Сочинения
Книги замечательного детского русского писателя Бориса Житкова яркий пример незаслуженно забытых произведений, которые смело можно рекомендовать молодому читателю сегодня. Произведения Бориса Житкова насыщены действием, в своих рассказах он часто пользуется формой разговора с читателем. Рассказы легко читаются. Они актуальны, а главное интересны и увлекательны! В книге «Сочинения» Бориса Житкова представлены рассказы собранные в самые известные циклы произведений: «Что я видел», «Что бывало», «Морские истории».
Оглавление
- Что бывало
- Рассказы о животных
- Сказки
- Что я видел
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Сочинения предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Что я видел
К взрослым.
Эта книга — о вещах. Писал я её, имея в виду возраст от трёх до шести лет.
Читать её ребёнку надо по одной-две главы на раз. Пусть ребёнок листает книгу, пусть рассматривает, изучает рисунки.
Книжки этой должно хватить на год. Пусть читатель живёт в ней и вырастает.
Ещё раз предупреждаю: не читайте помногу! Лучше снова прочесть сначала.
Железная дорога
Я был маленький и всех спрашивал: «Почему?»
Мама скажет:
— Смотри, уже девять часов.
А я говорю:
— Почему?
Мне скажут:
— Иди спать.
А я опять говорю:
— Почему?
Мне говорят:
— Потому что поздно.
— А почему поздно?
— Потому что девять часов.
— А почему девять часов?
И меня за это называли Почемучкой. Меня все так называли, а по-настоящему меня зовут Алёшей.
Вот один раз приходит папа с работы и говорит мне:
— Пускай Почемучка уйдёт из комнаты. Мне нужно тебе что-то сказать.
Мама мне говорит:
— Почемучка, уйди в кухню, поиграй там с кошкой.
Я сказал:
— Почему с кошкой?
Но папа взял меня за руку и вывел за дверь. Я не стал плакать, потому что тогда не услышу, что папа говорит. А папа говорил вот что:
— Сегодня я получил от бабушки письмо. Она просит, чтобы ты с Алёшей приехала к ней в Москву. А оттуда он с бабушкой поедет в Киев. И там он пока будет жить. А когда мы устроимся на новом месте, ты возьмёшь его от бабушки и привезёшь.
Мама говорит:
— Я боюсь Почемучку везти — он кашляет. Вдруг по дороге совсем заболеет.
Папа говорит:
— Если он ни сегодня, ни завтра кашлять не будет, то, я думаю, можно взять.
— А если он хоть раз кашлянет, — говорит мама, — с ним нельзя ехать.
Я всё слышал и боялся, что как-нибудь кашляну. Мне очень хотелось поехать далеко-далеко.
До самого вечера я не кашлянул. И когда спать ложился, не кашлял. А утром, когда вставал, я вдруг закашлял. Мама слышала.
Я подбежал к маме и стал кричать:
— Я больше не буду! Я больше не буду!
Мама говорит:
— Чего ты орёшь? Чего ты не будешь?
Тогда я стал плакать и сказал, что я кашлять не буду.
Мама говорит:
— Почему это ты боишься кашлять? Даже плачешь?
Я сказал, что хочу ехать далеко-далеко. Мама сказала:
— Ага! Ты, значит, всё слышал, что мы с папой говорили. Фу, как нехорошо подслушивать! Такого гадкого мальчишку я всё равно не возьму.
— Почему? — сказал я.
— А потому, что гадкий. Вот и всё.
Мама ушла на кухню и стала разводить примус. И примус так шумел, что мама ничего не слыхала.
А я её всё просил:
— Возьми меня! Возьми меня!
А мама не отвечала. Теперь она рассердилась, и всё пропало!
Когда утром папа уходил, он сказал маме:
— Так, значит, я сегодня еду в город брать билеты.
А мама говорит:
— Какие билеты? Один только билет нужен.
— Ах, да, — сказал папа, — совершенно верно: один билет. Для Почемучки не надо.
Когда я это услыхал, что для меня билета не берут, я заплакал и хотел побежать за папой, но папа быстро ушёл и захлопнул дверь. Я стал стучать кулаками в дверь. А из кухни вышла наша соседка — она толстая и сердитая — и говорит:
— Это ещё что за безобразие?
Я побежал к маме. Бежал и очень плакал.
А мама сказала:
— Уходи прочь, гадкий мальчишка! Не люблю, кто подслушивает.
А вечером папа приехал из города и сразу меня спросил:
— Ну, как ты? Кашлял сегодня?
Я сказал, что «нет, ни разу».
А мама сказала:
— Всё равно — он гадкий мальчишка. Я таких не люблю.
Потом папа вынул из кармана спичечную коробку, а из коробки достал не спичку, а твёрдую бумажку. Она была коричневая, с зелёной полоской, и на ней буквы всякие.
— Вот, — сказал папа, — билет! Я на стол кладу. Спрячь, чтобы потом не искать.
Билет был всего один. Я понял, что меня не возьмут.
И я сказал:
— Ну, так я буду кашлять. И всегда буду кашлять и никогда не перестану.
А мама сказала:
— Ну что же, отдадим тебя в больницу. Там на тебя наденут халатик и никуда пускать не будут. Там и будешь жить, пока не перестанешь кашлять.
А на другой день папа сказал мне:
— Ты больше никогда не будешь подслушивать?
Я сказал:
— А почему?
— А потому, что коли не хотят, чтобы слышал, значит, тебе знать этого не надо. И нечего обманывать, подглядывать и подслушивать. Гадость какая!
Встал и ногой топнул. Со всей силы, наверное.
Мама прибежала, спрашивает:
— Что у вас тут?
А я к маме головой в юбку и закричал:
— Я не буду подслушивать!
Тут мама меня поцеловала и говорит:
— Ну, тогда мы сегодня едем. Можешь взять с собой игрушку. Выбери, какую.
Я сказал:
— А почему один билет?
— А потому, — сказал папа, — что маленьким билета не надо. Их так возят.
Я очень обрадовался и побежал в кухню всем сказать, что я еду в Москву.
А с собой я взял мишку. Из него немножко сыпались опилки, но мама быстро его зашила и положила в чемодан.
А потом накупила яиц, колбасы, яблок и ещё две булки.
Папа вещи перевязал ремнями, потом посмотрел на часы и сказал:
— Ну, что же, пора ехать. А то пока из нашего посёлка до города доедем, а там ещё до вокзала…
С нами все соседи прощались и приговаривали:
— Ну вот, поедешь по железной дороге в вагончике… Смотри, не вывались.
И мы поехали на лошади в город.
Мы очень долго ехали, потому что с вещами. И я заснул.
Я думал, что железная дорога такая: она как улица, только внизу не земля и не камень, а такое железо, как на плите, гладкое-гладкое. И если упасть из вагона, то о железо очень больно убьёшься. Оттого и говорят, чтобы не вылетел. И вокзала я никогда не видал.
Вокзал — это просто большой дом. Наверху часы. Папа говорит, что это самые верные часы в городе. А стрелки такие большие, что — папа сказал — даже птицы на них иногда садятся. Часы стеклянные, а сзади зажигают свет. Мы приехали к вокзалу вечером, а на часах всё было видно.
У вокзала три двери, большие, как ворота. И много-много людей. Все входят и выходят. И несут туда сундуки, чемоданы, и тётеньки с узлами очень торопятся.
А как только мы подъехали, какой-то дяденька в белом фартуке подбежал да вдруг как схватит наши вещи. Я хотел закричать «ой», а папа просто говорит:
— Носильщик, нам на Москву, восьмой вагон.
Носильщик взял чемодан и очень скоро пошёл прямо к двери. Мама с корзиночкой за ним даже побежала. Там, в корзиночке, у нас колбаса, яблоки, и ещё, я видел, мама конфеты положила.
Папа схватил меня на руки и стал догонять маму. А народу так много, что я потерял, где мама, где носильщик. Из дверей наверх пошли по лесенке, и вдруг большая-большая комната. Пол каменный и очень гладкий, а до потолка так ни один мальчик камнем не добросит. И всюду круглые фонари. Очень светло и очень весело. Всё очень блестит, и в зелёных бочках стоят деревья, почти до самого потолка. Они без веток, только наверху листья большие-большие и с зубчиками. А ещё там стояли красные блестящие шкафчики. Папа прямо со мной к ним пошёл, вынул из кармана деньги и в шкафчик в щёлочку запихнул деньгу, а внизу в окошечке выскочил беленький билетик.
Я только сказал:
— Почему?
А папа говорит:
— Это касса-автомат. Без такого билета меня к поезду не пустят вас провожать.
Папа быстро пошёл со мной, куда все шли с чемоданами и узлами. Я смотрел, где мама и где носильщик, но их нигде не было. А мы прошли в дверь, и там у папы взяли билет и сказали:
— Проходите, гражданин.
Я думал, что мы вышли на улицу, а здесь сверху стеклянная крыша. Это самый-то вокзал и есть. Тут стоят вагоны гуськом, один за другим. Они друг с другом сцеплены — это и есть поезд. А впереди — паровоз. А рядом с вагонами шёл длинный пол.
Папа говорит:
— Вон на платформе стоит мама с носильщиком.
Этот длинный пол и есть платформа. Мы пошли. Вдруг мы слышим — сзади кричат:
— Поберегись! Поберегись!
Мы оглянулись, и я увидел: едет тележка, низенькая, на маленьких колесиках, на ней стоит человек, а тележка идёт сама, как заводная. Тележка подъехала к маме с носильщиком и остановилась. На ней уже лежали какие-то чемоданы. Носильщик быстро положил сверху наши вещи, а тут мы с папой подошли, и папа говорит:
— Вы не забыли? Восьмой вагон.
А сам всё меня на руках держит. Носильщик посмотрел на папу, засмеялся и говорит:
— А молодого человека тоже можно погрузить.
Взял меня под мышки и посадил на тележку, на какой-то узел. Папа крикнул:
— Ну, держись покрепче!
Тележка поехала, а мама закричала:
— Ах, что за глупости! Он может свалиться! — и побежала за нами.
Я боялся, что она догонит и меня снимет, а дяденька, что стоял на тележке, только покрикивал:
— Поберегись! Поберегись!
И тележка побежала так быстро, что куда там маме догнать!
Мы ехали мимо вагонов. Потом тележка стала. Тут подбежал наш носильщик, а за ним папа, и меня сняли.
У вагона в конце — маленькая дверка, и к ней ступеньки, будто крылечко. А около дверки стоял дядя с фонариком и в очках. На нём курточка с блестящими пуговками, вроде как у военных. Мама ему говорит:
— Кондуктор, вот мой билет.
Кондуктор стал светить фонариком и разглядывать мамин билет.
Вдруг, смотрю, по платформе идёт тётя, и на цепочке у неё собака, вся чёрная, в завитушках, а на голове у собаки большой жёлтый бант, как у девочки. И собака только до половины кудрявая, а сзади гладкая, и на хвостике — кисточка из волосиков.
Я сказал:
— Почему бантик?
И пошёл за собакой. Только немножечко, самую капельку пошёл. Вдруг слышу сзади:
— А ну, поберегись!
Не наш носильщик, а другой прямо на меня везёт тачку с чемоданами. Я скорей побежал, чтобы он меня не раздавил.
Тут много всяких людей пошло, меня совсем затолкали. Я побежал искать маму. А вагоны все такие же, как наш. Я стал плакать, а тут вдруг на весь вокзал — страшный голос:
— Поезд отправляется… — и ещё что-то. Так громко, так страшно, будто великан говорит.
Я ещё больше заплакал: вот поезд сейчас уйдёт, и мама уедет! Вдруг подходит дядя-военный, в зелёной шапке, наклонился и говорит:
— Ты чего плачешь? Потерялся? Маму потерял?
А я сказал, что мама сейчас уедет. Он меня взял за руку и говорит:
— Пойдём, мы сейчас маму сыщем.
И повёл меня по платформе очень скоро. А потом взял на руки.
Я закричал:
— Не надо меня забирать! Где мама? К маме хочу!
А он говорит:
— Ты не плачь. Сейчас мама придёт.
И принёс меня в комнату. А в комнате — тётеньки. У них мальчики, девочки и ещё совсем маленькие на руках. Другие игрушками играют, лошадками. А мамы там нет. Военный посадил меня на диванчик, и тут одна тётя ко мне подбегает и говорит:
— Что, что? Мальчик потерялся? Ты не реви. Ты скажи: как тебя зовут? Ну, кто ты такой?
Я сказал:
— Я Почемучка. Меня Алёшей зовут.
А военный сейчас же убежал бегом из комнаты.
Тётенька говорит:
— Ты не плачь. Сейчас мама придёт. Вон смотри, лошадка какая хорошенькая.
Вдруг я услышал, как на весь вокзал закричал опять этот великанский голос:
— Мальчик в белой матросской шапочке и синей курточке, Алёша Почемучка, находится в комнате матери и ребёнка.
— Вот, слышишь? — говорит тётенька. — Мама узнает, где ты, и сейчас придёт.
Все девочки и мальчики вокруг меня стоят и смотрят, как я плачу. А я уже не плачу. Вдруг двери открылись: прибегает мама.
Я как закричу:
— Мама!
А мама уже схватила меня в охапку. Тётенька ей скорей дверь открыла и говорит:
— Не спешите, ещё время есть.
Смотрю — и папа уже прибежал.
А мама говорит:
— Хорошо, что по радио сказали. А то бы совсем голову потеряла.
А папа говорит:
— С ума сойти с этим мальчишкой!
Мама прямо понесла меня в вагон и говорит дяденьке-кондуктору:
— Нашёлся, нашёлся…
В вагоне — длинный коридор, только узенький. Потом мама отворила дверь, только не так, как в комнате, что надо тянуть к себе, а дверь как-то вбок уехала. И мы вошли в комнату. Мама посадила меня на диван. Напротив тоже диван, а под окошком столик, как полочка. Вдруг в окошко кто-то постучал. Я посмотрел, а там за окном папа. Смеётся и мне пальцем грозит.
Я встал ногами на диван, чтобы лучше видеть, а диван мягкий и поддаёт, как качели. Мама сказала, чтобы я не смел становиться ногами на диван, и посадила меня на столик.
Вдруг я услышал, что сзади кто-то входит. Оглянулся и вижу: это та самая собака с жёлтым бантом, и с ней тётя на цепочке. Я забоялся и поджал ноги, а тётя сказала:
— Не бойся, она не укусит.
— Почему?
— Ах, — сказала тётя, — ты, наверное, и есть Почемучка, который потерялся. Ты — Алёша? Это про тебя радио говорило? Ну да, — говорит, — в белой шапочке и в синей курточке.
Тут вошёл к нам дядя, немножко старенький, тоже с чемоданом. А собака на него зарычала. А Собакина хозяйка сказала:
— Инзол, тубо!
И собака начала дядю нюхать. А дядя свой чемоданчик положил наверх, на полочку. Полочка не дощаная, а из сетки, как будто от кроватки для детей. Дядя сел и спрашивает:
— Вы едете или провожаете?
Тётя говорит:
— Еду.
Дядя спрашивает:
— Собачка тоже с нами поедет? А этот мальчик ваш?
Тётя сказала, что собачка поедет и что собачку зовут Инзол, а моя мама сейчас придёт, а меня зовут Алёша Почемучка.
— Ах, — говорит дядя, — это ты от мамы убежал? А теперь, кажется, мама от тебя убежала. Ну что же, — говорит, — поедешь с этой тётей. И со мной. И с собачкой.
Я как крикну:
— Не хочу!
И прямо соскочил со столика и закричал со всей силы:
— Мама!
Собачка залаяла. Я побежал к двери, собачка тоже. Какие-то чужие там, в коридорчике, и, смотрю, мама всех толкает, бежит ко мне.
— Что такое? Ты что скандалишь? Я ведь здесь, дурашка ты этакий!
Взяла меня на руки и говорит:
— Вон гляди — папа. Сейчас поедем.
И вдруг громко-громко загудел гудок. Сзади дядя сказал:
— Ну вот, паровоз свистнул — значит, поехали.
А папа за окном что-то кричал, только ничего не слышно. Рот раскрывает, а ничего не слышно. Потом под полом заурчало, и на платформе все поехали назад, а это мы поехали вперёд, и все замахали руками, шапками. А папа шёл рядом с нашим окном, махал шапкой и что-то ртом говорил. Ничего не было слышно. Мама мне сказала:
— Помахай папе ручкой.
Я стал махать; папа засмеялся. А мама всё говорила папе:
— Хорошо! Хорошо!..
А всё равно она ничего не слыхала, что папа говорил. Мы уже совсем скоро поехали. Папа немножко пробежал, махнул кепкой и остался.
Мы с мамой сели на диванчик, и я сказал:
— Это потому так гудит внизу, что наша дорога железная.
А дядя говорит:
— Ты думаешь, она как доска железная? Как железный пол? Нет, брат.
Я говорю:
— Почему?
— А потому, что там лежат всего две железины — рельсы, гладкие и длинные-длинные. По ним наши колёса катятся и вагончики бегут шибко-шибко.
Я сказал:
— Почему?
Мама сказала:
— Не приставай к дяде.
А дядя говорит:
— А потому, что впереди паровоз тянет. У паровоза машина. Она крутит ему колёса.
Я сказал:
— Почему?
— А потому, что в паровозе пар. Там котёл с водой и огонь жгут. От воды пар идёт прямо в машину. Вот завтра, как станем на станции, пойдём с тобой паровоз смотреть.
А я сказал:
— А если колесики соскочат?
— Куда? — говорит дяденька.
— С этих…
А дяденька говорит:
— С рельсов? Бывает, соскакивают. Ух, тогда что выходит!
И дяденька рассказал, что один раз он ехал и вдруг сам паровоз соскочил с рельсов и не по железу побежал, а прямо по земле. А машинист поезд остановил. Мама говорит:
— Не рассказывайте страшного: я спать не буду.
А дяденька говорит:
— А ничего страшного и не было. Машинист остановил, вот и всё. Да и я могу поезд остановить хоть сейчас!
Мама и тётенька с собачкой стали говорить, что он не может поезд остановить. Пусть как угодно хочет — не остановит.
А дяденька говорит:
— Нет, могу!
Мама говорит:
— Фу, какие глупости! Как не стыдно!
А я у дяденьки на коленях сидел. Он меня снял, сразу вскочил и хватается за ручку. А ручка была на стенке, очень блестящая, а от неё — красная палка. Это не палка, а трубка. Дяденька как дёрнет за ручку, и вдруг всё как загудит… Мама чуть с дивана не полетела, собака тётеньке на колени вскочила, а я за дядины штаны ухватился — и не упал.
И поезд стал. А потом паровоз начал свистеть, а в коридоре все начали кричать. А дяденька меня отцепил, вышел в коридор и громко крикнул:
— Не кричите, это ничего! Это я остановил, сейчас поедем дальше.
И мы, правда, поехали.
Потом к нам пришёл кондуктор и стал дяденьке говорить, как он смел поезд останавливать. А дяденька сказал, что он очень главный инженер и захотел узнать: можно остановить или нет. И ушёл куда-то с кондуктором.
Мама очень испугалась, что его кондуктор увёл, а тётенька сказала, что хоть он и главный инженер, а глупый, и ему обязательно попадёт, и что останавливать можно, только если кто-нибудь свалится вон. Мальчик, например, какой-нибудь. Тогда всякий может дёргать за ручку, и за это ничего не будет.
Потом дяденька к нам опять пришёл, очень красный, и нарочно смеялся и сказал, что теперь спать надо, и всё говорил:
— Ну, ладно, ничего. Поехали! Поехали!
Наверное, его всё-таки ругали.
Потом дяденька взял наш диван за спинку, за самый низ, и потянул. Я думал, что он ломает. А спинка загнулась вверх и стала как полочка над нашим диваном. А у нас внизу стало как домик: сверху крыша. И зацепками инженер прицепил её, чтобы она вниз не падала. Потом сам залез наверх и говорит:
— Вот как славно! Хочешь ко мне? Давай руки.
