Сломанная тень

Валерий Введенский, 2015

Петербург, 1829 год. Город потрясает череда самоубийств и несчастных случаев: застрелился граф Ухтомский, поручик Репетин сломал себе шею, упав с лошади, а барона Баумгартена нашли в петле. Полиция все списывает на случайное стечение обстоятельств, но судебный врач, Илья Андреевич Тоннер, иного мнения. Ему удается выяснить крайне интересную деталь: в этом деле замешана дама, чье лицо скрыто под вуалью. Тоннер уверен, что даме известны многие тайны, в том числе и загадки произошедших убийств…

Глава вторая

Дождь не лил, не хлестал, а словно убийца разделывался с прохожими, поражая их мгновенно и насквозь. Тучин, выскочив из экипажа, в два прыжка одолел ступеньки, но успел промокнуть до нитки.

Швейцар прятался от дождя в доме — пришлось стучать.

— Отворяй, мать твою! — выругался Александр, когда дверь наконец приоткрылась.

Швейцар посмотрел азиатскими глазами, секунду помедлил, буркнул:

— Не принимают-с! — И с шумом захлопнул дверь.

Александр в негодовании застучал в нее ногами. Лаевский велел быть у Баумгартена в семь. Ну да, Тучин припозднился, но, черт побери, это не повод его не пускать.

— Сказано вам! Не принимают-с! — раздраженно прокричал швейцар через стекло.

— Я — Тучин! Александр Тучин! Велите доложить!

— Никого не принимают-с!

— А мой кузен, Владимир Лаевский! Он здесь?

— Не знаю-с! — с непроницаемым лицом ответил швейцар и повернулся спиной.

— Черт! Вспомнил! Дама треф! — хлопнул себя по мокрому лбу художник. Точно! Лаевский сказал, что пустят по паролю. Тучин еще расхохотался — что за казаки-разбойники? Александр снова постучал и, когда швейцар недовольно обернулся, громко прокричал: — Дама треф! Дама треф!

Скинув промокшее пальто, он взбежал по мраморной лестнице на второй этаж. Дворецкий еле поспевал за ним и сумел обогнать художника только перед самым входом в столовую. Широко распахнув дверь, он торжественно доложил:

— Тучин Александр Владимирович!

Ужин, вернее, обед (в Петербурге ужинают, когда в провинции давно спят), уже начался. На Тучина уставилось множество любопытных глаз, некоторые гости даже достали лорнеты. Во главе стола восседал незнакомый генерал.

— Входите, Тучин, не стесняйтесь, — пригласил он нового гостя и обратился к остальным: — Жизнь, господа, продолжается. Место павших занимают новые герои. Прошу любить и жаловать — Александр Тучин. О-очень талантливый живописец! Кузен и, так сказать, милый друг нашего дорогого Лаевского.

Тучин нашел глазами кузена. Слава богу, место рядом с ним свободно.

— Почему опоздал? — недовольно прошептал Лаевский, когда Саша уселся.

— Дела…

— Я же просил быть вовремя! Где ты шлялся? Ездил к Дашкиной?

— Да, — неохотно сознался Тучин.

Председательствующий постучал ножом по бокалу, призывая к тишине:

— Несколько слов о незабвенном Якове хочет сказать самый близкий ему человек, наш сегодняшний хозяин, барон Баумгартен.

Сидевший справа от генерала полноватый господин в круглых очках поднялся:

— Господа!

Тучин окинул взглядом стол. Ба! И впрямь, одни мужчины!

— Девять дней, которые прошли после Яшиной смерти, я — словно не я. Не я вез тело к безутешным родителям, не я плакал над могилой на деревенском погосте. А я… Я не могу до сих пор поверить, что его нет…

Достав из кармана цветастого жилета платок, барон вытер слезы.

— Смерть бессердечна, — проникновенно заметил кто-то.

— Потому что женского пола! — оживился старичок рядом с Тучиным.

— Кто женского пола? — удивился художник.

