Эха – на!

Вадимир Трусов

Эта книга не провокация и не призыв, ни к спорам, ни к действиям… да вообще ни к чему. Это – моё частное, я повторяю, сугубо частное мнение, которое, как и всякий достаточно свободный человек, я имею право высказать. По крайней мере один-единственный раз. Надеюсь, что более не потребуется. И еще очень надеюсь, что многим моё повествование придется не по вкусу. Буду крайне признателен за такую реакцию всем моим недоброжелателям.

Имитация пролога

Итак, проснувшись однажды утром чуть раньше этой омерзительной твари почти ежедневно терзавшей его вот уже два десятка лет… (господа, господа, расслабьтесь имеется в виду всего лишь будильник) он решил вдруг, что на любимую, чтоб её, работу более не пойдет. Ни сегодня, ни завтра. Никогда. Вернее не решил, а понял. С такой отчетливостью понял, что и включать свет в спальне не требовалось. И без света в почти сплошь черной сметане заполярного зимнего утра все ему было ясно. Никаких иных мыслей на обозначившуюся столь неожиданно тему не возникло. Вообще не хотелось рассуждать о чем бы то ни было. Хватит. Натерпелся. Точка. А главное — интуиция нашептывала ему, в тот момент еще формально главному инженеру небольшой ремонтно — монтажной фирмы, мол правильно поступил. Мужик сказал — мужик сделает. Ведь сделаешь? О чем речь! Ну, наконец — то интуиция! Ого — го, какая у него интуиция! Почти, что троянская Кассандра. Всегда правильно угадывала, а что произойдет, если… И он, как потомственный троянец очевидно, поступал вопреки прогнозам прорицательницы. Только в отличие от легендарных сынов Илиона, своей Кассандре он вполне доверял. И все равно, интуиция, подсказывающая порой довольно радикальные решения проблем при сохранении, как минимум, чести и достоинства, сплошь и рядом оказывалась бессильной перед все — таки применяемым в сложившейся конкретной ситуации, вполне тверезым расчетом, результатом напряженных прикидок и сопоставлений некоторых выступающих частей тела. А кому эти честь и достоинство пользу реальную принесли? Морока одна. Да и что они означают конкретно, пойди, разберись. Здесь современное производство, реальная жизнь, а не девятнадцатый век. В итоге же чаще прочего получалось, что с виду очень разумные, житейским опытом санкционированные выкладки, на практике чаще всего оказывались откровенно дерьмовыми, требующими очередных унижений «ради дела» и тому подобных резонов и, если приносили выгоду, то ничтожную и сомнительную. Но зато со стороны все выглядело обоснованно и весьма солидно, оттого и было одобряемо большинством. А разве могут быть осуждены разумные поступки, приносящие реальную прибыль? Мы же здесь не погулять вышли, деньги зарабатываем. От рождения в арсенале нашем есть вполне приличный инструментарий для оправдания собственного малодушия. Это ли не конкретное воплощение дарованного создателем инстинкта самосохранения? Своя рубашка, как известно… Тривиальщина изжеванная, однако работает четко. Вот ведь штука какая: чуешь, что единственно правильно поступить можешь, пусть и принесет тебе эта поступь наверняка одни убытки в недалеком будущем, и уже раздуваешься гордо заранее ощущаешь себя настоящим человеком. Этакий экзистенциалист, а ля «ай — да Пушкин, ай — да сукин сын…», приятно, прах побери!. И вдруг где — то в черепушке жаба родимая просыпается и, ласково так, прыг — скок, шлеп — стоп, а стоит ли? А может… может плюнуть, и с каменным ликом далее прошествовать, авось оценят. В крайнем случае не тронут. Семья ведь все-таки, детки, супруга, пенсия впереди. Оно тебе надо, правоту отстаивать? Ведь не Брестская же крепость за тобой в самом — то деле! Что ты, как маленький! (Кстати, порой самый сильный аргумент). И далее по тексту песенному «И пошло, поехало, поплыло…». Плоское катим, круглое — тащим. И вскоре уже непонятно где струсил, где осмелел, где прав, где нет, все шаги, что братья — двойняшки, с виду непохожи, а по сути… Тем не менее материальное поощрение поступает регулярно, а что понемногу, исподволь перестаешь себя уважать, и процесс растления уже необратим, так сие весьма эфемерно и вообще фантомно. Утраченная часть души поболит — поболит, да и шут с ней, перестанет, а бабосы, нате, вот они, и жизнь у нас всего одна, и прожить её…. надо. Только в итоге спиться можно или того хуже, но частности не в счет. Между тем, все это в прошлом! А сегодня:

— Прощай, моя карьера от мастера до главного инженера! Здоровенные железяки на должную высоту! — но без меня!!!

— Я вдоволь, до икоты и рвоты наглотался ихних руководящий леденцов!

— И аз, грешный, столько — то лет был носителем сего сомнительного лакомства! Позор!

— Позор на мою заслуженную голову и на прочие, не менее заслуженные части тела! Да стихнет за спиной гудок корпоративный! Даешь профессиональное выгорание души!

— Виват, преждевременно сошедшие с дистанции!

— Фейхоа вам, а не льготная пенсия!

— Ура! Ура! Ура! Свобода!

Стоп. «С него хватит» это ведь на самом деле — «с меня хватит». С чего же это я о себе любимом в третьем лице шелестеть решил? Наверное просто вырвалось по не осторожности, оговорочка, так сказать, невольная, можно и продолжить в том же духе, а коррективы чуть позже внести, изловчившись — приготовившись. Не том и порешим. А пока представим, будто я о себе говорю «за кадром». Полное право, кстати, имею. Как в той популярной многосерийной, где мгновения «свистят они, как пули у виска». Там в рамке действует наш всенародно любимый шпиён, а мысли его, намерения, ощущения то и дело за кадром расшифровывает голос еще одного всенародного артиста. Вот и воспользуемся аналогичным ходом: «он» это — «я», но я «от автора» о «нем» т.е. «о себе» в третьем лице из-за кадра… нет, из-за страницы, словом одна морковка. Лады? Эх, вы, лица — ипостаси!

Так. Теперь вполне логично у посторонних присутствующих возникает недоумение, а кто вообще — то «я»? И следовательно «он» тоже? О ком вообще речь. Кто говорит? Предвидел, предвидел, справедливые вопросы, да и аз не аноним коварный, но вполне конкретный индивидуум, и враз бы представился, мне скрывать нечего, однако вот вам баечка небольшая: некоторое время тому назад случилось покорному слуге вашему подвизаться на ниве провинциальной журналистики, в качестве корреспондента городских газет. Служба, как служба, не хуже, не лучше других, давай материал о чем указано и в срок, ничего более. Заметки и статейки свои подписывал я двумя псевдонимами. Почему двумя? А по числу рубрик, которые вел. Обзывался я то Паша Волгин, то Гоша Окулов. Оба два этих персонажа блистали на страницах газетных присущим, по словам коллег, и мне «оптимистическим цинизмом», от души веселясь в процессе создания писанины и находя сие единственным своим удовольствием. Потом время прошло, я эти имена практически забыл, но с недавних пор стал замечать, что в документах моих, в паспорте прежде всего, происходят странные метаморфозы. Раскроешь ненароком аусвайс, глядь а в строке соответствующей, вместо моих законных ФИО Гога красуется. Или Волгин коварный возникает. А фото в те моменты мутнеет и шиш разберешь, кто там на самом деле изображен. Захлопнешь корочки, вновь развернешь — порядок вроде бы, несколько раз повторишь процедуру, нет в помине парочки треклятой. А потом вновь наведываются. И опять тишина и покой. Я — то до этих трансформаций ни разу не лицезрел портретов своих псевдонимов. Но однажды увидев, сразу догадался и, что это именно они, и кто из них есть ху. Физиономии очень с моей схожу, но вот чем именно, определить я не в силах. Нечто неуловимое общее сквозит во всех лицах, только решишь про себя, да, мол, ничего общего, а в следующий миг — бац — и начинаешь себя узнавать, в деталях, в штришках ничтожных, а потом… И главное, момент их появления в документе, не вызывает удивления у тех, кто, кроме меня по случаю туда пялится, ну, гаец, кассир, кто там еще? Лупят себе зенки бараньи в самую наглую ахинею, и как ни в чем не бывало возвращают в итоге ксиву, мол, порядок, всего доброго. Словом, милые, умные, добрые люди. Пользуясь случаем, уведомляю всех вокруг, что в повествовании своем постараюсь никогда не забывать о перечисленных выше качествах и употреблять иные лишь вкупе с оными, либо с их синонимами. А к выходкам Пашки с Гошей я привык и плюнул было на них вовсе. Кто знает, возможно лишь мне их выкрутасы мерещатся? И тут же мне казаться стало, что некоторые проницательные посторонние все-таки поглядывают в мою сторону с некоторой ухмылочкой потаенной, с немым вопросиком ехидным или с советом паскудным, вроде: что ж ты Паша с секретаршей аналитикой страдал или Гоша, дурень, бабам ушлым добровольно не строчи. Однако же все перечисленное не причиняет мне беспокойства, даже забавляет порой. Ведь, как не зови, а я во всех трех случаях это я и есть. Вывеска меняется, суть ни-ни. Путаница, правда, возможна, однако же без булгаковщины, господа — товарищи, без булгаковщины. (И да пребудет классика неприкосновенной и почитаемой!). Это просто взбрык, флуктуация ментального пространства. Чего только в мире не происходит! Но все же не хочется лишний раз упомянутое пространство зазря баламутить, и, ежели там гуси имеются, зачем же птичек смелых попусту дразнить? Еще отмочат чего похлеще. Имею же я право на примитивный эзотеризм, не выходящий за рамки бытовой демонологии и не отнюдь не тревожащий основных положений ортодоксального православия. И потому, с учетом вышеизложенного, себя, дорогого, я буду величать старинными, вузовскими еще прозвищами: Длинный и Слесарь. О происхождении сих наименований позже, а возможно и вовсе не стоит. Есть и есть. Баста. А сейчас, с терминологией разобравшись слегка, вернемся в русло литературного процесса, где и пребудем в дальнейшем, где нам, убежден, самое место. И пусть не смущает мнительных некоторая моя велеречивость. Суть высокого штиля, коим произведение означенное создано, состоит в предварительном и основательном засорении и даже, пардон, загаживании читательских мозгов с последующим высеванием на удобренную почву рациональных зерен полезной информации соответствующего эмоционального накала в надежде на адекватные всходы, где «не найдется плевел среди новых злаков».

Стоп. А почему, собственно, «с него хватит?». Силы иссякли, а? Сил, как раз, навалом, и опыт впору молодым передавать. Но нет ни желания, ни смысла. Эта доля жизни прожита безвозвратно. Оттого и дергаться в означенном направлении без пользы. Даже, если начнешь вновь, только хуже сделаешь, ибо бросишь все на полпути. В тупике нет пути вперед, а он дожил именно до тупика. Тупо ходить в должность, отбывать трудовую повинность за приличное вознаграждение, пенсию зарабатывать? Жизнь убить за пенсию? Тогда имеем полное право, уверяя кого-либо в чем — либо, использовать в качестве клятвы — честное проститутское. И только так. И не кривите мурло свое одухотворенное, блюдите честность, смотрите этой бляхе — правде прямо в ея бесстыжие зенки. Вот оно, счастье? Призвание? Постыло подобное существование и прогоркло. И организм реагирует солидарно, точно чугуном отекая, ни туда, ни сюда. Он прекрасно знал это свое состояние, когда никак себя не заставить рукой — ногой шевельнуть во имя служебного долга или насущной житейской необходимости. Когда все части тела, включая самые интимные, казалось, вопили в пространство: «Да пошло бы всё к…!». И любые страхи пред неизбежным финалом и возможными экзекуциями — последствиями были бессильны. Просто ресурс иссяк. Ресурс оправдания собственного малодушия каждым последующим действием. И деньги тут бессильны, и доводы житейского, мелочного, цепкого и приземистого разума. Неужели непонятно кому — то еще в подлунном мире, что дело ради денег и только, неизменно тебя сожрет и превратит в тряпку, если не сбежишь вовремя. В любом деле необходима стоящая цель, А она без конкретной идеи невозможна. Он не смог сдержаться и усмехнулся вслух, во, наворотил! Не много ли ты требуешь от своей конторы? Гадюшник, не более того. А ты — идея, цель… Еще об ипостаси сморозь чего-нибудь. Правильно его ненормальным порой считали. Поделом. Не полоши честной народ. А то по мнению сторонних наблюдателей не ты уйдешь со службы. А тебя вышибут по «горбатой» статье за пьянку и разврат на рабочем месте, что порой действительно имело место быть, верно? Как у многих и на каждом шагу? Конечно. Но они не выеживаются и ведут себя, большинству подобно. А ты выеживаешься, хочешь чего — то непонятного, и, значит, вполне возможно, опасного для нормальных граждан. По их мнению ты и сейчас просто валяешься с похмелья и встать не можешь? А философем накрутил, точно мир рухнет через сутки, Плиний — средний какой выискался. Сам же о себе плел, что

Я вообще — то недотрога,

Только пью довольно много.

