Муза саксофониста

Валерий Александрович Ледник, 2019

В книге всё, что вы хотели узнать о белорусском менталитете. "Муза саксофониста" – это роман, главным героем которого является музыкант и работник Экологического центра Костя. Он расстаётся со своей девушкой и вынужденно переезжает в старый дом прадеда, возвышающийся на берегу реки Полоты. Вскоре Костя сталкивается с нечистью, поселившейся в доме прадеда задолго до него. На страницах произведения читатель найдёт красивую историю о любви, неизбежных ошибках в борьбе за счастье и загадочной белорусской душе. В оформлении обложки использовано изображение Новицкой Г.И. Содержит нецензурную брань.

Катастрофа

«А Хеопс, в конце концов, дошёл до какого нечестия, по рассказам жрецов, что, нуждаясь в деньгах, отправил собственную дочь в публичный дом и приказал ей добыть некоторое количество денег — сколько именно, жрецы, впрочем, не говорили. Дочь же выполнила отцовское повеление, но задумала и себе самой оставить памятник: у каждого своего посетителя она просила подарить ей, по крайней мере, один камень для сооружения гробницы. Из этих‑то камней, по словам жрецов, и построена средняя из трех пирамид, что стоит перед великой пирамидой (каждая сторона этой пирамиды в полтора плефра «около 46 м»)». ( Из «Истории» Геродота о возведении фараоном Хеопсом великой пирамиды, V в. до н.э.)

После возвращения из Европы я перебрался к Оле в уютную двухкомнатную квартиру на четвёртом этаже, находившуюся рядом с книжным магазином «Светоч». Оттуда был странный вид на табачную лавку и магазин кондитерской фирмы «Красный пищевик». Я любил с утра на балконе с чашечкой кофе наблюдать за просыпающимся городом. От квартиры Оли мне удобно было добираться до работы, и неподалёку располагался стадион «Спартак», где я мог совершать вечерние пробежки.

Я был сотрудником Экологического центра, бывшей советской «станции юннатов». Само кирпичное одноэтажное здание Центра размещалось в уютном парке, оборудованном скамейками и велодорожками, практически напротив древнего Софийского собора, только на противоположном от храма берегу реки Двины. При Центре был высажен тенистый сад с сотнями разновидностей растений, его тишину нарушало лишь пение птиц. Около входа в Экологический центр был установлен в 1993 году памятник авторства Игоря Зосимовича «Тысячелетие христианства в Беларуси» — пасхальное яйцо из гранита, высотой в 2,5 м, на каменном постаменте. Венчал яйцо каменный крест длиной 1,2 м — копия драгоценного креста св. Евфросиньи Полоцкой. Яйцо покрывали каменные медальоны с изображениями белорусских святых.

Дело в том, что часть берега, где находился Экологический центр, когда-то являлась островом, омываемым со всех сторон ручьями и рекой Двиной. На этом острове в Х веке викинг Торвальд Путешественник основал один из первых монастырей в Восточной Европе — Иоанна Предтечи, и, возможно, распространение христианства на белорусских землях началось именно отсюда.

Я и девушка-биолог Агата Александровна Новик, симпатичная рыжеволосая красавица с голубыми сияющими глазами, проводили в Экологическом центре экскурсии, занятия и ухаживали за животными.

Агата относилась к числу роковых девушек, не знающих, чего они хотят от жизни. Она была спортивного телосложения, а в её лице, когда Агата задумывалась, появлялось что-то одухотворённое, пленяющее собеседника. В неё было легко влюбиться, но я был ей не нужен и таких вольностей себе не позволял. Агата меняла парней, как перчатки, вечерами пропадала в клубах и употребляла много алкоголя. Она представляла из себя какую-то смесь сопереживающей всем наивной мечтательницы, националистки и стервы. Агата долго искала принца, но из этого ничего не вышло, и её единственным постоянным любимцем оказался полутораметровый крокодиловый кайман по кличке Чарли, сидевший в террариуме нашего Центра. Кличка Чарли досталась кайману из-за детского стишка:

Чарли, славный крокодил,

У царя вчера гостил,

Водку пил с царём и пел,

Ночью взял царя и съел.

