Приказчик без головы

Валерий Введенский, 2014

Всегда сложно мириться с несправедливостью. Особенно если дело касается человеческой жизни. В такой непростой ситуации оказывается Александра Ильинична, Сашенька, – любимая и любящая жена присяжного поверенного, князя Дмитрия Даниловича Тарусова. Первое дело, которое ему поручают рассмотреть, – убийство приказчика. Его обезглавленное тело нашли в реке. На первый взгляд все кажется простым, а итог следствия – предсказуемым: признание подсудимого получено, улики найдены. Но Сашенька подозревает, что тут не все «чисто», и с энтузиазмом принимается за расследование…

Глава пятая

Спала Сашенька плохо — ворочалась, прикидывала так и сяк. А что, если все-таки прав Диди: Сидора убила Маруся, а Антип взял вину на себя? Незамысловатая версия и в суде не выигрышная, зато житейски правдоподобная! История с Пашкой Фо, конечно же, эффектна, но чересчур фантастична, к тому же зиждется исключительно на догадках. Фактов-то никаких!

Хотя как — никаких? А слежка?

Покрутившись еще с полчаса, Сашенька пришла к заключению, что сама же и спровоцировала Осетрова, весьма опрометчиво пригрозив разорить Калину Фомича. Вот он и рассвирепел! От трактира отправил за ней следом разносчика — разузнать, где живет, а затем его же послал в редакцию, в которой выяснилось, что Законник вовсе не женщина.

Господи! Какая же она неумь! Хорошо хоть, что Осетров в полицию не обратился с жалобой.

Впрочем, нет, не хорошо, а странно. Законопослушный гражданин поступил бы именно так. А Калина Фомич следующим днем приказал Глебке продолжить слежку. Интересно, а сегодня «хвост» за ней будет?

Сашенька отодвинула штору и выглянула на улицу. Несмотря на ранний час, по Сергеевской^[23] с лотком и квасником^[24] прогуливался Глебка.

Нет, вторую версию отметать пока нельзя! И Сидор, и Пашка Фо служили у Осетрова. А вдруг Калина Фомич смертью наказывает подчиненных за ослушание?

Сашенька на цыпочках прошла из спальни в свою комнату, открыла заветную тетрадь, перечитала разговор с Осетровым. Так-так! Разгневался Калина Фомич в тот самый момент, когда спросила про Марусю!

Есть о чем призадуматься. Обе версии уперлись в одно неизвестно куда исчезнувшее лицо, Марусю Муравкину! Как же ее отыскать?

Как-как? О ее местонахождении должен знать законный муж — Антип! А способ выудить у него информацию Тарусова придумала еще вчера.

Однако планам чуть не помешал календарь. Предшествующие дни были переполнены событиями, потому пролетели незаметно, и воскресенье застало Сашеньку врасплох.

За завтраком она привычно поинтересовалась у Диди, во сколько его ждать, на что муж, улыбнувшись, сообщил, что никуда не собирается, потому что сегодня выходной.

Княгиня чуть не выронила чашку с кипятком. Завтра тезоименитство императрицы, тоже выходной. Неужели гениальный план придется отложить до вторника?

Но ведь в среду суд! Как быть?

Сашенька попробовала выпроводить супруга, напомнив, что тот собирался разузнать, на какой из рук Пашки Фо не хватало пальца, но муж рассеянно ответил, что покамест раздумывает, как бы потоньше, не привлекая ненужного внимания, это сделать.

«Выручила», так сказать, Клавдия Степановна.

Диди еще третьего дня заказал ей малосольные огурцы и, не обнаружив их к яичнице на завтрак, поинтересовался, подаст ли к борщу на обед.

— Не делала, — ворчливо ответила домоправительница. — Не из чего!

— Как это не из чего? — удивилась Сашенька. — Вчера ты ведро огурцов купила!

— И все без пупырышков!

— Ну и что?