— Смерть! Недаром ее старухою с косой рисуют, — охотно пояснил старичок. — Женщины все бессердечны. Взять, к примеру, мою мать. Ну ладно, батюшку не любила! Чего там было любить? На диване лежал, философствовал, не стригся, не мылся, чтоб от умных мыслей не отвлекаться. Но маман и меня не любила. Бывало прижмусь к ней, а она отталкивает: «Поди, — говорит, — вон!»

— Князь! — оборвал его генерал. — Мы слушаем барона!

— Да? — удивился старичок. — Простите!

— Яков был полон сил, полон идей. Почему именно он? За что? — Барон снова прослезился.

— Нелепая случайность! — печально сказал генерал. — Прекрасный ведь был наездник! Я всегда на смотрах Яковом любовался! И на тебе! Упал с лошади, сломал шею…

— Его убили! — выкрикнул барон Баумгартен.

За столом зашумели:

— Это правда?

— Полиция знает убийцу?

Генерал снова постучал по бокалу:

— Тихо! Тихо! Увы, барон, ваши подозрения не подтвердились. Сегодня я вызывал гражданского губернатора. Он доложил, что никаких признаков насильственной смерти нет!

— Помнишь тот вечер? — шепотом спросил Тучина Владимир Лаевский.

Художник кивнул:

— Еще бы! Голова потом неделю раскалывалась!

— Помнишь, я предлагал Якову заночевать у нас?

— Не помню, — пожал плечами Тучин.

— Зачем, мол, Яшка, тебе пьяному верхом?

— Да! Да! Угаров тоже его отговаривал!

— Вечно он лезет не в свое дело, твой Угаров. Зачем он вообще приехал?

— Лаевский? Ты что? К Денису ревнуешь? Он ведь не аст!^[2]

Дружба Дениса Угарова и Александра Тучина была предопределена до их рождения. Их отцы были не только соседями, но и боевыми товарищами. Кондрат Угаров под Аустерлицем вынес с поля боя раненого Владимира Тучина. И в лазарете лежали вместе — в том же бою осколок попал смельчаку в голову. Совместно и службу закончили (после тяжелых ранений обоих комиссовали), и сыновья у них родились с разницей в полгода. Только недолго прожил на свете Кондратий Угаров. И Владимир Тучин, как мог, заменил осиротевшему Дениске отца. Обучал вместе с Сашей, благо имения рядом. Заметив, что оба мальчика художественно одарены, выписал учителей из Италии (отечественную академию, что в Петербурге, отверг, профессорам-немцам не доверял). Так и росли мальчишки вместе.

Тем летом друзья впервые разлучились. Матушка Угарова решила съездить в Троице-Сергиеву лавру на богомолье и взяла с собой Дениса. Саша же остался в имении — с утра до вечера рисовал, или, как говорят художники, красил; но ни поболтать, ни пошалить ему было не с кем. И вдруг из Петербурга приехал кузен.

Владимир Лаевский был старше на добрых восемь лет, но к Сашиному удивлению, общаться с ним оказалось легко — ни взрослой заносчивости, ни менторского тона. Он был сама внимательность, предупредительность, постоянно оказывал младшему другу мелкие, но очень приятные знаки внимания. И восхищался Сашиным талантом! Дружба с Денисом была иной — шалости, забавы, скрытое соперничество в учебе, бесконечные споры, нередко доходившие до драк. С Лаевским сразу возникло полное взаимопонимание, никаких конфликтов, а вечерами, когда расходились по спальням, почему-то появлялась грусть и учащалось сердцебиение. Однажды, когда Александр уже лежал в постели и перед его мысленным взором снова и снова возникал Владимир, тот вошел к нему в спальню, сел на кровать и осторожно погладил.

