Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

Валентин Лавров, 2000

Потрясающая история о придворных интригах и страстной любви, о шпионаже и доблести, о женской нежности и мужской силе. В центре событий – атлет-красавец граф Соколов и фрейлина-шпионка Мария Васильчикова, императрица Александра Федоровна и государь Николай II, загадочный Григорий Распутин и его коварный убийца Феликс Юсупов. В основе – подлинные события, происходившие в годы Первой мировой войны в канун крушения Российской империи.

Глава VIII

Тугой узел

Служебное рвение

Ранним утром Соколов быстрым шагом устремился на службу. Он любил быструю ходьбу, она доставляла гению сыска истинное наслаждение.

По пути Соколов заглянул по соседству — в Большой Гнездниковский, 5. Здесь, в помещении сыска, на первом этаже размещались эксперты.

Григорий Павловский, с воспаленными глазами, едва державшийся на ногах от усталости, сообщил:

— Ночью в морге сделали вскрытие трупа Эмилии. Мои лаборанты сейчас заканчивают писать акт экспертизы.

Соколов обнял приятеля:

— Молодец, Григорий Михайлович! Это по-нашему — работать с отличным прилежанием. Тем, кто нынче в окопах, куда трудней…

Пиво для барона

Выйдя из кабинета Павловского, сыщик едва не опрокинул с ног долговязого барона фон Менгдена. Тот после вчерашней вечеринки прибыл на службу лишь час назад. Вид у него тоже не был особенно свежим, но совершенно по иной причине, нежели у Павловского. Сейчас, накинув плащ, он решил заглянуть в ближайший трактир, дабы там немного освежиться.

* * *

Самое время сказать несколько слов об этом человеке.

Древняя фамилия Менгденов происходила из Вестфалии. Иоанн-Остгоф фон Менгден в середине XV века был гермейстером Ливонского ордена. В 1723 году император Карл VI за военные отличия и неустрашимость в битвах возвел Менгденов в баронское достоинство.

Предки фон Менгдена попали в Россию во время войны царя Алексея Михайловича со шведами. Согласно Российской родословной книге 1856 года, бароны Менгдены имели поместья в Тульской и Ярославской губерниях.

Наш фотограф владел домом номер 11 по Тихвинскому переулку, а еще очень гордился своим благородным происхождением. Гордиться предками, разумеется, справедливо. Но еще лучше делами своими увеличивать славу рода. Впрочем, наш барон все-таки был порядочным человеком.

* * *

— Результаты экспертизы, конечно, готовы? — насмешливо спросил Соколов.

Барон фон Менгден независимо вздернул подбородок и по-французски, барственно-аристократическим голосом негромко произнес:

— Что значит — готовы? По ночам службу справляют лишь городовые да извозчики.

У Соколова брови поползли вверх.

— Вот как?

Фон Менгден холодно посмотрел на сыщика сквозь стеклышко монокля.

— Я, сударь, к слову сказать, не вам подчиняюсь. Мой начальник — подполковник Мартынов. Как только проведем экспертизу, результаты тут же ему сообщим. Туда же можете и вы обращаться.

— Ах, какие мы гордые и независимые!

Соколов вдруг схватил фон Менгдена за грудки, оторвал от пола, слегка — чтобы не вышибить дух — хлопнул его спиной и затылком о стену. У фотографа вырвался стон. Не опуская барона на пол и сверля стальным взором, гений сыска сквозь зубы выдавил — по-русски:

— Если, многоуважаемый фотограф, я не получу через два часа результатов дактилоскопии и отпечатки с негативов, которые лежат в портфеле Гершау, а также химический анализ порошка, то я тебе, Вадим Евстафьевич, для начала набью сиятельную физиономию, а затем отправлю на передовую. Служить будешь по специальности — производить фотосъемку вражеских позиций с аэроплана. Или с воздушного шара. Тебе что больше по вкусу?