— Кто ж их солит? — укорила хозяйку Клаша. — Они безо всякого хруста выйдут! Для засола пупырышки нужны! Я говорила, я предупреждала, на рынке надобно брать…

— Мамочка! Клашенька! А нельзя пупырышков отдельно купить? — попытался предотвратить неминуемую ссору Володя. — У Ильфата клей есть здоровский, чего им скрепишь, лошадьми не растащить!

За столом прыснули. Только Татьяна, дувшаяся со вчерашнего вечера на весь мир, продолжала с недовольной миной размазывать варенье по манной каше.

— Увы, пупырышки сами по себе не продаются, — объяснила Александра Ильинична сыну и, не скрывая радости, объявила мужу: — Извини, дорогой, придется тебя покинуть. Поеду на рынок за огурцами.

— Сашенька, ты с ума сошла? — ужаснулся Диди.

— Вовсе нет. Если мне не разрешают уволить служанку, которая не желает работать, мне остается только одно — выполнять работу за нее.

— Сами виноваты! — огрызнулась Клавдия Степановна. — Взяли бы Васютку, жили бы, как прежде, у Христа за пазухой! Он бы и на рынок ходил…

— Дорогая, я подумал, — поддакнул ей Дмитрий Данилович. — Васютка ведь искупил свою вину!

— Что? — не веря ушам, переспросила Сашенька.

— Умоляю! — Клаша, не жалея больных коленок, кинулась на паркет. — Всеми угодниками заклинаю! Святыми отцами-матерями!

Скандал был неизбежен, и Наталья Ивановна предпочла увести подопечных:

— Дети! Все позавтракали?

— Не все! — возразил вечно голодный Володя, но Евгений что-то шепнул младшему брату на ухо, и тот в ужасе бросил ложку и побежал вприпрыжку прочь.

— Матушка! Александра Ильинична! Свята ваша душа! — продолжала верещать Клаша. — От прибавки откажусь! Втрое работать стану — только возьмите! Васютка на моих глазах должен быть. Иначе опять ограбит кого или убьет!

— А если он здесь, в этой квартире убьет? — взвилась Сашенька. — Скажем, тьфу-тьфу-тьфу, меня? Или ты только об этом и мечтаешь?

— Шура! Не говори глупостей! — попытался осадить супругу Диди. И очень зря!

— Кто глупости говорит? Я? — Сашеньке было не остановиться. Она грохнула об пол чашку императорского фарфора и выскочила из столовой, хлопнув дверью так, что аж мел с потолка посыпался.

В крестьянское Тарусова переоделась прямо в спальне, хотя первоначально собиралась делать это тайно, в соседнем с домом трактире. Очень уж захотелось уязвить Диди! Ишь, каков! Под Клашкину дудку вздумал плясать!

Нарочно прошлась мимо кабинета мужа.

Князь, увидав супругу, снял с носа очки, протер, потом снова нацепил.

— Что смотришь? — изображая непонимание, поинтересовалась Сашенька. — У меня хвост вырос? Или нос отвалился?

Князь не нашелся с ответом.

Клавдия Степановна до того охаживала его целую неделю: плакала на плече, стояла на коленях, в результате чего он пообещал еще раз подумать над будущим Васютки. Но служанка неожиданно завела разговор сама, да так не к месту, столь неловко! Сперва раззадорила пупырышками, а потом…

Такой грандиозный скандал, с хлопаньем дверьми и битьем чашек, произошел у Тарусовых в первый раз. Но, судя по всему, не в последний. Приятели постарше предупреждали Дмитрия Даниловича: семейное счастье недолговечно. Женщины — точно вино: пока молоды, кружат голову; в зрелости их пьянящая сладость сменяется изысканной терпкостью, которую чуть позже безжалостная старость неминуемо превратит в кислый уксус, способный лишь обжигать и ранить.

Неужели Сашеньку тронул тлен? Так скоро?

— Или крестьянское мне не к лицу? — продолжила издевку княгиня.

— Да нет. Напротив, — усмехнулся Тарусов. — «Во всех ты, душечка, нарядах хороша!»

— Что с Пушкина на русский переводится как: «Подлецу все к лицу»?