Уж такая это роль,

Над собой терять контроль

Ладно, что о нем подумают, наплевать и растереть, уже все, что можно и что нельзя, подумали и неоднократно, пока он жилы рвал, карьерно рос, хм, на карьере, а где же еще ему расти без лапыволосатой.? И хмыкнули двусмысленно… мол, от кормушки на вольные хлеба? Странненько, странненько… Что-то здесь не трали — вали. В скоморохи, значит? Ах, да, он же еще и стихи, окромя гитары. Да — да, публикации, книги. А скока гонорар за публикацию в газете? А в журнале? Нискока? А зачем тогда упираться? Интересное кино. И поджали губки девочки от секретаря директора до врачей, подружек жениных, незамужних в массе. А одна, вся такая из себя разумная выдавила чуть свысока, дескать, я бы никогда, если бы мужик, денег не имея… Вроде бы и не конкретно, а на самом-то самом… Господи, лапочка, да у тебя и так, и этак, а никого поблизости и в проекте не наблюдается, тебе впору из секс — шопа не вылезать, мелким оптом закупая… Зачем ты пашешь круглые сутки: подработки — консультации — дежурства — мужурства, ну, ездишь по загранкам, а все без толку, умница — умницей из вояжиков взад летишь, еще умнее себя прежней, счастье твое в чем, пчела, ты, лошадиная? В общем, проехали. Только вот история одна вспомнилась, из жизни.

Открылся в одном средней паршивости и такого же уровня достоинств городке первый магазин сексуальных принадлежностей. На дворе девяносто четвертый, благословенный, все этакое народу еще в дикую диковинку. А главное, прежде в секс — шопе этом вино — водочный располагался. Прикиньте теперь реакцию постоянной клиентуры, явившейся с утра за лекарством. Хорошо еще, что хмельное зелье не исчезло бесследно, а за угол переехало, два шага и налево, во избежание социального взрыва сиречь народного гнева. Рожденный пить, согласно мудрости народной, любить не может, алкашам эти примочки силиконово — латексные «до лампочки», а жертва Бахусу — обязательна и жизненно необходима. И вот по прошествии нескольких дней после открытия на пороге экзотической лавки возник веселый такой парень, лет тридцати, рыжий и непосредственный, стремившийся, как выяснилось, по старому адресу водочки местной прикупить. Местная ликерка, выпускаема будучи в ограниченных объемах, отличалась завидным качеством и пользовалась спросом у знатоков и ценителей. Посетитель наш так торопился утолить жажду, что и на вывеску новую внимания не обратил, чего там на неё пялиться, сто лет в обед, как висит. Рванув дверь, он устремил взгляд в торговый зал и в ужасе отшатнулся. Колокольчики, коими была оснащена входная дверь для того, чтобы продавцы не дремали, вначале звякнувшие радостно и призывно, на повторное, реверсивное движение потенциального клиента отозвались с недоумением и тревогой. Однако в следующее мгновение за прилавком, словно из воздуха, возникли две милые девушки — продавщицы, брюнетка и блондинка, Дафна и Хлоя. Далее, как в песне, «там, на шахте угольной, паренька приметили, руку дружбы подали, повели с собой…», за тем, конечно же исключением, что не на никакой не на шахте, а в секс — шопе, примерно следующим образом: «там, в секс — шопе новеньком, паренька приметили…». Недоразумение разъяснилось в считанные минуты, парень ошарашено таращился на непривычные орудия любви, о чем — то спрашивал, девушки отвечали, как могли. Оказалось, что и они всего лишь неофитки — дилетантки секс — индустрии, и далеко не всем разобрались. Тут одна из продавщиц признала в парне одноклассника старшей своей сестры, от чего общение существенно потеплело, а доверительность беседы достигла точки принятия решения. Какого? Извольте представить: клиент осведомился, много ли посетителей удостаивает вниманием новый храм любви? Получив в ответ справку, что клиентов так, не очень много, а к вечеру вообще скукота, он быстро сориентировался и внес в диалог конструктив в виде предложение сбегать за шампусиком и отметить это дело, и вообще выпить за встречу — все равно никого нет — чего зазря сидеть — мне ведь спешить некуда, как и вам. Согласие прекрасных девиц было молниеносным. С принесенной вскоре, веселящей сердца и души, продукцией, парень переместился за прилавок, оказавшийся довольно высоким со стороны витрин. Там можно было вполне комфортно расположиться на коробках с фаллоимитаторами и не маячить, в случае чего, перед возможными посетителями. Дело пошло. Парень оказался опытным и подкованным в кутежах, он купил, кроме шампанского, водку местную и ликер прибалтонский, знаменитый прежде, а на закусь — банановый зефир в шоколаде, девахи были, в свою очередь, крепкими и грамотными, после шипучих вин они предложили, следуя правилу запрета понижения градуса, раскатать ликер с беленькой, перейдя, наконец — то, к серьезному застолью…

…Сторож, пришедший в магазин к закрытию обнаружил в подсобном помещении почти античную скульптурную группу из трех полуобнаженных тел, причем обнажение присутствовало у всех троих преимущественно снизу. Рука новоявленного Адониса была оснащена неким приспособлением для любовных утех, рука же Дафны, скажем, покоилась на его природном приспособлении. Хлоя, тоже очевидно стремилась к заветному органу, но силы оставили ея и она бессильно опустилась на пол рядом и вырубилась в процессе освобождения от блузки методом раздирания оной на груди, подобно тельнику моряцкому.

Ну, хорошо, улыбнемся, а куда далее? Как куда? Далее, друзья, настоящие которые, старинные, кореша, тоже скривились, узнав о том, что их общий, близкий, братан, ополоумел наверное и решил сменить прочный фундамент на шаткие подмостки. Чего удумал — то, говорили они его супруге в телефонных беседах, песни сочиняет, стихи пишет. И до сих пор некоторые, особо упертые на его благополучие материальное, дабы смог все-таки им долги вернуть, позвякивают жене, сокрушаются неравнодушно. Да и ему нет — нет, а намекнут по пьяни, ну, пишешь и пиши на здоровье, причем тут работа? Он на подобные тирады и реагировать перестал. Вероятно от восхищения, насколько же доброжелательные и чуткие люди его окружают. Недавно вот случилось ему зуб потерять, по причине пародонтоза, правый верхний резец, и остаться щербатым, оделяя время от времени своих оппонентов откровением новой, разбитной улыбки. Это происшествие, ему самому показавшееся вполне логичным и не стоящим до поры внимания, вызвало бурю сочувствия в стане близких и друзей. Есть такой вид сострадания с оттенками возмущенного неприятия и легкого отвращения. Все, от супруги и сестры до дружков-приятелей дружно пошли в атаку на образовавшуюся в улыбке брешь, агитируя обладателя вульгарного оскала немедленно ликвидировать дефект. Надо сказать, что на этом фоне, лояльнее всех выглядели дети, точнее, его сынок и дочка одного знакомого поэта. Мальчишка, узрев отцовскую ощереность впервые, захохотал весело и безобидно, и почти восхищенно крикнул: «Ну, батя, ты теперь и деревенщина!». А девушка, впрочем, какая — такая девушка, вполне привлекательная молодушка двадцати семи лет с дочкой на руках, окинув его непростым, змеиным взором, выразилась в том духе, что только зубешник вставить, и мужик будешь, хоть куда, и шнурки мои, ох, совсем не зря боятся, мол, я тебя клеить начну. Вот она, власть здоровых стереотипов! Даже близкие просто не могли и не хотели воспринимать его в иной ипостаси, кроме привычной. А его самого все более и более преследовало навязчивое ощущение, что почти двадцать лет жизни прошли практически впустую, что он зря терял время на ненужные на самом деле ему занятия, оттого — то и опостылели ему окончательно и бесповоротно все эти, как он их называл, «железяки». И настолько стало осязаемым ощущение бессмыслицы, где если и было нечто стоящее, так это стихи его только, что пришлось писать во самоуспокоение «Презент тоскующему ровеснику».

Мыслишку в общем-то простую,

Не торопясь, перевари:

Коль двадцать лет прошли впустую,

Тебе от силы двадцать три,

А прочих не сыскать в помине,

Видать, склевало вороньё…

Эх, дяденька, эх, тетенька, оглянешься вот так порой, ищешь — ищешь, чего ж там в прошлом, в пройденном, хорошего — то было? А получается, если без вранья, по гамбургскому по счету, пара — тройка молодых лет, еще не вполне отягощенных подлостью и не отравленных предательством идеалов и мечтаний, озаренных настоящей молодой любовью, искренней и свежей, как раз совпавших с агонией Союза Советских, да виршей несколько книжек, изданных практически чудом. За одну еще все денежки не отданы. Дети? Да, безусловно, детки — чудо, без вариантов. Главное — чада любви. Супруга, по сути — друг настоящий. Пусть по — своему, но… Никто так и не умеет более любить и дружить. На износ, порой, но ведь так оно и нужно. Прежде всего тебе самому. Счастье в чистом виде. Но, с учетом существующих обстоятельств и условий, смог ли он стать настоящим отцом? Вопрос, и еще какой…

Ты, братан, совсем ополоумел. Оглянись вокруг. Атмосфера ему повседневная не по нутру пришлась! Скажите пожалуйста! Да сейчас самая что ни на есть и атмосфера! Все в твоих лапах. Давай, еще времени хватает. Воспрянь, замути поганку какую — никакую, полезную. Под лежачий камень вода не того, а ты вон валяешься на продавленном клоподроме, обленился. Обломов. И Обломов — то желчный, склочный. Не наш ты Обломов. Не наш. Не ндравится в провинции? В столицы подайся. Есть же люди, выбравшиеся в центр из нор глухих. И ничего, как никак устроились. Причем тут стихи? Речь о серьезных делах. Хата в столицах сколько стоит? Правильно. Вот и паши, знай. Станешь еще человеком, лет через… Просто тебе перемены в жизни нужны. «Перемен!! Мы ждем….».

Да пошел ты… Тоже мне сестренка нашёлся. Братан! Брата — а — ан! Ты еще скажи — детей нужно на ноги поставить… Хоть и нужно конечно. А насчет перемен… Когда — то, на исходе мутных восьмидесятых мы желали перемен по — настоящему. Каких угодно, лишь бы перемен. Правда культа из одноименной песни не делали. Смысл? Песенку поем, а в остальном… мы же не бараны. И маргиналы среди нас практически не водились. Обычные шалопаи, кто похуже, кто получше. В среднем — терпимо. Иной коленкор — хэмингуэевско — ремарковский цитатник, кокетство и бравада, весьма инфантильные по сути игры в потерянное поколение на фоне всеобщего нарастающего сумасшествия… Игры с применением алкоголя в особо крупных размерах. Это было. Как средство создания соответствующей атмосферы. Но, опять — таки, грешили таким образом не все подряд, далеко не все. Просто жизнь в середине восьмидесятых стала не просто странной, но уже порядком сумасшедшей. Борьба за трезвость, как всегда повальная, атомная катастрофа, крушение теплохода, кооперация, жрать нечего, не воруешь — только существуешь… Остонабрыдлые комсомольцы и партийцы, еще бьющие копытами, готовые нестись вскачь к новым свершениям, к нагромождением лжи и несуразиц во имя блага народного. Позже, как пример подобных взбрыков, грянула программа «Жилье — 2000», тут же переиначенная массами в «Жулье-2000».. Каждому нуждающемуся по хате к новому тысячелетию! Звучало, точно «каждому по харе». Спасибо, хоть не в прямо в коммунизм, как на известном съезде решили когда-то… Мы не знали толком, как хотим жить. Знали одно — только не так как живем. Той жизни мы не хотели ни в какую. В той жизни мы научились ничему не верить. Ни во что не верить. И практически никому. И неверие стало религией для многих и многих, даже если сегодня они с трудом помнят, чем занимались в годы юности туманной. Глушили портвейн и не только, дрались, бывало, с отдельными лицами и целыми коллективами, бренькали на гитаре, любили девчат, учились хаять окружающую реальность, обнаруживая на каждом шагу несуразицы и полное отсутствие разумной логики в повседневном существовании. Повторяю, мы предпочитали в основном протесты алкогольного характера. И практически ничего более. Ах, насколько все «романтишно» было! Кого сейчас этим удивишь? Кому нынче сие интересно? А вот у меня кореш был, царствие ему небесное, славный парень, ловкий, оборотистый, хваткий, так он, после защиты диплома в вузе, полушутя — полусерьезно предложил: «Старик, айда бомжевать! Не — е, не уподобляясь обычным доходягам. А просто жить вольными скитаниями, и королями бомжей. Такую кашу заварим! В полном шоколаде будем, к «бабке не ходи!». Я тогда послал его, тоже со смехом, а сейчас, в сердцах, нет — нет, а скрипну вроде опять шутки ради — да лучше бы я тогда корешка послушал. Это получается через два с лишним десятка лет все «вернулось на круги своя» — лишь бы не так, как сейчас? Диалектика.

Слышь, ты, гегельянец — кантианец — позитивист, а по — настоящему — скрытый берклеанец, не иначе, сколько можно базарить сам с собою, да еще за автора успевать? Ишь, раздухарился. Нигилист. Верить ему не во что. Вот тебе храм. Веруй в бога! Да, это нелегко. Лишь идиотам кажется, что явился в церковь, попросил всевышнего о даровании того, сего, пятого, десятого, свечку воткнул и адью. Дело сделано. Наша вера — тяжкий крест, как ни странно. Впрочем странного здесь ничегошеньки нет. Ты попробуй и все сам поймешь. Просто верующему искренне труд сей не в тягость, а в радость. Главное — поверить. Но право поверить дается не всякому, заслужить его надо. А как?