Фон Менгден поболтал ногами и просипел:

— Не знаю…

Соколов деловито продолжал:

— Занятие очень увлекательное. Речки, лесочки, брустверы, пушечки — как на ладони. И все — на свежем воздухе. Не служба — рай! Правда, германцы наловчились и последнее время регулярно сбивают авиаторов. Ты меня понял?

Фон Менгден лязгнул зубами, пробормотал:

— Будет исполнено!

Он знал, что гений сыска не шутит.

Соколов опустил барона на ноги и добавил несколько добродушней:

— А за пивом можешь сторожа послать! После вчерашнего загула от тебя разит, как от обитателя Хитровки.

Помешательство

Явившись в охранку, Соколов узнал потрясающие новости.

Мартынов, словно галка, глядя куда-то вбок, ожесточенно постучал указательным пальцем по полированной крышке стола и нервно произнес:

— Исчез еще один человек, на этот раз — Генрих Гершау.

Соколов насмешливо произнес:

— Вот как?

— Вчера, после телефонного звонка Козляева в канцелярию генерал-губернатора, Гершау сказал губернатору Адрианову, что едет в охранку. Секретарь видел, как Гершау забрал секретные документы из своего сейфа, положил в портфель и вышел на Тверской бульвар. И никто больше его не видел!

Соколов делано-равнодушным тоном произнес:

— Этого надо было ожидать!

Мартынов, раздражаясь, резко бросил:

— Задним умом мы все крепки! Но я разослал приказ по всем вокзалам и выездам из города: «Гершау задержать!»

— Сведений о задержании, естественно, не поступало?

— Пока нет! Сейчас проверяем лиц, с которыми он был знаком, по адресам.

— Александр Павлович, очень хочется знать о твоей прогулке в Лефортовскую тюрьму. Как наша подопечная и, на твой взгляд, безвинно пострадавшая Зинаида?

Мартынов откашлялся, выпил водицы из сифона, сделал страдальческую гримасу:

— Эта Зинаида — дочь дьявола! Даже фантазии покойного Жюля Верна не хватило бы, чтобы догадаться о фортеле этой дамы.

Соколов удивленно поднял бровь:

— Вот как? И какой трюк выкинула красавица?

— Вчера я негодовал на вас, граф, ибо полагал задержание Зинаиды незаконным. Признаюсь, ехал с целью извиниться и освободить ее. Даже думал на автомобиле отвезти домой.

Соколов с любопытством уставился на Мартынова:

— Чувствую, что-то помешало твоему, Александр Павлович, человеколюбивому порыву?

Мартынов, вспомнив приключение в Лефортовской тюрьме, глубоко вздохнул:

— Я, начальник охранки, не стал приглашать Зинаиду в камеру следователя, а нашел возможным подняться на второй этаж. Вхожу в камеру номер девяносто два со всей галантностью — даже деликатно постучал в металлическую дверь, хотя это делать не принято. Признаюсь, загодя приготовил извинительную речь.

Соколов в предвкушении забавной сцены широко улыбнулся:

— А цветочки не забыл прихватить?

Мартынов отмахнулся:

— Ах, граф, мне не до шуток! Вошел я в камеру, но эта фурия даже не дала мне рта разинуть. Зинаида вдруг соскочила с металлической койки, присела на корточки и, словно собака, начала прыгать и лаять на меня. Даже хотела укусить за ногу. Дальше — больше: задрала подол, а там нет исподнего. И вдруг сладким голосом говорит: «Ну, иди сюда, мой Александр Македонский, я твоя возлюбленная Клеопатра».

Соколов расхохотался:

— Ты, Александр Македонский, использовал свое служебное положение?

