Православное понимание экономики

Валентин Юрьевич Катасонов, 2019

Книга представляет собой сборник работ профессора, руководителя Русского экономического общества им. С. Ф. Шарапова Валентина Катасонова, написанных им в разные годы. Автор делает попытку отойти от привычных стереотипов объяснения и описания экономики (строящихся на догматах материализма и рационализма, таких их разновидностей, как марксизм и либерализм). На протяжении многих лет автор осмысливал экономику как важнейшую часть жизни человека и общества с позиций христианского (православного) мировоззрения. Результаты этого осмысления и представлены в данной книге. Перед нами предстает совершенно иной образ экономики – не только и не столько как сферы материальной жизни, сколько как сферы жизни духовной и даже религиозной. В книге собраны работы самых разных жанров: толкования библейских сюжетов, очерки русской экономической мысли дореволюционного времени, публицистические размышления об экономике России и мира нашего времени, комментарии на документы, богословские и философские эссе о духовной природе экономики. Главный принцип автора – «не изобретать велосипед», а максимально точно, в доступной форме донести до читателя мысли святых отцов, русских мыслителей, отечественных дореволюционных предпринимателей по вопросам экономики. Вместе с тем, автор не ограничивается взглядом в прошлое, он помогает читателю понять также реалии современного экономического мира с позиций Православия.

Раздел II. Русские дореволюционные мыслители об экономике и «тумане» экономической науки

Василий Кокорев о «тумане» европейской финансовой науки

Скалозуб: «Ученостью меня не обморочишь!»

А.С. Грибоедов. Горе от ума

Никаких самостоятельных экономических законов, никакой экономической необходимости нет и быть не может (выделено мной. — В. К.). Самостоятельный и безусловный закон для человека как такового один — нравственный и необходимость одна — нравственная. Особенность и самостоятельность хозяйственной сферы отношений заключается не в том, что она имеет свои роковые законы, а в том, что она представляет по существу своих отношений особое своеобразное поприще для применения единого нравственного закона, как земля отличается от других планет не тем, что имеет какой-нибудь свой особый источник света (чего у нее в действительности нет), а только тем, что по своему месту в солнечной системе особым, определенным образом воспринимает и отражает единый общий свет солнца.

Владимир Соловьев. Оправдание добра

Таким образом, предмет научной «непредвзятости» и «беспристрастности», которыми так похваляются экономисты, при этом исключая самого человека, его жажду приобретательства и власти, как и его неспособность устоять перед искушением несправедливости, не только не дает положительных результатов, но является контрпродуктивным, умножающим и укрепляющим пороки ростовщичества вместо того, чтобы разоблачать их. Именно то, что придает телескопическую или микроскопическую силу интеллектуальному взгляду ученого, укрепляет и утверждает экономиста в его непонимании, — непонимании, не наказуемом естественными последствиями, как это имеет место в точных и технических науках, а награждаемом престижем и высокими доходами… Коротко можно сказать так: экономика — лженаука (выделено мной. — В.К.)^[32].

Айвор Бенсон^[33]

Важнейшей глубинной причиной всех экономических провалов, по мнению Кокорева, стало то, что Россия перестала жить своим умом, пошла на поводу разных западных теорий и учений. В первую очередь, эти теории и учения захватили умы российской аристократии и петербургской бюрократии. А часть столичной бюрократии, которую Кокорев называл фирмой «Они», активно проводила эти теории и учения в жизнь под видом различных реформ. Справедливости ради следует признать, что проникать эти теории и учения начали еще в XVIII веке. Петр I «прорубил окно в Европу», через этого окно они и потекли в Россию. Особенно явно их влияние на сознание российской аристократии стало ощущаться в эпоху Екатерины II, которая не на шутку увлеклась французским Просвещением, вела переписку с рядом «просветителей». Правда, в последние годы одумалась, но, как говорится, «процесс был запущен». То были идеи преимущественно философские, они подготавливали русского аристократа в духе материализма, рационализма, агностицизма, атеизма и прочих «измов» к тому, чтобы позднее он мог воспринять «передовые» финансовые и экономические теории.