Он меня схватил за руки и поднял. Там, наверху, вышел тоже диван. Пришёл кондуктор и спросил билеты, и за собачку тоже спросил билет. Тётенька дала собачке билет в зубы и сказала:
— Инзол, подай кондуктору билет. Ну, скорее!
Инзол стал лапками на кондуктора и протянул мордочку с билетом. Кондуктор боялся, а всё-таки взял, и Инзол не укусил и билет отдал. Кондуктор сказал:
— Он в цирке работает?
А Инзола хозяйка сказала:
— Нет, он в кино показывается.
А потом мама постелила, и мы легли спать.
Вдруг я проснулся, оттого что внизу у нас, под полом, заскрипело. Поезд остановился. Наш вагон тряхнулся. У нас темно, только синенькая лампочка чуть светит. А вагон ещё раз тряхнулся и совсем стал. Я испугался и закричал:
— Ой, колёса сошли! Мама, паровоз по земле пошёл!
Я так закричал, что все проснулись. Собачка рычит. А дядя сверху говорит:
— Что ты, дурашка? Это станция. Сейчас посмотрим.
Слез сверху и — к окну, а на окне тёмная занавеска, и ничего не видно. Дядя её снизу подёргал, и она убежала наверх. А за окном свет, фонари. Люди бегают, и у нас в коридоре тоже затопали.
Мама мне говорит:
— Фу, какой ты скандальный!
А дядя говорит:
— Это станция. Хорошая станция. Это Бологое.
Мама меня к окну не пустила, а собачка влезла и смотрела. Я стал дядю спрашивать, что там видно, а мама сунула мне яблоко и говорит:
— Ешь и молчи.
Яблоко было страшно кислое, и я заснул.
Я утром проснулся, а все уже встали. Мама меня одела, взяла мыло и полотенце и говорит:
— Пойдём мыться!
А поезд шёл со всей силы, и нас шатало так, что даже смешно. Как будто это нарочно. А это потому, что скоро идёт. Мы прошли в самый конец по коридорчику, а там дверка и маленькая комнатка — уборная. И умывальник там есть. Большой, фарфоровый, как корыто. А над ним кран, и никакой ручки нет. А как снизу поддашь в кнопочку, так из него вода сразу сильно-сильно. Только высоко. Мама меня держала, и я сам вымылся. А перед умывальником, на стенке, — зеркало, и видно, когда моешься. А в это время поезд стал останавливаться, и кто-то постучал к нам в дверь и сказал:
— Кончайте, граждане. На остановках нельзя.
Мама открыла дверь и говорит:
— А мы уже и кончили.
Когда мы пришли в нашу комнату, я стал смотреть в окно и увидел, что мы стоим против дома. А перед домом — платформа. А сверху платформы — крыша. И люди ходят с чемоданчиками, с узелками. А дядя мне показывает:
— Вон, видишь, дяденька стоит. Это начальник станции. Он в красной шапке.
Я сказал:
— Почему?
— А чтобы его видней было. Как надо начальника, сейчас смотри: где красная шапка? А это всё — станция.
И дядя показал мне на дом. А там двери открылись, и из них вышли всё тётеньки, тётеньки, и все с подносами. На подносах стаканы. И скорей — к поезду.
Я говорю:
— Почему?
А мама говорит:
— Вот сейчас увидишь. Слезай-ка со стола.
И постелила на столик салфетку. Я только слез, слышу — сзади говорят:
— Кофею, чаю кому угодно?
— Бутерброды, пирожки, яблоки! Кому угодно?
И мама взяла себе чаю, мне — кофе. Это тётенька нам в вагон принесла. И бутерброды мама купила: мне с колбасой, а себе — с сыром. Дяденька тоже взял чаю. И собаке тоже купили бутерброд.
А мама говорит:
— Не копайся, пей скорей. Сейчас поедем.
А я не мог скорей, потому что собачка ходила на ножках, как человек, и лапками просила, чтобы тётенька ей бутерброд дала. А потом она съела бутерброд и стала у меня просить. Я скорей откусил кусок. А что осталось, хотел собачке дать.
А тётенька как крикнет:
— Инзол, тубо! Как не стыдно!
И собачка совсем под стол залезла. Я всё успел допить и доесть. Потом стаканы у нас взяли назад.
Я спросил:
— А когда Москва?
Дяденька мне сказал, что скоро. И тут паровоз засвистел, и мы поехали.
Я стал смотреть в окно и ждать Москву.
А дяденька говорит:
— Вот ты вниз посмотри. Вон они, рельсы.
А там, внизу, рядом с нами шли всё время два рельса. И дядя сказал, что по ним тоже поезда ходят. Я смотрел на рельсы, и вдруг что-то страшно зафыркало, загремело, и у нас темно стало. Я со страху не успел заплакать, а в окне что-то замелькало, и мне сразу показалось, что на нас налетела страшная машина.
Дяденька меня схватил и говорит:
— Не бойся. Это встречный поезд.
А пока я хотел забояться, опять стало светло, и поезд мимо прошёл. Это он по тем рельсам пробежал, что рядом с нами.
В окно видно было поле, а дальше — деревья. А совсем близко — дорога, а по дороге бежал автомобиль. Мы скорей, и он скорей. Поезд ещё скорей, а автомобиль тоже скорей. А потом даже стал обгонять. И мне уже в окно не стало видно, так он скорей убежал.
Я сказал:
— Почему?
А дяденька говорит:
— Он хочет нас обогнать и впереди нас через нашу дорогу переехать.
А потом дяденька кричит:
— Смотри, смотри!
И я увидел домик, а потом дорога — прямо на наш путь. И дорога палкой перегорожена, очень большой. А за ней стоит автомобиль и ждёт. А перед палкой стоит дяденька, руку вперёд вытянул и держит жёлтую палочку.
Я закричал:
— Почему? Почему?
А дяденька автомобилю рукой замахал и кричит:
— Не поспели, не поспели! Вот видишь: автомобиль хотел свернуть и переехать через наш путь. А сторож ему перегородил дорогу, а то автомобиль поедет через рельсы, а поезд на него наскочит и раздавит.
Я сказал:
— А почему сторож жёлтую палочку держит?
А тут мама говорит:
— Чего ты пристаёшь? Это не палочка, а флаг. Только он его смотал, чтобы не трепался.
А дяденька говорит:
— И вовсе не для того! А если флаг смотан — это значит, поезд может идти полным ходом. А если флаг распущен, болтается — значит, надо идти потихоньку.
А я всё смотрел вперёд и опять увидел будку, и там уже не сторож стоял, а тётенька, и тоже флаг держала, и опять замотанный. А потом я вдруг увидал: стоит какой-то человек, держит флаг, как дяденька сказал, что он болтается. И мы пошли очень тихо.
Потом я увидел: стоит красноармеец с ружьём.
Потом ещё один, тоже с ружьём. И вдруг перед окном — решётка из очень толстых рельсов. А за решёткой внизу я увидал: вода, и лодочки плавают.
Мама вскочила и говорит:
— Что, мост? Мост? Это мы через реку едем? Ах, как интересно!
А я сказал маме:
— А ты флаг не видала!
Внизу на лодочке ехали мальчики и махали нам руками. Я помахал, и дяденька тоже.
А я всё-таки сказал маме:
— Ты не видала, а флаг болтался. Оттого мы и поехали тихо.
А потом немного проехали, и мама говорит:
— А вон, гляди, речку-то как видно! А вон и мост.
А мост вот какой: он как ящик. Только весь из решёток и через речку лежит — с одного берега на другой. Только решётки железные, страшно толстые. И он с концов не закрыт. Поезд с одного боку вбегает, а с другого выбегает — и уж на другом берегу.
Я смотрел в окно и вдруг увидел весь наш поезд. Дорога загибалась вбок, и мне стало видно наш паровоз. Он шёл впереди всех вагонов. Самый первый. Длинный, чёрный. Впереди — труба. Только очень маленькая. Из неё пар. А сзади — будочка. А сам паровоз на красных колёсах. На очень больших, и паровоз их быстро вертит.
Инженер мне сказал, что в будочке машинист. Он захочет — может паровоз пустить самым быстрым ходом, так что только держись! А захочет — совсем остановит. Захочет — засвистит. И у него в будочке тоже ручка такая есть, чтобы весь поезд остановить, как у нас в вагоне. И ещё там другой дядя есть. Он не машинист, а кочегар. Это значит, что он в паровозе огонь разжигает. Там печка, и кочегар туда уголь кидает.
А за паровозом — большой чёрный ящик на колесиках. Он большой, как вагон, и дядя сказал, что это тендер. Там уголь для паровозной печки и вода для котла.
Тут вдруг паровоз засвистел. Поезд начал останавливаться. Потом совсем остановился. А паровоз всё свистит, свистит. А в вагоне все заходили, выскочили в коридор, и все говорят:
— Что случилось? Что такое?
И все пошли по коридору к дверям. Мама тоже вскочила и тоже говорит:
— Не знаете, что случилось?
Я посмотрел в окно: из вагона люди выскочили, все глядят вперёд и пальцами показывают куда-то туда. Дядя-инженер тоже вышел из вагона, стал у нас под самым окошком и папироску закурил. Мама стала стучать в окно и рукою махать, чтобы он к нам шёл. Он и подошёл.
Мама спрашивает:
— Что, что там?
— Не волнуйтесь. Просто семафор закрыт.
Мама говорит:
— Страшно всё-таки. Наверно, что-нибудь случилось.
А дядя-инженер вдруг как рассердится и стал кричать:
— Чего страшно? Семафор — это столб такой. А наверху дощечка. Если дощечка стоит вбок, — значит, ехать нельзя.
А я закричал:
— Почему?
— А потому, что на станции места нет. Там другой поезд стоит. Вот нам и показывают, чтобы мы подождали.
— Почему же паровоз свистит? — говорит мама. — Может быть, опасно?
— А он хочет, чтобы скорей пустили, вот и кричит. Свистком кричит.
Потом поезд двинулся. Тихонько-тихонько. И все стали влезать в вагоны. А один дяденька не успел. Бежит, кричит. А поезд всё шибче.
Мама говорит:
— Вот теперь бы остановить поезд. Ручкой, ручкой!
И показывает дяденьке на ручку. Пусть он дёрнет, как тогда, чтобы поезд остановился. А дяденька-инженер говорит:
— Нет, пусть теперь другой кто-нибудь. Я больше уже не хочу.
Вышел в коридор, а там уже кричат:
— Кондуктор, кондуктор! Человек остался!
Вдруг тоненьким свистком кто-то засвистел, как милиционер:
— Трю-у! Трю-трю!
Паровоз свистнул, и поезд остановился. Потом все глядели, как тот дяденька догоняет, и кричали:
— Скорей! Скорей!
А потом я видел: этот дяденька, красный весь, к нам пришёл. Очень бежал.
И говорит:
— Это главный кондуктор дал свисток, чтобы остановили, а то бы я остался.
Мама мне говорит:
— Ага! Вот видишь! Вот видишь!
А я вовсе никогда не выходил.
Потом я семафор видел. Рядом с нашей дорогой он стоял. Очень высокий, а наверху дощечка, как флаг, только она уже вверх смотрела. Это значит — можно проезжать, и мы приехали на станцию.
Я в окошко видел, как наш паровоз, с тендером вместе, по другим рельсам прибежал и стал против нас. А тут был толстый столб, а из него вбок труба, тоже очень толстая. И вдруг какой-то человек влез на тендер, потом поймал эту трубу, а она поворачивается, и он повернул её к себе, на тендер. И из трубы вода пошла. Это он воду в тендер наливает, чтобы потом её в котёл напускать. Для пара. Паровоз паром возит, потому он и называется паровоз.
А тётенька взяла собачку и говорит:
— Инзол, пойдём! Гулять, гулять, Инзол!
Прицепила цепочку, поправила бантик на собачке и пошла.
— Вы смотрите, не останьтесь, — говорит мама, — а то уедем без вас.
А тётенька говорит:
— Вон паровоз ещё воды набирает. Без паровоза не уедете.
А мама достала колбасы и булки, а потом дала мне конфет и позволила, чтобы я одну конфетку собачке дал.
Я всё боялся, что собачка с тётенькой останутся, и всё боялся, что паровоз свистнет. Потому что он ушёл уже от воды. Но потом ударили в колокол: бум!
И тут тётенька с собачкой пришла, и мы поехали.
И мы проезжали мимо красных вагонов. Они без окон. Только два маленьких окошечка под крышей. А посредине вагона — большие двери, как ворота. Эти вагоны не для людей, а для ящиков и для всяких мешков. И это товарные вагоны. Так инженер сказал. А потом совсем смешные были. Колёса как у вагона, а наверху лежит боком большущий бидон, как длинная бочка. Туда керосин наливают и возят.
Я сказал, что это бочки, а дядя-инженер сказал, что это цистерны. Я спросил: почему? А дядя говорит: потому что так называются, вот и всё.
А я всё шёпотом говорил:
— Нет — бочки, нет — бочки!..
И вдруг тётя, которая с собачкой, закричала:
— Ой, надо собираться! Сейчас Москва.
Мама стала наши подушки завязывать. Инженер стал чемодан доставать. Начали толкаться. Меня совсем в коридор вытолкнули. А в коридоре уже все стоят в пальто, в шапках, и чемоданчики в руках. Наш паровоз засвистел. И вдруг стало темно, как вечером. И поезд остановился.
Мама закричала:
— Алёшка! Какой несносный! Где ты? Опять потеряешься! — и схватила меня за руку.
Из коридора все пошли. А потом прибежали носильщики. Такие, как у нас там, на вокзале, в белых фартуках. И мы вышли на платформу.
Дядя-инженер говорит:
— Вот и Москва!
А я сказал:
— Это не Москва, а вокзал.
А дядя говорит:
— Ну да, вокзал. А сейчас Москву увидишь. Прощай, Алёшка!
И ушёл.
Мы с мамой очень тихо шли, потому что людей много. Это все из нашего поезда вышли. Мне ничего не было видно. А потом дошли до паровоза. Он стоял и шипел. А из паровозной будочки, из окна, смотрел машинист. Когда мы совсем подошли, я стал махать ему рукой, чтобы он увидел. А он не видел, потому что я маленький. Тут все стали, и нас с мамой совсем затолкали. К самому паровозу. Туда, где машинист. Паровоз очень шипел, а я всё равно со всей силы крикнул:
— Дядя машинист!
Он посмотрел вниз и увидел меня. Я стал махать рукой и закричал:
— Это я потерялся! Это про меня радио кричало!
А машинист засмеялся и тоже мне рукой помахал.
А паровоз — как бочка, чёрный, длинный. А труба совсем маленькая.
Я всё хотел, чтобы он свистнул, но он не свистнул.
Москва
Мы вышли из вокзала в Москву.
Люди все ходят, ходят, вещи несут из поезда.
А потом автомобильчики стоят, а дальше ещё большие автомобили, как вагоны. В них много людей насаживается. Автомобили гудят.
А потом рельсы идут прямо по улице, только совсем низенькие.
А по ним ходят вагоны, только без паровоза. Три штуки сразу, и они не гудят и не свистят, а звонят звонком. И тоже туда люди насаживаются с чемоданами и так просто, безо всего.
А там дальше дом стоит, очень большой, с башней. И от него ещё дома.
А наш носильщик говорит:
— Вам такси?
Мама говорит:
— Да, да! Такси.
Мы пошли за носильщиком.
А такси — это автомобиль. Можно сесть, и он повезёт, куда ты захочешь.
Мы с мамой сели. В автомобиле — маленькие диванчики. А впереди, тоже на диванчике, — дядя, который правит.
Мама ему говорит:
— Шофёр! Свезите нас — вот тут адрес.
И дала шофёру записку.
И вдруг в автомобиле что-то загудело, затряслось — это шофёр пустил машину. Автомобиль поехал, а кругом всё люди, и я боялся, что мы наедем. А наш автомобиль всё гудел, всё кричал гудком на людей. И мы не наехали.
Вдруг на нас стал наезжать вагон, и он всё время звонил.
Мама закричала:
— Шофёр, смотрите — трамвай! Остановитесь!
А шофёр говорит:
— Не волнуйтесь, гражданка!
И не остановил. А трамвай повернул и побежал по другим рельсам. Совсем вбок и вовсе не на нас.
А мама во все стороны оборачивалась и меня за руку держала так, что больно.
Потом мы поехали там, где совсем узко.
Дома с двух сторон высокие: всё окошки, окошки. Кругом трамваи звенят, автомобили кричат гудками всякими.
И вдруг как сзади завоет!
Я думал — это ничего, а наш шофёр вдруг сразу вбок повернул, к самым домам, к тротуару, где люди ходят. И даже стал.
А это нас перегнал автомобиль, как маленький вагончик.
Он очень громко выл — на всю улицу.
Он белый, и на нём красный крестик.
Я закричал:
— Почему?
А шофёр обернулся ко мне и говорит:
— Скорая помощь. За больным поехали. Там, в автомобиле, и кровать есть. Вот ты себе голову разобьёшь, за тобой приедут и — в больницу.
И мы опять поехали.
Мы ехали, и нас нисколько не трясло. Потому что в Москве на улицах очень гладко. Будто пол, только чёрный.
Мама сказала, что это асфальт.
Потом я вдруг увидал: впереди нас едет бочка. Очень большая, как цистерна. И из неё сзади выливается вода и прямо назад и вбок брызгает. И поливает весь асфальт.
Я закричал:
— Ай-ай-ай! Как смешно! Вот и выбежит вся вода!
И стал смеяться. Нарочно громко. Вырвал у мамы руку и стал в ладоши бить.
А мама засмеялась и говорит:
— Фу, глупый какой! Это нарочно поливают водой. Чтоб пыли не было. И чтоб не было жарко.
Мы догнали бочку, и я увидел, что это автомобиль, а не бочка. А впереди тоже шофёр, как и у нас.
Потом мы остановились, и все другие автомобили остановились, и трамвай остановился. Я закричал:
— Почему?
Мама тоже сказала:
— Почему все стали? Что случилось?
И встала в автомобиле. И глядит.
А шофёр говорит:
— Вон видите красный фонарик? Светофор?
Мама говорит:
— Где, где?
А шофёр пальцем показывает.
И наверху на проволоке, над улицей, мы с мамой увидали фонарик: он горел красным светом.
Мама говорит:
— И долго мы стоять будем?
А шофёр говорит:
— Нет. Сейчас вот проедут, кому через нашу улицу надо переезжать, и поедем.
И все смотрели на красный фонарик. И вдруг он загорелся жёлтым светом. А потом зелёным.
И шофёр сказал:
— Теперь можно: зелёный огонь.
Мы поехали. А сбоку через нашу улицу шла другая улица. И там все автомобили стояли, и никто на нас не наезжал. Они ждали, чтобы мы проехали.
А потом ещё раз на улице горел красный фонарик, а я уж знал и закричал:
— Дядя, стойте! Красный огонь!
Шофёр остановил, оглянулся и говорит:
— А ты — молодчина.
Потом мы опять остановились, а огонька вовсе никакого не было. А только я увидал: очень высокий милиционер в белой шапке и в белой курточке поднял руку вверх и так держит.
Потом он рукой махнул, чтобы мы ехали.
Он как руку поднимет, так все станут: автомобили, трамваи и бочки всякие. И лошади тоже. Только люди могут ходить.
Милиционер — самый главный на улице. А потом мы приехали к дому.
Дом очень большой. Высокий-высокий. Шофёр сказал:
— Вот, приехали! Гостиница «Москва».
И мы с мамой туда пошли, а там сразу большая комната, как на вокзале.
А потом пошли в самый угол, и там дверь. Вдруг дверь отворилась, и оттуда вышли люди. А потом мы с мамой туда вошли.
Там маленькая комнатка, совсем крохотная, как будочка. И там диванчик, и электричество горит. И туда вошёл с нами дядя. У него пуговки золотые. Он в коричневой куртке и штанах коричневых.
Он закрыл дверь, и мама сказала:
— Десятый этаж, пожалуйста.
А он говорит:
— Пожалуйста.
И ткнул пальцем в кнопку.
Там, на стенке, их много, как пуговки. Он только ткнул, комнатка тряхнулась. А в двери — окошечко, и видно, что мы поехали вверх.