Ладно. Ладно. С последним утверждением спорить трудно. И не стоит. Только уверуй во что ни будь беззаветно. И все — пропал — никакие отговорки не помогут. «Вперед, заре навстречу…» «Я смогу, я все на свете смогу…». «Плавали, знаем». Сами такими были. Точно в игрушечки играли. А игрушечки — то взрослыя, сурьёзныя, за них дяди — тети друг другу головы откручивают. А ты знай играл — наяривал… Победы трудовые одерживал. Обеспечивал выполнение, так сказать. Как нас прежде учили: «Если хочешь выполнить задание, найдешь любые пути и средства, если не хочешь, найдешь любые отговорки». Красиво сказано. Спору нет. И что? А ничего. Чуть устал, начал пробуксовывать, засбоил, ну, и дали по сусалам. И обгадили с головы до ног. Да ещё с аморалочкой подставили как следует. Хоть и не прежние времена, а все — таки…. Стыд — позор еще никто не отменял. И представьте себе, подломали бравого паренька. Спекся. А того и нужно было. Вот тебе и вера безоглядная, и совесть трудовая, и…А — а — а…

Самое страшное, что ничего особенного не произошло. Самая большая трагедия в полном отсутствии таковой. Утрись и живи далее, жизнь еще никто не отменял, поэтому

Если, выпив горсть феназепама,

Вы на утро потянулись всласть,

Значит ваша жизненная драма

И вчера, увы, не задалась

А то, все происходящее с ним в первые, человечек любой склонен оценивать, как нечто исключительное. Сидим мы это в слесарке, на исходе вечерней смены. Чай пьем с бригадиром, пока мужики «мотаются», рукава, баллоны уносят, «качайки» волокут, весело матерясь, смену хорошо сработали, охладитель газов на третий конвертер водрузили, а в охладителе двадцать с лишним тонн. Я оттого и остался в вечер, что дело — то нешуточное… Да и люблю я такие монтажи — сразу результат виден. А то мастер на смене молодой, мало ли…. Тут и вбегает к нам этот самый мастер. Глаза по пятаку, слюна летит метра на три, от крика. Что случилось? Да как же! Охладитель четвертого «гавкнул», на седьмом блоке трубки порвало, хлещет на конвертер!… почти в горловину! Надо срочно… Щас хлопок может быть, мало не покажеться… Выслушали мы оратора нашего, переглянулись со стариком — бригадиром. Оценили ситуацию, смачными эпитетами монтажными, и, закурив, продолжили беседу. Мастер, (мальчишка, только после института, второй месяц на работе) посмотрел на нас оторопело, и чуть не визжа, начал по — второму кругу сообщать, да еще укоризны добавил, чего это мы сидим такие — сякие. А бригадир, окурка изо рта не извлекая, и говорит: «Максим Андреич, чего ж на место бежать, там сейчас парит нещадно, ни рефрена не увидишь. Вот давление сбросят, воду на пульте СИО перекроют, тогда милости прошу. Авария и авария. Все, что могло случиться, уже случилось. Конвертор поди уже повернули, чтобы в горловину не лилось. А вы бы лучше мужикам сказали, что бы один пост да сварку оставили на отметке». И вздохнул уже вслед уходящему молодому: «Эх, мальчуган, не суетись. Жена вот, говорят, у тебя молодая — красивая, вот об ней думай, да её люби. Пока не поздно».

Кстати, насчет жены. Вернее, тещи… Ну, в едином лице конечно тоже. Вы можете представить себе очень даже крепенькую и все такое при всем, извините, женщину забальзаковского возраста, действительно уже в статусе второй мамы своего зятя, которая вручную, ножовком по металлу, распилила рельсы древней узкоколейки, совершенно поганившие только порлученный ею дачный участок. Фазенда стандартная — шесть соток, рельсовое полотно на хоть и гнилых, но шпалах, сечет новое родовое гнездо почти по диагонали, вторгаясь справа от предполагаемого входа и уматывая внаглую на противоположный край, аккурат через плановое место для постройки уютного домика. А теща все это вручную и уханькала. Где столько полотна ножовочного достала? А я ей сходу заводскую упаковку подогнал. Не ей напрямую, конечно, а зятю Андрюхе. Мы трудились вместе мастерами. Он однажды, в отпуск сваливая, попросил упаковку полотен для себя. А у нас с дядей Жорой на участке в кладовой сие добро как раз имелось. И в немалом количестве, уж будьте любезны, по случаю запаслись из разбитого контейнера на МТО, при впечатляющем уже в ту пору качестве. Андрюха отпуск отгулял себе, а когда о вновь на службе нарисовался, я между делом со смехом вякнул, мол, пригодились пилки к делу? Все съел или осталось малость? Он говорит, мол, теща все захапала а зачем не ответила, надо и все. На здоровье, говорю, пусть играет. И забыл об этом, прямо сразу из башки вон, и понеслось — дела, делишки, не до загадок. А месяц спустя коллега мой явился с той же просьбой. Вид имея при этом малость придурковатый, ошарашенный и неловкий. Оказалось, сегодня с утра теща звонила и просила еще столько же полотен выслать. Это ж старого образца упаковка, там их мама дорогая сколько, не сотня и не две… Дурдом! «А те, что ты выслал на прошлой неделе, они давно уже съели?», —

спрашиваю. И вслед за Андрюхой мозгами чуть потек. А вышло — проще пареной репы. Тесть всему виной. Он заявил, когда «мама» ретивая на участок с нуля прицелилась, что ноги его рабочей на кулацкой усадьбе не будет. Сама ковыряй землицу, зазнобушка вечная, коли мудрее все, а у папы гараж сдвоенный, плюс охота, плюс рыбалка. И шабашки по графику вне оного, когда расколотит клиент коня своего аварийно. Да, занятой тесть оказался. А ведь на заводе смолоду сварным трудился, и газом резал классно. Все виды кузовных работ, в общем. Мужику цены не было. Король, трудящийся король.. Аппаратура у него понятно где размещалась, в гараже, по месту основного применения. Казалось бы, погрузи газовый пост в багажник своего «каблучка» и… полдня работы с перекурами… Да? А дорога где? Спасибо, если сие дорога, то ведет она не куда-нибудь, а прямехонько в «санту вашу барбару» через «беверли шмать хиллс». Уж точно. И как туда с резаком и баллонами явиться. Да еще в брезентухе сворного и со щитком на башке?! Позорище! Давай инструмент парадный, фрак для огневых работ, белые рукавицы..…в грязном и с грязным по грязи не поеду… ругань, дым коромыслом, вскипели мама с папой, рассорились вдрызг и почти уже было развелись… Но тут папе поплохело, а мама конечно не растерялась, вызвала скору… выписали мастера со временем из стационара, но с условием непременным только легкого труда, с серчишком уже на «слабо» не схватишься. И отправилась жена, мама и теща, на желанную латифундию. Стала пилить — попиливать. И полотен зятя выпрашивать. Андрюха пытался ей втолковать, что и он конечно поможет, вот приедет в следующий отпуск, а пока подождать надо… И гаркнуло — рыкнуло ему в ответ разгульное волжское эхо… И воцарились в семействах праведных прежние совет да любовь. А распиленные рельсы встали столбами в изгородь поместья легендарного. Что? Не. Шпалы просто пустили на дрова. Металл торчком, древесо в труху, в дым, а люди тем временем крепчают. Но остеохондроз свой мама все — таки взлелеяла, из начальной стадии в куда более солидную.

Нет, вообще — то надо прекращать с самим собой беседовать. Уже и от первого лица начал вещать. Разтроение (и даже более) личности. В перспективе что? Если это и рефлексия, то вывернутая на изнанку. С годами как-то спонтанно исчезли некие опорные жизненные конструкции. Взамен — неуверенность или более того — полное отсутствие веры в собственную возможность начать уже пройденный путь заново. Ибо начат иной, неведомый, зыбкий, и уж точно не меркантильный, никак с материальными выгодами не связанный. Творческий, язви его, вот ведь, а… Но об этом не сейчас. Вот, как раз неверие в собственные силы, в частности на житейском поприще — фактор решающий. Впрочем, есть немало примеров, когда излишняя уверенность в собственных силах, излишнее доверие самому себе, своим расчетам и выводам тоже ни к чему хорошему не приводили. Чуть зазевался, не перепроверил себя, и… пожалуйте бриться, в смысле — приехали, аут. Даже в самых, казалось бы, безобидных ситуациях.

У меня приятель однажды с работы рулил слегка поддатый, ну так — прилично, во лбу наверное побольше поллитра играло, а во дворе (дело было зимой) пацаны в хоккей с мячом гоняли. Уже свечерело, свет только от фонарей, видимость сомнительная. Двор конечно же в снегу, то есть сугробы там, где им и положено быть, а дорожки свободны. Идет, значит, приятель мой по дорожке, и краем глаза замечает, что у мальчишек мячик красный отскочил к сугробу. Он не долго думая, пока паренек, посланный за мячиком, не приблизился, повернул в право, и с разбегу закатал из всех сил ногой по мячику, вот как мы ещё молоды!… Он ничего не почувствовал, поскольку сразу отключился от болевого шока. Очнулся в приемнике горбольницы, когда его травматолог осматривал. Диагноз — перелом трех пальцев. А штука в том, что он в полумраке принял за мячик металлический шар, венчавший стоечку турникета газонного. Турникет низенький, весь под снегом скрылся, а шар, приваренный к стойке и красной краской окрашенный, из под снега торчал. Так приятель, вводя мяч в игру, себя из игры надолго вывел. Опять — таки в детстве мы часто забавлялись, насыплем в коробку от торта песка или, того хуже, камень приличный туда спрячем, и, оставив её лежать на дороге, из укрытия (да просто из — за угла) наблюдаем, врежет по ней прохожий или мимо пройдет? Осечек практически не было. Любой мало — мальски уважающий себя мужик, не мог отказаться от удовольствия как следует приложиться ногой по картонке. Что было потом, объяснять излишне. Смех-то смехом, но аз грешный совсем недавно, идучи по тропинке между гаражами, увидел на пути своем небольшую, на вид еще крепкую коробку из под обуви, и, усмехаясь, уже прошел было мимо… Что потом со мной произошло, до сей поры понять не могу, но сделав несколько шагов,, я, неведомо почему, развернулся, чуть подался вперед всем телом и с легкого разбега все же ту коробочку пнул…. Обувь, слава богу, хорошая была. Моя, то есть, обувь. Подошвы у ботинок толстые, пальцы я уберег от перелома, но хромал неделю, ибо ушиб основательный получился. Оно и ладно, ведь любой нормальный представитель пола мужеска, до самой старости, до последних дней, должен в глубине души оставаться пацаном. Иначе ты и не мужик вовсе. Вот я и остался таковым. Странно, что подобное качество многие путают с обычным легкомыслием.

Была в детстве одна забава, общеизвестная конечно же… Помните, к обычному кошельку мы привязывали крепкую нитку и кошелек тоже на дороге бросали, после чего прятались неподалеку. Прохожие, наклонившись за возможно ценной находкой, поначалу не успевая удивляться тому, что кошелек от них уползает, принимались его ловить, семеня следом. И лишь через несколько секунд, если не плюхались в пыль или в снег, прозревали, выпрямлялись, и, озираясь по сторонам, сотрясали окружающее пространство самыми что ни на есть красочными выражениями, коих на бумаге воспроизводить не стоит. А уж, когда плюхались!… Смешно. Тогда нам было очень смешно. А сейчас мне кажется порой, что два десятка лет своей жизни я пытался схватить такой вот уползающий кошелек, а когда сообразил, выпрямился в рост, и осмотрелся, — понял, что и за ниточку — то я сам тянул. Вот так. А когда народу кругом — не протолкнуться, это занятие становится довольно рискованным. В толчее чего только не бывает. Увлечешься чем-либо, в азарт войдешь, тут тебя и накроют. И кошелек отберут. Или наступят на него. Или нитку оборвут. Возможно и без умысла, случайно, а разницы нет никакой, нечаянно или намеренно. Результат во всех случаях один.

Увлекаться и спешить в повседневье особенно противопоказано. Ехал как — то раз батя мой на электричке из Питера. Народу в вагонах полным — полно, пятница, люди на дачи ринулись. Однако папаня, поскольку к самому началу посадки уже на перроне оказался, успел свободное место занять, присел у окна. Напротив расположилась бабушка — старушка, державшая на коленях коробку с тортом (да — да, вновь — коробку! — предмет почти сакральный получается). А остальные четыре места были заняты шумной компанией мужчин среднего возраста, везущих с собой весьма разнообразную кладь, от пышного, внушительного, цветка в горшке, до удочек и спиннигов. Что интересно, среди прочего также торт присутствовал. На полке, над окном, куда мужики сразу погрузили несколько сумок, оставалось совсем немного места, и один компанеец со словами, мол, чего вы мамаша тортик на коленях держите, мягко так, вежливо, забрал у бабушки коробку и поставил его на полку, рядом со своей. Бабушка в ответ покивала благодарно, улыбнулась, и поезд тронулся. Мужчины шумели в меру, играли в карты, но не всерьез, небрежно, травили анекдоты, в общем весело коротали время. В итоге они его так скоротали, что едва не проехали свою остановку. Вскочили, засуетились, похватали скарб кое — как, в том числе и свой тортик, и были таковы. А минут через двадцать и бабушка засобиралась в тамбур, на выход. Попросила он папаню моего коробку с тортом снять с полки, что и было исполнено. Глянула старушка на коробку, и охнув, плюхнулась обратно на скамью, с которой только что встала. Батя глядит, а дело — то плохо, бабка побледнела, валидол из сумки вытащила, на глаза слезы навернулись. И на недоуменный вопрос, что мол произошло, сокрушенно поведала, что попутчики не свою — её коробку схватили впопыхах. А бабушка в той коробке везла к себе на дачу умершего домашнего кота, дабы предать любимца земле честь по чести. А теперь вот, как же Барсика её найти? И кто же его теперь похоронит прилично? В данной ситуации справедливость усматривается только в том, что и мужички, мертвого кота в коробке утащившие, славно чаю с тортом попили. Особенно, если женам да детишкам торт везли. Словом, спешите, граждане, и воздастся вам непременно и вскорости.