Мартынов, не замечая шуток, продолжал:

— А дальше — больше: Зинаида легла на нары и стала делать непристойные движения. Я развернулся и ушел. Боюсь, что последние события подействовали на ее психику самым угнетающим образом, психика не выдержала. Теперь придется провести медицинское обследование, а это длительная затяжка времени. — Прошелся по кабинету, метнул сердитый взгляд и вдруг перешел на официальный тон: — Я решил, граф, вы кашу заварили, вы ее и расхлебывайте. Оформите наряд, договоритесь с профессором Сербским.

— Замечательный доктор! Как и положено ученому с мировым именем, он весьма любит обстоятельность. Увы, этот мудрый дятел совершенно оторван от реальной жизни. Попомни мое слово: Сербский, ради своих научных наблюдений и мне назло, будет наблюдать арестантку в клинике не меньше двух-трех месяцев. А тебе, Александр Павлович, все это время придется держать возле нее стражу. Но главное, мы не будем иметь права допрашивать кандидатку в умалишенные.

— Это ужасно, но выхода нет! Попросите Сербского, пусть проведет исследование хотя бы недели за две, за три. Граф, вы знаете, как отыскать доктора? Александра Петровича можно найти в психиатрической клинике университета. Впрочем, лучше позвоните вечером ему домой, запишите номер телефона — 506-77, он живет в Большом Афанасьевском, дом номер три.

Соколов записывать телефон Сербского не стал. Он заложил руки за спину и прошелся по кабинету. Остановился напротив Мартынова:

— Александр Павлович, совершенно ясно, что шпионка намеренно затягивает следствие. Она понимает: война не будет длиться вечно. А после заключения мира или объявят амнистию, или шпионское преступление потеряет свою актуальность, и Зинаиде удастся выйти сухой из воды.

* * *

Соколов подошел к окну, любуясь весенней Москвой.

На Тверском бульваре няни гуляли с малышами, по мостовой летели коляски с седоками, дворник старательно подметал тротуар, инвалид в военной шинели опирался на костыли, статуей возвышался на углу городовой, толпы праздничного и веселого народа спешили по своим делам. И над всем этим торжественно и умиротворяюще плыли волшебно-тягучие звуки с колокольни Страстного монастыря.

Соколов подумал: «Эх, зайти бы теперь к Елисееву, купить хорошего вина и фруктов да в любезной сердцу компании посидеть часок-другой!..» Вслух произнес:

— Разумеется, я это дело доведу до конца, особенно если ты, Александр Павлович, не станешь мне мешать. Пока, уверен, обойдемся без услуг Сербского. — Хитро прищурил глаз. — Я тебя убедил, что Зинаида знает за собой преступную вину?

Мартынов удивился:

— Из чего, граф, вы это вывели?

— Из ее поведения. Неужели, Александр Павлович, ты и впрямь веришь в ее скоропостижное помешательство?

Начальник охранки сделал неопределенные телодвижения:

— Ну, ее надо обследовать… Почему все-таки вы уверены в ее вине?

— Все просто: зачем безвинному человеку симулировать помешательство? А что она симулирует, я не сомневаюсь.

Мартынов постучал указательным пальцем по крышке стола:

— Все может быть, все. К ней есть любопытные вопросы. Первое: почему она сбежала от мужа? Второе: что ей известно об убийстве Эмилии?

Соколов вставил:

— Кстати, Эмилия была ее подругой. Именно покойная познакомила Зинаиду со своим мужем.

Мартынов вновь побарабанил пальцами по крышке стола.

Соколов подумал: «Точь-в-точь как Ульянов-Ленин. Тот тоже любит долбить пальцами — признак неврастении». Вслух сказал:

— Почему все еще не сделали обыск в ее доме? И почему-то муж Зинаиды — Отто Дитрих — все еще не допрошен, а? Что молчишь?

