Последняя любовь Хемингуэя

Валерий Борисов, 1998

В романе "Последняя любовь Хемингуэя" освещается одна из самых загадочных страниц жизни великого писателя – нежная и страстная любовь 50-летнего Эрнеста Хемингуэя и 18-летней итальянской графини Адрианы Иванчич. В 2016 году книга стала победителем, золотым лауреатом Германского международного литературного конкурса "Лучшая книга года".

Глава 1. За океаном — Венеция

«—Ты моя последняя, настоящая и единственная любовь».

«За рекой, в тени деревьев».

Хемингуэй оставил свой «бьюик» на окраине Фоссальты.

— Подождите меня, пожалуйста, здесь. — Сказал шоферу.

Он пошел от Фоссальты, вдоль Пьявы, заросшей по берегам камышом. Мутно-синяя вода в реке будто остановила свое течение, в крайнем случае, текла лениво. Место, где его ранило, найти было нетрудно. Вот излучина реки. Здесь когда-то стояли тяжелые пулеметы. Вот воронка от мины, навечно оставившей в его ногах свои осколки. Воронка густо заросла травой, но козы и овцы выщипали ее и углубление в земле хорошо видно. Сейчас воронка больше напоминала лунку для игры в гольф. Ошибиться было невозможно. Тридцать лет назад он знал каждую выемку на этом пятачке. Чуть дальше, в пятидесяти метрах отсюда, в окопах сидели австрийцы. И еще друг против друга — снайперы. Их — австрийские и наши — итальянские. Покажется макушка над бруствером, и нет солдата — или австрийского, или итальянского. Да, он не мог ошибиться. Это была воронка от его мины. Тогда все поле состояло из них. Оно тогда само было сплошной воронкой. Хемингуэй еще раз оглядел все вокруг. Сомнений не было — это его место. Точно!

Хемингуэй осмотрел осеннее поле. «Надо бы это место удобрить. — Подумал он. — Надо показать свое отношение к войне. Пусть будет плодороднее земля». Но невдалеке, по полю войны, ходили люди. Пастухи — взрослые и дети, пасли овец и коз. Оправиться даже по малому на место, где тридцать лет назад пролилась его кровь, он не мог. Ему мешали.

Хемингуэй вздохнул и вынул из кармана складной золингеймский нож. Щелкнув, открылось лезвие. Он склонился над заросшей воронкой и ножом по кругу вырыл аккуратную ямку. Потом вытер о подошву ботинка лезвие, закрыл его и сунул в карман. Еще раз посмотрел по сторонам и достал бумажку в десять тысяч лир. Положил ее в ямку, прибросал дерном и притоптал. Эта сумма полагалась ему за итальянские ордена, которыми он был награжден.

«Вот так! — С горьким удовлетворением размышлял Хемингуэй. — За «Серебрянную медаль за военную доблесть» Италия платит своим ветеранам пятьсот лир в год. За «Крест Виктории» — десять гиней. Медаль «За отличную службу» ничего не стоит. «Серебряная звезда» — тоже бесплатная. Двадцать лет мне платят деньги за эти побрякушки. Я отдаю эти деньги обратно той войне. Теперь все в порядке. Мы с ней в расчете. Пока в деньгах. Но как с ней рассчитаться в остальном? До сих пор не могу и не знаю. Раны о ней напоминают, и внутри что-то щемит. А земля зажила. Какая трава! Все понятно. В земле дерьмо, деньги, кровь. А еще железо. Да нога Джино и обе ноги Рандольфо. И еще твоя правая коленная чашечка. А сколько еще рук и голов? Чем не памятник восемнадцатому году? Страшный памятник на Пьяве! Никто его только не видит. Все забыли прошлое. Кроме нас. Меня»…

Хемингуэй посмотрел на Пьяву, на вновь отстроенную Фоссальту, которую он видел когда-то разрушенной и плюнул в реку. К его удивлению комок слюны долетел до воды. А в ту раненую ночь, он не мог плеваться, все пересохло во рту, и слюны не было.

«Научился!» — Со злым удовольствием подумал о себе и медленно пошел обратно к машине.

–Проснитесь. — Сказал, задремавшему за рулем, шоферу. — Едем обратно в Венецию.

Машина тронулась и поехала вдоль каналов, обсаженных ивами. А мозг снова непроизвольно вспоминал:

«Когда-то наше наступление закончилось страшной бойней. Трупы сбрасывали в каналы, чтобы расчистить дорогу. Нижние шлюзы были в руках австрийцев и поэтому на запоре. Вода стояла без движения, и раздувшиеся трупы моих товарищей плавали в ней. А сейчас в канале плавают утки и гуси, да рыбаки ловят на удочку рыбу. В воде, сохранившей вкус войны. Птица не знает, люди не помнят! А вода-то жирная».

Хемингуэй отвернулся от канала и стал смотреть, на надвигающуюся по шоссе, Венецию. Город волновал его также, как и тогда, когда ему было восемнадцать лет, и он увидел его впервые. Тогда, в спешке войны, Хемингуэй ничего в нем не понял, только чувствовал, как все в Венеции красиво.

…Мэри глядела в взволнованное лицо мужа.

«Неужели он становится самим собой?» — С надеждой подумала она о нем, а вслух произнесла.

–Эрни! Где ты был? Все хорошо?

–Да, моя дорогая мисс Мэри. — Так он называл миссис Хемингуэй. — Я встретился со своими друзьями из той войны. Я отдал долг войне…

–Эрни! Ты выглядишь сейчас таким мудрым и ликующим, на все сто долларов. Я так за тебя рада. Правильно мы сделали, что поехали в Италию. Какие у нас дальнейшие планы? Нас приглашает граф Карло Кехлер к себе в Кортина Д’Ампеццо.

–Мы хорошо погостили у его брата Федерико. Поедем и к Карло. Но позже. Хочу закончить очерк о Гольфстриме. Журнал просит. А я затягиваю сроки…

–Хорошо, Эрни. Делай, как знаешь. А потом снова поедем в Кортина, покатаемся на лыжах. Ты будешь охотиться на куропаток.

–Да. Поедем охотиться на куропаток.

1

Из письма Чарльзу Скрибнеру

Венеция.

Декабрь 1948 г.

Дорогой Чарльз!

…Работаю над романом о море, земле и воздухе. Сейчас пишу о море. Это самая трудная часть романа, которая охватывает период с 1936 по 1944 год.

…Работа идет медленно. Во-первых, мучает постоянный звон в ушах. Из-за него, проклятого звона, я вынужден в течение пятнадцати месяцев, каждые четыре часа принимать лекарства. Иногда задаю себе вопрос — по ком этот звон? Во-вторых, я хочу написать так хорошо, как не писал еще никогда в своей жизни…

…А Италия прекрасна, даже зимой. А Венеция — само чудо. Здесь хочется жить и работать…

Первая половина зимы 1948 года в Кортина Д"Ампеццо выдалась теплой и дождливой. Декабрьская непогода перешла в январь.

–Неудачная зима для отдыхающих. — Констатировал Карло Кехлер, обращаясь к Хемингуэям. — Но зато для охоты на уток — лучше погоды не бывает.

–Да. — Ответил Хемингуэй глухим голосом. Он немного простудился, но от утиной охоты отказываться был не намерен. — Сегодня барон Франчетти будет нас ждать на утиную охоту.

–Он давно мечтает показать вам свой заповедник. — Произнес граф Кехлер. — Барон создал прекрасный уголок заповедной природы, где все оборудовано для охоты. Охотнику лишь нужно подождать, когда зверь подойдет или птица подлетит прямо к нему, нажать на спусковой крючок. И дичь твоя.

–Конечно, лучше побродить по лесу и самому найти дичь, но в такую погоду… — Хемингуэй замолк, подбирая выражение.

–Эрни! — Вмешалась в разговор Мэри. — А может, мы действительно подождем несколько дней, пока не наладится погода. Ты ж простудился…

–Мы обещали барону, и он нас ждет. Нельзя его подводить.

–Я ему позвоню и извинюсь. Барон деликатный человек и все правильно поймет.

–Невозможно. Я настроен на охоту.

–Хорошо, милый! Только оденься по сезону.

Граф Кехлер, слушавший разговор Мэри и Эрнеста, произнес:

–Как я понимаю, охота на завтра не отменяется. Тогда, после полудня мы выезжаем. Я заказываю две машины.

–Не надо двух машин. Поедем на моем «бьюике». Недаром я вез его сюда из-за океана. Там места всем хватит.

–Я думал об этом, но не смел предложить. — Галантно ответил граф, как истинный аристократ. — Тогда активно готовимся к отъезду. Да, в машине останется место для моей знакомой, которую я хочу посадить к нам по дороге?

–Конечно. Даже в переполненной машине всегда найдется место для вашей знакомой.

Граф ушел, а Мэри подумала: «Пусть Хем немного отдохнет. Он в Европе посвежел и с увлечением продолжает писать роман. Раз ему нужна охота в такую погоду — пусть будет так».

…Выехали на машине позже, чем предполагали. Хемингуэй, почему-то, захотел почистить свое ружье, и все задержались. Карло Кехлер был спокоен, — он знал, что сегодня все равно они уедут. Единственное, что он произнес, не обращаясь конкретно ни к кому:

–Моей знакомой, видимо, придется подождать на перекрестке. Не пошел бы дождь.

Хемингуэй, извиняюще ответил:

–Мы будем гнать машину на полной скорости. «Бьюик» — лучшая марка американских автомобилей. Вашей знакомой долго ждать не придется.

Но, как только выехали, сразу же начался дождь — мелкий и частый. Хемингуэй недовольно хмурился и ерзал на переднем сидении, рядом с шофером, всеми своими двести двадцатью фунтами веса. Он чувствовал вину за задержку с отъездом.

Шофер под дождем не мог быстро гнать машину, и к перекрестку Латисана—Удино они подъехали с большим опозданием.

–Притормозите здесь. — Попросил граф Кехлер шофера. — Видите, девушку под дождем. — Он сделал паузу. — Совсем, бедная, промокла. Она ждет нас. Позовите ее? — Попросил он шофера.

Шоферу не сильно хотелось вылезать под дождь и он, приоткрыв дверцу, начал махать девушке рукой. Та смотрела на машину, но не двигалась с места.

Недовольный действиями шофера, Кехлер снова сказал:

–Ее звать Адриана. Крикните?

–Сейчас позову. — Вместо шофера ответил Хемингуэй и, опустив боковое стекло дверцы, крикнул:

–Адриана! Эй! Вы слышите? Идите сюда?

Девушка, закутанная пеленой дождя, удивленно повернула к ним голову, но продолжала стоять на месте. Она, будто бы, не понимала, что машина пришла за ней.

–Адриана! — Еще раз, на этот раз громче, крикнул Хемингуэй и махнул ей из окна рукой.

Девушка, неуверенным шагом пошла к ним, настороженно рассматривая незнакомый автомобиль. И тут граф тоже окликнул ее в приоткрытую дверь:

–Адриана! Быстрее же!

И только тогда девушка ускорила шаг.

–Ты, что нас не узнала и не слышала, как мы тебя зовем? — Обратился к ней с упреком Кехлер. — Садись быстрее!

Девушка протиснулась на заднее сидение, тряхнула головой, и с ее мокрых волос на всех полетели дождевые брызги.

–Слышала! Да, как вас узнать в такой машине? Вы всегда ездили на итальянских… Не ожидала увидеть вас в американском авто. Где вы его раздобыли? — В ее голосе слышалось явное недовольство их опозданием.

–Это знаешь, чья машина?

–Премьер-министра или президента? — С иронией спросила девушка.

–Адриана — это Хемингуэй. — Вместо ответа на ее ироничный вопрос, граф представил хозяина машины.

Хемингуэй грузно, вполоборота повернулся к девушке. Внимательно взглянув на нее, он устало улыбнулся:

–Извините, Адриана, за опоздание. Это я виноват. Вы давно нас ждете?

–Недавно. Часа два. — Тихо ответила Адриана, смущенная пристальным взглядом Хемингуэя, и ее недовольство и ирония куда-то исчезли. Ей уже не хотелось громко возмущаться.

–Вы, наверное, промокли насквозь? — Вмешалась в разговор Мэри, злившаяся до сих пор на мужа, не сумевшего вовремя собраться в дорогу. — Эрнест, видишь, до чего доводят твои долговременные сборы. Девочка промокла…

–Нет. Я не промокла. У меня плащ прорезиненный… — Возразила Адриана все также тихо, не отводя глаз от Хемингуэя. Его сочувствующе — виноватый взгляд почему-то заставил ее забыть злость на них, скопившуюся за два часа ожидания под зимним дождем. Но тот, недовольный вмешательством жены, уже отвернулся от девушки и стал смотреть сквозь мутную водяную пленку стекла на дорогу.

–Возьмите плед. Согрейтесь. — Участливо проговорила Мэри и положила на ее колени одеяло. — Вот вам платок. Вытрите лицо.

–Мисс Мэри. — Сказал Кехлер, обращаясь ко всем. — Адриана, как и я, еще и графиня.

–Какая я графиня! — Смущенно ответила девушка, вытирая платком Мэри мокрое лицо и густые волосы.

Адриана смотрела в тронутый сединой затылок Хемингуэя. Но тот больше не оборачивался к ним.

Барон Франчетти встретил их у ворот своей усадьбы с широко распростертыми руками. Его радостный вид показывал, что он до глубины души обрадован приездом гостей.

–Дорогой Эрнест! Милая, мисс Мэри! До самого вашего появления, не был уверен, что вы к нам явитесь. И все из-за погоды — будь она не ладна! Я так рад! Так рад. — Барон не мог выразить своего удовлетворения их приездом. — Все в дом! Немедленно сушитесь и переодевайтесь. Гости для встречи с вами уже съехались. Стол накрыт. Ждем только вас! Увидеть и познакомиться с вами желают князь…, граф…, барон…

Барон Франчетти перечислял наиболее именитых гостей сегодняшнего ужина. Кажется, он назвал и виконта. Назвал или мне послышалось, думал Хемингуэй, проходя с Мэри в отведенные для них комнаты.

Ужин был великолепен. Барон постарался на славу, встречая знаменитого писателя.

Хемингуэй скользил взглядом по лицам гостей. Адрианы не было. Граф Кехлер пояснил, что она сегодня решила лечь спать пораньше. Боится заболеть и пропустить охоту. Она очень сильно промокла под дождем.

Хемингуэй чувствовал себя виноватым перед ней.

2

В четыре часа Адриану разбудил стук в дверь. Не тот аккуратный стук, которым чопорные служанки будят изнеженных барышень, намекая своим господам, что давно пора вставать, скоро завтрак, а призывные удары — пора на охоту! Спешите, а то все проспите.

Адриана поспешно натянула на себя охотничий брючный костюм. Немного помучилась, надевая утепленные резиновые сапоги и, бегом, выскочила во двор. Там уже толпились все те, кто решил пойти охотиться на уток. Пешком двинулись к каналу. На берегу рассаживались по большим лодкам, и гребцы везли охотников по каналу в глубь лагуны. У Адрианы радостно билось сердце, — она впервые участвовала в настоящей охоте на уток. Вскоре лодки причалили к островку в заливе. В темноте можно было разглядеть сарай. Это был охотничий домик, стилизованный под старину, на манер крестьянского строения. Отсюда охотники разъезжались на маленьких лодках по охотничьим засадам. Здесь гребцами были настоящие егеря, знающие охоту и умеющие ублажать знатных гостей.

Адриана обратила внимание, что она прибыла сюда на последней лодке. Те, кто приехал раньше, по одному с егерями, уже уплывали вглубь лагуны, туда, где стеной стояли густые заросли камыша. Но ее и других начинающих охотников, снова посадили в большую лодку, в которой они сюда приплыли, и вскоре высадили на другом островке, недалеко от охотничьего домика. Егеря небрежно разбросали возле них чучела уток и дали ружья.

До Адрианы дошло, что именно таким стрелкам как она, достались самые худшие места. Настоящие охотники забились в глубь залива, где вдали от людей зимуют утки — в камышах, на песчаных косах.

Что делать? Надо было устраиваться на указанном егерями месте. А место представляло собой простую бочку, врытую в землю, прибросанную сверху для маскировки, камышом и ветками, куда она и влезла.

Было темно, но Адриана разглядела на неподвижной глади воды тихо скользящие лодки. Егеря заканчивали приготовления к охоте. Она крепко сжимала в руках ружье, приготовившись по первому зову уток начать по ним стрельбу. Но все было тихо, а в темноте к тому же плохо видно. Правда, звезды стали немного блекнуть, обещая долгий зимний рассвет. Вскоре Адриана почувствовала холод. Мороз пролез вначале в ноги, а потом стал забираться выше. Конечно, какой это мороз, если в любой момент готов пролиться холодный январский дождь. Но все равно не жарко.

Рассвет не торопился, и Адриана, незаметно для себя задремала. Снились какие-то обрывки снов, не соединенные в общий сюжет. Периодически появлялись охотники, наводящие на нее свои ружья, но не стреляли, а почему-то проходили мимо пешком по воде. И вот из темноты вышел огромный, как медведь, охотник и навел на нее ружье. Она не успела разглядеть его лица, как раздался выстрел. Адриана закричала от страха и… проснулась. Одиночные выстрелы, дуплеты сливались временами в гул и раздавались будто бы над самым ухом. От страшного сна и грохочущих рядом выстрелов она вздрогнула всем телом и, закричав, в растерянности стала выбираться из бочки. Но рядом раздался крик:

–Спрячься! А то попадешь под выстрел!