К чему это все? Банальщину ведь несешь, корешок. Может и банальщину, да от чистого сердца. И к тому, что «не твоё, не лапай». А то начнешь себя накручивать, мол не упускай шанс, шевелись, хватай мешки, вокзал поехал. Сцапаешь этак вот нечто вакантное, сладенькое, манкое, и вроде бы все хорошо. Ан нет, не хорошо, а совсем наоборот. Выясняется вдруг — не свою сладость урвал, и хоть слопал без остатка, и вроде не без пользы, ощущение такое будто дохлую крысу проглотил. Чужие шансы, чужие радости никогда не сделают тебя счастливым. Сколь бы ты не пытался обмануть сердце и душу. Себе не соврешь. Взять того же кота, только живого, попробуй — ка, накорми его насильно. Да он, даром, что маленький, четырьмя лапами упрется, и тут уж убить его легче, чем заставить молоко лакать, ежели нет у него на то желания. У людей точно так же. Если «желают тебе добра» против твоей воли, никакое это не добро. Это горе сплошное. Зло. И, хоть мир тресни, только так и есть, и будет. Вот вам лучшее лекарство от зависти. Только очень немногие им пользоваться умеют. Просто надо четко различать, что твое, тебе жизненно необходимое, а что — абсолютно чужое, и значит — тебе безразличное. Тогда и получается: «Дорогой, поделись секретом, как ухитрился столько лет на земле прожить?». «Э, друг мой, просто я никогда никому не завидовал!». Да только вот пойди, попробуй так — то. Трудновато получается.

Интересно, а может я просто — напросто лох? Обычный такой, стандартный лох — олух. И все дела. И все неурядицы от этого. «Нет, парень, ты совсем не лох. Даже наоборот. Просто ты немного рассеянный. О своем думаешь — гоняешь лишку, вот поэтому и попадаешь иногда известно куда», — так мне ответил однажды один весьма непростой человек довольно трудной судьбы и очень сомнительной профессии. И был, кстати, во многом прав. В точности как у Довлатова в «Заповеднике»: «Еще один негодяй застал меня врасплох. Вечно я не успеваю сосредоточиться.» Ну, с негодяями ладно, сам не ангел (куда там — клейма негде ставить!), а вот о готовности к внезапному изменению ситуации, все верно. Осознавать в каждый момент времени, что «…весь мир идет на меня войной», очень неприятно, точнее неуютно, и оттого весьма деструктивно. Экзистенциализм, фитюля французская… Один мой знакомый боксер, к слову, классный боксер, говаривал частенько, что он, де, практически всегда к нештатным ситуациям готов, без лишних эмоций, без нервов. И по этой причине бояться ему нечего и некого. А вот опасаться он научился, дабы успеть выйти из любой катавасии с честью. Правда сия философема жизненная сыграла с ним злую шутку, на мой конечно взгляд, — близких людей у него не было. И дружбу водить он не умел. Общался кое с кем на взаимовыгодной основе, не более. Эмоции контролировал, что в общем похвально. Многие даже завидовали, сильный, мол, парень, своего не упустит, и чужое урвать сможет, ежели что. (К слову говоря, на своем хваленом прагматизьме он несколько раз хорошо прогорал, в довольно благоприятных, для того, « чтобы все олл райт в итоге», условиях) Тускловато все — таки. Особенно с учетом,«…а кто и своё урвать вовремя не умеет, — слабак. Хлюпик. Человек должен быть сильным.» Слышь, ты, да — да ты, сей тезис только что утвердивший — припечатавший, тебе — то человек ничего не должен! Ничего никто тебе не должен!!! Сильный, слабый… Дважды два — четыре… А кукиш с маслицем не желаешь? Ишь, насколько все у нас просто и понятно. А совсем, увы, непросто, и далеко непонятно. Проклятая привычка распределять безапелляционно «кто более для матери — истории ценен». Кто? В частности, слесарь — ремонтник дядя Жора, мастер на все руки, умелец Божьей милостью. Сказка, а не человек. И жнец, и швец, и на дуде игрец. Надежный как танк Т — 34, которым он в армии управлял. И добряк редкий, несмотря на грозный вид, и манеру жутко ругаться ни с того, ни с сего. А что ни попросят — сделает в итоге, да так, как никто в округе не сможет. От печки — буржуйки гаражной до электропечи в цехе, от швейной машинки до сантехники, от движка автомобильного до устройства монтажно — тягового, «качайки» то есть. Ну и «режем — варим — паяем… кроме электричества, братцы, тут я умею конечно, но проводов — розеток этих не люблю, здесь вот слабина у меня…». Впору давать звание «заслуженный слесарь России», а то и вовсе — народный. Отпахал в горячем цехе три десятка лет, да еще потом в подрядной конторе без малого двадцать. Не лопнула бы фирма, работал бы и дальше. И ведь, что особенно ценно, он не один такой. У нас их, безвестных, видимо невидимо. В пику расхожему мнению, мол, русские работать разучились. Да вы, умники — классификаторы, русских — то не видели, не знаете. Впрочем, вы никого, кроме себя любимых, и знать не желаете. У вас иное знание. Какое спросите? А такое, мне один знакомый кандидат в неважно какие депутаты разъяснил: главное условие успеха, это оказаться в нужное время нужным в очень нужной команде. В шайке то есть, в лейке, в чем там еще? В кодле… Я ему, мол, так это же получается — «проститутка постепенно». А возможно враз и навсегда. Я ведь не про жриц любви с ближайшей «плешки» ему толковал, а глобальнее. Как Хуренито эренбурговский, предложивший, на основе соблюдения священного принципа свободы торговли и частной собственности, переименовать Всемирный конгресс борьбы с проституцией во Всемирное общество насаждения проституции. Ну, переименовали конечно. Нет, не в романе, в реальной жизни повседневной, без разглашения, по умолчанию. Ведь, дабы не просто хлеб с водичкой иметь, а достойно так, с икорочкой, приходится искать соответствующий доход. Пропорционально имеющемуся потенциалу. И давайте утверждать, уверять, убеждать, что в большинстве своем мы не в шайках — лейках — кодлах на жизнь приличную зашибаем лавэ. Ах, вот вы и вы в голубиной стайке? А вы в куриной? Понятно. И с вами все понятно. И с «коллективчиками». В стаях именно таких типов, всех нестандартных — больных — слабых — «не наших», до смерти гуртом клюют. Вот и вся «натура голубиная». А еще голубок — символ мира. Вывод сообщать? Паскуднее всего, что дядя Жора мой (с тетей Людой, с семейством) и дядя Слава и дядя Витя, и ваш покорный слуга (конечно, а куда же меня девать?) и прочие множества и общности коротают век свой земной именно под такими «колпаками». За исключением смрадных индивидуалистов, отребья и скотов, упорно не желающих (веками!) быть « похожим на приличных людей». Они сами, в одиночку. «… с подлинным верно. Но варианты возможны». Что я несу? Высокую околесицу, господа мои, оснащенную реальной смысловой нагрузкой. В ней все мое горе, великое, аки Петр Первый. Существует утверждение, что «все радости банальны». А у меня банальны все горести. Ничем не хуже, смею Вас уверить. Далее мелочная гордыня, переходящая, вполне логично, в манию величия по — мелочам.

Щукин сын, скажете? Не спорю. Но я чаще пользуюсь шуткой старшего сержанта Уордена. Только его реплику себе переадресовал: «Я старый козел! Моя мама родила козла! Бе-е-е». Знаете, отчего я настолько гнусен сейчас? Да просто пытался вам продемонстрировать, насколько легко изругать — оболгать все, что угодно. Доброе — разумное — вечное — прежде всего. Уверенно, напористо, настойчиво, и воздастся вам. Нам это более, чем убедительно продемонстрировала конкретная когорта пламенных и беззаветных, несгибаемых и всепогодных. Однако же итоге разнообразных и нескончаемых зигзагов, перегибов, уклонов и прочей геометрии, вопреки всем перенесенным пакостям, соизволением и милостью Божьими и волей народа, с географией у нас теперь вроде бы порядок. А с историей? Что, тоже? Вы полагаете? Блажен, кто верует. Старушка Клио — с самого рождения в конспирации, у неё на гласность аллергия, чуть потревожат, тут же вся белыми пятнами идёт. Но что-то ведь можно утверждать с абсолютной определенностью. Одно из стихотворений моего друга — литератора Димыча начинается так: «Мы вышли из СССР». Разве тут попоришь? Только по аналогии я бы взял на себя смелость утверждать следующее: «Всё вышло из империи Российской». Двусмысленно? Пожалуй. Зато сквозит неприкрытое сожаление о безвозвратной потере. Ёрничество? А куда без него? Смолоду привык-с применять. Когда верить не во что и некому, очень даже помогает. Долгонько еще всем нам будет аукаться смертный предательства и гнусного убийства царской семьи. Смешно? Удивлены? Ну-ну…

Господи, Боже правый, куда простому человеку податься? Во власть невозможно, не верую слугам народа ни на йоту, в оппозицию — тошнит, ибо ненависть к сим ниспровергателям имею врожденную, тем более к нынешним лювореционерам гадостным, посередке — совсем труба, со любой стороны оплюют — обгадят… Надо не посередке, а в сторонке, и от тех, и от этих. И от всяких третьих. Только в истинно вольные художники только и осталась тропка. В нищеброды. (Кокетничать и здоровенному мужику бывает необходимо). Но, я уже он самый и есть. Приехали? Скорее — приплыли. Скажете, я — петрушка, почерневший насквозь от собственных клоунад и злобной неприкаянности? Пусть мне. Поделом. Да я сам себя грязью вымажу, валяться там буду вроде пельменя в масле. Стенать — каяться начну на полном серьезе, и не просто, но в обнимку с принципом системного анализа. А вы, котики, песики, лисички, зайки, готовы, не в пример Музе, стать сплошь белыми? Ну «типа — как бы» вообще, точно живете с порошком стиральным «Тайд» в душе, сердце, сознании, и в теле естественно. Вы справитесь? Давайте, пробуйте. А я посмеюсь. Или нет, смеяться не стану, покурю лучше. Покуда меня не сделали (без моего участия, однако в моем присутствии) совершенно здоровым и счастливым.

Как процесс отбеливания? Идет? Но с задержками? Ишь, весельчаки, все шутить изволите? И я, за, конечно, когда задержка, так оно и белее. Иначе если, вот тогда порумянее, и плевать, что на деле ручьем кровь хлещет. Главное — сухо! Вот и посмеялись, по доброй нашей традиции, шутки значит, прибаутки, поговорки, перепалки, переёлки, перебранки, поливки, перебивки… Повальные… До сей поры в себя придти не получается. Алё! Можно поздравлять? С триумфом прорастания в гармоническую непорочность? Нет пока?…. но в перспективе получиться? А я предвидел это. А еще знал наперед, что сами вы прекрасные, добрые, милые и умные люди. Патриёты и культуртрегеры. Хоть и людей мордуете нынче подобно прежнему. Только технические средства иные и лозунги свеженачертанные. Да еще и метете метлами, что у вас вместо языков, о ностальгии по не столь уж далёкому прошлому. Морочите. Путаете. Смущаете. Давайте вспомним, давайте споем, ах если бы не идеология эта коммунистическая, это был бы полнейший карнавал, куда там бразильскому! Конечно карнавал! Луизианские шествия — пляски мардиграшные отдыхают в сравнении с местными посиделками — погулянками. Помню, решил мой батя в партию вступить. Записаться. В коммунисты. Время нелегкое, кризис власти, как сегодня бы политолог каркнул, ПППП словом. Пятилетка похорон престарелых правителей. И все бы ладно, да был мой родитель не работягой, не ударником «кому нести чего куда»….Нет, соцпроисхождение правильное, из крестьян. Но «Техноложка» ленинградская за плечами, физхим, учеба у академика с «нобелевкой» по ядреной физике, у профессора математики, сына красного графа. И должность у папахена, уже у моего конечно, соответствующая, начальник производственно — диспетчерского на заводе. Не партхозактив, немного пониже… однако… Бравые ребята из горкома быстро пояснили бате, где «находится аптека». Ага, правильно мыслите: «…за углом направо». И раскис мой Федорович. Поплыл. И возрастом, главное, не пацан отнюдь. Ан не смог понять, почему? Что делать и кто виноват? Всю — то ноченьку от его страданий «мне спать было невмочь». Он на кухне сидел, хмель его не брал, а батя, в свою очередь, ружъеца любимого из рук не выпускал. И, нет — нет, в потолок бабахал. Благо жили в дедовском доме, на лето всегда из квартиры уезжали. А домина на отшибе. И не просто домина, а почти, что долговременная огневая с какой — нибудь линии оборонительной.. Правда потолок деревянный, менять потом пришлось кусочек с коровий носочек. Под утро, когда я уже вырубился, совершенно обессиленный ночным тревожным бдением, а отец, покончив со стрелковыми экзерсисами, тоже утомившись, дремал за столом, на кухню вышла проснувшаяся сестренка. Ей захотелось пить, она открыла кран и стала пропускать воду, чтобы дождаться свежей, с самой глубины нашей артезианской скважины, дающей влагу, ничем не уступающую иной минеральной. Шум струи в раковине и отдаленный гул заработавшего в подвале гидронасоса разбудили отца. Он встрепенулся, вскинул голову и раскрыл один глаз, окинув окружающую обстановку дымным взором. Увидев Асю, он улыбнулся вполне ласково и произнес более, чем загадочную, доселе не расшифрованную нами, фразу: «Доченька, скажи этим двум кобылам, что заяц-то сдох… тпрюю…». Пойди пойми, о чем это шла речь? Довели мужика на пустяке. А ведь папаня мой человечек — то крепкий был. Всю войну в оккупации, сначала в непосредственной близости от северной столицы, потом в чудесной прибалтийской стране, тогда — генерал — губернаторстве, в концлагере, и не пропал совсем мальчонкой, и после уцелел, что не менее чудно. Мы, когда в Заполярье жили, папа вечерами в филиале Горного физику преподавал. И на экзамене как — то раз одного неуча и хама совсем уж было завалил, да студентик этот великовозрастный вскоре зампредом горисполкома стал.. Последствия объяснять? Правильно. Тройку поначалу у папки выпросили, а самого из института выбросили. И шабаш. Ничего более. Даже не возразили, когда папка в углепром на комбинат подался. Время уже на дворе пред застойное стояло. Ну, его, патриота честных знаний, забыть проще. Забвение всегда проще и действенней любых репрессий. Уничтожить — полдела. Из памяти стереть — вот главное. И память перекроить. И перекроили. Никто ни рефрена ежового не знает, в прошлом каша, если не туман. В настоящем — примерно такая же картина.

