Искусственные ужасы

Борис Хантаев (2024)

Режиссер находит таинственную пьесу без названия, поставив которую он разрушит привычный мир. В это время Аня соглашается нарисовать портрет по старой черно-белой фотографии. Простая девушка, которая недавно потеряла родителей и у которой не складываются отношения с парнем… Аня и не подозревает, что ее втянули в смертельную игру. Скоро Ане и ее друзьям придется спасать не только себя, но и весь мир, ведь зловещий некто только и ждет, когда его портрет нарисуют, а пьеса без названия соберет зрителей. Грядет возрождение древнего Зла, и лишь обычным смертным по силам его остановить… если они осмелятся взглянуть в лицо истинному ужасу.

Часть 2. Пьеса

Акт первый: Самоубийство

Сцена 1

Находясь на самом дне творческого пути, Густав предавался воспоминаниям. Когда-то у него всё было хорошо: успешная карьера в театре, обожаемая жена, маленький сын, в котором он души не чаял. Но всё это вдруг исчезло, испарилось, словно призрачная дымка, по повелению злого волшебника, который взмахнул палочкой и стёр всё то, что было так дорого Густаву. Хотя виноват был лишь он сам. Тот, кого когда-то называли гением. Но увы. Театр — жестокий мир, он не прощает ошибок.

Последняя постановка Густава на сцене Deutsches Theater^[2] оказалась просто ужасной. Ни у одного театрального критика не нашлось для неё даже пары добрых слов. Они все будто сорвались с цепи, употребляя в своих громких рецензиях колкие эпитеты. «Это было худшее, что я видел», «На месте режиссёра этой отвратительной постановки я бы наложил на себя руки», «Густав Фишер опозорил немецкий театр так же, как когда-то Адольф Гитлер своим рождением запятнал репутацию всего народа», — писали они.

Ему сложно было всё это выдержать. Говорят, творческие натуры очень ранимы, но с этим он ещё мог как-то справиться. Даже увольнение из театра ударило по нему не так сильно, как уход жены.

Лили была настоящей красавицей, в отличие от Густава, который никогда не вызывал у женщин особого восторга. Лили обожала театр и полюбила в муже не внешность, а его талант создавать настоящие произведения искусства.

Когда постановка Густава с треском провалилась и шквал критики ударил по нему, жена не смогла с этим смириться. Мысль о том, что она живёт с неудачником, разрывала её на части. Она легко могла провести лучшие годы с уродцем, но жить с посредственностью было выше её сил! Начав сомневаться в гениальности мужа — ведь именно в эту гениальность она и влюбилась, — Лили бросила Густава, забрала ребёнка и вернулась к родителям. Это стало последним ударом для когда-то признанного режиссёра. Он не хотел ждать суда, решающего судьбу их мальчика, ведь тот почти наверняка постановит, что Куно лучше жить с матерью, чем с безработным отцом. Поэтому Густав решил закончить свой путь, как многие творческие личности, которые познали поражение или просто устали от бренного мира, — самоубийством. Режиссёр видел в этом какую-то романтику. Словно он самурай, опозоривший свою честь и своих родных, и собирается совершить харакири. Конечно, было бы красиво вспороть себе брюхо кинжалом кусунгобу, но где в Берлине достать оригинальное японское оружие? Да и вида крови Густав не переносил с самого детства. Потому он решил выбрать другой способ самоубийства. Любимый метод всех писателей.

Густав решил повеситься.

Он нашёл крепкую верёвку, которая была способна выдержать его вес, снял люстру и зацепил удавку за крюк. Принёс из кабинета стул, который в решающий момент сработает как спусковой крючок. Густав хотел написать предсмертную записку, но слова не шли. Видимо, муза окончательно его покинула. С другой стороны, настоящий самурай не пишет письмо перед харакири. Его жест сам по себе красноречив. Разве подобное нуждается в пояснении?

Всё было готово: петля для его шеи, стул для его ног. Можно закончить всё прямо сейчас. Вот Густав Фишер был — и вот его уже не стало. Ему было тридцать шесть. Он достаточно пожил, переступил даже через возраст Христа, а это уже немало. Но зачем спешить? Даже заключённых перед смертной казнью кормят, подают последнюю трапезу, а ведь они совершили по-настоящему ужасные вещи. К примеру, убили много людей. Густав же никого не убивал, лишь разочаровал своей бездарностью. Было ли это хуже убийства? Как если бы зритель сказал: «Ты лучше убей меня, чем разочаруй». Густав не знал, но сильно хотел есть.

Говорят, никакой травяной сок не может помочь против власти смерти^[3]. Он пока не знал, насколько правдиво это утверждение, но понял, что перед самоубийством просыпается аппетит. Поэтому Фишер решил сходить в свой любимый и очень дорогой ресторан «Новая жизнь». Там он когда-то сделал предложение Лили и потратил в тот вечер целое состояние. Сейчас ему не нужно было думать о деньгах. Если ты знаешь, что завтра для тебя не наступит, то пересматриваешь приоритеты.

Словно смертник, он отправился на последний ужин.

Такси привезло Густава в «Новую жизнь». Он оставил щедрые чаевые — деньги в могилу всё равно не заберёшь.

В этом месте всегда было людно. Густаву повезло, что нашёлся свободный столик. Хотя разве можно говорить о везении, когда ты хочешь себя убить?

— Вы уже решили, что будете заказывать? — спросил молодой официант с гладко зализанными чёрными волосами.

— Я буду вот это, — указал Густав на самое дорогое блюдо в меню. — И принесите мне ваше самое лучшее вино.

Он никогда не пил, даже в честь премьер, но сейчас всё-таки решил попробовать алкоголь. Хуже уже всё равно не будет.

— Простите… Вы, случайно, не Густав Фишер? — внезапно спросил официант.

— Да, это я, — улыбнулся мужчина. Когда ты театральный режиссёр, тебя очень редко узнают. Ведь ты всегда находишься за кулисами, словно невидимка, дёргающий за ниточки.

— С ума сойти! — Тёмно-синие глаза официанта оживились, лицо просияло. — Вы настоящий гений! Я видел все ваши постановки, и это нечто невероятное! Вы словно заново придумали театр.

— И последнюю постановку вы тоже видели? — с грустью усмехнулся Густав.

— Конечно, она безупречна. — Он не услышал в голосе официанта ни сарказма, ни желания задеть, только едва уловимые нотки гордости. — Думаю, все эти критики просто не поняли, что вы хотели сказать.

— А что я хотел сказать?

— Что даже неидеальное может быть идеальным. Ужасное — прекрасным, а злое — добрым. Вы показали сложность того, что всем нам казалось таким простым. Можно я вас сфотографирую?

— Вы хотите со мной сфотографироваться? — переспросил Густав, которого невероятно тронули слова молодого официанта.

— Нет, я этого недостоин. Я хочу сфотографировать вас одного. Вы позволите?

— Да, пожалуйста.

Он отложил папку с меню на стул, и в его руках появился фотоаппарат, заставивший Густава удивиться. Судя по потёртостям, старинный, относящийся приблизительно к началу прошлого века. Когда пальцы официанта открыли крышку, выпустив чёрную «гармошку», Фишер увидел внизу надпись «Eastman Kodak Company», выведенную золотом по чёрному. Он сел поудобнее, поднял голову повыше и посмотрел в маленький объектив.

Один щелчок, яркая вспышка — и снимок был сделан.

— Спасибо, эта встреча много для меня значит! — заулыбался парень.

— Как я получился?

— Как великий режиссёр. Я скоро принесу ваш заказ.

Официант ушёл, оставив Густава наедине со своими мыслями. Ему хотелось продолжить разговор с молодым человеком, который так воодушевлённо говорил о его творчестве. С тем, кто первым за долгое время смог разгадать то, что он хотел донести до зрителя. Но сейчас ему больше хотелось в туалет, поэтому, покинув стол, он направился в уборную.

Вернувшись на место, Густав обнаружил на своём стуле большую стопку бумаг. Это была какая-то рукопись. Взяв её в руки, он внимательно посмотрел на текст. Пожелтевшие от старости листы, потускневшие буквы — страницы были напечатаны так давно, что это оставило на них отпечаток. Ни названия, ни автора Густав не увидел. Но стоило ему пробежаться глазами по тексту, как стало понятно: перед ним пьеса.

