Удовольствие есть наказание

Валерий Александрович Грушницкий, 2020

Одно из краеугольных произведений литературного сборника "Анти Классика", почти бездиалоговый роман Грушницкого "Удовольствие есть наказание" ставит перед читателем важнейшие нравственно-мировоззренческие вопросы – о существовании веры, сути совести, физическом грехе и об искуплении этого греха через страдание. Рассмотрение безумного разума-призрака, безобразной мечты о любви, завладевшей умом Роджера Валентайна в самом холодном и пустынном городе на свете, составляет важную часть этой короткой, соединившей в себе несколько жанров книге. Задуманный как "романчик в семи главах" роман Грушницкого предстаёт перед читателем интересным художественно-философским исследованием человеческого начала, атеистической комедией о смерти и воскрешении души. Содержит нецензурную брань.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Ты мой бутошник прикрасной,

Ты не бей меня напрасно!

Фёдор Достоевский

Клаас сидел сейчас в эллинге и потягивал мутное пиво отвратного вкуса месте с Элис и Рельсой.

Рельса был приглашён, казалось, лишь для вида и смущался от каждого взгляда девушки. Клаасу же было ненавистно смотреть на то, как его девушка строила глазки незнакомому стеснительному парнишке. Сидели они здесь по поводу дня рождения Элис. Никаких подарков от обоих ухажёров она не получила, отчего старалась развлечь себя подкатами к Рельсе. Ему же это внимание было не по душе. Сердце его билось всё усиленнее и усиленнее, стуча по грудной клетке сгустками спёкшейся крови.

Руководитель этого парада заигрываний, Клаас, сидел в уголке на полуразложившемся кресле и почти допил до конца литровую бутылку хмельного напитка, стараясь заглушить боль от понятия того, что он перестал быть интересен Элис.

Она его убивала своими действиями. Может, только это и могло пробудить в нём те чувства, которых он когда‑то лишился. Хмель вскружил ему голову, и Клаас предложил Рельсе сыграть в пародию на"ножички".

Задачей было попасть ножичком в пол так, чтобы он в нём застрял намертво. Но ключевой особенностью было то, что ножичек‑то тупой!

И как бы не пытались это два почти взрослых парня попасть тупым куском металла по полу — все попытки оборачивались провалом.

Упорству их и настойчивости можно было лишь позавидовать. Путь к достижению цели был различен — кто‑то старался посильнее напрячь свою руку, состоявшую из одних костей и жил, а кто‑то кидал под определённым углом, рассчитывая в голове этот самый несуществующий угол. Именно угол помог таки Рельсе попасть этим злосчастным ножиком в пол.

Невозможно описать удивление Клааса. На лице его появились морщинки и складки на лбу, сливающиеся с телом и выражающие недоумение.

Зрачки расширились до такой степени, что не стало видно глаз.

А зрачками этими он рыскал по эллингу, надеясь найти поддержку в лице Элис. Она же сначала безучастно глядела на происходивший идиотизм, а после заинтересовалась этой игрой. Когда Рельса выиграл, в её голове что‑то мелькнуло.

Ей показалось, что её мысли мгновенно очистились, и спала пелена.

Удобство этой мысли было обеспечено её мимолётностью. Элис теперь посмотрела на Рельсу как‑то даже по‑другому. Только сейчас она заметила, что имя"Элис"для него было нечто большее, чем простое имя.

В памяти всплыли эти миловатые взгляды. Элис вспомнила ещё именно его дрожавшие губы, которые колыхались от каждой её фразы. Ей была даже по нраву эта его стойкость, с которой он оставался до сих пор другом и не решался признаться в своих пламенных чувствах.

Но самой Элис стало почему‑то неприятно это чувство, отчасти из‑за взгляда Клааса, который моментально заметил перемену в Элис.

Она предчувствовала, что после этого дня рождения ей достанется от Клааса.

Элис хотела убежать из эллинга, лишь бы перестать чувствовать эту привязанность. Благо, что эта мысль моментально испарилась, будто её никогда вовсе и не было. Можно ли было так существовать ей?

Клаас мог лишь ощущать вновь своё превосходство над ими обоими. Вернулось и ощущение себя максимально ущербным Рельсе. Это так странно, что происходившее всего минуту назад в этой голове улетучилось в пучину небытия. Миллионы возмущений и негодований исчезли, и напряжённость отношений будто даже испарилась.

Рельсе так хотелось послать их обоих куда подальше — чувства его были оскорблены изменениями в настроении Элис.