Мартынов отвел взгляд, вздохнул, поправил пробор на голове, опять вздохнул и, наконец, промямлил:

— Отто Дитрих — человек со связями и в Москве, и в Петрограде. Да-с! А об амурных отношениях его дражайшей Зинаиды с влиятельным Распутиным вы знаете лучше меня. Прежде надо иметь на руках доказательства ее вины, а уж потом… Тем более что Отто Иванович после бегства от него Зинаиды занедужил, не выходит из дому, у него сильнейшая мигрень. Мне все это сообщил тамошний дворник Свистунов. Нам надо быть деликатными. Не ровен час — нажалуется на меня…

Слушая эту тираду, Соколов все более наливался гневом. Он громыхнул кулачищем по столу:

— Сейчас идет война, а ты тут дипломатию разводишь. Если начальник охранки начнет расшаркиваться перед начальством, расшаркиваться перед влиятельными особами, тогда надо закрывать твою лавочку, а тебя, Александр Павлович, отправлять на передовую. Следует нынче же произвести обыск и выемку у полковника Дитриха. Если обыск ничего не даст, я сам перед ним извинюсь. Но прежде я крепко допрошу его блудливую Зинаиду. Она дурит тебя, притворяется. Ты понял?

Мартынов мотнул головой.

— Так точно, понял! — Однако через мгновение добавил: — Но у Зинаиды и впрямь помутнение разума. Не может так человек притворяться…

Пределы человеколюбия

Соколов вышел в приемную, приказал дежурному:

— Крепкий чай и эклеры! — Вернулся в кабинет, стал объяснять Мартынову: — Ведь на днях Зинаида весело гуляла в «Яре», лихо отплясывала с Распутиным, здраво рассуждала. Но едва ее арестовали, как у нее, по выражению Фрейда, крыша поехала. Не верю я ее сумасшествию! Так что обойдемся без ученого мужа, к Сербскому пока не пойдем…

Мартынов хмыкнул:

— Знаю, у вас отношения с ним не сложились! Виновата история Александра Блаженко, убийцы авиатора Чеховского. Я помню, что Сербский признал его больным, неподсудным, а накануне отправки арестанта в клинику его нашли под нарами с вытаращенными глазами и вывалившимся языком — задушенным. Вся Москва говорила, что это вы, Аполлинарий Николаевич, устроили.

Соколов горько усмехнулся:

— Жаль, что ты не видел, как вся Москва приветствовала смерть этого кровавого выродка. Печалился лишь Сербский, поскольку лишился интересного материала для своих исследований. Я твержу: если психически здоровый преступник может раскаяться, исправиться, то больной — никогда. Больной маньяк обречен творить злодеяния. Он выйдет из лечебницы таким же кровожадным, как до «лечения», и вновь начнет воровать, резать и насиловать. Кроме того, наплодит детей с самыми страшными задатками. Нельзя засорять землю людскими отбросами. Человек должен быть сильным, здоровым во всех отношениях, с железной волей. Если страсти руководят человеком, то он уже не может считаться полноценным. Гуманизм не вечно отступающий горизонт, он должен иметь свои границы.

Мартынов оторопело слушал. В присутствии этого гиганта начальник охранки сам себе начинал казаться какой-то мелкой букашкой. Он спросил:

— А что делать с психически больными?

— Если они тихие, не представляют угрозу окружающим, оставлять на свободе, но стерилизовать.

— А убийц?

— Таких, ради любви к человечеству, надо безболезненно усыплять. И уж никак не выпускать на свободу через два-три года после серии кровавых преступлений. Тот, кто это делает, — сам преступник. Но да ладно, я отвлекся. Что касается Зинаиды Дитрих, я побеседую с ней. Можешь быть уверен: она расколется до того самого места, которое ты у нее с вожделением рассматривал. В любом случае приготовься обыскать ее дом. И обшарь каждый аршин в доме Гершау.

— Обыск у Гершау начнем сегодня в полдень…

— Прекрасно! После допроса я тебе протелефонирую из военной тюрьмы, прихвачу с собой Зинаиду, и мы встретимся у нее в доме во 2-м Коптельском переулке, это рядом с Грохольским. И ты убедишься, что мы разорили шпионское гнездо. Но допрошу ее после того, как барон принесет работу своих экспертов.

