Николай Ежов и советские спецслужбы

Борис Соколов, 2022

Николай Иванович Ежов (1895–1940) – советский государственный и политический деятель. Народный комиссар внутренних дел СССР, генеральный комиссар госбезопасности. С его именем связана одна из самых страшных страниц в отечественной истории – «Большой террор». На этом посту Ежов занимался координацией и осуществлением репрессий против лиц, подозревавшихся в антисоветской деятельности, шпионаже, «чистками» в партии, массовыми арестами и высылками по социальному, организационному, а затем и национальному признаку. Систематический характер эти кампании приняли с лета 1937 года, им предшествовали подготовительные репрессии в самих органах госбезопасности, которые «чистили» от сотрудников бывшего наркома внутренних дел Г.Г. Ягоды. В этот период предельно широко использовались внесудебные репрессивные органы – т. н. «особые совещания» и «тройки НКВД». В Определении Военной коллегии Верховного суда РФ от 1998 г. говорится, что в результате операций, проведённых сотрудниками НКВД в соответствии с приказами Ежова, только в 1937–1938 гг. было подвергнуто репрессиям свыше 1,5 млн граждан, из них около половины расстреляно. О жизни и деятельности Н.И. Ежова во главе советских спецслужб рассказывает очередная книга серии.

Детство и юность. Участие в Первой мировой войне и революции

Будущий «железный нарком» Николай Иванович Ежов родился, как он сам утверждал, 19 апреля (1 мая) 1895 года в Петербурге в семье рабочего литейщика. Так Ежов обычно писал в анкетах и автобиографиях после Октябрьской революции. Но на допросе после ареста Николай Иванович вдруг признался, что в действительности родился в Мариямполе, уездном городе Сувалкской губернии (ныне юго-запад Литвы, недалеко от польской границы), а в Петербург семья переехала только в 1906 году^[1]. Вряд ли в данном случае он врал следователям, ведь принципиального значения вопрос о месте и дате рождения для решения его участи не имел. Николай Иванович все равно понимал, что расстреляют. По всей видимости, «железный нарком» добросовестно заблуждался насчет настоящего места своего рождения.

Литовские историки Ритас Нарвидас и Андрюсом Тумавичюс нашли метрическую запись одной из наиболее мрачных личностей советской эпохи — Николая Ивановича Ежова, будущего наркома внутренних дел и главного исполнителя Большого террора 1937–1938 годов, который в его честь окрестили «ежовщиной». Как известно, в конце концов он сам стал жертвой этого террора. Фотокопию метрической записи Ежова литовские историки любезно передали мне, но с непременным обязательством опубликовать ее в России, что я с радостью делаю, принося им большую и искреннюю благодарность своим друзьям.

Из текста записи в метрической книге Воскресенской церкви в Ковно (Каунасе), которая хранится в Литовском государственном историческом архиве^[2], следует, что 8 (20) апреля 1895 года у крестьянина Красненской (более распространенный тогда вариант: Краснинской) волости Крапивинского (сейчас пишут: Крапивенский) уезда Тульской губернии Ивана Ивановича Ежова и законной жены его Анны Антоновны, оба — православного вероисповедания, родился сын Николай. 16 (28) апреля он был крещен священником, настоятелем Воскресенской церкви о. Лавром Сахаровым и дьяконом той же церкви Иоанном Малевичем. Восприемниками стали коллежский асессор Павел Еремеевич Иванов, учитель Вейверской учительской семинарии, и жена крестьянина Гродненской губернии Мария Андреевна Тарасюк.

Метрика Ежова может помочь в реконструкции его дореволюционной биографии, которая до сих пор очень слабо документирована. Этот документ опровергает ту дату рождения, которую Ежов писал в анкетах — 19 апреля (1 мая) 1895 года. Уж очень хотелось Николаю Ивановичу родиться в день праздника международной солидарности трудящихся. Вот и передвинул реальную дату рождения на 11 дней вперед. Конечно, тогда он еще не мог знать, что родился в один день с другим величайшим злодеем XX века, Адольфом Гитлером, только на 6 лет позднее. Точно так же опровергается и указанное Ежовым в анкетах место рождения — Санкт-Петербург и социальное положение родителей: отец — рабочий, металлист-литейщик. В действительности отец имел крестьянское происхождение и на момент рождения Николая проживал в Ковно. Теоретически он и здесь мог работать металлистом-литейщиком, поскольку в конце XIX века в Ковно появились металлообрабатывающие предприятия, но практически принадлежность Ивана Ивановича Ежова-старшего к пролетариату кажется маловероятным.

