Кардонийская рулетка

Вадим Панов, 2012

Они парят в бескрайней Пустоте, и только цеппели соединяют их… Миры Герметикона. Зажиточные и бедные, сверкающие и провинциальные, и среди них – богатая Кардония, бриллиант чистой воды. Таких планет мало, они независимы и сильны, но у них есть беспощадный враг – Компания, стремящаяся к господству над Герметиконом и не брезгующая никакими средствами на пути к своей цели. Компания поставила Кардонийскую конфедерацию на грань гражданской войны, в разгорающийся конфликт оказались втянуты самые разные силы, и эмиссаром одной из сторон стал знаменитый путешественник Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур. И пусть он прикован к инвалидному креслу, навыки бамбадао и острый ум никуда не делись. Впрочем, как и скверный характер.

Глава 3

в которой Дагомаро много говорит, Кира получает хорошее известие, Помпилио возвращается в семью, офицеры «Амуша» готовятся, а Лайерак выходит на работу

Страх, подозрительность, недоверие, настороженность…

Людей не переделаешь, и эти чувства они будут испытывать всегда. Тем более — на новой, неизведанной планете, тем более — оказавшись на этой планете не по собственной воле, почти без оружия и припасов, и только-только пройдя через ужасы Белого Мора.

Первые кардонийцы встретили новую родину без улыбок. Обрадовались, конечно, что оказались в свободном от страшной заразы мире, но облегчение быстро сменилось пониманием трудностей, ожидавших их впереди. И потому, едва оглядевшись, первые кардонийцы, точнее ушерцы, принялись строить крепость Тах — некрасивое, но надежное убежище, в котором переселенцы чувствовали себя в относительной безопасности. И лишь после того как эта работа была закончена, люди занялись нормальным освоением планеты.

И позволили себе улыбнуться.

Потому что люди долго отходят от пережитого ужаса.

С тех далеких пор минуло не одно столетие. Кардония расцвела, превратилась в большой и богатый мир, пусть и не единый, но с прочной конфедеративной основой, никогда не испытывала «прелестей» войны, но надежная, хоть и некрасивая крепость по-прежнему возвышалась в центре города, которому она дала имя, в самом центре столицы архипелага. И именно за ее древними стенами собирался сенат Ушера. Не во дворе, конечно же, собирался, а в большом зале крепкого прямоугольного дома, что стоял в северной части крепости и вот уже сто пятьдесят лет так и назывался — Сенат. Высокие окна зала выходили на зубчатую стену, которую давным-давно облюбовали чайки, разбавляя серый камень белым, а тишину — шумным базаром. При этом птицы активно гадили, но стражники все равно их не гоняли — к чайкам на архипелаге относились с добродушием.

Но его категорически не хватало в зале.

— Война? Винчер, ты сошел с ума!

— Фил, мы старые друзья, и ты можешь называть меня как угодно. — Консул Дагомаро широко улыбнулся и добавил: — Но аргументируй, дружище, аргументируй.

— Доказать, что ты псих?

— Сделай одолжение.

Несмотря на летнюю жару, Винчер явился на заседание в традиционном, наглухо застегнутом пиджаке с воротником-стойкой, строгих брюках и блестящих туфлях, тогда как остальные сенаторы предпочли легкие сорочки с короткими рукавами, тончайшие брюки и обошлись без галстуков. Но Дагомаро неудобств не испытывал, создавалось впечатление, что он запретил своему телу реагировать на зной, и за все время заседания на его лбу не появилось даже намека на пот.

— Хорошо, докажу. — Сенатор Фраскетти медленно оглядел присутствующих. — Мы знаем, что за Приотой стоит Компания. А воевать с Компанией — самоубийство. Объяснения закончены, я прав!

— Почему самоубийство?

— Догадайся сам.

Сенаторы поддержали заявление Фраскетти одобрительным гулом, но консул твердо стоял на своем:

— Мы на своей земле, Фил, на своей планете.

— Которая поделена пополам, — напомнил сенатор Дзинга.

— Не важно. — Дагомаро перевел взгляд на Даркадо. — Адмирал! Выскажите, пожалуйста, сенату мнение военного человека.

Начальник Генерального штаба кивнул, но подниматься не стал. Этого не требовалось, поскольку все двенадцать присутствующих: десять сенаторов, консул и он, знали друг друга с детства.

— В истории Герметикона нет примеров удачных вторжений в развитые миры, — проскрипел адмирал. — Если население планеты превышает пятьдесят миллионов человек, интервенция гарантированно заканчивается провалом, поскольку в существующих условиях невозможно организовать достаточное снабжение войск.

— Вы уверены?

— Последняя попытка захвата развитой планеты случилась тридцать лет назад, с тех пор никто не выражал желания повторить опыт — слишком велики потери.

Цеппели — это не легендарные Вечные Дыры, которые часами можно было держать открытыми, а значит, успеть перевезти большое количество войск и припасов. Цеппели ограничены в размерах, и никому, даже мирам Ожерелья, еще не удавалось создать армаду, способную единовременно перебросить в мир-жертву серьезную ударную группировку. И только благодаря этому Герметикон успешно избегал разорительных межпланетных войн.

— Адмирал, мы все прекрасно знаем, что прямое вторжение невозможно, — подал голос сенатор Онигеро. — Но Кардония разделена, и у Компании будет огромный плацдарм — вся Приота.

— Галаниты науськивают на нас землероек, — согласился с коллегой сенатор Дзинга. — Воевать будет Приота, а не Компания, и это обстоятельство в корне меняет ситуацию.

— Мы их в порошок сотрем, — пообещал консул. — Компания не сможет доставить на Приоту столько техники, сколько есть у нас. И уж тем более столько, сколько мы в состоянии произвести. Ушер силен.

— Нас в три раза меньше, чем землероек, — напомнил Фраскетти.

— Но мы лучше оснащены.

Ни Ушеру, ни Приоте большие армии не требовались. Между собой половинки Кардонии давным-давно договорились, амбициозными планами по захвату соседних миров не страдали, а потому перед военными стояли всего две задачи: защита от гипотетического вторжения и борьба с загорскими пиратами. Небогатую Приоту такое положение дел вполне устраивало, во всяком случае до сих пор, а вот ушерские промышленники быстро поняли, что военные расходы — не груз, а вложение, и щедро финансировали профессиональную армию, оснащению которой могли позавидовать лучшие вооруженные силы Герметикона. Помимо основных обязанностей ушерские военные снаряжали экспедиции, составляя подробную карту неосвоенных земель планеты, испытывали создаваемое на архипелаге оружие и служили инструкторами в мирах, куда это самое оружие поставлялось. Часто — в очень «горячих» мирах, где получали бесценный опыт ведения серьезных войн. Ушерская армия на голову превосходила вооруженные силы Приоты, и это обстоятельство придавало консулу уверенности.

— Мы знаем, что полгода назад Компания открыла Приоте колоссальный кредит, а поскольку паротягов и паровозов на материке не прибавилось, можно сделать вывод, что землеройки покупают оружие. — Дагомаро выдал сообщение резким и жестким голосом. — Покупают уже полгода, и никто не знает, в каких количествах.

— Ты сам себе противоречишь, Винчер, — развел руками Фраскетти. — Если землеройки окрепли, нам и подавно не стоит трепыхаться.

— Время еще есть.

— Сколько?

— Достаточно, чтобы обернуть ситуацию в свою — пользу.

— Каким образом? — поинтересовался Онигеро.

И услышал холодный ответ:

— Единственным.

— То есть?

— Да, Винчер, конкретизируй.

— У тебя есть план?

Нешуточная проблема — а дело пахло то ли войной, то ли распадом Конфедерации — выбила сенаторов из колеи. И вот уже две недели они никак не могли решить, что делать. Бесконечные совещания, согласования, прения и обсуждения — разговоры, разговоры, разговоры… Сенаторы растерялись, но сегодня консул собирался склонить их к принятию окончательного решения.

— Спокойно, спокойно, у меня есть план! — Дагомаро выставил перед собой руки. — И только он поможет нам избежать поражения.

— Война еще не началась, — уточнил Фраскетти.

— Война идет давно, Фил, с тех самых пор, как Компания решила наложить лапу на наш мир. А точнее — на Ушер, поскольку на Приоте ничего интересного нет. — Консул выдержал паузу, позволяя сенаторам согласиться с высказыванием, и продолжил: — Им не удалось нас купить, им не удалось посадить нас на кредиты, и потому они решили нас завоевать. Или же создать угрозу завоевания.

— Весьма реальную угрозу.

— Мы должны понимать, что попытка развязать войну — последний козырь Компании, — повысил голос Дагомаро. — Если мы отобьемся, нас оставят в покое.

— С чего такая уверенность? — осведомился Дзинга.

— Это логично, — поддержал консула Онигеро. — Винчер прав: все остальное Компания уже пробовала, а больше ничего не придумано.

— Спасибо, Питер.

— Так что ты предлагаешь? — поинтересовался Фраскетти.

