательно передам. Разрешите идти, Николай Степанович? — спросил я у генерала, отдавая ему честь и помещая, в то же время, другой рукой записку с адресом «связного» к себе в карман.

— Идите, штабс-капитан, идите… и… Да, хранит Вас Бог! — Батюшин медленно встал с дивана и, как и в начале нашего разговора, по-отечески приобняв за плечи, проводил меня до дверей кабинета.

Выйдя в приёмную, я не сразу заметил протянутую мне руку генеральского адъютанта, в которой находилось моё направление в 1-ю Особую пехотную бригаду Русского Экспедиционного Корпуса.

Увидев же, машинально взял его в руки и в глубоком раздумье молча покинул аскетически обставленное помещение генеральской приёмной, не попрощавшись со строгим адъютантом Батюшина.

Несмотря на хаос, творившийся у меня в голове, я отчётливо понимал, что с этой самой минуты я перешёл некий исторический «рубикон» в своей судьбе.

Никакого страха, при этом, конечно, не было. Вероятность погибнуть на полях сражений во Франции была абсолютно равна вероятности погибнуть на здешнем Российско-Германском фронте, но, тем не менее, сам не знаю почему, в моё сердце, «тихой сапой», тут же закралась какая-то непонятная тревога, мучившая меня, практически, до самого отъезда…