В период царствования Александра I в России стали появляться европейские экономические и финансовые теории в виде переводов книг и лекций наиболее «продвинутых» профессоров — как заезжих, так и собственных. Хотя Россия выиграла войну с Наполеоном, она начала проигрывать Европе на невидимом поле боя под названием «сознание человека». Едва Россия пришла в себя от войны с Наполеоном, как Европа опять ополчилась против России, причем оружие было применено совершенно новое, неизвестное простому русскому человеку и даже государственным мужам. Это и неудивительно: к этому времени Европа уже полностью встала на путь капитализма, всем правили короли биржи и банкиры-ростовщики, а у них главным орудием борьбы были не пушки и снаряды, а кредиты и деньги. Кокорев в «Экономических провалах» говорит, что при Николае I против России началась финансовая война. Удивительно, что никто в дореволюционной России, кроме Кокорева, не использовал этого термина. Он вошел в наш обиход лишь в годы «холодной войны» против СССР (1946–1991). Получается, что на момент выхода «Экономических провалов» финансовая война велась уже более полувека. Итоги ее, как отмечает Кокорев в предисловии к «Экономическим провалам», были для России неутешительными:

«Финансовая война против России настойчиво ведется Европою с начала 30-х годов; мы потерпели от европейских злоухищрений и собственного недомыслия полное поражение нашей финансовой силы».

Говоря о собственном недомыслии, Кокорев имел в виду прежде всего легкомысленное восприятие государственными деятелями России западных финансовых теорий, предназначенных не для укрепления, а ослабления государственной мощи нашей страны.

В предисловии к «Экономическим провалам» Кокорев продолжает анализ причин наших полувековых поражений в финансовой войне:

«Мы вырастали в военном деле на почве незыблемого сознания своего будущего великого назначения и на силе духа, верующего в народную мощь; но в деле финансов после каждого поражения мы, наоборот, падали духом и наконец до того приубожились, что во всех действиях наших выражалось постоянно одно лишь рабоподражательное снятие копий с европейских финансовых систем и порядков (курсив мой. — В. К.). Продолжая идти этим путем, мы утратили уважение к самим себе и веру в самих себя».

Там же, в предисловии, Кокорев обращает внимание на то, что финансовая наука напичкана разными иностранными словами («девальвации, консолидации, конверсии»), которые призваны произвести гипнотическое и парализующее влияние на русского человека. Кокорев называет это «туманом, напускаемым на нас в виде финансовой науки».

Сделаю небольшое отступление. Мы сегодня живем уже в XXI веке. Все повторяется. Нам навязывается все та же финансовая наука, которая почти не претерпела никаких изменений с века XIX. Лишь слов иностранных прибавилось: «реструктуризация», «дефолт», «инфляция», «дефляция», «дефлятор», «денежный мультипликатор», «волатильность», «регрессия», «корреляция»… По опыту преподавания экономики могу сказать: молодой человек цепенеет от всей этой финансовой «эзотерики», у него возникает комплекс неполноценности, он готов довериться любому, кто уверенно манипулирует этими непонятными словами. А туману, напускаемого этой так называемой финансовой наукой, прибавилось. Уже ничего не видно на расстоянии метра (точнее — не знаешь, что будет с рублем через месяц).

Описывая седьмой провал, Кокорев напоминает, что ложные или неправильно понятые теории могут разрушать самые крепкие государства:

«На это остается сказать одно: Наполеон III, сидя в Гамской тюрьме, написал в своих записках, что вводимые в народную жизнь ложные экономические воззрения действуют сильнее баррикад на разрушение самых гранитных монархий в мире».

Говоря о девятом провале, Кокорев подчеркивает, что российские реформаторы имеют крайне туманное представление о жизни простого народа в России, что российские либералы лучше знают Европу, чем Россию. Если бы они действительно понимали устройство русской жизни, то, наверное, не совершили бы столько ошибок:

«Поклонники предвзятых теорий в вопросах экономических не раз засвидетельствовали свою благонамеренность: они искренно желают добра человечеству, но их взгляд основан, к сожалению, на изучении одних лишь иностранных сочинений. Они исследовали Европу; им, как говорится, и книги в руки; но они не видали скудной кладовой русского крестьянина, не бывали в его пустом хлебном амбаре, не подмечали, как в конце зимы раскрывается соломенная крыша для того, чтобы этою гнилою соломою поддержать существование изнемогающего от голода скота; они не осматривали скотных хлевов в апреле, когда коров, истощенных недостатком корма, поднимают кольями, чтобы поставить на ноги и вытолкать в поле. Если бы кто-нибудь из теоретиков потрудился осмотреть все это, то нет сомнени я, при их добросовестности они сказали бы: “Мы изучили прилежно многое, кроме того только, что нам нужно было изучить”… Если при всей благонамеренности и даже при порывах добрых желаний у нас выходит во многом что-то нескладное и неприложимое к жизни, то причина этому лишь та, что корень нашего мышления по вопросам общего благоустройства происходит не из своей родной почвы».