Адриана в испуге упала на дно бочки. Выстрелы продолжали грохотать, в перерывах между ними она слышала скрежет жестких птичьих крыльев и тревожно-растерянное кряканье, мечущихся от страха уток. Она осторожно выглянула из бочки. Птицы пытались укрыться от людей в камышах, но их и там встречали огнем из ружей. Кажется, в лагуне не осталось ни одного места, где могла бы спрятаться бедная утка. Охотники были кругом — в бочках, в лодках, под лодками и беспощадно били беззащитных птиц.

Адриана взяла ружье наизготовку, пристально вглядываясь в туманную даль воды, и приготовилась подстрелить свою утку. Но стрельба внезапно прекратилась, как и началась. Птиц нигде не было. Лишь рядом с чучелами плавали лапами вверх убитые утки, окрашивая воду в красный цвет. К ним спешили егеря в лодках, подплывали охотничьи собаки и в пастях несли добычу своим хозяевам.

«Не успела! — Огорченно подумала Адриана. — Не надо было спать». — Укорила она сама себя.

Потом она огляделась и увидела в двух шагах рядом с собой охотников пять, замаскированных в бочках, как и она. Так вот почему она испугалась во сне. Стреляли действительно над самым ухом. Эти места рядом с охотничьим домиком были приготовлены специально для новичков. Где-то в глубине лагуны охотников немного и не видят друг друга. Там они по-настоящему охотятся.

«Но кто же из охотников целился в меня во сне? — Размышляла Адриана. — Вроде, незнакомый».

Она пыталась вспомнить, кто же это был, но не могла. Не успела запомнить лица, только огромную фигуру.

Подплыли на лодках егеря и отдали охотникам убитых уток. Адриане егерь тоже положил возле бочки одну. Кажется, он хотел положить две утки, но, увидев девушку, ограничился одной.

–Теперь тихо. — Предупредил он ее и всех охотников, находившихся рядом. — Ждем следующего прилета.

Но ждать пришлось до обеда. Утки, как назло не прилетали. Где-то далеко слышались выстрелы, отзвуки которых, отраженные водой, были ей слышны. Ближе к обеду стал моросить дождь, и она пожалела, что впопыхах собираясь на охоту, не пристегнула капюшон к куртке. Ее длинные волосы намокли и прилипли к плечам и спине. Она снова почувствовала холод.

Утки подлетели после полудня. Адриана снова проглядела их прилет и увидела птиц, когда услышала выстрелы. Утки кружились низко над водой, стараясь спрятаться в камыши, но отовсюду гремели выстрелы. И они взмыв вверх, снова устремлялись вниз, к спасительным зарослям…

Адриана прицелилась из ружья в утку, которая в очередной раз взмыла вверх и выстрелила. Она умела стрелять. Еще в детстве отец разрешал ей стрелять из ружья и даже из пистолета. Он был генералом и мог позволить дочери пострелять из боевого оружия. А после гибели отца, ей позволял стрелять из ружья родной брат — Джанфранко.

Раздался выстрел и пустая дымящаяся гильза, выскочив из ствола ружья, ударилась о край бочки и, срикошетив, скользнула по ее лбу. От неожиданности она бросила ружье и стала ладонью тереть лоб. Сейчас Адриану даже не интересовало, — попала ли в цель, и вообще, желание стрелять дальше, у нее пропало. Она была напугана, терла лоб и смотрела на ладонь, — нет ли крови? Но крови не было, и это ее успокоило, но не надолго. Появилась боязнь, — а не вскочила ли шишка? Как теперь показаться ей на глаза друзьям? Но зеркала с собой не взяла и поэтому не могла убедиться, все ли в порядке с лицом.

Охота, лично для нее, закончилась. Адриане хотелось, как можно быстрей покинуть бочку. Но за ними долго никто не приезжал. Она видела, как возвращались охотники с дальних островов лагуны и исчезали внутри охотничьего домика. За ней и, находящимися рядом начинающими охотниками, приехали в последнюю очередь. Так, в крайнем случае, ей показалось.

Адриана вошла в охотничий домик. Оказывается, зал для встреч находился в подвале. По крутым ступеням лестницы Адриана спустилась вниз. В зале жарко пылал камин, вокруг него сидели охотники, разгоряченные охотой, и шумно обсуждали прошедший день. Их было человек двадцать, и у каждого в руках бокал вина, которое подавал слуга, непрерывно сновавший из зала в кухню. Огонь от печи в кухне отбрасывал в затемненный зал свои багровые сполохи. Соединяясь в ограниченном пространстве подземелья, пламя камина и огонь печи придавали залу романтический вид. На вертелах, внутри печи, жарились утки. Охотники разогревались вином, и беседа текла непринужденно.

Возле самого камина с бокалом вина сидел главный гость графа — Хемингуэй. Адриана, осторожно спускаясь по лестнице, услышала хрипловатый голос писателя, медленно растягивающего слова.

–Сегодняшняя охота доставила мне большое удовольствие. Но такая охота на уток больше похожа на бойню. Ты только ждешь птицу, а сам полностью скован. Никуда не двинешься, привязан к бочке, и становишься рабом ожидания. Хорошо, когда выпадает счастливый случай. А если нет, то кроме разочарования, такая охота ничего не приносит. Вот в Африке выслеживаешь добычу долго. Упорно ее ведешь, приближаешься все ближе, ближе… Только оглядывайся, а то сзади тебя может вести лев или леопард, и сам можешь стать его добычей. — И первым громко расхохотался Хемингуэй. Охотники засмеялись вслед за ним, по достоинству оценив его чувство юмора. А он продолжал. — Помню, как-то я подбирался к газели, а это очень чуткое и поэтому пугливое животное… — Он неожиданно замолк, не закончив фразы. Его глаза остановились на лестнице.

Сначала он увидел сапоги. Потом, заправленные в них брюки. А дальше полностью женские ноги, с грациозной осторожностью касающиеся ступенек. Он не видел еще лица обладательницы этих длинных и стройных ножек, но, помимо воли, мелькнула констатирующая мысль: «Видна порода! Идет высокая порода».

«И вот вошла она — во всей своей красе и молодости, — высокая, длинноногая, со спутанными волосами, которые растрепал ветер. У нее была бледная, очень смуглая кожа и профиль, от которого у тебя, да и не только у тебя щемит сердце, блестящие темные волосы падали на плечи». — Пришло на ум описание девушки.

«Откуда этот портрет? Из написанного мною? Или из того, что я еще не успел написать? Откуда она? — Забилась настойчивая мысль. — Кажется, это та девушка, которую мы вчера встретили у Латисаны».

Из зыбкого пространства воспоминаний, его вывели собеседники, которые ждали продолжения рассказа писателя — охотника:

–А что же дальше, мистер Хемингуэй?

Он стряхнул с себя груз воспоминаний, усилием воли отвел от Адрианы глаза и медленно произнес, потеряв нить своего рассказа, другое:

–Дальше… Антилопы очень чутки…

Граф Кехлер удивленно приподнял брови и произнес:

–Дорогой Эрнест. — Мягко перебил он его. — Вы говорили о газели…

Хемингуэй отпил вина из бокала и снова стал смотреть на Адриану.

«Где я видел ее раньше? — Продолжала крутиться в голове назойливая мысль. — «Но только не вчера. Я увидел ее впервые давно…».

Он не мог полностью овладеть собою и своими мыслями:

–Антилопа и газель, очень чуткие и пугливые животные, как я уже сказал… — Он продолжал свой рассказ об охоте в Африке, изредка бросая внимательные взгляды на девушку.

Адриана, стоя на лестнице, всматривалась в полутьму подвала. Вот и Хемингуэй, который рассказывает что-то интересное о своих охотничьих подвигах. Его внимательно слушают. Понятно! Не каждому дано услышать из уст великого писателя рассказ о его охотничьих похождениях. Вот и раскрыли рты, чтобы потом хвастаться, как они охотились с Хемингуэем, а возможно и сидели в одной бочке с ним. А он, что угодно может нафантазировать, недаром столько книг написал. Надо бы их как-нибудь почитать.

К ней подошла дочь хозяина сегодняшней охоты барона Франчетти, Афдера. Они были подругами, хотя никогда между ними сердечной близости не было. Афдера была старше Адрианы на два года и благодаря своему отцу была давно вхожа в круг друзей писателя.

–Адриана! Ты видишь, как интересно рассказывает Папа о своих приключениях? Быстрее присоединяйся к нам. Так интересно!

–Сейчас, Афдера. Приведу себя немного в порядок. Только из бочки вылезла, не успела даже причесаться.

–Мы все такие, как ты, растрепанные. Вечером приведем себя в порядок. Пойдем к Папе.

–А почему ты его называешь Папой?

–Так называют его только близкие друзья.

–А ты тоже близкий друг?

–Можно считать так. Я стараюсь всегда быть рядом с ним. Он необыкновенный человек. С ним всегда интересно.

–Хорошо. Я сейчас подойду к вам. У тебя нет расчески? А то волосы намокли и стали, как пакля.

–Нет. Я пойду. Ты не задерживайся.

–Хорошо.

Афдера пошла к расслабившимся от вина и беседы охотникам, села на банкетку недалеко от Хемингуэя.

Адриана руками приподняла свои мокрые, густые волосы и бросила их обратно на плечи. Они тяжело легли на сырую от дождя куртку. Их просто необходимо расчесать. С такой растрепанной прической входить в круг мужчин не хотелось. Адриана прошла к кухне, где полыхала печь и жарились утки. Она склонилась к горячей плите, чтобы подсушить волосы. Но липкие волосы не хотели быстро просушиваться. И тогда Адриана громко обратилась ко всем:

–У кого есть расческа?

Но ее никто не услышал. Хемингуэй только, что закончил рассказ, но теперь уже об охоте в Испании. Он сравнивал испанскую охоту, с охотой в Африке. Возбужденные его рассказом, охотники чуть ли не на перебой, стремились поведать о своих удивительных приключениях.

«Конечно! Присутствие такого необыкновенного гостя стимулирует их фантазию. — С досадой подумала Адриана. — От них сейчас ничего не дождешься».

Сбросив мокрые волосы на лицо, она пятерней растопыренных пальцев, принялась расчесывать их.

Хемингуэй, потягивая из бокала вино, внимательно наблюдал за ней. «В отсвете огня она кажется прозрачной». — Фиксировал цепкий мозг писателя каждое ее движение. — Нет. Это я так ее себе представляю. Она же в мокрой куртке и не может быть прозрачной. Но, я ее так вижу! Почему?»

Барон Франчетти, склонившись к нему, тихо произнес:

–Вы не желаете отправиться обратно в дом? Там нас ждет ужин.

Его слова вывели Хемингуэя из состояния задумчивости, и он ответил также тихо:

–Сначала попробуем свежезажаренных в натуральном огне уток. Свежая дичь, не сравнится ни с каким деликатесом. А ужинать будем ночью. Сейчас интересно послушать рассказы охотников. Такая мечтательная правда, никогда не происходила и не произойдет с ними. Но охотничьи и рыбацкие мечты надо уважать.

Про себя же он подумал, что не стоит торопиться. В усадьбе Мэри. Она не захотела мокнуть на охоте и осталась дома. Впрочем, он не прав — Мэри немного простудилась и не хотела давать имеющейся простуде новый импульс.

Хемингуэй наблюдал за тем, как Адриана безуспешно пытается привести свои волосы в порядок, и ему хотелось помочь ей. Потребность помогать другим, была природным качеством его души. Но девушке, освещенной живым огнем, не требовалось той большой помощи, на которую он был всегда готов. И ему, до щемящей боли в сердце, вдруг захотелось помочь ей, сейчас же. Но как?

«Кажется, она просила расческу? Я слышал. Вроде бы просила. — Он нащупал в кармане костяной гребень. — Есть! Как я не забыл его сегодня взять с собой?»

Граф Кехлер снова обратился к нему, но Хемингуэй его уже не слышал. Он резко поднялся из кресла и медленным раскачивающимся, словно по палубе парохода шагом, пошел к печи.

Адриана почувствовала, что кто-то большой стоит за ее спиной. Она повернула голову и увидела высокого, широкоплечего, с открытым, участливым лицом Хемингуэя. Вчера она видела только его затылок, лицо — мельком.

«Медведь!» — Мелькнуло у нее неожиданное сравнение писателя со зверем.

Она улыбнулась, и «медведь» улыбнулся ей в ответ, но сразу же стал серьезен. Вот он полез в верхний карман куртки и вынул оттуда расческу — большую и белую, с крупными зубьями.

«Он слышал, что я просила расческу. И принес. Он внимательнее всех в этом домике. — Подумала Адриана. — Спасибо ему».

Но Хемингуэй не протянул ей расческу. Глядя прямо ей в глаза, из-под припухших век, он переломил расческу двумя руками пополам. Одну половину он также молча протянул Адриане.

«Зачем он это сделал? Какой-то символ?» — Мелькнула удивленная мысль, но она не получила у себя на нее ответа.

Адриана протянула руку к расческе и взяла ее. И только тогда Хемингуэй произнес:

–Возьмите гребень. Он ваш.

–Спасибо. Только зачем вы его поломали? Я бы его вам вернула?

–Он теперь ваш. — Снова повторил Хемингуэй, не отводя внимательного взгляда от ее глаз.

Удивительное дело — от пристальной глубины его глаз она не чувствовала смущения. Это был взгляд не ее восемнадцатилетних сверстников, старающихся казаться умными и опытными. Это был взгляд человека знающего и понимающего других, сильного мужчины, умеющего в нужный момент придти на помощь.

–Спасибо. — Тихо повторила Адриана слова благодарности и снова, как вчера в машине, после знакомства с Хемингуэем, ее досада на сегодняшний день, куда-то улетучилась. — Я сохраню этот подарок на всю жизнь.

–Я тоже.

–А зачем вам хранить гребень всю жизнь?

–Вторую половину гребня. — Уточнил Хемингуэй. — В память о встрече с вами.

Адриана молча стала расчесывать густые волосы половинкой костяного гребня, а Хемингуэй внимательно наблюдал за ее мягкими движениями.

«В ней чувствуется порода! — Сделал он окончательный вывод. — Она похожа на моих героинь. На Марию — точно. Также чиста и беззащитна. На Брет? В этом мире все порочны. Иначе нельзя. Кэтрин? Может быть жертвенна, как и она. На кого еще? Сразу не вспомнишь».

Адриана, причесав влажные волосы, раскинула их по плечам и полностью повернулась к Хемингуэю. Он молчал, неловко переминаясь на ногах.

«Точно, медведь. — Подумала она, как и несколько минут назад. — Немного неповоротлив, но добр». — И вслух произнесла.

–Вот и привела себя в порядок. Спасибо за помощь.

–Это не помощь. Это желание помочь тем, кому сейчас хуже, чем мне. Вы, я вижу, промокли на охоте. Была ли она удачной для вас? Я хочу спросить, — много уток удалось вам настрелять?

–Кажется, ни одной. Я выстрелила только один раз и попала себе в лоб. — Адриана засмеялась от такого объяснения своей охоты.

«У нее хорошая улыбка». — Отметил Хемингуэй и почувствовал, как в груди у него что-то замерло. Такое бывает, когда видишь что-то близкое и необходимое, но пока не знакомое и не достижимое.

–В лоб самому себе можно попасть только в определенный момент своей жизни. И только сознательно. У вас произошло что-то другое.

Он замолчал, ожидая от нее ответа. И ей пришлось объяснить, что же произошло.

–Я выстрелила, а патрон выскочил из ружья, ударился сначала о бочку, а потом о мой лоб…

–А! Такое бывает, когда гильза рикошетит от какого-либо предмета. Надо правильно выбирать позицию для стрельбы. Вам сейчас больно?

–Знаете, нет. Только боюсь, — не будет ли шишки или синяка. Я еще в зеркало не смотрела на себя. — Виновато пояснила Адриана.

–Давайте я посмотрю.

Адриана удивленно взглянула на Хемингуэя, — неужели он до такой степени внимателен, и ответила:

–Здесь не совсем светло. Вы можете не увидеть.

–Давайте сядем сюда, ближе к лампе.

Они сели на банкетку у стены. Адриана выжидательно смотрела на него, — неужели он все же хочет оказать ей медицинскую помощь? Но Хемингуэй был настроен серьезно. Он протянул руку, и осторожно приподняв прядь волос, стал разглядывать ее лоб. Он даже провел пальцами по нему, нащупывая, нет ли шишки. Адриана обратила внимание, что руки у него твердые, мозолистые, но теплые. Не отнимая рук от ее лба, он произнес, как обычно медленно, но как профессиональный врач:

–Я ощущаю пальцами небольшое повреждение ткани, но снаружи ничего не видно. Не бойтесь. У вас нет ни шишки, ни синяка. Давайте я погрею своими руками место удара, и вы навсегда забудете, что с вами произошел неприятный случай. Чувствуете, как у меня идет тепло от руки?

–Да. — Ответила Адриана, хотя в этот момент тепло в его руках пропало. Но ей не хотелось обижать правдой человека, который пришел ей на помощь.

Но Хемингуэй словно почувствовал неправду в ее ответе и недовольно произнес:

–Для такой процедуры надо сначала выпить чего-то крепкого — шотландского виски или русской водки. Вино не дает такого тепла. А здесь, как я понимаю, нет более крепких напитков. Я сейчас сделаю вам небольшие пассы, после которых проходят все страхи, не говоря о неприятностях. Не возражаете?

–Нет. А что это такое?

–Меня этому обучил в Африке колдун из масаев. Есть там такой народ. Они мне помогали на сафари… Тот колдун показал мне, как надо быстро снимать боли, как лечиться…

Он говорил дальше об Африке, колдуне, а она молча, но не внимательно слушала его. В тоже время Адриана, непроизвольно размышляла. Вопросы возникали сами собой, и так же сами собой приходили ответы на них.