Этого каймана Агата кормила рыбой, о нём заботилась, а на придуманную ею дату дня рождения Чарли — 3 июля, Агата набрасывала на голову каймана картонную корону и поздравляла его песней «Hарру birthday».

В городе Полоцке ежегодно 15 августа проходил «Парад мертвецов», который начинался на территории древнего городища и заканчивался на площади Франциска Скорины, у фонтана. В ходе парада колонна из переодетой в зомби молодёжи швыряла друг в друга и в прохожих «прах» — муку, зачастую врываясь и в кафе. Нужно заметить, что подготовленные горожане, вооружённые мукой, не оставались в долгу. Завершалось же всё это действо массовой попойкой у фонтана, где спонсоры обеспечивали мертвецов бесплатным спиртным.

Парад был посвящён нашествию мертвецов на Полоцк, упомянутому в летописях под 1092 годом. Два года назад, на параде, изрядно напившись, я, весь покрытый мукой и разболтавшимися бинтами, встретил нетрезвую улыбающуюся Агату. На её лице было много фиолетовой и синей косметики, а бирюзовую блузку Агаты и её оранжевую юбку окутывали алые разводы «крови».

— Привет, Костя, ты выглядишь в этих бинтах как пациент травматологии, а не мертвец! — язвительно промолвила Агата.

— А ты скорее похожа на плохо накрашенную проститутку, чем на зомби! Правда, ты всё равно неотразима, — ответил я ей, перекрикивая шум музыки. Агата загадочно засмеялась, подалась вперёд и мы стали с азартом целоваться.

— Здесь вам не бордель! — заорала на нас какая-то пожилая дворничиха, мы с Агатой переглянулись и одновременно кинули в бабушку мукой.

— Прах к праху! — сказала Агата, а затем мы продолжили свои интимные игры. Потом я проводил Агату до дверей её дома, и мы попрощались. После мы никогда не говорили о том параде, посчитав всё произошедшее лишь пьяным приключением.

Но вернёмся к жизни с Олей, я вспоминаю множество радостных моментов. У нас на кухне стояла ваза, для которой я всегда покупал свежую розу в находящемся поблизости цветочном магазине, минимум раз в неделю. Я старался почаще дарить Оле платья и сумки, привозить из командировок украшения. Всплывают в памяти засыпания в обнимку и обязательные нежные поцелуи по утрам. Оля отправлялась на работу раньше, чем я.

Мы устраивали праздники дома при свечах, и я назло нервным соседям, непременно играл Оле на саксофоне мотивы из песен очаровавшей её певицы — Ланы Дель Рей. Я организовывал совместные поездки в Минск, в аквапарк «Лебяжий», где на надувной конструкции мы получали адреналин, катаясь по трубам.

Следует отметить, что при нашем знакомстве Оля не умела даже целоваться. Однако она была безумно изобретательной, отважной и женственной. Оля любила пробираться ко мне обнажённой в душ, подкрадываясь с улыбкой и рыком, мягкой поступью, как пантера. Она обладала божественно хорошей фигурой. Оле нравилось заигрывать со мной, начиная с прикосновений стройной ножкой, а затем, лаская, заводить меня своими холёными ладонями и пухлыми вишнёвыми губами, когда я готовил завтрак, или был на сеансе в кинотеатре. Миниатюрная и очень гибкая Оля имела лучистые глаза. В наших пылких чувствах мы исследовали тела друг друга и квартиру с каким-то неукротимым любопытством.

Но вскоре всё поглотил быт. Страсть стала уходить, и уже через год взаимная увлечённость заметно угасла. Изначально столь пламенные и безудержные отношения в постели — роботизировались, превратились в приятную, но скучную необходимость.

Как-то к нам на месяц прибыла погостить из Львова сестра Оли — Светлана с маленькой четырёхлетней дочкой Юлией. Я водил их по музеям и главным магазинам. Юля была светловолосой бойкой девочкой, однажды она подкараулила Олю, шедшую среди ночи в ванную комнату, и с криком выскочила на Олю из темноты, чуть не сделав её заикой. Я долго смеялся с белой, словно полотно, сожительницы. Все напасти обрушились на нас после отъезда сестры Оли.

В тот роковой день, родители презентовали мне какие-то чёрные ягоды, которые собирали в лесу их соседи.