Как пишут российский историк Никита Петров и голландский историк Марк Янсен в своей книге «Сталинский питомец» — Николай Ежов», после своего ареста в апреле 1939 года Николай Иванович признался, что на самом деле он родился в Мариамполе, уездном центре Сувалкской губернии (ныне — Мариямполе в составе Литвы). В этом позволительно усомниться. Маловероятно, чтобы новорожденного повезли крестить из Мариамполя в Ковно, за 50 км, тогда как в самом Мариамполе была возможность покрестить младенца — например у священника, преподававшего Закон Божий в Мариампольской мужской гимназии или у полкового священника 9-го драгунского Елисаветградского полка, квартировавшего в Мариамполе в 1895 году. Поэтому можно не сомневаться, что Ежов в действительности родился в Ковно. Но вполне возможно, что он об этом не знал, и, если его первые детские воспоминания были связаны с Мариамполем, то он мог искренне верить, что там и родился. Про отца же Ежов показал на допросе, что тот вообще был не рабочим, а русским крестьянином из деревни Волхоншино (правильно: Волхонщино) Крапивенского уезда Тульской губернии. Это фактически совпадает с данными метрики, если учесть, что Волхонщино находится совсем рядом с центром Краснинской волости — селом Красное, причем располагаются они, соответственно, на левом и правом берегу реки Плава. Можно также не сомневаться, что Иван Иванович Ежов действительно был русским, поскольку русскими, согласно данным переписи 1897 года, были 99,8 % жителей Крапивенского уезда. А вот с национальностью матери, равно как и с трудовым путем отца, далеко не все до конца ясно. Иван Иванович Ежов, по показаниям его сына, служил в военном оркестре в Мариамполе, где и женился на дочке капельмейстера (можно предположить, что на самом деле все это происходило в Ковно). Замечу, что у Николая Ивановича был абсолютный слух и хороший голос, и он очень любил петь. После увольнения с военной службы Ежов-старший будто бы работал лесничим, а потом стрелочником на железной дороге. В 1902–1903 годах он содержал чайную, которая, как уверял бывший нарком на следствии, была тайным борделем. Затем, когда чайная закрылась, и вплоть до начала Первой мировой войны, отец Ежова содержал небольшую малярную мастерскую с двумя подмастерьями. Мать Ежова действительно звали Анной Антоновной и, по уверению сына, она была литовкой. Поскольку в метрике и Иван Иванович, и его жена названы православными, то можно предположить, что Анна Антоновна либо происходила из православных литовцев, либо, что более вероятно, приняла православие перед тем, как вступить в брак с Иваном Ежовым. А Николай Иванович в анкетах 1922 и 1924 годов утверждал, что понимает литовский и польский языки.

На допросе в 1939 году Ежов показал, что после того как чайная закрылась, с 1905 по 1914 год Ежов-старший работал маляром. С точки зрения пролетарского происхождения, «отягчающим обстоятельством» было то, что на самом деле он был мелким подрядчиком и держал двух подмастерьев. Иван Ежов умер в 1919 году, после продолжительной болезни.

Ежов утверждал в анкете в 1924 году, что понимает по-польски и по-литовски так же, как и по-русски, но впоследствии знание иностранных языков больше не показывал^[3].