«Почему он подошел ко мне, а не к Афдере? Просто помочь мне. Увидел, какая я нескладная, ничего не умею делать. Вот и помог. Почему разломил гребень на две части? Неужели не мог дать его целым? Половинку отдал мне, вторую забрал себе? Оставил мне память, как известный писатель? Не каждый может похвастаться таким подарком. Но зачем ему нужна половинка? В память обо мне? Совсем не понятно. Я никому неизвестна, и не буду известной. Я обыкновенная и меня ждет привычная для нашего круга жизнь. Почему он так нежно гладит меня по лицу? Уже по волосам? Он лечит меня. Как приятны прикосновения его грубых рук. Они кажутся нежными и участливыми. Они не прикасаются к коже, они будто гладят изнутри. Все как во сне. Неужели он и вправду владеет колдовскими приемами? Как приятно ощущать их на себе. Не надо прекращать лечение! Пусть оно длится долго! Сейчас! Потом! Еще! Еще! Наваждение. О чем он рассказывает? О Кубе. Как он там живет и охотится на птиц. Сложное название птиц. О чем еще?…»

Адриана не видела, как ревниво за ними наблюдала Афдера. Ее отец с досадой ерзал на месте, видимо, недовольный долгой задержкой своего друга Эрнеста и его дружеским разговором с графиней Адрианой. Он подозвал лакея, и тот из кухни принес три бокала с темно-красным вином. Барон Франчетти взял их, поднялся и подошел к Хемингуэю:

–Извините, Адриана. — Обратился он к ней с некоторой долей укоризны. — Вы полностью завладели вниманием нашего дорогого гостя. Его жаждут слушать не только вы, но и все мы. Присоединяйтесь к общей компании. — И только потом сказал Хемингуэю. — Дорогой Эрнест! Я вспомнил, что специально для вас привез сюда бутылку вальполичеллы. Я знаю, вы очень любите это вино. Я предлагаю выпить бокал со мной.

Он протянул бокалы Хемингуэю и Адриане.

–Тридцать лет назад мы вальполичеллу пили не из бокалов, а из ведер, — задумчиво произнес Хемингуэй.

–Когда это вы смогли пить такое вино ведрами? — Удивленно спросил Франчетти.

–Когда была война, и мы защищали Италию от австрийцев и немцев. — Ответил Хемингуэй и, не говоря больше ни слова, выпил залпом бокал до дна.

Адриане показалось, что грусть или страх промелькнули в его глазах. Но, видимо, показалось. Хемингуэй всему миру известен своим бесстрашием.

Франчетти отпил немного вина и сказал:

–Вы вспоминаете еще ту войну. А мы не можем забыть этой. Тогда вы были нашим союзником, совсем недавно — нашим противником. Парадоксы истории.

–Но всегда воевал против немцев. — Подчеркнул Хемингуэй. — Никаких парадоксов. История повторилась.

–Хорошо, Эрнест. Пойдемте ко всем. Вас ждут. Адриана, вы отпустите нашего гостя?

–Да, барон. — С извиняющейся улыбкой ответила Адриана, чувствуя свою вину.

–Это я задержался возле Адрианы. — Защитил девушку Хемингуэй и обратился к ней. — Так вас зовут Адриана. Я все пытался вспомнить, как вас звать. Забыл. А нас же вчера в машине знакомили?

–Да. Мы знакомы с вами со вчерашнего дня.

–Пойдемте, Адриана, ко всем. — Впервые обратился к ней по имени Хемингуэй.

–Я так замерзла в проклятой бочке, что лучше побуду возле печи. Я отсюда все хорошо слышу и все вижу.

–Тогда, Адриана, — Видимо, ему доставляло удовольствие произносить ее имя вслух. — Я с женой приглашаю вас к себе на завтрак. Давайте послезавтра.

Адриана от неожиданного приглашения удивленно распахнула и без того огромные глаза, и вежливо ответила:

–Хорошо. Значит, до послезавтра.

–До встречи. — Почему-то грустно улыбнувшись, попрощался с ней Хемингуэй.

Франчетти, взяв Хемингуэя под локоть, повел его к камина, туда, где ему положено было быть. Афдера пересела ближе к нему, и победно взглянула на Адриану, — сейчас я займусь гостем. Граф Кехлер подал новый бокал вина Хемингуэю. Он снова выпил его до дна, но медленнее, чем предыдущий бокал с вальполичеллой. Видимо, не за что было ему сейчас пить.

Адриана слышала, как посыпались вопросы, — где лучше всего охотиться? Каким способом? Как?… Хемингуэй был прекрасным рассказчиком, и все его внимательно слушали. Он бросал частые взгляды на Адриану, и ей казалось, что Хемингуэй рассказывает об охоте на львов только для нее. Она выпила свой бокал вальполичеллы, за будущую встречу с писателем. Такой тост она произнесла про себя.

На следующий день, вечером, Адриана пошла прогуляться по Венеции и зашла в кафе «Джосс», где собирались ее сверстники. Вчера некоторые из ее компании были на охоте и сейчас рассказывали тем, кто туда не попал, о Хемингуэе. Один из них, почти слово в слово, пересказывал то, что говорил Хемингуэя, об охоте в Африке. Адриана села рядом с Афдерой и, слушая рассказчика, шепнула Афдере.

–А меня Хемингуэй пригласил на завтрак.

–Неужели? — Удивилась Афдера. — А почему он выбрал тебя?

–Не знаю. Я только с ним познакомилась и такое приглашение.

–Тогда берегись, Адриана. Он увлечет тебя в свои охотничьи силки и рыбацкие сети.

–Зачем я ему нужна? Он просто пригласил меня на завтрак. А ты, что его хорошо знаешь? — Подозрительно спросила она Афдеру.

–Немного. Мы с ним встречались в Кортина и здесь в Венеции. В него нельзя не влюбиться. Такой интересный писатель.

–Я не собираюсь в него влюбляться. Мне тоже, как тебе интересно познакомиться с ним.

–На охоте с ним можно познакомиться ближе, чем в Венеции. Поняла, Адриана?

–Не поняла. Он же такой старый!

–Зато знаменитый человек. К тому же Хемингуэй знакомиться не с каждым. Гордись, что и ты попадаешь в круг его близких друзей. Я тебе завидую. Меня он к себе на завтрак никогда не приглашал.

Их разговор услышали соседи, и один из юношей спросил:

–Адриана! Ты идешь на завтрак к Хемингуэю?

–Да. Он пригласил.

–Мы все тебе завидуем. Тогда расскажешь нам о нем? Какой он в домашней обстановке.

–Расскажу. А зачем вам это нужно?

–О таком человеке надо знать все! — И компания рассмеялась в ответ на эти слова.

Вчера Адриана спокойно отнеслась к приглашению Хемингуэя. Но разговор с Афдерой и любопытство ее друзей взволновали ее, — неужели она идет в гости к необыкновенному человеку? Тогда надо тщательней подготовиться к визиту.

3

В Венеции Хемингуэи остановились в трехэтажном отеле «Гритти-палас» и, конечно же, на третьем этаже. Это было старинное здание, кажется, еще пятнадцатого века, непонятного стиля — смесь романского и готического, с полукруглыми арочными окнами, оставшимися в наследство от средневековья, с открытой террасой. Этот стиль в Венеции, называли венецианским. Конечно, это не самый шикарный отель в городе, но «Гритти» очень нравился Хемингуэю. С ним было связано много приятных, и не совсем приятных, воспоминаний о прошлом.

Он наслаждался панорамой Венеции с высоты номеров третьего этажа. Хемингуэй всегда брал номера с видом на Адриатику. С них открывался великолепный вид на Большой канал. Сейчас ветер гнал по нему тяжелую свинцовую волну. «Если такой ветер будет продолжаться, то сегодня прилив зальет площадь. Вот будет здорово! А куда ж деваться голубям? Выживут». — Думал Хемингуэй, осматривая Венецию из окна. Возле деревянного причала гондол не было. Гондольеры попрятались от ветра за зданием «Гритти». Вряд ли кто в такую погоду решится прокатиться на гондоле. Хотя нет. Вдали по большому каналу двигалась гондола. «Наверное, пьяный американец. — Подумал Хемингуэй. — Трезвый бы не стал выходить в такую погоду на прогулку. И холодно, и опасно». Но теперь ему стало понятно, почему гондольеры ждут пассажиров у «Гритти» — ресторан и бар отеля работали круглосуточно и всегда найдется смельчак, чтобы до нужного места добраться в гондоле или протрезвиться на зимнем ветерке. Ну, а венецианским гондольерам, смелости не занимать. И петь они могут в любую погоду.

Из спальни в зал вошла Мэри. Маленькая и стройная, она фигурой напоминала юную девушку. А короткая прическа, как у мальчишки. Недаром все ее называли — мисс Мэри, а не миссис Хемингуэй. Она считала себя еще молодой.

Но, внимательно взглянув на лицо можно было без большого труда определить ее возраст. Сорок лет не скрывала никакая пудра, а цепкие, в окружении заметных морщин, голубые глаза источали житейский опыт. Немудрено, стать такой умной на лицо. За плечами сложный жизненный путь, в том числе и война, где она была журналистом. Там она познакомились с Эрнестом. Он был женат, она замужем. Эрнест, несмотря на эти преграды, предложил стать его женой. Она согласилась, тем более со своим мужем они уже договорились о разводе. И еще — не каждой женщине выпадает возможность стать женой писателя, к тому же известного. Она любила Эрнеста, особенно, его поступки — громадные и неотесанные, как дикие гранитные глыбы.

Она помнит Чикаго. По дороге в аэропорт, их автомобиль на полном ходу врезался в дерево. Эрнест, несмотря на поломанные ребра и разбитые лоб и ногу, на руках отнес ее в пункт медицинской помощи. Превозмогая свою боль, нес ее, а у нее была разбита только щека. А когда во время ее неудачной беременности, врач посоветовал ему попрощаться в последний раз с женой, Эрнест заставил недотепу-врача сделать нужные уколы, принести кислородные подушки. Потом неделю сидел возле ее постели, делая все необходимое, чтобы Мэри не только выжила, но и не чувствовала себя одинокой. Мэри не раз говорила, что Эрнест это человек, которого хорошо иметь рядом во время несчастья. За эти бескорыстные поступки, за умение насиловать судьбу, она любила Эрнеста — своего большого, умного, но наивного мальчика. Так она ему иногда говорила в порыве откровения. Ее очень огорчал спад в творчестве Хемингуэя. И сейчас в Венеции она старалась сделать его отдых запоминающимся и творчески плодотворным. Она видела, что он пишет. Но также видела его неудовлетворение написанным.

Сегодня с утра Хемингуэй что-то писал, по старой привычке, сидя прямо в постели. Сейчас ждет гостей на завтрак. Пусть будут гости, раз он так хочет. Она услышала из спальни голос мужа:

–Мэри, как считаешь, завтракать будем в ресторане или здесь?

–Как посчитаешь нужным, Эрни. Если гостей будет много, то лучше спуститься в ресторан. Если твоя гостья будет одна, то можно и в номере. Ты уже заказал завтрак?

–Да. Ренато готов в любую минуту накрыть стол. Я пойду побреюсь, и приведу себя в порядок.

Хемингуэй вышел в зал и пошел в ванную. Она слышала, как он напевает какую-то итальянскую песенку с замысловатой мелодией. Она ее слышала раньше, но не знала слов. «Надо выучить слова, раз песня нравится Эрнесту». — Подумала Мэри, обладавшая хорошим музыкальным слухом и сама любившая петь.

Они ждали Адриану. В девять часов позвонил портье и сообщил, что к ним гости.

–Проведите их. — Распорядился Хемингуэй, и Мэри удивилась его волнению.

«Что за гостья? — Подумала она. — Почему Эрнест так хочется встретиться с ней. Может новый роман? Он не помешает. Кажется, с Афдерой дружба заканчивается. Все-таки она оказалась пустышкой. Посмотрим, кого сейчас выбрал мой муж? Легкий флирт ему не помешает. Он не сильно верит в себя, как мужчина. Его здоровье надо поддерживать уже и духовно».

Мэри с интересом ждала прихода гостей. У двери прозвучал звонок, и вошли двое — совсем юная девушка и юноша, немного старше, наверное, ее кавалер, подумала Мэри. Она обратила внимание, как Хемингуэй бросился к двери, крепко пожал гостям руки, в том числе и девушке, и пригласил их сесть за журнальный столик. Мэри следом за ним подала им свою руку, которую юноша галантно поцеловал. Она узнала Адриану. Эту девушку они подвозили на машине несколько дней назад. Гостей было всего двое, и Мэри предложила мужу, опередив его решение:

–Эрни! А было бы неплохо позавтракать в номере. А то на улице такая погода, что наши гости промерзли на ветру. — Мэри специально свалила в одну кучу завтрак, плохую погоду, гостей, чтобы Хемингуэй не смог отказаться от ее предложения.

–Конечно. — Сразу же согласился он, но спросил девушку. — Где вы считаете лучше завтракать — в номере или ресторане?

–Как вы считаете лучше. — Просто ответила девушка.

–Да, позвольте мне вас представить моей жене, хотя Адриана с ней знакома. Мисс Мэри. — Юноша удивленно раскрыл глаза, — какая мисс, миссис Хемингуэй, но как воспитанный человек не стал уточнять этих деталей — узнает позже. — А это — Адриана. Помнишь, два дня назад ты ее в машине согревала и сушила?

–Конечно! Помню милую девочку, которая из-за твоих долгих сборов промокла до нитки. Тогда вы не простудились?

–Нет. У меня новый плащ. Непромокаемый, резиновый.

–Она графиня. — Подчеркнул Хемингуэй, будто Мэри этого не знала. — А вот кто юноша? — Он ждал ответа от Адрианы.

–Это мой брат — Джанфранко, или просто Франки. Он так хотел с вами познакомиться. Я не могла ему отказать в этом желании.

–Я рад тебя приветствовать Джанфранко. — Обращаясь к нему на «ты» ответил Хемингуэй. Он, обычно, ко всем мужчинам после знакомства, сразу же обращался на «ты». Со стороны его слова могли показаться напыщенными, но это были обычные слова приветствия Хемингуэя к незнакомым людям. — Я скажу, чтобы завтрак подали сюда. — И он пошел к телефону.

Мэри про себя оценивала гостей: «Юноша — обыкновенный. Красив, как все итальянские мужчины. А его сестра… В ней что-то есть! Нос настоящей римлянки. Глаза черные, огромные, могут заговаривать потому, что в них светится ум. И фигура у нее ничего — худощава, но стройна. Одевается со вкусом. В ней что-то есть из героинь его произведений. Вот почему она произвела такое впечатление на Хема? Что ж, это в его духе». — Сделала она заключение о гостях, как опытная журналистка, умеющая с первого взгляда определять характер и глубину человека. Но в душе Мэри пожалела, что так быстро летит время и она не в возрасте этой девушки.

Мэри улыбнулась и начала, как всегда издалека:

–Такая скверная погода. Даже не хочется идти смотреть Венецию. Чем вы занимаетесь в такое время?

Брат и сестра, казалось, были застигнуты врасплох ее безобидным вопросом и Джанфранко ответил невпопад, но честно:

–Мы в такую погоду больше бываем в гостях, сидим с друзьями в барах. Больше нечего делать в слякоть…

–Да. Правильно. В такую погоду ничего серьезного не может придти в голову. Надо с чувством и весело пережидать непогоду. — Поддержала она молодого человека и обратилась к подошедшему Хемингуэю. — Все вопросы с завтраком решены?

–Да. Сейчас Ренато лично подаст завтрак. — Он внимательно посмотрел на брата и сестру. — Вы любите омаров на завтрак?

–Да. — Ответил Джанфранко. — Они хороши на завтрак. Только с вином… — Видимо, он недостаточно знал, когда и как употребляются омары, что заметил Хемингуэй.

–Вино будет. Виски тоже. Утром омаров обычно я не употребляю, но метрдотель сказал, что их только привезли и они еще живые. Пока они не заснули, я решил заказать их для вас. Вы не ловили омаров или лангуст?

–Никогда. Их нет возле берега. Они далеко в море. А я не рыбак. — Торопливо объяснял Джанфранко.

–А я ловил лангуст на Кубе. Знаете, какие они интересные, когда их только выловишь. Глазастые, и недовольно водят усами. Глядят на тебя так недружелюбно…

Раздался звонок и вошел метрдотель ресторана Ренато Корради, во фраке. Он всегда был одет с иголочки, как и положено метрдотелю. Это был его обычный рабочий костюм. Ренато считал, что на работе он должен выглядеть именно так. Следом за ним официант вкатил тележку с заказанными блюдами.

Ренато с доброй улыбкой протянул руку Хемингуэю — короткое рукопожатие, чтобы ощутить близость и радость встречи. Они давно знали друг друга — тридцать лет назад, будучи мальчишками, вместе защищали эту страну. А восемь лет назад воевали уже друг против друга. Ренато, считал за честь лично обслуживать Хемингуэя.

–Здравствуйте, мистер Хемингуэй! — Приветствовал его метрдотель, который был немного старше Хемингуэя. На работе он не позволял фамильярства с друзьями.

–Здравствуйте, Ренато. Приглашаю выпить рюмочку. — Он знал принципы своего фронтового друга и не мог называть его на «ты», уважая его добросовестное отношение к работе. А тот был сегодня на работе.

Они искренне любили друг друга и были рады каждой встрече, даже короткой и деловой, как сегодняшний завтрак — два брата рода человеческого, вышедшие из войны.

–Я на работе. Пить на работе не полагается, да и запрещено.

–Знаю. Но, ну их всех к чертовой матери эти запрещения.

–Извините, Хем. Не могу. Я пришел только для того, чтобы пожелать вам доброго утра и приятного завтрака.

–Под непогоду любой завтрак приятен. А с моими гостями — вдвойне. Знакомьтесь.

Ренато, не дожидаясь представления гостей, поздоровался с ними:

–Здравствуй Адриана, привет Франки. — Коротко приветствовал он их.

