Тридцать семь

Валерий Бестолков, 2023

В литературе утверждаются авторы, чье отрочество и юность пришлись на конец 1980-х—начало 1990-х – самые беспокойные годы новейшей истории Беларуси. Философское размышление, любовная лирика, сатира – вполне закономерные жанры для поколения, представителем которого является Валерий Бестолков. Поэт, находящийся в возрасте первых итогов и нового шага.

Раздел I. В тревоге чувств

Снегурочка

От будней грустных нелегко уйти,

И в дни такие, под дождем блуждая,

Снегурочку в толпе людской найди,

И пусть она подольше не растает.

Она из детской сказки возникает,

Когда-то в душу ранившей тебя,

И памяти крупицы теребя,

Опять она — родная и живая.

Тебе подскажет сердце: в этот миг

Оно вдохнет желанную прохладу,

Как страждущий готов обнять родник

И быть всегда с истоком жизни рядом.

Под бархатным ее лучистым взглядом,

Эмоций бурю усмирив в груди,

Навстречу этой девушке иди

И принимай желанную награду.

Ей ново все, не различая зла,

Она тебе по-детски свято верит,

Но подхватила жизнь и понесла,

В волнах своих родной скрывая берег.

Она возникла в нашей бурной эре

Слезинкой незапятнанной небес.

Снегурочка, оставь свой дивный лес;

Пусть будет домом ей твой царский терем.

Она войдет сюда и аромат

Весенних трав заполонит светлицы,

Сквозь ставни золоченые палат

Любви огонь не перестанет литься.

Лишь с ним столкнувшись, будет пепелиться

Любое зло в зародыше своем.

И где вы не появитесь вдвоем,

Он будет нимбом над тобою виться.

Снегурочка еще совсем дитя: —

Наивна и по-детски непослушна.

Доверчиво ее глаза глядят,

Душа щедра и ко всему радушна.

Не будь к ее проблемам равнодушен

В мужском высокомерии своем.

Ты стал теперь опорой для нее.

И всем пожертвуй, если будет нужно.

Она из снега соткана и льда —

Хрустальный лепесток зимы суровой.

Ей жар огня не причинит вреда,

Пока он не исполнен смысла злого.

Ее испепелит дурное слово,

Изрежет душу в кровь недобрый взгляд,

Как каждого из нас испепелят

Носители увечия земного.

Уютная сторожка, лес молчит,

Лишь дым ласкает прядь пушистой ели.

Ко мне прижавшись, беззаботно спит,

Подобная младенцу в колыбели,

Пленительная девушка. Уже ли

Сбывается мой самый лучший сон?

Её устами что-то шепчет он,

Призвав любовь господствовать в постели.

1993–02.07.1995 г.

Влюбленным

Я поднял бы все небо над собой,

Чтоб дать простор, где выше и быстрее

Из грешников летать бы мог любой,

Который от печали не стареет.

И именем одним надежду греют,

Связавшись с ним на век одной судьбой.

Я поднял бы все небо над собой:

Берите, Вам Господь не пожалеет.

Я солнце даже в ночь поднять готов.

Наполнит пусть страдальцам и поэтам

В лачугах мрачных сел и городов

Их страждущие души ярким светом.

Не скрылось чтоб, не затаилось где-то

Ни тени зла, ни ярости следов.

Я солнце даже в ночь поднять готов.

Спасибо Вам, влюбленные, за это.

Я звездами хочу украсить ночь,

Когда, презрев квартиры и постели,

Вы крадучись из дома мчитесь прочь,

Украв у сна минуты, дни, недели,

Которые мгновеньем пролетели,

И рядом с вами взрослый сын и дочь.

Я звездами хочу украсить ночь.

И песню петь у детской колыбели.

Я жизнь вдохну в бескрайние поля.

Ее подхватят и моря, и небо.

Периной вам расстелится земля,

Давая вдоволь молока и хлеба,

Куда б не шли Вы, не остались где бы,

Любой недуг навеки исцеля.

Я жизнь вдохну в бескрайние поля.