— Будем лавировать между Компанией и адигенами, — твердо ответил консул. — Стоять на своем, обещать, врать и слегка поддаваться. Полагаю, мы сумеем выйти из ситуации с минимальными потерями.

— Ляжем под адигенов?

— Попытаемся столкнуть их с Компанией, — улыбнулся Дагомаро. — Мы станем призом, за который они начнут драку. Призом, который не достанется никому.

— Как это? — не понял Фраскетти.

— Они упрутся, но в какой-то момент поймут, что проще отступить, — сообразил Онигеро.

— А мы останемся при своих, — закончил консул.

В зале повисла тишина. Примерно полминуты сенаторы взвешивали услышанное, после чего Фраскетти кивнул:

— В целом мне нравится.

— А что с Приотой? — кисло спросил Дзинга. — Будем воевать с землеройками?

— Приотская армия — сброд, — уверенно произнес адмирал Даркадо. — Им нечего нам противопоставить, кроме численности. У нас полное превосходство в технике и боевом опыте. Воздух — наш, море — наше, если же мы соберемся оккупировать континент…

— Пока не собираемся, — поспешно перебил военного консул. И вежливо ответил сенатору: — С Приотой постараемся договориться.

— А если не получится?

Пылкая речь адмирала Дзингу не впечатлила, и Дагомаро пришлось поддержать старого вояку:

— Если мы готовы сдаться после первой серьезной угрозы. Подчеркиваю: не после удара или тычка, а только после угрозы, то нам не следовало ссориться с Компанией. Нужно было допустить в Ушер их банки и позволить скупить акции наших предприятий. Мы получили бы деньги и ушли со сцены. Тихо и мирно.

— Ты выгнал отсюда банки Компании, — напомнил Дзинга.

— Потому что наши предки создали Ушер! — прогрохотал консул. — Наши отцы и наши деды! Их труд, ум, деньги, их упорство создали Ушер, а значит — Кардонию! Это наша планета! И я ее не отдам!

Яростные возгласы, яростно вспыхнувшие глаза — Винчер изменился в мгновение. Только что перед сенаторами сидел настаивающий на своем консул, а через секунду — лучший оратор Кардонии, прирожденный боец, патриот. И эта вспышка показала, что не зря, ох не зря именно на груди Винчера Дагомаро сверкал крылатый жлун — золотой значок консула.

— Но…

— Пойми, наконец, что нет никакого «но»! Нет! — Дагомаро вскочил на ноги. — Или Кардония принадлежит нам, или Компании. Или мы хозяева, или никто! Вы хотите оставить предприятия детям? Вы хотите, чтобы они владели Кардонией? Фил?

— Ты знаешь, что да, — пробурчал сенатор Фраскетти.

— Питер?

— Мог бы не спрашивать.

— Дзинга? Роджер?

Против никто не выступил. Сенаторы поджимали губы, неохотно качали головами, вздыхали, но было видно, что пламенная речь консула задела их за живое. Они привыкли чувствовать себя хозяевами и не собирались уходить со сцены.

— А раз мы этого хотим, — громко произнес Дагомаро, возвращаясь в кресло, — то придется перегрызть пару глоток. — И улыбнулся: — Впрочем, мы это умеем.

— Ты говорил об угрозе, но захват Валеманской группы — это уже не угроза, а тычок, — медленно произнес Фраскетти. — Болезненный тычок.

— Землеройки проверяют нас на прочность, — сипло произнес Онигеро и откашлялся. — Если поддадимся — на переговорах они не отступят ни на шаг.

— Согласен, — кивнул Дагомаро. — Мы обязаны вернуть Валеманскую группу до начала переговоров.

— Которые в этом случае могут не начаться, — бросил Дзинга.

— Аргументирую: мы не можем садиться за стол слабаками, нужны козыри.

— Звучит логично.

— И еще нам следует укрепить армию, — продолжил консул. — Землеройки покупают у галанитов оружие? Отлично! Продемонстрируем силу. Адмирал?

— Генеральный штаб предлагает сформировать две дополнительные бригады и одну эскадру в западном секторе архипелага. Кроме того, необходимо срочно доукомплектовать существующие подразделения техникой.

— Теперь я понял смысл сегодняшнего совещания, — язвительно заметил Дзинга. — Две новые бригады и техника!

— И что?

— То, Винчер, что ты — главный производитель — оружия.

— Но не единственный.

— Но ведь армии потребуется самое лучшее, а твой холдинг опередил всех.

— Кажется, я не забываю делиться открытиями Гатова, — с трудом сдерживая злость, ответил консул. — И вы все неплохо зарабатываете на инвестиции, которую я сделал много лет назад.

— Мы говорим об оружии, — напомнил Дзинга. — На войне ты разбогатеешь.

— Потребуется много металла с твоих шахт, энергии с твоих электростанций и грузовых судов с твоих верфей. Война — это не только патроны и пулеметы, дружище. Война жрет все.

— И тут мы подходим к действительно важной теме, — громко произнес Фраскетти. — Винчер, ты забываешь об одной мелочи: казна Ушера большая, но не бездонная.

— И я хочу, чтобы именно мы, ушерцы, продолжали ею распоряжаться. Если для этого нужно драться, мы должны драться. Но не голыми руками.

— Хватит лозунгов, — поморщился Фраскетти. — Мы уже решили, что будем драться.

— О чем, в таком случае, мы говорим?

— О казне, которая не бездонная, — твердо произнес сенатор. — Ты готов поставлять технику в кредит?

— А ты?

— Я?

— Нам потребуется еще одна эскадра, — улыбнулся Дагомаро. — С твоих верфей, Фил, с твоих. И я задаю тебе тот же вопрос: будешь вооружать страну в кредит? То есть за собственный счет? Будешь вкладывать свои средства в наше общее будущее? Я — буду. Не один, разумеется, а только в том случае, если каждый из вас согласится на эти условия. Если мы сожмемся в кулак, о который Компания разобьет физиономию. Мы готовы к этому? Мы все еще жлуны в этом Банире?

— Мы — жлуны, — подал голос Фраскетти. — Лично я кредит предоставлю, потому что кардониец. Потому что ушерец. Потому что я здесь главный и мои дети станут главными после меня!

* * *

Семейным, или, если можно так выразиться, наследным, увлечением анданийских даров Лиронг было коллекционирование оловянных миниатюр, именуемых в простонародье «солдатиками». Но не тех примитивных фигурок, что продают на ярмарках по пятьдесят грошей за коробку, а маленьких, с любовью воссозданных и аккуратно раскрашенных скульптур, в точности копирующих обмундирование и вооружение реальных воинов. Рыцари, ландскнехты, первые артиллеристы, первые мушкетеры — по коллекции Лиронгов можно было изучать историю военного дела Герметикона от Эпохи Ожерелья до наших дней. Именно Герметикона, поскольку увлеченные дары не ограничивались родной Анданой. В коллекции были представлены лингийские егеря и офицеры Астрологического флота, верзийские гренадеры и каатианские стрелки, летчики и моряки, механики из броневойск и кавалеристы. Тысячи фигурок и тысячи мундиров: пышных, с аксельбантами, золотыми погонами и широкими поясами и простых, рациональных, которые стали шить в последнее время; офицерских и солдатских, парадных и повседневных. Коллекция даров Лиронг охватывала все армии и рода войск, каждая миниатюра была уникальной, однако объединяло их то, что все они изображали мужчин.

Потому что война — не женское занятие.

Эта аксиома не подвергалась в Герметиконе сомнению. Точнее — почти не подвергалась, и на богатой, но считающейся провинциальной Кардонии вот уже двадцать лет женщин принимали на военную службу, с тех самых пор как свободолюбивая дочь консула Даркадо делом доказала, что является лучшим летчиком Ушера. Солдатскую лямку кардонийки не тянули, служили астрологами, радистами — на должностях, где требовались усидчивость и внимание, и, по заложенной Рози Даркадо традиции, — пилотами. И носили особую форму, отсутствующую в коллекции анданийских даров, форму, разработанную специально для них. Форму, которая великолепно сидела на Кире Дагомаро. И не только потому, что сшил ее лучший портной Тахасы, не только.

В свои двадцать три Кира обладала превосходной фигурой — не юношеской, еще слегка угловатой, а женственной, демонстрирующей, что прекрасная роза находится в самом расцвете. Стройная, подтянутая, с небольшой грудью и округлыми бедрами, она привлекала мужские взгляды, а строгость синего кителя и черной юбки лишь добавляла девушке шарма.

Однако бригадир Хоплер повидал на своем веку много женщин, в том числе пилотов, и не отвлекался на подчеркнутые мундиром прелести.

— Майор Дагомаро!

— Да, мой бригадир, — по-уставному отозвалась стоящая навытяжку Кира.

— Вам понятна причина наложенного взыскания?

— Так точно, мой бригадир.

По мнению девушки, на этой фразе встречу можно было заканчивать: разнос проведен, взыскание наложено, обещание отдать под военно-полевой суд прозвучало, чего еще? Но Хоплер считал иначе.