Те в ответ кивнули.

–Вы с ними знакомы?

–Коренные венецианцы знают друг друга не только в лицо, но и по именам. — Кратко, но весомо ответил Ренато.

Увидев, что официант накрыл стол, Ренато решил не задерживаться в номере. Не в его правилах было мешать отдыху постояльцев, даже своих друзей.

–Я желаю всем приятного аппетита.

–Ренато! — Восхищенно ответил Хемингуэй другу — Вы лучший из метрдотелей Америки и Европы. Среди этих мастеров — вы гроссмейстер.

–Я всегда на работе. — Несколько чопорно ответил Ренато Корради и, поклонившись присутствующим, вышел с официантом, катящим перед собой пустую тележку.

Мэри никогда не одобряла дружбы Хемингуэя с первыми встречными, как она выражалась, — в данном случае, с метрдотелем — и поэтому во время их разговора, недовольно молчала. Теперь же гостеприимно произнесла:

–К столу. Время завтрака уходит.

–Мы завтрак продолжим до ужина. — Хрипловатым голосом засмеялся Хемингуэй.

Адриана чувствовало себя скованно в присутствии таких людей. А брат Джанфранко ничем не мог помочь — обычно самоуверенный и болтливый, он тоже растерялся в незнакомой обстановке. Хемингуэй понимал их состояние и старался, как можно быстрее снять неловкое напряжение за столом. Он знал, как это делается.

–Мартини и виски с содовой. Я думаю завтрак надо начинать так.

Он взял открытые бутылки и начал разливать вино в фужеры. Гости не возражали, только Мэри попросила:

–Мне одной содовой. — Она не препятствовала мужу хозяйничать за столом.

Адриана смотрела на пучеглазого омара, а он в ответ, кажется, глядел на нее недовольно, как лангуст, о котором недавно говорил Хемингуэй. И она, неожиданно для себя, выпила все мартини. Джанфранко выпил виски и заметно повеселел. Но пока все молчали, ждали, кто же начнет первым разговор. Начала, как всегда при приемах гостей, Мэри:

–Адриана, милая! Мне Эрни сказал, что ваш отец убит в войну. — Она тактично не подчеркивала, что его убили партизаны. — А как здоровье мамы?

Вопрос был безобидным, может банальным, но Мэри чувствовала, что ей вскоре придется знакомиться со всей семьей Иванчичей. Просто так, она бы не задала такой вопрос.

Адриана встрепенулась:

–Все хорошо. Правда, ей пришлось много пережить после смерти папы. Но время притупляет душевные раны. Наша мама много молилась, чтобы бог простил грешную душу папе и наказал его убийц. Сейчас она почти успокоилась.

–Она католичка?

–Да.

–Впрочем, я могла бы не спрашивать. Италия — государство папы римского. Здесь все католики. Мы, с Эрни, тоже католики. А когда-то он был протестантом.

–Я, кажется, тебе и твоим родителям объяснил свою веру. Адриана, я такой же католик, как папа римский — буддист.

Адриана вежливо улыбнулась. Разговор за столом завязывался, и после второй рюмки она взяла ножку омара, к которому вначале не хотела притрагиваться. Джанфранко, от виски немного раскраснелся и начал выдавать вслух свои мысли.

–Это мама у нас соблюдает все обряды. У нас с Адрианой нет времени для них. Иногда, по праздникам что-то соблюдаем и мы.

Мэри, правоверной католичке, каковой она себя считала, было неприятно слушать откровения Джанфранко, и она снова перевела разговор на погоду.

–Когда мы уезжали с Кубы, там стояла ужасная жара. А здесь, такая сырость. Я говорила Эрни, что надо ехать в Венецию весной. Но разве его переубедишь. — Она ласково взглянула, на почему-то, недовольного Хемингуэя.

Адриана улыбнулась и Мэри поймала себя на мысли, что у нее привлекательная улыбка — скромная и загадочная. Хемингуэй, подтверждая ее слова, недовольно пробурчал:

–На Кубе всегда жара. — Он злился на себя за то, что не может поймать нить разговора. Но неожиданно помог Джанфранко.

–У нас в Италии, так мало современных американских автомобилей. Ваш новый «бьюик» производит на всех впечатление.

Хемингуэй самодовольно улыбнулся. Настроение его сразу же улучшилось:

–Я люблю большие машины. Из маленького автомобиля, открывается микроскопический вид. Мир и сам себе кажешься мелким. Маленький автомобиль сдавливает человека. Большой автомобиль дает чувство уверенности. Несешься, — любая стена не страшна!

–Ты со многими стенами и столбами познакомился, благодаря машине. — С улыбкой произнесла Мэри.

Она знала, что говорит. Благодаря автомобильной аварии в Англии, они поженились. Тогда Эрнест достаточно сильно разбился о столб. И ей пришлось, как сиделке, ухаживать за ним в палате. Бывшая жена посмеялась над его ранами и повязками, посчитав все не серьезным. А зря! Поэтому она сейчас и бывшая. А Мэри — настоящая жена и уже навсегда.

Хемингуэй гулко засмеялся. Мэри напомнила о многом.

–Действительно, не вспомнишь точно, сколько раз я разбивался на машинах. С тобой сколько раз?

Мэри подхватила его воспоминания. В нужный момент она могла подыграть Хемингуэя.

–Со мной, кажется, один раз.

–Два.

–Первый раз ты разбился без меня. Мы тогда были просто знакомыми, друзьями по работе. Но не супругами. Вы, знаете. — Обратилась она к гостям, как бы подводя итог разговора об автомобилях. — Он большой и ему надо большую машину. Как большому ребенку.

Все весело засмеялись, напряжение за столом спало совсем. А Джанфранко неожиданно спросил:

–Вы разрешите мне сесть за руль вашей машины?

–Несомненно! Ты можешь на ней ездить, когда я ею не пользуюсь. Только, с моим шофером. Мне нашли славного малого. Когда на Кубе я решил взять с собой автомобиль, то капитан потребовал, чтобы я слил бензин и масло. Ему, видите ли, не нравятся демократы, нарушающие инструкцию и путешествующие на своем автомобиле. А пароход оказался польским. Все, кто меня провожал, веселились в салоне. А раз ему не нравятся демократы, то я сказал в ответ капитану: «А мне не нравится твоя глупая рожа, и твой плюгавый польский пароход с именем литовского князя Ягайло». Так он совсем рассвирепел, приказал всем провожавшим меня немедленно покинуть пароход. А мы в ответ запели «Интернационал». Даже священник пел. Что он мог поделать против такой песни! Но потом мы с капитаном подружились. Славный малый оказался. Любил ром, как старый кубинский пират!

Рассказ развеселил всех окончательно. Только Джанфранко серьезно произнес:

–Я обязательно воспользуюсь вашим разрешением. Если доверите, то я могу быть вашим шофером. — Он поспешно добавил. — В свободное время. Я мечтаю о такой машине.

Но теперь Адриана никак не могла попасть в общее русло беседы и поэтому злилась на себя. Хемингуэй, обычно умеющий завести собеседников, конкретно к ней не обращался. Он был не такой, как на охоте — внимательный и с широкой душой. Наверное, их беседу сковывало присутствие Мэри. Но она его жена и он пригласил их на семейный завтрак. И тогда Адриана решилась обратиться к Хемингуэю с просьбой. С ней, собственно говоря, она и шла к известному писателю.

–Я принесла альбом со своими рисунками. Не посмотрите ли их? — Произнесла она, тщательно выговаривая английские слова.

–Конечно же! — С поспешной радостью ответил Хемингуэй.

Он взял альбом и стал рассматривать рисунки. Они были выполнены вполне профессионально для восемнадцатилетней девушки.

–У вас несомненный дар художника. Я знаю, что вы еще пишете стихи?

–Да. Но они написаны на итальянском языке.

–А перевода нет?

–Нет.

–Даже подстрочника?

–Нет. Пока никто не взялся за перевод, а сама хорошо перевести на английский язык, не могу.

–Жаль. Я постараюсь найти вам переводчика.

–Спасибо. У меня к вам одна просьба. Не оставите автограф в альбоме?

–Конечно. Никаких проблем. Только какое пожелание вам написать? Не могу придумать. — Писать банальность не хотелось, пожелание от души — стеснялся Мэри.

Адриана, не понимая его состояния, неожиданно пришла на помощь.

–Оставьте просто автограф. Этого достаточно для меня. Все будут завидовать.

Хемингуэй внимательно, посмотрел на нее и произнес:

–Кто знает, девочка, что достаточно в жизни…

Он вздохнул и размашисто поставил свою подпись на первой странице альбома. Мэри, бдительно следившая за ним, обратила внимание на его обращение к Адриане — «девочка», так он называл только близких себе людей. В жизни ему всегда чего-то недостает. Все время хочет большего. Правда, он мечтал о дочери. У него же три сына. Как он хотел, чтобы у них была дочка! Увы, беременность оказалось неудачной и детей у нее никогда больше не будет. Она ощущала себя в этом мире, обделенной богом. И Мэри вдруг почувствовала себя очень старой, в сравнении с юной итальянкой. И она, как можно веселей, произнесла:

–Давайте поднимем рюмки за Адриану, будущего великого художника!

Может быть, в ее тосте была и ревнивая издевка, но никто не заметил — так искренне было сказано.

–И за поэта. — Добавил Хемингуэй, наливая себе в фужер виски, но уже без содовой.

Он выпил все. Но это у него в крови, пить до дна и помногу.

Хемингуэй заметно повеселел и начал рассказывать о сафари в Африке, фиесте в Испании, рыбалке на Кубе. Адриана внимательно его слушала.

«Она умеет слушать. — Сделала про себя вывод Мэри. — Мне стало не хватать этого качества в отношениях с Эрни».

Адриана действительно больше молчала. Ей неудобно было прерывать известного человека для уточнения чего-либо, да и Хемингуэй так интересно рассказывал. Жаль было расставаться с ним. Но завтрак и так растянулся до обеда. Хемингуэй решил проводить гостей и побродить по Венеции. Мэри отказалась выходить на улицу, сославшись на не прошедшую простуду. В провожании гостей было что-то печальное. Когда еще Адриане представится возможность встретиться с писателем?

Но сегодня она поймет, что встречи с Хемингуэем у нее станут частыми. Даже больше…

Только Джанфранко не был настроен элегически. Он конкретно спросил Хемингуэя:

–Можно с вашего разрешения сегодня сказать шоферу, чтобы он предоставил мне руль автомобиля.

–Можно!

Ради Адрианы, он был готов облагодельствовать ее брата. Он чувствовал в ней личное будущее.

4

И в этот вечер Мэри осталась в своем номере одна. В последние дни такое случалось часто, с тех пор, как графиня Иванчич с братом побывали на их завтраке. Нет, нельзя сказать, что Эрнест забыл о ней полностью, или даже частично. Кроме, так сказать, официальных приемов, она ходила вместе с ним на вечеринки, которые он устраивал для Адрианы и ее друзей на террасе ресторана"Гритти"или в каком-нибудь кафе. Там он вначале молчит, пока не выпьет в меру, а потом рассказывает им о своих похождениях и все громко и без меры смеются. Она замечает, что и сам Хемингуэй, как бы молодеет в их компании, становится, мальчишкой. Но он, все больше и больше времени, проводит с Адрианой. Отправляет жену в отель, а сам идет на прогулку с молодой итальянкой. Вот и сегодня он гуляет с ней по вечерней Венеции. А она одна находится в номере.

Но с ним произошли изменения в положительном плане. Мэри это радует. Эрнест забросил все лекарства в ящик письменного стола и совершенно не принимает их. Но это не сказывается на его здоровье, он весел и подвижен. Он давно с таким упоением не работал над своими старыми рукописями. Доводит их до ума. А на уме у него мысль — написать новый рассказ, а может быть, роман. Сейчас ищет сюжет. Говорит, еще немного и он созреет в голове и захватит его сердце. Неужели, Адриана дает ему импульс для работы? То вдохновение, которое она, его жена не может ему дать. Раз так благотворно она влияет на него, то пусть встречаются. Ее Эрнест очень осторожен. Он не любит разводить слухов вокруг себя. Более того, их боится и старается не давать повода желтой прессе для пересудов о своей семейной жизни. Да, она знает, как Хемингуэй боится огласки своих похождений с женщинами. Два года назад в него влюбилась симпатичная кубинка, до умопомрачения. Так Эрнест отправил ее на лечение в психиатрическую больницу в Нью-Йорк. Подальше от Кубы, чтобы никто не знал. Но Мэри знает, только молчит.

Он лепит свой образ сам, и она должна помогать ему в этом. Так, чтобы он не заметил. Мэри создает законченный образ Хемингуэя. Ее имя в истории, должно стоять наравне с ним. Он должен написать новые произведения, которые превзойдут по славе прошлые. Мэри должна ему в этом помочь. Если она не дарит ему вдохновения, то должна создать все условия для появления и поддержания у него творческого вдохновение. Пусть даже с помощью Адрианы. Об итальянке забудут, как и обо всех его бывших подружках, как забыли об интрижках с Марлен Дитрих или Ингрид Бергман. Адриана никогда не сравнится с ними. Сохранится лишь имя жены, которая до конца жизни была с ним рядом. Сейчас необходимо, чтобы он создал что-то грандиозное. Пусть он погуляет с этой итальяночкой. Мэри терпеливая — все переживет, ради того, чтобы Хемингуэй обрел вдохновение.

Так рассуждала Мэри в одиночестве.

Но червь сомнения — правильно ли она все рассчитывает, грыз ее. Ему почти пятьдесят — Адриане восемнадцать или девятнадцать. При таком разрыве лет интрижка возможна, но брак — вряд ли. Эрнест говорил о противоречивости таких браков. Со стороны мужчины это коммерция, со стороны женщины — проституция или проявление жалости. К коммерции он неспособен, проститутку найдет везде, а жалости к себе никогда не потерпит.

И Мэри приходила к успокоительному выводу — для ее брака, Адриана не опасна.

Но все-таки? Билась и другая мысль. Есть же в мире ужасные примеры. Вот, например, Чарли Чаплин. Совсем недавно женился вновь. Ему, кажется, было тогда пятьдесят четыре, его новой жене — восемнадцать. Эрнест смеялся над стариком Чарли. А тот каждый год делает со своей юной женой по ребенку. Чем не пример? У них с Адрианой разница лет поменьше, чем у тех — Чаплиных. Не намного, правда. Да и Эрнест за последние пару лет стал не тем мужчиной, готовым при каждом найденном им красивом выражении, любить свою жену. Сильно сдал, поседел, погрузнел, не может жить без таблеток. Но, все же?… Надо начистоту поговорить с Адрианой, предупредить ее. Она, как женщина, должна быть разумнее в своих чувствах, чем Хемингуэй.

Так продолжала размышлять Мэри, готовая на все ради мужа, но только без потери его.

А в это время Хемингуэй и Адриана сидели в кафе «Флориан». За два часа прогулки по зимней Венеции они успели промерзнуть.

–Что ты желаешь выпить? — Хемингуэй посещение баров всегда начинал с употребления напитков. Он уже называл ее на «ты».

–Вы меня приучили к мартини. До этого я никогда его не употребляла. — Ответила Адриана и кивком головы откинула свои волосы на плечи.

–Еще раз сделай так, моя девочка? — Попросил Хемингуэй.

–Что?

–Также встряхни волосами, чтобы они летели, как ветер.

–Вам нравится?

–Очень.

–Не знаю, сумею ли я повторить. По заказу может не получиться.

–Попробуй еще раз.

Адриана опустила голову, и ее черные блестящие волосы полностью закрыли ее лицо. Она резким взмахом подняла голову, и волосы вновь заструились по ее плечам. Хемингуэй вздохнул и положил ей руку на голову и погладил волосы.

–Ни у кого я еще не видел таких волос. Послушных и жестких одновременно. Ни у кого.

–Вам действительно они нравятся?

–Да. Лет десять назад они нравились бы мне до безумия.

–Почему десять?

–Не знаю. Может быть, тогда я смотрел на все по иному.

–Через розовые очки?

–Нет. Наяву. Это сейчас я смотрю на мир сквозь розовые очки. К своему счастью, вижу в них тебя.

–Только меня?

–Только тебя. Других я в них просто не вижу. На прочих могу смотреть через обыкновенные очки.

–Это болезнь. Она пройдет.

–Пройдет. Только рецидивы останутся. Навсегда.

Официант принес два бокала мартини.

–Что ж, девочка, выпьем. — Устало произнес Хемингуэй.

–А почему у вас изменился тон?

–Пришла в голову дурная мысль. Подумал — многое недостижимое в жизни, почему-то уходит безвозвратно.

–Наоборот, всего можно достичь! — Воскликнула Адриана простодушно.

«Ей, в расцвете молодости, не понять, что жизненный опыт не приобретается. С этим качеством надо родиться. Я родился без него». — Подумал Хемингуэй и вслух сказал:

–Конечно, можно. Но оно все равно уйдет безвозвратно. Надо еще суметь и сохранить.

Адриана встречалась с ним уже три недели и часто не могла понять его рассуждений, ухватить их суть. Но она успокаивала себя тем, что Хемингуэй — человек с большим жизненным опытом, а она только постигает азы жизни. С ним говорить очень сложно, надо многое самой знать.

–Не надо говорить, так пессимистически. Плохое настроение когда-нибудь проходит. Давайте выпьем мартини.

–Спасибо, девочка, что умеешь успокаивать. Действительно пора выпить.

Адриана выпила свой бокал до дна. Хемингуэй внимательно смотрел на нее.

«Не приучить бы ее к алкоголю. Мне, старому пьянице, уже все равно. А ей еще жить». — Мелькнула усталая мысль, и он выпил весь бокал.

–А теперь от вина стало легче? — Спросила Адриана.