Я испугался и схватился за маму.
А мама говорит:
— Не бойся — это лифт. Нас вверх поднимают.
А я всё равно боялся. Потом мы стали. Дядя открыл дверь и говорит:
— Пожалуйста.
Мама говорит:
— Скажите, лифтёр, а где наши чемоданы?
Он говорит:
— Не беспокойтесь. Принесут.
И лифтёр опять ушёл в лифт и запер дверь. А мы с мамой остались.
Комната большая-большая. Пол блестит, как лёд. И очень скользкий. И коврики на полу, как дорожки в саду. И цветы стоят на полу в больших горшках. Диваны. Кресла. И столики очень блестящие.
Я сказал:
— Мама, мы здесь будем жить? А где бабушка?
А мама говорит:
— Бабушка на даче. И чего ты орёшь? Здесь нельзя кричать!
И вдруг к нам подошла тётя в белом фартуке и стала с мамой говорить.
Мама сказала, чтоб я у окошка постоял, а она пойдёт с тётей. И они пошли к столику. Там, за столиком, ещё тётя сидела, и она писала. А я стал в окно смотреть. И сверху видно, что очень много домов, потому что всё крыши, крыши.
А совсем далеко — башня. Только она как из тесёмочек сделана. Всё насквозь видно. Я стал на башню смотреть, а мама пришла, и тётя в белом фартуке тоже пришла, и мама сказала, чтоб идти.
А я сказал:
— Почему башня? И почему она пустая?
Тётя сказала, что это радиобашня. Она из железных полосок, и она не для того, чтоб жить, а от неё вниз идёт проволока для радио. И это самое главное радио там. Это такое радио в Москве, что на весь свет может говорить. Потому и такая башня большая.
Мама сказала, что в Москве всё — самое главное и самые главные люди в Москве живут.
Я сказал:
— Где они живут?
Мама сказала:
— Я же тебе говорю: здесь, в Москве.
А тётя меня повела к другому окну и стала показывать ещё башни.
Только они совсем близко и каменные. А наверху они острые, и на самом верху у них звезда.
И тётя сказала, что в этих звёздах свет зажигают и я вечером увижу. Они красным светом светят.
И там стена. Она не прямо идёт наверху, а с зубчиками.
Тётя сказала, что за стеной Кремль.
Я сказал, что я хочу сейчас пойти. И сказал, что мы с тётей пойдём. Мы немного пойдём и сейчас придём.
Тётя сказала, что она сейчас не может, и чтоб я не капризничал, и что мы теперь пойдём к себе в номер. А потом мама поведёт меня на Красную площадь, и там я всё увижу.
Мама обещала, что, правда, пойдёт. И тоже сказала, что сейчас надо в номер. А я не знал, какой это номер.
И мы пошли в коридор. Там тоже коврик. По всему коридору. А по бокам всё двери, двери, и все они заперты. И я не знал, куда это тётя нас ведёт. Потом тётя остановилась около одной двери и ключиком открыла её.
— Вот ваш номер, — говорит.
Мы вошли, а там маленькая прихожая, а потом комната. И в комнате всё блестит. Стол очень блестит. Пол тоже блестит, только немного меньше. Там диванчик есть. И кресла есть. И стоит ящичек, и там радио. Потом на столе лампа, и на потолке лампа. А около кровати тоже лампа, на мамином столике стоит. И ещё стол с чернильницей. А на стене картинка. Нарисовано, как на парашюте летают. Мама заперла дверь и сказала:
— Ну вот, тут мы будем жить.
И я стал радоваться и залез на кресло. А мама не дала и сказала, что нужно мыться. Схватила меня за руку и повела в прихожую. А там двери, а потом комнатка. Там умывальник лучше, чем в вагоне. И ванна. Мама пустила в ванну воду, и сразу пошла тёплая вода. И брызгаться можно сколько угодно. Потому что пол каменный. И там висело ещё мохнатое полотенце. А наверху горело электричество. Я долго купался в ванне и брызгался, как хотел. И начал петь. А потом мама меня одела в чистенькое и сама ушла в ванну купаться, а я стал нашу комнату смотреть. И вдруг вижу: на стене, у самой двери, беленькая дощечка, а на ней чёрненькие картиночки, одна под другой. На одной чёрный человечек несёт чайник, а на другой человечек несёт чемодан. А ещё на одной тётя. Она со щёткой. А против человечков — чёрные кнопочки, как пуговочки. Я попробовал верхнюю кнопочку, совсем немножко. Я самую чуточку пихнул её. А потом скорей на кресло сел. Вдруг что-нибудь будет?
Потому что я кнопочку пихнул. Я посидел немножко и уже думал, что ничего не будет.
А вдруг в дверь постучал кто-то. А мама в ванне плескается. В дверь ещё сильней постучали. Мама голову из ванной комнаты высунула и кричит:
— Кто там?
А оттуда дядя какой-то говорит:
— От вас звонили?
Я совсем к окну побежал и стал в окно глядеть.
Мама говорит:
— Это, должно быть, ошибка.
А дядя из-за двери говорит:
— Не может быть ошибки. Над вашей дверью свет горит.
Мама сказала:
— Ах! Ах! Это Алёша, наверное.
И закричала:
— Тогда принесите, пожалуйста, чаю на двоих!
А когда вышла из ванны, прямо ко мне:
— Ты что это распоряжаешься? Куда ты звонил?
Тогда я показал на человечков и сказал, что я нечаянно.
Мама говорит:
— Не вздумай здесь всё хватать: ты не дома. Какой ты несносный!
Потом опять постучали, и входит дядя с подносом, и с чайником, и со стаканами. Только не чёрный, как на картинке, а на нём всё белое надето. Он постелил на стол скатерть и поставил чай. А потом говорит:
— У нас, гражданка, ошибки быть не может. Вот, пожалуйте.
И пошёл с мамой в коридор. Я тоже побежал смотреть.
У нас над дверью дядя показал фонарик. Он — как длинненькая коробочка.
Если кнопочку надавить, так фонарик зажигается.
Дядя и говорит:
— Вот вы кнопочку надавите, а мне сразу видно: фонарик загорится, и я знаю, куда меня зовут.
А потом мы опять пошли в нашу комнату, и дядя говорит:
— Если верхнюю кнопочку надавите, где вот человек с чайниками нарисован, так я приду. Я — номерной. Могу вам чай принести, завтрак, кофе или чего вам захочется. А вот если эту, где с чемоданами, так швейцар придёт вам вещи вынести. А где женщина со щёткой, если надавить кнопочку, так придёт девушка комнату прибрать.
И опять говорит:
— Ошибки, гражданка, быть не может.
Мама говорит:
— Это ребёнок позвонил. А я мылась. Такой шалун!
Потом номерной ушёл, а мы с мамой стали пить чай с нашей колбасой и с нашими конфетами.
Мы пили чай, а я всё говорил, что больше не хочу. А хочу, чтоб идти, где Красная площадь и где башни и звёзды наверху.
Мама сказала:
— Успокойся, пожалуйста. Успеешь.
А я не стал больше чаю пить и тихонько говорил:
— Пойдём! А я с той тётей пойду!
Мама рассердилась и сказала:
— Фу, несносный какой! Чаю нельзя напиться.
А мама вовсе чаю уже не пила, а только яблоко ела.
Мама встала и сказала:
— Ну, ищи свою шапку. Куда ты её дел?
И мы стали одеваться и пошли опять по коридору, потом через большую комнату, где тётя за столиком сидит, и потом на лестницу.
И мы всё вниз шли, и там такие же большие комнаты. Только мы в них не заходили, а всё вниз по лестнице. И потом на улицу.
Мама спросила у одного военного, где Красная площадь. Он показал, как идти. И мы очень скоро пришли.
А Красная площадь большая-большая. И там эта стена с зубчиками и башни.
На одной башне часы высоко приделаны. У них стрелки золотые, и часы написаны тоже золотыми буквами.
Мама сказала, что это самые главные часы. Они звонят.
И часы вдруг как зазвонили: бам! бам! — на всю площадь.
Мама сказала:
— Вот слышишь? Это часы звонят. Сейчас двенадцать часов. Вон обе стрелки вместе и вверх глядят.
Я смотрел на часы, а они звонили.
А потом я увидал домик. Он очень блестел, потому что очень гладкий, такой гладкий, что я думал — он мокрый. А он не мокрый, он так заглажен. Он каменный, и я думал, что это как из кубиков построили. Он очень красивый.
Мама сказала, что этот дом называется Мавзолей. И там никто не живёт. А что Ленин умер, и его туда положили, и можно посмотреть, как он лежит.
Я сказал:
— Почему положили?
Мама сказала, что если кто умрёт, так его похоронят, и больше не увидишь. А что Ленина любили и хотели, чтоб всегда его видеть. Его не стали хоронить, а положили в Мавзолей.
Я сказал, что хочу посмотреть на Ленина. Мама тоже сказала, что хочет.
Мы пошли к Мавзолею. Там дверь. И около двери стоят два красноармейца. Они с ружьями. Только они ни в кого не целятся. Ружья у них на земле стоят, они только держат немного, чтоб не упали. Мы с мамой не боялись и совсем близко подошли.
Там ходил дядя-милиционер. Мама его спросила, можно ли посмотреть Ленина. Милиционер сказал, что сегодня нельзя.
А я сказал:
— Почему нельзя?
Дядя-милиционер сказал, что сегодня выходной день и что в выходной нельзя. А завтра будет можно, и всегда можно. Только когда выходной — нельзя.
Мы с мамой дальше пошли, мимо стены, которая с зубчиками.
И я стал смотреть, где звёзды. Они высоко-высоко — на башнях, на самом верху. Я две видел. Они красные и блестят. Только они не горели, потому что там лампочки не зажгли. Там зажигают, когда темно.
А за стеной очень большой дом.
И ещё там дома всякие есть.
И это Кремль.
Потом мы пошли домой.
Мы пришли к нам в номер.
Мама села письмо писать, а мне дала очень большое яблоко, чтоб я сидел и ел.
И мама сказала, чтоб я ничего не говорил. Потому что она тогда писать не может.
А окно у нас было открыто. И вдруг на улице как загудит! Как зазвонит!
И что-то завыло страшным голосом: ву-у-у-у!..
И потом: дилинь-дилинь, дилинь-дилинь!
И я вскочил, и мама вскочила.
И мы в окно увидали: на улице стоит милиционер, руку вверх держит. И на улице всё остановилось: и трамваи, и автомобили, и велосипеды. И ещё трамвайчики, которые без рельсов ходят, а прямо по асфальту. И ещё большие автомобили, которые — как вагоны. И ещё автомобили, на которых мешки возят и всякие ящики. Все стоят, а милиционер не пропускает. Все перед ним стоят, а сзади у него на улице пусто.
Мама говорит:
— Это что-то случилось.
А это не случилось, а это пожарные едут.
Они на красных автомобилях. В золотых касках. И едут со всей силы. И звонят в колокольчик.
А потом поехала та самая карета, которая больных подбирает.
Мама говорит:
— Смотри, смотри: «скорая помощь» поехала! Наверное, там несчастье и пожар.
А пожарные остановились около одного дома, и у них из автомобиля стала лесенка вырастать. Она высовывалась всё выше и выше. И по ней пожарный полез на дом.
И вдруг из этого дома, прямо из окошек, стал выходить дым. Очень чёрный. А потом — огонь.
Я стал бояться и стал кричать.
А мама говорит:
— Ничего, ничего. Сейчас потушат. Пожарные зальют водой. Вон смотри: уже заливают.
И вдруг снизу вода полетела из трубы вверх, прямо в окна.
Мама говорит:
— Вот видишь, пожарные из трубы заливают.
А пожарные стали ещё из одной трубы воду лить. И ещё из одной. И ещё две лестницы поставили.
Мы с мамой смотрели, как они тушат, и вдруг к нам кто-то в дверь стал стучать.
Мама говорит:
— Войдите!
И пошла отворять.
Пришёл какой-то дядя незнакомый и стал просить, чтобы мы ему пожар показали. А то от него не видно.
Дядя сказал, что очень большой дом горит и очень сильный пожар.
А пожарных приехало много-много, и они уже двух мальчиков вытащили из дома. И одну тётю. И по лестницам снесли вниз. А то бы они все сгорели. Один мальчик обжёгся, только не очень. И «скорая помощь» увезла его в больницу. Там его лечить будут. Он ручку обжёг.
А потом огонь перестал, а только один белый дым шёл из окон.
И милиционер пустил трамваи ехать. А их много стояло. Целый поезд. Длинный-длинный.
Дядя говорит:
— Ну, уже потушили.
И ещё говорит:
— Извините.
И ушёл.
А я всё не хотел с окна сходить и смотрел в окно, как дым идёт.
Мама говорит:
— Ты ещё в окно вылетишь. Сейчас же сойди.
А потом вот что было: мы с мамой пошли, и я не знал, куда.
Мы опять на лифте ехали, и мама сказала лифтёру:
— В самый низ, пожалуйста.
И мне опять было страшно на лифте, потому что когда вниз едешь, то кажется, как будто немножко падаешь.
А потом лифтёр открыл двери, и мы с мамой пошли на улицу.
Все пожарные уже домой ехали, и не очень скоро. Это на пожар они со всей силы едут, а то всё сгорит, пока доедут. А домой они понемножку едут.
Метро
Мы с мамой посмотрели на пожарных и на трамваи, которые без рельсов ходят, а прямо по асфальту.
Мама сказала, что такие трамваи называются троллейбусы. У них колёса, как у автомобилей, резиновые.
Я говорю:
— Почему без рельсов?
А мама говорит:
— Это что — без рельсов! Тут и под землёй трамваи ходят.
А я сказал:
— Под землёй нет, там земля.
А мама говорит:
— А ты в погреб ходил? А погреб тоже под землёй. А в Москве большой-большой погреб вырыли. Длинный-длинный. И с одной стороны вход, и с другой стороны вход. А в этом погребе положили рельсы и пустили трамвай. Он от одного входа до другого бегает. В один вход люди войдут, на трамвай сядут. Он побежит под землёй и добежит до другого входа. А там лестница. Люди из трамвая выйдут и пойдут по лестнице наверх и выйдут на улицу. Вот давай сейчас поедем.
А я говорю:
— Не хочу.
Мама говорит:
— Почему? Что за глупости!
А я говорю:
— Там темно и земля.
А мама не стала слушать и спрашивает у тёти:
— Скажите, где метро?
Тётя показала пальцем на наш дом, где наша с мамой комната.
А мама говорит:
— Да, да, вижу. Спасибо!
Мы с мамой пошли и вошли в дверь. Там большая комната, и стоят будочки. А в будочках окошечки. И люди подходят и билеты покупают. Мама тоже купила билет, и мы пошли вниз по лестнице. И все люди тоже пошли по лестнице вниз.
Я думал — сейчас земля начнётся и будет погреб. Тогда я не пойду и начну плакать, и мама всё равно назад пойдёт. А там земли не было, а был коридор. Только очень широкий и очень белый.
Электричество горит, лампы большие, и много-много, и стенки блестят. А пол каменный, жёлтенький и тоже очень гладкий. А земли никакой нет.
А потом все пошли к лестницам. И когда мы с мамой подошли, мама стала и забоялась. Там пол бежит вперёд, прямо на лестницу. Один дядя шагнул на этот пол; только стал, так и поехал.
А одна тётя подошла к маме и говорит:
— Вы не бойтесь! Сразу шагайте! Раз!
И дёрнула маму за руку. Мама шагнула и меня потянула. И мы поехали.
А пол, где мы с мамой стояли, опустился, и вышло, что мы стоим на ступеньке, а тётя, что нас дёрнула, — на другой ступеньке. И ступеньки едут вниз. И впереди тоже ступеньки, и на них стоят дяди, и тёти, и ещё мальчики. И все едут вниз на ступеньках. А один дядя не захотел просто так ехать, а ещё сам побежал по ступенькам.
А когда мы приехали, ступеньки опять стали как пол. И мы на этом полу поехали вперёд.
Тут мама меня схватила на руки и прыгнула на настоящий пол. Он не ходит, а стоит. Это мы приехали на подземный вокзал. И всё равно земли там нету, а очень большой вокзал. Очень светло. Люди ходят. И мы вышли на платформу. Там тоже электричество горит. И очень много людей.
А трамвая не было: он ещё не пришёл.
На платформе к самому краю милиционер не пускает ходить, потому что можно упасть. Там, внизу, рельсы, и можно ушибиться. Вдруг загудело. Я посмотрел, что это гудит, а там — круглые ворота, а в воротах темно. Я думал — там, наверное, погреб. А оттуда трамвай выскочил — это он и шумел — и подбежал к самой платформе, очень длинный. Он стал.
Мы с мамой подошли, и вдруг двери сами разошлись, и стало можно войти. Там диваны, электричество горит, и всё блестит, как серебряное. Потом двери сами стянулись и закрылись. И мы поехали.
Я в окно смотрел, и всё равно земли никакой нет, а белая стена, и все лампочки горят. А потом мы остановились, двери опять открылись, и мы с мамой вышли. И там опять вокзал. А потом по лестнице пошли вверх и вышли на улицу.
Зоосад
Мама говорит:
— Вот я и не знаю, где мы.
И стала спрашивать у одного дяди, как нам дальше ехать. Дядя маме рассказал. И мы с мамой сели в трамвай. И мама сказала, что мы сейчас поедем смотреть диких зверей.
А я спросил:
— А они нас не заедят?
Все кругом засмеялись, и одна тётя незнакомая сказала:
— Они в клетках сидят в железных. Они не могут выскочить. Там есть маленькие лошадки. Попроси маму, она тебя покатает.
Мы в трамвае не очень долго ехали. Нам сказали, что нам скоро выходить. Мы пошли вперёд, чтобы выходить. И все нас спрашивали:
— Вы у зоосада выходите?
Это потому, что они тоже хотели выходить. А если мы не выходим, так чтобы их вперёд пустить. Там, в трамвае, очень много народу было. И надо пропускать, кому выходить. Нам надо было выходить, и нас пропускали. Один дядя даже сказал:
— Давайте, гражданка, я вам мальчика вынесу.
И он меня вынес. Мама сказала «спасибо» и взяла меня за руку. И мы пошли в зоосад. Там стенка. И на стенке стоят звери. Только они не живые, а сделанные. И надо брать билет, как на поезд. Там в стенке окошечки, и в окошечки дают билеты.
А потом надо идти в ворота. А там дальше сад.
Мама стала всех спрашивать:
— Где слоны? Где слоны?
А я сказал маме:
— Почему слоны?
Мама сказала:
— А вот потому. Иди скорей.
А там была вода. Прямо целый пруд. И там плавали птицы. И по берегу ходила одна птица. На маленьких ножках и очень толстая. У ней клюв очень большой. И под всем клювом кожа висит, как мешок.
Я закричал:
— Ой, кто это? Кто это?
Мама сказала:
— Не знаю, идём. Это птица.
А один мальчик проходил и сказал:
— Это пеликан. Он клювом рыбу ловит и в этот мешок под клювом складывает. А потом ест.
Я маму спросил:
— Правда, пеликан?
Мама сказала:
— Правда, правда! Идём.
А потом я не захотел идти, потому что очень скоро и потому что я за решёткой увидал очень большую птицу.
И я стал кричать:
— Мама, вон какая птица!
И я стал показывать на эту птицу. У ней на клюве, на конце, — крючок. А на лапах — очень острые когти. Она коричневая и немного чёрная. И я тянул маму, чтоб к ней идти. Мы совсем близко подошли.
Эта птица сидела на большом камне и лапами держала сырое мясо. Она клювом отрывала кусочки и потом на всех глядела и ела мясо. Она очень сердито глядела. И все говорили, что это орёл. И что это самая главная птица. Потому что она всякую птицу может победить и заклевать. И что она маленького барашка может унести и даже маленького мальчика унесёт. И две такие птицы могут даже большого человека забить. Они только сырое мясо и едят. Они хлеба не станут есть. Они очень высоко летают и сверху смотрят, кого им заклевать. И всяких птичек хватают, и зайчиков тоже. А этот мальчик, который раньше нам встретился, там тоже стоял, и он про орла много рассказывал. Он сказал, что про всех зверей знает, потому что он в зоосаде учится. Их много, таких мальчиков и девочек.