— Ты же работаешь в Экологическом центре, Костя, вот и спроси у биологов про эти ягоды, — напутствовали они.

Я принёс в Центр пакет с продолговатыми чёрными ягодами, объяснив, что они сейчас у полочан популярны и мои родственники с друзьями их едят.

Все, включая биолога Агату, попробовали новинку и наелись ей до отвала, только потом мы заглянули в справочник и прочитали что это «лаконос» — ядовитые плоды.

От лица всех работников, коллега Агата поинтересовалась у меня:

— А ты, Костя, сам эти ягоды ел?

— Нет, конечно, я с детства приучен не пробовать всякую неизвестную дрянь, — ответил я невозмутимо, и тут раздался телефонный звонок. Композиция «Links 2-3-4» группы «Rammstein» развеяла напряжённую тишину, и на экране появилась Оля. Я поднял трубку, сказав:

— Алло!

— Привет, Костя, дорогой, меня подруги приглашают выбраться сегодня в клуб «Вавилон» часов до 12 ночи. Ты не против? — отозвалась Оля.

Она была красивой девушкой, но я никогда не пытался её контролировать, считая, что если Оля захочет, то всё равно изменит, и ей нужно доверять.

— Ладно, набери, если задержишься, — ответил я.

— Спасибо, целую! — выпалила она.

***

Клуб «Вавилон» являлся самым модным клубом города Полоцка, он располагался около бывшего бернардинского монастыря XVIII века и собора святой Анны, куда мы с Олей часто отправлялись на свиданиях.

В городе Полоцке преобладали сиреневая и белая подсветки, а через громкоговоритель по утрам на улицах играла французская музыка, в основном пели два французских ангела: Милен Фармер и Ализе. Мне особенно нравился Полоцк весной, когда в нём цвели яблони, груши и вишни, наполняя город ароматом, что в сочетании с сиреневым воздухом, смесью французских мелодий и боя колоколов, оставляло особое приятное впечатление.

Привлекательным был Полоцк и в июле, в этот месяц в городе устанавливалась очень тёплая и влажная среда, создавая полудремотное дивное состояние. Полочанки в июле оголялись, и их потные тела обтягивала незначительная одежда, выдавая соблазнительные изгибы. Я помню образ Оли, с которой мы прогуливались июльским вечером возле бернардинского монастыря. Оля шла рядом в зелёном платье, от неё как всегда пахло жасмином, и, озарённая сиреневыми лучами, она бесконечно протирала своё лицо и прильнувшую к платью полуобнажённую грудь. Оля улыбалась, а её глаза горели вожделением.

Белое прямоугольное здание монастыря бернардинцев было местом притяжения отдыхающих полочан и туристов, в нём размещалось несколько баров, кафе и гостиница «Франциск Скорина». Во дворике монастыря во все сезоны зарабатывали выступлениями молодые музыканты.

К комплексу бернардинцев примыкал храм св. Анны XVIII века, сильно пострадавший во время Второй мировой войны. Собор перестроили в актуальном архитектурном стиле. Теперь храм с одной вытянутой вверх башней по форме напоминал космический корабль — Шаттл. Его очертания являлись плавными и обтекаемыми, здание украшали сияющие витражи. Как в средневековье, крестьяне и горожане, попадавшие в христианский собор, восхищались его причудливой для своего времени архитектурой, так и современный храм св. Анны должен был поражать воображение посетителей.

У центрального входа в собор сидела пара крылатых львов с книгами в лапах — символы апостола Марка, а само здание и его крышу покрывали бронзовые листы с благородной зелёной патиной и плющ. Этот храм в своём симбиозе природы и цивилизации навевал образы зданий из романа Герберта Уэлса «Когда Спящий проснётся» и вид Библиотеки Варшавского университета.

Перед храмом св. Анны летом традиционно работал цветочный рынок, что давало мне возможность в часы наших прогулок порадовать Олю покупкой букета.

