Аэропорт

Борис Конофальский, 2019

Войны – это всего-навсего форма межвидовой конкуренции. Пока будут ресурсы и ценности, люди будут воевать. В книге описан всего один бой возможной войны будущего. Изменится все – не изменятся только люди. Как и во все времена, побеждать будут упрямые и смелые. ВНИМАНИЕ! Приквел. Сюжет книги напрямую пересекается с сюжетом серии «Рейд». Спойлеры.

Глава 4

Саблин, Ерёменко, Карачевский и командир штурмовой группы урядник Коровин — вот и все атакующие силы четвёртого взвода.

По штатному расписанию должно быть семеро: шесть бойцов и командир. Но это во взводе, в котором по расписанию тридцать бойцов. А таких взводов не бывает. Двадцать максимум. Да и то Аким не мог вспомнить, когда их было двадцать. Всегда меньше.

Вышли на исходные. Там, привалившись к ещё негорячему бархану, расположились снайпера. Снайпер Петя Чагылысов и его второй номер Толя Серёгин.

— Петька, ну что, видал их? — Улёгся рядом с ним Коровин.

— Нет, Женя, не видать, прячутся, — привычной скороговоркой отвечает снайпер. — Бруствер первого ряда окопов вижу, больше ничего, нет движения.

— Неужто нас не заметили? — Говорит Коровин, вглядываясь в сторону станицы.

— Шутишь, Женя? — Смеётся Чагылысов. — Мы тут БТРами на всю степь ревём, степняки вон там, западнее прошли по барханам, пылищу подняли, а они не заметили? Безглазые они, да?

— Значит, затаились?

— Ага, затаились. Я бы затаился, пока бы соотношение сил не понял.

— Верно ты, Петя, говоришь, — соглашается Коровин, всё ещё глядя на станицу, которую придётся брать.

Но лежа и таращась на цель, боевую задачу не выполнишь, он оглядывается на своих людей:

— Ну что, господа пластуны, пойдём потихоньку?

— Пошли, чего тянуть, — говорит Ерёменко.

Саблин сжал кулаки, кажется, опять задрожали пальцы. Это от волнения перед боем, с ним всегда так.

— Тогда ты первый, — говорит урядник, — Саблин второй, я за ним, Володька за мной. Идём, не высовываемся, в станицу не лезем, обойдём её с запада, как взводный и сказал. Соблюдаем режим радиомолчания.

У Ерёменко, он в штурмовики переведён из минёров, как и у всех хороших минёров на мины чутьё, поэтому Коровин оставил его первым, хотя какие в барханах мины, мины будут перед позициями противника, а до них ещё добраться нужно. Саблин если не первый, то всегда второй, он самый опытный из всех, ну, кроме самого Коровина, а замыкает группу Карачевский, он тащит на себе дополнительный запас гранат и «брикет». Брикет — это десять килограммовых тротиловых шашек, связанных вместе и обмотанных толстой алюминиевой фольгой. Их можно использовать по отдельности, а можно взорвать и все сразу.

Когда Ерёменко вылез на бархан и спустился с него вниз, Саблин уже хотел идти за ним, как снайпер толкнул его в плечевой щиток и показал сжатый кулак. В «кольчужной» перчатке с защитной крагой кулак выглядит весомо, внушительно. И означает он «держись, брат». Снайпер сказал:

— Я пригляжу за вами, хлопцы.

Саблин кивнул, закрыл забрало шлема и полез на бархан. Вслед уходящему вперёд Ерёменко.

Привычно вспыхнула панорам на внутренней стороне забрала, пред глазами побежали цифры, цифры. Аккумулятор, хладоген, моторы, приводы, герметичность — всё в порядке. Все три камеры работают отлично, дают обзор триста шестьдесят градусов. Микрофоны в порядке, он даже слышит, как скрепит песок у Ерёменко под башмаками. Сразу стало спокойнее, от волнения и следа не осталось, теперь работа. Простая воинская работа — идти в атаку.

Щит на ремне висит, на шее, левая рука его только придерживает, пятизарядный армейский дробовик «Барсук» под мышкой правой руки. Камеры чуть выше среза щита. Он всё видит, противник видит только щит и ноги. Так и пошли. Ерёменко в десяти шагах впереди него, Саблин идёт след в след, конечно, мин тут нет, но таковы правила, так записано в уставе, а со временем ещё и привычка. Там, где могут быть мины, след в след. Там, где мин нет, в шахматном порядке.