— Ваше самоуправство могло привести к международному конфликту, коммандер Дагомаро, — строго продолжил бригадир, холодно глядя на Киру. — Вы понимаете, что из-за ваших действий наши страны оказались на пороге войны?

— Да, мой бригадир.

Справа от Хоплера сидел полковник Вестербильд — прилетевший из Тахасы военный атташе Приоты, — и именно поэтому бригадир не мог остановиться слишком рано. Политика, чтоб ее, проклятая политика. Кира старалась не обращать внимания на землеройку — поздоровалась едва заметным кивком, после обращалась исключительно к командиру, но постоянно ощущала на себе заинтересованный взгляд полковника. Понравилась красивая девушка? Возможно. Лицо Киры было столь же привлекательным, как фигура: густые рыжие волосы, стянутые сейчас в тугой узел, карие, с золотыми искорками глаза, не очень большие, но живые, маленький, чуть вздернутый носик и большой рот, который мог испортить кого угодно, но только не Киру. Девушка была красива, но понимала, что интерес Вестербильда вызывает не столько ее внешность, сколько фамилия. Землеройка с нетерпением предвкушал, как будет измываться над дочерью консула. Слегка печалился отсутствием публики — на разнос Хоплер не позвал даже высших офицеров базы, — но был полон решимости высказать «вздорной девчонке» все, что о ней думает.

— Вы — грамотный и умный офицер, и я удивлен проявленной вами несдержанностью, — закончил Хоплер. — Свободны.

— Одну минуту, бригадир, — улыбнулся атташе. — Вы позволите?

Ушерцы — и Хоплер и Кира, — посмотрели на полковника, как на… землеройку. Но инструкции Генерального штаба гласили: «проявлять вежливость, оказывать содействие». И бригадиру пришлось кивнуть:

— Пожалуйста.

— Спасибо. — Вестербильд повернулся к Кире и вкрадчиво осведомился: — Коммандер Дагомаро, я обратил внимание на то, что вы смотрите на меня с какой-то необъяснимой агрессией. Я ошибаюсь?

Землеройка, судя по всему, решил зайти издалека.

— Да, — холодно отчеканила девушка, глядя на портрет консула Онигеро, признанного всеми кардонийцами «отцом Конфедерации». — Ошибаетесь.

— То есть вы не считаете приотцев врагами?

— Нет. — Какими-либо обращениями: «полковник», «атташе» и даже «синьор» девушка подчеркнуто пренебрегала. Если Вестербильду хотелось уважения, ему следовало поискать его в другом месте. — Не считаю.

— Но вы открыли огонь.

— Никто не пострадал.

— Но вы открыли огонь, — повторил Вестербильд. — Мне интересно, что вы чувствовали, приказывая стрелять в кардонийцев?

— Мне было неприятно, — без раздумий ответила — Кира.

— Хоть что-то, — оживился атташе. — Но мало.

— Вполне достаточно, — невозмутимо продолжила девушка. — Мне было неприятно видеть оккупантов на землях Ушера так же сильно, как разговаривать сейчас с вами.

Вестербильд покраснел.

— Бригадир?

Но на поддержку дипломат мог рассчитывать в той же степени, что и на уважение.

— Флаг Приоты оказался в грязи задолго до того, как его швырнула туда коммандер Дагомаро, — задумчиво произнес Хоплер, вертя в руке карандаш. — Вы, полковник, забыли, что на глазах моего офицера погибли люди.

— Насколько я знаю, геологи выразили желание вернуться на архипелаг и командир нашей экспедиции с уважением отнесся к их решению.

Дипломатические выверты хороши на переговорах, с военными так шутить не следует.

— Не желаете повторить опыт? — осведомился бригадир. — Я могу выделить вам катер на обратную дорогу. Боюсь только, что не смогу снарядить команду.

Кира удивленно посмотрела на Хоплера: на ее памяти старый и крикливый бригадир никогда не отходил от полученных инструкций и не мог, физически не мог сказать то, что сейчас прозвучало.

— Вы мне угрожаете? — растерялся атташе.

— Конечно нет, — усмехнулся бригадир. — Угрожал я своему офицеру, обещая отдать под суд. А вас я просто спрашиваю. По-дружески. С уважением. Как кардониец кардонийца.

Вестербильд вновь покраснел.

«Вонючая землеройка!»

Из штаба Кира вышла в приподнятом настроении: шумный разнос, наложенное взыскание, обещание суда, ядовитые вопросы атташе — все услышанные гадости были перечеркнуты последними высказываниями Хоплера, жесткими заявлениями настоящего ушерского офицера, который плевать хотел на дипломатию, когда дело касалось жизней сограждан. И пусть столичные бюрократы лебезят перед землеройками в попытке «найти приемлемый выход из кризиса» — пусть! Армия и простые ушерцы думают иначе, а значит, сенату придется прислушаться!

— Кира!

— Драмар!

Полковник Накордо ждал девушку во дворе: нервно курил, сидя на лавочке в тени платана, и вскочил, едва Кира появилась в дверях.

— Как все прошло?

— Взыскание и обещание суда. — Девушка поправила фуражку. — Все в порядке.

— От должности отстранили?

— За что?

— Согласен — не за что, — с облегчением рассмеялся Накордо. — Но со штабных станется.

— Не отстранили.

— Вот и славно.

Они вышли за ворота и медленно, прогулочным шагом направились по набережной в сторону порта: рыжая девушка и высокий черноволосый мужчина с орлиным носом и крупным волевым подбородком, украшенным тонкой, словно нарисованной бородкой. Темно-синие мундиры, золотые погоны и наградные планки: у девушки только за отличия в подготовке, у Драмара — еще и боевые.

— Штабные велели продемонстрировать неудовольствие, и Хоплер честно орал на меня двадцать минут. — Кира улыбнулась. — А потом взял и макнул землеройку в помои.

— Да ну?

— Я тоже не ожидала. Всегда считала Хоплера занудой.

— Я был с бригадиром на Менсале, и поверь: Хоплер не зануда, — негромко произнес Накордо. — Но Вестербильда он оскорбил напрасно.

— Что? — изумилась девушка.

Все пилоты… да что пилоты — вся база единодушно поддержала поступок Киры. Все сходились во мнении, что девушка действовала правильно, а наиболее горячие головы честно признавались, что не удержались бы от настоящей атаки, от крови. Драмар тоже одобрил уничтожение приотского флага, а потому его замечание поставило Киру в тупик.

— Почему напрасно?

— Утром Хоплер получил секретный пакет из Тахасы: принято решение выдавить землероек с Валеманских островов.

— Правда?!

— Тихо!

— Извини. — Кира вцепилась в рукав Драмара. — Когда?

— Вечером твой приятель Вестербильд возвращается в столицу, а завтра к нам прилетит адмирал Даркадо, чтобы лично проинструктировать офицеров. Командовать операцией будет Хоплер.

— Чудеса!

Слухи о том, что «решение принято и завтра в бой», ходили с самого инцидента, но всякий раз, к огромному разочарованию военных, оказывались ложью. Однако Накордо был замполетом — заместителем бригадира по летной части — и зря языком не трепал. Особенно — Кире.

— Так что готовь машину, коммандер, будет работенка.

— Наш первый бой, — улыбнулась девушка.

— Твой первый бой, — отозвался Драмар. — Не наш.

— Как это?

— Я… В этом самом пакете был приказ о моем переводе, — вздохнул Накордо. — Через три дня я перестану быть замполетом.

— Тебя переводят? — Кира похолодела. — Куда?

— Я остаюсь в бригаде, но на другой должности, — успокоил девушку Драмар.

— Тебя сняли с замполетов? Но почему?! Все знают, что ты — лучший пилот бригады! Ты — ас!

— Именно поэтому меня сняли и переводят…

— Куда? — не сдержалась Кира.

Сначала страх: «Драмара переводят!», затем облегчение, а теперь оно сменилось обидой за мужчину: «Как смели они снять его с должности?!» Замполет бригады — это серьезное карьерное продвижение, следующая ступенька — командир отдельного авиационного соединения, но в Северном Кадаре такого подразделения не было.

— Куда тебя переводят?

— Я не могу сказать.

— Драмар!

— Но… — Накордо улыбнулся. — Но ты могла случайно оказаться в нужном эллинге и сама все увидеть, ведь так?

— Так, — с готовностью кивнула девушка.

— Тогда поехали в нужный эллинг, — рассмеялся Драмар. — Я как раз туда собирался. — За разговором они подошли к пирсу, где Накордо ожидал паровой катер. — У тебя есть время?

— До завтра я совершенно свободна.

— В таком случае — прошу. — И Драмар картинно подал девушке руку, приглашая ступить на борт катера. — Через двадцать минут ты все увидишь.