–Легче — нет. Теплее — да. От твоего присутствия, девочка, теплее.

Эти полупризнания Хемингуэя, обезоруживали Адриану. Она чувствовала, что нужна ему, но не понимала для чего. Но она не старалась разгадать, почему нужна человеку, почти в три раза старше ее. Она чувствовала себя обязанной, чем-то помочь этому не простому человеку, с изломанной судьбой. Его судьба не казалось ей, как раньше, безоблачной.

–Вы мне скажите все, что хотите, и вам станет легче. — С долей сострадания попросила она.

Он уловил интонации ее голоса.

–Жалеть людей нельзя. От жалости люди становятся медузами. Но спасибо тебе за то, что хочешь мне помочь.

Он часто говорил афоризмами, которые Адриана не могла понять. Она их старалась запомнить, чтобы разобраться на досуге, но не получалось, а многое из сказанного им, забывала.

«Не доросла еще до понимания простых истин». — Снова успокаивала Адриана себя.

–Уже поздно. Тебя не будут ругать дома?

–Нет. Мама знает, с кем я.

Хемингуэй вздохнул. «Счастливая! О ней кто-то переживает. И я теперь стал переживать за нее».

–Давай я тебя отвезу домой на гондоле?

–Вода в каналах поднялась, и лодка может не пройти под арками.

–Раз гондольеры работают, то они знают, где им проходить.

–Хорошо. Поедем на гондоле.

Хемингуэй подозвал официанта:

–Возьмите для нас гондолу и положите туда вино.

–Какое желаете синьор Хемингуэй? — Уточнил официант.

–Да. Действительно. Что бы нам взять в дорогу? — Обратился он к Адриане.

–На улице холодно. Пусть будет мартини.

–Сухое мартини.

Он протянул официанту деньги. Тот в ответ отсчитал сдачу и ушел.

–Ну, что пойдем, девочка. Посмотрим на Венецию с воды. Со студеной воды, на горячую Венецию. Мы ее будем видеть, она нас — нет. — Уточнил Хемингуэй.

–Вас здесь все знают. Венеция все равно будет смотреть на нас. Никуда от нее не скроешься. — Ответила Адриана.

–Наоборот. Это я знаю Венецию, а не она меня. Спрячемся от нее в темноте каналов.

Они вышли на улицу. Большой канал был рядом, через дорогу.

«Ветер дул им в спины и трепал волосы девушки. Ветер разделил волосы на затылке, и они улетели вперед, прилипая к щекам». — Мелькнула в его голове фраза. Кажется, из его же произведения.

У деревянного причала канала стояла гондола, освещаемая огнями, падающими из домов. В их свете гондола казалась черной, а промерзшая на морозе вода канала — зеленой.

«Какая красивая гондола! Изящество и соразмерность линий, как у призовой лошади. Почему я раньше не замечал ее красоты? — Подумал он. — Наверное, не с кем было сравнить лошадь».

Он вошел в лодку, которая закачалась под его ногами, и подал руку Адриане. Она прошла в гондолу и остановилась, раскинув руки, удерживая равновесие. Ветер развивал волосы Адрианы, и она была похожа на языческую статую. Такие статуи древние мореходы устанавливали на носу судов, как своих покровительниц и впередсмотрящих. Огромные глаза, казавшиеся в темноте еще большими, и прямой античный нос, делали Адриану похожей на языческую богиню.

«Она похожа на нее не только лицом. Она может, не только защищать от бурь, но и вдохновлять иссохшие бродячие души, жаждущие увидеть такой желанный берег». — С тоской подумал Хемингуэй.

Официант принес вино в ведерке и поношенное одеяло.

–Хозяин просил передать вам вино в подарок, синьор Хемингуэй.

–Передайте ему большое спасибо. Но я не могу принять такой подарок.

–Он сказал, что в такую погоду, при прогулке по воде, подарок греет душу лучше, чем что-то приобретенное за деньги. Заходите к нам чаще, синьор Хемингуэй.

Хемингуэй достал из кармана деньги и положил купюру в руку официанта.

–Возьмите за вино.

Тот сразу же вернул деньги обратно.

–Не надо. Это наш подарок.

–Тогда возьмите, как чаевые.

–Вы мне уже дали на чай.

–Тогда жене и детям купите подарок.

–У меня, их нет. Ваши бомбардировщики разбили мой дом в Тревизо. Я остался один живым из семьи потому, что был на фронте.

–Извините меня. От всех летчиков и солдат.

–Вы здесь ни при чем. Все мы тогда были пешками.

–Все равно извините.

–Пожалуйста, извиняю. Но разве это поможет… Отдыхайте. Счастливо, синьор Хемингуэй. Приятной прогулки, сударыня.

Настроение после разговора с официантом упало.

«Везде война! — Подумал он. — Когда мы о ней забудем. Надо быстрее забыть об официанте».

Он прошел к носу гондолы, снова закачавшейся под его весом.

–Куда мы поедем? — Спросила Адриана.

–Попроси гондольера, чтобы он час покатал нас там, где ему удобнее. Не хочется его мучить на таком ветру.

–Пусть он выгребет на большую воду, а там я ему скажу, куда нас везти. Хорошо.

–Хорошо.

Адриана по-итальянски сказала гондольеру. Тот сразу же загорланил песню, накренил лодку, чтобы было легче грести, и гондола отошла от причала.

Они сидели в темноте, прижавшись друг к другу. На душе Хемингуэя, после разговора с официантом, было муторно.

–Достань бутылку, выпьем вина.

–Вам снова стало плохо?

–Плохо.

–После разговора с официантом?

–И после него тоже.

–Неправда. До него вам было хорошо. Он сказал о войне, и я заметила, что вы сразу же изменились.

«Она умеет чувствовать меня. — Подумал Хемингуэй. — Давно меня так никто не чувствовал».

Он обнял ее за плечи. Адриана склонила голову ближе к нему. Повернувшись к ней, нежно, чего давно не наблюдал за собой, поцеловал ее в губы. Впервые за время их встреч.

–Спасибо тебе, девочка. А сейчас подай вино.

Она протянула ему ведерко с вином. Бутылка была откупорена предусмотрительным официантом и вновь заткнута уже обыкновенной винной пробкой. В ведерке находились пластмассовые стаканчики. В темноте, стараясь не пролить мимо стакана, Хемингуэй налил вино.

–Выпей, девочка. Это помогает от всех недугов — печалей и страхов.

–У меня, их нет. Я с вами делаю то, чего не следует делать.

Она выпила вино и положила стакан в ведерко. Хемингуэй выпил свой стакан, и молчал.

–Холодно. Укройте меня одеялом и обнимите. — Впервые попросила его так Адриана.

Хемингуэй, также молча, развернул одеяло и укрыл ее, почти лежащую на дне гондолы. Гондольер, крепкий парень в толстом синем свитере, продолжал горланить песню для своих пассажиров.

–Скажи ему, девочка, чтобы он перестал петь, а то горло простудит.

–Пусть поет. Так романтичнее. Или нет! Раз вам не нравится, я скажу ему, чтобы он прекратил петь.

–Раз тебе нравится, то пусть поет. Не говори ему ничего. Я очень люблю итальянские песни.

–Вам снова плохо. Вы снова что-то вспоминаете. Войну?

Голос у нее был ласковый и низкий, как звук виолончели Пабло Казальса. Он шел откуда-то изнутри, но не из тела, а из темноты воздуха. Так казалось Хемингуэю.

–И ее тоже.

–Говорите мне о ней, и вам станет легче. А может, еще выпьете?

–Выпью. А ты будешь, девочка?

–Пока нет. Я согреваюсь под одеялом, не хочется высовываться наружу.

–Ну, тогда выпью я.

Хемингуэй взял бутылку и прямо из горлышка стал пить. Вино булькало в его горле, и эти утробные звуки слышала Адриана. Наконец, он поставил бутылку обратно в ведерко и лег рядом с ней на дно гондолы.

–Укройтесь одеялом. — Она раскрыла край одеяла, и ветер приподнял его. — Как холодно! Быстрее!

Хемингуэй закрылся одеялом по пояс.

–Молодец, официант. Знает, что нужно для сегодняшней прогулки. Только, все равно, жаль его. — Горько вздохнул он.

–Я видела эту войну. А ту нет. Не успела родиться. Расскажите мне о ней.

–Счастлив тот, кто не видел хотя бы одной войны. Я видел три. Одну в Испании. — Уточнил он. — Для меня она была второй.

–И какая страшнее?

–Все страшные. Страшно, когда убивают чужих людей, еще страшнее убивать своих.

–Где?

–В Испании.

–Там были итальянские солдаты.

–Были. Там много всяких солдат было. И убивали они испанцев и друг друга. Война — проститутка. На ней наживаются только сутенеры, остальные только теряют. Кто все, вплоть до жизни, кто души. От войны остаются калеки. Одни без рук и без ног, другие без головы.

–Как это без головы?

–Например, я. Голова остается больной на всю жизнь. В нее, как в дырявую лодку вода, лезут ненужные мысли. И они же в ненужный момент выплескиваются обратно. Человек, побывавший на войне — больной человек. Его уже ничем не вылечишь.

–Я видела войну. Я тоже больной человек.

–Да. Тоже больной. Пока ты не замечаешь своей боли, но когда вырастишь, она станет невыносимой. Тогда будет очень тяжело.

–Обнимите меня? Холодно. Пусть моя боль меня дольше не беспокоит.

–Пусть.

Хемингуэй обнял ее, ощущая молодое, гибкое, наполненное свежим женским соком, тело и глубоко вздохнул. Он чувствовал себя рядом с ней очень старым и больным не только телом, но и душой. Ему нравилось ее обнимать. О большем, он не мечтал! Адриана очищающе действовала на него. Он снова поцеловал ее долгим нежным поцелуем, в котором соединялась отцовская любовь и чистота влюбленного. Она первая оторвалась от его губ.

–Задохнусь.

–Я тебя приведу в чувство. Так можно задыхаться. Это не опасно для жизни.

–Я так хочу задыхаться с вами много-много раз. Но, с условием, чтобы вы приводили меня в чувство. Давайте выпьем вина? Чтобы ушло мрачное из головы.

–Уже ушло. Ты молодец, моя девочка. Никто так не может выводить ненужные мысли из головы, как ты. Давай за это выпьем.

Хемингуэй привстал в гондоле, влажный порыв ветра ударил ему в лицо и снова проник внутрь одеяла. Он аккуратно прикрыл им Адриану, — его девочка не должна страдать из-за него. Налил в стаканы вино и протянул Адриане.

–Возьми, девочка. Давай ни о чем не вспоминать.

–Слушаюсь. — Она рассмеялась. — Видите, я научилась говорить у вас, коротко и ясно. Не будем больше вспоминать.

Они выпили вино, и Адриана спросила:

–Куда мы едем?

–Не знаю. Ты же сказала, что будешь указывать ему дорогу.

–А он поет и ничего не видит!

–Он все видит и поэтому поет. Скажи ему, куда хочешь ехать.

Адриана подняла голову и крикнула гондольеру:

–Эй, бамбино!

Тот повернул в их сторону лицо, с выражением, будто впервые видит их в своей гондоле, и перестал петь. Он действительно ничего не видел. Видеть не входило в его обязанности.

–Ближе к Сан–Марко.

Гондольер поднял руку вверх, — все понятно, и снова запел, с отсутствующим лицом.

Они лежали на дне гондолы и смотрели в темное небо, закрытое тучами. Он положил ей руку под голову, чтобы удобнее было лежать. Она положила свою руку ему на грудь, так надежнее. Над ними проплыла низкая арка моста.

–Видишь? — Тихо сказал Хемингуэй. — Не все мосты затоплены.

–Они не могут быть затоплены никогда. Наши предки знали, как строить.

–Предки всегда умнее потомков.

–Почему?

–Потому, что они знают свои ошибки и учат своих детей не повторять их. Но, видимо, плохо учат. Человек обречен повторять ошибки предыдущих поколений. Чем больше поколений, тем больше ошибок. Поэтому предки умнее потомков.

–Почему человек повторяет прошлые ошибки?

–Он не может жить без ошибок. Без них, жизнь не интересна.

–Не надо говорить пессимистично. В мире все прекрасно!

–Да. Пока ты не думаешь об этом мире.

–Давайте думать о себе…

Она приподнялась над ним и поцеловала его. Впервые сама.

–Как хорошо думать о себе…

Гондольер перестал петь, и они почувствовали, как лодка ударилась о причал.

–Прибыли.

–Да. Уже поздно и мне пора домой.

–Сейчас идем.

Он встал, помог Адриане подняться. Одеяло и ведерко с недопитым вином остались в гондоле.

–Скажи малому, чтобы отвез все обратно.

–Сейчас. Отвезешь все обратно в «Флориан»! — сказала Адриана гондольеру.

–Си. — Ответил тот, улыбаясь.

Он помог выйти Адриане и Хемингуэю из гондолы. Хемингуэй расплатился с ним, а гондольер весело говорил что-то по-итальянски, видимо, желая им дальнейших успехов. Но Адриана не перевела его слова.

Они вышли на Пьяцетту и пересекли мощенную булыжниками, холодную площадь. Зимний ветер снова разметал волосы Адрианы по лицу. Она пыталась их удержать рукой, но это не удавалось.

–Не держи их. Пусть они летят впереди нас.

Адриана послушно опустила руку. Они шли по площади, тесно прижавшись к друг другу.

–Вот место, где немец стрелял в голубей… — Промолвила она.

–За это мы его, наверное, убили. Или повесили. А если не его, то его брата или отца. Кто знает? Но точно, что-то нехорошее для него сделали.

–Не надо вспоминать. Я случайно об этом вспомнила.

–Да. Все мы варвары. В войну для нас нет ничего святого. Во время мира мечтаем о реванше.

Они подошли к большому дому. Оставалось только дернуть ручку звонка или отпереть дверь своим ключом.

–Поцелуйте меня на прощание?

Хемингуэй осторожно прикоснулся губами к ее щеке.

–До завтра, девочка.

–До завтра.

Они не назначали место и время свидания. Они знали, что встретятся. Адриана вынула из сумочки ключ и отперла им дверь. Через мгновение, махнув ему рукой, исчезла в темном проеме дверей. Хемингуэй остался один на брусчатке площади. С ним были только истертые камни мостовой.

Под пронизывающим северным ветром, он отправился в «Гритти» пешком.

5

До обеда Хемингуэй, как всегда, занимался литературной работой. Последние десять лет работать в первой половине дня над рукописями стало его железным правилом. Когда-то давно, на заре своей писательской деятельности, он мог писать по двадцать часов подряд, с небольшими перерывами. Сейчас писательскому труду он посвящал только утреннее время. Вообще-то, он печатал на пишущей машинке, стоя. Но здесь машинки не было, и он писал от руки, сидя в постели. Изредка писал за столом. Сейчас он продолжал писать книгу о войне на море, которой не дал пока названия и правил старые рукописи. Но Мэри чувствовала, что он находится в состоянии, когда готов приняться за совершенно новую работу. Но, видимо, не созрел у него до конца замысел новой книги, не прочертил в уме сюжетную канву нарождающегося романа. А роман о море, он писал давно, и конца ему не было видно. А Мэри хотелось, чтобы он взялся за что-то совершенно новое. Но пусть пока работает над романом о войне на море. Он почти каждый день выполняет свою норму, которую давно поставил перед собой — пятьсот слов в день. Еще недавно, на Кубе, он постоянно не дотягивал до нормы и мог несколько дней не писать.

Удивительно, но сейчас, встречаясь с девушкой, годящейся ему в дочери, он просто расцвел. Теперь Мэри всерьез беспокоила проблема, — а может это не увлечение Эрнеста, а что-то более серьезное? От мысли, что она может оказаться лишней, по ее телу пробегали холодные мурашки. Эрнест проводит с Адрианой каждый вечер, и она замечала, какими влюбленными глазами он на нее всегда смотрит. На Мэри он так давно не смотрел. Надо бы поговорить начистоту с графиней, у которой был титул, но не было автомобиля, понять ее. А то, может, и она серьезно увлечена Папой. Но Мэри чувствовала по Эрнесту, что у него отношения с графиней не зашли слишком далеко, может только до поцелуев. Она хорошо знала темперамент своего мужа — пока у него с графиней до серьезного, не дошло. Надо постараться оставить Эрнеста в состоянии влюбленности, не допустить большего. Он и в этом состоянии способен на многое. Пока надо его с графиней разлучить. Конечно же, временно. Разлука стимулирует творчество. Потом, пусть опять встретятся. Чтобы ей не оказаться лишней, следует дать Эрнесту, хотя бы краткую передышку в его увлечении.

И Мэри осторожно, чтобы не помешать работе Эрнеста, спросила:

–Сегодня мы куда-нибудь идем или ждем гостей?

Хемингуэй оторвался от рукописи и снял очки.

–Гостей пока не ждем. А вечером, забыл тебе сказать, встречаюсь с молодыми людьми, друзьями Адрианы. Они просили меня рассказать о корриде.

–Ты им, наверное, все рассказал, что знал, и что мог выдумать.

–Я никогда не смогу рассказать всего, что знаю. Кроме молодежи, там будет греческая графиня Аспазия…

–Снова графиня! Уже греческая. Мне уже все бароны и графы стали надоедать. Тебе еще нет?

–Мне тоже порядком надоели, но они хорошо нас принимают.

«Особенно графиня Иванчич». — Про себя съязвила Мэри, но этого вслух не сказала.

–Я знакома с Аспазией. Где она взяла такое имя? Неужели, намекает своим именем, что у нее в любовниках Сократ?

–Потом он станет ей мужем. Так, в крайнем случае, гласит греческая история.

–Хорошо пойдем на встречу с молодежью и греческой графиней. А кто будет платить за стол?