Собор св. Анны гармонировал стилем с располагавшимся рядом с ним пешеходным мостом 23 воинов-гвардейцев, названным в честь погибших солдат, захвативших плацдарм на берегу Двины для освобождения Полоцка в 1944 году от немцев. Мост соединял через реку Двину Курган Бессмертия и Софийский собор. Конструкцию моста устилали зелёные стальные плиты и кустарник, словно в парковой аллее, она была оборудована скамейками. Ох, сколько раз я с девушками целовался на этих скамейках, любуясь Двиной и плавающим по ней пароходом.

Над опорами моста, создавая проходные арки, вздымались две стеклянные башни, одна в форме гигантского рога, отсыл к сигнальным рожкам, использовавшимся в бою на Руси, и первому полоцкому князю — Рогволоду. Другая башня, круглая в основании, пересекалась 4 кольцами террас с кустарниками и заканчивалась согнутым толстым диском с торчащими вверх шарообразными лампами на бронзовых ножках. Её оригинальную форму инженеры взяли из Радзивиловской летописи: с изображения полоцкого князя Всеслава, переплывающего Днепр, скопировав корону Всеслава Брячиславича.

Тридцатиметровые башни являлись зеркальными, чтобы лучше сливаться с окружающим ландшафтом и меньше отвлекать внимание от размещавшегося около них Софийского Собора. На северной башне, завершающейся диском, лампы на стержнях равномерно группировались в пять скоплений по три штуки вокруг вертолётной площадки. В Полоцке существовала легенда о том, что когда-то князь Всеслав Брячиславич заточил волхва и чародея Мантия в башне. Поэтому на изумрудном вертолёте Ми-38, блестящем над мостом, выделялась белая надпись «Мантий». Вертолёт напоминал стрекозу, севшую на экзотический цветок. Саму «корону» обвивали бронзовые накладки, подобно рисунку летописи.

Ни единожды я играл в башне «Корона» для посетителей здешнего ресторана.

Южная, рогообразная башня, основание которой закрывал плющ, заканчивалась прожектором, как в парижской Эйфелевой башне, вращающимся по кругу. В башне «Рог» располагалась гостиница «Торвальд Путешественник». Силуэты башен моста 23 воинов-гвардейцев издалека походили на огромный саксофон.

С северного входа на мост по направлению на монастырь бернардинцев приближающихся встречала пара чёрных бронзовых оскалившихся пантер, будто застывших в движении, высотой по 1,5 метра каждая. Они символизировали вермахт — грозного немецкого врага. С южного конца моста размещались две бронзовые фигуры солдат Красной армии, одна с винтовкой Мосина, а вторая с автоматом ППШ. Эти воины были ростом по 2,5 метра. За их распахнутыми шинелями в районе сердца у солдат сверкало квадратное окошко, в которым постоянно горела жёлтая лампочка, имитирующая мерцающее пламя. Между собором св. Анны и мостом 23 воинов-гвардейцев возвышался печально известный клуб «Вавилон» — зиккурат из металла и стекла, куда собиралась пойти Оля.

Здание клуба венчала освещённая каменная статуя крылатого пятиногого быка с человеческой головой — шеду, взирающая на Полоцк. Статуя осталась от древней ассирийской империи, где охраняла вход во дворец. По слухам, в Полоцк шеду попал из Багдада, после того, как там был разграблен Национальный музей Ирака.

Статуя имела тайну: тот, кто смотрел шеду в лицо в 12 часов ночи, лишался памяти. Первой жертвой крылатого быка стал купивший его пожилой директор «Вавилона» — Иван Александрович Воробей. Он вышел из клуба в 24.00, бросил взгляд на шеду и испуганно промолвил:

— Что у него с лицом? Какое странное сияние!

Это было последнее, что сказал Иван Воробей, затем он потерял сознание, а, очнувшись, лишился речи и памяти. Врачи констатировали у него инсульт. Следующим пострадавшим оказался двадцатилетний студент-экономист Полоцкого государственного университета Максим Кошкин. Он не поверил в эту историю, похвастался перед друзьями, что придёт к шеду ночью и ничего с ним не случится. Однако, рассматривая статую, Максим Кошкин на глазах однокурсников рухнул на асфальт и навсегда утратил связь с реальностью. Тогда милиция рекомендовала снять шеду со здания клуба, но новый директор «Вавилона» Сергей Катушка парировал:

— Крылатый бык обошёлся слишком дорого, чтобы его прятать. Да и весит он 21 тонну, спустить его не так-то просто. Лучше предупредите полочан через газеты, что смотреть на него в 12 ночи нельзя!