Самая северная, самая удаленная от столицы база Северный Кадар была при этом одной из самых больших, уступая лишь столичной Новой Тахе. В зоне ответственности базы находились огромные территории, и бригада Хоплера считалась усиленной, а по существу — сдвоенной. Двенадцать авиационных крыльев вместо восьми, девять батальонов морского десанта, двадцать канонерок и восемь корветов. Кораблей большего размера на Кардонии не строили — не требовалось, а два гигантских вооруженных судна, что использовались в экспедициях, боевыми не считались. Одно из них, кстати, базировалось в Северном Кадаре. Поместить всю эту армаду в одной бухте, даже в такой большой, как Солнечная, не представлялось возможным, а потому военные забрали и две соседние: Сонную и Глубокую, и именно в последнюю, самую дальнюю, направился катер. Мимо знаменитой набережной — географического центра светской жизни Северного Кадара; скучающих на рейде кораблей — орудия зачехлены, вахтенные прячутся в тени; и береговых батарей, прикрывающих Солнечную с моря. На Кардонии не существовало силы, способной штурмовать ушерцев, однако все базы архипелага были надежно защищены.

— Иногда мне кажется, что мы сами провоцируем землероек на агрессию, — произнес Драмар, задумчиво разглядывая длинные стволы береговых орудий. — Они видят, насколько мы сильны, и начинают бояться.

— Так боятся, что нападают? — прищурилась Кира.

— Да, — серьезно подтвердил Накордо. — Страх — лучший повод для войны. Страх проиграть еще до ее — начала.

— Ушер всегда выступал за Конфедерацию.

— И каждый год мы демонстрируем Приоте свою мощь. — Знаменитая оружейная выставка только называлась кардонийской — устраивал ее Ушер, поскольку промышленность Приоты пребывала в зачаточном состоянии.

— Конфедерация — залог мира и процветания Кардонии, — убежденно заявила девушка.

Не заученно, а именно убежденно: Кира верила в то, что говорила.

— Меня агитировать не надо, — вздохнул Драмар. — Но участие в Конфедерации дело добровольное, и если один сосед обижен, добра не жди.

— Нас крепко обидели.

Накордо помолчал, давая понять, что имел в виду другого соседа, но кивнул:

— Согласен.

И отвернулся, подставив лицо под соленые брызги.

Несмотря на название, Глубокая бухта была самой мелкой из всех и предназначалась для вспомогательных судов, катеров и ремонта паровингов. По ее периметру стояли четыре эллинга, к одному из которых и подошел катер.

— Меня пустят?

Накордо загадочно улыбнулся.

К удивлению девушки, охрану эллинга несли не привычные вахтенные, а морские десантники в полной боевой выкладке: каски, пистолеты в кобурах и карабины. К тому же их было слишком много: на пирсе, у ворот, у дверей, на крыше — куда ни повернись, взгляд обязательно упирался в хмурых парней.

— Так меня пустят?

— Понятия не имею.

— Драмар!

— Я сделал тебе допуск, — сдался мужчина.

— Напомнил о моем происхождении? — нахмурилась Кира.

— Сказал Хоплеру, что не смогу тебе солгать, а о происхождении он вспомнил сам.

— Ну и ладно, — махнула рукой девушка. Козырять фамилией она не любила, но никогда не отказывалась принять то, что гарантировало происхождение. — Что внутри?

— Маленькое чудо.

На самом деле — огромное.

В закрытом эллинге прятался самый большой паровинг из всех, что Кире доводилось видеть, — гигантская машина, больше похожая на готовящегося взлететь простера. Невозможная и невообразимо прекрасная.

Пятидесятиметровое крыло, на котором покоились четыре тяговых двигателя. Всего четыре, но каждый в полтора раза больше стандартного «Ромса», а значит — мощнее. Массивный фюзеляж, внутри которого прятался классический кузель, — именно из-за него, а точнее, из-за Философского Кристалла паровинги превосходили размерами паровозы. Кабина пилотов остеклена, словно капитанский мостик цеппеля: снизу доверху. Выглядит необычно, но обзор из нее, как прикинула Кира, открывается великолепный. Пушек нет, но курсовая башня на месте — шестиствольный «Гаттас» гордо смотрит на ворота эллинга.

Колоссальная машина важно покоилась на опорах, внушая уважение одним лишь видом, и даже бомбардировщики по сравнению с ней казались недомерками.

— Драмар, что это?

— Нравится?

— А ты как думаешь?!

Раскрасневшаяся Кира была похожа на ребенка, которому сдали в аренду кондитерскую лавку.

— Когда его официально примут на вооружение, он будет называться БДР — большой дальний разведчик. Ребята из Мелепорта называют его «бродягой».

— Дальний разведчик? — Такого обозначения Кира еще не слышала.

— Мой здоровяк способен пролететь без посадки две тысячи лиг. — Накордо с гордостью похлопал паровинг по фюзеляжу. — В нем полно воды, даже в крыльях установлены дополнительные баки.

— Здорово.

— А еще предусмотрены насосы с фильтрами, так что воду можно набрать из любой реки или озера. — Драмар распахнул люк. — Прошу.

«Салон», кабина пилотов, все с виду стандартное, но одновременно непривычное. Необычные кресла — широкие и удобные, огромное, как, впрочем, и ожидалось, лобовое стекло, обтянутый кожей штурвал, все новенькое, блестящее, остро пахнущее. Рабочее место астролога увеличено вдвое, а под радиостанцию отдана добрая половина «салона».

— Радиостанция такая же мощная, как на корветах, — можно связаться с Тахасой с расстояния в четыре тысячи лиг. — У Накордо блестели глаза. — А еще мой «бродяга» — высотный разведчик! Гатов гарантирует, что он спокойно поднимется на две лиги и сможет держать эту высоту сколь угодно долго. У нас даже кислородный баллон есть!

— Ты сможешь облететь всю планету!

— Обязательно! — Мужчину распирало от эмоций, чувствовалось, что Накордо давно хотел поделиться секретом, и теперь захлебывался от восторга. — Здесь даже спальня есть!

Мужчина за руку отвел Киру в следующий за «салоном» отсек и показал привинченные к стенам койки.

— Не отель, конечно, и даже не казарма, зато можно вытянуться и отдохнуть. По очереди.

И замолчал, продолжая держать девушку за руку.

Люк задраен, в эллинге тишина, которую стерегут вооруженные до зубов десантники, — они одни, и их никто не потревожит. И маленькая койка в большом паровинге кажется самым желанным на свете ложем.

— Довольно тесно, — прошептала Кира. — Особенно вдвоем.

— Как раз вдвоем — совсем не тесно, — так же тихо ответил Драмар, нежно целуя любимую в шею. — Вдвоем хорошо.

Фуражка уже на верхней койке, строгий китель расстегнут почти наполовину — когда он успел? Кира улыбнулась и медленно ослабила узел галстука.

— «Бродяга» тебя вдохновляет…

— Меня вдохновляешь ты.

— Было бы здорово заняться любовью в полете.

— Надо подумать.

— Обязательно подумайте, коммандер.

— Обещаю, коммандер.

Китель где-то, блузка там же, юбка скользит по бедрам вниз. Обычно они не торопятся, но сейчас захлестнуло, сейчас они подростки, которые терпеть не могут длинные прелюдии, сейчас они полны страсти.

— А вы, коммандер, нетерпеливы. — Кира уселась на колени Драмара, обняла его за шею и внимательно посмотрела в темные глаза мужчины. — Я люблю вас, коммандер Накордо.

— Это признание, коммандер Дагомаро?

— Это приказ.

* * *

«Так уж вышло, что я человек самый что ни на есть обыкновенный, ничем не примечательный. Даже внешность заурядна, хотя мне неприятно в этом признаваться. Все достижения — пара научных статей да похвалы коллег. Сдержанные похвалы, говоря откровенно, поскольку по-настоящему заняться наукой у меня не получилось. Коллеги и наставники говорили, что чувствуют во мне потенциал, ждали, что он раскроется, но вышло так, как вышло, и через несколько лет я точно перейду в разряд не оправдавших надежд. Если, конечно, к тому времени это еще будет хоть кому-то интересно. Или если я ничего не изменю.

К чему нытье?

Просто хочу подчеркнуть, что я жил тихой, размеренной и незаметной жизнью, полностью поглощенный работой и мечтами, но встреча с мессером все переменила. Нет, я не стал великим, не прославился на весь Герметикон… пока, во всяком случае, не прославился, но течение времени необъяснимо ускорилось, а вокруг стали мелькать адигены и разные важные шишки, военные и гражданские. Или я стал мелькать вокруг них, это уж с какой стороны посмотреть. Поначалу, говоря откровенно, я несколько смущался и робел, но постепенно привык, и даже встреча с даром Антонио Кахлес не выбила меня из колеи.

Ну, или почти не выбила.

Это случилось через полгода после исчезновения мессера. К этому времени планеты, на которые могло выбросить «Изабеллу», были тщательно прочесаны спасательными экспедициями Астрологического флота и лингийцами. Результаты отсутствовали: ни следов катастрофы, ни выживших. Встал вопрос: что дальше? Капитан Дорофеев собрал офицерский совет «Амуша», мы расселись в кают-компании, предполагая длинный и грустный разговор, но начать его не успели — дверь распахнулась и в помещение вошел дар Антонио.

