Россия и Швеция после Северной войны

Борис Николаевич Григорьев

Эта книга о сложных отношениях России со Швецией после Северной войны, об усилиях послепетровского руководства страны закрепить результаты Ништадтского мира и утвердить своё место в «концерте» европейских государств. Это также рассказ о том, как Франция противодействовала политике России, используя все доступные ей средства, включая реваншизм Стокгольма, подкупы и заговоры.

Россия и Швеция в 30-е годы

Внутренние изменения, причинённые потерей

огромных территорий, находились в основном

в психологической области.

Альф Хенриксон.

Россия и Швеция на фоне польских событий

История вообще, а история новая и новейшая в значительной степени есть результат или проекция поступков и действий руководителей государств — королей, царей, императоров, президентов, премьер-министров, министров и прочих «вождей». Положение о ведущей роли масс в историческом развитии общества и государства в значительной степени является мифом и мифом весьма вредным. На самом деле всемирная история свидетельствует неуклонно об одном: тот, кто, говоря современным языком, имел административный ресурс, тот и направлял ход событий, и как бы марксизм ни пытался доказать обратное, исторический процесс опровергает его ежечасно и ежеминутно даже в наш «прогрессивный» и «демократичный» XXI век. Массам отведена роль статистов, оказывающих на ход событий лишь в опосредованном виде под предводительством «вождей», и с этим ничего не поделаешь.

Обстановка в Европе всегда, в том числе и в 1730-е годы, была нестабильной, и нестабильность очень часто вызывалась исключительно династийными распрями. После Северной войны (1700—1721) началась война за испанское наследство (1701—1714), потом последовал раскол в Европе по поводу т.н. «прагматической санкции» императора Германской империи КарлаVI¹⁷; затем возникло противостояние Венского союза (Россия и Австрия) с Ганноверским. Потом последовала война за польское наследство (1733—1734), а за ними — война России и Австрии с Османской Портой. При этом во всех конфликтах была замешана «супердержава» Франция, стремившиеся расчленить или, по крайней мере, ослабить Австро-Венгерскую империю и отбросить её союзника Россию за «варварский» барьер¹⁸.

В борьбе за наследство какого-либо монарха решалась проблема создания выгодных территориальных, политических и военно-социальных преимуществ той или иной страны над своими соперниками и соседями. Королевская или императорская власть символизировала страну, нацию и само государство, поэтому борьба за возможность посадить на испанский или польский трон своего ставленника на самом деле была борьба наций и народов за своё место под солнцем.

В это десятилетие России впервые пришлось встретиться с массированным идеологическим наступлением Запада, обеспокоенного усилением России и вступлением её на европейский театр действий. Зачинщиком выступила Франция, обвинившая Россию в экспансии на запад, представившая Петра и его последователей как агрессоров, якобы угрожавших безопасности Европы. Франция предложила установить т.н. восточный вал и вернуть московитов в их «варварские» степи и леса.

Сразу после войны за польское наследство, в котором Франция потерпела сокрушительное фиаско, на арену вышли т.н. «Московские письма» Ф. Локателли, в которых он предупреждал европейцев от складывавшегося у них положительного мнения о русских и воскресил образ «русского варварства». Русские, по его мнению, не являются европейцами, они хуже татар, их происхождение темно — скорее всего, они происходят от скифских рабов, и рабство — их вечный удел. Утвердившись на Балтике, они пытаются распространить своё пагубное влияние на весь континент.

Швеция, находившаяся теперь на периферии большой европейской политики, была выбрана Парижем в качестве орудия противостояния России на северном фланге, но для России шведский фактор отнюдь не считался второстепенным. Именно интегрированность Швеции в общеевропейский контекст делал её достаточно важной для русской внешней политики и дипломатии.

Попытки пристёгивания шведского королевства к французской колеснице особенно рьяно проявились в период польского кризиса. Инструментом французской пропаганды стало французское посольство, так что Стокгольм в 30-х годах превратился в арену жестокой борьбы русской дипломатии с французской. Миф о русской угрозе пал в Швеции на весьма благодатную почву. После поражения в Северной войне шведская дворянская и купеческая элита стали мечтать о возвращении утерянных в войне территорий, и политика реванша надолго овладела умами и шведского правительства, и большинства населения страны.

С 1730 года русский трон заняла племянница Петра I, бывшая курляндская герцогиня Анна Иоанновна. Внешней политикой при ней вполне успешно руководил неизменный граф А.И.Остерман. Фельдмаршал Б. Х.Миних (1683—1767) в это время так оценивал положение в Швеции: «Швеция дала нашей государыне императорский титул; мы не ждём с её стороны никакого беспокойства…» Это, конечно, была слишком оптимистическая и поверхностная оценка, отражавшая сугубо текущий момент и не заглядывавшая в будущее. Более реально на Швецию смотрел вице-канцлер Остерман.

На 1731 год Петербург выделил Головину на раздачу членам риксдага или, как выразились чиновники Канцелярии, «на употребление потребным особам» 10.000 рублей. «Потребные особы» должны были препятствовать выбору неугодного теперь Хорна в лантмаршалы риксдага, которого активно поддерживали французский посланник Шарль Луи де Бьодо Кастеха¹⁹ (de Biaudos Casteja) (1731—1738) и английский посланник Эдвард Финч (Финк) (1728—1739). Последний, доносил Головин в Петербург, получил на подкупы шведской верхушки огромную сумму в 60.000 ф. ст. и каждый день угощал у себя членов риксрода и канцелярии. Но уже в июле 1731 года Головин получил из Петербурга инструкции взаимодействовать во всём с Финчем. После 12-летнего противостояния с позиций Ганноверского и Севильского союзов англичане вернулись к сотрудничеству и с русскими, и с австрийцами.

«…Я переведенною ко мне суммою никак не в состоянии отвратить предложения английского двора», — писал Головин, — «и хотя в секретной комиссии находится много доброжелательных персон, однако они мне откровенно… дают знать, чтобы им дано было некоторое награждение, в противном случае они могут пристать и к другой стороне…» Все деньги Головин раздал влиятельным членам влиятельной секретной комиссии, но его «лошадка» пришла к финишу последней. Впрочем, трудно сказать, насколько сильно на процесс выборов влияли деньги иностранных дипломатов, но Головин, во всяком случае, оказался в проигрыше, и в лантмаршалы (спикеры) был избран Хорн. Нарушив данное посланнику «дружеское» слово, новый лантмаршал стал избегать встреч с ним, ссылаясь на то, что его положение не позволяло ему сноситься с иностранными министрами. Всё это было шито белыми нитками, потому что положение Хорна нимало не мешало ему, в частности, сколько угодно встречаться с графом Кастехой.

Вместо себя Хорн отправил к Головину гоф-канцлера фон Кохена. Гоф-канцлер интересовался, не могла бы Россия взять на себя выплату шведских долгов Голландии. Головин ответил, что если Швеция продемонстрирует своё дружеское расположение к России, то, возможно, императрица Анна Иоанновна и рассмотрит этот вопрос положительно.

— Что ж Швеции надобно для этого сделать? — спросил гоф-канцлер.

— Возобновить союз с Россией, — ответил Головин. — Изготовьте проект, я его отправлю к своему двору.

Члены секретной комиссии риксдага, по мнению Головина, вроде бы горячо поддержали предложение русского посланника, однако вмешался лантмаршал и предложил с этим проектом не торопиться. О своей приверженности к союзу с Россией начал говорить и король Фредрик, неожиданно посетивший русского посланника. Прибыв в 6 часов вечера на ужин, король просидел у посланника до 2 часов ночи. Это случилось во время сессии риксдага, и Николай Фёдорович выразил мнение, что момент для возобновления договора о союзе двух государств наступил весьма подходящий. Король согласился с этим, но сослался на свою беспомощность, поскольку в Швеции слишком много других «королей», которым и принадлежит решающее слово в таких делах.

Вопрос о возобновлении союза с Россией пока не входил в конъюнктурные планы «других королей», т.е. шведского правительства и секретной комиссии риксдага, и им пришлось заниматься уже преемнику Н.Ф.Головина, всё тому же М.П.Бестужеву-Рюмину.

Когда Михаил Петрович Бестужев-Рюмин в конце 1731 года во второй раз появился в Стокгольме, он обнаружил, что в стране многое изменилось. Русское влияние усилиями А. Хорна в 1726—1727 г.г. было сильно подорвано, причём не последнюю роль в этом сыграли подачки шведского посла в Петербурге Г. Седеркройца А. Д.Меншикову. Голштинская партия после прихода к власти Анны Иоанновны утратила своё значение и в России. Члены шведского правительства, не переставая брать у русского посла деньги, стали явно склоняться к заключению союза с Францией. Правда, к моменту появления Бестужева положение Франции в Швеции слегка пошатнулось, и Париж, ввиду развала Ганноверского союза и сближения Англии и Голландии с Австрией, оказался на какое-то время изолированным.