Не отдавая себе в этом отчёта, он стал читать, с каждой строкой погружаясь в повествование всё глубже. Фишер даже не заметил, как к его столику подошла невысокая официантка, и оторвался от рукописи, лишь услышав голос:

— Что будете заказывать?

— Я уже сделал заказ у парня по имени… — Густав осознал, что не знает, как зовут того официанта. Пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, что молодой человек был без бейджа.

— Боюсь, вы ошиблись. Этот столик обслуживаю я. Просто повторите ваш заказ, и я всё принесу.

У Густава резко пропал аппетит. Ничего не ответив, он встал из-за стола и покинул ресторан. Сейчас мужчина хотел только одного — дочитать странную пьесу без названия. Он читал её, пока ехал в такси, а потом продолжил уже дома, рядом с верёвкой, на которой собирался повеситься.

Последнюю страницу он перевернул только в полночь. Его трясло от возбуждения, ведь это была лучшая пьеса, которую ему довелось прочитать. Это была мистическая история о любви. Её события разворачивались то ли в шестнадцатом, то ли в семнадцатом веке в Берлине. Молодая и очень красивая Оделия вынуждена работать в доме распутниц. Там она встречает Смерть, спустившуюся в мир живых в образе прекрасного юноши. Между ними вспыхивают чувства, и вскоре она узнаёт, что беременна. Концовка пьесы кажется такой жестокой, что «Ромео и Джульетта» на её фоне выглядит лёгкой мелодрамой. Но финал прекрасен. Поставить такую пьесу в театре означало обессмертить себя. Потомки такое точно не забудут.

«Это будет отличная последняя работа, — подумал Фишер, — после такого можно и в петлю».

Густав всё ещё хотел покончить с собой, но теперь решил это сделать немного позже. Ему хотелось ещё поработать, сказать этому миру своё последнее слово. Но такая пьеса требовала огромных вложений, а он потерял доверие берлинского театра. Его руки уже почти опустились, как внезапно в дверь постучали.

Было уже за полночь, и Густав не ждал никаких гостей. Это могла быть жена, которая внезапно одумалась, но на такое Фишер даже не смел надеяться.

— Кто там? — спросил он, посмотрев в дверной глазок и никого не увидев.

— Герр^[4] Фишер, вам не стоит меня бояться, я пришёл помочь. Откройте дверь, и ваша жизнь навсегда изменится, или не открывайте и убейте себя, как и планировали.

Возможно, ему не стоило впускать незнакомца, но сегодня был и без того странный день. Когда планируешь покончить с собой, совсем забываешь о безопасности.

Открыв, Фишер сразу же сделал пару шагов назад. Гость не спеша зашёл. В его руках была трость, а на голове цилиндр, какие уже давно никто не носил. На Густава смотрел низкорослый горбун с уродливым лицом, покрытым множеством шрамов, скрывавшим его истинный возраст. Один глаз отсутствовал, на его месте зияла глубокая чёрная впадина.

— Пусть вас не пугает мой внешний вид, — заговорил незнакомец. — Я не монстр, я Ангел, который спустился с небес. Вы прочитали пьесу и теперь стали её частью, хотели вы этого или нет.

— Кто вы такой? — Густав уже ничего не понимал. Возможно ли, что он всё-таки покончил с собой и сейчас находился в загробном мире?

— Я Ангел, — повторил ужасный незнакомец. — Я помогу вам поставить эту пьесу. У вас, Густав Фишер, будет лучший театр в Берлине, деньги на декорации и труппу. Всё, что вы только пожелаете. Правда, есть два важных условия.

— Какие?

— Главную роль в пьесе должна сыграть Эмилия Ланге.

Густав знал всех толковых театральных актрис Германии, но это имя ему было незнакомо.

— Почему именно она должна сыграть Оделию?

— Потому что ей это предначертано так же, как и вам, Густав, поставить эту пьесу.

— А второе условие?

— Пьеса должна быть поставлена в кратчайшие сроки. Вы согласны? — Горбун протянул руку для пожатия. На той недоставало двух пальцев.

— Да, — стискивая сухую ладонь, кивнул Фишер.

В этот момент ему показалось, что он даёт какую-то клятву. Возможно, так оно и было, но Густав не придал этому значения.

— Это вы автор пьесы? — внезапно спросил он.

— У настоящего искусства нет автора, — пожал перекошенными плечами Ангел. — Однако мне пора. Я скоро с вами свяжусь, нужно будет обговорить мелкие детали. Пока найдите Эмилию Ланге. И напоследок: я в вас верю, герр Фишер, у вас всё получится, и к вам вернётся ваша жена с ребёнком. Но если вдруг что-то пойдёт не так и постановка не состоится, — незнакомец на секунду замолчал, будто хотел убедиться, что Фишер осознаёт всю серьёзность ситуации, — то умрут все, кого вы знаете. Все, кого вы хоть раз встречали на улице и с кем говорили. Все, кого вы любите и кого уже забыли. Ваши друзья, знакомые и просто прохожие, которым не посчастливилось вас встретить, — все они умрут. Но у вас всё получится, Густав, бояться нечего.

Незнакомец ушёл. Фишер остался один. Рядом лежала странная пьеса и висела верёвка с уже завязанной петлёй. В голове крутились разные вопросы: что сегодня произошло? Кто был этот официант? Кто этот Ангел? Что будет дальше? Но вместе с тем он испытывал какое-то невероятное возбуждение и желание скорее приступить к работе.

Густав Фишер не сомневался, что эта пьеса навсегда изменит его жизнь, а возможно, не только его.

Сцена 2

Солнце уже склонилось к горизонту, когда Эмилия покинула съёмочную площадку. После семичасового рабочего дня всё, чего ей хотелось, — это расслабиться. Для такой цели в бардачке она всегда держала косяк. Работа в порно не из лёгких, но ей было грех жаловаться. С того самого момента, как половое созревание вступило в свои права, она стала замечать, как смотрят на неё мальчики. Такое внимание быстро вскружило ей голову. А потом случился первый секс, после которого она, может, и не испытала бурю эмоций, но это было только начало.

Жажда внимания, жажда денег и, конечно, жажда секса привели Эмилию в это место. Хотя последнее совсем не вписывалось в её представления об удовольствии. Чаще всего съёмки высасывали последние силы. Впрочем, и тогда она не жаловалась, ведь именно эта работа обеспечивала ей приятный уровень жизни.

Эмилия спустилась на парковку и, позвякивая ключами от красного Opel Corsa, направилась в его сторону. Она представляла, как вытащит косяк, заберётся на пассажирское сиденье и, развалившись, насладится первой дурманящей затяжкой. Это желание было настолько сильным, что, когда на полпути её кто-то окликнул, она остановилась и с недовольным лицом обернулась, думая, что это член съёмочной группы. Она ошиблась.

К ней торопливыми шагами подходил незнакомый мужчина, излишне худой и оттого кажущийся особенно высоким.

Он остановился в двух шагах от неё и, переведя дыхание, спросил:

— Вы Эмилия Ланге?

Девушка кивнула и окинула его взглядом.

На вид ему было между тридцатью и сорока. Заметно поредевшие рыжие волосы и маленькие аккуратные усики над губой. На лбу отчётливо прорисовывались линии морщин. Лицо его было невыразительным до такой степени, что, встреть она его на улице, прошла бы мимо.

— Меня зовут Густав Фишер. И я режиссёр.

— Это, конечно, прекрасно, но вы зря тратите моё время. — Она никогда не церемонилась и говорила, что думает. — По всем вопросам съёмок вы можете обратиться к моему агенту.

Она развернулась и быстрым шагом направилась к автомобилю.

— Эмилия, ну подождите! Вы не поняли меня.

Она остановилась, не в силах сдерживать раздражение, и развернулась.

— Что вам ещё от меня нужно?!

— Я театральный режиссёр и хочу вам предложить главную роль в моём спектакле.

Ланге с сомнением ещё раз окинула его взглядом. Попыталась сопоставить то, что он сказал, с его внешностью. На самом деле он режиссёр или очередной дрочер? Время от времени те пытались с ней познакомиться. В любом случае сейчас она хотела поскорее избавиться от этого типа. Отдохнуть. Сбросить напряжение, а не стоять посреди парковки и болтать. И уже подумывала о том, чтобы вызвать охрану, если он не отстанет.

— Эмилия, я понимаю, как это звучит. Вы снимаетесь в порно. — Последнее прозвучало настолько пренебрежительно, что она нервно передёрнула плечами. Хотела ему возразить, однако мужчина, словно предугадав её реакцию, сказал то, чего она никак не ожидала: — А я сделаю вас великой актрисой!