И этим не боюсь прогневать небо.

Влюбленные, судья ли Вам сам Бог?

Он не укажет, лишь поможет свыше

Встать на одну из тысячи дорог,

Что б на другом конце любовь услышать.

Скажи, кто этим в юности не дышит?

И кто укажет юности порог?

Влюбленные, судья Вам только Бог,

Он в этот час добрей, нужней и ближе.

30.08.1990 г.

Женись!

Одни мне часто говорят: — Женись, уже седой!

И предостерегают божьей карой.

Одни мне говорят: — Ну, до чего ж ты молодой!

Другие же судачат: слишком старый.

Легко сказать — женись, я, что ли, зря победовал?

По сеновалам спал, в палатках ветхих тоже спал,

Бывало, что не ел, бывало, просто голодал.

Подумал я, похныкал и не стал.

Чтоб жить с женою, мужем можно вовсе и не быть —

Как в старину гусарским офицером.

При эдаком раскладе можно женщину любить

И реже называть ее мегерой.

Есть в паспорте моем одна любимая графа.

В ней значусь холостой. Вот это повезло — лафа!

Я прокляну тот день, когда скажу себе — женюсь!

Детей люблю, но досмерти боюсь.

Грудному-то дитю еще попробуй угоди…

Вари ему всю ночь супы и каши.

Он много ест, а до горшка не может сам дойти,

И вскоре вспоминает про папашу.

Прикинь, мужик, подходишь с добрым трепетом к пивной…

Друзья глядят, как ты ползёшь уныло за женой.

Но не свернуть, не подойти не можется никак,

Смертельный враг, какой я был дурак!

К чему я все? Я за тебя волнуюсь, юный друг,

Смотри, не подставляйся под удары.

Как нижнее белье, меняй по графику подруг,

Через неделю, заменяя старых.

Пою, а сам боюсь, — ну бог не дай, услышит кто.

Мгновенно разорвут и изнасилуют за то.

Но ради дела я готов публично пострадать.

Готов отдаться и себя отдать.

12/12–1993 г.

Белый вальс

Я опьянел от вдохновенья

И от вина в моем бокале.

Я запинался от волненья,

Но говорить Вы мне не дали,

Вонзив кинжалы поцелуя

В полоску губ моих усталых.

Не оставляйте, Вас прошу я,

Вино затворником бокала.

Вы приглашаете на танец.

Пусть это будет белый вальс.

Пускай застенчивый румянец,

Как бриллиант, украсит Вас.

Взлетит смычок, вздохнет оркестр.

Я не устану говорить:

— Не закружите нас, маэстро,

Мы будем бережно парить.

Ваш голос лишь прольется — тает,

Пленяет опиум духов,

Я строки лучшие читаю

Для Вас написанных стихов.

И меркнет свет дневной при этом.

Со мною Вам не до него.

Не покидайте же поэта

Июльской ночью одного.

31.12.1992 г.

Откровение

Я злой магнат, я беспощаден к вам,

Посланники блаженства и порока.

Не верю ни поступкам, ни словам,

И часто исповедую жестокость.

Ваш ум — всего лишь утешенье вам.

Он столь же редок, как и нереален.

Я вашим не завидую правам

В любом углу планеты, кроме спален.

Я слишком часто к вам несправедлив,

Чтоб вы меня же этим попрекали.

И жажду затянувшейся петли,

Объятий и супружеских регалий.

Я ваших возражений не терплю,

И, может, этим достигаю цели,

Когда лукаво о любви молю, —

Рабом, сопровождая вас к постели.

Вы днем надменны, злы и холодны,

И я готов вас растерзать за это,

Но уязвимы и обречены

Оплавиться в объятиях поэта.

Сжигаемый азартною игрой,

Иду ва-банк, затраты презирая,

Но выигрыш обходит номер мой,

Попридержав счастливый шар у края.

Я жертвую фигуры на доске

На качество для нового сраженья

И балансирую на волоске,

Намеренно не прекратив движенья.

Я вам смеюсь в лицо в секунду ту,

Когда вы мните легкую победу.