Александр знал о сократической любви — в библиотеке отца было много книг об античном мире, где такая любовь считалась возвышенной. Когда Владимир склонился и нежно поцеловал его в лоб, Саша сам подставил кузену губы…

За пару летних месяцев Денис очень возмужал, превратился из нескладного отрока в мускулистого привлекательного юношу. Скучавший после отъезда Лаевского Тучин обрадовался возвращению друга. Обоим было что рассказать. Побежали на речку, последний раз в году искупаться накануне Спаса. Денис говорил о золотых куполах, чудотворных иконах, исцеляющих мощах. Смысл его слов ускользал от Тучина. Саша словно впервые увидел точеное, как античная статуя, тело Дениса, крепкие ноги и нежный пушок на щеках. В воде, будто ненароком, дотронулся. Показалось, что Денис ободряюще улыбнулся…

Закончилось дракой. Разъяренный Угаров надавал Саше тумаков, а потом горько зарыдал, упав в траву. Умолял Сашку уйти в монастырь. Мол, Господь милостив, жизнь впереди, и даже этот ужасный грех Тучин успеет искупить.

Александр ничего не понимал. Вроде вместе росли, читали одни книжки, играли в одни игры. Отчего они с Денисом такие разные?

Ни в какой монастырь Тучин не собирался. Разбуженные Лаевским страсти добавили в Сашин мир множество ярких красок, греховные наслаждения пробудили невероятное по силе вдохновение. Кисть словно сама рисовала! А вот святоша Денис, как и раньше, писал словно убогий ремесленник: скучно и совершенно неинтересно!

Барон между тем заканчивал свою речь:

— Пройдут годы. Я состарюсь, стану немощным, но до последнего вздоха буду помнить тебя, Яков! И настанет день, когда вечно молодым ты встретишь меня у ворот рая.

Все встали и, не чокаясь, выпили.

— А я вот жалею, что молодым не умер, — кокетливо сказал сосед-старичок. — Я-то в юности о-го-го был. Самому Господу приглянулся бы!

— Вы что, князь? — перебил его господин в потертом зеленом фраке, сидевший напротив Тучина. — Господа в бугры^[3] записали?

— Куда ж еще? — удивился старичок. — Бог создал мужчин по образу своему и подобию. Вдумайтесь! Подобию! Это не мне юноши нравятся, а Господу. А я просто не противлюсь.

— Дьяволу вы не противитесь, князь! Господь совсем иное велел: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь на них»^[4].

— Ах! — жеманно махнул рукою старичок. — Не смешите! Господь это не нам, жидам, велел. И знаете почему?

— Ну-ка, ну-ка! Погромче, князь! Мы слушаем! — заинтересовался генерал.

— Кто жидовок видел — сам знает. Каждая пудов пять, а может, шесть. Волосы на голове зачем-то бреют. Да-с! А губы — нет! Усы у них, как у гусар. Представляете? Жиды-мужчины даже для продолжения рода с ними не хотят. Вот Бог и повелел: «Плодитесь, жиды, и размножайтесь», — а чтоб никто не манкировал, запретил горемычным мужеложство.

— Вы князь, мало, что грешник… — сурово начал господин напротив.

— Я грешник? — искренне удивился старичок князь. — Господа! Вы слышите? Мы с вами грешники, а граф Ухтомцев — праведник. Непонятно только, как он за этот стол попал!

— Тут что? Одни бугры? — тихо спросил Тучин Лаевского.

— Ну да! А ты не понял?

— Я тоже грешник! — ответил старичку князю граф Ухтомцев. — Но не богохульник. Свои мерзости на Господа не сваливаю. В грехах своих сам виноват. Дьявол меня искушает, а я противостоять не могу. И у врачей лечился, и в монастыре обет давал. Два года потом держался, но дьявол не отступал: искушал меня, соблазнял. Еду с кучером в присутственное место, а о делах думать не могу. Только о кучере. Лакей суп подаст, а я супа не хочу, только лакея. И не выдержал, нарушил обет. За это меня Господь и на этом свете покарал — без средств я, господа, остался, знаете, наверное, сюда к вам пешком пришел, а уж на небесах даже представить не могу, какая участь ждет. Гореть мне в сере, как жителям Содома!