Всё раздражение сошло на нет, уступив место сначала растерянности, а потом заинтересованности. Эмилия всего на секунду задумалась над его словами. И этого хватило, чтобы представить, как может измениться жизнь. У неё не было актёрского образования, но чем чёрт не шутит? Что, если это тот самый шанс, который выпадает только раз в жизни? Ведь от театральных подмостков прямая дорога в большое кино. Почему-то она думала именно так, и сейчас от этой мысли приятное тепло разливалось внутри.

— Это ведь не шутка?

— Разве стал бы я разбрасываться такими громкими словами? Поймите, от вашего решения зависят судьбы людей! — Эмилия видела: он не лукавил. Поняла это по серым глазам, хотя всё ещё была сбита с толку таким предложением. — Я предлагаю вам главную роль в моей постановке. Просто протяните мне руку, Эмилия, и я приведу вас к звёздам. Покажу мир в свете тысячи софитов.

Она даже не поняла, как так вышло. Внешне непривлекательный мужчина очаровал её настолько, что Эмилия готова была вручить ему свою жизнь. Слова его ласкали слух. Заставляли возбуждаться сильнее, чем умелые руки любовника. Недаром говорят: женщины любят ушами. А ещё они любят, когда их возводят на пьедестал.

Она даже забыла о том, что есть агент, который решает вопросы её занятости. Сейчас Ланге чувствовала, что стоит на пороге чего-то важного. Усталость, желание выкурить косяк — уже ничто не имело смысла. Только его слова, в которые она безоговорочно поверила.

Уже приняв решение, Эмилия поправила волосы и, вскинув голову, улыбнулась:

— Так что от меня потребуется?

Сцена 3

Он уже давно не смотрел телевизор. А кто его вообще сейчас смотрит? Джейк Браун считал, что от него люди деградируют — перестают читать и ходить в театр. Всему виной был ящик, который стоял в каждой квартире и транслировал разную дичь. Ирония заключалась в том, что теперь и сам проклятый телевизор уже никто не смотрел. Когда казалось, что опускаться больше некуда, человеческий род нашёл новый способ. Люди направили свои взоры в сторону ноутбуков и смартфонов. Словно человечество так и хотело оказаться на самом дне.

Но сейчас его телевизор работал. Браун всегда его включал, когда хотел упороться, упасть в собственную яму под названием «героин».

Ещё недавно Джейку казалось, что он победил зависимость. Имел постоянную работу в театре и получал главные роли. Театральная жизнь и наркотики — вещи несовместимые, хочешь употреблять — иди в рок-музыканты. А он выбрал театр, которым всегда жил.

Вместе с лучшим другом, Густавом Фишером, они поступили в театральный институт; тот стал режиссёром, а Джейк выбрал путь актёра. Тогда казалось, что перед ними открыт весь мир. Так оно, возможно, и было. Просто этот мир оказался довольно жестоким местом. Последнюю постановку Фишера, где Браун исполнил главную роль, разгромили критики, не оставив без внимания и актёрскую игру Джейка.

После этого Брауну перестали предлагать какие-либо роли, да и он сам больше не хотел играть. Бурый раствор в горячей ложке заменил Джейку сцену. Он даже думал, что Густав покончит с собой после такого позора. Друг всегда был крайне импульсивным. Но сейчас в новостях то и дело упоминали о какой-то новой грандиозной постановке Фишера. О пьесе без названия, которая, по словам репортёров, должна навсегда изменить представление о немецком театре. Также в новостях сообщали, что одну из главных ролей в постановке исполнит порнозвезда Эмилия Ланге. Это было совсем не похоже на того режиссёра, которого знал Браун; возможно, это был хитрый пиар-ход, чтобы подогреть интерес к неизвестной пьесе. Но порноактриса на сцене театра — это уже слишком.

По телевизору сказали, что режиссёр занят поисками актёра на главную роль. Среди озвученных имён кандидатов числился Хартман Кляйн — главная театральная звезда Германии. Имя Брауна не прозвучало, что было неудивительно, ведь Фишер знал, что он снова подсел. Всё-таки бывших наркоманов не бывает.

Игла легко вошла в вену на сгибе локтя, и Джейк начал ждать, когда героин трансформируется в его печени и головном мозге в морфин. Ждать долго не пришлось. Быстрый кайф — всё, что ему сейчас было необходимо. Браун почувствовал, как спокойствие накрывает с головой, а тепло растекается по всему телу, принося с собой умиротворение, позволяющее позабыть обо всех печалях и невзгодах. Его глаза начали закрываться, и он провалился в волшебный сон.

Проснулся Джейк от чувства, что его кто-то зовёт. Он с трудом разлепил глаза и увидел перед собой человека.

Парень в чёрном жилете, надетом поверх белой рубашки, держал в руках папку и внимательно смотрел на него.

— Ты кто такой? — Браун не мог понять, настоящий тот или галлюцинация.

— Я официант. У меня простая работа, приношу людям то, что они заказывают, — спокойно ответил незнакомец. — И я здесь, потому что вы великий актёр.

— Неправда! — прокричал Джейк, окончательно проснувшись. — Я никогда не был великим, а уж сейчас тем более.

— Я никогда не ошибаюсь, — невозмутимо произнёс официант. — А если даже так, вы можете им стать. Разве вам не хочется сыграть в пьесе, которую ставит ваш друг? Она просто великолепна! Это лучшее, что когда-либо было написано. Упустить такой шанс равносильно смерти.

— Я… хочу, — неуверенно, почти шёпотом признался Джейк. — Но, боюсь, я не настолько талантлив, чтобы в ней сыграть.

— А на что вы готовы ради таланта?

— На всё, — не колеблясь заявил он.

— Тогда в моём меню для вас кое-что есть. — Парень раскрыл папку, извлёк из неё серебряный клинок и протянул его Брауну: — Это Мегиддонский кинжал^[5]. У него два предназначения: первое — это убивать монстров, второе — забирать у людей то, что нужно его обладателю. Старик с его помощью заберёт себе молодость юноши. Уродина отнимет красоту модели. А вы можете заполучить чужой талант.

Слишком легко и соблазнительно текла речь из уст незнакомца. Но вряд ли кто-то просто так отдаст свой талант. Ведь очевидно, что забирать в данном контексте означает убивать, особенно если в твоих руках холодное оружие, издревле несущее смерть. Но разве готов он пойти на такое?

— Я не убийца!

— Разве? Отказавшись от роли в пьесе, вы навсегда убьёте актёра в себе. У вас есть два пути. Первый — умереть в луже собственной рвоты от передозировки. По вам не станут плакать, вы будете очередным никому не нужным наркоманом. Второй — стать тем, кем вам предназначено быть, и исполнить свою главную роль. Решать вам, какой именно выбрать путь.

— Я хочу быть актёром, — словно под гипнозом, произнёс Джейк, и рука его потянулась к кинжалу. Пальцы соприкоснулись с холодным металлом, и Браун почувствовал такой прилив сил, какого прежде никогда не ощущал.

— Мне кажется, кинжал вам не нужен. Вы и так талантливы. Но что я могу знать, я всего лишь официант. — Удерживая до последнего кинжал, он всё-таки отпустил его, отдавая Джейку. — Напоследок, прежде чем уйти, разрешите в качестве платы за древний артефакт вас сфотографировать.

— Конечно-конечно, — не задумываясь согласился он.

— И кстати, мне кажется, вам не нужен этот псевдоним. У вас красивое имя, пусть оно и с нехорошей историей, но разве имя в этом виновато? Его дали вам ваши родители, и оно имеет особую силу. Только вы можете вернуть ему истинное величие. Оставаться Джейком или быть самим собой — решать вам, — сказал официант, после чего в его руках словно по волшебству оказался фотоаппарат, на который Браун даже не обратил внимания, слишком заинтересованный кинжалом. Раздался щелчок, и официант вышел из комнаты, оставив Брауна в одиночестве.

* * *

Огромный зал театра почти пустовал; заняты были только те места, на которых сидели приглашённые на пробы актёры, журналисты и те, кто имел непосредственное отношение к пьесе.

Густав сидел в первом ряду, хотя он так сильно волновался, что то и дело подскакивал как ошпаренный и снова садился, убеждаясь, что очередной претендент совершенно не подходит на роль. В то время как репортёры, которым несказанно повезло оказаться на закрытых пробах, сидели позади него и внимательно наблюдали.