Я презирать способен красоту,

Которой внутренней опоры нету.

Я щедр на проявления любви,

И скуп на рядовые комплименты,

Ваш каждый дерзкий взгляд готов ловить,

А голый секс не удостою центом.

Я не способен жертвы принимать,

И жертвую собой для ваших целей,

Голгофой мне является кровать,

Наградой — наслаждение в постели.

Я эстетичен при подборе мест:

Блаженство сочетается с уютом,

А в одиночестве сырой подъезд

Нередко может стать моим приютом.

Вы мне нужны, как пища для ума,

Как панацея от вселенской стужи.

Не там зима, где властвует зима!

Не там метель, где страсть в объятьях кружит!

Пусть будет эта страсть меня сильней.

Испепелит пусть, разорвет на части, —

Я снова устремлюсь на встречу с ней,

Всецело оставаясь в вашей власти.

03.03.1996 г.

Сказка о королевском языке

Жил да был на земле

Говорливый король,

Он судьбу на сто лет

Предсказать мог порой,

Он умён и красив,

Доносила молва,

Только слишком спесива

Его голова.

В самом малом беда:

Где бы он ни бывал,

Головою всегда

Разжигался скандал.

Хочет та обуздать

Его длинный язык,

То пытаясь глотать,

То обрезав о клык.

А язык, хоть и глуп,

Зато боек и дик,

И всегда из-под губ

Слышен был его крик.

Раз открыт головой

Был закон, а он глух,

А на утро, как свой,

Громко высказал вслух.

Стал он нравиться всем,

И однажды нашло,

Будто думать совсем

Языка ремесло.

А когда вновь возник

Их обыденный спор,

То безмозглый язык

Вынес свой приговор.

Вот что я, голова,

Тебе нынче скажу,

Я теперь, как глава,

На двух стульях сижу.

Больше жизни любя

Болтовню и резню,

В это утро тебя

Я, пожалуй, казню.

И когда опустился

Зловещий топор,

Навсегда прекратился

Бессмысленный спор.

Лишь мгновенье он выл,

До конца не поняв,

То, что без головы

Не протянет и дня.

Как печален финал,

Как печален урок,

Поздно он осознал,

Да исправить не смог,

Озаренный на миг

Правотой ключевой:

Королевский язык —

Не в ладах с головой.

28.10.1990 г.

«Я сил прошу, когда в пылу утех…»

Я сил прошу, когда в пылу утех,

И ими порожденных ласок женских,

Сползаю, увлекаемый во грех.

Я грех хочу назвать венцом блаженства.

Сквозь оргий облегающий туман,

Меня оберегая, совесть душит,

Чтоб алчущая плоть в нагой обман

Не вовлекла хмелеющую душу,

Купившись на потоки сладких фраз,

Так быстро увлекающих твой разум,

Не распалялась, в силу их приказов,

Желание завидев в блеске глаз,

Пронзающих, живых, жестоких, властных,

Рождающих стихию и прекрасных,

Повелевающих, шальных — лишь им

Обязан я влечением своим.

Но сторонюсь я девичьих очей,

Как, в прочем, сторонюсь и тел их нежных.

Когда по строгой логике ночей

Обязан их вкушать тепло и свежесть.

Когда клонюсь, как слабый скальный куст,

С ладони их вкусив чумного зелья,

Когда Господь велит избытком чувств

Делиться с ближним в славный миг веселья,

Когда уже почти готов забыть,

Презреть, постыдно пренебречь зароком,

Пусть данным необдуманно наскоком,

Теряюсь — что мне делать, как мне быть?

Еще вчера я мир не осуждал

За спектр проявлений его скотских

И с наступленьем сумерек страдал,

Сжигаемый в порыве бури плотской.

Пусть знают, кто меня возьмут на смех:

Я отвергаю безыдейный грех,

Чтоб в одиночку воевать с постелью.

Я вас не приглашаю в свою келью.