Союз России с Данией оказался большим сюрпризом для Швеции, и шведское правительство «отомстило» русскому, заключив без согласования с Петербургом мир с Польшей, нарушив тем самым одно из положений Ништадтского мирного договора, согласно которому такой мир мог быть заключён только при участии России. Так что, вопреки оценке Миниха, положение в Швеции с точки зрения интересов России оставалось не таким уж и благоприятным.

Правда, к этому времени у Петербурга стало двумя головными болями меньше — сами собой отпали голштинская и мекленбургская проблемы. В 1732 году дипломаты Австрии и Венгрии провели совместные переговоры с Копенгагеном и договорились о том, чтобы компенсировать голштинскому герцогу Карлу Фридриху потерю герцогства двумя миллионами талеров²⁰, из которых половину выплачивала Дания, а половину — Россия и Австрия. Герцог заупрямился и настаивал на компенсации территориальной. В результате он потерял на свои земли все права, а Петербург умыл руки.

Другой зять Петра Великого, мекленбургский герцог Карл-Леопольд, за буйный нрав и бесчинства по отношению к своим подданным был лишён австрийским императором Карлом VI права управлять своим уделом. Петербург долго пытался добиться у Вены прощения Карлу-Леопольду, но император настаивал на том, чтобы герцог сначала покаялся. Поскольку буйный герцог каяться отказался, то вопрос «завис», пока не скончалась его супруга, племянница Петра Великого, Екатерина Ивановна. Власть перешла формально к их дочери Анне (Елизавете) Леопольдовне, переехавшей в Россию, вышедшей замуж за принца Брауншвейгского Антона-Ульриха и родившей в 1740 году наследника российского трона Иоанна Антоновича (Ивана VI).

Более-менее плавный ход русско-шведских отношений был нарушен в конце 1732 года, когда скончался Август II Сильный, курфюрст саксонский и король польский, в связи с чем на польский трон стали претендовать сын умершего Август III и ставленник Версаля Станислав Лещинский, уже побывавший на польском троне благодаря штыкам шведской армии Карла XII и силовой дипломатии Арвида Хорна, тогда боевого генерала и командира отряда драбантов короля. Французский посол Шарль де Кастеха (Кастеха), усердно обрабатывавший А. Хорна в пользу вмешательства Швеции в борьбе за польское наследство, особо бурную деятельность развил в Стокгольме именно в 1733—1734 гг.

Перед Бестужевым стояла задача обеспечить мир на северном фланге, чтобы облегчить положение России в центре Европы (Польша) и на юге (Турция). Первые впечатления посла свидетельствовали о том, что шведский двор, правительство и многие рядовые шведы однозначно склонялись к поддержке кандидатуры Лещинского. Сам Лещинский обратился к шведскому королю с призывом поддержать его кандидатуру. «По обстоятельствам и по разговорам здешних министров и прочих знатных персон надобно думать, что двор шведский по всякой возможности будет помогать Лещинскому», — докладывал Бестужев. Но одновременно посол видел, что Швеция не была в состоянии играть какую-либо самостоятельную роль в Польше без посторонней дипломатической и финансовой помощи. Президент канцелярии тоже не был настроен в пользу безоговорочного ангажемента — страна была не в состоянии помочь Лещинскому даже деньгами. Да и Франция, по оценкам Бестужева, будет проявлять по отношению к своему кандидату сдержанность и скупость. Как мы увидим, прогноз этот, в общем-то, подтвердился на практике. С.Г.Нелипович пишет, что большое сдерживающее влияние на Стокгольм в это время оказывала и Вена.

Петербург при поддержке Вены продвигал на польский трон Августа III, личность бесцветную, но вполне устраивавшую русскую сторону. Большинство поляков поддерживали кандидатуру Лещинского и в августе 1733 года избрали его своим королём. Это, по словам Бестужева, произвело в Стокгольме «несказанную радость» как при дворе, так и в народе. Но радость скоро утихла. Избрание Лещинского никак не устраивало Петербург. Предвидя возможность создания на своих западных границах непрерывного кордона, образуемого Турцией, Польшей и Швецией, Россия стала концентрировать свои войска на литовской границе, а 31 июля фельдмаршал П.П.Лейси (Ласси) с 20-тысячным войском перешёл границу, овладел Литвой и Курляндией, а потом занял практически всю Польшу.

8 апреля 1734 года 3-тысячный отряд фельдмаршала под м. Височин преградил путь 8-тысячному польскому отряду графа А. Тарло²¹, действовавшему на тыловых коммуникациях русского осадного корпуса под Данцигом и направлявшемуся на соединение с французским десантом, разбил его в штыковой атаке и заставил отступить. Эта победа лишила поляков возможности обеспечить благоприятные условия для высадки французского десанта. Убедившись в безнадёжности своего положения, Станислав Лещинский со своими сторонниками был вынужден бежать в Данциг, который потом осадили русские войска под предводительством фельдмаршала Б.Х.Миниха.

В конце октября 1734 года Кастеха в тайных переговорах с Хорном усердно склонял его к тому, чтобы Швеция на французские деньги послала на помощь осаждённому Данцигу 15-20-тысячный шведский корпус. Но Хорн, несмотря на призывы военных и дворянства, втягиваться в польские события не торопился: его не устраивали ни размеры предлагаемых Парижем военных субсидий, ни невнятная позиция Парижа о возможности направления к берегам Польши своей морской эскадры (Хорн хорошо понимал, что Англия, взявшая в конфликте сторону Австрии, может помешать вылазке французского флота в Балтийском море), ни общий тон переговоров, полный двусмысленности и недоговорённостей. Так что А. Хорн был настроен к предложениям Кастехи весьма скептически и в предлагаемых Парижем обстоятельствах вёл линию на затягивание времени. Именно в это время Кастеха «положил глаз» на члена риксрода К.Г.Юлленборга и стал с ним встречаться, несмотря на его прошлые контакты с Головиным и Бестужевым-Рюминым.

Карл Юлленборг (Carl Gyllenborg), известен также как Карл Гилленборг (1679—1746).

Кастехе пришлось довольствоваться вербовкой в Швеции добровольцев, благо «безработных» офицеров в стране в это время было достаточно. Но по наблюдениям Бестужева, добровольцев оказалось не так уж и много — чуть более 100 человек: 40 молодых дворян-офицеров и около 80 солдат, выступавших по выданным им паспортам в качестве их лакеев. Петербург, тем не менее, высказал протест по поводу вмешательства в польские дела шведских добровольцев, на что Стокгольм ответил, что русские, если захотят, могли бы тоже свободно вербовать добровольцев в свою армию. На этом конфликт был улажен.

В то время как шведский генералитет и офицерство были настроены весьма воинственно и выступали в пользу активного вмешательства в события в Польше, король Фредрик демонстрировал своё расположение к России, вызывая, по словам Соловьёва, в народе ропот. Когда однажды Бестужев был у короля в гостях, к последнему зашли проститься пажи, мальчики лет 14—15, завербованные на войну в Польше. Проводив их с Богом, король шепнул русскому посланнику на ухо:

— Вот воины, которые едут выручать Данциг, да и между другими, отправляющимися туда, половина негодных.

Впрочем, если верить Веттербергу, то король тайно не отвергал идеи воспользоваться польскими событиями для восстановления былой чести и славы Швеции и возвращения утерянных в Северной войне территорий.

А шведские добровольцы в Польше будут брошены французами на произвол судьбы и попадут в Пруссию, где их насильно завербуют в прусскую армию. Этот эпизод станет потом предметом нелицеприятного разбирательства между возмущённым Стокгольмом и Парижем.

Чтобы перебить предложение Парижа, английский посланник в Стокгольме Э. Финч, со своей стороны, сделал шведам выгодное предложение сформировать шведский корпус на английские деньги и использовать его «для поддержания баланса в Европе», т.е. употребить в военных действиях против Франции. Хорн заколебался, чёткого ответа англичанину так и не дал, но и не отмёл его с порога.

В борьбе за польское наследство Россия впервые напрямую столкнулась с гегемоном Европы — с весьма враждебно настроенной к ней Францией. Французы попытались помочь осаждённому Данцигу, высадив с кораблей десант. Однако десант почти весь, в составе 4 полков (5.000 чел.) и его командира бригадира ле Мот Перузы, попал в плен к фельдмаршалу Миниху. Французский посланник в Варшаве маркиз де Монти, фактически руководивший обороной Данцига, так же как и Станислав Лещинский, сумел скрыться. Так французские офицеры и солдаты за 80 лет до вторжения Наполеона в Россию получили первый наглядный урок силы русского оружия и впервые оказались в русском плену.