Мартынов вздохнул:

— Это будет еще не скоро!

— Держу пари: барон все притащит сейчас.

Мартынов протянул руку:

— Это невозможно! Оплачиваю ужин в трактире Егорова, если результаты будут сегодня до шести вечера.

— Согласен! — Соколов подошел к телефонному аппарату. Покрутил ручку вызова, снял трубку, произнес:

— Барышня, дай мне номер десять! — После паузы:

— Дежурный? Беги на первый этаж в лабораторию, скажи барону Менгдену, что я у подполковника Мартынова, жду его еще ровно тридцать минут. Опоздает — пусть получает вещевое и продуктовое довольствие отправляющегося в действующую армию. Так и передай! Понял? Пошел! — Повесил трубку, покрутил ручку — дал отбой. И широко улыбнулся.

Мартынов расхохотался:

— Наконец-то легенда сыска проиграет пари! Фон Менгден обещал весь материал доставить в лучшем случае завтра к двум часам пополудни. Раньше эксперты никак не управятся. — Он оглянулся на большие напольные часы, подмигнул Соколову: — Время пошло!

* * *

Минут через двадцать в кабинет Мартынова влетел барон. Обычно щеголеватый, на этот раз он тяжело дышал, был взлохмачен, галстук сбился набок. Грохнул портфелем о стол, отрывисто проговорил, с трудом переводя дыхание:

— Аполлинарий Николаевич, славный! Вы делали верное предположение: материалы, которые мне передали, — все это шпионские штучки. Даже не верится. Ох, воды дайте, сердце стучит… — Выпил, продолжил:

— Порошок — это колларгол, который германцы считают своей секретной новинкой — для тайнописи.

Соколов улыбнулся:

— Скажи, барон, а кто первым обнаружил колларгол и использовал в оперативных целях?

Фотограф помотал головой:

— Все помнят — это вы, Аполлинарий Николаевич, разведали его рецепт.

— И что дальше, барон?

— На негативах, как выяснилось, секретные сведения о поставках в армию фуража, продовольствия, мобилизационные планы, стенограммы секретных заседаний генерал-губернатора. Отпечатки пальцев принадлежат Генриху Гершау, а также Зинаиде и Отто Дитрихам…

Соколов пожал руку фон Менгдену.

— Барон, благодарю за службу. — Сделал ироническую мину. — Простите, пока, к сожалению, не могу удовлетворить ваше желание драться с ненавистным врагом на передовой — вы нужны в тылу. О’ревуар!

Фон Менгден счастливо улыбнулся:

— Рад служить Отечеству!

Мартынов вытаращился на барона:

— Вы рветесь на фронт? Первый раз слышу…

За барона ответил Соколов:

— Спит и видит себя верхом на боевом скакуне, шашкой разящим супостатов!

Фон Менгден поспешил развернуться и на сей раз строевым шагом покинул кабинет.

Соколов выразительно посмотрел на Мартынова:

— Что скажешь в свое оправдание? Ведь я тебе положил на стол информацию о предполагаемой шпионской деятельности Гершау еще месяца полтора назад. Ты меры принял?

Мартынов повздыхал-повздыхал и ответил:

— Я переслал вашу информацию по месту службы полковника — градоначальнику Адрианову…

Соколов укоризненно покачал головой:

— Спихнул с рук, и на душе легче стало?

Мартынов извиняющимся тоном проговорил:

— Да ведь казалось невероятным: всем известный человек — и шпион. Что ж, примем самые срочные меры, положение исправим. Удивительно, невообразимо!

Соколов напомнил:

— Ужин у Егорова за твой счет, дорогой начальник. Мартынов вздохнул:

— Что ж, я долги всегда плачу. Готов ехать с вами к Егорову в любое время. Но знаю, что вы, граф, сегодня соответствовать не можете…

Соколов с любопытством уставился на начальника охранки:

— То есть?