Крадется мрак, случаен каждый шум,

Но за ночь возмужал невинный шелест,

Сквозь темноту в грядущий день гляжу,

В который сна меня влекут качели,

Невероятно в рое звезд кружа,

И в этот самый миг твоя душа

Из тела рвется к непонятной цели,

Из скучной, опостылевшей постели,

От сладкого волнения дрожа,

В расставленные сети миража.

Но как бы ни были сильны виденья,

Их наполнитель безыдейно пуст.

Того, кого пущу в свои владенья,

Меня испепелит в горниле чувств.

И я дождусь, как узник жаждет воли,

И рвется вдаль, ее заполучив,

Так жажду я укрыться от застолий

И от себя кому-то дать ключи.

Но, видимо, пока живу в пустыне,

В необитаемом никем краю,

Я ваш, мои безвестные богини,

Но дешево себя не продаю.

27.12.1995 г.

Ответ на все ваши вопросы

Я устал, обессилил от частых измен,

Изменяю ли я, изменяют ли мне,

Только в жизни своей не хочу перемен.

И когда-нибудь снова случиться весне.

Ты лежишь, упиваясь дыханием трав.

Пышат легкие плавным дурманом цветов.

Сколько в мире об этом написано глав,

Песен соткано сколько и трепетных слов.

Не спеши пробудить меня к жизни, творец,

Я примерил давно этот славный венец.

И не смею дышать, чтобы вдруг не пропал

Из объятий моих мой живой капитал.

Я ладонью ловлю трепет девичьих чувств,

А в постели пустой как безумный мечусь.

Я свершенье желаний бы вам даровал

Столько раз, сколько ваши уста целовал.

Но опять окунаюсь в колючий туман —

Это слезы нелегкие женской судьбы.

На ранимой душе отогрелся обман:

Как хочу от невзгод вас избавить любых.

Я спиной оттолкнулся от вмятых травин

И взлетел, чтоб разбиться о блеск ваших глаз,

А, упав, захлебнуться в объятьях любви,

Преступая один беспощадный наказ.

— Ты еще не король, ты ничтожная вошь,

Ты гордыню смири, идеал уничтожь.

Не срывайся на плоть — самый главный запрет,

А иначе почишь на зоре своих лет.

Отрекись от крамольных поступков и фраз,

Вспоминай наш наказ, повторяй наш наказ,

А иначе покинем тебя насовсем.

Будь покорным, как все. Будь смиренным, как все.

Только крови послушной нет в нашем роду.

Кровь моя — это импульс, питающий грех.

Все равно я к ногам твоим, жизнь, упаду,

А объятья вдохнут в меня новый успех.

Жадно выпью до дна, обжигаясь, отвар

Колдовской красоты, распаляющей страсть.

Только этот пьянящий, волшебный нектар,

Проникая в мой мозг, утвердит вашу власть.

Вы не в силах понять, вы не в силах постичь,

Что способен я с этой подпиткой достичь.

Я во власти ее, на погибель, всегда.

В ней мой пламенный слог и живая вода.

Я, как узник, смирюсь перед силою той,

Что способна умы подавлять красотой.

Я творю вашим именем, и видит бог —

Вас не будь, кто-то б выжил, а я бы не смог.

Есть ревнитель один у порочной души.

Я зачем-то ему интересен пока.

Длиннокрылая тень надо мною кружит,

И сжимаюсь, как нерв от укола клинка.

Мы соперники с ним, он всесилен, как враг,

И лишь с вами посильно его побороть.

С этим вылепил женщину Бог из ребра,

Чтобы Дьявол не мог отыскать мою плоть.

Так обвейте лианами, спрячьте меня

От небесных чертей, от котлов и огня,

От несчастий и тьмы, а за это пускай

Я вам путь укажу: через тернии в рай.

Я бы так вас любил, как способен любить.

Чем отшельником быть, так уж лучше не быть.

Я бы вас не бросал, я бы только просил —

Дать нектара глоток, дайте мне новых сил.

Нахожу в темноте гибкий девичий стан,

Из живых лепестков нам постель изготовь.

Я сегодня твой бог, твой факир, твой султан,

Ты сегодня моя непокорная кровь.