Они за зверями тоже смотрят. И они про зверей всё знают. А мама ему сказала:
— Ты в школе учишься, а не в зоосаде.
А он сказал, что он в школе учится всему, а про зверей в зоосаде учится.
Вдруг я услыхал, как один дядя закричал:
— Вон он, дикобраз! Вон, вон, гляди!
Я сказал немножко громко:
— Мама, вон кричат «дикобраз». Хочу дикобраза!
А мама сказала:
— Это вот про тебя кричат. Ты скандалишь, ты и есть дикобраз-безобраз.
А я сказал:
— Мама, все туда смотрят, в клетку. Пойдём.
А потом стал говорить:
— Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!
И мы пошли к этой клетке. И вовсе не про меня дядя говорил, что дикобраз, а там, в клетке, сидел дикобраз. Из него растут, прямо как прутья, такие иголки. Они острые. Его ни за что нельзя погладить. А впереди у него мордочка. И носик кругленький. И на мордочке иголок нет, а волосики.
Мама на дощечке про него прочитала. Мама сказала, что он живёт в жарких странах.
В клетке у дикобраза был домик, и там, в домике, другой дикобраз лежал.
А потом дядя, который кричал про дикобраза, говорил, что эти колючки очень могут колоть. Он сказал, что сам видал дикобраза. Он хотел его поймать. А дикобраз побежал скорей к ямке и совсем голову в ямке спрятал. А колючки все на дядю выставил, и его никак взять дядя не мог, потому что колючки очень острые и они во все стороны торчат.
А когда мы с мамой дикобраза смотрели, он колючек не выставлял, а их все назад держал. Он совсем небольшой. Он как маленькая собачка. У него мордочка очень добрая.
Я маму спросил:
— Мама, дикобраз хороший?
Мама сказала:
— Ну, вот сам видишь, какой.
А я сказал:
— Хороший, хороший!
Мама сказала, что надо скорей к слонам, и мы пошли.
Мама опять стала всех спрашивать:
— Где слоны?
Нам сказали, чтобы мы дальше шли. А дальше был заборчик, а за заборчиком бегала маленькая лошадка. Она совсем маленькая. Это детская лошадка. Эта лошадка возила повозочку. Повозочка очень маленькая. И в повозке сидели две девочки маленькие и ещё мальчик, немножко побольше. Мальчик вожжи держал и правил. Я стал радоваться и стал в ладоши хлопать и кричать:
— Ай, ай, какая лошадка!
И я кричал, что хочу на этой лошадке ехать. А потом ещё пробежала лошадка, тоже с повозочкой. Только у этой лошадки уши были очень длинные.
Я стал кричать:
— Какая смешная!
Мама сказала, что это я смешной. Потому что это не лошадка, а ослик. У них всегда уши длинные. И хвост у них не из волос, а как верёвка, только на конце кисточка из волос.
И эти ослик и лошадка бегали кругом за заборчиком. И возили мальчиков и девочек. А у лошадки и ослика ещё звоночки были прицеплены. Лошадка бежала и звонила. Я стал маму просить, чтоб покататься непременно на этой лошадке.
Мама сказала:
— Я не знаю. Может быть, не пустят.
А тут один дядя стоял. Он сказал:
— Это для всех детей. И надо купить билет.
И сказал:
— Идёмте, идёмте. Я вас провожу.
И даже взял меня за руку.
Мама сказала:
— Ах, я не знаю. Я очень спешу!
А мы уже пришли, где можно к лошадкам пройти. И там стоял дядя, и он билеты давал. И там этот ослик стоял. И дядя, который билеты давал, говорит:
— Ну, давай я тебя посажу.
А я сказал:
— Не надо меня сажать. Я на ослике не хочу. Я хочу на маленькой лошадке.
А он сказал:
— Ну, тогда жди.
А лошадка мимо нас проехала и опять поехала вокруг. Потому что это ещё те девочки катались. Я смотрел, как лошадка ножками бежит. Она прямо как игрушечная. И головка у ней тоже маленькая.
Пусть папа мне такую подарит, я её очень любить буду. Я бы с ней вместе спал, и она бы по комнате у меня ходила. Я бы её гладил. Я бы ей всё есть давал. Я бы её целовал. И я бы на неё верхом сел и поехал бы с саблей. Тогда бы все мальчики боялись меня.
Я всё смотрел на лошадку, как она к нам подбегала. А когда она до нас добежала, мальчик, который правил, сказал лошадке «тпру», и она стала. Девочки стали вылезать, и мне мама сказала, чтоб я садился. А я сказал, что хочу сначала погладить лошадку.
Она была как раз с меня ростом. И я её по спине погладил. А она головой стала трясти. И я ей немножко шею погладил.
А мальчик, который правил, мне крикнул:
— Не бойся, она не кусает!
И я лошадке мордочку погладил.
Мама сказала, что у ней была собака больше, чем эта лошадка. А дядя, который билеты давал, сказал, что это пони и что она, хоть и такая маленькая, всё равно очень сильная и ей уже много лет.
Потом этот дядя посадил меня в повозку на скамеечку. А напротив посадил одну девочку. И мама мне всё говорила, чтоб я держался.
Мы поехали, лошадка затопала, и звоночки зазвонили. А эта девочка так обрадовалась, что закричала очень тоненько. И я тоже закричал, потому что это очень хорошо — как мы поехали. И все на нас из-за заборчика смотрели. И как девочка кричит, смотрели.
И мы проехали мимо мамы, и я ей рукой махал. Она мне кричала:
— Держись, Алёшка! Держись!
А мальчик, который правил, сказал:
— Она и большого человека везти может. Она очень сильная.
И что это ничего, что она, как собака, ростом.
И мы ещё раз мимо мамы проехали. А девочка не стала кричать, а взяла меня за руку, и мы стали руки качать и говорить:
— И! И! И!
И мы теперь приехали к моей маме, и к девочкиной маме, и где этот человек с билетами. И нас с повозки сняли. Я ещё хотел лошадку погладить, а мама сказала, что нужно скорей.
И мы пошли. А я вдруг увидел опять решётку. Очень большую и очень высокую. Там стояло дерево, только без листьев, и на нём живые мишки.
И я закричал:
— Мама, мишки!
Мама сказала:
— Потом.
А я сказал:
— Не потом! Не потом!
И стал маму тянуть, где мишки, и стал кричать:
— Мама, пойдём! Мама, пойдём!
И все стали на нас глядеть. Мама сказала:
— Фу, какой скандальный!
И сказала, что так мы никогда до слонов не дойдём. А она всё-таки пошла со мной, где медведики. Они были маленькие, как собачки, потому что они ещё дети.
Они лазили по этому дереву, которое у них стояло. Они на дереве играли и кусались. Только не в самом деле, а немножко. И один хотел другого вниз стянуть. Он его лапой хватал за ногу. А на лапах у них когти, чёрные и длинные. А сами мишки коричневые, совсем как мой мишка.
Они очень скоро лазят по дереву. Они когтями прямо как кошки цепляются.
А потом я увидал там ещё двух мишек. Они тоже хотели на дерево лезть, а те мишки их не пускали и очень смешно кусались. И все смеялись.
И мама тоже смеялась.
А один мишка побежал, и я стал смотреть, почему он побежал. А там были две серенькие обезьянки. Они совсем как человечки. Только на них серая шерсть, как на кошках. А на лице шерсти нету. И на ушках тоже. Только лица у них, как у старушек. Это мишка к ним бежал, чтоб их лапой достать. А они вскочили на решётку и полезли наверх.
Они ручками и ножками хватались за решётку — у них на ножках пальчики, как на руках. Они в кулак их могут зажать. И всё, что захотят, они ногой могут хватать.
Потому им так ловко лазить: как на четырёх руках.
Мишка потянулся по решётке и не мог достать. А я испугался, что он за ними полезет и их закусает. Он по той решётке не мог полезть, потому что тоненькая. А он по толстой полез. Он очень хорошо полез. Он тоже и руками и ногами лез. И потом вбок лез. Только он так скоро не может, как обезьянки.
Я все думал, что обезьянки, может быть, человечки, и сказал маме:
— Они, может быть, немножечко человечки?
А мама сказала:
— Не говори глупостей! Это просто мартышки такие.
И потом вдруг туда пришёл тот самый мальчик, который нам про орла рассказывал. И все мишки к нему побежали.
Я хотел ещё на мишек смотреть, а мама сказала:
— Ну, идём к слонам. Так мы никогда не дойдём.
Мама очень скоро пошла. И вдруг она сама сказала:
— Ах, какая!
И стала. А это была за решёткой лошадь. И я думал, что на ней одеяло нашито. Потому что на ней жёлтые и чёрные полоски. А мама сказала, что никакое не одеяло, а это у ней шерсть сама так растёт. И сказала, что это зебра. Мама даже сказала:
— Ай, надо им дать поесть!
Их там две было. А они вовсе не хотели есть. Они даже на нас не смотрели. А я на них смотрел. И я потому смотрел, что они очень красивые. У них волосы стоят на шее, как щётка.
А мама вдруг сказала:
— Ах, да! Слоны!
Только мама забыла, куда идти.
Тут была скамейка. И мама вдруг села и сказала:
— Ты не устал?
Потом сказала:
— Что ж ты бледный какой? Ты, может, есть хочешь?
Я сказал, что хочу. Мама стала всех спрашивать, где буфет. И все стали показывать, куда идти. Мы очень немного шли и увидели веранду. И пошли на эту веранду. А там стояли столики и стулья. И там сидели, и ели, и пили чай.
Мы с мамой тоже сели у столика. И потом пришла тётя в белом фартуке, и мама сказала:
— Дайте ребёнку стакан молока и, если можно, яичницу.
А маме чтоб сосиски дали.
Я сказал, что я тоже лучше сосиски буду. А мама сказала, чтоб я не капризничал. И мне принесли молока и яичницу. И ещё мама спросила булочек. Я всё ел и слышал, как звонят звоночки, потому что это лошадка бегала и возила детей кататься. А я уже катался и знаю.
А потом около нас сели две тёти и сказали, чтоб им дали мороженого. А я стал маме говорить тихонько, что я тоже хочу мороженого. А мама сказала, что у меня живот будет болеть. А я сказал, что «не будет, не будет». И стал очень просить и хотел плакать.
Мама сказала:
— Фу, какой! Я с тобой больше никуда не пойду.
И сказала тёте в фартуке, чтоб дала мне мороженого. И мне дали. Маме тоже дали мороженого. Я всё своё съел. А мама всё мяла ложечкой, и у ней растаяло.
Мама скорей заплатила деньги и сказала:
— Ну, пойдём домой. С тобой прямо невозможно.
Мы опять на трамвае ехали.
И вдруг трамвай остановился, и все стали смотреть в окно. Я тоже стал смотреть. А мама меня держала и говорила, что я хочу упасть. Ну да, как раз упасть! Ничего не упасть, а там впереди, прямо по улице, шли мальчики и девочки. Они шли, как красноармейцы. Они в белых рубашках, и у них красные галстуки у всех на шее. И ещё в трубы трубили очень громко.
Все стали говорить:
— Пионеры идут! Пионеры идут!
А потом они флаг несли. Это мальчик один нёс, а около него шли девочка и мальчик. И у них были ружья. А потом немножко никто не шёл, и вдруг пошла музыка.
Я закричал:
— Мальчики играют! Мальчики играют!
А они очень хорошо играли. Только они были не в белых рубашках, а в синих. А потом опять пошли мальчики и девочки в синем. Они тоже шли, как красноармейцы. И у них тоже были красные галстуки на шее. А мама взяла и потянула меня с окна, потому что сказала, что я выпаду. А какой-то дядя стал вместо меня смотреть и загородил всё окно.
А потом трамвай пошёл. И мы приехали в нашу гостиницу.
А у меня немножко живот болел. Только я маме ничего не сказал, потому что я боялся, что мама не возьмёт меня в зоосад ещё раз.
Мама говорила:
— Вот видишь, как с тобой! Вот слонов и не видали.
А я сказал:
— А мы ещё пойдём.
Мама сказала:
— С таким скандальным мальчиком я не хочу ходить.
И пошла напускать в ванну воду.
А когда я ложился спать, я просил маму, чтоб она дала мне мишку спать со мной. И я стал мишкой ходить по постели, как те мишки в зоосаде. И тоже делал, чтоб он лазил.
А мама сказала:
— Теперь спать не будешь. Тебе нельзя в зоосад ходить.
Я мишку спрятал под одеяло и потихоньку с ним кусался. А потом заснул. А когда я встал и потом когда чай пил, вдруг мама говорит:
— Не копайся! Кончай скорей. Мы сейчас едем.
Мама стала надевать шляпу, и мы очень скоро пошли. Мама сказала, что мы прямо едем слонов смотреть. И мы поехали в зоосад.
А в зоосаде мама взяла меня за руку и сказала:
— Если ты будешь скандалить, я моментально вернусь назад. Так и знай.
И мы очень скоро пошли. Я даже бежал, потому что мама очень скоро шла. И мы пришли, где слоны.
Я увидал, что там земля идёт немножко вверх. И там стоит очень большой слон.
Он как неживой. Он сначала ничего не делал, так что я думал, что, правда, неживой. А он живой. Он хоботом стал крутить. Это у него из головы идёт хобот. И хобот до самой земли доходит. И он хоботом как угодно может крутить. И крючком загибать. И как угодно. Он набирал в хобот с земли пыль, и потом всю пыль выдувал себе на спину. И живот тоже обдувал пылью.
Я всё говорил:
— Почему?
А мне сказали, что это он для того, чтоб его никакие блохи не кусали.
У него волос нет, а прямо толстая кожа. И вся кожа в складках. А на голове у него большие уши. Уши такие большие, прямо во всю голову. И он ими трясёт и хлопает. А глазки совсем маленькие.
И все говорили, что он очень сильный и может хоботом автомобиль перевернуть. А если очень рассердится, ему ничего не стоит человека убить. Он может хоботом человека за ногу схватить и о землю хлопнуть. Только он очень добрый.
А слон стоял, стоял да вдруг пошёл к нам. Он вниз к нам пошёл. А я немножко испугался. Вдруг он к нам придёт и начнёт нас всех хоботом убивать! А он тихонько шёл. Ноги у него очень толстые, прямо как столбы. И на ногах пальцы, а не видно, а только одни ногти очень коротенькие.
И я думал, что это у него копыта маленькие торчат из ноги. А это ногти. Он такой ногой может кого угодно стоптать.
И я стал бояться. И сказал маме тихонько:
— Я боюсь. Чего он сюда идёт?
А один дядя услыхал, как я говорю, и сказал громко:
— Он боится, что слон на нас идёт! Ха-ха-ха!
И все стали показывать, что там кругом сделана дорожка. А она каменная. И она вся в гвоздях. Там гвозди острым кверху стоят. Слон через неё перейти не может, потому что он себе ногу поколет. И он до нас не дойдёт.
Меня поставили на заборчик, чтоб я увидал, как сделана эта дорожка. И я тогда увидал, что там внизу, за этой дорожкой, есть вода. И слон пошёл прямо к этой воде. Я думал, что он пить хочет, а он не пить. Он купаться хотел. Он в эту воду совсем залез. Так что только голова одна наверху была. И спина немножко.
А потом он стал хоботом набирать воду и её выливать себе на спину. Прямо как пожарные пожар заливают. А потом я увидел, что ещё слон идёт. Только он меньше этого. И мне сказали, что он небольшой, что он ещё мальчик. И у него рядом с хоботом два белых зуба вперёд торчат.
Я сказал:
— Ай, зубы какие!
А все стали смеяться и мне кричать:
— Это клыки! Это клыки!
А я сказал:
— А почему у большого нет?
Никто ничего не говорил, только один дядя сказал, что тот слон — мама. И что «вот у твоей мамы усов нет, так и у той слонихи клыков нет». У слоних клыков не бывает. А эта слониха взяла набрала воды в хобот да как дунет на нас водой! Так все и побежали.
Все очень смеялись, и я тоже.
Потом прибежал дядя, который за слонами смотрит. Слониха прямо в него водой пустила, а дядя на неё кричал:
— Не балуй!
А потом маленький слон пошёл наверх. А там было большое корыто. В корыте была вода. Он стал набирать воду в хобот, а потом хобот в рот загибал и туда эту воду выдувал. Он так много раз сделал. И тогда напился.
Это его водой так поят. Ему в это корыто воду наливают. А я спросил, что ему есть дают. И все знали, что он ест. Все сказали, что он сено ест, что он ест картошку, и морковку ест, и сахар. А мяса он не ест. И он очень смирный.
А мама сказала:
— Смирный, смирный, а мне всё платье забрызгал!
Мама взяла меня за руку и повела. Мама говорила:
— Надо, чтобы платье просохло. Я не хочу ходить чучелой. Сядем тут, на солнце.
Мама села на скамейку и сказала, чтоб я тоже сел и не пылил, потому что к мокрому платью пыль прилипает.
И вдруг подошёл мальчик и сказал:
— Здравствуйте!
А это — тот мальчик, который про птицу орла рассказывал.
Я тоже сказал:
— Здравствуй!
А мама ничего не сказала.
Мальчик спросил:
— Что, устали?
А я сказал, что не устали, а что это мама платье сушит.
Мальчик спросил маму:
— Можно, я с ним пойду, ему обезьян покажу?
А мама говорит:
— Не могу я пускать ребёнка с неизвестным мальчишкой.
А мальчик говорит:
— Я известный. Меня все здесь знают. Я — Петя.
Я сказал:
— Мама, он — Петя.
Мама сказала:
— Хоть Петя, хоть рас-Петя, а никуда ты не пойдёшь. И сиди, пожалуйста, на месте.
А Петя взял и сел ко мне на скамейку. Он сказал, что мама, наверное, оттого такая сердитая, что её слоны вымочили. А это они не нарочно. Это они так играют: водой на всех брызгают. А слоны умные. Их научают, и они всякую работу делают: и брёвна таскают, и землю копают, и воду носят. Они даже гулять с детьми вместо няньки ходят. И смотрят, чтобы детей никто не обидел. На слонах даже на охоту ездят. Сядут охотники ему на спину с ружьями, слон их везёт. А они сверху в самых диких зверей стреляют. Даже тигров стреляют. А тигр очень страшный. И его здесь, в зоосаде, можно будет посмотреть.
Я сказал маме:
— Идём! Я хочу тигра смотреть.
А мама сказала, что она мокрая никуда не пойдёт.
Мама очень сердилась на слонов, что они её забрызгали.
Петя меня спросил, как меня зовут. Я сказал, что Алёшей и что ещё зовут Почемучкой — за то, что я всё спрашиваю: «Почему?» А я Пете не сказал «почему», а спросил про тигра — может ли он людей покусать.
Петя сказал, что не может, потому что тигр в клетке сидит железной. А то он не только людей, а лошадь может съесть. Даже быка может съесть. Медведь на что сильный, а и медведя тигр тоже заест.
А я сказал:
— Как же его в клетку загнали, если он всех может заесть?
А Петя засмеялся и говорит:
— Они не здесь, они далеко живут. Их звероловы ловят. Они их в сети ловят. И очень боятся, когда их ловят. Тигр только и ест что сырое мясо.
А я сказал:
— Орёл тоже сырое мясо ест.
А Петя говорит:
— Все такие, кто без сырого мяса не может, — это всё хищники.
А я сказал:
— Хичники?
А Петя сказал:
— Не хичники, а хищники.
Я сказал:
— Ну да, которые сильные и кусачие. Они всех едят.
А Петя сказал:
— Это не то что сильный. Вот бык какой сильный, а он никого не ест. Он только траву ест.
А потом Петя закричал:
— Ну да! А слон? Он всех сильней. А он вот мяса ни крошки есть не станет.
Мама сказала:
— И что за глупости! Собака мясо ест, а совсем не хищник.
А Петя сказал:
— Нет хищник. И собака хищник, и волк хищник, и лиса хищник, и кошка тоже хищник.
Мама казала:
— Сам ты хищник!