Осада Данцига русско-саксонскими войсками. Панорама со стороны Вислы, 1734 год. Гравюра.

Э. Миних в своих «Записках» пишет, что 30 или 40 шведских офицеров, находившихся при обороне города и взятых фельдмаршалом Б.Х.Минихом в плен, были великодушно отправлены на галиоте в Стокгольм. 28 июня 1734 года после длительной и кровавой осады, при взаимодействии армии Миниха и Балтийского флота, Данциг капитулировал.

Не желая брать на себя ответственность за тайные переговоры с Кастехой, Хорн проинформировал о своих контактах с французским послом членов правительства и предложил созвать в мае 1734 года риксдаг, чтобы предложить депутатам возможность решить вопрос об участии Швеции в польских событиях. Настроение министров в этом вопросе тоже оказалось весьма сдержанным, хотя для официальных переговоров были назначены комиссары во главе с самим президентом канцелярии.

М.П.Бестужев, парируя действия французской дипломатии крупными денежными «интервенциями», использовал созыв риксдага для того, чтобы попытаться заново сформировать в стране прорусскую партию, делая пока ставку на короля и его окружение, в котором, кстати, оказались многие бывшие «голштинцы», в частности Юлленборг и Хёпкен. Это был риксдаг, на котором, как пишет Веттерберг, все поменяли свои политические взгляды и пристрастия. Юлленборг развернул агитационную работу во всех секциях парламента, угощая на королевские деньги и дворян, и клерикалов, и городских буржуа, и даже распивал чаи с крестьянскими депутатами.

Борьба в риксдаге развернулась вокруг избрания лантмаршала — должности, которая приобрела в последнее время большой политический вес. Королевский двор и Юлленборг со своими сторонниками делали ставку на продвижение на пост лантмаршала риксдага Самюэля Океръельма, но Океръельм проиграл генералу К.Э.Левенхаупту²², который не был кандидатом «хорнистов», но вполне их устраивал.

После отказа Петербурга защищать притязания голштинского герцога сдвинулись в благоприятную для него сторону и симпатии короля Фредрика I. А когда вопрос о польском наследстве был решён в пользу России и Австрии — польским королём с помощью русских штыков снова был «выбран» саксонский курфюрст, — и русские интересы в Швеции совпали с английскими, положение Бестужева несколько улучшилось. И хотя он критиковал Англию за то, что в вопросе о предоставлении шведам субсидий она в основном ограничивалась одними обещаниями, вмешательство Лондона во внутренние дела Швеции всё-таки возымело нужный положительный эффект. Во всяком случае, оно в определённой степени нейтрализовало действия Кастехи в Стокгольме. Как бы то ни было, влияние англо-русской партии в стране постепенно усиливалось, причём Э. Финчу на какой-то момент удалось установить доверительные отношения с А. Хорном.

Но господство французов над умами шведских политиков продолжалось. В начале 1734 года Финч докладывал главе Форин Офис Р. Уолполу (лорду У.С.Харрингтону) (1683—1756) о том, что Швеция благосклонно внимает французским предложениям, в то время как канцлер А.И.Остерман и Э. Бирон через английского резидента в Петербурге Клавдия Рондо (Rondeau)²³ просили дать Финчу инструкцию действовать против Кастехи заодно с послом М.П.Бестужевым. В апреле лорд Харрингтон проинформировал К. Рондо о том, что Финчу в Стокгольм уже направлены указания вместе с М.П.Бестужевым решительно препятствовать втягиванию Швеции в польские распри. В конце декабря 1734 года в Петербурге было заключено русско-английское соглашение, сотрудничество Лондона и Петербурга, таким образом, фактически уже началось. Этому во многом способствовала смерть короля Георга I, находившегося последние годы в весьма неприязненных отношениях с русским двором, и восхождение на английский престол Георга II.

Положение русской стороны, в частности, посла М.П.Бестужева, несколько осложнилось тем, что летом 1734 года к Кастехе перебежал секретарь русского посольства Панов, очевидно владевший некоторой информацией о щекотливых денежных взаимоотношениях посла со шведскими политиками. Тем не менее, как пишет шведский историк К.Г.Мальмстрём, деятельность иностранных послов, включая Бестужева и Финча, на открывшемся в мае 1734 года риксдаге, была очень интенсивной. Практически каждый член риксдага «сидел» на «дотации», полученной либо от французского, либо от английского, либо от русского посла. Сторонники Хорна повсюду были теснимы сторонниками Юлленборга-Хёпкена, за которыми стоял король.

Прошедшие во время очередной сессии риксдага выборы Бестужев оценил как вполне благоприятные: в лантмаршалы парламента был выбран генерал К.Г.Левенхаупт, не входивший ни в одну из партий, а в секретную комиссию была избрана лишь одна треть «подозрительных», а остальные вроде бы принадлежали к прокоролевской (проюлленборговской) партии. Большинство депутатов были настроены миролюбиво, что гарантировало нейтралитет Швеции по отношению к польским событиям.

Но в действительности картина была намного сложней той, которую рисовал посол. Она была подвержена постоянным изменениям, политический флюгер Стокгольма продолжал вращаться с бешеной скоростью, а настроения шведов постоянно менялись, заставляя горячие сердца Бестужева, Кастехи и Финча то лихорадочно биться от радости, то сжиматься от очередной неудачи. Впрочем, главный вектор симпатий в Стокгольме показывал всё-таки на Париж.

24 сентября 1734 года Швеция, как бы парируя военно-дипломатический успех России в Польше, заключила договор с Данией о военно-политическом союзе, отвергнув пока и предложения Бестужева о продлении договора 1724 года, и Кастехи и Финча о субсидиях. При этом Швеция легко отказалась от своих гарантий шлезвигского вопроса. Конечно, всем было ясно, что этот союз был направлен как минимум против возможной агрессии России на Скандинавском полуострове. Веттерберг пишет, что шведско-датский союз был частью общего плана Франции и Швеции связать русскую армию на северном фланге в случае вступления Швеции в войну с Россией. Швеции тогда требовалось обезопасить свой западный и южный фланг. Одновременно союз с датчанами служил признаком разочарования шведов во французах.

Но русская опасность в очередной раз была переоценена — России в этот момент было не до шведов. В конечном итоге акции Кастехи на стокгольмской «бирже» пошатнулись. На завершающей фазе конфликта в Польше, во время осады русскими войсками Данцига, в котором укрылся Станислав Лещинский, Франция начала проводить по отношению к шведам двойную политику. Призывая их теперь оказать помощь осаждённому Данцигу, она одновременно начала тайные переговоры с Россией о том, чтобы та согласилась признать польским королём Лещинского в обмен на признание Францией русских завоеваний в Прибалтике²⁴. Позже, когда французский десант под Данцигом попал в плен к русским, тайные контакты с Петербургом стали ещё более необходимы для Парижа.

Хорну и многим другим шведским политикам стало очевидно, что французы хотят столкнуть Швецию с Россией, не взяв на себя никаких обязательств. Выяснилось, что польское наследство волновало Париж только потому, чтобы нанести ущерб Австрии. Если бы попутно удалось посадить на польский трон Лещинского и втянуть шведов на его сторону, то для французской стороны это было бы только дополнительным плюсом. Швеция рассматривалась всего лишь в качестве разменной карты в далеко идущих планах Франции. Разочарованный Хорн даже высказался в пользу продления русско-шведского оборонительного союза. На заседании канцелярии 26 ноября он сделал недвусмысленное заявление о том, что предложение Франции довольно опасно для Швеции, в то время как дружба с морскими державами даёт стране безопасность, которую не даёт Франция.

Впрочем, искренней дружбы с Англией у шведов тоже не было. В Стокгольме понимали, что англичане и пальцем не пошевелили бы для того, чтобы помочь шведам вернуть утраченные прибалтийские земли. Лондон мог прийти им на помощь только при возникновении угрозы существованию Швеции как государства. В остальном Швеция интересовала Англию как торговый партнёр и поставщик железа.

К осени 1734 года де Кастехе с помощью денежных подачек всё-таки удалось в основном сформировать послушную Версалю и враждебную России партию, которая заявит о себе во весь голос на риксдаге 1738 года и которая на протяжении последующих десятилетий будет определять внешнюю и внутреннюю политику страны, — партию, которая, по мнению К.Г.Мальмстрёма, причинила шведским национальным интересам непоправимый ущерб. Слепая ненависть к России и желание добиться реванша за проигранную войну перевесили временную неприязнь шведов к Франции.