Мне было до слез, до скрежета зубовного, до ломоты под лопаткой, обидно за отца.. Ну, чего, думаю, раскис, папка, ты же всегда такой не унывай у меня был, веселый, хулиганистый даже, пусть и вспыльчивый, что твой порох, добрый и очень отходчивый. Воспоминания об отце в раннем детстве: папа с другом, шахтером дядей Колей купили у геодезистов медвежонка и привязав его за ножку ванной у нас в квартире пошли в магазин, винца себе купить и мишке чего — нибудь поесть. В это время пришли домой мы с мамой, зверь уже успел навалить кучу своего добра, свернуть ванну с места и перекусать полиэтиленовые упаковки — подушечки с шампунем, и встретить нас радостным, хоть и полудетским еще, рыком, исторгнутым из пасти заодно с мыльной пеной. Маме стало плохо, я немного испугался, но медвежонок привел меня в восторг, а потом пришли папа с дядей Колей. Куда они дели медвежонка я не помню, но уже через час его в квартире не было. Помню батю, пробившего на спор кулаком гипсолитовую стенку — перегородку из залы в спальню, папу, прыгнувшего через целый лестничный пролет с площадки на площадку, опять — таки на спор и серьезно повредившего ногу, а еще очень радостного и растроганного, принесшего домой пахнущую типографской краской свою первую книжку, изданную в республиканском издательстве совершенно немыслимым по нынешним временам тиражом, что-то около сотни тысяч экземпляров, стоимостью четырнадцать копеек за экземпляр, потом вторую книгу — сборник рассказов, потом антологию местных писателей и поэтов, и, наконец, папу, со штангой над головой, в квартире, поднимающегося из глубокого седа и медленно уходящего спиной назад, в сервант с посудой, стоявший у стены. Всякое бывало. Однажды папаня принес домой несколько разнокалиберных труб, большие муфты и гайки, и вскоре мы с сестренкой ползали по вертикальному и горизонтальным шестам и болтались на двух турниках, а назавтра дома появилась еще и шведская стенка, полный отпад, такого не было ни у кого из моих сверстников. Папа с дядей Колей врезают замки во вновь поставленные в своих квартирах входные двери, не хлипкие, штатные, а настоящие, филенчатые, деревянные. Врезают не просто так, а соревнуясь, кто быстрее и качественнее. Отец закручивает последний шуруп, а к нему уже подходит дядя Коля и, похлопав по плечу, снисходительно роняет, мол, для человека умственного труда очень приличная работа. Но за призом все — таки в магазин бежать папане придется. Не могли они без соревнования или спора. Батя сделал и поставил дома стенку из ДСП на раме, сваренной из уголка, стеллажи были сработаны по такому же типу, а в довольно обширной кладовке нам с сестренкой устроена детская с потрясающей двухъярусной кроватью. Верхний ярус мой, я старше. Отец хорошо играет на баяне, у него закончена музыкальная школа, да и поет батя вполне качественно, мне нравится, я засыпаю и отчетливо, сквозь закрытые двери слышу песню, доносящуюся из кухни. А еще отец прилично шиплет семиструнку, хоть пальцы у него далеко не музыкальные, и ломанные, и топориком рубленные. Я еще маленький, но знаю, мой батька — лучший в мире. И никто, и ничто меня в этом не разубедили до сей поры. Праздник, не помню какой именно, время зимнее, впрочем у нас почти всегда зима. Сначала отец и дядя Миша, молодые и перспективные литераторы, после встречи с читателями, у нас дома пытаются чистить зубы двум хомякам, которых им подарили на творческом вечере. Хомяки были доставлены к нам домой во внутренних карманов писательских полушубков, порядком начинив по дороге свои временные пристанища продуктами жизнедеятельности, попросту нагадив туда. А папаня и его друг, по очереди проверяя, все ли в порядке с животинками и видя, что те все более и более вылезают из карманов, пытались вернуть нежданных подопечных в исходное положение. Итог — выковыривание спрессованного, считай мышиного, дерьма из карманов, купание хомячков в целях очистки их загаженных попок, исследование пастей грызунов и неподдельное удивление оранжевостью их передних, длинных зубов. Итог — оба хомяка, вымазанные зубным порошком напоминают пельмени, которые пытаются отмыть окунанием в наполненную водой ванную. Далее — вмешательство мамы и изгнание великих натуралистов на кухню, допивать принесенный с собой коньяк. Покончив с напитком, отец и дядя Миша на спор запрыгивают на кухонный стол двумя ногами сразу, с места. У отца нога срывается и слетает вниз по ребру столешницы. Результат — пять швов на левой голени и v-образный шрам. У меня, кстати, есть такой же. След школьных игрищ. Отец говорил, мол, в детстве у них забавы были столь отвязанные, что всю оставшуюся жизнь адреналин требовался в повышенных дозах. Конечно, немецкая оккупация самое время и место для детского развития, да и потом, после освобождения, веселья хватало. Батька вспоминал, как они с пацанами поймали козла с соседней улицы, повадившегося переводить капусту на наших грядках. Ничтоже сумняшеся парни привязали к ляжке козла трофейную гранату — колотушку, а проволочку, идущую от колечка примотали к тычке забора. Разбойника бородатого шуганули, а сами в канаву. Потом собирали трофеи. Все же мясо, хоть и несло от козлины не передать как.

Знать — понимать нужно только то, что «истина где — то рядом» ибо все в ней «Secret file*s». А отец мой, по — вашему, несомненно, полный дурень, не иначе. Ладно, я спорить не стану. Напротив, пусть мы дурни (у меня и оба деда — дебилы, и прадед — полный урод, и все не рвачи, не комбинаторы, не холуи. А по — хорошему мечтатели и, оттого именно, записные трудяги всю свою жизнь), пусть вы у нас умные. Нам не зазорно в дураках. Растолкуйт е — ка мне тогда вот, какую запятую. Приехал один мой знакомый северянин — помор в Москву. Он блестящий поэт, член Союза, лауреат премий разных, но главное — истинный словесник, вот и был приглашен московскими коллегами на рандеву. А Саныч, как его иногда кличут, кроме прочего, от рожденья своего рыбак, охотник, грибник — ягодник, словом — лесовик. Выбираться из своих ландшафтов родимых не очень любит. Внешность имеет довольно бородатую, хоть и вполне благообразную. Ну, и совершенно к гардеробу равнодушен. В том смысле, что за модой не следит. Костюмчик опрятный, плащ там, шляпа, ботиночки. Обсос не обсос, но на Трех вокзалах забрали Саныча в отдел два бравых сопляка — сержанта милицейских. Он им паспорт, телефон Союза, позвоните, я же приглашен…. А они ему, пойдем — ка, дед, с нами, в отделении разберемся, документ твой проверим на подлинность… Посидел поэт русский в «обезьяннике», подумал о порядках в княжестве Московском. Слава Богу человек он спокойный, устойчивый, не злобный, не трус. Мужик, одно слово. Товарищи — литераторы, люди крепкие, заслуженные, маститые, в себе уверенные, в итоге подъехали, разобрались… А в сухом остатке что? Формула материального успеха любой ценой как основа жизни индивидуума — потребителя? Вдобавок окрашенная в цвета заботы о благополучии и процветании родной сторонки. Дескать, если нам с тобой жить становиться более хорошо, то и Родине нашей на два балла лучше. А если все вместе!!! Нет, братцы, это не я с пращурами, это вы тюльпаны и гладиолусы то есть умнейшие и честнейшие граждане, я хотел сказать. Плюс основоположников бородатых — обволошеных вам в нагрузку. Не далеко ушли. Да кто же вам, пионам записным, сказал, что ваше благополучие непременно увеличивает благополучие страны? Ячейки общества и прочая… Откуда вы взяли, что большинство, то есть общество, всегда действует на благо Родины, своё благо преумножая?! Как ты, паскуда, ах, извините, бесценный мой человек, вытаскиваешь Отечество из нищеты, сам наживая неправедно капитал? Это же не абсолют! Отнюдь нет. Имей тот же Саныч прессик баксов плюс прикид а — ля тот — то и тот — то, эти дураки ретивые из линейного отдела на транспорте в жизни к нему не подошли бы. Но они глупые, жадные и усердие в них не по уму. Воспитанное приемами наглядной агитации кто кого самее. Отсюда мораль — цель оправдывает средства, челаэ — э — эк — к — к, ты должен быть сильным! И еще вискаря за мой столик! И не Русь, а полная Аркадия. То же вымя, только сбоку. Как у забугорных и заморских западных чуваков. А в подоплеке-то скотство, трусость, кровь и смерть. И забвение. В заботе о непрерывном улучшении благосостояния нации. Все рационально. Прагматично, виноват. Я, когда под Питером жил в частном доме, соседями имел весьма прагматичных людей. Трудовые люди, не спорю, насчет хмельного — строго в меру, и не по всем праздникам. Хозяйство в порядке таком, что можно было снимать в программе «Сельский час» и за бугор транслировать, нате, мол, завидуйте. И с детьми порядок, симпатичные, неглупые, хваткие, крепкие. Даже слишком крепкие. Дочка «ихняя», помню, все со щенком забавлялась. Очень уж она его любила, Фантика своего. Фантик внешне слегка напоминал чау — чау. Отдаленно и весьма отдаленно, как «нашему забору троюродный плетень», но шерстяной такой, плотный, а главное добрый и веселый песик, и очень смышленый. Он даже цветочные клумбы под окнами дома не трогал и грядки приучился зазря не тревожить. И лаял очень весело. Не злобно. Ну и полный порядок! Жизнь своим чередом идет, хозяйство соседское пыхтит, детки растут, песик тоже не отстает, на руках девчонке его уже и не потаскать. Уехал я в командировку в начале зимы, вернувшись, недельки через две, поймал себя на мысли, что лая собачьего в соседском дворе не слыхать. Фантик чуткий малый был, сигналил исправно. Ладно, думаю, может в дом хозяева пустили. И забыл об этом обо всем, закрутился — забегался. А вновь вспомнил, лишь увидев девочку соседскую в новенькой шапке — ушанке. Пышной, роскошной! Остолбенел я слегка. Стою, глазами хлопаю, а она мне с улыбкой от уха до уха: «Это я Фантика на прогулку вывела. Мы тут решили, зачем деньги тратить, а с собаки реальный прок будет. Папка сам сделал. Правда красиво? А тепло — то как! Ну, пошли дальше Фантик. Я сама тебя теперь ношу — вожу, а тебя и кормить не надо».

«Ну, как транспарантик. Доходит?» Вы так жить хотите. Нет, скажете? А хотите не хотите, все одно к подобному приедете — пришкандыбаете. Зато прагматично, рационально… и тепло. Перегиб? Может быть и перегиб, да из жизни, из обыденной, тоже ведь ничего не выкинешь, точно из песни слова. И люди не живодеры, не чикатиллы. Передовики производства. Справные хозяева. Только своих Фантиков они тоже зарезали, не думая, и пустили на более предметные цели и нужды. Это вообще в порядке вещей в период окончания стресса взросления, о как! Я тоже порой пугаюсь, что своего Фантика в молодости грохнул. А из шкуры чучело заказал. Да-а-а. «Чучело собачки. Вот вы, купите чучело собачки! Вы в ней души не будете чаять. Простой обмен ценностями, вы даете мне деньги, я вам — чучело собачки». Поставите её на полочку или не стеночку в квартирке, или на окошко. И солнце ваше непременно взойдет. Только в начавшемся дне не будет Билла, ни Джейка, ни Фиесты. Впрочем «рефрен с ними, со шведами! Мы нешто не люди! Гуляй, ребята!»

Реплика в сторонку

— «Парни. извините, можно я без очереди возьму. У меня тачка по парами стоит-ждет. А счетчик, подлец, знай себе капает!»

— Ага! Разбежался! Спасу от вас нет, понаехали незнамо откуда в город, изгадили все, плюнуть, и то чистого места нет. Он без очереди, а я, я здесь родился, и в очередь. Слышишь, я житель коренной. Я здесь родился!