— Жителей Содома Господь не за мужеложство наказал, не передергивайте, — не сдавался старичок, — а за то, что ангелов хотели употребить. Еще раз повторюсь, граф, хотите соблюдать жидовские заповеди — пожалуйста. Можете прямо здесь начать! Скиньте ветчинку с тарелочки! И осетринку следом. Не положено жидам! А на балах у дам интересуйтесь: нет ли у них сегодня течки? Жидам текущих сучек касаться ни в коем случае нельзя! Хе-хе… А мне пожайлуста! Меня Иисус от законов жидовских избавил.

— Это тайное общество? — тихо спросил Тучин кузена.

— С ума сошел? Нет, конечно! Якова собрались помянуть. Свои кругом. Такова традиция. Когда Костя скончался, я тоже всех приглашал. На сорок дней!

На лице Владимира промелькнула грустная тень. Поручик Константин Ярош последние два года был его пассией и даже жил в доме Лаевских. Весной поехал навестить родителей в имение, там внезапно заболел и умер.

— А с месяц назад Верхотурова поминали, — продолжил мартиролог Лаевский. — Из окна выкинулся. Загадочная история. Теперь вот Яков…

— А почему вход по паролю?

— Чтобы лишний никто не приперся. Сам видишь, люди не простые. Сенаторы, товарищи министров, члены Государственного совета. Многие скрывают, что содомиты.

Философский спор между князем и графом прервался — немолодой одутловатый поэт с цветком в петлице читал ужасно длинное стихотворение памяти трагически погибшего. Барон Баумгартен всхлипывал.

— А на этих встречах вы только ужинаете? Или… — Тучин сделал игривый жест. Он уже поймал множество томных взглядов, а председательствующий генерал даже пару раз подмигнул ему.

— Рехнулся? — разозлился Лаевский. — Тебе что тут? Древний Рим?

— А генерал что за птица?

— Ты что? Не узнал?

Тучин помотал головой; откуда ему, провинциалу, знать в лицо петербургскую знать? Поэт от громкой декламации перешел к еле слышной, поэтому имя генерала Лаевский прошептал Саше на ухо.

— Врешь! — вздрогнув от неожиданности, выкрикнул юный художник. Любители поэзии недовольно зашикали. — Не может быть!

— Тише! Еще как может! Говорят, его предок с дружком Алексашкой такое вытворяли…

— Сплетни!

— Не сплетни! Я слышал, в архивах и документы есть, только они секретные!

Поэт закончил, все бурно зааплодировали, а Баумгартен подошел и крепко обнял стихоплета.

— Ну, дела! — помотал головой Тучин. — А император? Он тоже?..

— Тише ты! Нет, конечно! И не одобряет.

— А?.. — Александр показал глазами на генерала.

Лаевский развел руками:

— Великий князь своих склонностей не афиширует. Развлекается обычно с подчиненными.

— Олухи царя небесного! — Дашкин распекал трех мальчишек. — Дармоеды! Почему упустили?

— Так мы своим ходом, а он на лошадях!

— Кто он? — Дашкин схватил за ухо сына кучера, старшего в компании. — В экипаже женщина сидела!

— Так одно на лошадях! А мы пехом! Не догнать!

— Еще до поворота отстали! — грустно сказал дворников сын. — Пока добежали, и след простыл.

Князь оттаскал и этого за ухо. Пребывал Дашкин в самом поганом расположении духа и ярость сдерживать не пытался: княгиня к ужину не вышла, передала через горничную, что голова болит. Князь попытался навестить супругу, чтобы про черновик выспросить, но в аудиенции ему было отказано.

— Надо бегать больше. Разжирели, дармоеды.

Невиновность мальчишек была очевидной, но князь, аки Навуходоносор, готов был троицу сжечь^[5].

— Вот Моська без труда лошадей догнала. А мы не собаки! — подал голос третий отрок, кухаркин сын. Его князь схватил за грудки, поднял и потряс:

— Не собаки, говоришь?

— Моська смышленая! — тонким голосочком пискнул мальчишка. — Я ей приказал догнать. Она все понимает!

— Что за Моська?

— Собачка! Вы разве не видели? Мы с ней играли!

— Вот и доигрались! — Князь выпустил кухаркиного выродка и влепил ему затрещину.