Интересно проследить в этом отношении обстоятельства эволюции К.Г.Юлленборга, будущего президента канцелярии. Как ни странно, но главную роль в его политическом восхождении сыграла… любовь Фредрика I к 16-летней адмиральской дочери фрёкен Хедвиг Элисабет Таубе. Воспылавший страстью король в 1734 году стал часто посещать круг семьи адмирала Г.А.Таубе, в который входил и Юлленборг, вице-президент канцелярии, но находившийся уже в оппозиции к Хорну. Любовь короля стала притчей во языцех, и Хорн сделал ему замечание. Поступок президента канцелярии Фредрик воспринял как вмешательство в его личные дела и королевские прерогативы и закусил удила. Он без консультаций с риксродом и вопреки его рекомендациям стал налево и направо раздавать должности, фаворитизируя в первую очередь семью и друзей Таубе. Между правительством и королём назрел конфликт, которым и воспользовался Юлленборг, взяв короля под защиту. На риксдаге 1734 года Юлленборг и его сторонники, в основном бывшие «голштинцы», уже открыто выступили против Хорна, обвиняя его в «английском» уклоне и пренебрежении Россией.

Интересно, что реальные вожди ещё зарождавшейся партии «шляп» Карл Густав Юлленборг и барон Даниэль Никлас фон Хёпкен, связанные в это время с проавстрийской партией короля Фредрика I и пытавшиеся с её помощью свалить А. Хорна, держались на первых порах от французского посла подальше. Более того: они даже поддерживали регулярные контакты с Бестужевым и не гнушались брать от него деньги. Напрасно Э. Финч предупреждал своего русского коллегу о контактах с этими «знатными персонами» — Бестужев, создавая прорусскую партию, стал сближаться именно с ними! Он докладывал в Петербург, что их симпатии к Франции мотивируются не доброжелательством к ней или ненавистью к России, а их враждой к Хорну и ненавистью к Англии. Во-первых, это была слишком зыбкая и неустойчивая база для выстраивания долгосрочных отношений, а во-вторых, что более важно, это мало соответствовало действительности²⁵.

Кто же такие были Юлленборг и Хёпкен, сначала так понравившиеся М.П.Бестужеву и сыгравшие одну из главных ролей в русско-шведских отношениях в последующие годы?

Юлленборг (1679—1746), выходец из средних слоёв дворянства, ещё в начале века начал свою дипломатическую карьеру секретарём шведской миссии в Лондоне. В последние годы правления Карла XII он, возглавляя уже там шведскую миссию, оказался замешанным в якобитский заговор против короля Георга I, был арестован, посажен в тюрьму и отпущен домой после личного вмешательства короля Швеции. С тех пор он стал ярым противником Англии. Поговаривали, что его супруга в этой ненависти не имела себе равных.

Но Юлленборг был не только англофобом, но и ярым русофобом. М.П.Бестужев-Рюмин не знал, что в бытность свою послом Швеции в Лондоне он в 1716 году выпустил брошюру под названием «Северный кризис или беспристрастные суждения о политике царя». Беспристрастностью в ней, естественно, не пахло. В ней царь Пётр изображён как деспот и алчный и честолюбивый властитель, занятый исключительно расширением богатства и территории России за счёт других народов. Пётр — главный зачинщик Северной войны и её непомерного затягивания. Чтобы достичь господства в Балтийском море, он способствовал взаимному уничтожению шведского и датского флотов. Юлленборрг пугает англичан проникновением русских в Турцию и Персию, а европейцев — распространением русского влияния в Германии. Вывод однозначен: царь и Россия стали угрозой спокойствия не только своих соседей, но и всей Европы. Так что миф о всеобщей угрозе Европе со стороны России возник задолго до появления упоминавшихся выше «Московских писем» француза Ф. Локателли.

После возвращения из лондонской тюрьмы Юлленборг стал заместителем Гёртца на мирных переговорах с Россией на Аландских островах в 1717—1718 гг., а после смерти Карла XII оппонировал А. Хорну на выборах лантмаршала риксадга, но проиграл. Затем в 1723 году на плечах голштинской партии он вошёл в правительство, где вдруг стал рьяным поборником России и противником Ганноверского союза. В 1727 году риксдаг отстранил его от участия во внешних делах, и тогда он втёрся в доверие к королю Фредрику I и стал его любимчиком.

Это была типичная чиновничья посредственность, больше ловкий интриган и царедворец, нежели политик. «Его способности как государственного человека далеко не соответствовали его страсти к власти», — писал о нём Мальмстрём. — «Его вряд ли можно было назвать партийным вождём; партией, которая носила его имя, на самом деле руководили другие люди»²⁶.

Одним из таких «других людей» был барон Даниэль Никлас фон Хёпкен (р.1669), бременский немец на шведской службе, сторонник голштинской партии, сделавший карьеру за столами канцелярий и комиссий и показавшийся русскому послу В.Л.Долгорукому «острым» человеком ещё в 1726 году. Он медленно, но верно пробирался наверх в лабиринте чиновничьих палат и коридоров, стал бароном и на всех ступенях карьеры выказывал острый государственный ум, признаваемый и друзьями, и врагами. «Хёпкен любил больше скрытое и замысловатое, чем открытые и прямые пути, — писал Мальмстрём, — он предпочитал действовать и быть при этом невидимым, и та политика, которую называли юлленборговской, была главным образом хёпкенской… Что касается его корыстолюбия, то он далеко превзошёл в этом Юлленборга».

Особых принципов ни у того, ни другого на этот период не было. Их объединяло желание, во что бы то ни стало, убрать с политической сцены неподкупного (якобы) Арвида Хорна. Вот типичное высказывание Юлленборга в 1725 году, когда он будущее страны связывал с союзом с Россией: «Если Швеции суждено вновь подняться на ноги, то это произойдёт не иначе, как в результате войны между другими нациями». А вот ещё одно — уже за 1734 год, когда он уже полностью продался Франции: «Я всегда полагал, что вода должна быть очень мутной, прежде чем мы решимся ловить в ней рыбку». Создавать беспорядок и смуту — вот вершина его государственной мудрости, суммирует качества Юлленборга Мальмстрём.

И вот на таких политиканов приходилось делать ставку русским послам. К сожалению, более «благонамеренных» вокруг не было. Кстати, именно Юлленборга следует, очевидно, считать автором возникновения партии, которую потом назвали партией (дворянских) «шляп» в отличие от её противников — вялых безынициативных (крестьянских) «колпаков». Началось, кажется, с учреждения т.н. «Clobb» (клуба) — места, в котором Юлленборг и его единомышленники накануне созыва очередного 1734 года риксдага обменивались мнениями о способах вытеснения Хорна и его сторонников из власти. Юлленборг и Хёпкен действовали пока под прикрытием королевского двора.

Если на первых порах своего посольства в Швеции основные усилия де Кастехи были направлены на «обработку» сильного и независимого Хорна, стоявшего в оппозиции к королю Фредрику и его сторонникам, то потом, когда станет ясным водораздел между Юлленборгом-Хёпкеном и Хорном, когда мутная водица отстоится, а Юлленборг и Хёпкен открыто возьмут французскую сторону, француз будет делать ставку на этих «новых» людей. К тому же ему поздним летом или ранней осенью 1734 года удалось приобрести в канцелярии президента платного агента, секретаря Леонхарда Клинковстрёма, и он мог следить за внутренней работой шведского правительства, не нуждаясь в получении информации от самой его главы.

После риксдага 1734 года пик карьеры Хорна был пройден. Он должен был теперь примириться с королём, терпеть горлопанов из лагеря Юлленборга и вместе с вновь избранным лантмаршалом генералом Левенхауптом²⁷ пытаться оказывать на риксдаг и правительство сдерживающее влияние. Юлленборг-Хёпкен, наоборот, после примирения Хорна с Фредриком стали дистанцироваться от короля и начали свой дрейф в сторону Франции.

Хорн на сессии риксдага 1734 года попытался «организовать» против Юлленборга дело по типу дел М. Веллингка и Ю. Седеръельма, но избранные в секретную комиссию и риксрод единомышленники Юлленборга задушили все попытки в зародыше, не дав им развиться. Время теперь работало против него. К тому же он стал стар, дряхл и немощен и много времени проводил в своём поместье, предоставляя заниматься государственными делами своему заместителю Густаву Бонде. 22 октября он подал прошение о своей отставке, явно надеясь, что все примутся его уговаривать остаться. Так и получилось, хотя в среде сторонников Юлленборга уже раздавались голоса с предложением удовлетворить прошение президента канцелярии. Хорн на сей раз остался, но время его безвозвратно уходило.

