Навка

Борис Козлов, 2017

Скромное посвящение восьмидесятым, из волшебной глубины которых, как видно, мне уже никогда не вынырнуть. Первая часть большого недописанного текста. Содержит нецензурную брань.

— А теперь, леди и джентльмены, традиционный белый танец.

Дольский произнёс “белый” как “бэлый”, с ленцой и как бы нехотя обласкивая своим фирменным взглядом новенькую у ограды. О, этот взгляд, известный доброй половине Майска (лучшей его половине!), — бархатно-томный и чуть усталый, в наборе с волнующим тембром, плечами и квадратным подбородком он имел свойство разогревать ночной воздух в спальнях райцентра до нестерпимого градуса — окна и дверцы холодильников распахивались вдруг в поисках ветерка, в поисках холодного кваса; “ты что?” — спрашивал с подушки заспанный мужской голос, “ничего, просто сон” — отвечал голос женский, от частого дыхания чуть прерывистый. Дольский покатал языком жвачку, слегка коснулся струн и после фирменной же паузы прошептал в микрофон:

— Дамы приглашают кавалеров, а последнюю песню группа посвящает незнакомке в красном платье… да-да, девушка, именно вам.

Множество глаз, ревнивых и оценивающих, немедленно метнулось в ту сторону, к ограде танцплощадки, где новенькая в красном залилась румянцем и нервно переступила с ноги на ногу.

— Сочная краля, — одобрил Косой.

— И кто такая, — спросил Гурчик, — почему не знаю?

Сирко, обычно знавший всех, лишь крякнул от досады:

— Та неместная, шо тут не понять.

Гурчик вынул из карманов руки и зашагал к ней — вразвалочку, чуть наклонив вперед стриженую голову, толкая плечами встречных-поперечных.

— Это белый танец, Гурка, — заржал ему вслед Косой.

— Та ему пофиг.

Девушка в красном, заметив Гурчика, вздрогнула и отвернулась.

— Здравствуй, красивая.

— Добрый вечер.

— Потанцуем?

— Спасибо, я не танцую.

Гурчик усмехнулся, привалился к ограде, с минуту помолчал, разглядывая её в упор.

— Чё, не нравлюсь?

— Не в этом дело.

— А в чём?

Девушка подняла на него тёмные глаза, кивнула на эстраду:

— Мой парень там.

— Да ну, и кто?

— Вон тот высокий, гитарист.

— Дольский, что ли?

Гурчик презрительно сплюнул под ноги, потом медленно наклонился над ней, дохнул в лицо портвейном, с удовольствием замечая отвращение в тёмных глазах, придвинулся вплотную — ближе некуда.

— Складно брешешь, красуня. Ладно, я не гордый, не хочешь танцевать, давай побалакаем. Откуда сама? И чего одна?

— Из Киева. Извините, мне пора.

— Тю, ты это куда?

Она дёрнулась, пытаясь вырваться. Гурчик только ухмыльнулся, расставил руки:

“цыпа-цыпа-цыпа, попалась, птичка, поздно трепыхаться”.

— A ты невежливая. У вас в столицах все такие?

Девушка огляделась: рядом никого, склеившись попарно, все обжимаются в центре круга.

— Руки убери…

— Недотрога? Да ты не бойся, я добрый. Прогуляемся? — он мотнул головой в сторону парка, там, за оградой, густыми чернилами разливалась ночь.

— И зачем это?

— Ну, как… покажу чего… из широких штанин. Чай не целка?

— А есть что показать?

Гурчик икнул от неожиданности.

— Опа… таки есть, не пожалеешь. Прояви сознательность, красуня, а то загребут меня по осени, да прямиком в Афган, и молодая не узнает, какой у парня был конец. Так ты, это, приголубишь напоследок воина-интернационалиста?

Конец ознакомительного фрагмента.