Мы еще встретимся, полковник Кребс!

Борис Соколов (1957)

Остросюжетная военно-приключенческая повесть Б.Н. Соколова «Мы еще встретимся, полковник Кребс!» повествует о трудной и опасной борьбе советских чекистов с иностранными разведслужбами в Грузии и Абхазии в начале тридцатых годов. Описанные в книге события основаны на реальных событиях и во многом автобиографичные. Б.Н.Соколов с 1924 года находился на оперативно-чекистской работе. При выполнении специального задания на черноморской границе в 1931 году был тяжело ранен. После выздоровления продолжал работать в органах госбезопасности до 1958 года.

Глава 3

Палата госпиталя с большим итальянским окном, в обиходе называвшаяся «угловой», вот уже три дня была объектом особого внимания главного врача.

Пациенты госпиталя, большей частью больные «мирными» болезнями — язвой желудка, ревматизмом, малярией и грыжей, — опекались главным врачом с той снисходительной внимательностью, с какой терапевт лечит больного насморком. Влюбленный в свою профессию, Шервашидзе относился серьезно только к резанным, колотым и огнестрельным ранам. Он прямо-таки боролся за жизнь Дробышева. Сложная двухчасовая операция, во время которой Шервашидзе кромсал и латал истерзанное пулями тело, закончилась. Раздробленную руку из-за начавшейся гангрены пришлось ампутировать. Много хлопот и волнений доставила пуля, пробившая грудь. Простреленную плевру все время заливало кровью.

Дробышев по-прежнему был без сознания.

Потеря крови, хотя и компенсированная вливанием большой дозы физиологического раствора, ослабила сердечную деятельность. Шервашидзе и его помощники внимательно следили за сердцем, за борьбой организма — следили и помогали ему в этой борьбе. Временами в груди Федора слышалось глухое клокотание. Бледное лицо раненого то и дело передергивали судороги, рот его сжимался, и сквозь выбитые зубы прорывались стоны.

Часы, когда у кровати Дробышева дежурила Этери, двадцатидвухлетняя, обычно смешливая сестра хирургического отделения, были для нее часами тревоги и непрестанных волнений. Ее особенно пугали моменты ослабления сердечной деятельности, и, уловив их, она тотчас же бежала к дежурному врачу или к Шервашидзе. Александр Александрович торопливо шел за бегущей впереди сестрой, садился рядом с кроватью на табурет, считая пульс, долго и внимательно смотрел в лицо раненого.

Порой, когда ему казалось, что больному не хватает воздуха, Шервашидзе приказывал открыть большое окно, и тогда вместе с отдаленными шумами города в палату врывался свежий весенний воздух, напоенный ароматом. Было время цветения мимозы, и ее нежный, чуть горьковатый запах, смешиваясь с запахом магнолий, лип, эвкалиптов, лавров и множества других деревьев и цветов, распостранялся в палате.

О Дробышеве беспокоились не только в этом маленьком пограничном городке на берегу моря. По телефонным и телеграфным проводам шли запросы о нем из далекой Москвы. И если до сих пор о существовании Федора знали лишь немногие, то сейчас его имя называли сотни людей, ранее не знакомых ему.

И только далеко от него близкий и дорогой Федору человек ничего не знал о случившемся. А как была ему нужна сейчас нежность и ласка этой далекой и теперь, казалось, совсем чужой женщины. Какую огромную и острую боль причинила ему она… И все же он ее не забыл, не мог забыть и, несмотря ни на что, тщательно пряча в душе свое большое, горькое чувство, продолжал любить.