Почему, собственно она вообще так поступила? Эта детская глупость, что постоянно Элис демонстрировала с Клаасом, давно уже должна была исчезнуть.

Как сказал бы Рельса, у неё никого не было дома. Он буквально сгорал от любопытства — ему интересно было, потерян ли он совсем, или есть ещё шанс на спасение. Стало так душно, а в эллинге, естественно, нет окон. В душе у Рельсы разгорался пожарище, который всё не унимался и не прекращался.

Элис своим обыкновенным взглядом поблагодарила мальчика за то, что он всё понял. На деле же всем было ясно про абсолютное непонимание Рельсой этой ситуации. Пройти ему было некогда, поэтому и приходилось оставаться всё дольше и дольше. Обрати он внимание на стальную дверь, что была припаяна к стене, то мог бы и спастись. Забрать же это мгновение раздумья у него никто не мог.

Он вдыхал такой солёный, но такой родной воздух, оставшийся навеки в этом закрытом эллинге. Казалось, будто не существует ни Элис, ни Клааса, лишь этот солоноватый воздух продолжает наполнять сердца людей.

С него было достаточно этих нежностей, этих заигрываний, ибо уже всему пришёл конец, а не только ему. Видно было, что ему каждая частичка тела приказывает бежать, приказывала исчезать навеки из её жизни, как, впрочем, и из его. Думал он не слишком долго, потому что каждая секунда была на счету. Своей хиленькой ручкой он смахнул пиво прямо на Клааса и побежал, куда глаза его глядят.

Этот наружный воздух гораздо лучше, пускай, и тоже нечист. Чтобы почувствовать его вкус, ноздри начали впитывать воздушную массу килограммами.

Как зелёный конь, Рельса бежал через каменные джунгли и радовался, что, оказывается, его тоже способен кто‑то полюбить. Полюбить именно так, как люди любят людей, а не вещь, коей он всегда был для Элис. Как двадцать пятый кадр, вырезанный из фильма, он не был нужен остальной картине. Рельса был, как неполноценный пазлик из целой картинки, состоящей из тысячи этих пазликов. Не хватало лишь одного — солидарности от остальных кусочков. Да и личности, отдельной от общества, ему не хватало. Чьи‑то надежды, может, отражались в этом образе полудурка, но они не решались ему об этом сказать, либо просто‑напросто даже не знали о существовании этого существа. Мысли у него в этот момент кружились и образовывали целое торнадо из надежд, зачастую разбитых. В эллинге же царило беспонятие. Клаас рвался разодрать личико Рельсы на малюсенькие кусочки, а после — сшить из них опять эту наивную рожу. Хохолок опять распетушился, и в ушах заиграл грозный рэп. Его лицо становилось подобно помидору черри. Броситься прямо на Рельсу ему помешала Элис, задерживавшая тучное тело. В такие моменты смотрящий со стороны человек начал бы сомневаться, есть ли в Клаасе что‑то от человека, или эволюция в его случае решила сделать обратный ход. Вены на шее начали разбухать, а кадык вытянулся вперёд. Его тело было отдушиной на всём анатомическом строении человека. Горб вырисовывался, а при злости ежесекундно превращался в ровный восклицательный знак. Он более походил на ожившую несмешную шутку, на её олицетворение, нежели на человека. Его мозг был давно заброшен на задворках памяти, откуда никогда в принципе не доставался, а лишь пылился и дожидался того момента, когда бы его начали использовать по назначению. Забрать бы его оттуда, он, может быть, и был бы рад. Жаль только, что Клаас и не знал о его существовании. Элис же, пока его держала, начинала понимать, что в этом львином образе нет ничего мужского. Она думала про верность своего выбора — да, опять та самая мысль вернулась к ней в голову.

Далее и далее она проникала в голову, испещряя её кусочками пазликов, заставляя восстановить полную картину мира. Элис сейчас как никогда нужно было стремиться к себе домой, чтобы подумать. Небольшая ручка отпустила Клааса. Элис поцеловала его в щёку. Глаза молодого человека опустились на это личико, жаждущее поддержки и понимания. Теперь два лица слились в единый образ, растворяясь в этом здании под названием"эллинг". Обоим это было в наслажденье и ни в коем случаем не в тягость. Объятия, поцелуи — вся эта избитая тема продолжалась там с десять минут, пока Элис единственно и точно не решила бежать. Что было удивительно, Клаас отпрянул от неё и успокоил свою настойчивость. Элис бежала к себе домой и до конца не понимала, к чему это может привести.