А Петя сказал:
— Я не хищник, потому что у меня зубы не такие. У хищника все зубы острые, и он зубами траву не может тереть, а я могу. И корешки всякие могу тереть. И зёрна могу перетереть. А у хищника зубы, как пила.
Мама сказала Пете, что он сам пила. И потом сказала:
— Ну, пойдём. Где твои хищники?
А я сказал, чтоб тигра идти смотреть.
И мы пошли с Петей. И я услыхал, как очень громко кричит какой-то зверь. И я Петю взял за руку, чтоб держаться. А Петя сказал:
— Не бойся, это лев. Он в клетке — и не выскочит.
И вдруг я увидел большую клетку, а в ней ходил зверь, и у него волосы были до половины, как у Инзола. А сзади коротенькая шерсть. Только он очень большой и жёлтый, а не чёрный. И он очень сердито смотрел.
А все кругом стояли и не боялись, потому что он в клетке.
Я тихонько Петю спросил:
— Петя, это он?
А Петя сказал:
— Ты думаешь, тигр? Это лев. Он тоже хищник.
А у льва лапа на конце очень широкая, и там, на пальцах, когти.
Петя сказал, что лев как ударит быка лапой, так и убьёт. Он прыгает очень хорошо. Он так и наскакивает прыжком. Напрыгнет и заест. Его тоже сюда привезли. Он живёт там, где всегда жарко. Он жару любит. Его на зиму в дом переводят, а то он зимой совсем замёрзнет.
Мама сказала:
— Ну, посмотрел льва, и идём дальше.
И мы пошли к другой клетке.
А там, я думал, что ничего нет. А Петя меня поднял и посадил на забор. Там из толстого бревна загородка стоит. Это — чтоб не подходили к зверям, чтоб звери лапой не цапали. А когда меня Петя посадил наверх, я увидел, что в клетке есть зверь, только он лежал. И я думал, что это не зверь, а только кожа от него. Потому что прямо как ковёр.
И этот зверь весь в полосках. Жёлтых и чёрных. И зверь очень длинный. А голова у него, как у кошки. Только очень большая.
И Петя мне сказал:
— Вот это — он.
А это «он» и есть тигр.
А там около клетки ходил человек с метёлкой.
Он в клетку сунул метёлку и стал немножко мести. А тигр вдруг голову поднял и посмотрел. И на меня посмотрел. Он страшней, чем лев. А потом тигр встал на лапы. Я боялся, что он будет что-нибудь делать. А он стал тянуться, как кошка, потому что он спал. И потом зевнул.
Петя мне крикнул:
— Гляди, гляди, зубы!
А у тигра очень большие зубы. Прямо громадные. Они — как у меня пальцы, и ещё больше. Они белые и на конце острые.
А потом тигр стал ходить.
Он лапами не стучал, и я думал, что он кого-то ищет. А он никого не искал.
Петя сказал, что тигры всегда так ходят. Это — чтоб потихоньку подойти, чтоб не слыхали.
Он так вот подойдёт, а потом сразу прыгнет.
А потом тигр подошёл к самой решётке, открыл рот да как сделает «кха!», так даже дяди большие немного назад отошли.
Мама сказала:
— Фу, какой противный!
А он не противный, а очень страшный. Он, наверное, укусить хотел и сердился, что не может. Оттого и сделал «кха». Это он пугал.
А Петя говорит мне:
— Что, Алёшка, испугался?
Я сказал, что испугался, только немножко.
Мама сказала, что она хочет медведя посмотреть.
Мы пошли к медведю. Около него очень много людей стояло, и все говорили:
— Что, мишка? Жарко, мишка?
И кричали, чтоб он в воду лез.
Петя стал меня вперёд толкать, где видно. А мама боялась, что медведь может меня зацепить.
И мама говорила:
— Мальчик! Мальчик! Как тебя? Куда ты его пихаешь?
И один дядя, красноармеец, взял меня на руки, засмеялся и сказал:
— Гляди, вот он, мишка.
А там, в клетке, мишка ходил мимо решётки и на всех глядел. Он на собаку похож. Только он толстый. А глазки совсем маленькие, чёрненькие. И когти большие, как у тех медвежат. Он совсем не страшный.
Я сказал дяде-красноармейцу:
— Его, может быть, погладить можно?
А дядя-красноармеец сказал:
— Что ты, что ты, дружок? А вдруг он лапой цапнет? Он шутя цапнет, а без руки останешься. Он корову лапой ударит — весь бок вырвет. Вот он какой! Он в лесу самый сильный зверь, дружок.
Этот дядя мне всё говорил: «Дружок, дружок».
А мама вдруг сказала:
— Ах, где это Алёшка?
А Петя сказал:
— Вот он где сидит.
Мама подошла и сказала красноармейцу:
— Что вы, что вы! Вам, может быть, тяжело?
А дядя-красноармеец сказал:
— Пустяки, гражданка. Пусть медведя посмотрит.
И крикнул:
— А ну, мишка, в воду!
И все стали кричать:
— В воду! В воду! Пошёл в воду!
Сзади мишки была вода. У него в полу как ванна, только большая. Он взял и влез туда. Только одна голова наверху была. И он глаза закрывал, потому что ему очень жарко было.
Мама сказала:
— Косолапый мишка.
А дядя-красноармеец сказал:
— Хороший косолапый! От него на лошади не ускачешь. И на всякое дерево залезет, как обезьяна.
И я сказал, что я видал, как маленькие мишки на решётку залезли, да ещё по решётке вбок ходили.
И я тоже сказал:
— Вовсе не косолапый.
А мама вдруг говорит:
— Ну, знаешь, довольно! Пойдем-ка.
Меня дядя спустил, и мы пошли. Мама всех спрашивала, где обезьяны. И нам рукой махали, куда идти.
Мама меня спросила: может быть, я есть хочу. Я сказал, что не хочу, а она всё равно повела меня, где молоко пьют. Там домик стоит, можно молоко пить. И мама там мне пирожное купила. Я очень скоро съел, потому что хотел к обезьянам.
А когда мы пришли к обезьянам, то я думал, что там, в клетке, чёрный человек сидит. А это не человек, а такая большая обезьяна. Она называется орангутанг, и она не чёрная, а рыжая.
Она сидела на стуле, у ней был столик. И к ней пришла одна тётя и принесла ей чашку и ещё молочник.
Тётя налила ей из молочника в чашку, чтоб она выпила. А сама стала смотреть, как она будет пить.
Обезьяна взяла чашку и стала пить из чашки. А потом тётя отошла немножко и отвернулась. И все стали смеяться, потому что обезьяна взяла молочник и прямо из молочника всё выпила. Тётя увидала и бранила обезьяну за это.
А обезьяна полезла потом наверх по верёвке. Там верёвка очень толстая была.
Висела с самого верха.
Обезьяна на самый верх по верёвке залезла и стала там верёвку отвязывать. Она сначала рукой отвязывала.
А потом стала ногой отвязывать, потому что у неё на ногах тоже руки. И она ими всё может делать. И всё равно не отвязала.
Она потом по верёвке вниз полезла, так я видел, как она ногами хваталась. Ногами в кулак верёвку зажимала. У неё лицо очень смешное, потому что у неё нос очень маленький, а рот шаром вперёд идет. А кругом лица волосы, как будто всё борода.
Мама сказала:
— Идём отсюда, там интересней.
А там была клетка, и в этой клетке были маленькие обезьянки. Они по всей клетке прыгали. Они так прыгали, что прямо через всю клетку. Я думал, что они летают. А это они не летают, а прыгают. Это они так играли, потому что одна обезьянка убегала, а другая её ловила. И другие тоже так играли. Их очень много было. И они кричали.
А я знал, какие это обезьянки: это макаки.
И все смеялись, потому что они весёлые и очень шалят. А потом я видел, как одна макака ручками всё волосики расправляла у другой макаки. А та ей давала голову, чтоб она скребла.
И все говорили: это она блох ищет.
А потом две макаки стали драться. Они ладошками дерутся. Только одна потом упрыгнула на решётку и ускакала.
Я хотел ещё смотреть, а мама сказала, что поздно и что надо сейчас ехать обедать, потому что нам далеко.
Мы пошли домой. И шли мимо загородки. Мама очень скоро шла и вдруг стала. Она посмотрела за загородку и сказала:
— Ах, какой!
А там, за загородкой, был вот какой. Я думал даже, что он не настоящий. Потому что он совсем как на ёлке. А это птица такая — павлин. Он хвост поставил кругом, и на хвосте — синие кружочки с золотым и с зелёненьким.
А сам павлин блестит. Он синий и блестит, как стеклянный. На голове у него торчком стоят тоненькие перышки, как иголочки с шишечками. И они все в ряд стоят. И он стоял, как очень важный.
Я стал кричать:
— Ой, какой! Смотрите, смотрите какой!
И пришёл один дядя с девочкой. И ещё пришли. И все смеялись и говорили, что это павлин. И дядя мне ещё павлинов там показал. Они высоко на каких-то брёвнах сидели. Только у них хвосты назад и как полотенце. А это они могут так сложить, а потом так поставить, как этот, кругом.
А потом один такой павлин совсем близко подошёл. И девочка ему в решётку палец сунула. А потом крикнула, потому что павлин клюнул. Он думал, она ему есть дает. Только он не очень клюнул. А девочкин папа сказал, что он ей павлинье перо достанет. Я маме сказал, что я тоже хочу такое перо, — я его на ёлку вешать буду.
Мама сказала, что довольно и что пойдём. А я всё маму просил, чтоб достала мне перо.
Мы опять на трамвае в гостиницу приехали. Мы хотели в свой номер идти, а тётя, которая убирает, сказала маме:
— Вам телеграмма есть.
И потом дала маме бумажку.
А я сказал:
— Почему телеграмма?
Мама ничего не сказала и стала телеграмму читать.
А я всё равно спрашивал:
— Почему? Почему?
Мама сказала, что не «почему», а просто это папа прислал. Папа прислал телеграмму, что он в Харькове и что там у нас будет квартира. Это город такой — Харьков. И мы в Харькове будем жить.
И ещё мама сказала, что они с папой устроят там квартиру и меня туда возьмут. А сейчас я к бабушке поеду и буду у бабушки жить. А бабушка — это папина мама. И мы скоро к ней поедем.
Мама стала весёлая и всё говорила:
— Как я рада! Как я рада!
А потом я мыл руки у нас в номере, и мама меня всё спрашивала, что я хочу после обеда, пирожное, или, может быть, компот, или мороженое. И ещё воздушный пирог.
А я сказал:
— Мороженое и пирожное.
И нам с мамой принесли обед. И потом принесли мне мороженое и пирожное.
А мама всё говорила:
— Вот как хорошо!
А потом мы ещё чай пили. А вечером меня мама в ванне мыла.
А когда я спать ложился, мама сказала мне:
— А что ты хочешь, чтобы папе написать?
Я сказал, чтоб мама написала, чтоб папа купил мне маленькую лошадку — пони — и что я её очень любить буду и для неё домик сделаю.
А мама засмеялась и сказала:
— Ах ты, дурашка! Спи скорей.
А когда мы утром пили чай, вдруг к нам в дверь постучали. И пришла одна тётя с девочкой, немножко побольше меня. Мама стала эту тётю целовать и все говорила:
— Ах, Наташа! Ах, Наташа!
А потом сказала, чтоб я с ней познакомился. А девочку зовут Люба. И чтоб я с Любой тоже познакомился.
Любина мама сказала:
— Это твой Алёшка? Вон он какой!
А какой, не сказала.
Любина мама принесла деревянную корзиночку, и я думал, что там пирожные. А там были ягоды — клубника. Это она нам принесла. А мама позвонила и сказала, чтоб нам дали молока, блюдечки и ложечки. А потом достала сахар, и мы посыпали ягоды и ели с молоком.
Потом мама сказала мне:
— Ну, играйте с Любой. А нам надо поговорить.
И стала с Любиной мамой говорить.
А я не знал, как с Любой играть. А потом ей сказал, что я тигр. Я немножко ноги подогнул и стал ходить около Любы. И я на неё очень сердито глядел. А потом сделал на неё «кха». А она вдруг заплакала и побежала к своей маме и закричала:
— Он меня дерёт!
А мама на меня крикнула:
— Что ты, не можешь играть, как все дети?
А я сказал, что я тигр. А мама сказала:
— Тигров в клетку сажают.
А я сказал, что я и в клетке буду делать «кха».
И я сделал, как тигр. Любина мама засмеялась, а мама сказала, что мы вчера в зоосаде были и что мы слонов видали. А я сделал рукой хобот и пошёл к Любе и хоботом мотал. А она говорила:
— Это не тигр? Это не тигр?
А я ей сказал толстым голосом:
— Это сло-он. Он не кусает. Он добрый.
Люба сказала:
— А погладить можно?
Я ей сказал, что это хобот. И показывал, как слон хоботом крутит.
Потом я ей сказал, что я на маленькой лошадке катался. Люба пошла к своей маме и стала ей на ухо говорить.
А Любина мама ей говорила:
— Хорошо, хорошо. Потом.
А Люба стала капризничать, говорила:
— Пойдём. Сейчас. Я хочу.
Любина мама сказала вдруг моей маме, что надо пойти в зоосад и чтоб вместе пойти. Люба стала прыгать и хлопать в ладоши. И стала петь:
— Вот пойдём! Вот пойдём!
А я сказал:
— На трамвае поедем, я знаю.
Мама стала шляпу надевать. И я кепку сам надел. И я всех повёл в лифт. А потом мы поехали на трамвае.
А Люба всё своей маме говорила, что она тоже хочет на маленькой лошадке кататься. У ней мама очень добрая, потому что говорила:
— Хорошо, хорошо.
А когда мы пришли в зоосад, мы прямо пошли к лошадке. И я с Любой опять катался. А Люба не кричала, а только ножками топала.
И говорила:
— Вот хорошо!
А потом не хотела уходить, и нам ещё билет взяли, чтоб ещё кататься.
Любина мама сказала, чтоб мы с Любой шли впереди. А Люба хотела, чтоб её за руку тянули. И опять пошла к своей маме.
А её мама ей сказала:
— Я не кенгуру. А то б я тебя в карман положила и понесла.
Я маму спросил:
— Почему кенгуру?
Любина мама сказала:
— А это зверь такой. У него на животе карман. Он туда своих детей кладёт и скачет с ними, куда хочет.
Люба сказала:
— Ну да! Это ты нарочно. Таких зверей не бывает.
А Любина мама говорит:
— А он тут есть. Хочешь, покажу?
Я сказал:
— Я тоже хочу.
И мы пришли, где кенгуру. Они за загородкой прыгали. Они не стоят на всех лапах. Кенгуру сидит на корточках, и хвост ей не даёт совсем на землю сесть. Она сзади на хвост опирается. А потом как прыгнет! У ней очень длинные задние ноги. Прямо как у зайчика. Только она не как зайчик, а очень большая. Больше собаки. А передние лапки, как ручки. Очень маленькие. А потом у ней очень большой хвост. Он сначала толстый, а к концу тоненький. И совсем без волосиков.
А кармашка на животе не видно было. А все тоже говорили, что есть и что она в этот кармашек может положить маленького кенгурёнка. Она вся серая, только на животе у ней шерсть немножко белая. Кенгуру не ходит. Она понемножку прыгает.
Она мне очень понравилась. Её, наверное, погладить можно. Она не хищная.
А Люба стала говорить:
— А вот и не носит детей в кармане!
Любина мама сказала:
— Ну, сейчас у неё детей нет. Наверное, выросли.
А потом Любина мама сказала мне:
— А ты самую большую птицу видел?
Я сказал:
— Ну да. Пеликан.
А Любина мама засмеялась:
— Хо-хо-хо! Пеликан! Вот сейчас увидим такую птицу, что она выше всякого дяди.
И потом маме сказала:
— Разве вы страуса не видели?
Мы пошли. А Люба увидала, что в домике пирожные едят, и стала говорить:
— Мама, хочу пирожного!
Любина мама сказала, что хорошо. И нам купили пирожного. Люба хотела трубочкой, а я — с ягодами сверху. А потом Люба сказала, чтоб молоком запить. А я не хотел молока. Я хотел, чтоб скорей к самой большой птице. Я говорил Любе, чтоб она скорей. А она всё смеялась и молоком прыскалась.
Мы пошли и пришли к клетке. А там стоял на длинных ногах страус. У него снизу длинные ноги, а потом он сам, а потом наверх идёт шея. Длинная-предлинная. И на шее голова. Он такой высокий, что Любина мама подняла руку, сколько могла, и вышло как раз до его головы. Мне очень высоко было туда смотреть. Я больше ноги смотрел. У него там три пальца с когтями, и очень толстые. Он ступает и стучит прямо как лошадь. Я смотрел, смотрел, какие у него ноги, и вдруг страус в пол клюнул.
А я испугался, потому что он стукнул прямо как молотком. Он, наверное, есть хотел.
Любина мама сказала, что он такой сильный, что на нём даже ездить можно. И он скорей всех бегает. А летать он никак не может: у него крылья маленькие. И она сказала, что он злой. Он когда рассердится, так клювом по голове как начнёт стукать, и совсем убить может. И что он больше всего ногой дерётся. И ногой тоже убить может. У него нога прямо как железная.
Моя мама сказала, что она видела, какие яйца страусы несут.
И сказала, что прямо как моя голова.
И ещё моя мама сказала, что перья у страусов в хвосте очень дорогие. Их на шляпы сажают.
А я сказал, что у павлина лучше и что я лучше хочу от павлина перо, а от страуса не хочу.
А мама сказала, что я ничего не понимаю. И мы не хотели больше смотреть страуса, потому что он ничего не делал, а только топал.
Мы пошли с Любой вперёд, потому что Любина мама не хотела её за руку тянуть. Она хотела с моей мамой говорить. А я стал показывать, как страус топает. Я ногу прямо вперёд ставил. И все очень смеялись. И моя мама тоже очень смеялась. Я вертел головой и не видел, как на меня один дядя нашёл, И я его в живот головой. Потому что я его не видел.
А дядя сказал:
— Ты чего ж бодаешься, как козёл?
Дядя не рассердился, потому что ему не было больно.
Я сказал:
— Я страус.
И я пошёл, как страус. И этот дядя тоже смеялся. А мама сказала, что уже довольно страуса, а то я очень пыль поднимаю. А Люба не могла, как страус, ходить.
Любина мама сказала:
— А ты знаешь, как «крокодил наше солнце проглотил»?
Я сказал, что знаю, и знаю, как он потом выпустил.
А Любина мама говорит:
— Хочешь, я тебе крокодила покажу?
Я сказал:
— А он страшный?
А она говорит:
— Не бойся, он нас не достанет.
Я сказал, что если страшный, так я убегу: я крокодила боюсь. А Люба стала скакать и в ладоши хлопать.
И стала петь:
— А я вовсе не боюсь! Не боюсь! Крокодила не боюсь!
А Любина мама сказала:
— Ну, так я тебя к нему пущу. Ты пойдёшь его погладишь. Хорошо?
Люба опять запрыгала и стала петь:
— И поглажу и пойду! Крокодила я поглажу, потому что не боюсь!
А моя мама сказала:
— Ну, смотри! Смотри, потом не плачь!
Мы пошли в ворота, и я думал, что мы совсем из зоосада уходим, потому что там улица и трамвай. А мы улицу перешли, а там опять ворота.
И мы туда вошли. А там опять зоосад.
И Любина мама повела нас прямо к крокодилу. Там была маленькая загородка кругом. И там в воде лежал крокодил. Только воды там было немножко. Он как в ванне лежал. Его всего было видно, какой он. А нос он из воды высунул.
Любина мама сказала, что это он для того высунул, чтоб воздухом дышать. Он длинный, а на нём колючие шишки. И он лежал, как неживой.
А ещё один крокодил был. Он около воды лежал и тоже не шевелился. Это он на солнышке грелся. А потом он стал вдруг рот открывать: тихонько-тихонько. А у него там зубы. Они прямо как гвозди, и их там много-много. И они очень колючие. И большие. Он раскрыл рот немножко, а потом закрыл. И опять стал спать.