Первый раз за утро в костюме заработала вентиляция. Аким и не заметил, как внутренняя температура доползла до тридцати. Тридцать — предел, нужно охлаждение. При тридцати трёх возможен тепловой удар. Вентиляция охладила его до двадцати восьми, вполне комфортная температура. Днём, когда на солнце она уйдёт за пятьдесят, вентиляции хватить не будет, и тогда придётся расходовать хладоген — смесь сжиженных газов, позволяющих быстро понизить температуру внутри брони до приемлемой. А пока и вентиляции хватает.

Саблин идёт на юг за Ерёменко с бархана на бархан, всё на юг и на юг, но сам всё время смотрит на восток, в станицу. Если начнут бить, то, скорее всего, оттуда. Он выкручивает зум камер на максимум, но ничего подозрительного не видит. Никакого движения. Надолбы из прессованного песка, плиты, что защищают станицу от гуляющих от ветра барханов. Крепкие дома степных казаков, сплошь покрытые солнечными панелями. Хорошие дома, большие. У каждого дома ветряки и водосборники. Зажиточные в Нижинке живут казаки.

Но почему нет никого? Где китайцы? Вот, что мучает Акима: почему не открывают огня? Хотят подпустить ближе, в упор бить? Хорошо, что Петя Чагылысов обещал за ними присмотреть, так ему, конечно, спокойнее.

Ерёменко залез на бархан и неожиданно остановился. Поднял руку. Это значит «стоять».

Говорить нельзя, режим радиомолчания. Сказать что-нибудь в эфир — это всё равно, что залезть на бархан и начать размахивать флагом. Сразу заметят. Любые радиоволны разлетятся на десятки тысяч шагов. Даже самый ленивый радист, не говоря уже об опытном радиоэлектронщике, сразу запеленгует источник радиоволн и до метра вычислит координаты, моментально сбросив их миномётному расчёту. Или, не дай Бог, артиллеристам. Так что, пока не начался бой, разговоры в эфире допустимы только по двум причинам. Причина первая — мины, причина вторая — засада. Так что приходится как в старину смотреть за впереди идущим и следить за знаками, что он посылает.

Саблин сначала остановился, а потом быстро подошёл к Ерёменко.

Они открыли забрала, и Аким спросил:

— Чего встал?

— Так всё, дошли, если дальше пойдём, так станицу обойдём с юга. Что дальше делаем?

Саблин тоже не знал. Они позвали Коровина и Карачевского.

Собрались все возле высокого бархана:

— Ну, что делаем? — Спросил Ерёменко. — Идём дальше на юг или поворачиваем в станицу?

— Да, непонятно, — сказал Коровин и выглянул из-за верхушки песчаного холма. — Кто-нибудь китайцев видел?

Все ответили отрицательно и ждали решения командира.

А он мялся, всё ещё разглядывая станицу, рассуждал:

— Смысла нет пёхать на юг… Эх, нам бы в эфир выйти… Ладно, давайте пойдём в станицу. Тихонечко дойдём околицы, до вон тех плит, остановимся, приглядимся, одни входить не будем, будем ждать общей атаки. Саблин, теперь ты первый. И смотри за минами.

— Есть, — ответил Аким, захлопнул забрало, взял щит и полез на бархан.

Так от бархана к бархану он первым преодолел последние двести метров и у защитной плиты остановился. Никого. Тихо. Слышно только ветер да шорох саранчи. В станице ни души. Он выглянул из-за плиты и увидал окопы. Шли они по краю населённого пункта, опоясывая его. Сомнений не было.

И тут в рации он услыхал знакомый резкий и не очень приятный голос Коротковича:

— Внимание, атака! Атака! Вторая и третья группа, вперёд! Остальным подавлять противодействие противника.

Всё, началось, теперь можно пользоваться связью, и Саблин заговорил, он должен был сообщить то, что видел.

— Саблин, четвёртая группа, нахожусь на западе станицы. Вижу траншеи противника, брустверы на север и северо-запад.

— Четвёртая группа, Саблин, подавать противодействие, в первую очередь пулемет, если есть, по возможности начать зачистку траншей. — Чётко выговаривал слова сотник.

— Есть, — сказал Аким.

— Принято, — сказал Коровин.

И не дожидаясь, когда к плите, за которой он сидел, подойдут остальные, Аким закрылся щитом и первым вошёл в станицу.