— Господи! Это невыносимо! — Диди схватился за голову. — Словно ты с цепи сорвалась! Какая муха тебя укусила? Что за маскарад?

Князь выпрыгнул из кресла и направился к супруге.

— Ты разве не слышал? — невозмутимо объяснила Сашенька. — Иду на рынок за пупырышками!

— Боже мой! Сашенька! Будь разумней! Согласись наконец с нами… Тьфу! Со мной, конечно же! Нам нужен слуга. Я вынужден сам подавать себе одежду…

— Ах, как же это тяжело!

Диди сжал кулаки, чтобы не вспылить, не наговорить обидного, и постарался продолжить как ни в чем не бывало:

— Я серьезно говорю! Ну сама представь — за те же деньги в два раза больше слуг! Ты ведь купеческая дочь, выгоды считать умеешь!

Дмитрий Данилович не собирался попрекать жену происхождением. Просто к слову пришлось. Но как раз это слово и оказалось той каплей, что переполнила чашу.

— Вот именно! — вскричала Сашенька. — За деньги, что платим Клашке, можно нанять двоих… троих нормальных слуг! Которые будут пахать как лошади!

— А разве Клаша не пашет? Она на нас здоровье свое угробила!

— А знает ли ваше сиятельство, — купеческим происхождением Дмитрий Данилович Сашеньку задел. Ух, задел! Тема была болезненной, родственники мужа относились к ней свысока, иначе как мезальянсом их брак не называли, — как поступают с загнанными клячами? А? Их волокут на живодерню!

— Шура, бога ради, прекрати! Прекрати испытывать мое терпение! В тебе нет ни капли жалости к несчастной женщине!

— Зато из тебя жалость хоть выжимай!

— Ты переходишь границы…

— Уже перешла! Выбирай: или я — или она!

— Что?

— Что слышал. Или ты немедленно выгонишь Клашку, или уйду я!

Диди захлопал глазами. Происходило что-то невероятное. Бунт на корабле! Сашенька никогда, никогда ему не перечила, даже если по запальчивости или навеселе он молол вздор. Всегда мягко соглашалась: «Да, дорогой. Конечно, дорогой».

— Дорогая!

— Да, дорогой.

Знакомая фраза прозвучала вовсе не умиротворяюще. В ней был вызов, подтрунивание, завуалированное оскорбление, черт возьми!

— Шура, нельзя так ставить вопрос! Все равно что спросить, какую из рук отсечь!

— Прости, дорогой, но придется тебе стать калекой.

Дмитрий Данилович почувствовал, что криком и угрозами он ничего он добьется. Потому тон сбросил, сказал ласково, почти подлизываясь:

— Сашенька! Ну не надо…

Бесполезно! Жена только больше взбесилась и затопала ногами:

— Мне надоело быть рабыней собственной служанки!

— Любимая! Успокойся! — Диди обнял супругу за плечи и подвел к черному кожаному, невероятно уютному и мягкому дивану, на котором обожал размышлять лежа. — Давай присядем, вместе поищем компромисс. Вопрос с Васюткой, так и быть, пока снимем с повестки…

— Что значит пока? — резко ответила Сашенька. — Ты хочешь, чтобы он наших детей зарезал?

— Единственная моя, выслушай! И постарайся понять! Я должен, я просто обязан ему помочь. Васютка — жертва крепостного права, жестокого произвола моего отца. Папенька проиграл его в карты…

— Потому что Васютка крал у него деньги…

— Ничем не подкрепленное обвинение! Мы должны…

— Мы никому ничего не должны! — сказала, как отрезала, Сашенька. — За собственные деньги я желаю иметь исполнительную кухарку, вежливую горничную и честного камердинера. А не отпетого каторжника вкупе с его бесстыжей матерью…

— Саша! Как у тебя только язык поворачивается? Клаша вырастила меня, наших детей…

— Мы скажем ей спасибо…

— Я не способен выгнать старую больную женщину на улицу!

— Ладно, так и быть, оплатим ей ночлежку. Только чтоб я ее здесь больше не видела.