На допросе в НКВД Ежов заявил, что его младший брат Иван, с которым он с детства не ладил, в 1916 году, до призыва в армию, был членом шайки преступников. Он просто повторил свои слова из письма Сталину от 23 ноября 1938 года, где Ежов так характеризовал брата Ивана: «Это полууголовный элемент в прошлом. Никакой связи я с ним не поддерживаю с детства». Но подобная негативная характеристика не спасла Ивана Ивановича-младшего от ареста и расстрела 21 января 1940 года, за две недели до расстрела старшего брата, последовавшего 6 февраля (в отличие от бывшего главы НКВД, младшего брата в 1992 году реабилитировали)^[4]. Но что любопытно, в «Мартирологе расстрелянных в Москве и Московской области», составленном «Мемориалом» на основе судебных дел, годом рождения Ивана Ивановича Ежова указан 1897-й, а местом рождения — местечко Вейверы Сувалкской губернии. Вполне вероятно, что Иван Иванович, как и старший брат, путал место рождения, а в действительности он мог тоже родиться в Ковно. Как мы помним, одним из восприемников Николая Ивановича был учитель Вейверской учительской семинарии коллежский асессор Павел Еремеевич Иванов. Вейвере располагается у самой окраины Мариамполя. Возможно, Ежовы через какое-то время после рождения Николая покинули Ковно и перебрались в Мариамполь или Вейвере. По всей вероятности, семейство Ежовых имело какие-то связи с Вейверской семинарией, возможно, через родственников матери, и там могли учиться Николай и Иван. Здесь что-то прояснить могли бы поиски в литовских архивах. Вполне вероятно, что образование будущего наркома внутренних дел было значительно выше, чем хорошо ложившееся в пролетарский образ «незаконченное низшее образование», о котором он писал в анкетах, утверждая, что проучился в школе только 9 месяцев^[5]. Ведь в дальнейшем все отмечали хорошую грамотность Ежова, работавшего преимущественно на канцелярских должностях. Хотя вряд ли Николай Иванович успел закончить семинарию. Также необходимо заметить, что Иван Иванович Ежов-младший никак не мог быть призван в армию в 1916 году. Тогда призывной возраст был 21 год, правда, в 1915 году его реально снизили до 19, но все равно в армию младший из братьев Ежовых мог пойти в 1916 году либо добровольцем («охотником»), либо вольноопределяющимся, если получил образование не менее 5 классов гимназии или сдал соответствующий экзамен. Точно так же старший брат, в большинстве анкет писавший, что он был призван в армию в 1915 году, лукавил. 20-летний Николай Ежов, как и его младший брат, мог попасть в армию либо добровольцем (охотником), либо вольноопределяющимся, что маловероятно из-за невысокого образовательного ценза у Николая Ивановича. Это означало добровольное участие в «империалистической войне», что в советское время совсем не приветствовалось. Еще один биограф Ежова, Алексей Полянский, бывший полковник КГБ, в своей книге «Ежов. История «железного» наркома», впервые изданной «Вече» в 2001 году, уже после смерти автора, отмечает, что в 1921 году в анкете участника конференции коммунистов Татарии, «отвечая на вопрос о пребывании за границей, Ежов указал Тильзит (ныне город Советск Калининградской области)», а в качестве национальности «великоросс»^[6]. В Тильзите же, служа в армии, он мог побывать только в 1914 году, когда с 25 августа по 12 сентября город был оккупирован войсками 1-й русской армии генерала Павла Ренненкампфа. Получается, что 19-летний Ежов поступил в армию с началом Первой мировой войны в 1914 году, и сделать это он мог только как доброволец или вольноопределяющийся. 1-я армия формировалась в Литве. Логично предположить, что к началу войны там же находился и Ежов (либо в Ковно, либо в Мариамполе), вступивший добровольцем в одну из ее частей.

Алексей Павлюков в своей книге «Ежов. Биография», вышедшей в издательстве «Захаров» в 2007 году, утверждает, правда, без ссылок на конкретные документы (скорее всего, он использует архив ФСБ, в частности, дело младшего брата Ежова), что уроженец села Волхонщино Иван Ежов «проходил военную службу в музыкантской команде 111-го пехотного полка, стоявшего в литовском городе Ковно. Отслужив положенный срок, он остался там же на сверхсрочную и женился на прислуге капельмейстера, литовке по национальности. После выхода в отставку переехал с соседнюю Сувалкскую губернию и устроился на работу в земскую стражу». Павлюков полагает, что будущий нарком родился в селе Вейверы Мариампольского уезда, а через 3 года, когда Ежов-старший был назначен земским стражником Мариампольского городского участка, семья переехала в Мариамполь. Нельзя исключить, что версия с отцом-полицейским могла быть продиктована следователями с целью дискредитации Ежова. По словам Павлюкова, Ежов-старший вынужден был уволиться из земской стражи по причине чрезмерного пьянства, потом работал у местного жителя, занимавшегося убоем скота для армии, а позднее открыл чайную в деревне Дегуце в 1,5 км от Мариамполя, но вскоре разорился и впоследствии 10 лет работал маляром (точнее — подрядчиком по малярному делу). По воспоминаниям одной из сестёр Ежова, детские годы семья провела в имении в Сувалкской губернии недалеко от Мариамполя. Также Павлюков полагал, что «на самом деле Ежов, похоже, проучился все положенные три года. О том, что он окончил школу, упоминал впоследствии его брат, кроме того, Ежов по части грамотности выгодно отличался от многих своих сверстников, что вряд ли было возможно, отучись он всего один год^[7].