Любина мама взяла Любу под мышки и говорит:
— Ну, полезай. Пойди погладь крокодила.
И стала Любу поднимать. А Люба закричала. Она так закричала, что все стали на неё глядеть.
А Любина мама говорит:
— Ты же сказала — не боишься!
А Люба так стала плакать, что мама её увела. А мы с мамой моей стояли и ещё смотрели крокодила. И он ещё рот раскрывал.
А потом Любина мама нам говорила, что крокодил в жарких странах живёт. Он в реке живёт. И из-под воды хватает, кто купается. Даже когда бык купается, он и быка может схватить. Утянет в воду; бык, бедный, потонет, а потом крокодил его съест.
А я сказал, что, значит, он хищник.
Люба не хотела плакать, а всё равно плакала. И ей мама мороженое купила. Там будочки такие есть. Там трубочки с кремом и мороженое. И мне мама тоже купила трубочку с кремом и мороженое. И все ели мороженое и трубочки. И мама говорила, что в Харькове тоже есть зоосад. И мы в Харькове будем туда ходить. Люба стала просить ещё мороженое. А её мама ей сказала:
— Разве тебе уж так жарко?
А Люба сказала:
— Мне очень жарко.
А Любина мама говорит:
— Тебе не жарко. А знаешь, кому жарко?
Любина мама сказала, что жарко тому, кто в холоде всегда живёт, а его потом вдруг в Москву привезут.
А я сказал:
— Почему в холоде?
Любина мама сказала:
— Потому что есть холодные страны. Там лёд даже летом не тает. И там всё время холодно. Там летом в шубах ходят. И там тоже есть медведи. Только они белые. И они любят, чтоб было холодно. Здесь им летом очень жарко. Люба глупости говорит. Ей просто мороженого хочется. А вот мы сейчас пойдём и посмотрим на белых мишек, как им жарко.
И мы пришли и стали смотреть через каменный заборчик. А там внизу была вода. Около воды стоял один мишка. Он был белый. И он рот раскрыл, и у него язык висел. А потом он прыгнул в воду и стал в воде плавать. А там ещё было два мишки. Они тоже плавали. А один дядя кинул булку прямо в воду. Мишки скорей поплыли к булке. Один мишка скорей всех доплыл и схватил зубами булку.
Эти мишки мне больше того, чёрного, понравились. Потому что они не такие лохматые. И потом у них голова не такая большая. И ещё потому, что белые.
Потом они из воды выходили и на нас смотрели, чтоб мы им кинули булку.
Люба стала просить, чтоб кинуть булку. Любина мама пошла с Любой покупать булку. Я смотрел, как мишкам жарко. А булки я не бросал, потому что мама мне не покупала.
Потом пришла Любина мама, и у ней была булка. Люба всё булку хватала, чтоб скорей бросить.
А Любина мама взяла и разломала булку и мне дала кусок и Любе кусок. Люба схватила и бросила. И все медведи поплыли к булке. Я думал, что они не увидят, как я брошу, а я всё равно бросил.
А один медведь — он сзади всех плыл — поплыл к моему куску. Он его зубами схватил и полез из воды. А с него вода прямо так и текла. А он все равно булку ел. «Хам, хам!» — и съел.
А Любина мама сказала, что белые медведи там, у себя, на льду живут. Там всегда лёд.
Они морских зверей едят, и рыбу тоже. Достают и едят. Их тут тоже рыбой кормят. Зимой им здесь хорошо, потому что они холод любят.
Потом мы пошли уходить. Потому что Любина мама хотела, чтоб мы все к ней шли обедать.
А я вдруг увидал в клетке маленьких собачек и закричал:
— Мама, мама, смотри! Собачки!
А мама сказала:
— Фу, глупости! Какие там собачки?
А Люба тоже прибежала к клетке и тоже сказала, что это собачки.
Они были серые, и у них уши очень торчали.
И мы с Любой кричали:
— Смотрите, собачки!
А эти собачки совсем к нам подошли. Только они не могли в решётку мордочку сунуть. И они на нас глядели.
А Любина мама сказала:
— Какие же это собачки? Это волчата. Вот и написано: «Волчата».
А Люба немножко отошла и закричала:
— А вот эти какие рыженькие!
А там, в другой клетке, тоже были как собачки.
И моя мама сказала, что это маленькие лисы.
У них хвостики пушистенькие и мордочки остренькие.
И вдруг с той стороны клетку отворил кто-то и вошёл. А это был какой-то мальчик. И все лисы не стали на нас смотреть, а побежали к нему. И он взял одного лисёнка на руки и хотел его уносить, а я увидал, что это Петя.
Я закричал:
— Петя! Петя!
Петя очень обрадовался, что это я, и сказал, чтобы я подождал, потому что он сейчас ко мне придёт.
А мама ему крикнула:
— Только скорей!
И он куда-то этого лисёнка понёс. А потом он скоро пришёл и сказал, что он лисёнка носил к доктору.
Эти лисята в зоосаде родились, и доктор их смотрит, чтоб не заболели.
Петя сказал:
— Правда, лисята красивые?
А я сказал, что всё равно павлин самый красивый и что я очень хочу перо от павлина.
Петя сказал, что если я подожду, то он принесёт мне перо от павлина.
Я стал просить маму, чтоб подождать. А Петя сказал, что он бегом, и побежал.
А потом он принёс очень длинную бумагу, завёрнутую, и сказал, что там перо. И сказал, чтоб я не разворачивал, а чтоб только дома развернул, и чтоб я не поломал.
А мама очень смеялась и сказала:
— Ну, прощай, Петя! Спасибо тебе.
И сказала мне:
— Что надо сказать?
А я сказал Пете, что я его очень люблю. И мы все пошли.
А Петя крикнул:
— До свиданья, Алёшка!
И шапкой махал. Я тоже шапкой махал.
Мама взяла перо и понесла. А Люба всё говорила, чтоб сейчас развернуть и показать. И плакала, чтоб показали.
А Любина мама дёрнула её за руку и сказала:
— Не капризничай!
Потом мы поехали в трамвае, и мама держала руку с пером вверх, потому что толкают и поломают.
А потом Любина мама сказала, что уже приехали, надо выходить. А это мы к ней приехали.
У них дома тоже лифт был. И мы на лифте поехали наверх.
Потом мы пришли к ним в квартиру, и я увидел Любиного папу. Он меньше моего папы и в очках. Он очень обрадовался, что я пришёл.
А я сказал, что у меня перо и сейчас смотреть будем. А он сказал:
— Жар-птицево перо.
А я сказал, что павлинье. И мама стала разворачивать бумагу. Там было перо. Оно на очень длинной ножке, и ещё зелёненькие волосики идут, и потом сам кружочек.
И все смотрели, и все радовались, какое оно красивое.
Любин папа тоже сказал, что очень красивое.
А Люба сказала, чтоб оно было её.
Мама говорила, чтоб я ей подарил. А Любин папа сказал Любе, чтоб она не смела брать. А Люба стала плакать.
Мама взяла у меня перо и положила на пианино и пошла сказать Любе потихоньку, что перо останется у неё.
А мне пера было очень жалко, а плакать я не стал.
Потом мы стали обедать. И Любина мама говорила, как она хотела Любу пустить к крокодилу.
А Любин папа сказал:
— А вы знаете, откуда крокодилы выводятся?
А мы не знали. Они там, в зоосаде, не выводились.
Любин папа сказал:
— Они, как цыплята, выводятся. Они из яйца выводятся. Крокодил тоже яйца несёт, как курица. Только большие. И оттуда маленькие крокодильчики выходят.
А моя мама сказала:
— А я думала, что только птицы яйца несут.
А Любин папа сказал:
— А есть ещё мохнатый зверь. Он тоже из яйца выводится.
Моя мама стала смеяться и сказала, что это Любин папа нарочно так говорит.
А я стал говорить:
— Какой зверь? Какой зверь?
Мама сказала:
— Не кричи! Доедай скорей суп.
А Любин папа сказал, что это зверь мохнатый, а с клювом. Как у утки. И на четырёх лапах бегает. И он в воду ныряет и в воде рыбу ловит. Любина мама сказала:
— Неужели вы не знаете, кто это такой?
И стала на всех смотреть. И Любу спросила. А Люба сказала:
— Я забыла.
Любина мама сказала:
— Это утконос. Я тебе на картинке показывала.
Любин папа рассказал, как утконос своих детей кормит.
Он их молоком кормит. Он на спину ложится, и его дети носиками в живот тыкают. И тогда там, на животе, ямка делается и туда молоко натекает. И из ямки утконосик выпивает клювом молоко. Как будто из чашечки.
Я сказал:
— Ха-ха-ха! Из чашечки!
Мама сказала:
— А ты вот на тарелке не оставляй. Всегда тебя дожидаться надо.
Я взял и доел.
А Любин папа всё смеялся, что мама не знала утконоса. И сказал, что он после обеда покажет на картинке.
А я сказал, что опять хочу в зоосад — посмотреть утконоса.
Любин папа сказал, что сейчас утконоса в зоосаде нет и что он водится очень далеко. Его ещё не привезли.
А потом мы ели горошек и ветчину, и Любин папа резал мне и Любе. А мне Люба сказала, что её папа всех бабочек знает и всех жуков, потому что её папа учёный.
И зверей тоже знает.
Потом Любина мама принесла компот и сказала, что можно есть сколько угодно, потому что целая кастрюля. А после все пили чай, а мы с Любой — молоко.
И мама рассказывала, что мы скоро будем жить в Харькове и что в Харькове у нас квартира. И что мама с папой будут устраивать квартиру, а я буду у бабушки, в Киеве. А потом папа за мной приедет и возьмёт домой.
Когда мы молоко выпили, Любин папа показывал утконоса в книжке.
И ещё показывал бабочек. Они — как цветочки. Они у него в ящиках, а сверху стекло, чтобы смотреть. Они все на булавочках и неживые.
А потом в другом ящике мы смотрели жуков.
Это Любин папа сам их ловит и собирает, чтоб всех знать.
Потом Любина мама играла на пианино и сказала, чтоб мы с Любой танцевали. А я не хотел танцевать, я хотел перо посмотреть.
Я встал на кресло и хотел достать перо. Моя мама перо на пианино оставила.
А мама сказала:
— Разве можно ногами? Слезь сейчас же!
И погрозила мне пальцем. А Люба немножко танцевала и ногами по-всякому делала.
А потом мы с мамой поехали домой. И мама сказала, что завтра поедем к бабушке на дачу.
Красная Армия
Я просил маму, чтобы мне непременно позвонить в ту кнопочку, где нарисован человечек с чемоданами.
Мама сказала:
— Ну, звони. Только не очень сильно.
Я позвонил. И очень скоро пришёл дядя. Он совсем как лифтёр. Тоже весь в коричневое одет, и пуговки золотые. Пришёл и говорит:
— Вам вещи вынести?
Схватил чемодан и понёс. А мы с мамой поехали на лифте. Приехали вниз, а этот дядя с чемоданами уже внизу. Я ему сказал, что мы к бабушке поедем на автобусе.
А автобус — это такой автомобиль, как вагон. Там скамеечки мягкие, как диванчики, а впереди комнатка маленькая, как стеклянный шкафчик. Там шофёр сидит и правит, куда ехать. Мы с мамой сели на скамеечку в автобусе. И я сел к самому окну, чтобы смотреть.
А впереди нас сидел дядя-военный. Очень большой. И мне не видно было, как шофёр правил.
Сначала мы ехали по улицам, и я смотрел на дома.
А в домах много магазинов и кино. А где кино, там нарисованы всякие человечки смешные.
И один был нарисован большой, и вырезанный, и стоит. Я думал, что живой.
А потом мы поехали, где домов нет, а всё деревья сбоку.
И мама сказала:
— Ну вот, попрощайся с Москвой. Тут уже дачи пошли.
Дядя-военный обернулся ко мне и говорит:
— Скоро мы в лес приедем. В настоящий лес. Там волки водятся.
Я немножко испугался, а потом подумал, что дядя шутит.
И сказал:
— Ха-ха-ха! Мы волков в зоопарке видели. Они в клетке сидят.
А дядя говорит:
— А там без клетки. В лесу они могут — гам! — и укусить. Тогда не будешь смеяться.
А мама сказала:
— Дядя, наверное, охотник. Он знает, какие волки бывают.
А дядя говорит:
— И меня волки знают. Это правда, я охотник.
Я говорю:
— А где у вас ружьё?
Дядя вдруг нагнулся и вытащил длинный мешок. Кулаком по мешку постучал — там твёрдое — и говорит:
— Вот оно. Вот тут моё ружьё. А дома у меня две собаки.
Я спросил:
— Кудрявые?
А мама рассердилась и говорит:
— Не приставай к дяде.
А я всё хотел, чтобы он из мешка ружьё вынул и показал. А кругом нас были деревья, и я всё спрашивал:
— Это уже лес или ещё нет?
А дядя всё говорил:
— Какой это лес — это всё дачи.
Мы ехали по дороге. Автобус качался, и я заснул. А потом я вдруг проснулся. Наш автобус стоит, и кругом очень большие деревья.
Я сказал:
— Почему?
И все люди у нас в автобусе тоже говорили:
— Почему? Почему?
Дядя-военный встал и вышел из автобуса. А потом подошёл к нам, к окошку, и сказал:
— Красная Армия идёт.
А я закричал:
— Война!
Мама сказала:
— Не говори глупостей!
А дядя-военный сказал:
— Ну, да. Война. Только не всамделишная. А по-нарочному.
Мама вскочила и говорит:
— Сейчас стрелять будут?
И заткнула себе уши пальцами.
Военный говорит:
— Давайте сюда молодого человека.
Я скорей в окошко высунулся.
Дядя меня схватил под мышки и вытащил, а мама не видала.
Мама так испугалась, что даже глаза закрыла. Дядя-военный посадил меня на плечи, и мне стало видно. Там деревьев уже не было, а прямо поле, и стоял не милиционер, а красноармеец. И в руке флаг поднял.
Это чтоб мы не ехали. И никто чтоб не ехал.
А потом шли красноармейцы — много-много, все в касках, и у всех ружья на плече. И они как запели песню, так все из автобуса выскочили смотреть.
А мама кричит:
— Где Алёшка? Где Алёшка?
И не видит. А я выше всех: у дяди на плечах.
А потом лошади везли печку на колёсах. У ней труба тоненькая. И дядя-военный сказал, что это кухня едет. Там варится каша и всякий обед.
А потом поехали на лошадях.
И все стали говорить:
— Кавалерия идёт.
А это просто верхом красноармейцы ехали с саблями и с ружьями. Лошадки у всех коричневые, и они шли, как красноармейцы. Они рядками шли. Дядя-военный сказал, что лошади учёные, потому что их учили так ехать.
А потом поехали ещё с пиками, которыми колоть. Только они пики вверх держали, потому что ещё не война.
Дядя мне сказал:
— Вот это казаки.
А дальше, за казаками, прямо по полю, поехали домики. Они серые. А сверху башенка. А из башенки, я думал, палка торчит.
Дядя засмеялся и говорит:
— Это пушка, а не палка.
А домики из железа.
Пушка как бахнет — только держись! А домик крепкий: в него из ружья можно стрелять, ему ничего.
Это танк. Там люди сидят. Военные. Они могут наехать на кого хотят. И враги никуда от них не могут спрятаться. Потому что танк куда хочет едет. Он на дерево наедет — и дерево поломает. Он прямо на дом наедет — и весь дом поломает. Он захочет — и в воду поедет и будет под водой ехать.
А из пушки кого хочет может застрелить. Только никто не стрелял, а они куда-то вбок поехали, прямо по полю. Это они учатся, как воевать.
А потом ничего не стало ехать.
И все начали говорить:
— Ну, теперь поедем.
И все пошли в автобус. И дядя меня на землю опустил.
Мама стала кричать из автобуса:
— Давайте мальчика: сейчас едем!
Вдруг подходит какой-то красноармеец, у него на рукаве белым перевязано, и говорит:
— Граждане, никуда ехать нельзя. Только назад можно.
Наш шофёр говорит:
— А долго нам стоять?
Красноармеец сказал, что, наверное, до вечера.
И мы никуда не поехали.
И вдруг как загудит, как затрещит! Я не знал, откуда, и стал вертеть головой.
А гудеть стало ещё громче.
Дядя-военный меня за руку держал и тоже смотрел. Только он вверх смотрел. И все стали вверх смотреть.
Я увидел как будто три птицы, а это не птицы, а самолёты. А потом ещё три, а потом ещё три. И их много-много было в небе. Это они так гудели.
Я всё глядел, как они летят, и вдруг из них стали падать маленькие грибочки. Из каждого так и посыпались и потихоньку вниз полетели, как пузырики.
Я закричал:
— Почему? Почему?
Дядя сказал, что это красноармейцы. У каждого красноармейца большой зонтик. Дядя-военный сказал, что это парашют. Он раскрывается, и красноармеец летит не сразу, а потихонечку. И не ушибается. У него ружьё с собой. Он на землю прилетит и пойдёт воевать. И будет из ружья стрелять.
А с самолётов не только красноармейцев могут спустить, а ещё могут бомбу бросить. Бомба упадёт на землю и выстрелит, как из пушки.
Я уже думал, ничего больше не поедет, и глядел только на самолёты.
А мама закричала:
— Ах, ещё собаки! Зачем это собаки?
А там дяди вели собак. Очень больших, и у каждой собаки навязаны по бокам чемоданчики.
А наш шофёр сказал:
— Вот и собаки воевать пошли!
И все стали смеяться:
— Ха-ха-ха!
Военный дядя сказал, что ничего нет смешного. У них в чемоданчиках лекарства. И чистенькие платочки, чтобы завязывать, если кровь. Вот попадут в кого-нибудь из ружья, он упадёт, а собачка сейчас к нему подбежит. А у неё всё что надо: и лекарство и всё.
Они учёные собаки.
Лес
Шофёр говорит:
— Это сколько же нам тут стоять? Может быть, до самого вечера? Давайте в деревню поедем. Будем в деревне сидеть и ждать. Там молоко есть.
А красноармеец, у которого белое навязано на рукаве, говорит:
— Вам нельзя в деревню ехать. Вы здесь до вечера останетесь.
Тогда дядя-военный сказал:
— Ну, коли так, мы в лес пойдём: грибы собирать.
Взял меня за руку и говорит маме:
— Возьмите какой-нибудь платочек, и пойдём вместе с Алёшей в лес.
Я тогда сказал:
— Где лес?
А дядя показывает рукой:
— А вон, и там и тут лес. Вон сосны, ёлки, кусты всякие. Это и есть лес.
И потянул меня за руку. Я сказал:
— А волки?
И не стал идти. Дядя говорит:
— Со мной волки тебя не тронут. Я охотник. Я ёлку отломаю, огонь зажгу, волки и убегут. У меня спички.
Дядя вынул из кармана спички и стал трясти коробочкой. Говорит, ещё у него есть коробочка. Волки огня ух как боятся! И мы с дядей пошли. Мама взяла платок и за нами побежала. А мы — прямо в лес.
Сначала деревья не очень большие были. Елки — как на Новый год зажигают, только большие. И ветки у них около самой земли. Я шёл, и ветки мне лицо кололи. Дядя меня взял на закорки, за спину. И мне стало хорошо ехать, потому что там, наверху, у ёлок ветки маленькие.
А потом стало темно, как вечером. Дядя спустил меня на землю и говорит:
— Ну, вот. Настоящий сосновый лес. Ишь, — говорит, — сосны какие!
А это деревья такие. Они — как брёвна. У них внизу веток нет. А только на самом верху ветки. И там, наверху, прямо ветка на ветку находит, и неба не видно, как в комнате.
Дядя говорит:
— Ну, теперь ты сам иди.
А на земле скользко. Там, на земле, все иголки от этих сосен. Только старые. Они жёлтые и очень скользкие.
Вдруг кто-то закричал:
— Ay! Ay!
Дядя как крикнет:
— Ау! Мы здесь.
А потом говорит мне:
— Это мама кричит, чтобы мы не потерялись.
Потом мама ещё кричала «ау», и я стал тоже кричать «ау».
А мамы нигде не было. Только всё деревья кругом.