В начале 1735 года М.П.Бестужеву удалось добыть очень важный документ — ответ секретной комиссии риксдага на секретные предложения короля Фредрика по вопросам внешней политики Швеции. Раздел о России — центральный — содержал следующее положение: «Она похитила у нас все наши крепости и защиты, привела нас в нетерпимую зависимость от себя и в такое опасное положение, что и сама столица подвержена её нападениям и угрозам». А раз так, то против восточного соседа «справедливо принимать всякие меры», пока не будет обеспечена безопасность Швеции. Но поскольку финансовое и военное положение Швеции было слабым и недостаточным и не позволяло достигнуть этой цели, секретная комиссия предлагала ждать соответствующей выгодной конъюнктуры, предлагая пока России видимость доверенности и дружбы. Комиссия рекомендовала королю не заключать с Россией никакого союза, чтобы не связывать на будущее руки шведским военным. Интересы Швеции требовали защищать короля Станислава Лещинского и сохранять дружеские отношения с Францией, хотя Франция не раз показывала, что шведские интересы для неё не являются самыми важными. Но только Франция в состоянии поддерживать Швецию материально и оказывать ей помощь. Отношения с турками для шведов так же важны, как отношения с французами, поскольку они позволяли ограничивать силу и мощь России.

Фактически это был программный документ или, как мы сейчас бы сказали, доктрина, определяющая внешнюю политику Швеции на многие годы вперёд. Можно предположить, что у русского посланника в секретной комиссии или в правительстве «завёлся» важный агент — не исключено, что вышеприведенные слова принадлежали именно этому человеку. Забегая вперёд, отметим, что этой доктрины шведы неукоснительно придерживались долгие годы, вплоть до эпохи наполеоновских войн. В последовательности и упорстве шведам не откажешь. Понятное дело, в Петербурге этому документу придали соответствующее значение.

Один из анонимных членов секретной комиссии отозвался о шведском внешнеполитическом курсе по отношению к России следующими ироническими словами: «Мы всё ждём революции в России, ждём уже 14 лет и никак не дождёмся; видно, мы до тех пор будем ждать, пока на Россию не упадёт небо и всех не задавит; вот тогда нам полезная конъюнктура будет».

В июне 1735 года де Кастета сделал шведам выгодное предложение о выплате военных субсидий, выдвинув лишь одно требование: Швеция никоим образом не должна была вступать во внешние связи, противоречащие интересам Франции. 14 июня 1735 года шведско-французская военная конвенция была подписана, и в Париж был направлен эмиссар Нильс Пальмшерна для её ратификации. Но французское правительство конвенцию так и не ратифицировало. Веттерберг указывает на две причины: примирение Парижа с Веной и продление Швецией договора с Россией.

Но не исключено, что всё произошло как раз наоборот: именно задержка Парижем ратификации военной конвенции ускорило решение шведов возобновить союзный договор с русскими. Отвергнуть предложение Петербурга о перезаключении договора А. Хорн уже не мог: это означало бы оказаться в неопределённом положении вообще. Отказ к тому же слишком насторожил бы русскую сторону относительно истинных намерений шведов, особенно теперь, когда судьба военной конвенции с Францией ещё находилась в стадии решения. К тому же русское предложение выглядело очень выгодным: обновлённый вариант договора снимал прежние требования к Швеции относительно прав голштинских герцогов и давал шведам возможность беспошлинно вывозить из русских портов зерно. Кроме того, Россия брала на себя обязательство выплатить-таки Голландии оставшиеся долги Карла XII! Мнимая благожелательность Стокгольма обходилась России недёшево.

Во время переговоров с Бестужевым шведская сторона потребовала, чтобы события в Польше не были включены в текст договора в качестве casus foederis, т.е. не рассматривалось бы как союзное обязательство. Бестужев ответил, что согласен подписать такой договор на апробацию императрицы Анны Иоановны, т.е. предоставить текст на одобрение Петербурга. Арвид Хорн заявил, что задержка с подписанием может дать профранцузской партии лишнюю возможность помешать подписанию, и наоборот, немедленное подписание текста в надежде на одобрение русской императрицей может отбить охоту у французов на предоставлении Швеции субсидий. Таким образом, Хорн давал понять, что он якобы полностью на русской стороне, и что возобновление союзного договора с Россией для него важнее французских субсидий. Возможно, что на тот момент так оно и было. Хорну важно было не упустить выгодный трактат с русскими, а французские субсидии, как он полагал, от шведов не уйдут. И был, конечно, прав.

Граф Арвид Хорн заявил Бестужеву, что скупость английского двора заставляет шведов против их воли принять французские субсидии. Михаил Петрович, по-видимому, принимал такие заявления за чистую монету, потому что в своих донесениях в Петербург искренно ругал англичан за пассивное поведение в Швеции.

А шведы не видели в союзе с русскими никакого противоречия с обязательствами, вытекающими для них из конвенции с Францией. Они страховали себя со стороны России и получали от неё определённые выгоды, а сами продолжали мечтать о реванше за поражение в Северной войне. «Способ действия Хорна в этом деле довольно ясен», — пишет Мальмстрём. — «Обвинять его в неподобающей уступчивости России было бы наивно. Он, который в 1726 и 1727 гг. уничтожил влияние России в Швеции, был и считался с тех пор самым её решительным врагом; и его враждебность была намного опаснее, потому что не была слепой, а хорошо обдуманной и осторожной». Он выступал за мир — пока, но это вовсе не означало, что при некоторых благоприятных обстоятельствах он не решится на войну в интересах будущей безопасности Швеции. Именно Хорн в 1727 году, будучи лантмаршалом риксдага, добился принятия секретного приложения к закону, позволявшему королю Швеции без согласования с парламентом объявлять войну России. Это он в 1733—34 гг. желал союза с Францией, чтобы нанести урон действиям России в Польше, но убедившись в отсутствии соответствующих предпосылок к этому, от заключения договора с Парижем отказался.

Впрочем, двойная страховка Хорна не сработала, потому что, повторяем, военная конвенция с Францией так и не была ратифицирована Парижем.

И Бестужев уступил уговорам Хорна и на свой страх и риск подписал документ. Де Кастеха вредил ходу русско-шведских переговоров до последнего часа. Он добился того, чтобы на заседании правительства было прочитано послание хранителя печати Франции, в котором говорилось, что договор с Россией представляет для Швеции огромный вред, что Россия в польской войне выдохлась, что Турция готова объявить ей войну, и что если Швеция вместе с Османской Портой выступит против России, то Константинополь будет готов не только простить ей долги Карла XII, но и выплачивать большие субсидии на содержание армии. И тут проявил твёрдость Хорн, призвавший своих министров не верить всяким слухам и помнить о непостоянстве турок. Шведы твёрдо заявили французу, что они вольны в выборе своих друзей и союзников. Им было достаточно испытать давление со стороны победивших их русских, но терпеть диктат от французских «друзей» было тоже выше их достоинства.

После длительных дискуссий русско-шведский договор с помощью Финча и при содействии короля и А. Хорна 5 августа 1736 года, наконец, был подписан шведской стороной. Действие русско-шведского союзного договора удалось продлить ещё на 12 лет. За подписание договора Бестужеву-Рюмину последовало вознаграждение. Кроме денежной награды в сумме 10.000 рублей, Анна Иоановна пожаловала ему чин тайного советника и повысила ежегодное содержание с 6.000 до 10.000 рублей. Шведское правительство поспешило напечатать текст договора, но профранцузская партия скупила почти все экземпляры текста и уничтожила их. Продление русско-шведского договора прошло, таким образом, для шведского населения почти незамеченным.

В Петербурге сочли нужным отблагодарить и Хорна, и к Бестужеву для него были отправлены богатые подарки. Хорн для вида сначала отказывался принять их, но, в конце концов, согласился взять, обставив эту процедуру тщательными мерами предосторожности, похожими на китайскую церемонию. В один апрельский день 1737 года к Бестужеву явился хофмейстер Горна и представил ему банковскую ассигнацию, имитируя, таким образом, покупку подарков за деньги. Бестужев принял ассигнацию, вручил хофмейстеру подарки и выдал ему в этом квитанцию. А на другой день Михаил Петрович поехал к Горну и вернул ассигнацию назад. Имидж неподкупности требовал соблюдения особого церемониала!

Охлаждению отношений с Францией помогло поведение Кастехи. Чашей, переполнившей терпение шведов, стал меморандум Кастехи, поданный шведскому правительству 18 января 1736 года. В нём Версаль, нимало не смущаясь, возлагал всю вину за свои неудачи в Данциге и за срыв военной конвенции на… Швецию, которая подписала с Россией союзный договор. Ответ шведского правительства французскому кабинету от 23 марта был резок и жёсток. Стокгольм отверг французские несправедливые обвинения и в свою очередь указал на двуличные и предательские действия Парижа и в 1717 году, и в польском деле 1733 года, когда французы вступали в тайные переговоры с Россией в ущерб интересам Швеции. Хорн заявил, что впредь не намерен встречаться с Кастехой и поставил его дальнейшее пребывание в Швеции под сомнение.