Петров и Янсен, как и Павлюков, основываясь на автобиографиях и анкетах Ежова, утверждают, что он в 1906 году был отдан учеником в портняжную мастерскую в Петербурге, которой владел Степан Бабулин, брат первого мужа старшей сестры Ежова Евдокии Николая Бабулина, сослуживца отца Ежова по 111-му полку. Те же авторы приводят заявление Ежова в Следственную часть НКВД от 24 апреля 1939 года, где он признается в своем давнем пороке — педерастии, явно рассчитывая, что удастся отделаться легкой статьей о мужеложстве. Там Николай Иванович упоминает о своей работе в портновской мастерской в Петербурге: «Примерно лет с 15 до 16 у меня было несколько случаев извращенных половых актов с моими сверстниками учениками той же портновской мастерской». Дальше он сообщает, что в армии возобновил гомосексуальную связь с неким Филатовым, «моим приятелем по Ленинграду», который потом погиб на фронте^[8]. Однако нельзя быть уверенным в достоверности ежовских показаний о том, что портновская мастерская располагалась в Петербурге. На следствии, даже признав факт своего рождения в Литве, Николай Иванович все же пытался сохранить легенду о своем пролетарском прошлом в Петербурге.

В 1909–1913 годах Николай Иванович будто бы работал подмастерьем и рабочим на ряде петербургских заводов, хотя при этом почему-то более года потратил на поиски работы в Литве и Польше, работал в родном Ковно подмастерьем на механических заводах Тильманса, а в других городах нанимался в помощники к ремесленникам^[9]. Получается, что за год до начала Первой мировой войны он вдруг оставил столицу Российской империи и отправился искать работу на родине, в Литве. Это выглядит странным, поскольку в крупнейшем промышленном центре России работу на заводах и фабриках найти все-таки было легче, чем в преимущественно сельскохозяйственной Литве. Там Ежов, по его собственному утверждению, работал на ряде заводов, в том числе на металлообрабатывающем заводе братьев Тильманс в Ковно. Однако с началом Первой мировой войны он почему-то возвратился в Петербург и поступил работать на Путиловский завод. Ежов утверждал в автобиографии: «Во время войны возвратился я обратно в Питер и поступил на работу на Путиловский завод, но через некоторое время (через какое, не помню) попал в число «неблагонадежных», был снят с учета и отправлен в армию». Эта версия вызывает большие сомнения. Никакими документами, кроме свидетельств самого Ежова, она не подтверждена, а в сохранившихся списках рабочих Путиловского завода фамилии Ежова нет. Более вероятным кажется, что вплоть до начала Первой мировой войны Ежов не покидал Литвы, а с началом войны поступил добровольцем или вольноопределяющимся в русскую армию, до этого, вполне вероятно, будучи рабочим ковенского завода братьев Эвальда и Льва Тильманс (механического завода «Э. Тильманс и Кº»). Замечу, что такой завод существовал и в Петербурге, но Ежов указывал именно на завод в Ковно. Этот завод, в 1915 году эвакуированный в Москву, рекламировался как «завод винтов всякого рода с резьбою для дерева и металла. Болтов, гаек, шайб, заклепок. Проволоки и проволочных гвоздей. Сталелитейный и железопрокатный заводы»^[10]. Отсюда, быть может, у Ежова возникла идея представить своего отца металлистом-литейщиком.

Петров и Янсен утверждают, что Ежов «в 1915 году, в возрасте 20 лет, был призван в армию, сначала в 76-й пехотный запасной полк, а затем в 172-й Либавский пехотный полк, вскоре в боях с немцами под Алитусом (к западу от Вильнюса) был ранен и получил шестимесячный отпуск по ранению и вернулся на Путиловский завод. В том же году был призван снова и сначала стал рядовым в 3-м пехотном полку в Ново-Петергофе, а затем рабочим-солдатом команды нестроевых Двинского военного округа. С 3 июня 1916 года — мастер артиллерийских мастерских № 5 Северного фронта в Витебске»^[11]. Павлюков упоминает, что Ежов был призван из села Волхонщино Крапивенского уезда Тульской губернии, но в данном случае речь идет не о фактическом месте призыва, а о селе, куда он был приписан по месту рождения отца. Также в книге Павлюкова цитируется приказ по 76-му запасному пехотному батальону (г. Тула) от 16 июня 1915 г.: «Прибывшего от Крапивенского уездного воинского начальника охотника Николая Ежова… зачислить в списки батальона в 11 роту и на все виды довольствия с 15 сего июня»^[12]. Но это не обязательно свидетельствует о том, что именно в 1915 году Ежов поступил на военную службу. Еще в мае 1915 года был объявлен досрочный призыв 1895 года рождения, и чтобы считаться охотником, Ежов должен был поступить в армию до этого срока. Не исключено, что в 1914 году он был ранен в боях в Восточной Пруссии и в 1915 году вернулся в армию после отпуска по ранению или болезни.