Потом мама вдруг вышла совсем близко. И мы пошли дальше. Идти мягко, как по дивану. Мама говорит:
— Куда вы нас привели? Здесь никаких грибов нет.
А дядя говорит:
— Мы дальше пойдём. Там будут.
Я всё спотыкался.
А мама говорит:
— Смотри под ноги. Видишь, корни?
А эти корни, как деревянные ветки, на земле лежат. Мама говорит, что они из сосны растут. По ним вода из земли в сосну идёт. Из каждой сосны корни растут.
Я чуть не упал — так сильно споткнулся об корень. Дядя меня за руку держал, и потому я не свалился.
Дядя говорит:
— Ничего, ничего, шагай. Сейчас ягоды будут.
Я сказал:
— Мама! Сейчас ягоды будут. Ты мне купи.
А дядя стал смеяться:
— Вот увидишь, как их в лесу покупают.
И вдруг стало светло, потому что деревьев стало меньше.
А на земле маленькие кустики пошли, как игрушечные. Много-много. Дядя присел на корточки. И я тоже присел.
Дядя пальцем показывает и говорит:
— Видишь, ягодка.
Я сначала не видел, а потом увидел. Она синенькая, кругленькая, как горошек.
Дядя говорит:
— А ну, сорви ягодку. Здесь можно рвать. Не бойся.
Я сорвал.
Дядя говорит:
— А теперь — в рот.
И дядя смотрел, как я ел.
— Ну, как? — говорит дядя.
Я говорю:
— Очень!
И говорю:
— Ещё!
А дядя говорит:
— Ищи теперь сам.
Мама пришла и закричала:
— Ох, черники-то сколько!
Это я чернику и ел. Она в лесу прямо растёт, и можно рвать, сколько хочешь. Мама тоже на корточки присела и так начала скоро есть, как будто пальчиками клюет. Я тоже захотел так есть и очень много листиков нарвал. Потом выплёвывал.
А дядя говорит:
— А ты не спеши.
И стал говорить, что я — как корова: с листиками вместе.
А мама вдруг говорит:
— Алёшка, ты не очень, а то животик разболится.
А дядя рассмеялся:
— Что вы, гражданка, это ж наоборот. Это же напротив. Это когда животик разболится, так дают чернику. Её даже в аптеке покупают.
Мама тоже засмеялась и говорит:
— Я забыла. Я сама покупала.
А потом дядя встал и говорит:
— Ну, идёмте, а то мы грибов никогда не найдём.
И говорит маме:
— Вставайте, гражданка.
А мама всё не хотела вставать. Мы с дядей пошли. А потом мама за нами побежала.
И у мамы губы чёрные. Даже синие. Я засмеялся:
— Ха-ха-ха! А у мамы губы какие!
И стал показывать на маму.
А дядя говорит:
— Ты думаешь, у тебя красные? И у тебя чёрные. Потому она и черника.
И мы стали зубы показывать. И у всех чёрные.
А потом пошли берёзы. Из них дрова делают. Берёзы совсем белые, и на них немножко чёрненького. А листики зелёные-зелёные. И стало очень пахнуть.
Мама говорит:
— Как хорошо пахнет!
А дядя вдруг стал и говорит:
— Это где-то горит.
Мама закричала:
— А если пожар?
А дядя сказал:
— Наверное, костёр жгут.
Мама говорит:
— Я боюсь. Идёмте отсюда скорей.
И мама побежала. А дядя всё кричал:
— Ay! Ay! Не бегите!
А мама кричала:
— Скорей! Скорей!
Дядя взял меня на руки и побежал маму догонять.
А мама всё кричала:
— Алёшка! Алёшка! Скорее сюда, сюда!
Я хотел, может быть, заплакать и говорил:
— Почему? Почему?
А потом мы маму догнали.
Тут уже не пахло, а было как в саду. Совсем тихо и берёзы. Дядя меня спустил вниз. И кругом маленькие берёзки.
Я сказал:
— Это детские берёзки?
А дядя говорит:
— Ты, — говорит, — Алёшка, под ноги смотри. Тут грибы должны быть.
А мама села на землю и говорит:
— Ох, устала!
Я думал, что грибы маленькие и кусочками.
А дядя вдруг кричит:
— Что же ты пропускаешь. Вот и гриб.
Совсем нагнулся и сорвал.
А гриб сверху шапочкой, а снизу ножка. Как кругленький столик. Он коричневый. Я думал — кожаный. А дядя говорит: подберёзовик.
Мама вскочила и кричит:
— Что, что, нашли уже?
И стала искать на самой земле. И тоже нашла. А я стал и ногами и руками землю кидать, чтобы скорее найти.
А дядя закричал:
— Ты не ногами — глазами ищи!
Дядя уже много нашёл и всё говорит: подберёзовик, подберёзовик. И мама всё кричала:
— Ах, ещё! Ах, ещё!
А я никак не находил.
Дядя на меня не смотрел, и мама тоже не глядела. Только говорила:
— Вот бабушке привезём.
Я взял и заплакал. А дядя не очень видал, как я плачу, и мама не слыхала. Они всё кричали: вот ещё, вот ещё! Я взял и ещё громче заплакал.
Дядя говорит:
— Ты что? Накололся?
А я сказал:
— Грибы противные.
Дядя говорит:
— Что? Не даются?
Подошёл ко мне, нагнулся и потом пальцем показывает.
— Вот, — говорит, — маленький стоит.
А я всё равно не вижу. И вдруг увидал. Он маленький, как игрушечный. Я подбежал, а там ещё большой стоит. Я скорее сорвал.
А дядя говорит:
— Неси маме скорее.
Я закричал:
— Вот ещё! Вот ещё!
Я со всех ног побежал к маме. Гриб поломался, а я всё равно его принёс, У мамы полный платок был. А дядя в шапку собирал.
Я опять стал искать и нашёл очень красивый, очень красный. Совсем красный, как флаг. И на нём — как белые пуговки. Только не пуговки, а пятнышки.
Я сорвал и побежал к маме и стал кричать:
— Вот какой! Вот какой!
Мама сказала:
— Фу, брось! Гадость какая! — и рукой замахала. — Брось сейчас: это мухомор, от него даже человек умереть может. Он ядовитый.
Я не хотел бросать, потом бросил. И ногой пихнул.
А потом мы дальше пошли, и я тоже грибов нашёл много-много. Прямо сто грибов. А может, не сто. Они жёлтенькие, как лепёшки, а книзу ножка. Мама сказала, что это лисички и что мы их тоже бабушке повезём. Бабушка их всего больше любит. Мы хотели дальше идти. А дядя сказал, что нельзя — тут болото. Там росли маленькие берёзки на бугорках, а потом трава. Если на эту траву ступить, там мокро. Там грязь, очень глубокая. Дядя сказал, что можно утонуть, и даже лошадь может утонуть. И даже телега может утонуть. А мы пойдём кругом, где сухо. Мы пошли, а я совсем устал и спотыкался. Дядя сказал:
— Ты что же это ковыляешь?
Мама достала часы и говорит:
— Уже три часа. В какую мы даль зашли! Ребёнок устал.
Дядя говорит:
— Ну, посидим, отдохнём.
Мама сказала:
— А вы знаете, куда теперь идти?
А дядя сказал:
— Ничего, найдём дорогу.
Мама сказала:
— Ах! Не знаете? Вы нас завели? Мы заблудились?
Дядя сел на бугорок. Стал голову платочком вытирать и потом говорит:
— Не волнуйтесь, гражданка. Сядьте. Будем отдыхать.
Мама очень рассердилась, и потом тоже села. И сказала:
— Ну да! Где теперь наш автобус? Может быть, он ушёл?
И очень дядю ругала. А дядя всё смеялся и говорил:
— Вы не волнуйтесь: мы с Алёшкой вас к самому автобусу приведём.
И потом говорит мне:
— Правда, Алексей?
Так прямо и сказал: Алексей. И меня рукой по ноге хлопнул. Только не больно. И я тоже его хлопнул. И потом дядя говорит:
— Давай-ка поспим. Видишь, тут мягко, мох.
А это травка такая маленькая, кудрявенькая. На самой земле, как зелёные стружечки. Дядя лёг и меня к себе взял. Мама стала дядю ругать, что опоздаем.
А дядя говорит:
— А вы нас вскорости разбудите. Поищите грибков. Здесь маслята должны быть.
Мы заснули, а потом вдруг дядя проснулся. И я тоже. И дядя меня со всей силой к себе придавил. А сам очень глядит. Прямо глаза выпучил. И глядит на мох, где солнышко. Я тоже поглядел туда, а там была змея. Она немножко поднялась и головой на нас. А около змеи маленькие змейки, как червяки. Они ползали и очень вертелись.
А дядя совсем не шевелился и совсем меня придавил, так что больно. А потом вдруг как покатится со мной по земле! А потом вскочил со мной и побежал. Бежал, бежал… Потом стал. И всё смотрел кругом и ничего не говорил. Я тоже не плакал. А потом дядя поставил меня на землю и говорит:
— Ты знаешь, кто это был?
Я говорю:
— Знаю.
А он говорит:
— Кто?
Я говорю:
— Скажите, кто?
Дядя говорит:
— Это была гадюка. Она если укусит, умереть можно. Она ядовитая.
Я спросил:
— Как тот гриб?
А дядя говорит:
— Хо-хо! Куда хуже! У неё такие два зуба. Она прокусит и из зубов в прокус яду напустит. И даже корова умереть может, если гадюка её покусает.
Я сказал:
— Дядя, возьмите меня на ручки.
А дядя говорит:
— Она за нами не побежит. Она детей не бросит.
А потом вдруг сказал:
— А где же шапка моя? Шапка моя там осталась.
И ветку отломил от дерева. Это он себе палку сделал, чтобы гадюку бить. И пошёл за шапкой. А потом пришёл с шапкой и сказал, что гадюка уползла и детей своих увела.
А потом мы маму позвали и пошли. Дядя меня понесёт, понесёт, потом я сам побегу.
Мы пришли, где кусты. И на них ягоды, как малина. Только не малина, а меньше. Дядя сказал, что это ежевика. Только она ещё кислая, а я попробовал — всё равно вкусная.
Дядя сказал, что тут, может быть, малина есть. Только лесная, а не такая, как на даче. А мама всё говорила, что надо скорей-скорей, а то автобус уйдёт. Потому что мы очень далеко зашли. Дядя посадил меня на плечи совсем высоко. Мне очень хорошо было ехать, потому что была полянка. И мы увидали кусты.
Дядя пошёл со мной прямо к кустам и говорит:
— Это малина там растёт.
А я сверху вдруг увидал: там как будто человек. Он малину руками хватал. Прямо целые ветки. Дядя не видит, а мне сверху видно. И я вдруг увидал, что это не человек, а собака. И я сказал:
— Дядя, там собака малину ест.
Дядя сразу стал и сказал тихонько:
— Что ты? Что ты?
И совсем шёпотом сказал:
— Где это? Где это?
Я пальцем показал, где шевелилось.
Дядя стал смотреть, и мы услышали, как чавкает.
Дядя меня тихонько вниз спустил и стал на пенёк, чтобы глядеть. А потом вдруг присел, схватил меня как попало — и скорей назад. Я ничего не говорил, потому что дядя очень испугался. И мы увидали, что мама идёт. А дядя ей стал рукой махать, чтобы назад. А мама всё равно стала ждать нас.
Тут дядя ей сказал тихо:
— Не шумите. И скорей.
Мама тоже испугалась. И мы долго шли.
Мама всё говорила тихонько:
— Что там? Что такое?
А дядя говорил:
— Скорей, скорей!
А когда мы далеко ушли, дядя совсем мокрый был. Он меня тащил. И мамины грибы он тоже взял. Ему тяжело было, и дядя остановился и меня спустил. И грибы на землю положил.
Мама сказала громко:
— Как же вы меня напугали! Что там такое?
А дядя говорит:
— Там медведь малину ел. Загребёт лапами и сосёт.
Дядя стал медведя показывать, как он лапами. Я тоже стал показывать, потому что я тоже видел. Только я думал, что это собака такая.
Мама говорит:
— Ах, ужас! Ах, ужас!
А дядя сказал:
— И вовсе не ужас. А если бы у меня было ружьё, так очень хорошо, что медведь. Я б его застрелил. У меня такие пули есть.
Мама опять стала дядю ругать. А дядя говорит:
— Вот мы теперь прямо к автобусу пойдём. Я Алёшку на закорки возьму.
А я сказал, что я красненькую ягодку нашёл. И спросил:
— Она не ядовитая?
Мама сказала:
— Это брусника. Брось, она неспелая. Он ещё с брусникой со своей!
Дядя взял меня на закорки, а платок с грибами на руку надел. А я бруснику всё равно съел. Она кисленькая и очень вкусная.
Дядя говорит:
— А ну, где у нас солнце?
Мама говорит:
— Уже пять часов скоро.
Дядя говорит:
— А мне не для часов солнце, а чтобы узнать, куда идти. Я по солнцу знаю. Я военный человек.
И больше дядя с мамой не говорил, а только мне говорил:
— Ну, Алексей, держись крепче.
А потом я заснул.
А когда я проснулся, так вышло: я лежу на диванчике в автобусе, а голова — у мамы на коленях. И весь я маминой кофточкой накрыт. В автобусе лампочки горят. Электрические. И совсем ночь.
И мама говорит:
— Вот теперь у меня мальчик совсем заболел, наверное. Разве можно так? Чуть медведь не съел.
И я слышу, дядя говорит, наш военный дядя, который с нами гулять ходил.
— Это, — говорит, — очень хорошо для мальчика — в лесу гулять. И вон грибов целый пуд привезёте. Бабушка их солить будет и спасибо скажет.
А я закричал:
— Почему?
Дядя засмеялся и сказал, что я здоровёхонький. А тут шофёр стал в гудок гудеть, и все начали входить в автобус. Меня мама на колени взяла, потому что всем надо было садиться. Кондукторша сказала:
— Все собрались. Поехали, шофёр!
И автобус наш поехал, а мама всем говорила, что вон сколько грибов собрали, а грибы на самый верх повесили. Полный платок. Чёрный, который на голову надевают. А потом говорила, что медведя видела.
А я сказал:
— И ещё змею — гадюку.
Мама говорит:
— Не сочиняй, пожалуйста, и спи.
Я сказал:
— Дядя, правда, мы гадюку видели?
А дядя тоже сказал:
— Спи, Алёшка, спи.
На даче у бабушки
Я опять заснул.
И вдруг я проснулся, потому что меня мама тормошила, и уже совсем день, и в автобусе мы одни, потому что все уже вышли. И солнышко светит.
А мама кричала в окошко:
— Мы сейчас! Алёшка разоспался!
И я смотрю — к нам в автобус лезет старушка и смеётся, а это и есть бабушка.
Бабушка стала меня целовать. И всё говорила:
— Ах ты, Алёшенька!
И что я совсем большой, и что сейчас пойдём, и что у неё кофе есть, и что пряники тоже есть.
А мама сказала, что вот грибы. А бабушка сказала «спасибо».
Дядя так и говорил, что бабушка спасибо скажет, когда грибы увидит.
И я закричал:
— Ага, дядя так и говорил!
А бабушка спросила:
— Какой дядя это говорил?
А мама рукой замахала и говорит:
— Ох, уж этот дядя! Мы чуть не пропали.
А я сказал, что дядя очень хороший.
И мы пришли к заборчику. А в заборчике дверка.
Мы вошли в дверку, а там садик. А потом маленькие горки сделаны, и на них цветочки насажены, разные-разные.
Мама говорит бабушке:
— Ах, какие у тебя клумбы красивые!
Бабушка ведёт меня за руку и говорит:
— Потом, потом поглядишь: Алёшка есть хочет.
И повела меня в дом. А там стол. А на столе всё стоит. Булки разные и кофейник. И две кошки на столе. Бабушка как крикнет:
— Брысь, брысь, негодные!
А кошки сначала посмотрели на нас, а потом тихонько сошли. И бабушка нас с мамой повела мыться и всё говорила, почему мы вчера не приехали. И мама сказала, что шла Красная Армия и что это манёвры.
А потом мы пошли пить кофе, а кошки опять со стола убежали. А потом одна ко мне на колени вскочила и стала головой под руку меня толкать. Я кофе пролил и сказал, что это кошка. Мама хотела сердиться, а бабушка сказала, что ничего, пускай.
Я захотел, чтобы масло на пряник намазать. А мама сказала, что пряники с маслом не едят. Бабушка взяла пряник, самый большой, ножиком разрезала, и вышло два пряника.
И потом маслом намазала, сложила и говорит:
— Отчего же? Пусть ест, коли нравится.
И я весь пряник съел. А потом мы с бабушкой кошек кормили. Мы им молока наливали.
А потом мы пошли грибы разбирать. И я знал, кто какой: который лисичка, который подберёзовик. Только ножки не знал, которые от какого. А ножки все отломались. Неполоманных грибов совсем мало осталось.
А бабушка говорила:
— Ах ты, грибовник какой! Ай и молодчина! Все грибы знает!
Потом я бабушке про Москву рассказал, про Красную площадь, как дом горел и как пожарные водой поливали.
А бабушка всё грибы чистила и всё говорила, что мы в Киев поедем. И грибы с собой возьмём. И что это ей от меня подарок — вот сколько грибов! И что мы их в Киеве есть будем. А она мне тоже подарок сейчас даст.
Бабушка стала руки мыть, чтобы подарок достать, а я с лавки соскочил и стал ждать.
И мы побежали к бабушке в комнату, где у неё кровать.
И бабушка из-под подушки достала бумагу.
Я думал, в ней бумажная кукла какая-нибудь.
А бабушка говорит:
— Вот, здесь большой мячик.
А он вовсе не круглый, а просто лепёшкой.
И я сказал:
— Ха-ха-ха! Вовсе не мячик.
А там был хвостик резиновый. Бабушка стала в хвостик дуть, и стал надуваться мячик. И стал большой-пребольшой. Больше головы. И больше бабушкиной головы. Прямо как подушка.
А этот хвостик закрывается, и бабушка его пальчиком в мячик запихнула. И не стало видно никакого хвостика. А вышел настоящий мячик. Только большой-пребольшой.
Я закричал:
— Бабушка, дай! Ой, какой хороший!
А бабушка как стукнет мячиком в пол, он до самого потолка прыгнул и сделал: дзум! Как барабан.
Я стал его ловить и стал кричать:
— Ай! Ай!
А тут мама пришла и говорит:
— Это уж бабушка, наверное. Что надо сказать?
А бабушка говорит:
— Он сказал что надо: что мячик хороший. Вот я как рада!
И поцеловала меня. И мы с мячиком пошли в сад. И стали мячик бросать, чтобы он прыгал. А потом кошки прибежали. Я в них мячиком кидал, а они боялись.
Бабушка пошла грибы солить. Я потом взял мячик и тоже пошёл грибы солить. Я их в баночку складывал аккуратненько, а бабушка соль сыпала.
И бабушка говорила, что после обеда мы пойдём на реку смотреть пароход. А завтра мы на пароходе по реке поедем в Киев. Долго будем ехать: день и ночь, день и ночь. Потом на поезд сядем и ещё на другой пароход, на большой-пребольшой, и тоже будем ехать. Долго-долго.
А потом будет Киев. А в Киеве бабушка учит девочек вышивать разные картинки, и цветочки, и домики.
А летом в Киеве жарко, и бабушка уезжает сюда, потому что здесь не очень жарко.
Мы уедем на пароходе, а мама пока здесь останется. И кошки тоже останутся.
Я сказал:
— Почему?
Бабушка сказала, что они всегда здесь живут. Здесь их дом. Потом мы разбудили маму и обедали. И мы с бабушкой пошли пароход смотреть, а мячик оставили дома. Бабушка его в шкаф заперла. А то его кошки начнут царапать и дырку сделают.
На реке плавал домик. У самого берега. И я подумал, что это пароход, потому что из домика шла палка, а на палке — флаг. Бабушка сказала, что это пристань. Там билеты дают. А бабушке не надо: у ней уже есть.