Фишер в очередной раз, опустившись в кресло, оглянулся и увидел Эмилию. Белокурая девица сидела между постановщиком и журналистами. С её лица не сходила улыбка, и Ланге так органично вписывалась в этот антураж, что все сомнения на её счёт отпали, хотя при первой встрече она показалась ему заносчивой и недостойной этой роли. Густаву было сложно принять, что на главную роль он должен взять порнозвезду, которая не производила впечатления человека, способного играть на большой сцене. И только после первых проб он изменил своё мнение. А сейчас и вовсе, видя, с какой лёгкостью она общается с журналистами, понял: тот, кто выбрал её, знал, какой талант скрывается за фасадом сексапильной блондинки.

На бельэтаже^[6] он заметил мужчину, который называл себя Ангелом. Тот, как и обещал, предоставил всё, в чём нуждался Фишер, но никак не влиял на пробы, оставляя право выбора самому Густаву.

Хотя уже спустя два часа он начинал впадать в уныние. Никто из выступающих не подходил на главную роль в столь амбициозном проекте.

Сыграть Смерть оказалось не так просто, как многие думали. Одни актёры не смогли побороть кашель, который вырывался каждый раз, как они зачитывали первые строчки, другие, едва открыв рот, голосом резали слух Фишеру, и он сразу же начинал махать руками, чтобы прекратить этот ужасный поток звуков. Были и те, кто зачитывал пьесу с такой неохотой, словно их заставляли. А одного из опытных актёров даже стошнило на сцене. Такого Густав ещё не видел. Главный претендент на роль и его самая большая надежда — Хартман Кляйн — так и не явился, что было совсем на него не похоже, ведь казалось, что актёр заинтересован в роли.

Через полчаса, когда претенденты закончились, на сцену вышел Джейк Браун. Это был среднего роста мужчина худощавого телосложения. Его тёмное каре делало и без того худое лицо ещё уже. Да и вообще его вид был крайне удручающий. Взгляд карих глаз казался мутноватым. Выглядел он так, будто последнюю неделю не спал. Хотя Густав знал, в чём было дело.

Сам Фишер в него не верил, но не мог отказать другу, который позвонил вчера вечером и напросился на эти пробы.

— Чем здесь пахнет? — спросил Джейк вместо того, чтобы начать читать текст.

— Кое-кого недавно здесь вырвало. Видимо, это слишком сложная роль.

— Ну, посмотрим, — ответил он Фишеру.

Первую строку монолога Браун зачитал чётким, прекрасно поставленным голосом, отчего Густав привстал и внимательно стал следить за ним. Тот с такой лёгкостью читал текст, что временами Густаву казалось, что друг знает его наизусть. Браун то понижал голос, напуская таинственный флёр, то, наоборот, придавал ему глубокий мягкий обволакивающий тембр, завораживая чувственностью. Всё то время, пока Джейк проживал роль на сцене, Фишер, поражённый его игрой, стоял затаив дыхание.

Когда Браун закончил, воцарилась мёртвая тишина; даже щелчки фотоаппарата, которые до этого момента не смолкали, куда-то исчезли. Словно гром в тихую ночь, сверху раздались громкие хлопки. Тот, кто называл себя Ангелом, аплодировал стоя.

— Это то, что нам нужно! — восторженно произнёс Густав. — Чёрт возьми, Джейк, мне кажется, ты был рождён для этой роли!

— Спасибо. Но, если роль моя, я хочу выступать под своим настоящим именем. Хочу, чтобы на афише было написано: в главной роли Адольф Браун.

— Думаю, мы сможем это устроить, — кивнул Фишер.

Сцена 4

24 апреля 2018 год

1 месяц 20 дней до премьеры

Домой Густав возвращался в приподнятом настроении, думая, насколько же непредсказуема жизнь. То забивает жестоко камнями критики, то возносит на первые полосы газет. Он проявил малодушие, и всё же судьба преподнесла ему подарок — величайший дар для любого творца. Возможность увековечить своё имя в истории искусства.

Сегодняшние пробы превзошли все ожидания. Впереди было несколько месяцев упорной работы, но воображение уже рисовало ему громкие аплодисменты, восхищённые отзывы не только зрителей, но и серьёзных критиков. Мир навсегда запомнит его имя.

Он поднимался по ступеням, нащупывая ключи в кармане, и, к своему удивлению, не обнаружил их. Остановившись около двери, Густав ещё раз перепроверил карманы плаща. Телефон и всякая мелочёвка, а ключей нет. Неужели он их оставил на работе? Раньше с ним такого не случалось. «Раньше ты и не был так близок к славе», — ответил голос в голове, и на лице Фишера засияла блаженная улыбка. В этот момент перед ним распахнулась дверь, и он увидел жену.

— Лили. — От неожиданности он замер и лишь впился в неё взглядом.

Она показалась ему ещё красивее, чем когда он видел её в последний раз. Собранные в высокий хвост, струящиеся светлым перламутром волосы открывали тонкие правильные черты лица. На щеках горел румянец, а в глазах — тот же живой блеск, который нельзя было ни с чем спутать. У Лили он появлялся каждый раз, когда Густав занимался новой постановкой. Простое, но яркое, как небо, домашнее платье так шло к её глубоким голубым глазам.

— Мой дорогой, не стой, входи. Неужели ты не рад меня видеть? — Она взяла его за руку, и только тогда он смог сдвинуться с места, всё ещё не в силах сказать хоть что-нибудь.

Фишер знал, что Лили слишком хороша для него. Она была как бабочка — ей любовались все. Но она предпочла сесть именно на его непримечательный, на первый взгляд, цветок. А потом так же легко упорхнула, когда подул штормовой ветер, и вернулась, стоило лишь смениться погоде.

— Я так скучала. И Куно тоже. Куно! Иди же скорее! Папа пришёл!

Из комнаты послышался быстрый топот, и в коридор выбежал Куно.

— Папа!

Сынишка подбежал к нему, и Густав наконец-то ожил, подхватил того на руки и закружил.

Детский смех был настолько заразительным, что и сам Фишер начал смеяться. Из глаз брызнули слёзы, но то были слёзы радости. Он остановился, крепко обнял сына и опустил на пол. Тот схватил его за руку и потянул за собой, но Лили остановила сына и, потрепав по волосам, сказала:

— Милый, не спеши. Дай отцу поесть.

В носу защекотало от аппетитного запаха еды, и Густав почувствовал лёгкое головокружение. В животе заурчало, и только сейчас он понял, что с тех пор, как увлёкся подготовкой пьесы, не находил времени нормально поесть. И даже засомневался в том, что брал в рот хоть что-то съестное. Хотя подобная мысль казалась ему абсурдной.

Через несколько минут, сидя за обеденным столом рядом с семьёй, Густав ощущал себя самым счастливым человеком на свете. Человеком, вернувшимся из долгого странствия домой, где ждали дорогие сердцу люди, царили порядок и полная гармония.

* * *

На следующее утро его разбудил яркий солнечный свет, пробивающийся через штору. Потянувшись, мужчина перевернулся на другой бок и напрягся, увидев пустую половину кровати. Неужели это был только сон? В такую правду не хотелось верить, слишком болезненно она отзывалась в душе. Но тут с кухни послышался шум, и Фишер облегчённо вздохнул, поднялся с постели и накинул халат.

Он застал Лили сидящей за столом с маленькой кофейной чашкой в руках. Увидев его, она улыбнулась.

— Доброе утро. Ты что-то сегодня рано поднялся. Я ещё не успела даже сходить в пекарню, но…

— Не суетись. — Присаживаясь, Густав дотронулся до её руки. — Я выпью чашку чая и выйду сегодня пораньше. Хочу прогуляться до театра.

— Хорошо, хорошо, — она поставила кружку на стол и поднялась, — не смею задерживать, герр, — ласково и кокетливо поглядела она на него, и на её щеках появились ямочки.

Лили поставила чайник, вытащила из шкафчика листовой чай и повернулась к мужу.

— Ты слышал, что Хартман Кляйн пропал? Его никто не может найти. Во всех новостях об этом говорят, а ведь у него… — чайник закипел, и она на минуту отвлеклась, чтобы засыпать заварку и залить кипятком, — двое детей. Представляешь, какое это горе для его семьи?