Петров и Янсен упоминают, со ссылкой на документы, что 3 июня 1916 года Ежов был зачислен младшим мастеровым в 5-е артиллерийские мастерские в Витебске, а 6 января 1918 года был зачислен на довольствие по должности старший писарь в 5-х артиллерийских мастерских, но тут же уволен со службы в отпуск и больше в Витебск не возвращался. Его служба в Красной гвардии ничем, кроме его собственных заявлений, не подтверждается^[13]. Замечу, что старший писарь приравнивался к старшему унтер-офицеру в строевых частях. Назначение старшим писарем можно расценить как доказательство того, что образование у Ежова было значительно выше, чем неполное начальное. С середины 1915 года его биография уже в достаточной мере документирована. Что же касается его предшествовавшей биографии, то здесь пока что надежно документированным остается только дата и место его рождения. Остается надеяться, что дальнейшие поиски в литовских и российских архивах позволят выявить новые документы, относящиеся к дореволюционной биографии «железного» наркома.

Елена Скрябина, дочь депутата Государственной Думы, после Второй мировой войны оказавшаяся на Западе, писала в своих мемуарах: «От одной знакомой, родители которой были домовладельцами в старом Петербурге, узнали, что одно время у них работал дворником отец Ежова. Сын, мальчишка-подросток в то время отличался отвратительным характером, наводящим ужас на детей этого дома. Любимым занятием его было истязать животных и гоняться за малолетними детишками, чтобы причинить им какой-либо вред. Дети, и маленькие, и постарше, бросались врассыпную при его появлении. Та же знакомая уверяла меня, что он даже был подвергнут психиатрическому лечению»^[14].

Вполне возможно, что перед нами всего лишь легенда-ужастик, родившаяся уже после взлёта и падения «железного наркома». Во всяком случае, дальше мы познакомимся со свидетельствами людей, пострадавших в «ежовщину», но всё равно отзывавшихся о Николае Ивановиче как о милейшем человеке. А вот связь семейства Ежовых с одним из петербургских доходных домов вряд ли выдумана. Но отец Николая Ивановича совсем не обязательно работал именно дворником. Он мог быть и управляющим дома, и просто одним из жильцов, или, например, владельцем располагавшегося в доме питейного заведения.

В анкете 1921 года будущий наркомвнудел указал, где проходил службу в царской армии. Около года он находился в Вышнем Волочке, около двух лет — в Москве и около двух лет — в Витебске. В «Личной карте коммуниста», предназначавшейся для мобилизационной части Политуправления Красной Армии и заполненной Ежовым 25 марта 1921 года, он указал, что в царской армии служил только «два с половиной года в Тыловых Артиллерийских мастерских № 5 Северного фронта». В этом случае в Витебск Ежов, скорее всего, прибыл во второй половине 1915 года. В анкете 1919 года он называет свою должность (или звание?) в 5-х артмастерских — «старший мастеровой». В некоторых других анкетах Николай Иванович указывал и другие места своей службы — 76-й пехотный запасной полк и 172-й пехотный Лидский полк (вероятно, эти части располагались в Вышнем Волочке и Москве), а также 3-й запасной пехотный полк, дислоцировавшийся в Новом Петергофе^[15].