— Нет! Постой! Давай так. — Дмитрий Данилович отметил, что пыл у супруги ослабевает, и решился предложить временный вариант, который, как известно, потому и временный, что до скончания времен. — Как только я начну прилично зарабатывать, я назначу ей пенсию, и вот тогда…

— А когда ты начнешь зарабатывать?

Диди пожал плечами.

— Но хотя бы примерно?

Не чуя подвоха, Тарусов вдобавок развел руками:

— Ну не знаю…

Сашенька снова поднялась:

— А хочешь прямо с понедельника?

— Как это?

— Отцу требуется юрист…

— А я тут при чем?

— Ты доктор права!

— Шура! Шура! — У князя затряслись руки. — Я… Я не желаю подачек!

— Какие подачки? В конторе работать надо!

— А я разве не работаю? — Диди тоже вскочил.

— Работаешь! Но не зарабатываешь! Во всяком случае, столько, чтобы содержать еще и Клашку с Васюткой!

— Послушай! Я пытаюсь найти компромисс…

— За счет меня!

— Но я… я никак не могу… У меня дело назначено!

— Так делай его, хватит диваны просиживать. Бери ноги в руки и отправляйся на Петербургскую!

— Что-то еще? — Диди потихоньку начал вскипать.

— Когда вернешься, погоняй старших по ботанике. А с Володей почитай по-французски вслух. Он окончания проглатывает…

Князь от неожиданности закашлялся. Почувствовал себя Золушкой, которую за все ее добродетели лишили бала, надавав кучу невыполнимых поручений.

— А про Клашу закончим вечером, — добила его княгиня. — Я на рынок опаздываю! Того и гляди, пупырышки закончатся.

Сашенька выскользнула через черный ход. Ильфат подозрительно покосился, но не узнал. Нарочито медленно Тарусова продефилировала перед Глебкой — даже не оглянулся. Вот как одежда и яркие румяна меняют внешность. Отлично!

Прикинув, а не прокатиться ли по такой жаре на пролетке, Сашенька решила все же до Фурштатской прогуляться пешком — крестьянкам лихачи не по карману.

В простонародном наряде обнаружились свои преимущества: льняной сарафан и ситцевая сорочка гораздо лучше продувались, нежели облегающие платья из дорогой, но тяжелой ткани. Вот только зонтик от солнца не помешал бы!

В съезжем доме Литейной части^[25] Тарусова выстояла длинную очередь и перед дверью в кабинет помощника смотрителя мечтала об одном: поскорее отсюда выбраться. Душно, тесно, вонько, влажно, а она без веера!

Лысый помощник оглядел Тарусову привычным к чужой беде взглядом, не стесняясь, вытащил из только что принятой передачи яблоко, буркнул:

— Ну?

— К Антипу Муравкину.

— Кто? — вонзая гнилые зубы в плод, поинтересовался помощник.

— Муравкин. Разве не у вас сидит? — удивилась Сашенька. — У него в среду суд, должны были перевезти.

— Может, и у нас! Кто?

— В каком смысле? — снова не поняла Сашенька.

— Ты ему кто, тетеха? — зашипела сзади старуха в черном.

— А-а-а! Жена!

— Давай передачу! Неположенное есть? — Помощник догрыз яблоко и схватился за следующее.

— Мне бы свидание!

— Разрешение есть?

Сашенька помотала головой.

— Без разрешения от следователя не положено! Следующий!

— Рубчик, рубчик сунь! — опять подсказали сзади. — Э-эх, скобариха бестолковая…

— Следующий, говорю! — прикрикнул на Сашеньку помощник смотрителя, но та уже вытаскивала из широкого кармана узелочек с деньгами, скрепленный от потери булавкой. — Нате…

Увидев россыпь серебра и купюры, необдуманно вытащенные княгиней, чиновник осклабился:

— Ого! А билет-то есть?

— Какой билет? — не поняла Сашенька.

— Какой-какой? Желтый! Трудами праведными таких грошей не заработаешь, — помощник погрозил пальцем и сально осклабился: — Есть или нет?

— Есть! — чтобы отвязаться, соврала Сашенька.

— Покажи!