–Наверное, граф Франчетти. Его дочь предложила встречу.

–Хорошо, Эрни. Скоро февраль, а мы так и не успели по-хорошему покататься на лыжах. К середине февраля, не говоря о марте, снег совсем сойдет. А мне так хотелось прокатиться с гор. Поедем в Кортина Д’Ампеццо и захватим хоть немного снега.

–Да. Давай поедем. Но только после праздника Святого Стефана. Маскарад в Венеции нельзя пропустить. Лучшего карнавала, чем в Венеции, я еще не видел. В Бразилии и, вообще в Испанской Америке, карнавал празднуют слишком открыто и натуралистично, без выдумки. А здесь столько сюрпризов и тайн, что голова кругом идет.

–Это не проблема. Мы сможем в Венецию вернуться на пару дней, на праздник. Больше, я думаю нам не надо.

–Да. Можно будет вернуться сюда на неделю. — Быстро согласился Хемингуэй, чего от него не ожидала сейчас Мэри. Обычно увлеченный чем-нибудь он не обращал на ее мнение большого внимания.

–Когда поедем в Кортина? — Конкретно спросила Мэри, чтобы муж впоследствии не мог отказаться от принятого решения.

–Давай через неделю.

–Хорошо.

И Хемингуэй снова углубился в свою рукопись. А Мэри еще больше утвердилась в своем желании, поговорить, если не начистоту, то, как можно доверительнее с Адрианой.

Барон Франчетти снял небольшой банкетный зал в ресторане «Джирос». Приглашенных было человек десять, в основном, друзья его дочери Афдеры. Была греческая графиня Аспазия, с которой хотел встретиться Хемингуэй и рассказать о корриде. Они познакомились перед войной. Встречи за прошедшие годы были редкими. И вот, сейчас, случайно, Хемингуэй и Аспазия встретились в Венеции. Графиня Аспазия, была красива на лицо, несмотря на свои сорок лет. Но фигура, как часто бывает у гречанок, соприкоснувшихся с кровью Востока, к этому возрасту заметно располнела. Все же она оставалась привлекательна зрелой женской красотой.

Афдера Франчетти попыталась сесть за обеденным столом, накрытым красной скатертью, рядом с Хемингуэем, но ей это не удалось. По обе стороны оказались греческая графиня и ее папа — итальянский барон, рядом с которым сидела Мэри Хемингуэй. Афдере пришлось довольствоваться соседством с Аспазией. Афдера была покорена известностью великого писателя, и ей очень хотелось, чтобы Хемингуэй, хоть строчкой оставил ее в каком-либо своем произведении. Он же пишет, кроме художественной литературы, публицистику, где называет персонажей своими именами. Может там найдется местечко для ее имени. Она была влюблена в писателя Хемингуэя.

Адриана с братом Джанфранко сидели вдали от Хемингуэя. Она понимала, что места рядом с Хемингуэем принадлежат тем, кто организовал эту встречу. Что ж, пусть посидят с ним другие. Она видит его и беседует с ним почти каждый день, к тому же, наедине. Не каждому, из сидящих сейчас за столом, такое дано.

Как обычно, Хемингуэй предложил начать ужин с виски. Ему не возражали. Все привыкли к тому, что он выпивает достаточно много, и в основном, крепкие напитки. Сегодня он должен рассказать о корриде и, как поняла Адриана, для такого рассказа нужно вдохновение. А что, как ни виски, дает вдохновение. Но потреблять его в таких дозах…. Адриана, встречаясь с Хемингуэем, видела, что он много пьет, и пришла к выводу, что алкоголь ему заменяет лекарство. После его приема он становится более уверенным в себе. Да, несмотря на свою молодость и незнание психологии, Адриана стала понимать психическую сторону выпивок Хемингуэя. Другие же могли увидеть в Хемингуэе, алкоголика. Но у Адрианы сладко замирало сердце, когда Хемингуэй с поднятой рюмкой, молча обращался к ней и пил за нее. Другие не понимают его действия, не видят, что он в этот момент молча говорит только к ней. В его молчаливом обращении было что-то ритаульное, многозначительное и непонятное. Но как все романтично! Недаром, так тревожно-сладостно замирает ее сердце от неизвестности будущего. Пусть он чаще наливает в свой бокал вина или виски, пусть такое состояние у нее длится как можно дольше. Как приятна восемнадцатилетней девушке такая неопределенность! Какие романтические мечты она порождает! И как страшно… Но об этом Адриана старалась не думать.

Мэри за столом больше молчала. Вниманием Хемингуэя овладели графиня Аспазия и барон Франчетти. Афдера, в редкие мгновения не занятости Хемингуэя разговором, пыталась обратиться к нему. И он ей коротко отвечал. Но главное внимание Хемингуэй уделял Аспазии, с которой не виделся много лет. Мэри понимала, что сейчас не она здесь главная фигура и скромно молчала, изредка отвечая на любезности барона.

Зоркая Аспазия не могла не заметить, что Хемингуэй часто бросает взгляды на Адриану и поднимает рюмку в ее сторону, как бы приветствуя ее. На правах старой дружбы, она спросила об этом Хемингуэя прямо и открыто. Для такого вопроса у нее были все основания, заложенные прошлыми встречами:

–Что это за девушка, на которую ты постоянно смотришь, Папа?

Хемингуэй склонился к ее уху и прошептал:

–Эта девушка — мое вдохновение.

Аспазия сразу же все поняла:

–Тебе, как всегда, необходимы вино и женщины. Только в них ты находишь себя и свое вдохновение.

–Ты права, как и десять лет назад. Мне они необходимы, как автомобилю бензин. Своего горючего давно не хватает. Нужна принудительная подпитка.

–У тебя хороший вкус сохранился до старости. — С улыбкой одобрила его новый выбор Аспазия.

Видимо, она не испытывала к Хемингуэю чувство ревности — их любовь осталась в прошлом. Но осталась. Вернее, законсервировалась. И вряд ли кому-то из них нужна любовь десятилетней сохранности. Любовь всегда свежа. И они оба это прекрасно понимали. А ревность — дурной запах от прошедшей любви. Поэтому не стоит глубоко ворошить прошлое — им надо уметь ностальгически наслаждаться.

–Ты снова права, графиня. Люблю все качественное.

И Хемингуэй неудержимо засмеялся от своих слов. Аспазия тоже засмеялась. В этот раз на его смех последовала только улыбка, сидящих рядом. Чтобы все смеялись — надо, чтобы все слышали, что сказано. А никто не слышал его перешептывания с графиней.

Но их разговор слышала Мэри. Каким-то особым женским чутьем она разобрала, что говорил Хемингуэй гречанке. И у нее впервые открыто шевельнулось чувство ревности. Но не к Аспазии, — она для Эрнеста пройденный этап, а к итальянской графине, открывающей новый этап его вдохновения. Мэри напряглась и ее остренькое лицо, еще более обострилось.

«Этап вдохновения — хорошо! Но, а если у него открылся новый этап другой любви? Не моей? — Тревожно подумала она. — Надо позже все, как следует обдумать. А сейчас следует оставаться женой писателя».

Она осторожно приподняла глаза и посмотрела на Адриану. Но та говорила с соседом по столу. Но словно почувствовав ее взгляд, Адриана посмотрела на Мэри. Их глаза встретились. Может быть, в первое мгновение Адриана увидела в них открытую вражду. Но Мэри быстро взяла себя в руки и улыбнулась девушке, растопив тем самым подозрения в недоброжелательном отношении к ней. И Адриана улыбнулась ей в ответ. Жена и дочь — одинаково любящие своего мужа и отца и понимающие друг друга.

«Она все понимает. — Подумала Адриана. — У нас с Хемингуэем чистые отношения».

«Надо серьезнее присмотреться к их отношениям. — Подумала Мэри. — Она ребенок по возрасту, он ребенок по характеру».

И они снова улыбнулись друг другу.

–Папа! Ты обещал рассказать о бое быков. — Громко сказала Аспазия. — Может пора приступить к корриде?

Хемингуэй ответил сразу же, не стал ждать дальнейших уговоров.

–Корриду надо видеть. Рассказывать о ней, тоже самое, что пить чай вместо вина. А во время корриды все пьют перно. Только это вино может одновременно возбуждать душу и охлаждать мозг. Перно незаменимо во время корриды…

–А сама коррида?

–Чтобы увидеть красивый бой матадора с быком надо не покидать корриду ни на минуту. Придти первым к началу схваток и уйти последним из цирка. И так каждый день. Только тогда можно увидеть один-единственный, действительно захватывающий всего тебя, бой. А то можно уйти разочарованным после одного-двух боев. Останется в памяти глупое выражение недоумения на морде быка — зачем его вывели на арену? Оставьте меня в покое! Даже, когда быка мучениями доводят до бешенства, он борется за то, чтобы его оставили в покое. Быки от природы не драчуны. Они жаждут спокойной жизни.

–Вы все о быках. А как тореадоры?

–Матадор — убийца и самоубийца. Одновременно, в одном лице. Матадорами становятся люди, склонные к самоубийству, в первую очередь. Убийцами они становятся позже, по обязанности. Нормальный человек, без знамения рока, никогда не выйдет на арену. Поэтому из многих мечтающих быть тореадорами, только единицы несут на себе печать рока. Они и становятся лучшими матадорами. Они жаждут быть убитыми на глазах народа. А, если так не получится, то хороший и уважающий зрителей матадор, убьет себя наедине с собой.

–Мрачно, мистер Хемингуэй. Вы никогда не станете матадором. В вас нет рока. — Громко прервала его Аспазия. — Ты никогда не сможешь выйти на арену для боя с быком. — Добавила она.

Наверное, Аспазия знала, как можно завести Хемингуэя, раз так говорила. И, кажется, она добилась своего.

Хемингуэй перевел взгляд на Адриану, словно ища у нее поддержки. Та ободряюще улыбнулась ему в ответ, — все правильно. Но, что правильно, она не знала. Но улыбнулась. Последнее время она не могла возражать Хемингуэю и замечала это за собой. Неужели, начинала подчиняться его воле?

Хемингуэй, смотрел на нее, криво усмехаясь. Мэри перехватила их взгляды и потупила взор. Аспазия щедро улыбалась, переводя хитрый взгляд с Хемингуэя на Адриану. Она все понимала. Мэри подняла голову и сказала:

–Эрни, может ты расскажешь, как сам сражался с быком и не станешь говорить о роке?

И тут у Хемингуэя, улыбка резко пропала, словно стер ее набежавший ветер. Он зло произнес, глядя на Мэри:

–Не бойтесь мисс Мэри. Рок довлеет только над тем, кто не умеет его подчинить себе.

Но, услышав слова Мэри о том, что Хемингуэй сражался с быком, гости зашумели. Барон Франчетти выразил их желание словами:

–Дорогой Эрнест! Так расскажите, как вы были тореадором? Все заинтригованы.

Хемингуэй поймал глазами взгляд Адрианы. Но та смотрела на него растерянно. Она знала, что Хемингуэй любит рассказывать о своих блестящих победах. А там, вряд ли была победа.

Хемингуэй понял причину ее растерянности. Она боится, что в бою с быком он не смог победить и нельзя об этом рассказывать.

Он ободряюще улыбнулся Адриане, и кинул недовольный взгляд на Мэри, — спровоцировала его на этот рассказ. Медленно растягивая слова начал:

–За несколько часов до настоящей корриды на арену выпускают молодого вола или годовалого теленка. Каждый зритель может сразиться с ним. Их выходит на арену одновременно несколько сотен, и все злят бычка. Тот не знает, куда от них деваться. Однажды мы поспорили с друзьями, что я завалю быка руками. Как раз на арене находился молодой вол. Пришлось долго отбивать его у толпы, чтобы он обратил на меня внимание. Наконец, мне удалось схватить его за рога, и началась борьба. Даже толпа затихла, наблюдая за нами. Бычок был силен, но я повалил его на землю. Торсида вопила от радости. Американец справился с быком! Такого раньше не видели… На испанца бы не обратили внимания.

–А быка вы убили? — Восторженно задала вопрос Афдера, ловившая влюбленным взглядом, каждый его жест и слово.

–Нет. Я же был без шпаги. А бык поднялся и с обиженной мордой, жалобно мыча, побежал от меня прочь, помахивая хвостом. Наверное, сильно оскорбился. — Пошутил Хемингуэй и засмеялся первым. За ним весело захохотали другие.

Хемингуэй был доволен положительной реакцией зрителей, но все же с неодобрением смотрел на Мэри, которая вынудила его на такой малоинтересный рассказ о себе. Он подозвал к себе официанта и, смеясь, приказал:

–Уберите все со стола, я возьму скатерть. Она красная, как мулета. Друзья! Давайте выпьем, и я покажу вам приемы матадора.

–У-у! — Радостно зашумели гости, особенно молодежь. Всем хотелось увидеть приемы боя с быком.

Хемингуэй схватил рюмку виски и залпом выпил до дна. Мэри поняла, что муж разошелся не на шутку, и попыталась его урезонить.

–Эрни! Здесь не арена для боя быков…

Хемингуэй обвел взглядом гостей и победно взглянул на Мэри. Все они хотели увидеть действия настоящего матадора.

–Самый лучший рассказ никогда не заменит увиденного. Мне нужен бык. Кто желает им стать?

Он поглядел на Адриану, но она смущенно отвела глаза в сторону.

«Не надо девочку выставлять на посмешище. — Запоздало пожалел Хемингуэй о своем предложении. — И так все видят, что мы много времени проводим вместе. Жаль, что нельзя мне выйти с ней на арену».

К нему подскочила Афдера:

–Папа! Я могу быть быком! Что делать?

«Бедная девочка. — Подумал о ней Хемингуэй. — Вбила себе в голову, что я могу увлечься ее молодостью. Эх, молодость! Как ты была бы мне сейчас нужна! Но, к счастью, Афдера, не в твоем лице».

И ответил:

–Спасибо, Афдера. Но я не могу тебя сейчас обучать поведению быка. Нет времени. Нужен знающий человек.

Он увидел, как Мэри неодобрительно смотрит на него. Теперь она не поддерживала его затею. И это его неожиданно обозлило: «Она поставила целью контролировать все мои поступки. Никуда от нее не денешься!»

И он медленно произнес, обращаясь к ней:

–Мисс Мэри! Ты будешь быком!

Его слова прозвучали не как просьба или предложение, а как приказ или команда.

У Мэри кровь бросилась в лицо от такого оскорбления. Она склонила свою головку с остреньким птичьим носом и приготовилась резко ответить своему мужу. Но не успела. В голове пронеслась мысль:

«Раз он хочет унизить меня, значит ему так надо. Не ради Аспазии. Нет! Ради итальяночки. Ну, что ж? Пусть она посмотрит на необузданного Хемингуэя. Поймет, что с ним невозможно жить нормальной женщине. Пусть увидит, как он из покладистого мужчины, может стать деспотом в семье».

И Мэри улыбнулась всем присутствующим одновременно, приняв условия игры своего мужа:

–Браво, Эрни! Кто еще лучше меня сможет изобразить быка! Я видела корриду и видела, как ты часто с друзьями репетировал бой с быком. — Все-таки уколола она его. — Где мне лучше встать?

–Посредине зала. А остальные сядут возле стен, и получится настоящая арена для корриды.

Аспазия с бароном сели в углу зала. Адриана и Афдера расположились у противоположных стен зала. Так Хемингуэй будет ближе к ним и отсюда лучше видно.

Хемингуэй вышел на середину зала и взмахнул скатертью, как мулетой. Он произвел несколько подготовительных движений, как настоящий тореадор. Хемингуэй уверенно владел своим телом, ловко поворачивался своей внушительной фигурой на месте, производя при этом наклоны туловищем в разные стороны. Но удивительная метаморфоза происходила с его лицом, — оно напряглось, становясь, все более и более суровым, а взгляд острым. Он входил в роль тореадора. И вот он стал настоящим матадором. Хемингуэй взглянул на Мэри, которая стояла напротив, и была готова в роли быка броситься на него. Объект для игры присутствовал. Тогда Хемингуэй взглянул на даму сердца, как положено истинному тореадору. Но его взгляд упал на Афдеру, которая взволновано, приветствовала его взмахом рук — она тоже вошла в игру. Хемингуэй улыбнулся Афдере, у которой, в ответ, улыбкой расцвело лицо, и повернулся всем телом к другой стене. Адриана, не шелохнулась, когда он отвесил ей церемонный поклон, взмахнув скатертью. Только сердце у нее замерло, будто в пустоте и провалилось в неизвестность. Раньше ее сердце, так не срывалось с души. Ей было до спазм сладостно и одновременно до трепета тревожно, что Хемингуэй в присутствии всех объявил ее дамой своего сердца. Лучше бы он этого не делал! Она не видела кривую от досады усмешку Афдеры, оценивающий и умный взгляд барона Франчетти, добрую и понимающую улыбку Аспазии, ревнивое лицо Мэри. Но, слава богу, другие смотрели не на нее, а на писателя. Кажется, они ничего не заметили. Кажется, все не видят ее! Они смотрят только на Хемингуэя. Так успокоила себя Адриана.

Послышались возбужденные и насмешливые крики зрителей, их аплодисменты, вернувшие Адриану к игре.

–Браво, торо!

–Вперед!

–Смелее!

Маленькая Мэри, как бы еще более съежилась, под этими криками и бросилась на красную скатерть, которой размахивал перед ней Хемингуэй. Тореадор ловко увернулся от нее и закричал:

–А рога! Где рога!

Мэри улыбнулась зрителям, как бы показывая, что она полностью подчинена игре мужа. Она приставила к голове руки и, вытянув вперед указательные пальцы, бросилась на красную тряпку. Но и сейчас Хемингуэй успел увернуться от нее. Но движения его замедлились, было видно, что он вспотел. Но никто не знал, что он услышал звон в голове. Резкие движения в таком возрасте противопоказаны и врачи постоянно советовали ему вести более спокойный образ жизни.