Вот как о революционной деятельности Ежова написал И.И. Минц в 1937 году в первом издании своей книги «Великая Октябрьская социалистическая революция в СССР»: «В Витебске был создан Военно-Революционный Комитет. Крепостью большевиков в Витебске были 5-е артиллерийские мастерские Северного фронта. Здесь работал путиловский рабочий Н.И. Ежов, уволенный с завода в числе нескольких сот путиловцев за борьбу против империалистической войны. Ежов был послан в армию в запасной батальон. Путиловцы в батальоне устроили забастовку — не вышли на занятия и уговорили остальных солдат остаться в казарме. Батальон немедленно расформировали, а зачинщиков забастовки вместе с Ежовым бросили в военно-каторжные тюрьмы, штрафной батальон. Боясь отправки на фронт революционно настроенных солдат, офицеры перевели их в нестроевую команду. Среди переведённых оказалось человек 30 путиловцев. Они организовали выступление солдат против офицеров, едва не закончившееся убийством начальника команды. В 1916 году в команду приехал начальник артиллерийских мастерских. Ему нужны были токари и слесари. Вместе с другими рабочими взяли Ежова. Живой, порывистый, он с самого начала революции 1917 года с головой ушёл в организаторскую работу. Ежов создал Красную Гвардию, сам подбирал участников, сам обучал, доставал оружие. Витебский Военно-Революционный комитет после восстания в Петрограде не пропустил ни одного отряда на помощь Временному правительства»^[16]. Разумеется, из последующих изданий своего труда Исаак Израилевич этот панегирик изъял. Интересно, что из сообщённого здесь правда?

В архиве Ежова сохранилась запись воспоминаний витебского большевика Арвида Яковлевича Дризула, сделанная Минцем 28 сентября 1936 года. В тот момент Ежов был только-только назначен наркомом внутренних дел, об этом ещё даже не успели объявить в газетах (но Минц уже знал и решил подсуетиться). В стране пока не было культа Ежова, так что мемуарист был относительно объективен в своих свидетельствах, хотя, конечно, понимал, что будущий академик хочет слышать о председателе Комиссии партийного контроля только хорошее. Дризул знал Ежова по Витебску, и вот что он рассказал: «Я жил в Витебске с 1915 года, работал в 5-х артиллерийских мастерских. Был мобилизован (в неправленной стенограмме было: «как неблагонадёжный». — Б.С.), отправлен в городок и из городка в 5-е артиллерийские мастерские в конце 1915 года. Я не помню, Николай Иванович приехал раньше меня, или позже. В это время в мастерских было до 1000 человек высококвалифицированных рабочих. Одним из самых крупных цехов был слесарно-сборочный цех. Там работал юркий, живой парень — Коля (Н.И. Ежов), всеми любимый, острый в беседах с остальными мастеровыми. Я работал в колёсном цехе.

Во главе мастерских стоял Грамматчиков — полковник. Не он в этих мастерских был самым злейшим человеком. Там была такая собака поручик Турбин (однофамилец главных героев пьесы Михаила Булгакова. — Б.С.). Не помню фамилии одного капитана — ох был гад! Весь этот режим Николаевский так и давил, и под давлением этого режима уже к зиме 1916 года у нас в Витебске были интересные события…

Николай Иванович не только с момента Февральской революции, но и ещё до Февральской революции был такой живой, острый и не лишённый такой специфичности. Вот есть такие самородки, которые стоят всегда во главе. Вот беседа какая-нибудь на заводе бывает, он уже во главе. Мы сейчас это называем оперативностью… Живой, юркий такой. Мы иногда смотрим: чёрт его знает, через ноги он, что ли, проскочил, он уже впереди. Он тогда ещё выступать не мог, скажет какое-нибудь слово, но с душой и со всей энергией. Думаешь, что у него всё горит, вот-вот разорвётся, но в то же время последовательно.

Если мне память не изменяет, то в то время как мы все большевики занялись организацией власти, он с места как-то сразу ушёл в Красную гвардию. Он один из основоположников Красной гвардии. Он всё — «даёшь!» Маленького роста, обвешанный патронами, лентами, так и ходил. Одним из очагов Красной гвардии были наши мастерские. Я помню, когда стали в солдатском комитете работать, работали в юридической секции совдепа, как-то получилось, что всё внимание обращено было на организацию власти, а он Красной гвардией занимался и был душой. Сама жизнь его выперла. Если он до Февраля не числился ещё большевиком, так это была только формальная сторона, а по существу он был большевиком до Февральской революции. Он по характеру такой был. Он сам обучал красногвардейцев, был их душой».

После Октябрьской революции красногвардейцы, по словам Дризула, задержали на станции Витебск эшелоны с войсками, которые Керенский пытался двинуть на Петроград. При этом он, правда, Ежова прямо не упоминает. Зато Дризул ещё раз повторяет, что и после победы большевиков Николай Иванович выдающимся оратором так и не стал: «Ежов мало выступал. Он два-три слова скажет… Он был кропотливым оратором, эта его черта до последнего дня осталась… Он не любил выступать».