— Вы ж сами велели! — захныкал тот. — Чтоб нас не приметили. А Моська домой не вернулась. Значит, выследила. Сидит, караулит. Нас ждет.

— Так какого лешего сюда явились?

— Покушать… — простодушно ответил сын кучера.

— Идите, ищите свою шавку.

Мальчишки поклонились и надели шапки.

— Стоять! А извозчика запомнили?

— Я запомнил! — отозвался дворников сын.

— Петруха! Пойдешь с ним! Найдете извозчика, расспросите…

— Может, денег посулить? — осторожно спросил камердинер. Давненько он барина таким раздраженным не видел, и хотя на ночь глядя никуда идти не хотелось, возражать не стал. Князь кинул на пол мелочь из кармана.

— Заплатишь, сколько скажет. А вы, — Дашкин зыркнул на отпрысков кухарки и кучера, — ищите свою дворняжку! С утра доложите, где та дама живет!

На прощание подвыпивший генерал распахнул Тучину объятия:

— Я рад, что такой талантливый и красивый юноша приехал в Петербург.

— Ваше…

— Без титулов! Когда станем ближе, будешь звать меня лапушкой. — Генерал выпустил художника из объятий, но тут же схватил за руки. — Мне так понравился портрет Яши! Он долго позировал?

— Нет, я писал по памяти. Барон попросил. Уже после гибели Репетина…

— И ты за девять дней…

— За пять! Я работаю быстро!

— Поразительно! Вчера заехал с соболезнованиями, был поражен. Яков как живой! А когда узнал, что ты из наших, велел сегодня позвать!

— Для меня огромная честь…

— Даже не понимаешь, какая. В Петербурге выставлялся?

— Увы!

Попытка в Академии художеств закончилась неудачей. Тамошние профессора весьма язвительно отозвались о тучинских работах. Что неудивительно — зачем хвалить талантливого конкурента? Проще объявить профаном и неучем.

— Приходи ко мне. Я тебе заказ дам. Через месяц самым модным художником будешь! Фи, Лаевский! Как коршун…

Ревность Лаевского раздражала и самого Тучина, но сейчас появлению кузена он обрадовался. Рано облысевший и обрюзгший, с карикатурными рыжими усами и надменным взглядом, Великий князь вызывал у художника отвращение.

— Эх, Володя! Давно бы полковником был! — Генерал покровительственно потрепал Лаевского по щеке. — Ладно, Тучин, жду!

— Ваше императорское высочество! Спасибо за оказанную честь. Но в настоящее время я работаю над большой картиной, «Страшный суд», и пока заказы не беру.

— Хм… — опешил Великий князь. — Ну, как угодно. Прощай.

И, холодно кивнув кузенам, удалился.

— Предлагал звать его лапушкой! — коротко передал содержание разговора Тучин.

— Вот скотина! — Лаевский в сердцах топнул ногой.

К ним тут же подошел хозяин дома, барон Антон Баумгартен:

— Вольдемар! Ты чем-то недоволен?

— Нет, нет! Все было прекрасно. Как всегда!

— Как всегда, — понуро согласился тот. — Только Якова больше нет…

— Друг мой! Не изводи себя!

— Вольдемар! Я не знаю, как жить дальше. Эти дни были ужасными — отпевание, похороны… Но я был чем-то занят. А теперь впереди пустота! Одна пустота!

— Приезжай завтра вечером к нам. Посидим, поужинаем, поболтаем.

— Спасибо! С удовольствием!

Примечания

2

Одно из наименований содомитов в девятнадцатом веке.

3

Бугор — одно из наименований гомосексуалистов в XIX веке. От французского bougre — содомит.

4

Левит. 20:13

5

«Книга Даниила» содержит рассказ о золотом истукане, отлитом по повелению вавилонского царя Навуходоносора, который повелел всем своим подданным ему поклониться. Однако три иудейских отрока отказались выполнить приказание, за что по приказу царя были брошены в раскаленную печь. Но Ангел Господень сошел туда вместе с отроками и выбросил пламень огня из печи.