— Так, здесь, падаль, и помрешь! Держи, щука!

— Ой, убили. Насмерть наверное! Ми — ли — ция! Ми — ли — ци — я! Ой, упал и не встает!

Здание городской пожарной части было выкрашено в нежный сиреневый цвет. То ли краски другой не оказалось во время ремонта, то ли маляры попались сентиментальные (да и пожарные оказались им под стать).Видимо вспомнили мороженное черносмородиновое в бумажном стаканчике, пломбир за девятнадцать копеек в счастливом советском детстве, ну и в память значит… Даже губернатор области, побывав в нашем городке, отдал должное новому декору, мол, нестандартно, зато свежо. Пожарка находилась на главной городской магистрали и среди прочих зданий, тоже, кстати, разноцветных, смотрелась вполне презентабельно, хоть и несколько игриво, и отнюдь не тревожно. О борьбе с огнем напоминали только пожарные авто, то и дело выезжавшие из гаража. Чаще на учения, чем на пожары. Рядом с гаражом, в скверике, на одной из берез пожарные установили довольно большой скворечник. Скворцы в наших местах конечно не появлялись, но всякий раз проходя мимо, я надеялся, что вот сейчас из круглого окошечка птичьего домика появится скворец, черный как смоль, в начищенной до блеска медной каске и в форме брандмейстера.

Очень я на него надеялся. С ладони покормить хотел. А то, глядите сюда, наш скворечник низко прибили, и был бы скворец, корми его общайся не хочу. А скворца нема. Там же, где скворец в это время присутствовал, укреплять скворечник всползали, рискуя здоровьем, на самую верхотуру, например, березовую. Ну, на макушке, да и пониже, не до галантерейного общения, прибил — прикрутил и адьё. Чем не иллюстрация соотношения желаний и возможностей. Со скворцом в образе совокупности жизненных целей.

Реплика в сторонку

— Что будем заказывать, молодые люди!

— Так, будьте любезны, фрукты нарезанные. Апельсины там, яблоки, ну, шоколадку горькую. И бутылочку коньячку наверное.

— Ребята! У нас коньяк очень дорогой!

— Я и говорю, две бутылочки!

Дежурили мы студентами в добровольной народной дружине, в ДНД, обеспечивали правопорядок. В наши обязанности, в частности, входила помощь сотрудникам милиции по обеспечению своевременного окончания работы и закрытия всевозможных питейных заведений, каковых в северной столице и в те стародавние времена хватало с лихвой. В кафешке, куда мы сразу направились, было пусто, только за столиком дремала одинокая девушка, положив голову на скрещенные руки. Креманка с недоеденным, расползающимся в тепле, мороженным, пепельница с почти утраченной сигаретой, бокал с недопитым сухим вином. Стандарт. Ничего плохого или опасного, но выпроваживать посетительницу надо. Микита наш, имевший с первого курса прозвище Бухарин, в соответствии с порой терзавшей его пламенной страстью, а не в честь болтливого не в меру большевистского злыдня, подошел к спящей красавице, довольно ощутимо потрепал её за плечико и почти ласково изрек:

— Подруга, пора вставать, дома баиньки будешь.

Дева с трудом подняла голову и несколько секунд, щурясь, разглядывала Микиту, а потом с хрипотцой, как-то слишком внятно, с явным разочарованием произнесла:

— Мальчик, милый мой, у тебя же лицо садиста… — и уронила головушку утомленную в исходное положение. Улыбающийся Бухарин высился над ней, как добрый ангел смерти, находящийся в данный момент на обеденном перерыве. Неотвратимость его присутствия несколько компенсировалась колоритнейшей внешностью, не всегда, впрочем, и не далеко не каждого, настраивавшей на позитивную волну. Щербатая ухмылка, обнаруживала отсутствие левого клыка, иногда в проем вставлялся мундштук папиросы, для удобства и форса одновременно. Из рассеченной и зашитой недавно левой брови торчала лигатура, проще говоря, нитки наложенных швов, отчего Микита напоминал страшилу мудрого, находящегося не в самой лучшей форме. Щедрая картофелина носа меж мясистыми щеками на скуластом лице. Цепкий и в первый момент неуютный, ощупывающий встречных, взгляд светло — серых глаз на поверку моментально теплел и обретал какую-то даже детскую доверчивость. Все перечисленное уже давало право превосходства над окружающими. А голова! Вполне себе груша, укрепленная на короткой шее плодоножкой к солнцу. Однако же вместо плодоножки — соломенные засаленные пряди волос, горшком покрывавшие забубенную головушку и растущие как будто бы из темечка и его ближайших окрестностей. Наш человек, что и говорить. Проверено на практике, прохожий, случайно столкнувшийся с Бухариным впервые, лицом к лицу, особенно в сумерках, на слабоосвещенной улице, врастал в мостовую без каких — либо на то причин и смотрел на прекрасного встречного с тоской и тревогой. А вот барышня, вдохновленная приемом слабоалкогольного виноградного эликсира внутрь, спросонья оказалась ироничной, бесстрашной и совершенно точной в определениях. Впрочем, в повседневной жизни Микита вел себя абсолютно не агрессивно и опасности никакой ни для кого не представлял, будучи искренним оппортунистом лишь по отношению к безалкогольному образу существования. Очевидно будничная атмосфера ввергала его в тоску, воплощавшуюся в жажде праздника. Жажда требовала утоления, а остановиться вовремя Бухарин не умел по причине врожденного максимализма, прославленного нашего русского качества, дающего неизменно повод для злобной критики со стороны доморощенных «западников», скучнейших и хитрющих субъектов с обостренной жаждой разрушения собственного дома. Но мы слегка отвлеклись. А тогда, в кафе, знать девахе в короткой хмельной дреме принц ей померещился. Все о принцах мечтают, а на поверку выходит Микита Бухарин или, того хуже, «Барабанов — БОМЖ — задержан за то, что фулюган и вообще» и подпись в соответствующей графе, мол, оного Барабанова задержал участковый инспектор Шерстобитов.

Через два дня Микита был обнаружен в Веселом поселке и в не менее веселом состоянии. Сержант имярек в рапорте сообщал, что «на проезжей части ул. Коллонтай дом…. был обнаружен лежащий на спине человек, оказавшийся, как впоследствии выяснилось, студентом…………..кого института, гражданином Т.русским, 196… г.р., мешавший безопасному движению транспортных средств». Работников ПМГ он встретил репликой: «Ребята, поднимите меня и в спину толкните — куда идти, а дальше я уж и сам доплетусь…». Правда, весело. А вот раньше, в чуть более давние времена и того веселее, говорят, бывало.

При одном упоминании о большой руки деятеле — ликвидаторе культа личности мой дед, Данила Георгиевич, каменел лицом и чуть заметно сутулился. Сдержанный он был человек. А блаженной памяти Мохито Запустеевич, кроме всех прочих причиндал, вроде совнархозов, внутрипартийных интриг, внешнеполитических каталепсий и государственной безопасности, ба — альшущий спец в искусстве, автор бессмертного поощрения творческих личностей, воплощенного в надсадном вопле: «Честные, вы, натуралы!», казался деду величайшим преступником всех времен и народов, кем, собственно и являлся. В числе прочих, не менее достойных. Вообще, дабы завершить характеристику пламенного трибуна и специалиста широкого профиля, спихнувшего на своего мертвого хозяина все возможные, в том числе и свои выдающиеся, вины за смерть и страдания людские, необходимо, по меньшей мере еще пару штрихов. Он, этот устроивший иллюзорную оттепель, кудесник, не чурался еще более подогреть её в частности кровавым расстрелом голодных и нищих рабочих бывшей столицы знаменитого войска казачьего. Без колебаний и слюней. Жрать хотят, зарплату хотят? К стенке сволочей. Ишь, быдлаки, расшумелись. А в мирных делах славился, кроме всего прочего, хамскими нападками на конкретных художников: славного, большущего скульптора, ставшего впоследствии автором памятника на могиле старины Мохито, а еще — на известного поэта, в общем, чувака интересного и вполне безобидного, пусть и любителя эстрадно — театральных эффектов в поэзии и прочтении оной, автора слащавенькой, сахарной сказочки о якобы вечной любви, легшей в основу известного театрального действа, популярного в широко распространенных узких кругах нашей, особенно провинциальной, интеллигенции, от столицы и «до самых до окраин…». Вот еще казус, отчего же столь пошловатенький, абсолютно не соответствующий реально историческому, сюжетец «аноны и ювось» столь востребован был и лет сорок назад, и по сию пору? Кому там в жизни любви не хватает? Создайте сами свою любовь, немочь бледная! И её крепко любите. Да, «любите любовь», как говаривал классик современности. А то вам со стороны нечто вместо вновь предложат. Не сверху, нет, со стороны, а сие на порядок опаснее и гнуснее. Сверху вам могут предложить лишь любовь к родине. Нормальное, правильное и естественное предложение. Все равно, каждый будет делать сие по-своему. А не будет, и шиш с ним. Не то, чтобы дед был яростным противником режима, нет, просто он был потомственным крестьянином. Он искренне считал крестьянский труд — самым главным и самым почетным. Поэтому не мог простить «кукурузнику» предательства и убийства земли и народа. Заодно он тут же мог помянуть «добрым» словом и бывшего хулигана — футуриста, ставшего практически в одночасье, певцом нового, красного, времени: «Бандит, выплывший на мутных волнах революции». Я, маленький еще, никак не мог взять в толк, чего это дедуля в такую рань поднимается. Просто я однажды отчего — то проснулся ни свет, ни заря, выглянул в окно, и увидел деда, отбивающего литовку во дворе. Когда ему было восемьдесят два, мы с ним вдвоем, споро и надежно, перекрывали крышу его дома шифером. А через пару лет, уходя в мир иной от саркомы бедренной кости, он совершенно ясным и радостным голосом сказал мне, протягивая лист альбомной бумаги: «Вот, внучек, если дом надумаешь покупать, крылечко сделай узорчатым, я там тебе все нарисовал подробно». Он еще успел порадоваться от души, узнав, что я купил домик, точнее сруб, под крышу подведенный, с участком земли недалеко от города. Правда с моей стороны это была не вполне уклюжая попытка спасти крохи семейных сбережений. Ибо доллар уже плясал, точнее взлетал ясным соколом, а мы, соответственно, делали все, дабы хоть на карачках удержаться.