— Да, да слышал, — безразлично отозвался он.

Фишер считал, что чужие проблемы не должны волновать человека, пока они не касаются его напрямую. Вчера Хартман Кляйн не пришёл на пробы, и это была проблема, ведь он возлагал на него большие надежды. Сегодня у него есть идеально подходящий на главную роль актёр, и кто бы мог подумать, что это будет его друг — Адольф Браун, который медленно, но верно закапывал себя в могилу. Потому кандидатура Кляйна больше не интересовала Густава. А то, что тот пропал, а может, просто запил или сбежал с молодой актрисой, — не его проблема.

— Что ты об этом думаешь? — снова обратилась к нему Лили, усаживаясь за стол с кружкой в руках. — Я слышала, ты рассматривал его на главную роль. Ты, наверное, расстроен?

— Нет, — заверил он жену, — я нашёл актёра.

— Кого?

— Адольфа Брауна.

Она нахмурилась, не совсем понимая, о ком идёт речь.

Густав поспешил объяснить:

— Джейк Браун.

— Нет! — Жена сжала кружку и замотала головой. — Густав, ты не можешь снова взять его на главную роль. Ты уже давал ему шанс. Он же законченный наркоман!

— Прошу, не говори так. — Он поморщился, словно уловил в великолепной симфонии фальшивую ноту.

— Но это правда!

— Если бы ты видела, как он играет, то…

— Я видела, — перебила его Лили. — Прошлый спектакль с треском провалился. «Его игра не отличается изысканностью. Он как заведённая игрушка, прыгающая, пока работает механизм. Неумело и посредственно», — закончила она цитировать одного из журналистов и, поднявшись, отошла к окну.

Густав тяжело вздохнул. Пусть эти слова были адресованы Брауну, но задели и его. Бить по ещё не затянувшейся душевной ране нечестно. Но он не винил жену. Только вчера они с Куно вернулись, и он не хотел снова их терять.

— Лили. — Густав встал из-за стола и подошёл к ней, аккуратно приобняв за плечи. Хотел перед уходом сгладить конфликт. — Я хочу, чтобы ты…

— Мама!

Договорить Фишер не успел, так как в кухню вбежал Куно.

— Мы разбудили тебя, милый? — Лили обернулась, и он встретился с её укоризненным взглядом.

— Да, вы ужасно шумные, — серьёзно ответил мальчишка, насупив маленькие брови. В милой пижаме и колпаке пятилетний Куно был похож на звездочёта. — Не даёте мне спать.

Обстановка сразу разрядилась. Лили заулыбалась, глядя на сына, а Густав — глядя на неё.

— Ну, раз ты встал — марш умываться и чистить зубы.

В следующие пятнадцать минут, пока Густав пил чай и собирался, Лили одним глотком допила остывший кофе и приготовила завтрак сыну. Они больше не поднимали тем, связанных с постановкой. Оба сделали вид, будто сегодняшним утром ничего не произошло. Однако неприятный осадок остался. И даже пожелание хорошего дня перед уходом несильно воодушевило Фишера.

Погода на улице была отличная: стоял конец апреля, и солнце ласкало город своим теплом. Аромат цветущих деревьев разносился по Берлину, птичьи трели сливались в головокружительную симфонию, весь мир пьянил весенней свежестью. Но ничего этого Густав не замечал, погружённый в собственные мысли, нависшие над ним грозовыми тучами. И вдруг почувствовал толчок в бок. Это произошло настолько неожиданно, что он едва устоял на ногах, чего нельзя было сказать о той, что в него врезалась. Девушка сидела в какой-то неестественной позе, опираясь на одну руку, в другой Густав заметил длинную кисть для рисования. Голова её была опущена, светло-русые волосы свисали, закрывая лицо. А плечи дрожали, словно она беззвучно плакала.

— Вы в порядке? — спросил Густав, присаживаясь рядом на корточки. Ответом ему было молчание.

Он попытался её поднять, но девушка резко оттолкнула его и отползла назад, выставив дрожащую руку с кистью вперёд.

— Не… не… не т-т-трогайте меня, не подходите! — В её серых, полных ужаса глазах Фишер увидел собственное отражение.

Мертвенно-бледное лицо девушки с глубокими тенями под глазами обезображивали синюшные проступающие вены на висках.

— Я лишь хочу помочь, — попытался успокоить её Густав, озираясь по сторонам. Незнакомка вовсе его не пугала, несмотря на свой вид. Фишера больше беспокоило, что редкие прохожие сочтут, будто он домогается девушки. И тогда быть беде. А он не мог рисковать, тем более сейчас. Но никто даже не смотрел в их сторону.

— Вы, в-в-вы не поможете м-м-мне… — На кончике кисточки Густав заметил муху. Она быстро перебирала лапками. Девушка не сводила взгляда с Фишера, её рука тряслась. И вдруг она плавно взмахнула в сторону кистью, словно сделала невидимый мазок, и прошептала: — Вам бы себе помочь.

Густав не понял, что она имела в виду, а спросить не успел. Она быстро поднялась на ноги и выскочила прямо на дорогу. Он только охнуть успел, когда автомобиль сбил несчастную. И вот уже её тело лежало неподвижно.

Фишера колотил нервный озноб. В голове пульсировало. Он посмотрел на свои руки, измазанные в крови, и хотел закричать. Только от шока не смог открыть рот. Нервно икнул и присел на бордюр.

Он не знал, сколько минут наблюдал за мёртвым телом посередине дороги. Сколько раз вздрагивал, когда очередная машина наезжала на труп. Не понимал, почему никто не помог девушке, не вызвал скорую помощь. И почему собственное тело и разум отказывались подчиняться ему.

— Густав. — Он перевёл взгляд с дороги и увидел Эмилию, которая присела рядом с ним. — Вы такой бледный. Что случилось?

Он лишь указал на дорогу.

— Я не понимаю вас, — покрутила головой она. — Что там?

— Вы разве не видите? — севшим голосом спросил Фишер.

— А что я должна увидеть?

— Дев… — Он посмотрел на дорогу и ничего там не увидел. — Нет, ничего.

Фишер мог поклясться, что видел всё собственными глазами. Но куда тогда она могла деться за несколько секунд? Не испариться же, в конце концов! А может, он уже сходит с ума? Но с чего бы?

* * *

Ночью Фишер долго не мог заснуть, а когда засыпал, тут же просыпался от ощущения стянутости в груди. И так несколько раз за ночь. Он понимал, что это, скорее всего, от пережитого стресса. Хотя для него так и осталось загадкой, что же всё-таки произошло сегодня днём. Фантом, реальность или помутнение рассудка? В последнее Густав верил с трудом.

Он перевернулся на другой бок, но не смог заснуть и поднялся с постели. Лили спала крепким сном. Густав осторожно приоткрыл дверь, чтобы не разбудить её, и вышел из спальни.

Он направлялся на кухню, чтобы выпить чаю с ромашкой — тот всегда спасал его от бессонницы, — когда услышал странные звуки из комнаты сына. Чей-то шёпот, писклявые голоса, шмыганье носа и клацанье зубов сливались в какофонию.

Мужчина бросился к двери и, открыв, замер. У него перехватило дыхание.

Три безобразные, обтянутые серой кожей высокие фигуры склонились над его сыном — маленьким Куно, державшим в руках окровавленный кинжал. Это они издавали те звуки. Существа окружили ребёнка, но не прикасались к нему, лишь таращились одним-единственным на троих глазом. Бледный свет луны проникал через окно, освещая лицо мальчика. И Густав увидел, как его глаза один за другим провалились внутрь, потом нос, прежде румяные милые щёчки впали, а кожа начала скатываться, обнажая кости. То уже было не лицо его сына — череп с пустыми глазницами.

Охваченный невыразимым ужасом, он хотел было закричать, но язык отяжелел, словно на него повесили пудовую гирю. Он попытался закрыть веки, но они не смыкались, как будто кто-то издевался, заставляя смотреть на весь этот ужас. Ему хотелось думать, что это всё дурной сон и нужно лишь проснуться. Но отчего же тогда ему холодно, а сердце колотится громко, будто соборный колокол?

— Густав? — услышал он голос жены, а потом яркий свет ослепил его. — Ты чего не спишь? Сына хочешь разбудить?

— Нет, — прошептал он, опустив ладони, которыми невольно закрыл глаза.