Масла в огонь подлил т.н. памфлет Юхана Аркенхольца, сотрудника канцелярии правительства, в котором в самых резких тонах характеризовался глава внешнеполитического ведомства Франции Андре Эркюль де Флёри (1653—1743). О существовании памфлета в шведском правительстве не знали до тех пор, пока он не стал циркулировать по стране. Виновником публикации памфлета стали Юлленборг и Хёпкен: воспользовавшись тем, что Аркенхольц дал почитать свою рукопись кому-то из знакомых, «шляпы» без его ведома опубликовали её и стали распространять по шведским городам и весям. Их цель состояла в том, чтобы скомпрометировать правительство Хорна в глазах французов и заставить его уйти со своего поста. А французы, как они рассчитывали, от них не уйдут.

Потом навалилось скандальное дело шведских офицеров, добровольно отправившихся защищать С. Лещинского в Данциге, а затем брошенных на произвол судьбы французскими покровителями. Как мы уже сообщали выше, эти шведы насильно были завербованы в прусскую армию. Шведскому правительству пришлось выкупать своих соотечественников и делать соответствующее представление Кастехе.

Но с Кастехи все эти представления были, как с гуся вода. Закусив удила, обозлившись на Хорна и членов его правительства, он чуть ли не открыто продолжал свои подстрекательские и подрывные действия, нарушив все существующие для иностранных дипломатов нормы. Пользуясь услугами Клинковстрёма и читая практически все секретные документы Хорна, членов его кабинета и реляции шведского посла в Париже Никласа Петера фон Едды, он стал сам сочинять тезисы для ответов, которые Едда должен был от имени своего правительства давать правительству Франции. В этом ему, кроме Клинковстрёма, активно помогали Юлленборг и Хёпкен.

Но не было худа без добра: благородный и последовательный сэр Эдвард Финч постоянно держал Хорна в курсе дела. Сикрет Интеллидженс Сервис завела во французском кабинете в Париже важного агента, который, как и шведский Клинковстрём, передавал англичанам всю важную документацию о деятельности кабинета, включая переписку Кастехи со своим Центром. Таким образом Хорн узнал очень много о закулисной деятельности французов в Швеции, в том числе и фамилию секретного агента Клинковстрёма, и естественно, отвечал Финчу взаимностью и доверием.

К сожалению, пишет Мальмстрём, сторонники Хорна не отличались особой активностью и государственным умом и ни в каком отношении не могли сравниться со своим вождём. Последние годы Хорн мог лишь полагаться на гоф-канцлера фон Кохена, начавшего свою секретарско-дипломатическую карьеру ещё при Карле XII в Турции, и на советника канцелярии Нереса, но, как иронизирует Мальмстрём, их значение в правительстве состояло лишь в интенсивности нападок на них со стороны «шляп». На риксдаге 1738 года и Кохен, и Нерес будут изгнаны Юлленборгом из правительства как «агенты Англии».

Кастеха ещё много попортил крови А. Хорну, шведскому правительству и королю, прежде чем Фредрик I, возмущённый очередной бестактностью французского посла, лично не обратился с письмом к своему французскому собрату Людовику XV и не потребовал отозвать посланника домой. Но и после этого обращения Версаль тянул с официальной заменой Кастехи ещё несколько месяцев. Наконец, в ноябре 1737 года в Стокгольм прибыла его замена — граф Альфонс Мари Луи д”Арагон де Сен-Северин, а Кастеха остался в Швеции в качестве частного лица до нового 1738 года. Как печально замечает Мальмстрём, с Кастехой, проработавшим в Швеции около 10 лет, в Швеции началась целая эпоха, ознаменовавшаяся беспардонным вмешательством иностранных дипломатов во внутренние шведские дела, — эпоха, в которой иностранные посланники фактически выступали в роли вождей шведских партий.

В это же время из Вены вернулся шведский посол граф Карл Густав Тессин, сразу ставший в центр политической борьбы, развернувшейся накануне созыва риксдага. Он примкнул к группе Юлленборга-Хёпкена и стал котироваться на пост лантмаршала риксдага. Это вызвало недовольство королевы Ульрики Элеоноры, которая высказалась против выдвижения графа на эту должность. Высказывание королевы вызвало бурю возмущения во всех слоях и политических группировках, особенно среди сторонников Юлленборга. Он уже открыто выступал против партии королевского двора, поскольку Фредрик дал себя уговорить примириться с Хорном. В результате Тессин с огромным преимуществом перед другими кандидатами был избран на пост лантмаршала.

Французский посланник, между тем, пользовался большой популярностью у шведской дворянской молодёжи. Как сказал Хорн, вино из погреба де Кастехи опьянило шведскую молодёжь, и надобно было дать ей теперь вытрезвиться. К молодёжи, как сообщает Соловьёв, присоединились стокгольмские дамы. Отличительным признаком противоборствующих групп стали застольные тосты: партия, выступавшая за немедленную войну с Россией и возглавляемая графинями Ливен и Делагарди и баронессой Будденброк, провозглашала тост: «Was wir lieben!»²⁸, в то время как графиня Бонде опрокидывала бокал при тосте «Ich denke es mir!»²⁹ Не проходило ни одной пирушки, на которой из-за этих глупых тостов не происходили бы ссоры и скандалы. Молодые люди, чтобы оттенить героизм упомянутых дам, стали дарить им ленты, табакерки и игольники, оформленные в виде мужских шляп. Отсюда, пишет Соловьёв, партия войны получила название партии шляп, в то время как партию мира стали называть партией ночных колпаков. Вышеприведенные тосты стали достоянием не только дворянских пирушек, но проникли во все слои населения, и названия партий укрепилось в сознании всех шведов.

Г. Веттерберг приводит иное объяснение, основанное на воспоминаниях А. Рейтерхольма, живого свидетеля того времени. Накануне Рождества 1738 г. сторонники Юлленборга придумали медаль, изображавшую стол, под которым валялись эмблемы четырёх шведских сословий (шпага, книга, чаша весов и серп) и жезл лантмаршала риксдага. Тут же под столом стоял ночной горшок, из которого торчал ночной колпак. Рядом со столом стоял обелиск, украшенный лавром и пальмовыми ветвями и увенчанный шляпой. К шляпе простиралась рука с лавровым венком и надписью dignum virtutis praemium («достойное вознаграждение добродетели»). Шляпа была избрана знаком партии Юлленборга на риксдаге, а его противники, сторонники Хорна и короля, получили кличку ночных колпаков.

Турецкая авантюра

Франция и Швеция издревле весьма вредные для нас интриги при Порте производили.

А. П. Бестужев-Рюмин

В это же самое время Стокгольм едва не поддался на новое авантюрное предложение, поступившее от Турции. Порта предложила шведам погасить старые долги, наделанные ещё Карлом XII, и заключить наступательный союз против России. У шведов посла в Стамбуле не было, и все переговоры с турками, а вернее с принявшим ислам французом Клодом Бонневалем (он же Ахмед-паша), вели два юных шведа — А.Ю.Хёпкен (сын политика) и Карлсон, оказавшиеся в Турции с торговой миссией. А. Хорн расценил это предложение опасным и авантюрным и спустил дело на тормозах.

Реваншистские настроения «шляп» в значительной степени подогревались событиями, связанными с вступлением России в войну с Турцией. После решения вопроса о польском престолонаследии в свою пользу (1733—1735) Россия была вынуждена обратить внимание на наглые и беспрецедентные действия турецкого союзника — крымского хана, прошедшего со своей ордой через северокавказские территории России на войну с Персией. В результате в 1736 году началась дорогостоящая и не во всём успешная война с турками (1736—1739), в которой довольно неудачное участие приняла также и Австрия. Русско-турецкая война завершилась подписанием 18.09.1739 года весьма невыгодного для России в Белграде мира, «организованного» французским послом в Константинополе маркизом Луи С. Р.де Вильнёвом, который сводил на «нет» все завоевания русской армии в Крыму, на Дунае и в Молдавии. Подвела Австрия, нарушившая союзные обязательства перед Россией и вступившая с турками в сепаратные переговоры. «Судя по тогдашним обстоятельствам, наверное, полагать можно, что Россия одна в состоянии была с турками управиться», — пишет Э. Миних, — «если бы в том же году шведы, подущением Франции, не приготовились вступить в Финляндию…»

Когда началась русско-турецкая война, в которой на стороне России выступила Австрия, энтузиазм шведов поугас, и дело ограничилось заключением с Турцией торгового соглашения. Пример с Турцией показал, как накалились в Швеции реваншистские страсти, и как мало она была подготовлена к каким бы то ни было военным или политическим шагам на европейской арене.