Его появление стало сюрпризом еще и потому, что в последние годы Помпилио практически не общался с братом, и я, говоря откровенно, не ожидал, что дар Антонио примет настолько деятельное участие в поисках мессера: он лично возглавлял спасательные работы, инструктировал капитанов и даже посетил несколько планет.

При появлении дара мы, разумеется, вскочили на ноги, но Кахлес жестом приказал нам вернуться на места, медленно обвел взглядом и произнес:

— Астрологический флот считает, что «Изабелла Та» не вышла из Пустоты. — Дар Антонио старался держаться спокойно, но мы прекрасно видели, насколько сильно ударило по нему исчезновение брата. — Вы — команда Помпилио, люди, которым мой брат безусловно доверяет. Я хочу знать ваше мнение.

Признаюсь: я не сразу понял, что имеет в виду дар Антонио, но я не капитан, а вот Базза среагировал мгновенно:

— Я слишком многим обязан мессеру, чтобы прекращать поиски всего лишь через полгода, — почтительно, но очень твердо произнес Дорофеев. — Герметикон велик и, как показывает история Тринадцатой Астрологической экспедиции, надежда на благоприятный исход сохраняется.

— Как долго вы готовы искать моего брата, Базза? — тихо спросил дар.

— Столько, сколько потребуется, мессер, — уверенно ответил наш капитан.

И ни у кого из нас не возникло желания спорить. Совет закончился, едва начавшись.

— В таком случае, «Пытливый амуш» остается в вашем полном распоряжении, Базза, — произнес Антонио Кахлес и вновь обратился к нам: — Капитан Дорофеев возглавит бессрочную спасательную экспедицию, которая будет финансироваться из моих личных средств. Присоединиться к ней или нет, каждый из вас решит сам…»

Из дневника Андреаса О. Мерсы, alh. d.

Любой адигенский замок мог похвастать наличием оружейной комнаты, хранилищем хозяйского арсенала, представляющего собой причудливую смесь музейных экспонатов и новейших систем лишения жизни. Стены по традиции украшали древности: мечи, в том числе двуручные, кинжалы, булавы, секиры, боевые молоты, шестоперы и прочие холодные приспособления разрушительного действия. Между железом располагались картины и гравюры героического содержания: известные сражения, в которых принимали участие воинственные родственники хозяина замка, штурмы крепостей и наиболее известные дуэли. Современное оружие пряталось в шкафах. В основном охотничье оружие: ружья, карабины, штуцеры, с помощью которых владельцы удовлетворяли свои мужские инстинкты, и, обязательно, дуэльные пистолеты, пара или несколько пар, в зависимости от темперамента обладателя. По-настоящему боевое оружие, предназначенное не для медведя или стерча, а для людей, оставалось в меньшинстве. Правда, только в том случае, если владелец оружейной комнаты не был бамбальеро.

К примеру, в коллекции Помпилио дер Даген Тура охотничье оружие отсутствовало напрочь, а шкатулка с дуэльными пистолетами хоть и сопровождала хозяина во всех путешествиях, никогда не открывалась — соревноваться в стрельбе с бамбадао, с человеком, познавшим секреты Высокого искусства достижения цели, желающих не находилось. Зато все шкафы оружейной наполняли бамбады — уникальные образцы, вручную исполненные величайшими мастерами Герметикона, — к другому оружию дер Даген Тур обращался редко, как правило, в познавательных целях.

И когда Антонио вошел в оружейную, он стал свидетелем как раз такого случая: сидящий за столом Помпилио внимательнейшим образом изучал разобранный пистолет. Рядом стояли бутылка красного вина, два бокала и тарелка с сыром.

— Я не говорил, что зайду, — усмехнулся дар, прищурившись на второй бокал.

— Было очевидно, что ты решишь составить мне компанию, — негромко ответил Помпилио, не отрывая взгляда от оружия. — Что дядюшка?

— Спит.

После ужина дары и капитан дер Вигге отправились играть на бильярде, и больше хозяин замка их не видел. Однако понимал, что брат захочет пообщаться, и задержался в оружейной.

— Нашел что-то интересное? — Антонио кивнул на пистолет.

— Это галанитский «Лекой» новой модели, — неспешно ответил Помпилио, начиная медленно собирать оружие. — Рассчитан под усиленный патрон.

— Хороший пистолет?

— Зависит от стрелка, — усмехнулся Помпилио.

— Это я понимаю.

— А во всем остальном… — Дер Даген Тур резко загнал на место обойму и вскинул руку, направив оружие на стену. Все действие — меньше мгновения, меньше половины мгновения, дар увидел результат: только что пистолет на столе, и вот он указывает на цель. — У «Лекоя» большая ударная сила, но он чрезмерно тяжел — неудобно носить, неудобно стрелять. А серьезная отдача может помешать второму выстрелу; у наших, более легких, пистолетов такого недостатка нет.

— Твой вердикт?

— В нашей армии все в порядке.

— Приятно слышать. — Антонио проследил за тем, как брат возвращает «Лекой» в коробку, и негромко произнес: — Жаль, что с Лилиан так получилось.

Он предполагал, что вопрос вызовет яростную вспышку, но ошибся, ответил Помпилио достаточно спокойно:

— Мы не разговаривали больше десяти лет, брат, почему ты решил начать общение с грустной темы?

— Потому что она для тебя важна, брат, — объяснил Антонио. — Я знал, что ты неравнодушен к девушке, но и представить не мог, насколько сильно.

— Поэтому ты решил использовать ее в своих интересах?

— Я всего лишь подсказал тебе, что этот узел необходимо распутать или разрубить. — Дар помолчал. — Я ведь вижу, что только Лилиан связывает тебя с жизнью, брат, на все остальное тебе плевать.

Несколько минут Помпилио сидел молча: голова опущена на грудь, глаза закрыты, дыхание мерное. Могло показаться, что он задремал, но Антонио понимал, что брат погрузился в непростые размышления.

— О нас с Лилиан тебе Теодор рассказал? — произнес наконец Помпилио.

— Она сама.

— С чего бы?

— Известие о твоем исчезновении повергло Лилиан в шок. — Дар добавил себе вина, подумал, поднялся и наполнил бокал брата. — Она ужасно переживала, но по понятным причинам не могла никому излить душу. У нее ведь никого не осталось…

— Я знаю.

— Одним словом, получилось так, что мы много общались. — Антонио погрел бокал в руке. — Не могу не одобрить твой выбор, брат: Лилиан красива, умна…

— Ты забыл маленькую деталь, брат: она вышла замуж за Фредерика.

— Не нужно ее обвинять.

— Я не обвиняю, — вздохнул Помпилио. — Наверное, поэтому и злюсь: я не могу обвинять Лилиан в том, что она сделала. — И пронзительно посмотрел на брата: — Но что делать мне?

Боль — вот что увидел Антонио во взгляде брата. Невыносимую боль потерявшего все человека. Антонио увидел то, что ожидал. Для того он и пришел: чтобы увидеть и постараться помочь.

— А что ты намеревался делать, когда узнал, что Лилиан собирается замуж? — осведомился дар. — Тогда, на Заграте?

— К концу нашего путешествия Лилиан изменила решение.

— Ты с ней говорил?

— Я видел.

Дер Даген Тур улыбнулся. Против воли. Потому что вспомнил, как Лилиан смотрела на него: во дворце, на «Амуше». Вспомнил, как стояли они рядом. И как присутствие одной-единственной женщины переворачивало весь мир. Главной женщины.

— Допустим, — не стал спорить дар. — Но представь, что ничего не изменилось. Твои действия?

— Тогда все было просто, — пожал плечами Помпилио. — Я предполагал посетить Каату и поговорить с Фредериком: или он уходит с дороги, или дуэль.

— Что изменилось?

— Я изменился.

— Уверен? — Антонио покачал головой. — Ты переживаешь непростое время, брат, но ты все равно тот самый Помпилио, которого я знаю с детства. В противном случае ты уже вскрыл бы себе вены.

И этот удар достиг цели: пробил выстроенную защиту и вывел дер Даген Тура из равновесия.

— Зачем ты явился?! — сжав кулаки, выкрикнул Помпилио.

— Поговорить.

— О Лилиан?

— О тебе.

— Я согласился лететь на Кардонию, ты пристроил меня к делу. Развеселил. Что еще? Советы? Соболезнования? Что еще я должен выслушать?

Он не жаловался, не собирался жаловаться и не искал жалости. Он потерял все и начал потихоньку выбираться из ямы. Сам выбираться, кряхтя и стискивая зубы. Он не жаловался и не просил, он готовился драться с судьбой и готов был возненавидеть любого, кто осмелился бы полезть к нему в душу.

И потому следующая фраза Антонио поразила дер Даген Тура прямо в сердце.