Шеду — дух-хранитель человеческой идентичности, будто крал у наблюдавших за ним эту идентичность, коей и так не хватало белорусам.

Кроме шеду клуб славился доступностью стриптиза, женского и мужского. От гардероба к главному залу «Вавилона» вели «Дорога процессий» и «Ворота богини Иштар», сооружённые настолько похожими на настоящие, что учителя-искусствоведы и историки приводили в клуб школьников днём. Официантки перемещались по залу в нарядах, стилизованных под Древний Восток, и подавали напитки с блюдами в стеклянной и глиняной «вавилонской» посуде.

Стены главного зала «Вавилона» покрывала мозаика из стекла вперемешку с глиняными клинописными табличками, выкрашенными в разные цвета. А посередине клуба стояла каменная стела с высеченными на её поверхности клинописью законами Хаммурапи. Об эту стелу разбили бутылку шампанского при открытии «Вавилона».

Всё бы ничего, но в гардеробе клуба сидела суровая старушка, Елизавета Егоровна, отработавшая полжизни на полоцком заводе «Стекловолокно», тётка директора клуба. Она являлась также и уборщицей в «Вавилоне» и могла оскорбить посетителей, если считала, что они непристойно одеты, и даже выгнать гостей клуба из-за столиков, вплоть до швыряния в них тряпки, когда наступало «время убирать». Одна байка разносилась из уст в уста. Однажды в «Вавилоне» отдыхала какая-то важная делегация из Министерства по чрезвычайным ситуациям, здесь же присутствовали мэр города и представители университета с директором клуба Сергеем Михайловичем Катушком. Начальники изрядно выпили, и тут к ним в VIP-зал шагнула Елизавета Егоровна. Говорят, это выглядело, словно дворник подошла к мусорным бакам с котами. От остервенелого вида уборщицы все онемели.

— А ну, кыш отсюда, мне пора мыть пол! Не для того я молодость на таких, как вы, угробила, чтобы ещё и на пенсии ночами куковать. Вместо работы весь день гулянку устраивают, проституток только осталось позвать, — рявкнула Елизавета Егоровна и демонстративно вылила полведра под ноги гостям. Директор клуба стал белым, как полотно, и, повернувшись к опешившим делегатам, произнёс с паникой в голосе:

— Извините, но нам действительно нужно перейти в другой зал!

Елизавета Егоровна Гутяк очень любила Экологический центр, и я был хорошо с ней знаком.

Итак, в вечер перед крушением наших отношений, Оля впервые посетила клуб «Вавилон», и на её компанию обратил внимание сам директор Сергей Катушка. В городе все его знали как состоятельного человека, путающегося с криминалом, ходили слухи о сбыте в клубе наркотиков и путанах. Сергей Катушка был старше Оли на восемь лет, высокий и широкоплечий, полный, зеленоглазый брюнет — он казался ей обходительным, остроумным и весёлым. Налив всей компании выпить, Сергей распахнул для девушек двери в зал клуба, где размещалась выставка живописи художницы из Полоцка Анны Галкиной, давно перебравшейся в Испанию. Слово за слово Оля призналась, что неплохо владеет испанским языком. Тогда Сергей Катушка достал фотографии своей виллы в Испании, в городке Лорет-де-Мар. У него там также была яхта, и со временем Сергей Катушка собирался поселиться в Лорет-де-Мар навсегда.

Очаровать Олю было не так просто, но кто-то в клубе порезал её сумку и украл из неё кошелёк. Оля имела неосторожность рассказать об этом директору, и Сергей Катушка обещал ей завтра же найти и завезти Оле кошелёк на работу. Он через подручных быстро выведал всё обо мне, и, видимо, решил, что я не опасен.

Утром директор клуба приехал к Оле в аптеку в шикарном зелёном костюме с её кошельком, а ещё розовой женской сумкой Louis Vuitton и букетом в 35 алых роз. Когда Оля спросила, как она может его отблагодарить, Сергей пригласил её в полоцкий ресторан «Парус» на берег Двины, где играли музыканты, а, главное, рядом не было Елизаветы Егоровны.