В каких случаях у людей с огромной жизненной школой, внушительным опытом и вообще послужным, что называется, списком самом широком его смысле, принято отмалчиваться о некоторых периодах своей биографии, отвечая на порой глупые, а потому, нелегкие вопросы молодняка, весьма скупо и принужденно? По всему получается, что или стыдиться старший своего прошлого, или, что вернее всего, не желает страшное и отвратное вспоминать. А случается вообще смесь и того, и другого, и еще какого — нибудь третьего-пятого, запечатанная во фляге с ярлыком на коем присутствует надпись «не болтай». Уж чему — чему, а этой премудрости наших дедушек и бабушек учили быстро. Так вколотили заповедь, любо — дорого, никто не болтал. Разве, что стукачи стучали. Так ведь стук — служба, навроде вертухайской. Деваться некуда. А теперь вот и «болтать» по — настоящему некому, никого не осталось более в живых из числа, например, свидетелей славных и легендарных тех дней, которые по утверждению американского одного парнишки — журналиста «потрясли мир». Автор сего бренда и произведения на заданную тему вскоре после живописанных событий отправился в лучший мир, насмерть уязвленный тифозной вшой. А между тем, в те воистину окаянные дни, спасибо господину Бунину, поддержал реноме русской классики, в самую поросячью антихристову харю угодил Иван Алексеевич своим определением, так вот, дедушки мои и бабушки уже родились и были в состоянии оценить окружающий мир и его жуткие метаморфозы, устроенные партией самых человечных человеков. Впоследствии на их долю выпало столько легендарного и героического, что, казалось бы, должны они были, уст не смыкая, повествовать и рассказывать всячески нам, внучатам, о своих подвигах. Но пращуры любимые предпочитали, в основном, о прошлом не распространяться. Трепачи конечно были, молотили бесперебойно, что прикажут, но это пустое. А в массе своей молчали участники и свидетели о былом, и ежели решались о чем — либо поведать, то неохотно, с паузами, невнятно, общо, аж разочарование испытывать приходилось, а мы — то ждали, а мы — то думали! Как же так? Неужто обоим дедам, всю войну прошедшим, мало того, бесовщину революции, гражданскую бойню и жуть коллективизации пережившим, бабушке — капитану медслужбы, отцу, мальцом загоравшему в оккупации и концлагере фашистском, нечего отпрыску пытливому поведать? Чуть позже дошло до меня, доехало: рассказать есть о чем, целый вагон рассказов и немаленькая тележка в придачу, но чаще всего сопряжены воспоминания эти с болью и жутью, с такими, что легче промолчать. И в самом деле, что мне о своем семействе известно? Что один прадед был ведущим и чуть ли не шеф — поваром какого-то питерского кабака, другой — земским фельдшером в небольшом волжском городке, третий и четвертый обычными крестьянами — пахарями, своим горбом, потом и кровью практически добившиеся вполне приличного достатка в канун бесовского февральского шабаша. И не более? Да, пожалуй. И тишина… Соцпроисхождение и всё такое. Ясно сказано — не болтай, милок. А то ведь загремишь в одно прерасное утро «под панфары» и очнешься там, куда Макар телят не гонял. И всё. Нет у нас памяти четкой, расплылась снежком весенним. разбежалась талой водой. Папаня мой, все-таки литератор был, хоть и не крупнокалиберный, он о детстве своем боевом повесть написал. Она называлась «Розовое утро». Отец одно время даже читал отрывки в кругу семьи и ближайших друзей. Слушали с интересом, я в особенности, что-то недопонимая, но не требуя разъяснений. Важен был сам поток новой информации. Как жили под немцем в оккупации, в подвале собственного дома, благодаря Господу, что послал на постой обозников — коноводов, а не эсэсовских зверей, как отца — самого младшего, единственного в семье, способного пролезть в слуховое окно под стрехой крыши сарая, посылали ночами воровать овес из торб, висевших на шеях огромных коней — першеронов. Как во время одного из тайных таких вот визитов, ужаленный оводом богатырский коняка дернул передней ногой и, слава господу, лишь слегка задел мальца, навсегда оставив памятку о себе — шрам на правом бедре от довольно глубокого рассечения конским копытищем. Отец тогда еле выбрался из сарая, кое — как зажимая рану рукой, стараясь не оставить за собой кровавый след, дабы не вызвать подозрений у немецких ездовых. А потом, под бомбежкой, когда осколком смертельно ранило старшего брата, батя, тогда четырелетний пацаненок, тащил его, истекавшего кровью, домой, и сам с головы до пят измазался Олежкиной кровью, и дотащил почти до дома, только брат уже умер и младший, совершенно обессиленный, повалился в пыль рядом с ним и не плакал, а просто смотрел в бездонное, голубое, солнечное небо и ничего не чувствовал окаменевшим в одночасье маленьким своим сердцем. Он только знал, что самолеты, бросавшие бомбы, были со звездами на крыльях, он видел, как взлетают на воздух вагоны на станции и привокзальные строения и дома, и, несмотря на жуткое, окатившее его ледяным холодом горе, с мстительной, замещанной на лютой ненависти, беззащитной, мальчишеской радостью, сознавал, крепко и навсегда знал, что наши все — таки разбомбили проклятых фашистов, из-за которых и погиб Олег… и еще обязательно разбомбят и убьют, и будут убивать этих сволочей, пока не истребят всех до единого… Батя долго работал над рукописью, потом долго пытался добиться публикации, хотя бы в журнальном варианте, потом он устал и оставил эту затею, а потом просто умер. Обыкновенная история. Не могу судить о художественных достоинствах повести, равно и о её слабых местах, но при любых обстоятельствах отец попытался честно рассказать о жутком времени глазами пацаненка, единственного из четырех братьев уцелевшего в годы войны. Ну ладно батя — он огольцом тогда был. А его родители, да и мамины, они о чем молчали? Где они так научились и кто их так научил? Или я попросту не успел их с толком расспросить обо всем? Скажете, что сейчас все это не столь уж интересно и актуально? Ничего подобного, смею вас уверить — интереснее, нежели вчера, и актуально, как никогда. Зачем прошлое ворошить? Да хотя бы затем, чтобы молодые журналисты не лепили горбатого порой (довольно часто кстати) и не путали божий дар известно с чем, когда ведут передачи на исторические темы. Ну, и ради всего остального, как оно положено. Согнав крестьян с земли, переместив огромные массы людей в города, вновь возводимые в ранее необжитых краях, большевистские палачи лишили их потомство четкой биографии поколений, почти стерев из памяти историю родов и семей. Не до конца вытравили конечно, но поработали основательно. С беспородами управляться легче, однозначно. Генетическая память прежде всего — осознание глубинности и не случайности своего происхождения. А это, если угодно, обоснование своего вполне логичного появления на свет в оное время и в данной точке пространства. И землю родную ощущать легче, и на ноги встать проще, и самого себя в мире подлунном осознавать с полным на то основанием.

Дед моей жены Эли с войны не вернулся. Он погиб восьмого мая сорок пятого. Война, насколько бы дико это не звучало, стала для него спасением. К ее началу дед уже больше года скрывался в лесах от ареста, обвиненный в неких грехах по доносу односельчанина. Не стал Герасим Николаевич дожидаться, когда его под белы рученьки возьмут, и, вовремя предупрежденный, уж не ведаю кем, собрал котомочку, перецеловал жену и детишек, и двинул в самую чащу, в болотину. Семью его из их крепкого пятистенка сразу же выселили… Вновь, обыкновенная история. А как грянула по всей земле родной «Вставай, страна огромная…», дед спокойно в село вернулся, не до него уже было, и пошел воевать добровольцем. Он и когда от ареста уходил, и перед фронтом, у супруги все спрашивал: «Как, Маня, сдюжишь — то здесь. Семь ртов — не шутка, а ты одна… эх, милая ты моя..». А Маня верная ему в ответ, мол, ступай, Герасим Николаич. Мы как — нибудь перетопчемся, Господь поможет. А тебе выхода иного нет. Храни тебя Никола — угодник». И все. Дед похоронен в Силезии, а баба Маня так семерых своих сквозь войну и протащила. Без потерь. Когда мы с Элей поженились и приехали к ней в гости, она, сухонькая, седовласая, невысокая, встретив нас на пороге, пригласила в дом и вдруг огорошила Элю вопросом — приказом: «Что столбом встала — то, внучка. А? Иди… на кухню, говорю, ступай! Мужика — то свово корми!»… Я навсегда запомнил этот её «клич: «Мужика — то свово корми!». Как адмирал Макаров: «Помни войну!». Хороша аналогия, а?

Я хорошо помню куплет из одной знаменитой песенки поэта — кремлевского, кстати, послереволюционного, квартиранта, фамилией своей возвещавший всем, что он, да именно он, самый, что ни на есть, бедный. К слову сказать, данный жилец, по свидетельству очевидцев, весьма разннообразил коммунальную жизнь обитателей столичной цитадели постоянными кляузами и склоками, постоянно требуя для себя улучшения бытовых условий. А песенку пели еще во времена моей юности, обычно на отвальных в армию. Только от оригинала она несколько отличалась:

«Как родная меня мать провожала,

Тут и вся моя родня набежала.»

Как сыночка выводили из квартиры,

По бокам его стояли конвоиры…

Именно такими словами на пороге своей квартиры встретил нас кореш школьный Саткеша, наутро отправлявшийся на воинскую службу. К нашему приходу он был уже почти «готовенький», и окочив пение, раскрыв нам навстречу гостеприимные свои объятия, Саткеша, со словами: «Здравствуйте, друзья!», — почти ничком повалился назад, спиной распахнув таким образом перед входящими полузакрытую дверь.

Реплика в сторонку

— Я эти ваши бабские трусы надевать не буду!

— Малыш, так они, погляди, всего одни и остались. Наверное твои кто — то впопыхах по ошибке взял, а свои, эти вот, не стал искать, понятное дело. Ты их пока надень, чтобы только до дачи дойти, а там и свои найдешь. Они ведь у тебя подписаны, да? А эти тоже подписаны?

— Ни фига они не подписаны, а на всей моей одежде метки мамой вышиты, начальные буквы имени и фамилии. Я в своих трусах пойду, а в чужих, да еще бабских, шиш.

— Ну, знаешь, ты мне особенно — то здесь не шишуй! Ишь, ферт выискался сопливый, от горшка два вершка, а туда же, права качает! Надевай трусы, тебе говорят!

— Сами надевайте, раз они бабские. А я мужик. Папа меня так и называет — мужичок.

— Я вот тебе сейчас покажу — сами надевайте! Я тебе устрою! Словечко еще нашел какое — бабские! Кто тебя ему научил?

— Папа. И он скоро ко мне приедет прямо сюда. А эти ваши трусы я надевать не буду ни за что. Говорю, сами надевайте или пусть девчонки…

— Ох, малыш — малыш, ну, хоть полотенцем обернись. Пора группу — то догонять, вона куда все уже ушли, видишь. Одни мы с тобой тут топчемся. Ладно. Давай помогу полотенце обмотать. Вот так… А папа, говоришь, приедет скоро? Он, что здесь поблизости в отпуске?

— Да. Мы когда с садиком уезжали, он сказал — приеду через месяц. А если папка мой сказал — все, закон.

— Хм, вот как, закон. Гляди — ка, какой у тебя папа — то. А он вообще кто?

— Мужик. Настоящий. Правильный.

— Ну, а по профессии он кто? Кем работает. Начальник поди какой?

— Он и на работе мужик. И дома. И везде. И бабские ваши трусы…

— Да, все уже, окстись, мужичок! Ведь решили все, идем себе спокойно! Бабские, так бабские. Ничуть, кстати, не хуже ваших. Мужиковских. Даже покрасивше будут. Шагай швыдче, мушкетер. Обед пропустишь.

Люди всякие нужны, люди всякие важны, тут, даже несколько перефразировав классика детской поэзии эпохи справедливости и ясности, спорить не о чем. Однако в новейшем времени молва довольно скупа на похвалы этим самым людям. Зато кого — нибудь обхаять, нам только давай. Как — то незаметно, посредством криминальных, в особенности, новостей, а также различных улётных видеозаписей, мы привыкли отмечать в себе подобных прежде всего черты порочные и гнусные, чем и занимаемся с плохо скрываемым удовольствием, оттого и профильные телепроекты всегда востребованы широчайшей зрительской аудиторией. И то сказать, приятно вдруг осознать, что на белом свете масса народа, более мерзкого, нежели ты сам. Но на порядок приятнее все — таки столкнуться на деле с действительно правильными людьми. Вот мы с моим корешем, поэтом Григом, возвращаясь однажды из дремучих и славных, гостеприимных карельских лесов, где участвовали в очень приличном и представительном фестивале авторской песни, проходившем традиционно в небольшом приграничном городке, на себе почувствовали, какие могут открыться перспективы «когда такие люди в стране советской есть». Советской страной, само собой разумеется, уже давным давно не пахло, даже нафталином от воспоминаний не наносило, но тем не менее цитата еще одного классика, на этот раз, поэзии тут вновь очень даже к месту. Выехали мы вскоре после венчавшего фестиваль гала — концерта, в котором и мне довелось поучаствовать, и даже получить некий красивый диплом вкупе с магнитолой, произведённой, судя по марке и паспорту, где-то в азиатско — тихоокеанском регионе.. Итак, вскоре по финальной песни всех участников фестиваля наша «волжана» цвета баклажана, ведомая твердой хозяйской рукой то есть под управлением Грига, стартовала по направлению к родному дому. Путь был не прямой и вообще не столь уж близкий, вдобавок, на поверку, карельскаю ночь, не в пример южной, украинской, оказалась вовсе не тихой, а напротив, весьма богатой на события. Проехав спокойно километров с полста мы были остановлены неким гражданином, отчаянно жестикулировавшим прямо на проезжей части. Вообще — то времена нынче такие, что далеко не всякий остановится вот так, на отмашку голосующего. И упрекать кого — либо за это сложено, не прежние времена, мало ли кто и зачем на дороге сигналит. Сколько раз бывало, остановится человек из лучших побуждений, а его лихие ребятки обуют по полной программе, тачку и бабки отнимут, а могут и порешить, причем за самую ничтожную выгоду. Но мы остановились, не убоявшись, так сказать, возможных эксцессов. Оказалось, что чувак действительно попал не слабо, ибо его гибридная «нива — шевроле» отдыхала в глубоком, древнем, заросшем уже высокой травой, кювете. Сразу было видно, что тут нужен автокран, иных способов вернуть точилу на трассу не существовало. Хозяин находился в состоянии крайней экзальтации и не мог даже толком ответить на вопрос, как его угораздило съехать по склону в столь глубокую ямину, не перевернувшись и не получив ни царапины. Доводы разума действия на бедолагу и предложение добросить его до ближайшего поселка, где он мог поискать технику, энтузиазма у него не вызвало. Он канючил, мол, парни, помогите и знать ничего иного не хотел. Пришлось, плюнув на рационализм, достать свой фал, связать его с извлеченным из пострадавшего авто и продемонстрировать на деле тщетность своих усилий. Убедившись, что ничего не выходит, мужик немного поостыл и в конце концов согласился с нашими доводами. Он закрыл свой, с позволения сказать, джип и плюхнулся к нам на заднее сиденье, едва не раздавив при этом мою гитару. Вскоре, слава создателю, мы высадили его в первом же поселочке и он скрылся в ночи, рассыпая жалобы на судьбу вперемешку с довольно витиеватыми откровенно матерными проклятиями «жизни, фля — гля — тля, такой — растакой». Мы же продолжили путь по неосвещенной, полуфронтовой, с постоянными противобомбовыми зигзагами, карельской дороге.