— Я испугался, — глухо произнес дар, и ошеломленный Помпилио умолк. — Последний раз я боялся в детстве — боялся заблудиться на охоте, но вскоре это прошло. С тех пор я ничего не боялся, и вот — испугался потерять тебя. Мы не общались — да, но ты был. Я читал о твоих приключениях, я с гордостью говорил, что ты мой брат. И несмотря на все твои безумства, я не верил, что ты уйдешь первым. Ты на десять лет младше, ты должен меня пережить — это нормально. Когда я узнал, что тебя нет, мир стал другим. Я испугался. — Дар поставил бокал на стол и поднялся. — Собственно, это все, что я хотел сказать. Спокойной ночи.

— Он предложил дуэль, — произнес Помпилио, прежде чем Антонио повернулся к нему спиной. Произнес громко, намеренно выделив местоимение «он». — Он, не я.

— Что?

— Это была идея Маурицио.

И дар медленно вернулся в кресло.

Он понял, что пришел не зря и сделал все правильно, понял, что услышит ответную исповедь. Услышит рассказ о том, как много лет назад в замке Гларден Помпилио убил их брата. Их Маурицио, решившего претендовать на трон и поставившего дарство Кахлес на грань гражданской войны. Помпилио предотвратил кровопролитие, защитил закон, но с тех пор избегал Антонио.

— Я надеялся переубедить Маурицио, мы говорили всю ночь, но он стоял на своем.

— Он был упорен, — прошептал Антонио.

— Упрям, — уточнил Помпилио. — Под утро, когда мы оба поняли, что разговор зашел в тупик, Маурицио сказал, что я не прав и дело идет к дуэли. А я сказал, что раз он чувствует себя оскорбленным, то должен выбрать оружие. — Пауза. — Маурицио выбрал сабли.

Потому что к тому времени младший Кахлес уже несколько лет познавал тайны Хоэкунса.

— Маурицио был хорошим фехтовальщиком, — грустно улыбнулся дар.

— Отличным, — подтвердил Помпилио.

— Гораздо лучше тебя.

— Когда Маурицио выбрал сабли, он не оставил мне выбора, — твердо произнес Помпилио. — Маурицио был готов убивать за свою власть, но не был готов умирать. Он стал бы очень плохим даром.

— Но он был великолепным фехтовальщиком, — повторил Антонио. — Как ты победил?

— Я знал, как Маурицио будет сражаться, — угрюмо ответил Помпилио. — Он ведь любил меня и не хотел затягивать дело.

И перед глазами Антонио встала картина старой дуэли: тронный зал замка Гларден дремлет в предрассветных сумерках, кресла и маленький столик, за которым братья сидели всю ночь, сдвинуты к стене, на них валяются месвары, а Помпилио и Маурицио, одетые лишь в брюки, сапоги и сорочки, стоят друг перед другом с саблями наголо. Похожие так, что щемит сердце. Принявшие решение убивать, и от этого тоже щемит. Братья ждут сигнала, которым стал первый луч солнца.

— Я знал, что сначала будет финт и лишь потом — смертельный выпад, — продолжил Помпилио. — Поэтому не среагировал на первый удар, ушел от второго и уколол Маурицио в сердце. Так было.

Первый луч даже опомниться не успел. Не пробежал по всем окнам, не поиграл с хрусталем тяжелой люстры, не подмигнул позолоченному трону. Первый луч лишь выглянул, а по мраморном полу уже растекалась кровь.

— Десять лет я вспоминал эту историю каждый день. Десять лет я спрашивал себя, правильно ли поступил? Десять лет видел кровь на своих руках, но во время катастрофы я потерял память, а когда она вернулась, выяснилось, что боль ушла, перестала жечь мне душу. Я наконец принял то, что сделал. — Помпилио улыбнулся. — Когда память вернулась, первая моя мысль была о Лилиан.

— А если бы Маурицио выбрал пистолеты? — тихо спросил Антонио.

Если бы показал, что готов умереть за идею? Показал себя настоящим даром?

— Не знаю, — спокойно ответил Помпилио. — Но это не важно, брат, потому что Маурицио выбрал сабли.

— Спасибо за прямоту, брат.

— Налей мне еще вина. — Помпилио криво усмехнулся. — Я рад, что мы наконец разговариваем.

* * *

— Оружие?

— Проверено, — мгновенно ответил Бабарский, преданно глядя на руководство снизу вверх.

— За состояние отвечают стрелки и Бедокур, — холодно напомнил Дорофеев, «забыв» о том, что по боевому расписанию ИХ исполнял обязанности пулеметчика. — Меня интересуют боеприпасы.

— Полный комплект, — заверил начальство суперкарго. И шмыгнул носом, продемонстрировав, что болезни не дремлют.

— Допустим. — Капитан поставил галочку напротив очередной графы. — Продовольствие?

— Длительного хранения завозят. — Бабарский кивнул на стоящий у ворот эллинга паротяг. — А свежие доставим на борт за три часа до отправления.

Опустошение здоровенного кузова шло по-муравьиному сноровисто и деловито: цепочка грузчиков споро перетаскивала ящики, мешки, свертки и бидоны в чрево «Амуша», где их встречал озабоченный кок.

— Допустим.

Несмотря на не самый высокий рост, Базза выглядел на фоне маленького и пухленького ИХ настоящим гигантом: сказывались плотное сложение и широкие плечи. Одевался капитан обыкновенно — в темно-синий повседневный мундир офицера Астрологического флота, а самой примечательной его приметой был жуткого вида шрам, обезобразивший левую сторону лица Баззы и придававший ему весьма устрашающий вид.

Дорофеев нарисовал в ведомости еще одну галочку и продолжил:

— В прошлом походе у команды были жалобы на обмундирование. Не всем хватило комбинезонов.

— Не всем хватило новых комбинезонов, — поправил капитана ИХ. — Теперь все в порядке.

— Ты закупил обмундирование? — удивился Базза.

— Нет, просто счастливчики поистрепали обновки.

Но шутка не удалась: при подготовке к походу у капитана напрочь исчезало чувство юмора.

— ИХ!

— Всем, кому нужно, достались новые комбинезоны, — доложил суперкарго.

— А что с судовой кассой?

— Судовая касса всегда в порядке, капитан, — широко улыбнулся Бабарский. — Можете организовать проверку в любое время дня и ночи. — Взгляд маленьких глаз ИХ был настолько честен, что любой на месте Дорофеева устыдился бы. Но Базза хорошо знал своего суперкарго, чтобы доверять невинному взгляду. — Вам не кажется, что здесь ужасный сквозняк?

— Сквозняк тоже проверим, — рассеянно пообещал капитан, ставя галочку в графе «судовая касса». И пометку: «Ревизия вечером».

— Заявки начальников служб удовлетворены?

— Так точно. — ИХ чихнул. — Полностью.

Каждая служба, ну разве что за исключением ведомства Бедокура, была представлена на «Амуше» в единственном лице: один медикус, один алхимик, один астролог, один радист. Однако Дорофеев по-уставному именовал их «начальниками».

— То есть сейчас я буду выслушивать жалобы?

— Они всегда жалуются, — пожал плечами Бабарский.

— Гм… Пожалуй.

Длина исследовательского рейдера превышала триста метров, высота — сорок, при соответствующей ширине. Добавьте торчащие рули, необходимость технического зазора — цеппель не может войти в эллинг впритык, надеть его на себя, как свитер, — и вы поймете размеры «домика», который выстроил для любимого «Амуша» владетель Даген Тура. Колоссальное строение располагалось в полулиге от вокзала, но все равно затмевало его, превращало в скромное, едва заметное сооружение, что-то вроде собачьей будки, выстроенной у крыльца настоящего дома.

Снаружи эллинг походил на тщательно обтесанную скалу и не вызывал особенного удивления у местных горцев. Другое дело — изнутри. Впервые оказываясь в чреве гигантского строения, все дагентурцы ошарашенно запрокидывали головы, стараясь разглядеть находящуюся на невероятной высоте крышу, чесали затылки и обменивались изумленными замечаниями, смысл которых сводился к тому, что раз люди научились создавать таких исполинов, мир действительно изменился. А уж когда внутри оказывался «Амуш», чувство нереальности происходящего усиливалось многократно. Трехсотметровая сигара, важно дремлющая внутри рукотворной скалы, вызывала в памяти легенды о драконах, и неизбалованные зрелищами дагентурцы толпами валили в эллинг, желая лично поглазеть на чудо современной техники. И отказа не знали: Помпилио разрешал подданным заходить в любое время и даже дозволял осматривать «Амуш» изнутри. Но только не в те дни, когда экипаж проводил плановые работы или готовился к путешествию.

— Осторожнее, чтоб вас всех в алкагест окунуло! — заорал Мерса, услышав тяжелый стук. — Это не вода, а королевский уксус!

— Так ведь тяжело, — пожаловался один из грузчиков.

— Это мне с вами тяжело, а вы на работе. — Алхимик обошел громоздкую стеклянную емкость, которую грузчики неаккуратно извлекли из кузова паротяга, убедился, что толстые стенки не повреждены, и с облегчением выдохнул: — Пронесло.

— А что было бы? — осведомился самый молодой из грузчиков.

— Ничего не было бы, — ответил Мерса.

— Ну вот…

— Тебя не было бы, идиота, приятелей твоих не было бы, меня…

— Как это? — растерялся молодой.