Мартынов хитро подмигнул:

— Я ведь знаю, куда вы нынче собрались: в «Яр», где имеет быть прощальная гастроль Распутина.

Соколов решил блефовать:

— Распутин очень просил, да вряд ли пойду.

— Что так?

— Скучно наблюдать его чудачества.

— Вам, граф, виднее. Тем более что Распутин сегодня особенно будет усердствовать, фортель какой-нибудь выкинет.

— По какой причине?

— Причина серьезная: в «Яре», по всей вероятности, должен быть сын московского будущего главнокомандующего — Юсупов-младший.

— Вот как?

— Разведка донесла!

Соколов одобрил:

— Молодец, Александр Павлович, оперативной информацией владеешь!

Мартынов самодовольно произнес:

— Служба у нас такая — знать, кто чем дышит. Юсупова впору в наше ведомство зачислять, такую прыть проявляет.

— То есть?

— Феликс выяснил, что святой отец ныне зачастил в «Яр». Так он не поленился, завел в «Яре» осведомителей, хорошие деньги выкладывает. — Почесал задумчиво за ухом, вопросительно взглянул на Соколова. — Скажу больше: последнее время, как мне известно из верных источников, Феликс начал вдруг проявлять к Григорию Ефимовичу повышенный интерес.

Соколов громко расхохотался:

— Ну?! В каком смысле?

Мартынов замахал руками:

— Нет, нет! Вы, граф, поняли меня неверно. Это не очередное любовное увлечение Юсупова. Причина в чем-то другом.

— В чем?

— Это предстоит выяснить.

— Любопытное рандеву! — Соколов задумался, потом решительно проговорил: — Ты, Александр Павлович, меня уговорил. Пожалуй, я загляну в «Яр». Сейчас у Судакова хороших омаров подают.

Мартынов погрозил пальцем:

— Ну глядите, без эксцессов…

— Ты прямо как строгий папаша, наставляющий сына-балбеса! С таким рвением ищи германских шпионов. — Взглянул на часы. — А где наш возлюбленный медик?

Следы злодейских рук

В этот момент дверь приоткрылась, в щель просунул голову дежурный офицер:

— Александр Павлович, медицинский эксперт Павловский просит принять его.

— Легок на помине, пусть войдет!

Павловский медвежьей косолапящей походкой ввалился в кабинет.

Впрочем, у этой странной походки была своя история. Проштудировав философские труды Льва Толстого, Павловский, как и многие интеллигенты той поры, проникся христианским мировоззрением. Для начала, по примеру классика, пешком отправился в Ясную Поляну. И тут Толстого превзошел, ибо добрался до Ясной за пять дней, а не за шесть, как великий старец. Удостоился радости не только лицезреть Толстого, но и был осчастливлен беседой с ним и даже приглашен к трапезному столу.

Обратно Павловский поехал по антихристову изобретению — по «железке».

Из Ясной Поляны увозил не только брошюры «Посредника» и наставления в христианской жизни, но и незабываемое впечатление от великого старца.

С той поры Павловский не пил вина, не осуждал ближних, не ссорился, не стяжал, не ел убоину — мясо, и даже не выражался, что в полицейской службе равноценно подвигу на боевом посту. И еще он перенял у Толстого косолапящую манеру ходить.

* * *

Соколов и Мартынов с любопытством уставились на медика.

Павловский молча кивнул и, не дожидаясь приглашения, опустился в кресло. Затем, под ожидающими взглядами, храня важность профессора, представшего перед оторопелыми студентами-первокурсниками, медленно поставил на полированный стол свой холстинный баул (кожаным он не мог пользоваться по этическим соображениям — все-таки убоина!), порылся в его содержимом, вытащил листы бумаги. Тщательно протер громадным фуляром очки на металлической круглой оправе, водрузил их на большой крепкий нос. После этого Павловский откинулся на спинку кресла и торжественно, словно Талмуд, стал читать акт судебно-медицинской экспертизы.