— Не взяла с собою!

— Тогда еще полтинник!

— Дай ему, дай! — снова зашептали сзади. — Вдвоем побудете!^[26]

Старуха в черном драдедамовом^[27] салопе не ошиблась. Сашеньку отвели в отдельную камеру, где велели ждать. Она осмотрелась: откидная к стене кровать, деревянная скамья, столик, табурет и маленькое зарешеченное окно.

Где-то в глубине коридора послышались шаги.

Черт! Свет из окошка падал прямо на табурет! Сашенька попыталась перенести его в дальний угол, но оказалось, что он привинчен к полу.

Шаги приближались. Что делать? Чем позже Муравкин раскроет обман, тем больше она узнает.

Сашенька села на табурет, наклонила голову к коленям и прикрыла ладонями, как будто плачет, лицо. Какого бы роста ни была Маруся, как бы ни отличались они с ней по фигуре, в первый миг, очутившись из освещенного коридора в темной камере, Антип примет Тарусову за жену. Ждет ведь, поди! А там как Бог даст…

Лязгнула дверь.

Сдавленный радостный вздох:

— Маруся!

— Полчаса! — пробурчал надзиратель и захлопнул дверь.

Вошедший бросился к Сашенькиным ногам:

— Ты все-таки пришла!

Сашенька чуть наклонилась, поцеловала Антипа в затылок и тихо спросила:

— Зачем ты признался?

Голос сразу Сашеньку выдал. Муравкин в ужасе отпрянул, чуть не упав спиною навзничь:

— А! Ты кто?!

— Друг, — коротко объяснила Тарусова. — Хочу вытащить тебя из тюрьмы!

Молодой мужчина с курчавой бородкой и сбитым вправо носом смотрел на Сашеньку испуганно и недоверчиво. Тарусова схватила его за руку:

— Ты же не убивал Сидора? Так ведь?

Антип кивнул.

— Назови тогда убийцу!

Он помотал головой.

— Маруся?

Муравкин со злостью выдернул руку:

— Зря стараешься, лярва!^[28] Ишь, Маруськой вырядилась! Правильно Каланча говорит, сыскные хуже шпанки!^[29] Мало вам меня, заодно Маруську в кандалы хотите обуть… Нате, выкусите!

Антип показал Сашеньке неприличный жест.

— Дурак, я не из сыскного! — обиделась Тарусова.

— Кто б тебя?.. Да в отдельную камеру?..

— Я в газете служу! О суде твоем буду писать.

— Больно кому интересно! — Антип встал, подошел к двери и три раза стукнул: — Эй, выпустите меня!

— Постой, Антип! Выслушай! Я правда помочь хочу! Сам же признал, что оговорил себя…

Арестант резко развернулся:

— Слышь, ты… писака! Маруська ни при чем! Поняла?

Сашенька всегда доверяла глазам. Глаза не могут врать. Антип сказал ей правду! Маруся не убивала Сидора. Что ж, к лучшему. Диди остался с носом.

— Кто ж убийца?

— Я! Я! — закричал Антип и попытался рвануть на груди рубаху. — Слышишь, тварина? Я!!!

По коридору загрохотали сапоги. На проверку второй версии оставались секунды.

— Нет, не ты! — Сашенька последние минуты уже корила себя, что плохо подготовилась к разговору, глупо понадеявшись на наитие и вдохновение. Но в решающий миг они не подвели. Кусочки смальты, до того не желавшие складываться в мозаику, внезапно соединились: Антип признался в злодеянии после посещения родственника — брата или свата. Нет, не свата — кума! Кум к Антипу приходил! Калина Фомич! — Тебя Осетров заставил сознаться! Так?

Попала в точку.

— Д-да… — глухо вымолвил Антип. Лицо его исказилось, в бессилии он опустился на пятки, обхватил голову руками и заплакал.

Скрипнул замок, отворилась дверь.

— Что? Уже натискались? — грозно спросил надзиратель.

— Нет, нет! — бросилась к нему Сашенька, доставая из узелочка еще один серебряный полтинничек.

— А пошто кричим?