— А вот так, чтоб тебя в алкагест окунуло с головой, это королевский уксус, понял? — Алхимик постучал костяшками пальцев по толстенному стеклу емкости. — Триста литров самого ядовитого вещества на свете, способного растворить все, что угодно. Испарения от него такие, что сначала мы выхаркали бы легкие, а потом превратились в белковые лужицы.

Физиономии грузчиков вытянулись. Добавлять королевский уксус в кузели требовалось нечасто, и его опасные свойства местным известны не были. Во всяком случае, этим местным.

— Так что тащите предельно осторожно, — закончил алхимик.

Объявление предполетных работ превратило эллинг в муравейник: грузчики, механики, ремонтники, шум, гам, гудение приборов, а в самом центре тщательно продуманного хаоса — капитан Дорофеев, спокойный, как спящая пришпа, но мистическим образом замечающий все детали происходящего.

— Мерса!

— Да, капитан?

Однако к Дорофееву алхимик не повернулся, продолжая с преувеличенным вниманием следить за движениями грузчиков.

— ИХ исполнил ваши заявки?

— Так точно, капитан.

— Все?

— Да.

— Алхимическая служба готова к полету?

— Так точно.

Разговор затягивался, и оставаться спиной к непосредственному начальнику становилось все сложнее. В конце концов, такое поведение нарушало элементарные нормы вежливости, и Дорофеев решил напомнить об этом:

— Мерса!

Алхимик вздохнул и неохотно повернулся.

— Извините, капитан.

И услышал ожидаемое:

— Ужасно.

— Согласен, — вякнул выросший из-под земли Бабарский. И ехидно добавил: — Олли, ты видел, что у тебя с лицом?

— Я с ним проснулся, — мрачно сообщил Мерса. — И это, знаете, неприятно, чтоб меня в алкагест окунуло! Энди должен просыпаться с разбитой физиономией и с удивлением узнавать, что натворил вчера. Энди, а не я! А потому я зол и чувствую себя полным идиотом.

Алхимик и так-то не был красавцем: невысокий, худощавый, с тусклым лицом, главной приметой которого был большой мясистый нос, нависающий над узким подбородком. Нос привлекал внимание в первую очередь, и только потом люди замечали серые бусинки глаз, прячущиеся за круглыми очками, и резко очерченные губы, лишь теперь перед ними появлялось собственно лицо, как единое целое. Однако сейчас на физиономии Мерсы появился еще более заметный, нежели нос, элемент: роскошный синяк, охватывающий всю правую скулу алхимика.

— Посмотрите на себя, Мерса, — вздохнул Дорофеев. — Вы — офицер, неужели непонятно, что недопустимо являться перед нижними чинами в таком виде? Откуда у вас синяк?

— Подозреваю, что он… в смысле я, не устоял на — ногах.

— Галилей затеял «вышибалу» в «Золотом дубе», — сообщил Бабарский. — Я, разумеется, не участвовал: у меня твердые моральные принципы, хроническая травма спины и колена.

— Кого вышибали?

— Команду «Дер Каттера».

— Военных? — Дорофеев едва заметно улыбнулся, но продолжил строго: — Мерса, разве вам не рассказывали, что в «вышибалу» положено играть только нижним — чинам?

— Мне трудно оправдываться, капитан, поскольку самое интересное я пропустил, — нашелся алхимик. — Но я уверен, что Энди пытался отказаться. Я его немножко знаю.

— Отказываться следовало энергичнее… Бедокур!

Здоровяк высунулся наружу с невинной целью: посмотреть, как грузчики справляются с опасной уксусной емкостью. Увидев капитана, Чира немедленно сдал назад, но ускользнуть от зоркого взгляда Дорофеева не — сумел.

— Мы как раз обсуждали вчерашние события, Бедокур, прошу вас, присоединяйтесь.

Шифбетрибсмейстер вздохнул, подошел ближе и прошамкал:

— Ижвините, капитан, мне тружно шевелить челюштью.

Разрушений у Чиры было куда больше, чем у алхимика. Помимо двух синяков и крупной ссадины Бедокур щеголял свежим шрамом на запястье, разбитыми губами и распухшими костяшками пальцев. Плюс к этому — не очень уверенные движения. Однако в отличие от Мерсы Чира носил свои знаки с достоинством, был бодр и пребывал в отличном настроении.

— Не хотите рассказать о чем-нибудь?

— Вам дейшвительно интерешно? — прищурился шифбетрибсмейстер.

— Да, — кивнул Базза.

— Вы не поверите, капитан, я впервые вштретил доштойного противника, — с воодушевлением поведал Чира. — Хотя ничего не предвещало вштречи. Вше жнаки говорили, что будет легко.

Дорофеев поджал губы.

— Глыба Штокман окажался наштоящей глыбой. Выдержал шешть ударов.

— А вы?

— Шоответственно — пять. На шештой Глыбы не хватило.

— Рад за вас.

— Мы не имели права отштупать перед походом, капитан, это плохая примета, — со всей доступной ему серьезностью произнес шифбетрибсмейстер. — Перед Пуштотой нельжя боятьша.

— К Хасине обращались?

— Он ш утра в жамке.

— А где Галилей? — вспомнил Дорофеев.

— Прячется, — хихикнул Бабарский.

— И правильно делает, — проворчал Бедокур. — Это он жатеял «вышибалу».

Попасть на огромную, размером с пастбище, крышу эллинга можно было только одним способом: по металлической пожарной лестнице, скобы которой шестидесятиметровой линеечкой протянулись по западной стене. Лазать по «пожарке» просто так, не по делу, желающих не находилось, даже мальчишки не рисковали взбираться на невозможную высоту, а потому Квадрига пребывал на крыше в полном одиночестве.

Он лежал на раскалившемся от солнца металле, но не замечал жара. Он вообще ничего не замечал.

Невидяще смотрел астролог в лингийское небо, но видел не бездонную лазурь и легкие облака, а то, что скрывалось далеко-далеко за ними.

Пустоту видел Галилей, лежа на крыше эллинга. Великое Ничто, через которое водил цеппели. Бесконечное серое, привлекательное и пугающее. Оглушающее пространство, где таились ужасающие Знаки, прикосновение к которому дарило астрологам боль и наслаждение.

— Мы скоро увидимся, — прошептал Квадрига, закрывая глаза. — Очень скоро.

* * *

Господь создал людей свободными.

Посланцы Его — Добрые Праведники — не уставали повторять эту максиму и добились того, что ее запомнили все. Свободными. Свободными не благодаря кому-то, а по определению, потому, что так хочет Бог. Точка. А затем Добрые Праведники передали дарованную Богом власть Первым Царям, которых еще через сто лет сменили адигены. А максима любой власти — ограничение свободы.

Получается, Добрые Праведники нарушили один из главных постулатов Бога?

Первым эту крамольную мысль высказал тинигерийский священник Иеробот и даже успел организовать движение за возвращение к истокам, получившее большую популярность у простолюдинов — ведь Иеробот призывал к уменьшению влияния адигенов и Церкви на повседневную жизнь. Что именно приключилось с Иероботом и его последователями, которых стали называть нердами, на Тинигерии предпочитали не уточнять, но редкие вспышки аналогичных заблуждений на ней и других планетах Ожерелья с тех пор гасились весьма оперативно — адигены не допускали их превращения в подобие пожара или хотя бы костра. И весьма преуспели, поскольку следующий удар по основам Олгеменической церкви был нанесен спустя несколько столетий. Зато удар этот оказался весьма серьезным.

Набирающие силу анархисты быстро поняли, что на победу может рассчитывать лишь та идея, которая наступает широким фронтом, вторгается во все сферы жизни простого человека, и в том числе — в его душу. В его религию. И древнее учение Иеробота обрело вторую жизнь, куда более известную, чем первая.

Надо отдать анархистам должное: прекрасно понимая, что попытка потрясти Церковь вызовет жестокие ответные меры, подготовились они предельно тщательно и выступили во всех крупных мирах одновременно, организовав вошедшее в историю «Смущенное воскресенье». Пропагандисты врывались в храмы и вступали в ожесточенные споры со священниками, устраивали митинги на улицах и площадях, распространяли прокламации, обвиняя Церковь во лжи и предательстве. Месть разгневанных адигенов была беспощадной: всех арестованных анархистов приговорили к длительным каторжным работам, и все они — до последнего человека — умерли на этих работах, став мучениками нового-старого движения нердов. Однако посеянные ими зерна сомнений дали всходы. Не могли не дать, поскольку кровь всегда считалась лучшим удобрением.

— Как в старые добрые времена, да? — Шо Сапожник отрезал от плитки жевательного табака изрядную порцию и сунул ее в рот, отчего следующая фраза прозвучала невнятно: — Прямо мурашки по коже от предвкушения.

— Почему «старые времена»? — не понял Лайерак. — Мы работали всего пять месяцев назад.

— Последние акты были однообразны, — хмыкнул Шо. — Рутина. А нынешний контракт хорош, ипать мой тухлый финиш, есть возможность импровизировать. — Сапожник выдержал короткую паузу. — Как раньше, чтоб его.