В камеру заднего вида он видел, что тут же за ним пошёл и Ерёменко, а за ним и Коровин с Карачевским. Значит, всё в порядке.

— Петя, — говорит урядник, — мы вошли, ничего не видишь?

— Хлопцы, нет никого, ни одного движения не видал, — сообщает снайпер.

Но это ничего не значит. Аким с опаской выглядывает из-за угла дома. Стоит несколько секунд не шевелясь — всё, вроде, тихо. И снова двигается на север к траншеям. Новый дом, новый угол. Он опять не торопится. Рисковать нет смысла, торопиться некуда, в воздухе висит утренняя тишина. Тревожная тишина. Но опять никого нет, до траншей метров пятьдесят, а вокруг никого. Странно это всё. Не будь за спиной товарищей, так не пошёл бы дальше.

У последнего дома расстегнул левый подсумок с грантами. Потрогал гранаты, наличие этих тяжёлых вещиц вселяло уверенность, наверное, большую, чем наличие дробовика и щита. Штурмовик без гранат как без рук. И только после этого, всё так же прикрываясь щитом, двинулся к траншеям.

Он подошёл к ним с тыла, если мины и были, то их поставили с фронта, перед бруствером. Тут же были ступени, которые вели вниз, но Саблин предпочёл спрыгнуть вниз. Всё-таки могли китайцы поставить мину. Спрыгнул и затих, огляделся.

Тишина, пустота и слова снайпера, что он не видел ни единого движения, успокаивали немного. И тут снова в наушниках голос сотника:

— Четвёртая группа — доклад.

— Четвёртая группа, Саблин, я в траншее, противника не наблюдаю.

— Не наблюдаете? — Кажется, не верит командир. — Точно?

— Точно, нет никого. Проверю блиндажи — доложу.

— Будьте внимательны с минами.

— Есть.

Тут же в окоп скатился Ерёменко, пока Коровин и Карачевский пошли по верху.

Саблин шёл первый, закрываясь щитом, в пяти мерах за ним Ерёменко, чтобы одной гранатой не накрыли. По верху с оружием наготове крался Коровин. Все шли неспеша, чтобы не нарваться на выстрел в упор. Они слышали уже приближающихся с севера товарищей из второй группы. Те, видя Коровина над окопами противника, маршировали как на параде. Аким заглянул в блиндаж: ящики, ящики, ящики. Еда, китайские патроны, которые можно переработать, неплохие китайские гранаты. Осматривать всё тщательнее было опасно. Он вышел из блиндажа и сообщил Коровину:

— Противник не обнаружен. Провиант, снаряга есть мальца, пусть Лёша Ерёменко поглядит насчёт фугаса, вдруг заминировано.

— Принято, — сказал урядник и тут же передал сообщение сотнику.

А казаки тем временем осматривали траншеи, а заодно и окрестные дома. Ходили спокойно, было ясно, что китайцев в станице нет. Саблин уселся на край траншеи, закурил, глядел, как к ним через барханы идёт снайпер Чагылысов и его второй номер Серёгин.

— Вот разведка, мать их, — смеялся Володя Карачевский, скидывая тяжеленный рюкзак с дополнительным боезапасом, — устроила нам сражение на пустом месте.

— Дуроломы, — соглашался с ним Ерёменко, выходя из блиндажа. Вышел и крикнул: — Блиндаж проверил Ерёменко, мин и фугасов нет.

Чагылысов подошёл к ним, прикурил от сигаретки Саблина и тоже добавил:

— А я гляжу-гляжу, гляжу-гляжу, нет движения, думаю, вот как хорошо китайцы хаваются. — Он смеётся. — Эх, разведка. Орден им какой дать или крест за такую разведку.

Из степи подтягиваются и другие казаки из их взвода. А правее входят в станицу другие взвода. К ним идёт их взводный, он слышит их разговор по коммутатору и тоже говорит:

— Зря вы, казаки, на нашу разведку ругаетесь, нам сводку степняки делали, мы по их данными оперировали, наши тут ни при чём.

— Опять эти, — Ерёменко, кажется, даже обрадовался, — да что ж за народ такой, ну всё у них абы как, всё на авось.

— Верно, — говорят бойцы из второй сотни.

— Верно, — соглашаются пластуны, не любят они степных казаков. Рады, что степняки опять обмишурились, а не свои, болотные.

Аким тоже с этим согласен, просто не говорит.