Практическое применение экономической науки в Европе часто оказывается полезным и действенным потому, как считает Кокорев, что там ее рекомендации зиждутся не на кабинетных размышлениях, а на скрупулезном изучении жизни, наука имеет прикладной характер:

«Европейские экономические знахари, прежде чем признать за собою право участия в решении вопросов, касающихся общих интересов жизни, исходили пешком: немцы — свою Германию, англичане — Великобританию, и перед их мышлением всегда во всей своей величине стояла самая суть дела, то есть нужды и потребности местного населения».

В десятом провале Кокорев описывает забавный и одновременно печальный случай, доказывающий, что российская экономическая мысль является лишь бледной тенью европейской экономической науки и в Европе никому не интересна:

«Здесь кстати будет рассказать следующее событие. Чижов и Бабст начали издавать в 60-х годах “Вестник промышленности”; имена их были настолько звучны, что редакция журнала “Экономист”, издающегося в Брюсселе, обратилась к ним с просьбою о присылке в Брюссель молодого человека, знающего русский и французский языки, для перевода статей из “Вестника промышленности” в бельгийский экономический журнал, каковая просьба и была удовлетворена. Через год после этого Чижову пришлось быть в Брюсселе и посетить редакцию “Экономиста”, где обратились к нему, как он мне рассказывал, с просьбою взять от них обратно русского юношу. На вопрос Чижова, почему этот юноша им не нравится, отвечали, что юноша очень хорош, но что экономические статьи “Вестника промышленности” не заслуживают перевода на французский язык, потому что в них нет ничего своего, доказывающего силу русского самовозрождения, и все вертится около давно известных европейских взглядов, во многом уже отживших свой век. Вот какой взгляд выразила западноэкономическая литература на те иностранные воззрения, пред которыми мы раболепно преклонялись».

Хотя в предисловии к «Экономическим провалам» Кокорев и признает скромно, что он не является профессиональным финансистом^[34], однако в десятом провале он уверенно утверждает, что так называемая финансовая наука совсем не высшая математика, ее может постичь любой человек, обладающий здравым умом. Но вот чиновники, отравленные ядом западной финансовой науки, уже здравые мысли народа воспринимать не могут:

«Напущенный на нас туман под вымыслом науки со всею его запутанностью заставляет многих предполагать, что финансисты уподобляются алхимикам, знающим секрет философского камня, и что поэтому надобно во всем подчиниться их воззрениям, а камень этот, в то время пока мы еще не погрязли в заграничных долгах, был самый простой: приход, расход с устранением всего излишнею и ненужного, а затем остаток или недостаток с покрытием последнего пропорциональною на всех раскладкою, сообразно средствам каждого. Хотя эта раскладка далеко не составила бы и половины той суммы, которую теперь надобно платить народонаселению по заграничным займам, но разве можно было такую простую мысль вдолбить в головы финансистов, зараженных каким-то высшим европейским прогрессом! Между этим простым, так сказать, мужицким взглядом и якобы научным воззрением финансистов существует непроходимая пропасть, такая бездна, что с одного берега на другой никогда нельзя докричаться».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

32

Бенсон А. Фактор сионизма: влияние евреев на историю XX века / Пер. с англ. М.: Русский вестник, 2001. С. 186.

33

Айвор Бенсон (Ivor Benson) (1907-1992) — журналист шведского происхождения. Работал в «Дейли экспресс», «Дейли телеграф» (Лондон), позднее перебрался в Южную Африку. С 1964 по 1966 — советник Яна Смита, премьер-министра Родезии (Зимбабве), автор книги «Фактор сионизма» (The Zionist Factor).

34

Там Кокорев пишет: «Прежде всего, считаю необходимым предупредить благосклонных читателей, что я вовсе не имею намерения утруждать их внимание предложением какой-либо финансовой системы, откровенно сознавая в себе полное незнание финансовой техники».