— Пожалуй, — согласился Отто. — Здесь мы сможем развернуться.

— Как раньше, да?

— Да, Шо, как раньше.

Лайерак улыбнулся, потрепал помощника по плечу, но про себя отметил, что раньше, «в старые добрые времена», Сапожник не был таким болтливым. И не прикладывался столь часто к бутылке — запах бедовки Отто уловил даже сквозь вонь жевательного табака.

— И штучки нам выдали классные, чтоб их, — продолжил Шо. — Тебе небось как бальзам по сердцу, да?

— Да, — коротко подтвердил Лайерак. — Как бальзам.

«Штучки» — обещанное заказчиком снаряжение и оружие — действительно оказались классными. Великолепными. Идеально подходящими такому мастеру, как Отто. Оружие разработал настоящий гений, и Лайерак влюбился в удивительные «штучки» с первого взгляда, а после тренировок, окончательно осознав их возможности, стал в буквальном смысле дергаться, нетерпеливо дожидаясь возможности опробовать оружие в настоящем деле. А еще ему казалось, что знаменитый Гатов ухитрился прочесть его, знаменитого Огнедела, мысли и воссоздал в металле самые фантастические мечты Лайерака.

— Они такие компактные, — продолжил тем временем Шо.

— Ага.

— Удобные.

— Ага.

— Но шарахнут как следует.

— Я знаю.

— Повеселимся!

— Ага.

Сапожник храбрился, очевидно храбрился, в действительности нервничая перед акцией. Глаза горят, голос бодрый, но обмануть Огнедела Шо не мог. Лайерак видел подрагивающие пальцы, чувствовал запах бедовки и пота. Да, они сидели в закрытом фургоне, одетые в плотные кожаные плащи, с пристегнутым поверх снаряжением. Да, на Кардонии лето, и ночь не принесла особенной прохлады. Да, жарко. Но никогда раньше, даже на пустынной Миделе, Сапожник не потел перед акциями. Никогда. И не болтал как заведенный.

«Похоже, Шо, нам придется расстаться…»

Жалости Огнедел не испытывал — так, легкая грусть. Сапожник был не первым помощником, которому предстояло уйти в никуда. Правда, Шо продержался долго — шесть лет, и Отто успел к нему привыкнуть, но привычки Лайерак менял так же часто, как имена — это был вопрос выживания.

— Люблю нашу работу.

— Я вижу.

Всего Огнедел привез на Кардонию четырнадцать парней. Отбирал самых опытных, привыкших работать в больших городах, и самых умных, поскольку контракт подразумевал целый ряд акций, в перерывах между которыми следовало водить за нос полицию. Жили ребята по двое-трое, чтобы не привлекать внимания, а перед акциями собирались в пятерки. Сегодня работала первая группа, следующую проведет вторая, затем третья — чтобы не примелькаться. Сам Отто планировал принять участие во всех операциях, но он — наособицу, он слишком умен и опытен, чтобы позволить полицейским испортить потеху.

— Я давно понял, что ты — артист, — неожиданно произнес Шо. — Великий артист… Или режиссер. Да, скорее — режиссер. Но артист тоже, чтоб меня.

— О чем ты говоришь? — поморщился Лайерак, но подумал, что сравнение, пожалуй, лестно.

— Все твои акции — как великие театральные постановки. Ты выверяешь каждую деталь, выстраиваешь мизансцену, готовишь публику, потом выходишь и устраиваешь кульминацию. И мне лестно, что рядом с тобой на сцену выхожу я. — Сапожник отодвинул деревянную ставню, изнутри закрывавшую зарешеченное окно фургона, и выглянул наружу, разглядывая тускло освещенный порт. — Вступление: мы ждем сигнала. Ждем, когда ребята отвлекут охрану.

Перед тем как заговорить, Шо посмотрел на часы, и когда он заканчивал фразу, со стороны дальних складов донеслись звуки перестрелки.

Лайерак улыбнулся.

А Сапожник продолжил. Складывалось впечатление, что он читает вслух несуществующее либретто:

— Увлеченные стражники со всех ног мчатся на выстрелы, торопятся спасать склады, а на главной сцене появляется Кэмерон.

Умение водить автомобиль было не главным талантом их шофера — Кэмерон превосходно управлялся с пистолетами и в очередной раз продемонстрировал свое умение, хладнокровно расстреляв охранявших ворота матросов. Сдавленные глушителем выстрелы не привлекли ненужного внимания, а мигнувший один раз фонарик показал сидящим в фургоне мужчинам, что путь свободен.

— Наш выход, Шо.

— Я прав? Ты чувствуешь себя артистом?

— Чувствую.

— Я знал! Ипать мой тухлый финиш: я знал!

— Маску не забудь.

На спине у каждого террориста висело по два массивных баллона, шлангами соединенные с длинными распылителями с пистолетными рукоятями, — усовершенствованные Гатовым армейские огнеметы. Главное новшество заключалось в удивительной смеси, приведшей Лайерака в совершеннейший восторг. Летела смесь далеко, горела долго и жарко, прожигая дерево, расплавляя железо и проникая в самые маленькие щели. Ерундовый побочный эффект — смесь оказалась весьма ядовита, а потому мужчинам пришлось натянуть на лица защитные маски.

— Сделаем им красиво? — Голос из-под респиратора звучал так же невнятно, как когда Сапожник жевал табак, но Отто понял помощника.

— Охотно.

— Хотел бы я посмотреть на представление из партера.

— Мы артисты, а не зрители.

Целью Огнедела были две пришвартованные к дальнему пирсу канонерки — низенькие тихоходные кораблики устаревшего образца, главными достоинствами которых выступали стодвадцатимиллиметровые орудия. Помимо них на лодках стояли пулеметы и тридцатичетырехмиллиметровые автоматические пушки, превосходно зарекомендовавшие себя в борьбе с пиратами Жемчужного моря, но на Отто вся эта мощь не производила никакого впечатления — воевать с канонерками он не собирался. Он планировал их уничтожить.

Корабли пришли в Унигарт утром — закончили патрулирование Барьерной россыпи, команды веселились в кабаках, и на борту оставались лишь вахтенные. Которые не сразу поняли, что происходит и что за люди неспешно приближаются к лодкам. Почему они в плащах и что за странные конструкции торчат из-за плеч.

— Что там творится?

Действо у складов достигло кульминации: грохот револьверных выстрелов превратился в непрекращающуюся барабанную дробь.

— Кто-то напал на склады! — крикнул в ответ Кэмерон.

Шофер, успевший натянуть матросскую шапочку, держался позади.

— Зачем?

— Чтобы отвлечь внимание!

— От чего? — осведомился туповатый вахтенный и услышал:

— От нас!

В полной темноте выстрел из огнемета выглядит удивительно красиво. Раскаленная струя с шипением чертит желтую, до белизны, дугу и мощным потоком бьет в цель, расплескивается, растекается и сразу же поднимается огненной завесой.

Лодки террористы распределили заранее, Шо ударил в надстройку правой, а Лайерак шарахнул по корме левой, специально прицелившись так, чтобы зацепить вахтенного.

— А-а-а!!

Превратившийся в факел матрос заметался по палубе, а вот вахтенный второго корабля оказался смышленым — молча бросился за борт, даже не попытавшись оказать сопротивление.

— У-у!!

Маска мешала говорить, и возбужденный Шо глухо орал, выражая охвативший его восторг.

Пламя ярко осветило пирс и террористов.

— Давай! — не удержался от вопля Отто.

«Ы-ай!» — донеслось из-под маски, и следующий выстрел, опустошивший второй баллон огнемета, пришелся в надстройку.

— Великолепно, — восхищенно прошептал Лайерак. — Великолепно.

— У-у-у! — надрывался Сапожник.

— А-а-а!!! — вторил ему еще живой вахтенный. Точнее — факел вахтенного, мечущийся по гибнущей канонерке.

Корабли пылали. Жидкий огонь пробрался внутрь и разгонял теперь бешеный танец гудящего пламени. Горело все, что могло гореть, а остальное плавилось под натиском удивительной смеси. Будь ее больше — канонерки попросту растворились бы, с шипением уйдя под воду, а так они превратились в потрескивающие дрова. Глазницы-иллюминаторы переполнены оранжевым, жар становится нестерпимым, сбросившие баллоны террористы отступили к берегу, но не убежали, остановились, наслаждаясь творением своих рук.

— А вот теперь я с тобой соглашусь: как в старые добрые времена, — проворчал Отто, стягивая маску.

Дышать было трудно — едкий дым драл горло, но с открытым лицом Лайерак чувствовал себя увереннее.

— Ипать мой тухлый финиш, я никогда не видел такой смеси, — прошептал Сапожник. — Она не просто устраивает пожар, она жрет все, до чего дотянется!

— Как раз сейчас она дотягивается до крюйт-камер, — усмехнулся Огнедел.

И через мгновение, подтверждая слова террориста, прозвучал первый взрыв.