Самым ярким эпизодом революционных событий в Витебске, вспоминает Дризул, стало разоружение частей польского корпуса генерала Довбур-Мусницкого в самом конце 1917 года: «Получили директиву из Питера. Есть такая станция Кринки, километров в 30 от Витебска. Там, говорят, польские легионеры; около 10.000 и разоружить их во что бы то ни стало; что они двигаются на Питер. Обсуждаем в революционном комитете, что делать, сколько у нас сил есть. Посчитали, что тогда у нас тогда… было… около 3.000. Как же быть? — 3 тысячи, а там 10.000 легионеров, и они очень квалифицированные вояки, вооружённые. В нашем распоряжении… была такая полька из левицы ППС. Она не порвала ещё с ППС, но симпатизировала большевикам. Мы решили эту польку использовать, придумали хитрость. Я думаю, Николай Иванович Ежов участвовал в этом деле… Мы нашли эту польку и с ней договорились. Она была предана делу революции, красивая, молодая, полная такая, исключительно красивого телосложения… Революционный комитет выделил делегацию, поставил во главе Крылова (коменданта Витебска. — Б.С.), эта полька и человек 5–6. Организовали так: когда делегация пойдёт к Кринкам, то мы посылаем из Витебска эшелон за эшелоном, порожняком, но двери вагонов раскроем и поставим красноармейцев.

Наша делегация подъехала к полякам, вышли. Полька держит в руках красное знамя. Решили, что нужно играть на человеческих чувствах. Поручили этой польке только приблизиться к полякам, заговорить по-польски и сказать: «Вот я полька, родная ваша сестра… Предложение большевистского революционного комитета вести с вами переговоры не увенчалось успехом, так вот я пришла, ваша сестра… Я от вас ничего не требую, только прошу допустить делегацию революционного комитета большевиков к переговорам. Если вы на это не согласны, стреляйте в меня».

Она раскачивает знамя, открывает грудь, смело шагает с делегацией к полякам. Поляки начали переговоры. В это время подскакивает один вестовой верхом на лошади и докладывает: «Товарищ командир, прибыл эшелон пехоты, где прикажете расположиться?» К этому времени идёт эшелон с красноармейцами в дверях. Крылов, такой суровый, говорит: «Расположиться там-то». Через минуту второй эшелон. Вестовой докладывает — прибыла кавалерия. Где расположиться? Через минуту третий — артиллерия. Затем пулемётчики. Когда поляки посчитали по эшелонам, что получился перевес, в это время делегация заявляет: «В вашем распоряжении 10 минут, или вы сдаётесь, или мы открываем огонь. До свидания». Как только делегация ушла, так наши красногвардейцы разоружили их, без единого выстрела они сдались».

Слова Дризула о том, что он попал в артиллерийские мастерские как неблагонадёжный, Минц перенёс на Ежова и сделал из Николая Ивановича чуть ли не предводителя солдатского бунта. Дризул говорил о ненависти рабочих мастерских к их начальнику и некоторым другим офицерам. Историк же придумал мифическую попытку солдат, среди которых был и Ежов, расправиться с начальником некой «нестроевой команды».

Но Ежов категорически воспротивился публикации мемуарной статьи Дризула в журнале «Партийное строительство», о чем ее автор упомянул в покаянном письме сталинскому секретарю Поскребышеву от 20 ноября 1937 года, отправленному вместе с рукописью.

Судьба А.Я. Дризула была печальной. Он стал жертвой «латышской операции» НКВД, причем на самом ее излете. Дризул работал в комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) и был арестован 25 сентября 1938 года, когда Ежов еще был наркомом внутренних дел, но делами в Главном управлении государственной безопасности уже заправлял его 1-й заместитель Берия. Расстреляли же Арвида Яковлевича 26 февраля 1939 года, когда НКВД возглавлял Берия. Скорее всего, его гибель не была связана с воспоминаниями о Ежове, а он просто попал под разнарядку по латышской линии. Опасности для Ежова Дризул не представлял, да и для Берии не был интересен, поскольку обвинить Ежова собирались не в каких-то нестыковках в его революционной биографии, а в гораздо более серьезных вещах^[17].

