Целитель. Союз нерушимый?

Валерий Большаков, 2020

Продолжение романа «Целитель. Спасти СССР!». Инженер-программист Михаил Гарин дожил до шестидесяти лет, стал дедом – и «попал»! Ему снова шестнадцать, а на дворе – 1975 год. Можно вволю объедаться натуральными продуктами, поражать знаниями учителей и целоваться с юными одноклассницами. Но у Миши есть план – он должен спасти СССР, больше некому! У него нет с собой ноутбука, чтобы показать товарищу Брежневу, что станется с Советским Союзом, но есть феноменальная память! И… таинственный дар исцелять, добиваясь выздоровления там, где медицина бессильна. Хватит ли этого, чтобы вытащить страну из глубокой ямы застоя, уберечь от распада, от «бандитских девяностых», снова сделать Союз лидером мирового технического прогресса?

© Большаков В.П., 2020

© ООО «Издательство «Яуза», 2020

© ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Пролог

Новый год — это быстрый промельк. Сверкнет риска циферблата, стрелки сойдутся ножницами на двенадцати, отсекая старый год, — и первые секунды семьдесят пятого запульсируют в сердечном биении.

Заняв полдивана, я расслабленно улыбался, следя за праздничной суетой. Верхний свет в зале притушен — пусть ярче сияют фонарики на елке, роняя дрожащие блики на дутые шары, на стеклянные гирлянды, на мерцающий «дождик». По потолку бродят разноцветные сполохи, колючую верхушку венчает сияние рубиновой звезды, а по углам шушукаются тени, выставляя напоказ волшебство и тайну.

Самый воздух пропитался новогодней ночью — веяло хвоей, мандаринами, чуть-чуть припахивало острым дымком бенгальских свечей. Конфетти из отстрелянных хлопушек пестрело повсюду, добавляя празднеству нотку озорной бесшабашности.

Родители рано вернулись с работы, но от коллектива не отрывались, успели-таки со всеми «отметить». Взгляды у обоих замаслились, папа жарко убеждал маму, что кокетливый передничек очень идет к ее вечернему платью, и лез целоваться, а та увертывалась, смеялась или делала большие глаза — ну не при детях же!

Мне было хорошо в эту сказочную зимнюю ночь, словно я оставил в семьдесят четвертом все свои страхи и беспокойства. Душа, заново проигрывая былые детские ожидания, заряжалась надеждой. От высверков елочных игрушек крепла робкая вера, а где-то на смутных горизонтах сознания как будто развиднелось — занималась любовь, пока еще безымянная, но влекущая до озноба.

Настя приоткрыла дверь на балкон, чтобы впустить свежий воздух, и в морозной темноте затлели два зеленых фосфорических кругляша. Коротко мяукнув, соседский кот метнулся в тепло полосатой молнией. Распушив холодную шерстку, пропахший снегом котяра запрыгнул ко мне на диван. Бухнулся рядом и басисто замурчал. Сестренка подсела с другого боку, не решаясь прильнуть. Тогда я сам обнял ее и повлек к себе. «Киска ты моя маленькая!» — подумал ласково, вспоминая внучку — я ее так называл, когда она не шкодила. Настя повозилась, прижимаясь теснее, и затихла.

В эти долгие, утекающие минуты кануна я жил ощущениями, отложив мысли на потом, как тот скряга, что устает перебирать золотишко и усаживается в резное кресло перед камином. Нелюдимый, крючконосый, с длинными седыми волосами, он бездумно глядит на извивы пламени, на теплые тени, перебегающие по стенам. В его темных, глубоко запавших глазах отражается огонь, а он прихлебывает из кубка пахучий глинтвейн, приятно мутящий рассудок, да крякает в доволе.

Порой я сам себе напоминаю такого вот скупца, что носится со своим драгоценным послезнанием как дурак с писаной торбой…

«Кабачок “13 стульев»” закончился, когда семейство Гариных дружно провожало год уходящий, а ровно за пять минут до полуночи к нам обратился Брежнев: «Дорогие соотечественники! Дорогие товарищи и друзья! Идут последние минуты тысяча девятьсот семьдесят четвертого года…»

Папа быстренько открыл шампанское, нам с Настей плеснули ситро, и мы, стоя, с радостным нетерпением внимали генсеку.

«С Новым годом, с новым счастьем, дорогие товарищи!»

Торжественно, с оттяжечкой, с набатным отгулом ударили куранты. Вчетвером повели мы счет размеренному бою — и вот сошлись бокалы! Тринадцатым ударом поплыл колкий хрустальный звон. Защипали язык, лопаясь на губах, сладенькие пузырьки.

«С Новым годом!»

Начался «Голубой огонек», но спокойно досмотреть, как Авдотья Никитична визгливо смеется над жеманной Вероникой Маврикиевной, не удалось — весь подъезд гудел от топота и радостного ора. Люди сновали с этажа на этаж, делясь закусками, выпивкой и настроением. Ага, вот и от нашей двери понеслись заполошные звонки — соседи пришли поздравлять. Ворвались хохочущей, хмельной толпой, и сразу стало тесно, жарко, шумно, весело…

…Утром 1-го января в городе стояла тишина — народ отсыпался. Кто не на смене, у тех выходной, а завтра на работу. Одинокий ветерок завивал поземку, мешая снег с конфетти, катал со скуки бумажные стаканчики, путал ленточки серпантина.

Тусклая серая заря бесцеремонно забралась ко мне в комнату, высвечивая малогабаритное помещение. Под напором грубой яви, данной в ощущениях, истаяли лукавые тени.

«Ну и пусть, подумаешь! — думал я, ворочаясь в теплой постели. — Что мне какой-то Новый год — я жизнь проживаю заново! Сяду сегодня в скорый Одесса — Москва… с романтическим названием «Белая акация»… — Я растягивал мысль, предвкушая утеху движения, отраду долгого пути. — И уже завтра сойду на Киевском вокзале!»

…А послезавтра все мои тревоги вернулись ко мне, вселились в голову заново, как пчелы слетаются в улей, и отняли покой.