Не гоните меня: я — всего лишь ваш раб.

Меня создал Господь и для ваших грехов.

Только в жизни моей вы не главный этап,

Потому что я — больший раб этих стихов.

16.02.1993 г.

Баня

Мне б завлабом быть, когда бы

Не зазвали к нам, на грех,

Англичанина с арабом

В белорусский политех.

Мой начальник был в Иране,

Зам его с его женой,

Ну а я повел их в баню,

Что поблизости с пивной.

Ни кому не отвертеться,

На Руси обычай есть:

Предлагают вам раздеться,

Не затронув вашу честь.

Бани есть и в глухомани,

И в столице не «фигня»,

То ошпарит, то поманит —

Много дыма без огня.

Я смекнул умом бывалым:

Надо баню — хоть куда,

Ведь народ, поди, усталый,

Ехать по морю сюда.

Англичане — люд суровый,

И второй привык к жаре.

Эй, Антипыч, дай здоровый,

Чтоб до косточек прогрел.

Я с британца снял рубашку,

Веник в руку и вперед.

Пусть царапины на ляжках

Бабе в Лондон привезет.

Чу, араб под боком стынет:

Видно сразу — не лихой.

Тут не буря вам в пустыне,

Здеся пар идет сухой.

Снял их быстренько с полога,

И к бассейну, закалять,

Палец опустил по локоть:

Где-то около ноля.

Окунул их по два раза:

Открывать пора бы счет.

Не глотай, Фархад, заразу —

Налакаемся еще.

Пульс прощупал — нет такого,

А не так давно мычал.

Эй! Антипыч, пару снова!

Но араб вдруг закричал.

Прослезился торопливо,

Англичанин засопел.

Мужики, айда на пиво,

Пиво — это «вери вел»!

22–23.12.1992 г.

«Не праздность и бессмыслие забав…»

Не праздность и бессмыслие забав,

Не залпы сокрушительных орудий

Меня подводят к написанью глав:

В них изучения источник — люди.

Как главный наполнитель бытия,

Как плазма существующей эпохи,

Как зеркало, в котором вижу я

Лицо судьбы при каждом новом вдохе.

Среди ее неубранных седин

Барахтаются в поисках теченья,

Не в силах кислород скопить в груди,

Объекты страсти, грез и обольщенья.

Их быт рознит и существо рознит,

Но, словно мотыльки, к огню слетаясь,

Они бегут от кухонной возни

И на костре блаженство обретают.

Которых ослепляет яркий свет,

Которым искры прожигают крылья,

Тем скрыться предстоит в густой траве.

И задыхаться придорожной пылью.

Другие согреваются, но дым

Их легкие безжалостно питает,

Их мысли блеклы, а глаза пусты,

И красота их быстро увядает.

Есть и такие, что, завидев свет,

Сквозь пламя не летят, почуяв жженье.

Им громких в жизни не снискать побед,

Но также не познать и поражений.

Что ж, пестрому такому большинству

Я не скриплю пером глубокой ночью,

Лишь потому, что в их среде живу:

Душа моя их принимать не хочет.

Хотя, быть может, я у них в долгу,

Но тяготит меня их жизнь пустая.

За кем охочусь я, за кем бегу,

А, догоняя, снова отпускаю?

Я ради вас склоняюсь над столом,

Кто мой уклад и мой покой нарушил,

Кто наслаждался дымом и теплом

И обжигал мальчишескую душу.

Вставал на раскаленные угли

И поджигал от них же сигарету,

Купался в пепле и чумной пыли

И оставался свеж и чист при этом.

Кто вламывался в душу мне сквозь сон,

А позже заключал в свои объятья,

Взрывал дремоту эрогенных зон,

Едва касаясь тела легким платьем.

Кто выбивал из моих твердых рук

Уже почти добытую победу,

Целителей моих душевных мук,

Прекрасных героинь моих сонетов.

Я буду вечно бескорыстно ваш,

Но неизбежно обречен проститься.

Мне гонор ваш не брать на абордаж,

И ваша спесь не мною укротится.