Перед ним стояла Лили. Она скрестила руки на груди, вглядываясь в его лицо. Густав обошёл жену и ничего не увидел. Что бы это ни было, оно закончилось, и он вздохнул с облегчением. Куно спал в своей кровати, крепко прижимая к себе подушку. Лили, недовольно цокнув языком, погасила свет в комнате.

Даже выпив чаю, после которого его всегда отпускало, в спальню Фишер вернулся с пониманием, что этой ночью больше не уснёт.

Сцена 5

Стоило только объявить, что он сыграет главную роль в постановке Фишера, и Адольф Браун за одну ночь стал звездой первой величины. Теперь репортёры не отставали от него, требуя всё новых и новых подробностей. Ангел, продюсер со странным именем — и с ужасающей внешностью, — запретил раскрывать какие-либо детали их работы. Особенно это касалось сюжета пьесы. Но журналисты всё равно потихоньку выуживали крупицы информации.

Не проходило и дня, чтобы в интернете не появлялась новая статья о мистической пьесе. И чем чаще мелькали эти статьи, тем более популярной становилась грядущая постановка.

Сам Браун находил сюжет этой истории весьма сложным. Ничего подобного ещё не доводилось ставить на сцене немецкого театра, а может, и вообще нигде. Слишком много абстракций и философии. Историю знакомства Смерти и девушки из борделя можно было написать и попроще. Больше всего его тревожила концовка: Оделия рожает почти мёртвого младенца, которому каждый вдох даётся с адским трудом. Его тело почти ничего не весит, его глаза едва открываются, но ребёнок не хочет умирать. Оделия называет дитя Робертом, и это имя открывает уже почти забытые воспоминания в голове Брауна. Воспоминания из детства. Когда он, будучи ещё ребёнком, любил, как и многие дети, озорничать и строить всякие пакости.

У них дома висел большой портрет жуткой толстухи. Адольф ненавидел это полотно. Женщина с картины не раз являлась к нему в кошмарах, и он не понимал, зачем дома вообще нужна такая страшная вещь. Его мать говорила, что это искусство, а искусство порой бывает немного жутким, но это делает его ещё более прекрасным.

Однажды, когда дома никого не было, семилетний Адольф взял фломастеры и разрисовал ненавистную ему женщину. Нарисовал ей усы и хвост, добавил смешные рога и красный румянец на щеках. Картина больше не казалась ему страшной, теперь она вызывала только улыбку. Адольф искренне верил, что мама похвалит его, ведь полотно стало лучше. Он даже подумывал в тот момент стать художником, когда вырастет. Но, когда мать Брауна вернулась с работы, она не засмеялась, а наорала на него, как никогда прежде.

— Ты убийца! — кричала она. — Ты убил эту картину!

Адольф заплакал и побежал в свою комнату. Ночью, перед сном, мама рассказала ему страшную историю. Она говорила, что за детьми, которые уничтожают искусство, приходит Роберт — человек с глазами разного цвета. Этот Роберт забирает ужасных детей в свои картины, и те вечность стоят неподвижно и наблюдают за тем, как жизнь проходит мимо них.

В ту ночь ему приснился самый страшный сон в жизни. Он увидел красивого высокого юношу с глазами монстра. Рядом с ним стояла толстая женщина из картины, только теперь она стала ещё более пугающей. На её голове появились огромные рога. Длинный хвост, словно опасная змея, шевелился у её ног. Щёки блестели, измазанные кровью. А ещё у неё были ужасающие клыки, которыми она щёлкала.

— Я сожру тебя, — зашипела женщина, и он тут же проснулся.

Адольф предпочёл забыть это жуткое детское воспоминание, но сейчас имя Роберт заставило его всё вспомнить. Он не понимал, связана ли детская страшилка, рассказанная матерью, с этой пьесой. Но одно знал точно: ничего нельзя исключать. Слишком много странных вещей происходило в последнее время.

* * *

Начались регулярные репетиции, все актёры были уже набраны, даже бутафор приступил к разработке декорации. И вначале всё складывалось хорошо. Актёры, казалось, были подобраны идеально, порноактриса играла восхитительно. Проблемы начались, когда после множества читок пришлось заучивать реплики. Стоило только отобрать листы с диалогами, как оказалось, что Эмилия не умеет запоминать большой текст. Она постоянно забывала, что должна сказать в той или иной сцене, что было неудивительно, ведь в порно и заучивать особо ничего не нужно, до длинных театральных диалогов там далеко. Это быстро начало всех раздражать, особенно режиссёра, который изначально очень хорошо к ней относился и в многочисленных интервью говорил, что Эмилия Ланге просто рождена для этой роли. Менять актрису было нельзя, слишком большая шумиха поднялась вокруг спектакля. Поэтому необходимо было срочно что-то делать. И в голове Брауна родился один план, настолько безумный и ужасный, что в любой другой ситуации он бы не стал и пытаться. Но на кону стояло уже слишком многое.

Как-то после очередной ужасной репетиции Адольф подошёл к Эмилии.

— Я могу помочь тебе с запоминанием текста, — сказал он.

— И как ты мне поможешь? — со злостью в голосе спросила она. — Я в школе ни один стих не могла рассказать наизусть. Вообще не знаю, зачем я согласилась на эту роль. Мне нужно сниматься в кино, а не в театре выступать. Вот там отыграл один дубль, и всё, потом поправят на монтаже. Играть без перерыва невозможно.

— Возможно, — настаивал Браун. — Есть один действенный метод, просто поверь мне. Давай вечером я заеду за тобой, и уже завтра ты сможешь всю пьесу рассказать наизусть.

— А если не смогу, ты снимешься в гей-порно, — коварно ухмыльнувшись, заявила Эмилия.

— Договорились, только у меня слишком маленький член для порнухи.

* * *

У Брауна был один знакомый, которого звали Вилли Кох — редкостный мудак, который не пропускал ни одной юбки. За это его и погнали из театра, так как он домогался всех актрис, с которыми ему доводилось играть. Но был у этого мудака один редкий талант — просто феноменальная память. Стоило ему раз прочитать пьесу, и он знал реплики сразу всех персонажей. Именно поэтому Адольф решил ему позвонить.

— У меня есть к тебе дело, — начал Браун. — Ты наверняка знаешь, что я играю в новой пьесе. А там на одну из главных ролей взяли небезызвестную в узких кругах любителей порно Эмилию Ланге. Если хочешь, мы можем расписать её на двоих. У этой девчонки безумная фантазия. Она хочет переспать одновременно с двумя настоящими актёрами.

От такого предложения Вилли просто не мог отказаться. Он сам был своего рода поклонником таланта Эмилии и смотрел с ней все фильмы для взрослых. А кто не мечтает переспать со своим кумиром?!

Адольф предложил Коху встретиться вечером возле одного заброшенного здания, сказав, что порноактриса хочет покувыркаться именно там.

В восемь вечера Браун, как и обещал, заехал за Эмилией. Девушка села в автомобиль, и они поехали.

— Ты должна мне полностью довериться, только тогда всё получится, — произнёс он.

— Обычно, когда так говорят, происходит нечто страшное. Если что, я могу за себя постоять. Порноактрис часто пытаются изнасиловать, поэтому нам приходится тренироваться.

— Обещаю, всё будет хорошо. Мы проведём один театральный ритуал. Он покажется тебе глупым, но метод действенный. Это что-то вроде магии. Ты можешь пока мне не верить, но завтра твоя жизнь изменится. Во всяком случае, я на это сильно надеюсь, так как совсем не горю желанием сниматься в гей-порно.

Автомобиль остановился неподалёку от пункта назначения.

— Тебе нужно надеть на глаза эту повязку и вставить в уши наушники. — Адольф протянул ей обе вещи.

— Это обязательно?

— Да, иначе магия не сработает.

Эмилия сделала всё, что он попросил. Теперь она ничего не видела, могла только слышать, так как наушники пока не работали. Автомобиль снова тронулся.

— Мы на месте. Посиди пока здесь, мне нужно выйти, а потом делай всё, что я говорю. Много времени это не займёт.

— Мне это совсем не нравится, — только и произнесла Эмилия.

Адольф направился в сторону заброшенного здания, возле которого его уже ждал старый знакомый.

— Где же наша звёздочка? Если ты меня развёл, Джейк, я тебе врежу. — Вилли потирал руки от нетерпения.

— Не называй меня Джейком. Теперь я использую своё настоящее имя.