В реальности Ежов 1 апреля 1917 года «за отлично-усердную службу при хорошем поведении» был произведен в младшие мастеровые, а в июле — в старшие писари, что соответствовало званию старшего унтер-офицера^[18].

По утверждению Ежова, он возглавлял партийную ячейку артиллерийской мастерской № 5, а с октября 1917 по 4 января 1918 года являлся помощником комиссара, а затем и комиссаром станции Витебск и «организовывал новые партийные ячейки». Говоря о Февральской и Октябрьской революциях 1917 года, в начале 20-х годов он утверждал, что «активно участвовал в обеих революциях» и во время Октябрьской революции участвовал в «разоружении казаков и польских легионеров»^[19].

В то же время Николай Иванович действительно принимал активное участие в формирование витебской Красной гвардии. В анкете, которую он заполнил в 1919 году в Казани в связи с назначением комиссаром местной радиотелеграфной школы, Ежов указал, что был помощником комиссара Орловской железной дороги на станции Витебск «во время Октябрьского переворота»^[20]. В этой должности ему наверняка пришлось создавать красногвардейские отряды и останавливать прибывающие на станцию эшелоны с войсками. А как человек, знающий польский язык, Ежов, скорее всего, входил в делегацию, которая встречалась с польскими легионерами.

Точную дату вступления в партию большевиков — 5/18 мая 1917 года Ежов указал в анкете 1919 года. Рекомендовали его Рабкин и Шифрис. Шифрис, которого Дризул упоминает как одного из студенческих вожаков в Витебске («очень интересный парень… горячий, полный энтузиазма студент, один из лучших наших ораторов») позднее был репрессирован во времена Большого террора. Александр Львович Шифрис был тогда армейским комиссаром 2-го ранга и начальником Военно-хозяйственной академии РККА и РККФ. Его расстреляли 25 сентября 1938 года, в возрасте 40 лет, а реабилитировали в 1956 году. Кем был Рабкин и отблагодарил ли его Николай Иванович должным образом за рекомендацию, не знаю. Не исключено, что им был Ефим Борисович Рабкин (1895–1989), известный в будущем врач-офтальмолог. В 1915–1917 годах он находился на фронте Первой мировой войны в качестве военного или ветеринарного врача или фельдшера, а в 1919–1920 годах был комиссаром ветеринарного управления 14-й армии Южного фронта. Поскольку в дальнейшем он делал карьеру в медицинской сфере, то репрессий избежал.

Однако в материалах Института истории партии при ЦК КП(б) Белоруссии указывается, что 3 августа 1917 года Ежов вступил в Витебскую организацию РСДРП (интернационалистов), уплатив вступительный взнос и членский взнос за август. Как известно, объединенные интернационалисты, преобладавшие в Витебске, занимали промежуточное положение между большевиками и меньшевиками^[21].

Примечания

1

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН); Фонд первого президента России Б.Н. Ельцина, 2009. С. 10.

2

LVIA, f. 605, ap. 20, b. 515, l. 119v-120, eil. 16.

3

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 11.

4

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 11.

5

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 11.

6

Полянский А.И. Ежов (История железного сталинского наркома). М.: Вече, 2003. С. 49.

7

Павлюков А.Е. Ежов. Биография. М.: Захаров, 2007. С. 8.

8

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 28–29.

9

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 11.

10

Братья Тильманс и К°, письмо в Варшавское отделение Азовско-Донского коммерческого банка, Москва, 9 ноября 1915 года // История России в документах, HisDoc.ru, http://hisdoc.ru/letters/18505/

11

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 12.

12

Павлюков А.Е. Ежов. С. 13–14.

13

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 15.

14

Цит. по: Полянский А.И. Ежов. С. 44.

15

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С.

16

Минц И. Октябрьская социалистическая революция в СССР. М.: Партиздат, 1939. С. 42.

17

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 13; Павлюков А.Е. Ежов. С. 23; Борисенок Ю., Шишов А. Ежовские рукавицы. Старший писарь Николай Ежов жестко редактировал свою революционную биографию // Родина. 2017. № 6; https://rg.ru/2017/06/05/rodina-ezhov.html

18

Борисенок Ю., Шишов А. Ежовские рукавицы; https://rg.ru/2017/06/05/rodina-ezhov.html

19

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 14–15.

20

Султанбеков Б.Ф. История Татарстана: Сталин и «татарский след». Казань: Татар. кн. изд-во, 1995. С. 181.

21

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» Николай Ежов. С. 14.