…А Бестужев всё-таки попался в ловушку, расставленную ему Кастехой. Ловкий, циничный и дерзкий представитель Версаля, чтобы посеять недоверие между Бестужевым и Финчем, стал усиленно предлагать русскому посланнику свою дружбу. В значительной степени попытки француза увенчались успехом. Михаил Петрович, несмотря на предостережения Э. Финча и английского посла в Петербурге К. Рондо, начал писать в Петербург о «добром расположении версальского двора», которому он был склонен верить. Поводом для недоверия к англичанам послужила самовольная и недружественная акция английского посланника в Константинополе, пообещавшего Порте шведскую помощь. И хотя Лондон дезавуировал действия своего дипломата, дело было сделано, и между Бестужевым и Финчем пробежала кошка.

Между тем русский посол Антиох Кантемир докладывал из Парижа о двуличном поведении французского правительства по отношению к России, в том числе и в Швеции. На словах кардинал Флёри рассыпался в изъявлениях дружбы, а на деле проводил линию на нанесение русской стороне всяческого ущерба в Швеции и натравливал шведское правительство на восточного соседа. Новый французский посол в Стокгольме граф Сен-Северин, в отличие от своего предшественника, проявлял чрезвычайную осторожность и в деле поддержки профранцузской партии действовал конспиративно, заявляя всем и повсюду о соблюдении своей миссией в Швеции строгого нейтралитета. Бестужев «клюнул» на эту приманку француза и стал писать в Петербург успокоительные отчёты о том, что французское влияние в Швеции стало сходить на «нет». Определённое влияние на эти оценки оказала и посредническая миссия Вильнёва при заключении Белградского мира. Профранцузская партия в Швеции пришла в некоторое замешательство и недоумение, которое, однако, скоро прошло после того, как стало ясно, что Франция просто спасала Порту от разгрома русской армией и сохраняла её военный потенциал на будущее.

Временное заблуждение относительно Хорна, французов и недоверие к англичанам было конечно недопустимым просчётом Бестужева и преждевременным ослаблением бдительности. По всей видимости, его сбили с толку массовые случаи смены шведами своей политической окраски. Неопределённая ситуация в Швеции сохранилась вплоть до 1738 года, когда в Стокгольме вновь собрался риксдаг, и внешнеполитические страсти закипели с новой силой. К этому времени одряхлевший А. Хорн уже собрался в отставку, и риксдаг и правительство попадало под контроль воинственных, демагогичных, крикливых и малокомпетентных «шляп». На бурных заседаниях риксдага верх стали брать единомышленники Юлленборга и Хёпкена, кандидат партии Хорна на пост лантмаршала Пальмфельдт потерпел поражение, и на этот пост, как мы уже упоминали, был выбран граф К.Г.Тессин. В секретную комиссию, фактически узурпировавшую безраздельное право заниматься внешними делами, вошли молодые, энергичные, но безответственные представители партии войны. Сен-Северин сбросил маску и открыто выступил в пользу тройственного антирусского военного союза Франции с Данией и Швецией в противовес англо-русскому соглашению о взаимодействии на севере Европы. Чтобы свергнуть неугодное Версалю правительство, профранцузская партия решила лишить «колпаков» поддержки короля, для чего устроили травлю его любовницы фрёкен Хедвиг Таубе. Из Константинополя пришло повторное предложение шведам о заключении наступательного союза против России. Хорн во избежание лишнего шума попросил русского посланника на некоторое время прекратить с ним общение.

«Подай, Всевышний, добрых известий из армии вашего величества», — писал огорчённый развитием событий Бестужев Анне Иоанновне, имея в виду известия с полей сражения с турками. Сам он всё ещё находился в плену иллюзий относительно действий Сен-Северина в Стокгольме. «Я не слышу, чтоб французский посол побуждал здешний народ к войне против России», — писал он далее в своём отчёте. А 30 июня он донёс в Петербург о том, что по решению секретной комиссии Швеция в счёт долга Карла XII собирается отправить в Константинополь морем 10.000 мушкетов.

Именно в это же время начались переговоры с турками. М.П.Бестужев внимательно следил за всеми «телодвижениями» шведского правительства, используя для этого не только официальные связи, но и агентуру. Шведско-русские отношения всегда характеризовались стабильной напряжённостью, но время от времени обострялись неприятными мелкими эпизодами. Так зимой 1738 года по личному приказу Анны Иоановны был объявлен персоной нон-грата и выслан из России секретарь шведского посольства Мориан. Императрица вдогонку Мориану послала М.Б.Бестужеву приказание объявить шведскому двору своё неудовольствие поведением шведского дипломата, осмелившегося произносить в русской столице слишком свободные речи.

Но в политической обстановке в Швеции после подписания русско-шведского оборонительного союза были для России и благоприятные моменты. Убедившись в двуличности и непоследовательности действий версальского двора, официальный Стокгольм, как мы уже отмечали, сильно охладел к Парижу. Этому способствовало и поведение зарвавшегося в своей агрессивности де Кастехи, оставшегося после прибытия Сен-Северина в качестве частного лица и пытавшегося с помощью Юлленборга и Хёпкена настроить общественное мнение Швеции и против Хорна, и против короля. В результате проавстрийски настроенный король Фредрик I стал рьяным противником всего французского.

Хорн, между тем, не очень-то доверял Константинополю и его щедрым обещаниям и внимательно следил за перипетиями русско-турецкой войны, чтобы не пропустить выгодный шанс и для шведской армии. В этих целях летом 1736 года на южный театр военных действий были направлены два шведских офицера-разведчика — Малькольм Синклер³⁰ и Ю. Шульц. Они выезжали под легендой коммивояжёров, отдельно друг от друга.

Отчёт разведчиков, однако, сильно воодушевил Хорна: огромные, прямо-таки непосильные для русской казны затраты на войну с османами свидетельствовали о том, что второго фронта России просто не выдержать. Возможно, время решительного удара на северном фланге было уже не за горами. Юлленборг призвал к созыву внеочередного съезда риксдага, который должен был решить вопрос об объявлении войны России. Сен-Северин тоже не сидел, сложа руки, но, в отличие от Кастехи, действовал осторожно, соблюдая конспирацию. Из министров правительства Юлленборга поддержал лишь влиятельный граф Магнус Делагарди — больше горячих голов в руководстве страной пока не нашлось. Но положение создалось довольно критическое, и М.П.Бестужев это хорошо понимал.

Секретная комиссия³¹ риксдага чуть ли не экспромтом приняла решение о том, чтобы Швеция немедленно воспользовалась русско-турецкой войной и напала на Выборг и другие приграничные пункты русской обороны. В Стокгольме легкомысленно считали, что 7—8 тысячной армии будет достаточно для достижения цели — вернуть утраченные по Ништадтскому миру прибалтийские провинции. В то время как Франция отнеслась к этим планам с прохладцей (ей на данном этапе было достаточно, если бы Швеция просто время от времени раздражала Россию), из Константинополя, от дипломатов-любителей Карлссона и Хёпкена, пришли сведения о том, что Порта была готова вести с Россией войну до тех пор, пока Швеция не вернёт всё утраченное в Северной войне. Сдерживающего фактора в лице Хорна уже не было, и правительство «шляп» бросилось в первую из своих многочисленных авантюр.

Датский посол в Стокгольме Рохус Фридрих Люнар писал в Копенгаген: «Юлленборга и военную партию поддерживают те, которым нечего терять, и которых среди дворян большинство. Эти люди как никогда демонстрируют свою необузданность и безрассудность… Никогда ранее мы не видели у шведов такого ожесточения по отношению к соседу на востоке. Им не приходит в голову, что Англия и Голландия ради своей торговли должны будут поддержать владение Россией бывшими прибалтийскими провинциями. Не обращая на это никакого внимания, военная партия воображает себя в состоянии вернуть эти бывшие владения, но игра может закончиться тем, что шведы потеряют ещё и Финляндию».

Провидческие слова, которые сбудутся всего через 5 лет!

Для доставления из Порты важных документов о предстоящем союзе секретная комиссия в глубокой тайне стала готовить в Константинополь курьера. Выбор снова пал на уже упомянутого выше Малькольма Синклера (1690—1739), стяжавшего известность знатока обстановки вокруг русско-турецкого конфликта. О сути предстоящего дела в секретной комиссии знали лишь четыре человека: генерал К.Э.Левенхаупт, барон Самюэль Океръельм, епископ Эрик Бенселиус и правительственный чиновник Салин. Курьера снабдили несколькими паспортами, выписанными на разные фиктивные данные членом госсовета Густавом Бонде, и никто, кроме самого Синклера, не знал об этом, пишет Мальмстрём. Но о миссии Синклера узнал Бестужев-Рюмин и доложил о ней в Петербург.