Мэри изящно и быстро развернулась за спиной Хемингуэя, снова пошла на него, выставив вперед рожки. На этот раз тореро не успел полностью развернуться лицом к нападавшему быку. Мэри головой и пальчиками уперлась в его живот и замерла. Тореадор был повержен более выносливым соперником.

Хемингуэй опустил скатерть на пол и тяжело вздохнул. Пот струился по его лицу. Почти не запыхавшаяся Мэри подняла белую головку вверх и с улыбкой, чтобы все слышали, произнесла:

–Папа! Ты сегодня проиграл. Коррида закончилась в пользу быка!

Хемингуэй мотнул головой, как бык и, вроде бы хотел возразить, но Мэри его опередила, твердо заявив:

–Финиш! На сегодня корриды хватит.

И Хемингуэй неожиданно для зрителей, согласился:

–Хватит! Ты, как всегда права — тореро из меня не получился.

Он, как и в начале игры, церемонно поклонился зрителям.

–Бой закончился в пользу быка. Но на настоящей арене такого быть не может. Тореро всегда должен победить. Но в жизни часто все происходит наоборот.

Он еще раз поклонился, а зрители захлопали в ладоши, как бы всерьез приветствуя участников боя. Хемингуэй отер пот со лба, подошел к столу, вынул из вазы красную гвоздику и протянул ее Мэри:

–Какой прекрасный бык! Ты подарила минуту наслаждения гостям. Вот тебе за храбрость боевая медаль! — Мэри взяла гвоздику. — Спасибо тебе, что ты дала мне возможность почувствовать себя человеком. Я всегда буду благодарен тебе за это.

Мэри понимающе улыбнулась ему в ответ. Барон Франчетти почему-то сморщился, услышав благодарность Хемингуэя своей жене. Афдера радостно смеялась, увидев смешную игру. Аспазия снисходительно улыбалась, наблюдая за сценой вручения приза. Официанты позволили себе немного расслабиться — американцы дают хорошие чаевые и чем больше выпьют, тем больше могут отвалить. Адриана улыбалась от осознания того, что игра закончилась быстро и миром для супругов Хемингуэй. Она боялась, что Хемингуэй может еще что-то вытворить для своей дамы сердца. Но он, кажется, забыл о ней. Конечно же, на время. Она знала, что он не может ей не сказать сейчас, хотя бы слово. И он его сказал, но пока не ей:

–Барон! Давайте поедем в «Гритти» — бар. Там спокойнее.

–С превеликим удовольствием. — Ответил галантный барон.

–Папа! Вы еще приедете к нам на охоту? — Задала неожиданный вопрос Афдера.

–Не знаю. Мы скоро поедем в Кортина Д"Ампеццо. Хотим с мисс Мэри покататься на лыжах.

–Я там тоже буду. Я так люблю кататься на лыжах.

–Там встретимся.

–А мне можно с вами в бар?

–Да. Если не возражает барон.

Но Франчетти сказал дочери:

–Сегодня удели больше внимания маме. У нее снова начались головные боли.

И Афдера с недовольным видом отошла от них. Ее отец нашел самую простую уловку, чтобы избавиться от дочери. Мог бы придумать что-то посолиднее. А так отправляет домой, как маленькую.

Адриана ждала, когда Хемингуэй обратит на нее внимание. Но тот был занят разговором. Тогда, обиженная его невниманием она встала и направилась к выходу. Хемингуэй будто ждал этого момента:

–Девочка. — Мягко спросил он ее. — Ты поедешь с нами в бар?

–Не знаю. — Ответила Адриана. — Меня не приглашали…

Она слышала, как барон бесцеремонно отправил свою дочь домой, и ей не очень сильно хотелось оставаться в компании пожилых людей.

–Я прошу. — Тихо сказал Хемингуэй.

И тут, кстати, вмешалась Мэри.

–Адриана. Идемте с нами. Папа без вас, как без рук. И мне не будет скучно в мужской компании.

–Правильно. А где Аспазия? Иди сюда, голубка. — Обратился Хемингуэй к гречанке. — Поедем с нами, вспомним молодость.

–Да, Папа. Пора уже по-хорошему тряхнуть стариной тебе и мне. — С неизменной, все понимающей улыбкой, ответила греческая графиня. — Бой быков для юных… — С загадочной улыбкой добавила она, но не договорила своей многозначительной фразы.

…Поздно вечером, укладываясь спать, подвыпивший Хемингуэй сказал Мэри:

–Спасибо тебе, что ты вовремя победила матадора. Еще немного и я бы упал.

–Эрни! — С укоризной ответила Мэри. — Я видела, что у тебя закружилась голова. Поэтому вынуждена была тебя забодать. В иной ситуации я бы никогда не позволила себе одержать победу над тобой.

–Спасибо, моя радость. Но голова не кружилась, а звенела. — С нескрываемой искренностью поблагодарил ее Хемингуэй.

–Я всегда вовремя прихожу тебе на помощь. Спи! Я говорила с Адрианой. Она приглашает нас на завтрак.

–Я рад…

6

Иванчичи владели только одним этажом старинного пятиэтажного дома. Этот этаж был их единственной недвижимой собственностью. Когда-то они имели свой большой дом и имение между Венецией и Триестом на берегу моря. Но после казни их отца — муссолиниевского генерала партизанами, новое правительство конфисковало у графини Иванчич почти всю недвижимость, как у «столпов фашистского режима в Италии». Пришлось распродать оставшееся имущество и купить один этаж этого дома в Венеции. Они жили на ренту от проданного, да на некоторые запасы средств, оставшихся от погибшего отца. Конечно, они не бедствовали, как гондольеры на каналах, готовые за десяток лир везти любого пассажира, куда тот прикажет, но все же приходилось урезать во многом, особенно, в больших покупках. И прислуга у них была в единственном числе — пожилая женщина, которая готовила еду, прибирала в комнатах и выполняла прочую домашнюю работу.

Сегодня к ним должна придти на завтрак чета Хемингуэев. Прислуга давно приготовила стол, оставалось только его накрыть. Дора Иванчич, вдова генерала, — располневшая женщина за пятьдесят лет, была рада встретить по-графски великого писателя. Она волновалась в предчувствии необычной встречи. Адриана давно рассказала ей о своих встречах с Хемингуэем, и мать воспринимала их, как хорошее предзнаменование дочери, накануне ее вступления во взрослую жизнь.

Джанфранко на хемингуэевском «бьюике» должен был привезти и отвезти обратно гостей. Сейчас он уехал за ними в «Гритти-палас». Он был в восторге от американской машины и за ее рулем был готов проводить целые сутки.

Адриана много раздумывала о своих взаимоотношениях с Хемингуэем. Она встречалась с ним более месяца. Виделись почти каждый день. Встречи были достаточно однообразны: кафе, бар, ресторан, прогулки в гондоле или по улицам Венеции. Хемингуэй, почему-то не допускал уединения. Часто встречались в компаниях — друзей и знакомых у писателя много. В их прогулках и встречах в компаниях почти всегда принимала участие жена Хемингуэя — Мэри. Сам писатель относился к Адриане по-отечески, и ни в коем случае, не видел в ней женщину, как вожделенный объект мужского достоинства. Он ее опекал, и ей было приятно внимание к своей личности известного всему миру писателя. Адриана честно признавалась сама себе, что во многом не понимает этого человека — его размышления и поступки. Свое непонимание она объясняла тем, что он старше ее и опытнее. К тому же у него недюжинный ум, до которого ей далеко. Но ей было приятно находиться рядом с необыкновенным человеком, который неожиданно стал испытывать к ней нежные чувства. Его грубые ласки, не переходящие таких близких для других, но пока далеких для нее границ отношений мужчины и женщины, искренне волновали Адриану. И в этом тоже она честно признавалась себе. Но почему он выбрал ее — маленькую, незаметную, не обладающую жизненным опытом восемнадцатилетнюю девушку? На это вопрос она пока не могла ответить. Адриана задавала себе и другой вопрос, — может ли полюбить пятидесятилетнего мужчину, почти на три десятка лет старше ее? А здесь у нее не было категорического ответа, типа"да"и"нет". Так, что же она значит для него? Что он хочет от нее? Зачем она всегда рядом с ним? И еще много подобных вопросов оставалось без ответов, только присутствовало постоянное внутреннее ощущение, — так просто их встречи не закончатся. Писатель все свои романы должен заканчивать точкой — многоточие для Хемингуэя исключается. Такое — незаконченный роман, не позволяющий выразить себя до конца. И Адриана, в глубокой тайне от самой себя хотела, чтобы их роман не закончился многоточием.

Джанфранко привез гостей вовремя. Мать, как полагается в графских семьях, встретила дорогих гостей у порога. Прислуга, которая готовила завтрак и накрывала на стол, помогла гостям снять верхнюю одежду и поспешила на кухню. Надо успеть прислуживать за столом.

Хемингуэй чувствовал себя несколько стесненным в новой обстановке, часто поглядывал на часы, будто куда-то спешил, не вмешивался в разговор Мэри и Доры. Адриана чувствовала себя неловко из-за присутствия в доме ее очень близкого знакомого. Не могла с ним завязать даже короткого разговора. Да и он не стремился к двустороннему разговору. Оба чувствовали неуютную скованность. Хемингуэй, против обыкновения, выпил пару рюмок вермута и отказался от более крепкого, объяснив, что у него сегодня деловая встреча.

Но, как он сегодня был красив, — новый синий костюм с галстуком. Будто жених. Эх, сбросить бы ему лет двадцать, действительно был бы жених. А кто так считает? Адриана или Хемингуэй? А может быть, оба?

Через час, Хемингуэй явно заскучал и сказал, что он вынужден покинуть дом Иванчичей. У него сегодня встреча с редактором какого-то журнала. Тот приехал в Венецию ради встречи с ним, неожиданно, и всего на один день. Просит писателя о встрече и невозможно отказать. Мэри сняла некоторую неловкость, возникшую в результате грубоватого объяснения причины неожиданного отъезда, Хемингуэем.

–Приехал сотрудник нью-йорского журнала «Космополитен». Эрнест много лет сотрудничает с этим журналом. Отказаться от встречи с ним, значит обидеть журнал. Может, они хотят заказать ему еще что-то написать.

Хемингуэй кивнул головой в знак согласия со словами Мэри. А та продолжала:

–Если вы, милая графиня не возражаете, Джанфранко отвезет его в гостиницу и приедет за мной. А мы мило проведем с вами время за женским разговором. — В отличие от мужа, Мэри чтила этикет порядочных семей. Так она говорила о семьях, носящих отжившие свой век, титулы. Но в ее задержке у Иванчичей были и другие причины, но это не должен знать муж.

Хемингуэй не стал задерживаться и сразу же пошел к выходу. Следом за ним вскочил Джанфранко, чтобы отвезти его на машине. Дора пошла провожать Хемингуэя. Адриана тоже хотела пойти проводить писателя до дверей, но Мэри остановила ее.

–Девочка! Присядь со мной на минуту. А то скучно. Все ушли.

Адриана села на диван, напротив кресла, в котором сидела Мэри и стала ждать вопроса. Но Мэри молча протянула к ней руку и взяла пальцами ее прядь волос.

–У тебя красивый волос. Не жесткий, чтобы торчать во все стороны, и не мягкий, чтобы разлетаться во все стороны. Просто красивый. — Так говорил Хемингуэй. Неужели Мэри у него научилась? Адриана молчала, ожидая продолжения разговора. И Мэри вздохнув, произнесла. — Ты вся такая красивая и одухотворенная. Недаром Эрни обратил на тебя внимание. — Она сделала паузу. — Я думала вначале, что у него любовь к тебе. Даже испугалась.

–Не бойтесь! У нас с ним нет никакой любви! — Поспешно выпалила Адриана, чтобы сразу же рассеять подозрения Мэри. — Он же мне годится в отцы. — Это она сказала тише.

–Теперь не боюсь. Я внимательно проанализировала твой и его характер, и пришла к выводу, что любви у вас быть не может. Единственная проблема в ваших отношениях — чтобы все выглядело прилично. Понимаешь ли, Адриана, я как его жена, сейчас выгляжу не совсем в благоприятном свете. Он с тобой постоянно встречается наедине…

–Нет, мисс Мэри! Мы всегда проводим с ним время в компаниях, среди друзей. Только вас там иногда не бывает. — Сбивчиво ответила Адриана и почему-то покраснела, чего не могла скрыть смуглость ее щек.

–Я все понимаю, деточка. Даже больше, чем все. И я знаю, что быть женой известного человека не одно и тоже, если бы, скажем, мужем у меня был простой аристократ. За Хемингуэем, а значит и за мной, следят сотни, а может тысячи глаз, которые разносят потом сплетни по всему свету. Поэтому, я тебя попрошу, не говорить ничего лишнего журналистам, также и друзьям.

–У меня еще никто не брал интервью! Ни разу за всю мою жизнь! — Снова поспешно выпалила Адриана.

–Деточка. — Снисходительно сказала Мэри своей молодой и не опытной сопернице. — Ты пока молода. Молодость — недостаток, который быстро, к сожалению, проходит. И остается только, вот это сожаление. Еще будут брать и у тебя интервью. Я, как журналист, это говорю. У меня к тебе только одна просьба — не давай повода, чтобы в газетах появились заметки, порочащие тебя и Эрнеста. Он очень не любит шумихи вокруг своего имени.

–Я не дам такого повода. У нас только дружеские отношения.

–Я в этом не сомневаюсь. Какая любовь может быть между старым, умудренным жизненным опытом и невзгодами мужчиной, и юной неопытной девушкой? Поэтому я не боюсь его встреч с тобой. Встречайтесь. У него здоровье подорвано ранениями. Их, кроме фронтовых, у него достаточно. Твоя молодость благотворно действует на него. Постарайся быть к нему внимательней… — Мэри хотела добавить, что ее молодость дает старику вдохновение, но промолчала. Пока Адриана не должна знать всех тонкостей творчества. — Вот, видишь, я тебя не ревную к своему мужу, не запрещаю тебе встречаться с ним…

–Спасибо, мисс Мэри. Вы очень благородны. Но, если вам так дорога репутация семьи, то я могу отказаться от встреч с Хемингуэем. Я все понимаю…

–Я такого, деточка, не говорю и не требую. — Перебила ее Мэри. — Ты понимая меня, Адриана, неправильно поняла, что я хочу. Я, наоборот, за то, чтобы вы встречались. Ты даешь ему заряд бодрости, жизненной энергии и я, как любящая и внимательная жена, должна делать все, чтобы такой импульсивный человек, как Хемингуэй, был всегда в норме. Если встречи с тобой для него в радость, почему я должна им мешать? Встречайтесь, ради бога! Но я боюсь только огласки. Она не повредит его репутации. Нечему уже вредить. Но может повергнуть его в состояние депрессии. Поэтому я прошу, чтобы как можно меньше людей знали о ваших встречах. Не забывай и о себе. Кто-то, когда-то может тебе напомнить о твоих увлечениях молодости в самый неблагоприятный для тебя момент жизни.

В зал вплыла Дора Иванчич, и грузно плюхнулась в кресло. При матери Адриане не хотелось продолжать разговор с Мэри. Той тоже. И Адриана, чтобы мать не догадалась о происшедшем разговоре, поблагодарила Мэри:

–Спасибо, мисс Мэри, за совет. Я его учту.

–Хорошо, Адриана. Я надеюсь на тебя.

Настроение Адрианы было испорчено окончательно. Ей не хотелось участвовать в общей беседе, тем более разговаривать сейчас с Мэри.

«Как ее понять? — Думала она. — Боится за Хемингуэя, и одновременно разрешает мне с ним встречаться. Более того, настаивает, чтобы наши встречи с ним продолжались. В каком случае она искренна? Ничего серьезного у нас с Хемингуэем никогда не будет. С ним я не связываю свою дальнейшую судьбу. Мне с ним просто интересно и не стоило мисс Мэри предупреждать меня о какой-то опасности, грозящей нам. А может, по молодости лет, я до конца не все понимаю?»

Вскоре она ушла к себе, досадуя только на то, что ей не удалось проводить Хемингуэя. И в этом виновата Мэри. Задержала ее ненужным разговором.

Дора и Мэри еще немного поговорили о пустяках: как им нравится Венеция, хорошо ли отдыхается в Италии, как сложно одинокой матери воспитывать детей. После обмена, ничего не значащими любезностями, Мэри решила начистоту поговорить с Дорой о ее дочери. Конечно же, это чистота до определенных пределов, необходимых для планов Мэри.

–Дорогая графиня. Вы, наверное, знаете о привязанности Хемингуэя к вашей дочери?

–Да. Мне о нем часто рассказывает Адриана. Какой он интересный человек и одновременно неуклюжий. — Ляпнула Дора.

–Вот именно, неуклюжий! — Подхватила ее мысль Мэри. — Не может вести себя в свете. Ему бы только охотиться или рыбачить. Там он виртуоз, а в реальной жизни он, действительно, неуклюж. Не понимает ее. Вы, наверное, заметили, как он ушел от вас? Мог бы соблюсти, хоть небольшой этикет.

–Как это он не понимает жизни? — Недоуменно воскликнула Дора. — Он же писатель! Как пишут о нем в журналах, он реалист.

Мэри пришлось направить ее мысль в нужное русло.

–Да. Правильно! Он реалист. Но он видит реальную жизнь глобально. А есть еще повседневные мелочи жизни. Вот их он не замечает.

–Да. Такое бывает с великими людьми. — Согласилась с ней Дора. — Вот мой муж строго командовал дивизией, и она была на хорошем счету, а дома был таким нежным с детьми, со мной. Никогда не подумаешь, что он суровый генерал.