— Осерчал соколик, что без ребеночка пришла! Соскучился по дитяти! Нате за беспокойство.

— Больше не стучите. Ноги не казенные, по коридору взад-вперед…

Когда шаги затихли, Сашенька принялась развивать успех:

— Итак, убивал Осетров. Он же и голову тебе подкинул?

— Коли знаете, почему не арестуете? — с горечью промычал Антип. — Денег дал?

— Да говорю тебе, я не из сыскного! Из газеты. Про убийц пишу и грабителей. Может, читал? Законник моя фамилия!

— Да неграмотный я. Говорил брат: «Учись, Антипка», а я будто знал, что с бритой головой по тракту побреду.

— Хоронить себя не спеши! Даст Бог, вытащим! Если подсобишь, конечно. Знать-то я про Осетрова знаю, а вот доказать не могу. Поможешь?

— Как? Я при убийстве не присутствовал. А кабы присутствовал, все одно здесь бы сидел. — Антип вдруг вскочил: — В клочья аспида бы порвал! Сидор мне… Кабы не Сидор, вспухли бы мы с мамкой с голодухи! Когда батя наш на пожаре погиб, Сидор в Москву пошел, сидельцем в лавку пристроился. Одиннадцать ему было, а мне пять. Уж не знаю, как он зарабатывать умудрялся, сидельцы ведь за прокорм служат, может, и воровал, но деньги нам с мамкой каждый месяц посылал. А мне наказывал, чтобы я у попа учился. Но я, телепень, только счет освоил. Потом Сидор в Петербург подался, здесь платят лучше — столица. Как в приказчики выбился, стал меня звать. Три года звал, а я все отнекивался, ждал, пока Маруся подрастет. Мне десять, а ей восемь было, когда поклялись друг другу, что обвенчаемся.

— А правда, что Сидор к Марусе приставал? — вдруг усомнилась Тарусова.

— Правда, — вздохнул арестант. — По пьяни Сидор дурной… был. Маруська-то моя — писаной красы. Всем мужикам нравится. И ему тоже. Эх, братуха…

Антип снова зарыдал. Сашенька молчала, терпеливо ждала, пока успокоится. Наконец Муравкин вытер рукавом слезы, вздохнул тяжело и сказал:

— Зря вы пришли, барыня! Ничего я не знаю. Невиновность свою доказать не могу.

— Э-э-э! Нельзя руки опускать!

— А я не опускаю. Как с каторги сбегу, с Осетровым, кумом моим любезным, за все рассчитаюсь! Шкуру с живого спущу. Ноги-руки по кускам сломаю. Смерть ему счастьем покажется.

— Не бери греха на душу! Даже не думай про такое! Шансы вытащить тебя имеются, понимаешь? Расскажи-ка все-все-все по порядку! Для начала: как Осетров к тебе в тюрьму приходил?

— Ну как? Обниматься не лез. Сказал, что раз голова в моем доме найдена, все одно виновным сочтут. Так уж лучше признаться, послабление за то от властей выйдет. А от него помощь — семью мою будет содержать, пока я на каторге парюсь. Маруся, мол, красавица, нельзя ей за мной следовать^[30], иваны^[31] как пить дать отобьют, да и Петька в Сибири не выживет.

— И ты согласился? — искренне удивилась Сашенька. До чего простак!

— А что было делать? Калина сказал, что Живолупова моих с фатеры выгнала, денег не вернула, жить им негде, жрать нечего. Если буду отпираться, помогать не станет. Я подумал-подумал и признался.

— Ну что ж ты, Антип!

— Я ж неопытный! Первый раз на царевой даче^[32]. Понадеялся, что не сегодня завтра настоящего убийцу поймают, а пока хоть Маруся с Петькой голодать не будут. Это потом уж Каланча мне растолковал, что, как только я сознался, полиция искать и перестала.

— Да кто такой этот Каланча?

— Знающий человек. Пятый раз в Сибирь пойдет. Он про Калину все мне по полочкам разложил. Зачем, мол, Осетров тебя к признанию принуждал? А? А потому что сам убийца и есть.