В знак подтверждения своего согласия на предложение Порты шведское правительство, в которое теперь вошли в основном лица, начинавшие свою карьеру при Карле XII (Океръельм, Крунстедт, Эренпройсс, Эрик Врангель, Лёвен, Карл Спарре, Адлерфельд, Поссе, Росен и Шёшерна) и мечтавшие о возврате былого шведского могущества, решило передать туркам несколько военных кораблей, которые должны были окончательно погасить долги Карла XII, сделанные им в Турции в 1709—1715 г. г. В обход полномочий короля и правительства секретная комиссия утвердила упомянутых выше Карлссона и Хёпкена официальными посланниками Швеции в Константинополе и распорядилась выдать Бонневалю вознаграждение на сумму в 1.000 дукатов. В Финляндию было решено отправить два вновь завербованные пехотных полка солдат. Для выработки конкретных предложений об использовании армии и флота в предстоящей войне с Россией правительство Юлленборга весной 1739 года организовало комиссию из 12 виднейших генералов, экспертов и чиновников, включая лантмаршала К.Г.Тессина.

В Константинополь из Швеции отправились два корабля — военный фрегат «Швеция» и торговое судно «Патриот», — загруженные мушкетами, порохом и др. товарами в счёт долгов бывшего короля. В Петербурге были возмущены демонстративными антирусскими шагами Стокгольма. Императрица была возмущена бездействием Фредрика I и выступила с угрозами в его адрес: «Придётся мне этого лантграфа отправить обратно в его маленький Кассель!» Русские и австрийские дипломаты предприняли демарш перед Мальтийским рыцарским орденом и попросили его перехватить шведские корабли в Средиземном море, доставлявшие военную помощь врагам христианства. Но вмешательство Мальты не понадобилось: фрегат «Швеция» потерпел крушение поблизости от испанского города Кадиз, и ценный груз был потерян. «Патриот» же благополучно добрался до порта назначения, и довольный султан отпустил М. Синклера домой, вручив ему долговые расписки Карла XII.

В течение столетий какой-то рок висит над русско-шведскими отношениями: то русская сторона совершает глупость, убивая шведского дипломатического курьера, то в 1945 году советские военные арестовывают шведского дипломата, увозят его в тюрьму, где он беcследно исчезает; то в 1950-е годы советские лётчики сбивают над Балтикой разведывательные самолёты шведов, то русская подлодка в 1981 году оказывается в акватории базы ВМС Швеции, и шведы в течение 30 лет обвиняют советско-российскую сторону в нарушении их территориальных вод. Но независимо оттого, кто нёс вину за все эти печальные происшествия, результат был предсказуем: все они подрывали и без того хрупкое доверие и усложняли отношения между двумя государствами…

И вот дело Малькольма Синклера…

Принятых секретной комиссией мер конспирации в деле Малькольма Синклера, очевидно, было недостаточно, ибо тайна секретной комиссии риксдага стала достоянием русской миссии. Именно М. П.Бестужев в 1738 году дал наводку на шведского курьера Маккольма Синклера, выехавшего в Константинополь за документами, содержащими результаты тайных переговоров шведов с турками по вопросу войны с Россией, и даже дал его подробный портрет. Об этом Э. Финч доложил уже 11 июля 1738 года, что косвенным образом указывает на то, что и английский посол тоже был посвящён в это сверхсекретное дело. Очевидно, что Бестужев заранее через свою агентуру узнал о направлении майора с важным заданием в Турцию и доложил об этом в Петербург, присовокупив к реляции рекомендацию о том, чтобы «анлевировать» шведа на обратном пути, «а потом пустить слух, что на него напали гайдамаки или кто-нибудь другой». Посол уверял Петербург, что, как ему было сообщено «от знатнейших персон», «такой поступок с Синклером будет приятен королю и минстерству». Какие «знатные персоны» могли подтолкнуть Бестужева на такой провокационный шаг, не известно, но если это было на самом деле так, то у нас почти нет никакого сомнения, что эти персоны явно лукавили и подталкивали русского посла на опасный путь. Вряд ли среди шведов, будь то «колпаки», приближённые Хорна, окружение короля, не говоря уж о партии «шляп», нашёлся бы кто-то, кому убийство своего дипломатического курьера было бы «приятно».

Посол, повторивший свои предложения «анлевировать», т.е. ликвидировать Синклера в нескольких своих отчётах, полагал, что шведский курьер повезёт с собой домой важные сведения о шведско-турецком сговоре против России. В Турцию Синклер отправился через Париж и Марсель, а вот данные о том, когда и каким путём шведский курьер должен был вернуться из Турции в Швецию, добыл, кажется, тоже агентурным путём, киевский губернатор И.И.Неплюев (1693—1773) и сообщил их фельдмаршалу и главнокомандующему русской армией в Крыму и Бессарабии Б. Х.Миниху. Миних, с одобрения Э.И.Бирона и А.И.Остермана, 23 сентября 1738 года отдал следующий приказ поручику Тверского драгунского полка Левицкому:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

17

Прагматическая санкция — решение бездетного Карла VI (1685—1740) передать власть своей дочери Марии Терезии (1717—1780), вызвавшее сильные разногласия и размежевание среди европейских монархов.

18

В XXI веке эту роль взяли на себя США.

19

Возможна транскрипция «Кастежа».

20

Название крупной серебряной монеты, которая в XVI — XIX веках играла важную роль в денежном обращении Европы. В скандинавских странах аналогичная денежная единица именовалась далером (в Швеции — риксдалер — riksdaler).

21

Кстати, предок нашего знаменитого историка Е. Тарле.

22

Родственник печально известного генерала Карла XII в событиях под Полтавой.

23

К. Рондо, бывший 1-й секретарь английской миссии в России, был по инициативе Лондона после долгого перерыва назначен английским резидентом в Петербурге. В ответ Россия в конце 1731 года назначила своим резидентом в Лондоне гвардии поручика князя Антиоха Кантемира. Кантемир потом был переведен в Париж, где и скончался 31 марта 1744 г.

24

Эти переговоры от имени Версаля с 1733 года в строгой тайне вёл в Петербурге мелкий мекленбургский чиновник Кристьян Вильгельм Хейль. Некоторое время спустя его заменил некто Бернардони, личность которого историками не установлена. (Скорее всего, под этим именем скрывался тайный эмиссар кардинала Флёри.) Бернардони покинул Петербург сразу после заключения там англо-русского договора.

25

Переход Юлленборга и Хёпкена во французский лагерь, как утверждают некоторые шведские историки, был связан с побегом упомянутого выше русского дипломата Панова. Секретарь русского посольства попросил убежища у Кастехи и прихватил с собой список шведских политиков, принимавших от русского посла деньги. Среди них значились имена Юлленборга и Хёпкена. При установившейся при Хорне практике расправы с «предателями», им как минимум грозила потеря карьеры, а как максимум — головы. Кастеха дал последним ясно понять, что в случае их сотрудничества с ним тайна русских взяток будет похоронена.

26

Екатерина II вспоминала, что своим образованием она обязана была родственнику К.Г.Юлленборга — графу Юлленборгу, которого встретила в своём детстве в Гамбурге. Швед обратил тогда внимание на способную девочку и посоветовал матери заняться её образованием. Следующее cвидание с Юлленборгом было у Екатерины в Петербурге, когда он приехал известить русский двор о браке наследника шведского трона Адольфа Фредрика с прусской принцессой Ловисой Ульрикой. На сей раз граф порекомендовал ей читать древнегреческих и французских философов и историков.

27

Граф Карл Эмиль Левенхаупт (1691—1742), отец которого служил в саксонской армии и после взятия в плен был казнён Карлом XII как изменник, племянник Авроры Кёнигсмарк, любовницы Августа II Сильного, участник войны за испанское наследство на стороне голландцев, с 1710 г. на шведской службе, участник битвы при Гадебуше и осады Штральзунда, лейтенант королевских драбантов. К.Г.Мальмстрём характеризует его как храброго и честного, но недалёкого человека.

28

«То, что мы любим!» (нем.)

29

«Так мне кажется!» (нем.)

30

Удивительная судьба этого человека. Молодым прапорщиком он участвовал в Полтавской битве и попал в плен. В 1724 году он убил своего земляка за то, что тот вступил в русскую службу. Его с трудом освободили от казни и репатриировали на родину. И вот теперь он своей смертью послужит новой войне с Россией.

31

В её составе во время правления «шляп» было около 100 депутатов риксдага. Внутри секретной комиссии был ещё рабочий постоянный орган — т.н. секретная депутация, состоявшая примерно из ¼ состава комиссии, занимавшаяся вопросами внешней политики.