–Эта беда и счастье всех людей, добившихся известности и положения в обществе. Для них работа и повседневная жизнь, разные понятия. — Поощрила Мэри наблюдательность Доры и перешла к интересующему ее вопросу, пока та не сбилась на новые мелкие факты своей жизни. — Дорогая Дора! Я говорю о вашей дочери. Она у вас молодец, истинная графиня.

–Да. — Ответила Дора, довольная похвалой в адрес дочери. — Она с детства была благоразумной и послушной девочкой. Она всегда увлекалась искусством и хорошо училась.

–Я вижу она воспитанная девушка. Она много времени проводит с Хемингуэем. — Продолжала гнуть свою линию Мэри. — Вы не подумайте, что я, как жена Хемингуэя опасаюсь чего-то для себя. Но я не просто жена, я еще и вдохновитель его творчества. Я должна чутко улавливать все изменения в его настроении. То есть знать все струны его души. Понимаете?

–Да. — недоуменно ответила Дора.

–Вот и сейчас я вижу, что, встречаясь с вашей дочерью, он будто распрямил плечи. Помолодел, пишет книги. И, как я считаю, благотворное влияние на него оказывает ваша дочь. Мы с вами прожили уже достаточно много и поэтому понимаем мужчин…

–Да, — Согласилась Дора. — Мой покойный муж все время мне говорил, что я в него постоянно вливаю новые силы, от которых он молодеет. Как и ваш муж.

Мэри недовольно поморщилась при таком сравнении.

–Я бы хотела попросить вас, графиня, контролировать встречи Адрианы и Хемингуэя. Через Адриану. Я доверяю своему мужу, но за таким человеком не уследишь. Ваша дочь должна держаться в рамках… Понимаете, что я имею ввиду?

–Конечно. Мы католики и чтим христианские заповеди. Адриана не позволит себе ничего лишнего до свадьбы. В этом я уверена. — Не понимая до конца Мэри, ответила Дора.

–Спасибо вам, Дора. Я надеялась на ваше понимание. Как видите, я не запрещаю встречаться своему мужу с Адрианой. Серьезного будущего у них нет. Тридцать лет разницы — порог, который стереть невозможно. Пусть они будут друзьями, раз необходимо ими быть. Но не больше. Я рассчитываю на вашу поддержку. — Мэри была не совсем довольна, что разговор шел не конкретно. Но пока хватит и такого разговора.

–Я, до встречи с вами, не придавала большого значения увлечению Адрианы. Считала, что ей лестно быть рядом с писателем. Но раз у вас возникают личные проблемы, то я буду контролировать действия Адрианы. Я серьезно поговорю с ней.

–Я уже сказала, что это не личная моя проблема. — Досадливо пояснила Мэри. — Она необходима Хемингуэю, как стимул к жизни, вернее, к работе. Я забочусь о вашей девочке, чтобы она не испортила свою репутацию. Впереди у нее вся жизнь. Вот и все, что меня беспокоит. Я могу рассчитывать на вашу поддержку в том, что их отношения не выйдут за рамки дозволенного?

–Да. — Твердо ответила Дора. — Адриана самостоятельный человек и может контролировать свои поступки. Я, со своей стороны, буду ей подсказывать, как себя вести в конкретном случае. Она мне пока еще доверяет свои тайны. Мы правоверные католики…

–Вот и прекрасно! — Перебила ее Мэри. — Вы меня правильно поняли. Если возникнет какая-то сложность, я надеюсь, мы ее будем решать вместе.

–Да. Мне очень приятно, что вы поделились со мной своими проблемами, доверили их мне. Я буду подсказывать своей дочери, как себя вести в дальнейшем.

–А теперь, Дора, я хочу вручить вам подарок. Хемингуэй торопился и не успел подарить вам книгу. Вот она с его автографом. А лично от меня, вам в подарок небольшое колечко на палец.

–Что вы! — Воскликнула польщенная Дора. — Я не могу принять от вас такого дорогого подарка.

–Это не подарок, а дань уважения к матери Адрианы. — Подчеркнула Мэри. — Кольцо, как бы скрепит нашу дружбу.

–Спасибо. — Уже не сопротивлялась подарку Дора. — Давно никто не дарил мне такого подарка. Муж, в последний раз, на день рождения. А без мужа нам сейчас материально трудно… — Посетовала Дора.

–Я вам по возможности помогу. Но и вы мне помогите. — Мэри решила говорить открыто с этой, как она про себя выражалась"тупоголовой"графиней.

–Конечно же.

–Мы на днях едем отдыхать в Кортина Д"Ампеццо. Я вас попрошу, чтобы Адриана туда не приезжала.

–Я постараюсь.

Увлеченные беседой они не заметили, что в открытой двери за шторой, стоит Джанфранко. Он успел отвезти Хемингуэя и вернуться обратно. Джанфранко не вошел в зал, а слушал концовку их разговора. Многое он не понял, но схватил главную суть, — Мэри Хемингуэй просит помощи у его матери. Она боится, что Адриана может разрушить их семью. Он деликатно кашлянул и вошел в зал.

–Ты так быстро вернулся? — Приветствовала его мать.

–Здесь недалеко. Я быстро доставил синьора Хемингуэя в гостиницу.

–Тогда и я, с вашего разрешения… — церемонно произнесла Мэри. — Покину ваш дом. Джанфранко отвезет меня в гостиницу.

–Без проблем. Синьор Хемингуэй предоставил в мое распоряжение машину на целый день. Я только на минутку отлучусь.

Дора пошла провожать Мэри. Джанфранко прошел к Адриане. Та сидела в кресле и невнимательно листала книжку. Она до сих пор не могла придти в себя после разговора с Мэри Хемингуэй.

–Сестра! — весело обратился к ней Джанфранко. — Тебе записка от твоего возлюбленного.

–Он не мой возлюбленный, — поспешно возразила Адриана. Они оба имели в виду Хемингуэя. — Дай записку?

Джанфранко протянул ей кусочек бумаги, не аккуратно вырванный из блокнота. На нем было наспех нацарапано всего три слова: Жду в баре"Гритти". Х.»

Она еще раз пробежала коротенькую запись на бумажке и, не складывая, положила в страницы книги.

–Он не сказал, когда прийти. — Адриана была уверена, что любопытный Джанфранко прочитал записку.

–Нет. Но они с американцем уселись там надолго. Виски пьют. — Уточнил Джанфранко. Но Адриана молчала. И тогда Джанфранко дополнил информацию сообщением о Мэри и матери. — Сейчас я услышал кусочек разговора мамы и мисс Мэри. Они решили не допускать углубления твоих отношений с Хемом.

–У меня с ним нет никаких отношений. — Торопливо ответила Адриана, и переспросила. — А какие отношения они имеют в виду?

–Я точно не понял. Но, кажется, мисс Мэри тебя побаивается. Вот так, сестренка. Она не хочет, чтобы ты приезжала в Кортина. Смотри, куда ты вспорхнула? Не ожидал.

–Не ожидай и ничего другого. Я не пойду сегодня к Хемингуэю! Понял? Увидишь его, так и скажи!

–Это твое дело. Мне он дал машину на целый день, только за то, чтобы я передал тебе записку.

–Ну, и гоняй на ней. Лучше бы больше внимания уделял учебе.

–С учебой успеется. Я хочу, как Хемингуэй стать писателем. Ты мне в этом поможешь?

–Тебе надо помогать в этом?

–Ты ж с Хемингуэем в хороших отношениях. Почему бы, не помочь брату?

–Отстань.

–Я побежал. Надо отвезти мисс Хемингуэй в гостиницу. До вечера.

Адриана ничего ему не ответила, и Джанфранко ушел.

Когда Джанфранко вез Мэри в машине, та спросила его:

–Нравится автомобиль?

–Еще как! — Восхищенно ответил Джанфранко. — Пока у нас в Италии таких не делают.

–Если у тебя есть время, то мог бы нас возить.

–Для вас я всегда найду время. Находиться за рулем такого автомобиля одно удовольствие.

–Я скажу Эрнесту, чтобы больше доверял тебе машину.

–Спасибо, мисс Мэри.

–Но, Джанфранко, если мне потребуется твоя помощь, ты мне ее окажешь?

–Всегда.

–Тогда поедем с нами в Кортино Д"Ампеццо. Нам придется много ездить по горам, и нам нужен свой человек за рулем.

–Согласен, мисс Мэри.

Проводив Мэри в номер, Джанфранко не пошел в бар, чтобы сообщить Хемингуэю о том, что сегодня Адриана не придет на встречу с ним.

«Не стоит расстраивать старика по пустякам». — Решил он.

…Дора зашла в комнату к Адриане перед обедом. Дочь лежала на кушетке и читала книгу.

–Ади. — Ласково обратилась к ней мать. Так Адриану называли в семье. — Ты сегодня куда-нибудь идешь?

–Наверное, нет.

–Хорошо. Приятная была встреча с Хемингуэями. Не правда ли?

–Правда.

–Ты не в духе, доченька?

–Устала. Хочу немного отдохнуть.

–Тогда отдыхай. Не буду тебе мешать.

Дора решила отложить серьезный разговор с Адрианой на потом.

Во второй половине дня Адриана решила выйти из дома и навестить подруг. Ноги сами привели ее к «Гритти». Она с минуту раздумывала — входить или не входить в бар и вошла. Хемингуэй за столиком сидел один. Никого рядом с ним не было. На столе стоял стакан с виски и бутылка содовой. Кажется, он достаточно сегодня принял.

«Наверстывает упущенное на завтраке у нас». — Горько подумала Адриана. Ей стало больно от мысли о своем доме, где, благодаря Мэри Хемингуэй, произошло что-то серьезное.

Она подошла к столику. Хемингуэй поднял на нее глаза и, растягивая слова, произнес:

–А я уже подумал, случилось что-то? Думал ты не придешь. Садись. Виски тебе еще нельзя. — Он чувствовал свою ответственность за нее, поэтому предложил. — Может, мартини?

–Давайте выйдем. — Не присаживаясь, попросила Адриана. Ей захотелось рассказать Хемингуэю все, что произошло после его ухода от них.

–Конечно. — Почему-то суетливо ответил Хемингуэй, поняв, что у Адрианы какие-то неприятности.

Они прошли в холл и встали в уголке за колонной, чтобы их не было видно.

–Что произошло, девочка? — Тревожным голосом спросил Хемингуэй.

–Ничего. — Адриана неожиданно для себя решила не посвящать его в сегодняшние разговоры. — Просто я хотела вас увидеть!

Она сама, первой, обняла его за шею и, приподнявшись на носках, поцеловала в губы.

–Все хорошо. — Прошептала она, и слезы навернулись на ее глаза.

–Тебе плохо, дочка? — Ласково спросил Хемингуэй, не выпуская ее из своих объятий.

–Нет. Мне хорошо.

Но Хемингуэй, будто не слышал.

–Иногда бывает плохо, дочка. Надо только немного потерпеть и все пройдет. Пойдем, девочка, поборем твое плохо.

И они вышли из бара в романтический мир Венеции.

7

Из письма Чарльзу Скрибнеру.

Венеция.

Март 1949 года.

Нью-Йорк.

…Я не буду допускать к себе фотографов или репортеров, потому что я слишком устал — я веду свою борьбу — и еще потому, что все мое лицо покрыто коркой, как после ожога. У меня стрептококковое заражение, страфилококковое заражение (вероятно, я пишу это слово с ошибками), плюс рожистое воспаление, в меня вогнали тринадцать с половиной миллиона кубиков пенициллина и еще три с половиной миллиона, когда начался рецидив. Доктора в Кортина думали, что инфекция может перейти в мозг и привести к менингиту, поскольку левый глаз был поражен целиком и совершенно закрылся, так что, когда я открывал его с помощью борной, большая часть ресниц вылезала. Такое заражение могло произойти от пыли на плохих дорогах, а также от обрывков пыжа.

До сих пор не могу бриться. Дважды пытался, но кожа сдирается, как почтовая марка. Поэтому стригусь ножницами раз в неделю. Физиономия при этом выглядит небритой, но не настолько, как если бы я отпускал бороду. Все вышеизложенное истинная правда, и вы можете рассказывать это кому угодно, включая прессу".

Отдых в Кортина Д"Ампеццо закончился для Хемингуэев плачевно, если не сказать — трагически. Первая неделя прошла нормально. Много ходили в горах на лыжах, вечерами посещали знакомых, прежде всего, братьев Кехлеров. Хемингуэй один раз с Карло Кехлером побывал в горах, охотились на куропаток. Хемингуэй рассчитывал на день Святого Стефана побывать в Венеции, посмотреть карнавал, самому в нем поучаствовать. И, конечно же, встретиться с Адрианой, но неожиданно простудился, поднялась температура, и он вынужден был провести несколько дней в постели. Когда температура спала, то сразу же засобирался в Венецию на концовку карнавала. Но врачи категорически были против поездки. Пришлось отложить посещение карнавала на следующие годы. Хемингуэй страшно нервничал и изводил мелочными придирками Мэри. Она понимала его состояние, — хочет увидеть Адриану, которая пообещала Папе приехать в горы, но ни разу сюда не явилась. Но Мэри знала, что без разрешения матери, Адриана сюда не приедет. Она сама просила об этом Дору. Мэри видела, как мучается Эрнест и, в конце концов, решила, что кратковременное присутствие Адрианы позволит быстрее обрести Хемингуэю душевное равновесие, поможет в выздоровлении мужа. Кроме того, Хемингуэй перестанет переносить свою злость, на нее. Скрепя сердце, Мэри позвонила Иванчичам и попросила Дору, чтобы та направила сюда Адриану. Да, именно, направила. Другого слова журналистка Мэри не смогла подобрать. Но только на один день. И пусть придумает любую причину, возврата на следующий день Адрианы в Венецию. Она попросила Джанфранко, отдыхающего с ними, съездить в Венецию за сестрой и привезти ее в Кортина. Об этом ни она, ни Джанфранко не сказали Хемингуэю, решили — пусть будет сюрприз.

Сюрприз удался на славу. Мэри видела, что радости Эрнеста нет предела. С приездом Адрианы, Хемингуэй преобразился. Прежде всего, внешне — срочно побрился, а то не брился во время болезни. И внутренне стал живым и бодрым, радостная улыбка не сходила с его лица. И, главное, необыкновенно добрым и внимательным был в тот день к Мэри. Ее это радовало, и она превосходно играла роль гостеприимной и верной супруги великого писателя. Мэри вдруг почувствовала себя доброй феей Эрнеста в снежных, незнакомых горах, готовая оказать любую помощь любимому человеку. Пусть животворно на его мужа повлияла Адриана, но все это организовала она, своим практическим умом.

К большому огорчению Хемингуэя, Адриана приехала всего на один день. Такое краткое присутствие она объяснила, необходимостью посещения занятий в художественной школе, а также семейными проблемами. Она не до конца поняла свою мать, которая отпустила ее сюда на один день, а уже на следующий день они обязаны были ехать на день рождения к престарелому родственнику под Триест. Адриана знала, что мама рассчитывает там на какую-то долю наследства, но могла бы обойтись без дочери на именинах дяди. Но мать безапелляционно заявила, что одна туда не поедет, родственник очень любит Адриану, и в младенчестве любил ее нянчить, поэтому присутствие дочери обязательно. Пришлось согласиться. К тому же Мэри разрешила Джанфранко отвезти их в Триест на своем автомобиле. То, что это было своеобразной платой Доре за услугу, оказанную Мэри, Адриана не знала.

День приезда Адрианы прошел великолепно. Хемингуэй веселился, снова рассказывал истории из своей жизни. Мэри была доброй приветливой хозяйкой, милой собеседницей. Она всем видом выказывала радость гостье. Но одновременно своим поведением, как бы подчеркивала, что ни капельки не боится Адрианы, как своей конкурентки. Адриана помнила их последний разговор в Венеции, поэтому чувствовала себя, рядом с Мэри, скованно. А Мэри почти не оставляла их наедине с Папой. Она в любую минуту была готова во всем им помочь.

Утром Хемингуэй настоял, чтобы они все пошли на прогулку. В Кортина неожиданно потеплело, снег стаял. Пришлось пройти по окрестным горам пешком. На память сфотографировались. Закончилась прогулка и Адриана уехала. Мэри пожалела, что молодая графиня Иванчич нанесла им такой кратковременный визит, сказав мужу:

–Жаль, что у нее не было времени побыть с нами несколько дней.

И Хемингуэй согласился с ней. А потом на их семью посыпались беды более серьезные, чем простуда. На следующий день после отъезда Адрианы, Мэри отправилась на высокогорье. Спускаясь на лыжах вниз, поломала ногу. Их машины не было, но граф Кехлер немедленно дал им свою. Но далеко ехать не пришлось. Мэри здесь же в Кортина наложили гипс. Теперь Хемингуэю приходилось ухаживать за больной женой, и он был очень к ней внимателен. Мэри еще раз убедилась, какой надежный человек Хемингуэй — помогать попавшим в беду, инстинкт его крови. Но, — зародилась у католички Мэри мысль, — а не наказание ли это божье, за ее попытки помешать любви Эрнеста и Адрианы? Впрочем, практический американский ум быстро вычеркнул еретическую мысль из головы. И еще она думала, что, организовывая встречи Хемингуэя и Адрианы, не выпускает ли джина их любви на свободу? Потом его будет трудно усмирить. Однако решила она, пока Эрнесту работается хорошо под влиянием встреч с Адрианой, пусть встречаются. Если же она почувствует опасность, то найдет способ вернуть джина любви в бутылку. Правда, каким конкретно способом закончить их любовь, она не знала. Но время и обстоятельства подскажут ей, как это все сделать. А до той поры пусть Эрнест чувствует радость творчества от встреч с юной итальянкой. Ее черед для вдохновения мужа, еще придет.

Конец ознакомительного фрагмента.