— Ну вот — так на суде и скажешь!

— А кто поверит? Я собственноручно крест на бумаге ставил! Решат, что выворачиваюсь. Нет уж… Попал в котел — не чирикай!

— Тебе, может, и не поверят, а адвокату поверят.

— Облакату? Вы его видели?

— Нет, — на всякий случай соврала Сашенька.

— Врун плешивый! Заявил, что князь. Вся камера со смеху покатывалась. Разве станет князь убийц защищать?

— Станет! Захочет кушать — еще как станет. А плешив он от большого ума. Мысли в голове не помещаются, потому и волосы повыпадали.

Антип задумался. Потом на полном серьезе согласился:

— А ведь верно! Каланча тоже лысый.

— Значит, адвокату все и расскажи.

Снова глубокие раздумья.

— Ну что опять? — не выдержала Сашенька.

— Боюсь!

— Чего?

— Калина пригрозил, ежели не признаюсь, Маруську в веселый дом^[33] сдаст, а Петьку — нищим. Им с младенцами больше подают.

— Вот мерзавец!

— Свет таких не видывал!

— А как бы с Марусей твоей потолковать? Где ее найти?

— Не знаю, барыня! Не знаю! — Муравкин опять зарыдал. — Может статься, и в живых ее уж нет!

— Не реви! Хорошо, Марусю твою я сама отыщу. И спрячу так, что никакая калина-малина не сыщет.

Антип бросился Тарусовой в ноги:

— Спасибо, барыня! Всю жизнь за вас молиться буду! А Марусе, ежели найдете, скажите, что люблю ее. Больше жизни, больше свободы!

— Обязательно скажу! — пообещала растроганная Сашенька. — Все, мне пора. Может, еще какие просьбы есть?

Антип опустил глаза.

— Да говори, не стесняйся!

— Не знаю имени-отчества…

— Ал… Мария Никитична!

— Марья Никитична, если можно… Если есть… Одолжите хоть рубль. В тюрьме без денег никак! Сплю, как собака, под лавками, Череп каждую ночь грозится…

Антип вдруг замолчал.

— Череп? Это кличка?

— Да!

— И чем угрожает?

— Вам лучше не знать! Простите, что денег прошу…

— Нет, что ты… Сейчас, сейчас…

— Я, как выйду, верну.

Сашенька успела отстегнуть булавку, залезть в узелок и достать серебряный рубль с профилем императора Александра Освободителя, как вдруг дверь открылась:

— Ты, что ли, Маруська Муравкина?

Лица было не разглядеть, однако силуэт в проеме впечатлял. Подобные только у начальников бывают, подчиненным так не разъесться!

— Нет, это… — попытался сказать правду Антип, но Сашенька закричала из-за его спины:

— Я это, я! Маруся!

Не хватало еще, чтоб разоблачили!

Торопливо обняла оторопевшего лжемужа:

— Не волнуйся, Антипушка! Ничего мне не сделают!

— Ну-ка за мной! — скомандовал силуэт.

— Так надо! Иначе свидание бы не разрешили, — объяснила Сашенька Антипу на прощание, сунув в руку деньги.

В уже знакомой комнате помощника смотрителя стало еще жарче. И от безжалостного солнца, испепелявшего все живое через распахнутое окно, и от выволочки, что устроил подчиненным силуэт:

— Безобразие! На час не оставить! Старуху-мать не навестить!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

23

Ныне улица Чайковского.

24

Сосуд для кваса, имел дисковидную форму, широкое горло и ручку.

25

Ныне Фурштатская, 26.

26

По правилам свидания проходили в присутствии надзирателя.

27

Шерстяная ткань тоньше сукна.

28

В уголовном жаргоне лярвой могут назвать воровкупредательницу, выдавшую своих подельников, то есть предательницу, скрывавшуюся под личиной «своей».

29

Воры низших разрядов.

30

Жены каторжников имели право сопровождать своих мужей по этапу.

31

Высшая каста преступников.

32

Тюрьма (жарг.).

33

Публичный дом (устар.).