В ресторане Сергей долго описывал Оле свою прошлую жизнь в Санкт-Петербурге, то, как проводят дни богатые россияне, и свои грандиозные планы на будущее. Он поддерживал молодых хоккеистов и был почти испанцем.

— Для счастья у меня есть всё, кроме жены, и ты, Оля, должна ею стать, — промолвил Катушка. В завершение вечера Сергей исполнил потрясающую испанскую мелодию на гитаре, после чего страстно поцеловал Олю. На парковке у «Паруса» моя ненаглядная отдалась напористому Катушке в его автомобиле «Range Roverе Sport», при этом порвав синее платье и колготки. У неопытной красавицы Оли даже не возник вопрос, почему такой яркий меценат до сих пор одинок, а следовало бы его задать.

Густав Лейбон считал, что у каждого народа в какой-то момент люди с определёнными особенностями психики (психотипом) и ментальностью оказываются наиболее успешными. И остальные члены общества, наблюдая за «победителями», начинают ставить их в пример и подражать им, постепенно формируя средний психотип. И, конечно, подобный психотип с десятилетиями становится самым распространённым в народе. Одно дело, если тебе необходимо с боевым луком, сломя голову, кидаться в любой миг и отбивать отару овец от волков или врагов. И совсем другое, когда для выживания тебе надо методично и терпеливо пахать неплодородную землю. Естественно, средний психотип, скажем, у финнов и монголов, будет совершенно различным, поскольку процветают у них абсолютно разные люди. Говоря о моей родине, к сожалению, образ усреднённого обеспеченного и влиятельного человека не подразумевает начитанного изобретателя, записавшегося в очередь на полёт в космос и помешенного на здоровье и семье. Есть исключения, но если грубо и топорно, то этот образ следующий: крепкий толстяк, зачастую плешивый и сидевший в тюрьме, или бывший чиновник, катающийся на дорогой машине. «Хозяева Беларуси» обычно любят охоту, рыбалку и баню, держат кафе или небольшой магазин. Не чураются воровства. Часто пьют и курят, живут скорее по тюремным «понятиям», чем по государственному закону. Как правило, они не отличают белорусов от русских, ведь не знакомы с белорусской историей, языком и культурой.

Из моих рассуждений можно заключить, что я их не уважаю, но это не так. Эти люди отважны, они не боятся ответственности и улучшают хоть что-то в стране, в противовес многим представителям интеллигенции, обладающим нужными познаниями для развития государства, однако выбирающим заведомо проигрышные, демагогические проекты. Местные интеллигенты предпочитают идти путём, ведущим их в тупик. Нет, они не глупы, могу лишь предположить, что это проистекает из инфантильности и страха перед обретением власти.

Худшая и наиболее деградирующая часть интеллигенции в моей стране та, что поднимает всё в существующем режиме на смех, делать это сейчас не сложно. Но, когда просишь таких вечных «шутников» предложить свой план перемен, улыбка исчезает с их лиц и наступает немое молчание.

В действительности смех мог бы заживить множество ран различных обществ, в том числе и белорусского. Но не тот вялый и подлый смех элиты над какими-то мелкими неудачами или безграмотностью соседей, а смех философский, безудержный. Если бы они были способны посмеяться над всеми достижениями человечества, над его пороками и самими собой. Таким смехом смеялись Сократ и скиф Анахарсис, Лао-Цзы и Бакунин. Ибо если человечеству с его интеллектуальным и творческим потенциалом за тысячелетия своего напряжённого роста удалось создать лишь то, что мы видим вокруг, то его потуги не достойны ничего, кроме смеха и жалости. Это всё равно, что талантливый ювелир или астроном в забытьи станет копать своими инструментами глубокую яму и в процессе в неё упадёт. Иногда требуется посмеяться над собой, над обществом и человечеством, с его академиками, священниками и политиками, посмеяться над всеми нашими «успехами», над Природой и, если, вы верующий, даже над Господом Богом, искренне и до конца. Всё это закончится либо безумием, либо просветлением и возможностью двигаться дальше. Это не значит, что нужно всё разрушить и вернуться в пещеры, но необходимо понять условность и несовершенство всего существующего и происходящего.

Конец ознакомительного фрагмента.