Из этого акта выходило, что Эмилия попала в колодец живой, поскольку в легких обнаружили воду. На теле имеются множественные ушибы и ссадины, преимущественно на голове и предплечьях. Хорошо выражены ссадины в области колен и бедер. От удара головой о сруб, возможно, случились сотрясение мозга и потеря сознания. Вероятно, в этом бессознательном состоянии и произошла механическая асфиксия — утопление. Труп в холодной воде хорошо сохранился.

Дойдя до раздела «Внутреннее вскрытие», эксперт повысил голос, показывая, что сейчас последует нечто особенно любопытное:

— «При внутреннем исследовании в мягких тканях шеи наблюдаются обширные кровоизлияния. Также обнаружен перелом подъязычной кости. Можно предположить, что органы шеи подвергали сдавливанию руками. Об этом говорят специфические признаки: множественные слабо выраженные повреждения в виде полулунных и продольных ссадин в передней части шеи, произошедшие от ногтевых фалангов, а также кровоподтеки на коже переднебоковых поверхностей шеи. Смерть наступила не от удушения, а от утопления. На передней части бедер и коленях ясно выраженные повреждения верхних слоев кожи и кровоподтеки. Судя по мацерации кожи, труп находился в воде семь — девять дней».

Павловский закончил чтение. Мартынов поднялся из-за стола, с чувством пожал медику руку:

— Григорий Михайлович, спасибо за быструю и хорошую работу!

Соколов сказал:

— Уверен, что Эмилия спасалась от преследователя, убегала, а тот набросился на нее сзади. Для начала он придушил свою жертву, а затем, еще живую, сбросил в колодец. И почти наверняка это проделка ее муженька.

Мартынов удивился:

— Почему вы решили, что убийца набросился на Эмилию сзади?

— По расположению повреждений. Если душат сзади, то полулунные ссадины располагаются в передней части шеи.

— Это верно! Но вы, Аполлинарий Николаевич, еще утверждаете, что жертва убегала?

— Конечно! Убийца, догоняя жертву, набросился на нее со спины. Эмилия, под тяжестью тела нападавшего, с разбегу рухнула на землю и так сильно ободрала переднюю часть бедер и колени, что даже довольно продолжительное нахождение в воде не уничтожило следов повреждения верхних слоев кожи. Кстати, вы, коллеги, обратили внимание на чулки? Они разодраны именно на коленях.

Мартынов хлопнул в ладоши:

— Прекрасно, граф! Ваша логика вызывает восхищение.

Мартынов стал что-то писать на листе бумаги, поставил красивую подпись и протянул Соколову:

— Вот, Аполлинарий Николаевич, разрешение вам на допрос Зинаиды в Лефортовской тюрьме. У меня просьба: хорошенько «поводите» Зинаиду. Вы умеете это делать. Еще свежо воспоминание о деле скрипача-виртуоза Казарина, которого только вы сумели разговорить. Удачи вам! — Пожал гению сыска руку.

Когда Соколов был уже в дверях, Мартынов, вечный скептик, добавил:

— Но я все еще сомневаюсь в том, что убийца — Гершау. Ему нет никакого резона убивать молодую, полную красоты жену. Мы беседовали с людьми, которые знали эту семью, и все в один голос говорят — это была самая дружная на свете пара. В этом убийстве нет здравого смысла…

Соколов придерживался правил: войдя на светский бал, сразу же танцевать. И второе: всякий разговор заканчивать самому. На этот раз он уже с порога бросил реплику:

— Александр Павлович, ты видел много преступлений, в которых был здравый смысл? А почему в этом убийстве он должен присутствовать? И потом, нам ведь не все обстоятельства известны. Будь здоров, начальник!