Теперь не вам я посвящу стихи,

Желая в них увидеть совершенство,

Свои не с вами разделю грехи

И миг не с вами назову блаженством.

Нет, не ищите близости со мной.

Пусть в памяти мелькают ваши лица,

Я выбрал путь принадлежать одной,

И Бог не дай мне где-то оступиться.

25.06.1997 г.

На смерть человека

Памяти Сергея Русецкого посвящается

Я не как друг скажу все это, нет.

Кем для тебя я был — теперь не важно.

Ужасно умереть в расцвете лет,

И жить с такою смертью рядом страшно.

На нашем, на студенческом веку

Мы сталкивались редко и немного.

Как человек, молчать я не могу.

Ты слабость эту мне прости, Серега.

Прости, что я тебя так мало знал,

Что не был твоим другом верным, старым.

Прости, что в этот день не распознал

Симптомы наступавшего кошмара.

Ты руку жал мне искренне вполне,

Поздравив чепуховой, доброй фразой.

Ты повтори ее, братишка, мне,

Ты гаркни в ухо мне ее, заразу.

Когда я пол шампанским растворял,

А ты с улыбкой наблюдал в сторонке,

Тот выстрел пробки у меня застрял

Навеки в барабанной перепонке.

О! Господи, тот день мне возврати,

Минуту ту, где мы стоим со всеми.

Серега, ты нас всех сейчас прости,

Что не были с тобой все это время.

Я не могу, я не хочу понять,

Мириться страшно: в двадцать два от роду

Не в праве мы судьбу свою менять

На жуткую истерику природы.

Она скупа, рехнувшаяся дрянь,

Взбесилась ненароком от испуга.

Она уже забыть успела грань,

Где жизнь и смерть должны сменять друг друга.

Зачем-то мы рождаемся на свет?

Растем зачем-то, учимся, взрослеем…

Уж точно не за тем, чтоб в двадцать лет,

Жизнь не прожив, уже расстаться с нею.

24.06.1993 г.

Высший смысл

Намотавшись за день, я изрядно устал

И, стремясь осадить назревающий стресс,

Я поплелся лениво с собакою в лес,

Чтобы тот мне осенний мотив нашептал.

Как же сказочен он этой странной порой,

Как контрастно и неповторимо красив,

И, гармонией красок тебя поразив,

Заполняет твой разум волшебной игрой.

Запах пряной листвы проникает в дома,

Небо солнцем мелькнет и печалится вновь,

В эту пору осмыслишь большую любовь.

И обильную пищу найдешь для ума.

Осень, понял я, ты исцеляешь людей

От прокуренных дымом больших городов,

От их серых вокзалов и тесных портов,

И философам импульс даешь для идей.

Сброшу тяжесть с себя, как деревья листву.

Я от тяжести этой изрядно устал.

Я в берлогу залег и весь год не писал,

Но сегодня пишу, но сегодня живу.

Я, как губка, в себя все способен впитать,

Все, что может мне дать с информацией мир,

Все, что смыслом твоим наполняет эфир,

Заставляя любить, заставляя мечтать.

Я ожил, позабыв про наивность и лень,

И, взирая на пик социальных высот,

Я созрел, чтоб начать к ним крестовый поход,

Взяв за точку отсчета сегодняшний день.

Осень — мудрость Земли и стабильность Земли,

Ее потенциал для дальнейших побед,

Пессимистам бесчисленным твердый ответ,

Чтобы верить, любить и работать могли.

Здесь не тления пропасть, а фонд семенной,

Обреченный взойти из-под самых снегов,

К солнцу вперив макушки ржаных колосков,

И отметить рождение ранней весной.

И набрел я так с псом не на кучу листвы,

Не на ветер, играющий над головой,

А на шифр, открывший вопрос ключевой,

Поминутно звучащий в рассудках живых.

Даже зверь мой прозрел и, виляя хвостом,

Разогнавшись, в листву, словно в воду, залез.

Не печалься без нас, удивительный лес.

Для писателей — друг, для философов — дом.

14–16.12.1994 г.