Дело происходило в самом конце сентября, и за бортом «волжаны» царила темень, глубокая и непроницаемая, ничуть не добавлявшая уюта ни в салоне, ни в нашем с Григом сознании. Где — то на полпути от фестивального города к отворотке на главную трассу, ведущую к нам на север, мы вновь вынуждены были тормознуть, подобрав неких бабушку и дедушку, оснащенных плетеными коробами для грибов — ягод и попросивших подбросить их к заправке, мол, она совсем близко, а идти они утомились. Старики, как оказалось, следовали туда для продажи клюквы, ей оказались до верху наполнены оба их короба, и были крайне обрадованы, когда Григ решил приобрести у них некоторое количество клюквы, а именно, столько, сколько вместилось в извлеченное им из багажника пластмассовое ведро. Сделка состоялась, а негоциантов мы благополучно высадили на АЗС, где и сами решили заправиться во всех смыслах, и самим перекусить под кофе — коньяк. Я еще тогда, проводив стариков, сказал Григу, дескать, ничего за полтора десятка лет не изменилось, как выходили аборигены на трассу ягоды продавать в самом начале девяностых, так до сей поры и чапают, днем и в полночь, и спозаранку. Кроме ягод и грибов, рыбу конечно же же толкают проезжающим. И тишина… Товарищ мой, расплачиваясь, дважды ронял деньги на пол, забывая закрыть молнию сумочки, которая висела у него на запястье, на ременной петле. Я назидательно поругивал его вполголоса, с применением усиливающих моральное воздействие выражений. Он в ответ только отмахивался и, уже покинув павильон заправки, уронил на этот раз всю сумочку, невесть как соскользнувшую у него с руки. Засим мы все — таки отчалили и на этот раз без приключений, с одной основательной, трехчасовой передышкой на сон, добрались до контрольно — пропускного пункта на границе области родимой. И здесь нас тормознули гайцы. Непонятно, кстати, зачем? Ехал Григ аккуратно, по правилам, номера местные, авто зауряднейшее, с какой корысти жезлом махать? Для порядка, вероятно, не иначе, поскольку тяжелых фур вокруг хватало с лихвой, знай, отправляй на весовую. А когда сержант попросил Грига предъявить документы, таковых в сумочке у него и не обнаружилось. Ни прав, ни техталона. Вот это был фортель! Мы с товарищем просто потеряли дар речи. Внятного объяснения случившемуся не находилось, хоть тресни. Понятно, нас поставили на обочину, а Грига повели в будку, на разборки. Через несколько минут прапор вновь подошел к машине и стал обхаживать меня. Сначала я показал ему паспорт, дескать, здешний я житель, не варяг. Потом рассказал о цели нашей поездки в карельскую глубинку, предъявив гитару, диплом, магнитолу в фабричной упаковке и документы на неё вплоть до гарантийного талона, ведро с клюквой, и предложив исполнить одну очень веселую песню для чего пригластл блюстителя порядка на дорогах присесть на переднее пассажирское сиденье. Гаец посмотрел на меня так, точно я страдал не менее, чем холерой или тифом, и быстрым шагом отошел от автомобиля. Вскоре вернулся Григ. Оказалось, что на наше счастье в его сакраментальной сумочке нашелся пэтээс, неизвестно зачем туда однажды засунутый и забытый. Пробить владельца авто по базе и установить, что Григ ничего не угонял, а всего лишь посеял где-то, чудак такой на известную букву, права и техталон, было делом десяти минут. Тем не менее сразу ехать нам не разрешили. Автоинстпекторы явно чего — то выжидали, придумывая различные вздорные причины для нашей задержки на посту, явно желая снять с нас хоть немного денег. Вдобавок и у меня, и у приятеля моего, разрядились мобильники. А на просьбу разрешить хоть немного их подзарядить, разбитной сержантик весьма сопливого вида нагло развел руками, мол, на кэпэпэ отключили, вы представляете, как назло, электричество. Ага, он же сам только — только по компу личность Грига и тачку идентифицировал. Мы сидели в нашей «волге», я попивал имевшийся еще в достаточном количестве коньяк, заедая его клюквой, товарищ мой внятно матерился и хлебал минералку. Так прошел еще час, потом другой. Сигареты у нас почти иссякли. Мы стали уже немного нервничать, особенно я, разгоряченный веселящей жидкостью. И тут нам дали отмашку, катиться колбасой. Что мы и не замедлили исполнить, простанно рассуждая, где же можно было потерять столь необходимые и немаловажные документы?

В родной автоинстпекции Грига выслушали без эмоций и посоветовали не спешить оформлять новые права и техталон. Можно и нужно, объяснили ему, немного подождать, всякое случается, возможно и найдутся ваши потеряшки. Григ только плечами пожал, не особо уверовав в возможность столь чудесного поворота казалось бы безнадежной ситуации. Однако продолжил ездить по временному разрешению, решив предоставить событиям вершиться самим собой. И все свершилось. В точности с предсказаниями опытных гайцов — молодцов. Недели через две после означенных событий в квартире Грига зазвонил телефон. Мой друган был в это время неа работе и трубку сняла его мама. Звонивший осведомился, по нужному ли адресу он попал, в том смысле. Что не терял ли некто, тут он назвал данные Грига, права и техталон на автомобиль «Волга — 31029» госномер такой — то? И получив от мамы поспешное, радостное, подтверждение, сообщил, что документы эти он отобрал у своего тракториста, нашедшего их в свою очередь на автозаправке и на работе в передвижной механизированной колонне во всеуслышание похвалявшегося, что теперь, мол, снимет денег с ротозея, вот только свяжется с ним и заломит цену поприличнее. И никуда, дескать, этот растеряй не денется, расплатится, как миленький. Однако звонивший оказался начальником этой самой колонны и потому тут же документы у своего работника изъял, на возмущенные выкрики последнего пояснив, что на чужой беде не разбогатеешь, а людям Господь велит помогать. Далее, он сообщил, что выслал все заказным письмом по указанному адресу, а телефон узнать не составило труда, благо у него сын — почти хакер и ему доступны многие и более закрытые базы данных, не то, что адреса — телефоны. После этого мужчина пожелал маме и Григу здоровья и удачи, и попросил только сообщить о получении письма, чтобы он не волновался. И все, далее — короткие гудки в трубке и мамино восхищение произошедшим и конкретным человеком, коему теперь всю жизнь следует желать всего наилучшего. Григ и я также по — хорошему оторопели. Надо же, вот ведь живут себе люди настоящие, а мы и знать о них ничего не знаем. Исключение из правила? Возможно, вполне возможно. Но пока хоть один такой есть поблизости, знайте, еще далеко не все потеряно.

Реплика в сторонку

— Здорово, братан. Да, я вызов нажму. Откуда рулишь? Из дома? К Аланычу в гости, что ли? А чего без бутылки? Хе — хе — хе… Не пустит Аланыч на сухаря. Шучу. Шучу. Слышь, а ты в курсе про этого, ну, из соседнего подъезда, лабух местный, у которого рак, я тут объяву в газете видел и по телеку болтали, дескать бабки ему на операуию агитируют собирать. Мне седьмой… Так и тебе тоже, дед, чего тормозишь? Точно нужно соточку пропустить, для смазки мозгов…

— Ну, я в курсе конечно, да, нужны деньги на лечение за кордоном, в одиночку ему не осилить, а так, все навалимся, поможем. Мы завтра концертик сыграем, а выручку Аркаше отдадим. Так, глядишь и одолеем эту беду.

— Вот, что я тебе, керя. Скажу. Он не хило устроился, твой Аркаша. С чего это я должен ему бабло стряхивать в мошну? С какой радости или перепугу? Может он и не болеет вовсе. Мы ему лимон соберем, а он — шасть и поминай, как звали.

— Так это дело — то добровольное. Не хочешь, не надо. Силком никого не принуждают. Так ведь всегда на Руси делали, вскладчину, сообща любые беды одолевали.

— Во — во — во… Делали, одолевали, и на тебе, трали — вали… Имеем то, что имеем. Ухи вечно развесим и сидим, слушаем, смотрим, как хитрован за хитрованом нам лапшу вешают о сладкой жизни и обирают до нитки… Не, не будет толку с нас таких вот. Бабки ему собирай, а хо — хо не ха — ха?

Я абсолютно убежден, что большинство населения нашей страны, увлекательно прожившее на ея просторах последнее десятилетие прошлого века, по крайней мере в моральном плане ничего не должно нынешнему государству, а тогдашнему, либерально — мошенническому и подавно. За ту серию интереснейших опытов над нами и нашей землей, поставленных столь бездарно и жестоко. Никто из нас не должен платить никаких налогов, не говоря уже о коммуналке. То есть, я согласен платить, но пусть родимая власть, именно власть — не страна, не родина, (это как раз тот случай, когда государство и отчизна различаются, точно черное и белое, ибо ни красная камарилья, ни сменившая оную у кормила, либеральная свора, не могут ассоциироваться с родной страной и государством российским), пусть конкретные делаши — реформаторы ответят за всю унизительную жуть благословенных восьмидесятых — девяностых и признают её преступной. Там остались отнюдь не наши не заработанные деньги, не построенные дома и не приобретенные машины — квартиры, да шут с ними в конце концов, там наши непрожитые жизни, там не рожденные дети наши, убитые еще до зачатия в свалках за жрачку и ночлег. Это в лучшем случае, если грех на душу не взят и никого ты не угробил так или иначе ради известных вещей, именуемых материальными благами и положение в «обчестве». Коллизии славного двадцатого столетия, кажется, надолго удвердили нас на распутье: налево ли двинешься, вправо ли прянешь, все одно скатишься к насилию и лжи, только оправдания бесчеловечности будут разнится, но на самом — то деле абсолютно все равно, во имя чего творится бесовщина, во благо ли человеческой личности и ея абсолютной свободы или на пользу обществу. Ни там, ни там, Бога нет. Вот и у нас его пока что нет. Ищем? Да, господа, мы всегда ищем…

Когда — то я учился в одном из лучших вузов страны советов.. Мало того, когда — то я имел наглость успешно окончить один из лучших вузов той страны. Является ли он таковым сегодня? Не знаю, честно говоря. Он теперь — университет довольно широкого, как и положено, профиля и не пойми чему еще там учат. То есть наверняка чему — то учат по — прежнему хорошо, но… Зачем вообще было принимать универовский титул? Тогда, отчего не академия? Нагрудный знак — то у нас вида смамого академического. Предвижу возмущенные реплики, обвинения в возрастном снобизме, как минимум, и возможным оппонентам говорю, успокойтесь. Я вынужден всех предупредить — уведомить, что спорить ни с кем не собираюсь, ни сейчас, ни далее когда — либо. Просто высказываю свою точку зрения. Можете называть меня как угодно, ретроградом например, но в своем равнении на Запад наши, в очередной раз оплаченные Западом же либералы, зарвались, не желая помнить, еще разок рвану бессмертную цитату, что «равняться на Европу, значит безнадежно отставать от неё». И «красное» прошлое научной школы моей alma — mater тут не при чем. Ибо базировалась она, как и все лучшее в стране развитого социализма, на достижениях той империи российской, о которой сейчас не принято вспоминать. А нововведения в системе образования последних двадцати с лишним лет — преступление против собственного народа, за редким, может быть, исключением. Поговаривают, мол, в моем вузе даже профессиональный праздник перестали отмечать в тот день, когда мы его отмечали. А ведь это не по советскому стилю праздновалось, а по исторической дате. А вот поди ж ты… Допускаю, что сие возможно, однако ни выяснять, ни обсуждать ничего не стану. Я зову свой институт — «Спецтехсмех». Мне есть что вспомнить. Есть о чем сказать. И прибавить от себя, естественно. Не сочинишь — не расскажешь, никто и слушать не станет.

А чего было — то? Да много чего было. Неужели все это происходило с нами? Со мной? Да не может быть. Никогда. Неужто столько лет ушли эпохе под хвост? Ради чего? Чтобы так быстро состариться и радоваться заслуженной пенсии? А чем заслуженной? Не холуйством ли и соглашательством? Дабы считать, что скоро все и закончиться, толком не начавшись? Куда делись эти занюханные четверть века? Куда ушли? Впустую? Точно в игру какую — то играли… И вот уже вновь торжествует формула «иных уж нет, а те далече». Бред. Морок. Анимация… Семья — дети это хорошо, это ладно. И все-таки что — то важное ускользнуло, уплыло, стороной пролетело. Мам! Мама! Это же… Эх, мама — мама, как быстро и незаметно ты постарела… И могилу отца давным-давно уже изрыли кроты…

И еще. Эта книга не провокация и не призыв, ни к спорам, ни к действиям,… да вообще ни к чему. Это — моё частное, я повторяю, сугубо частное мнение, которое, как и всякий достаточно свободный человек, я имею право высказать. По — крайней мере один единственный раз. Надеюсь, что более не потребуется. И еще очень надеюсь, что многим моё повествование придется не по вкусу. Буду крайне признателен за такую реакцию всем моим недоброжелателям. Почему? А вот почему:

Давайте о грустном.

О времени, о пространстве,

Русском или не русском,

Где отираются

Непонятные существа,

Зовущиеся людьми.

Кто же на самом деле мы, чёрт возьми?

Ноги и руки, туловище, голова?

Из поднебесных тварей самые сложные?

Гордые вместе с тем, что немножко лошади,

Равно как волки, овцы, козлы и прочия.

Тёртые — перетёртые, непорочные,

Именно за невинность и привлечённые,

Нищие и сверх меры отягощённые

Завистью нищих (властью тире дензнаками).

В сущности, одинокие одинаково,

Ваньки, родства не помнившие вовеки,

Крепкие, современные человеки,

Деятели различных мастей и званий,

Вы, да и я, кривлявшийся перед вами,

Эти, внутри тусовок, процессий, шествий,

Хором рожавшие истину против шерсти,

Стойко пренебрегая известным креслом…

В жизни обыденной горькое стало пресным

(Вкусы — их так легко поменять местами).

Очень приятно, ежели Вы устали.

Глупый вопрос, расплывчатая картина.

Ну, и прекрасно, ежели Вам противно.

Я ошибался, ошибаюсь и, очевидно, ошибусь еще не раз. Я заблуждался, заблуждаюсь и несомненно буду заблуждаться впредь. Впрочем, как все… как все… как все… Излишние эмоции? Согласен, грешен. Так ведь кому же запрещено, ежели накипело? Если однажды вдруг действительно понимаешь, до последних штрихов и точек, ясно и отчетливо — с меня хватит