— Хорошо, буду звать тебя Гитлером, — процедил Кох. — Но ты не ответил на вопрос: где красавица?

— Она в машине, сейчас придёт, но сначала тебе нужно завязать глаза. Это ненадолго, когда всё начнётся, сможешь снять повязку. — Браун протянул её знакомому.

— Сделаю всё что угодно ради хорошего минета.

Как только Вилли завязал глаза, Адольф направился к автомобилю.

— Сейчас ты пойдёшь со мной, — начал говорить Браун Эмилии. — Я дам тебе в руки кинжал, и ты проткнёшь им одно чучело.

— Спятил? Я ничего такого делать не буду! — запротестовала она.

— Не бойся. Кинжал ненастоящий, он бутафорский, такие мы используем в театре. Это нужно сделать, чтобы ритуал получился. Самое главное, думай о том, что тебе нужно. О хорошей памяти, и уже завтра ты с лёгкостью сможешь без запинки рассказать весь текст.

Эмилия заёрзала на сиденье и прикусила губу. Её лицо было напряжённым.

— Ты обещаешь, что ничего плохого не случится? — Она нервно обернулась на его голос, и сердце пустилось вскачь.

— Обещаю, ничего плохого не случится, — солгал Браун, — но нужно нанести несколько ударов. Больше ударов — лучше память. В твоих наушниках будет играть музыка. Это нужно для атмосферы. Всё как в театре, считай это очередной репетицией. Когда я стукну тебя по спине, ты нанесёшь несколько ударов вперёд, прямо в чучело. Хорошо?

— Да, я всё сделаю… Но сомневаюсь, что мне это как-то поможет с текстом.

Они вдвоём вышли из машины. Адольф аккуратно вёл Эмилию перед собой. В её руках уже был Мегиддонский кинжал. Браун запустил беспроводные наушники через свой телефон, и в её ушах заиграла песня группы Rammstein.

— Я ничего не вижу, но слышу ваши шаги. Звёздочка идёт к своему папочке, — с воодушевлением протянул Вилли.

Эмилия его не слышала, музыка играла слишком громко.

Внутри тебя угри живут,

На мне — родимое пятно,

Ножи от этих бед спасут.

Пусть даже сдохнуть суждено!

Адольф стукнул её по спине, и Эмилия в то же мгновение вонзила кинжал в тело Вилли. Кох заорал от боли, но его крики слышал только Адольф. В её ушах продолжала биться музыка.

Внутри тебя угри живут,

На мне — родимое пятно,

Ножи от этих бед спасут.

Я обескровлен всё равно!^[7]

Эмилия наносила удар за ударом, думая о том, что хочет получить хорошую память. Тело Вилли не кровоточило, оно излучало свет — так работал Мегиддонский кинжал. Наконец Кох полностью обратился свечением и, умерев, испарился. Не осталось ни тела, ни крови.

— Достаточно, — выключив наушники, произнёс Браун. — Ты справилась.

— Было не так страшно, как я себе представляла, — снимая повязку с глаз, заявила Эмилия.

— Вот видишь. — Адольф забрал у неё древнее оружие. — Тебя могут мучить кошмары, и ты можешь видеть странные вещи, но не обращай внимания, это побочный эффект магии. Зато завтра с лёгкостью расскажешь свой текст.

— О каких странных вещах ты говоришь? — подозрительно сощурилась она.

— Тебе может являться мертвец, — серьёзно сказал Адольф. — Просто игнорируй его и всё. Думаю, нам пора уже ехать, скоро твоя жизнь изменится навсегда.

Они направились к машине, возле которой стоял человек, но видел его только Браун. Тело его было изуродовано, покрыто множественными ножевыми ранами, из которых текла чёрная кровь. Бледная кожа и серые глаза не излучали жизни. Живой мертвец смотрел в сторону актёра, который его убил.

— Тебе не будет покоя, — прошептал мёртвый Хартман Кляйн, и со словами из его уст посыпался песок. — Ты проклят! Все, кто воспользовался Мегиддонским клинком, обречены на вечные муки. Как только умрёшь, я тебя встречу, и тебе эта встреча не понравится. — Мертвец засмеялся.

Сцена 6

Удобно расположившись в глубоком полукруглом кресле и поджав ноги под себя, Эмилия в очередной раз начала повторять пьесу. Перед тем как они попрощались, Браун проводил её до самых дверей; он попросил ещё раз перечитать весь текст. И хотя время только подходило к десяти, Эмилия чувствовала себя уставшей. Волна слабости нахлынула, и она даже начинала клевать носом, но быстро стряхивала с себя сонливость и продолжала читать. Хотя едва видела в этом толк. Ей не верилось, что очередное прочтение поможет ей лучше запомнить то, что она и так знала. Только часто путала, да и вообще без листка чувствовала себя абсолютно голой, даже больше, чем на своей прошлой работе. Может, она поторопилась, когда решила резко закончить карьеру порноактрисы, возомнив себя птицей более высокого полёта? Как знать.

Вообще-то ей было приятно, что Браун пытался ей сегодня помочь, хотя его последние слова о мертвеце и кошмарах смущали. Зачем он ей это сказал? Она постаралась выкинуть неприятные мысли из головы. Если фокус, или, как он это назвал, театральный ритуал, сработает, завтра её звезда засияет ещё ярче.

За спиной раздался шорох, и Эмилия вздрогнула. Оторвавшись от пьесы, она быстро оглянулась. Позади никого не было, и только тюль вздымался от порывов лёгкого ветра, как корабельный парус. С наступлением мая она всё чаще оставляла по вечерам окно полуоткрытым, запирая его лишь в те дни, когда небо начинало хмуриться и поливать землю дождём. Но сейчас какой-то внезапный порыв заставил её отложить листы и подняться, чтобы закрыть створки. Эмилия только успела подойти и убрать тюль в сторону, когда появился он. Она резко отшатнулась.

— Ты кто такой, мать твою?! — Она с ужасом уставилась на незнакомца.

Страшный, как чёрт! Нет, хуже! От одного его взгляда по спине побежали мурашки. Глаза безумца и ехидная улыбка на бледном лице с тонкими красноватыми трещинами нагоняли такой ужас, что у неё внутри всё похолодело.

— Такая хорошенькая куколка, а такой грязный ротик. Нехорошо. Папочка Вилли найдёт такому длинному язычку применение.

От этих слов её как ушатом ледяной воды окатило, и Ланге, развернувшись, бросилась бежать. Стоило ей попасть в спальню — дверь быстро захлопнулась. Эмилия заперлась на защёлку и включила свет. Тяжело дыша, она отошла от двери. Кто бы это ни был, теперь ему не удастся причинить ей вреда. Этот страшный мужчина, нет — мертвец. Точно мертвец! Вот кто сейчас находился в её гостиной. Она вспомнила, что с его правой щеки слезла часть кожи, обнажив багровую плоть, и её передёрнуло от отвращения. А ведь Адольф ей что-то об этом говорил. Только что?

«Просто игнорируй его и всё», — тут же вспомнились слова Брауна.

— Звёздочка моя, от меня не убежишь. — Голос пробирал до мурашек, и её плеч коснулись цепкие пальцы.

Эмилия попыталась вырваться, но мертвец резко развернул её и толкнул на кровать. Настолько быстро и неожиданно это произошло, что она ничего не смогла сделать. И вот он уже навалился на неё всем телом. Эмилия закричала и начала дёргаться, пытаясь скинуть его с себя. А он лишь злорадно оскалился гниющими зубами.

— Что тебе нужно от меня?! — выпалила она в ужасе, когда он слишком близко склонился к её лицу. Она чувствовала зловонное дыхание, исходившее из его рта, и ей стало дурно.

— О-о-о, я насажу тебя на свой болт и буду крутить до тех пор, пока ты не сдохнешь, похотливая сука! — Мертвец разорвал платье на её груди, и Эмилия почувствовала, как внутренности сжались.

Она истошно орала и звала на помощь, но ничего не помогало. Зря она так и не сходила на уроки самообороны, сейчас бы ей это помогло. Но раньше ей было достаточно просто сказать, что она вполне сможет постоять за себя. А на деле оказалась беспомощна.

— Кричи, сука! Кричи! Папочку Вилли это сильно заводит.

Мертвец с силой прижал её руки по обеим сторонам от лица и облизал шею сухим, как наждак, языком, царапая нежную кожу. Эмилия изнывала от отвращения, смешавшегося со страхом, и её едва не вырвало, когда с его лба на её лицо упала капля гноя.

Он вцепился зубами в шею, и из её глаз брызнули слёзы. Но не от боли, а от того, что она была бессильна. Загнанная в собственную спальню, зажатая в ловушку его рук, она чувствовала себя птичкой, пойманной в силки. В какой-то момент Эмилия перестала кричать и сопротивляться. Тело слишком устало и расслабилось, поддаваясь неизбежному.

Мертвец оторвался от её шеи и, разорвав лифчик, припал к груди. С её губ сорвался стон отчаяния. Эмилия слишком устала бороться, она разрешила себе передохнуть, но лишь на время. Пусть он думает, что она сдалась. Как же было отвратительно ощущать его руки, блуждающие по телу, но это она ещё могла вытерпеть. А вот когда Вилли, так называл себя он сам, задрал её платье и отодвинул трусики в сторону, Эмилия рванулась, застав его врасплох. Мертвец слегка растерялся, и этого оказалось достаточно, чтобы она быстро выбралась из-под него и отпихнула ногами. Как только он свалился с кровати, Эмилия вскочила и кинулась к двери, едва увернувшись от его рук, которые пытались вцепиться в её щиколотку.

Выбежав за пределы спальни, она помчалась на кухню, лихорадочно соображая, что ей дальше делать. Сердце бешено стучало, шум отдавался в висках, и она чуть не врезалась в кухонный проём. Схватив нож со стола, Эмилия лишь успела обернуться, когда в двух шагах от неё появился Вилли.

В полутьме он выглядел ещё более устрашающе. Рот оскалился, а лицо исказила, как ей показалось, гримаса удовольствия.

— Не приближайся ко мне! Иначе я не знаю, что сделаю! — Она вытянула нож, единственную, как ей казалось, защиту.

Но мертвец только сильнее обнажил зубы и двинулся на неё.

— Не приближайся. Клянусь, я всажу тебе этот нож в горло!

— Маленькая шлюшка, запомни: засадить могу только я. Тебе. По самые гланды. — Он подошёл к острию ножа, и она отступила на шаг, почувствовав за спиной стену. Путей к отступлению не было. — А ты будешь с удовольствием принимать меня по самые яйца, пока не начнёшь задыхаться. Пока воздух не станет тем единственным, о чём ты будешь молить меня.

Руки Эмилии дрожали, а саму её трясло. Но она крепко держала нож перед собой. Только вот сомневалась, что это хоть как-то ей поможет. По крайней мере, Вилли было плевать. Он насадился на нож с такой лёгкостью, что через секунду оказался вплотную к ней.

— Ой, дай-ка подумать… — злорадно ухмыльнулся он. — Я уже мёртв. Дрянь!

Он впился своим ртом в её губы, проталкивая внутрь мерзкий язык. Эмилии тут же стало дурно. Она зарядила ему промеж ног. Вилли отстранился, сдавленно шипя, и она оттолкнула его ещё сильнее, а потом согнулась и закашлялась. Изо рта что-то посыпалось, и она упала на четвереньки, пытаясь выхаркать царапающий горло песок.

— От меня не убежишь, пташка моя. — Его рука вцепилась в лодыжку Эмилии и рывком потащила к себе.

Крик разрезал тишину, и она очнулась в кресле.

Эмилия схватилась за горло. Её била крупная дрожь. Дыхание сбилось и с хрипом вырывалось из грудной клетки. Ей понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и осознать: это был всего лишь сон. Реалистичный и правдоподобный, но всё-таки сон.

За окном завывал ветер, крупные капли били по стеклу. Она вдруг почувствовала себя неуютно в собственной квартире, но встала с кресла и подняла листы, разбросанные на полу. Нужно было закрыть окно, но ей хотелось быстрее забраться в кровать, укутаться в одеяло и забыть всё, что ещё так отчётливо стояло перед глазами.

Настенные часы показывали без четверти три. Эмилия подошла к окну и, откинув быстрым движением тюль, закрыла его. С облегчением выдохнула, когда никто не появился. Но как бы она себя ни успокаивала, ощущение, что она в этой комнате не одна, не покидало. Хотя это неудивительно — после всего, что она пережила, у любого крыша поедет.

Спальня встретила её холодным спокойствием. Кожа Ланге была липкой от пота, но в душ идти не хотелось. Она сбросила с себя платье и, натянув пеньюар, забралась в кровать, отвернувшись к окну. Чувство изнеможения растеклось по всему телу, хоть девушка и проспала больше четырёх часов. Но стоило закрыть глаза, и перед лицом снова встал образ мертвеца. С досадой выдохнув, она перевернулась на другой бок. И неожиданно встретилась лицом к лицу с Вилли.

— Время раздвигать ножки. — Он прижал её к себе, и Эмилия почувствовала, как бедра коснулся его член. — Вилли-младший уже на полпути к твоей пещере.

Из горла вырвался крик, и она проснулась в кровати.

— Ну нахер… — схватившись за голову, прошептала Эмилия и выбралась из постели.

Этот мерзкий тип, кем бы он ни был, своим присутствием отбил всякое желание спать.

Она поставила чайник и, быстро сходив в душ, сделала себе кофе.

— Э-ми-ли-я… — раздался за её спиной уже знакомый голос.

— Ты просто мне снишься. Ты нереальный. — Она обернулась и, увидев Вилли, схватила со стола кружку, швырнув в мертвеца.

— Я чувствую, как твоя пилотка воняет от страха, — увернувшись, он ехидно оскалился. — Папочке Вилли это нравится.

— Я в тебя не верю!

— Главное, что я в тебя верю. Ты скоро всё поймёшь.

Мертвец исчез. Просто взял и исчез. Не попытался её схватить или завладеть телом. Хотя легче не стало.

Ланге закусила губу и отчаянно взвыла.

* * *

На очередную репетицию Эмилия собиралась замученная. После исчезновения мертвеца она не ложилась спать. Выпила несколько кружек крепкого кофе, освежила лицо макияжем, уложила волосы небрежными локонами и вышла из дома.

Придя в театр, она натянула на лицо сияющую улыбку и вышла на сцену, излучая энергию и лёгкость. Хотя на деле чувствовала себя ужасно. Но у неё хорошо получалось притворяться и вживаться в роль, если того требовали обстоятельства. Талант или наработанный годами опыт — она не знала. Но это позволяло ей играть свою роль хорошо. Она погружалась в Оделию с головой. Браун больше не был Брауном. Он был её возлюбленным, и она свято в это верила. Но, как только репетиция заканчивалась, Эмилия становилась сама собой. И этот раз был не исключением. Только вот сейчас реплики вылетали, словно искры из костра. Так легко, будто она знала их всю жизнь. Больше ей не требовалась бумажка с текстом. Она не путала нужный монолог с тем, который относился к другой сцене. Значит, ритуал сработал. Пусть в это было сложно поверить, но, по крайней мере, это оправдало её ночные кошмары.

Когда они закончили играть, Эмилия встретилась взглядом с Адольфом, он улыбнулся, но она отвернулась. Вне роли он вызывал в ней лёгкую неприязнь, которая усиливалась с каждой минутой.

Режиссёр махнул ей рукой, подзывая, и она с радостью спустилась со сцены.

— Я не знаю, как тебе это удалось, — восхищённо произнёс Фишер, когда она подошла ближе, — но ты сегодня моя звезда, Эмилия.

К ним присоединился Браун. Заметив его, она поблагодарила режиссёра и поспешно покинула зал.

Выйдя за пределы театра, она вытащила из кармана джинсов пачку сигарет. Эмилия давно не курила простые сигареты, но сегодня утром купила пачку, будто чувствовала — пригодится. Вытащила сигарету и, встав рядом с автомобилем, закурила.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Немецкий драматический театр, расположенный в историческом квартале Фридрих-Вильгельм-Штадт в районе Митте в центре Берлина.

3

Wider des Todes Kraft hilfe kein Kräutersaft — немецкий аналог пословицы «перед смертью не надышишься».

4

Господин, вежливая форма упоминания мужчины в немецком языке.

5

Впервые упоминается в рассказе «Радио Ненависти» Бориса Хантаева.

6

В зрительном зале — второй этаж сразу после бенуара, расположенный ниже нумерованных ярусов и амфитеатра.

7

Поэтический (эквиритмический) перевод песни Mutter группы Rammstein — Евгения Алексеева-Пятыгина из Алма-Аты.