Я сказал, что хочу на пристань. Мы пошли сначала по дорожке, а потом вниз по лестнице. А потом совсем по берегу. А потом по мостику. И пришли на пристань.
Я думал, она маленькая, а она очень большая. И сверху крыши и по бокам будочки, а посредине пусто. Просто пол, и можно ходить.
Мы с бабушкой пошли, а там пристань кончается, и загородка, чтобы никто в воду не упал. Загородку открывают, только чтобы на пароход идти.
Пароход придёт, так совсем к самой загородке подплывает. Тогда загородку открывают, и все идут на пароход и на пароходе уезжают.
Парохода ещё не было, а была просто река. За рекой опять берег. И там садики. И домики: маленькие-маленькие. Бабушка сказала, что они вовсе не маленькие, а только далеко.
— А вот, — говорит, — лодочка едет.
А на лодочке два больших мальчика сидели и лопатками воду разгребали.
Я сказал бабушке:
— Почему лопатками?
А тут все люди засмеялись, которые стояли, и стали говорить, что это не лопатки, а вёсла и что мальчики ими за воду зацепляются, оттого и едут. И что они зацепляют — это называется «гребут». Я сказал, что хочу грести, а мне сказали, что я маленький, а потом буду.
Бабушка сказала, что у ней есть лопатка и что она мне в садике покажет, как грести.
Потом все закричали:
— Идёт! Идёт!
И стали смотреть. А это шёл пароход. А я смотрел через загородку и ничего не видел. Только услыхал, как он загудел. Очень тихонько, потому что далеко.
Тыввв! Ввыв! Ввыв!
Я затопал ногами и тоже стал кричать:
— Идёт! Идёт! Бабушка, пароход идёт!
Бабушка меня за руку потянула. Чтоб я подальше от загородки. «А то, — говорит, — сейчас с парохода будут чалки бросать».
Я сказал:
— Почему?
Нас толкали, а я всё говорил: «Почему чалки?»
Бабушка говорит, что верёвки такие. Пароход будут к пристани привязывать. Чтобы его водой не унесло. Вода в реке бежит, и всё по ней уплывает. И даже пароход, если не привязать.
Бабушка меня на столик ногами поставила, чтобы я был выше всех. И тогда я увидел пароход.
Он был очень белый. И с каждого бока — колесо. Они очень большие, почти как пароход вышиной. И пароход колёсами по воде шлёпает. И от этого волны идут. Так что лодку, где мальчики были, закачало. Я думал, лодочка утонет, а она не утонула.
А пароход колёсами очень шлёпал. У него на колёсах лопатки приделаны. И он лопатками бьёт по воде.
Шлёп-шлёп-шлёп!
И прямо на нас. Прямо на самую пристань. А пароход большой, и на нём дом стоит. Длинный-длинный, до самого конца, а сверху дома пол, а на полу опять дом. И всё окошечки, окошечки, окошечки. А перед окошечками ещё немножко пол, и там люди. А чтобы они не упали, там загородка.
И все люди на нас смотрели.
Мачта на пароходе совсем небольшая. А флаг на ней очень большой.
А потом я и трубу увидал: она совсем маленькая. Я потому увидал трубу, что вдруг дым пошёл: чёрный-чёрный. Пароход совсем близко подошёл и перестал колёсами шлёпать, а всё равно шёл.
Бабушка говорит:
— Потому что очень разбежался.
И прямо к нашей пристани. И вдруг как стукнет боком!
А бабушка меня захватила, чтобы я не упал, потому что пристань тряхнулась. Я видел, как верёвку бросили, очень толстую. Один дядя на пристани её схватил и поднял. Наверное, привязывать.
А потом на пристани загородку открыли.
И мостик сложили на пароход, и все пошли.
А я закричал:
— Бабушка, пойдём! Пойдём! Я хочу на пароход!
А бабушка сказала, что не пойдём, а завтра пойдём и тогда уедем на пароходе.
Я смотрел на пароход, а он вдруг как загудит. И так страшно загудел, прямо заревел. Я думал, что-нибудь сейчас будет, и заплакал. Я схватился за бабушку. А бабушка меня сняла вниз, и мы скорей пошли на берег. А пароход всё гудел. И я не слыхал, что бабушка говорит. А она совсем в ухо мне говорила.
Потом пароход перестал гудеть, а мы уже совсем наверх пришли. Я уже не плакал и смотрел, как пароход пошёл.
Бабушка перестала меня платком вытирать и говорит:
— Возьми платок. Помахай платком пароходику.
А он не пароходик, а вон какой большой!
И ещё он два раза гудел, а потом совсем ушёл.
Пароход
На другой день бабушка сказала, чтобы я поиграл мячиком, а то сейчас из него надо воздух выпускать. Его бабушка в чемодан положит. Воздух выпустит, и он станет как блин. А как приедем в Киев, мы его снова надуем. И я опять буду им играть.
Мы все вещи уложили, и мишку бабушка переложила в свой чемодан.
Мы стали обедать. Вдруг пришёл дядя с пристани и сказал, что он наши чемоданы понесёт на пристань.
А мы пускай обедаем, потому что успеем. Я хотел скорее идти и сказал, что компоту не хочу.
Я очень хотел, чтоб скорей на пароход.
Мама говорит:
— Чего ты ёрзаешь? Никакого парохода ещё нет, а мы с бабушкой ещё чай будем пить. Садись и не выдумывай.
А бабушка сказала, что она чаю совсем не хочет, встала и взяла корзинку, где у нас грибы в банках. Мама тоже встала, и мы пошли. Мама всё время говорила, чтобы я слушался бабушку и не ел слив. И потом, чтоб в воду не упал и чтоб я сказал, что не буду.
А я не сказал.
Потом пришёл пароход, ещё больше, чем вчера, и мы с бабушкой пошли по мостику на пароход. А на пароходе по маленькой лесенке — наверх, а там, наверху, длинная-предлинная веранда с загородкой. Только не с очень высокой. И через неё всё видно. Я посмотрел. А там внизу — пристань и мама стоит.
Бабушка говорит:
— Видишь: мама стоит? Вон, внизу, на пристани. Вот мы как с тобой высоко.
А мама снизу кричала, чтобы я не совался к воде.
А до воды вон ещё сколько! Я взял и плюнул сверху.
Мама закричала:
— Ну вот, уже начинается!
Вдруг как загудит гудок! И мама больше ничего уже не стала говорить и заткнула уши пальчиками. И совсем вбок стала глядеть.
А я уже не боялся и побежал глядеть, где это гудит. Бабушка тоже со мной пошла. Мы потом увидели, что это гудок. Он очень большой и медный. Большой такой, как самовар, и от него верёвки. Капитан как потянет верёвку, так из гудка пар пойдёт. И гудок заревёт изо всей силы.
Потом я увидал, как отвязывают наши верёвки от пристани. Там пеньки такие на пристани есть, чтобы к ним пароход привязывать. И мы стали отъезжать вбок от пристани.
Я смотрел на пристань, а бабушка говорила:
— Вон, видишь, мама белым платочком машет.
А там все платочками махали. И я не видел, которая мама.
Я посмотрел назад, а сзади нас шла стенка. Только это не стенка, а всё окошки и двери: много-много. Двери открываются, и оттуда выходят дяди и тёти, все без шапок, и ходят по веранде, и смотрят за загородку, как вода бежит.
А потом из двери вышел дядя в белом костюме. Совсем как в Москве в гостинице. И тоже с подносом и чайниками.
Бабушка говорит:
— Хочешь, кофе пить будем?
И мы пошли в эту дверь. А там большая комната и столы стоят. И на всех столах — белые скатерти, и на каждом столе стоят цветочки. И все там сидят и едят. И пьют кофе. А по бокам всё диваны.
Я скорей встал на диван на коленки. И стал смотреть в окно. Мне очень хотелось смотреть, как там на берегу. Какие там домики и садики и как на реке лодочки плавают.
Бабушка сказала, что мы сейчас в столовой. И чтобы я сел как следует, и мы будем кофе пить. А всё равно слышно, как пароход колесами шлёпает. И даже трясётся немножко. Потому что у нас на столе стаканчики стояли, и они звякали.
Бабушка велела, чтоб нам принесли кофе и чтоб я пил и не вертелся. Бабушка мне сказала, что мы сейчас пойдём в нашу каюту.
Я сказал:
— Почему?
Бабушка говорит:
— Потому что надо посмотреть наши вещи.
А я сказал:
— Почему каюту?
Бабушка говорит:
— Ты что за почемучка такой? Всё «почему» да «почему»!
Я сказал:
— А я Почемучка.
Бабушка говорит:
— А ты не будь Почемучкой. А скажи: «Какая это каюта?»
Бабушка мне сказала, что каюта — это комнатка, и там кровати, и столик, и окошко. И окошко можно открыть: оно уходит вниз, и тогда прямо без стекла можно смотреть. И всё видно, и всё слышно, и воздух хороший. И чтоб я скорей допивал кофе. Я всё допил и говорю:
— Вот.
И слез с дивана.
Мы с бабушкой пошли и пришли в коридор. Там окон нету, а вместо крыши сверху стекло. Только не совсем стекло: оно белое, как бумажное. Через него не видно, а свет идёт.
Я сказал.
— Почему?
А бабушка говорит:
— По-настоящему скажи.
А я не захотел. Потом мы остановились. Бабушка достала из сумочки ключ. А на ключе прицеплена копеечка, только большая. Бабушка на неё посмотрела и говорит:
— Верно. Семь. И на дверях семь.
И показала мне, как это семь. А семь — это как кочерга. А потом ключом — трик-трак! — и открыла! И мы вошли в каюту. Там никого не было, только наши чемоданы. И вовсе не кровати, а только одна кровать. А у другой стенки диванчик. Бабушка сказала, что я буду на диванчике спать.
А потом ещё был шкафчик. Он выше меня и совсем к стенке прилеплен. Он очень гладенький, и я стал его гладить.
Бабушка подошла, взяла шкафчик за верх и поломала пополам, и стало очень смешно, потому что получилась полочка, а на полочке приделан таз, а в стенке — кран, и вышел умывальник. Бабушка пустила воду, а я стал смеяться и стал в ладоши хлопать и кричал:
— Ура!
А потом бабушка закрыла кран и завернула эту полочку наверх и захлопнула. И опять вышел шкафчик, и вода никуда не пролилась.
Я закричал:
— Бабушка, ещё!
Бабушка опять сделала умывальник и сказала:
— Помой же заодно руки.
И мы руки мыли с мылом. А там, за чашкой, пусто, и когда закрывать, вода туда выливается. Бабушка сказала, что оттуда идёт трубочка. Только её не видно. И не надо бумажки бросать, а то трубочка засорится.
Я увидел кнопочку около двери и сказал бабушке:
— Это чтоб чай дали, кнопка?
Бабушка сказала:
— Это чтоб уборщица пришла. А чай здесь пьют в столовой. Вот где мы сейчас были.
Я стал просить, чтоб позвонить. А бабушка говорит:
— Ну, она придёт, а ты что скажешь?
Я сказал:
— Нет, ты скажешь.
А бабушка:
— Нет уж, ты позвонишь, ты и говори.
А я стал капризничать и говорить:
— Нет — ты! Нет — ты! Нет — ты!
И стал животом по дивану кататься.
Бабушка сказала:
— Перестань, Алёша, капризничать, я рассержусь!
А я стал говорить:
— Буду! Буду! Буду!..
Бабушка сказала:
— Ну, я на такого гадкого и глядеть не хочу.
И стала чемодан раскрывать. А я начал пальчиком к звонку тянуться. Я долго тянулся. А бабушка всё не смотрит, как я тянусь. Тогда я совсем пальчик к кнопке приложил. А бабушка всё равно не глядит.
Я сказал тихонько:
— А вот позвоню.
А бабушка опять не глядит. Какая бабушка! Я взял и нарочно придавил. И слыхал, как зазвонило. Только далеко. Бабушка всё равно не посмотрела.
Я стоял около дверей и вдруг услышал, что идут.
И потом к нам в дверь постучали.
Бабушка говорит:
— Войдите.
Вошла тётя в белом фартуке и говорит:
— Вы звонили?
Бабушка говорит:
— Я не звонила. Это вот кто звонил.
И посмотрела на меня. А тётя говорит:
— Что же ему нужно?
И прямо мне говорит:
— Тебе что же нужно?
Я схватился за бабушку и хотел за неё зайти, чтоб спрятаться. И сказал:
— Бабушка, скажи что.
Бабушка мне спрятаться не дала. И сказала:
— Ты звонил, ты и говори.
И посмотрела на тётю в фартуке.
Тётя ко мне ближе подошла и говорит:
— А ты знаешь, что у нас так звонить нельзя? Давай-ка я тебя к капитану отведу.
И хотела меня взять за руку, чтобы к капитану отвести. Я руки назад спрятал и закричал:
— Не хочу! Не хочу! Бабушка!
И залез под столик и стал плакать. Тётя говорит:
— Куда ты там прячешься?
И совсем под столик нагнулась. А бабушка нарочно в чемодане перебирает. И не глядит, что тётя меня забирать хочет. Тётя говорит:
— Будет ещё тут всякий мальчишка в звонки звонить!
И совсем хотела меня взять. А я сказал, что не буду, и ещё больше заплакал.
Тётя сказала:
— Вот спрошу капитана, что с тобой делать.
А бабушка сказала:
— Вы извините, что он у нас такой гадкий.
Тётя ушла. Я не хотел из-под столика вылезать. Бабушка тоже ушла.
Я вылез из-под столика и стал глядеть в окно. Я очень боялся, что эта тётя придёт опять, а бабушки нет. А под окном на веранде сидели два дяди. Один посмотрел вверх и увидел меня, что я в окно гляжу.
Дядя встал, посмотрел к нам в окно и говорит:
— Ты что же это в звонок звонишь?
Я опять хотел плакать, а дядя говорит:
— Ты не реви! Не реви! А звонить в звонок не надо. Вон, погляди, какой плот плывёт.
Я ничего не хотел этому дяде говорить — зачем меня ругает? — а стал смотреть, какой это плот. А плот — это пол из брёвен, и он по воде плавает. Очень большой. А по нему дяди ходили. С длинными палками. И палками в воду пихались. А на плоту ещё костёр горел. И на палке котёл висел. Прямо на самом огне. Мы мимо плота проезжали совсем близко.
Я совсем в окно высунулся, чтоб всё видеть. И вдруг смотрю — бабушка сидит у самого нашего окошка. Там, где тот дядя, что меня ругал.
Я закричал:
— Бабушка! Бабушка! Смотри, плот какой! Там пожар!
А бабушка встала, посмотрела на плот и говорит:
— А там земли накидали, на плоту. Дрова на земле горят, и пожара не будет. А в котле люди кашу варят.
А потом бабушка пришла к нам в каюту и говорит:
— Пойдём посмотрим, как пароходик плот тянет.
Я побежал на веранду и стал смотреть через загородку и увидел пароходик. Пароходик за верёвки тащил плот, и пароходик тоже колёсами шлёпал, как наш. Только он маленький и чёрный, а наш белый.
Мы пошли с бабушкой по веранде, а бабушка говорит, что это не веранда, а палуба. Веранды только на даче бывают. И что есть ещё палуба выше нашей. И мы сейчас туда пойдём.
Мы прошли в самый перёд, и там шла лесенка наверх. На наш домик, где наша каюта, на крышу. А крыша наверху вовсе не крыша, а ровная, как пол. И тоже кругом загородка, чтобы не упасть. И стоят скамеечки, а по этому полу идёт будто маленький домик, длинный-длинный. И на нём стоит настоящая крыша горбом. И она стеклянная.
Я хотел посмотреть, а стекло белое, и ничего не видно. Бабушка сказала, что внизу коридор и через это стекло свет идёт прямо вниз.
Мы с бабушкой пошли дальше и вдруг увидели одно стёклышко, не белое, а как в окне. Я стал в него смотреть близко-близко. И ничего не видал, потому что темно. А потом увидал.
Там, внизу, эта тётя ходила, в белом фартуке, которая меня хотела забрать.
Бабушка спросила:
— Ну, что ты там видишь?
А я сказал:
— Ничего.
Тётя, наверное, меня искала. А мы с бабушкой здесь.
Мы увидели с бабушкой, что там, дальше, на пароходе, будочка стоит. А в ней окошко большое. А в будочке два дяди стоят. Они вперёд глядят. А между ними колесо. И они это колесо крутят.
Бабушка сказала, что это матросы. И они пароход поворачивают этим колесом, куда ему надо идти.
И ещё дядя стоял около будочки. Весь в белом, и фуражка у него белая, а пуговки блестят.
Бабушка говорит:
— А вот это капитан!
Я сказал, что не хочу капитана и чтобы отсюда уходить.
Бабушка сказала:
— Хорошо. Пойдём посмотрим, где колёса.
А я сказал:
— Пойдём скорее.
И потянул бабушку, где лесенка, потому что не хотел капитана.
Мы пошли по лесенке вниз и мимо нашей каюты, где наше окно открыто. И потом дальше пошли. Всё по нашей палубе. И мы пришли туда, где колёса.
Они очень хлопали. А нам их не видно было. Они стенкой отгорожены. А то, бабушка говорит, они так сильно по воде бьют, что весь пароход забрызгают. А из-за стенки они не могут нас водой достать. И ещё сверху они тоже закрыты. Чтобы ни на кого не брызгали. Они так шлёпают, что прямо ничего не слышно. Бабушка мне кричит, а мне ничего не слышно. А бабушка кричала, что в пароходе есть машина и что она колёса крутит.
Потом мы с бабушкой пошли дальше, а там на загородке висят с той стороны ещё колёса. Они как баранки, только большие. С меня ростом.
Я бабушку спросил:
— Почему?
А бабушка говорит:
— Скажи как следует.
И я спросил, какие это колёса.
Бабушка сказала, что это не колёса, а круги. Их бросают в воду, и они плавают. Они из пробки.
— Вот если упадёшь в воду, тебе сейчас и бросят такой круг. Ты за него схватишься и не потонешь, а спасёшься. Это спасательный круг.
А я сказал, что падать всё равно не буду. А бабушка сказала, что это все говорят «не буду», а потом бывает, что падают. Мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь упал. И чтоб ему круг бросить.
Я хотел попробовать, крепко ли круг висит. А он висит на загородке, на той стороне. Он совсем над водой висит. Надо через загородки лезть. А большой дядя — так ему легко: он через загородку нагнётся и схватит круг. А потом бросит, куда хочет.
Я стал бабушку просить, чтобы она круг достала. Бабушка не хотела.
Я стал немножко плакать. Бабушка всё говорила, что нельзя всем хватать круги. А тут как раз шёл один дядя. Он был матрос.
И матрос говорит:
— Это, — говорит, — что? Круг показать? Я, — говорит, — могу этому мальчику круг показать. Как, — говорит, — тебя зовут, мальчик?
Я сказал, что Алёша, а что Почемучка, я не сказал.
А матрос сказал:
— А меня Гришей зовут. Вот, гляди, Алёша. — И достал с той стороны круг. И поставил его на палубу, как колесо. А я держал, чтоб круг не упал набок. Очень легко было держать, и я мог.
Он белый, и на нём буквы написаны, красные.
Матрос говорит:
— Читать умеешь?
А я показал букву и сказал, что это «пы».
А дядя-матрос сказал:
— Ну, значит, ты молодец. Тут написано: «Партизан». Это наш пароход называется «Партизан». И на каждом круге написано: «Партизан».
Я сказал, что когда упаду, так буду на этом круге плавать.
Дядя-матрос говорит:
— А мы на лодке подъедем и тебя вытащим. И опять на пароход посадим.
Я спросил, откуда они лодку возьмут. Гриша сказал, что у них лодка с собой есть. И говорит:
— Пойдём, покажу.
Мы с бабушкой пошли, и Гриша нас привёл, где пароход кончается.
Бабушка сказала, что мы это на корму пришли, на самый зад парохода. И тут я увидел палку. Она очень толстая, торчит прямо вверх и немножко назад. И на палке висит лодка. Одним концом за низ, а другим за верх. И очень привязана, так что не упадёт.
И Гриша сказал, что они захотят, так сейчас лодку отвяжут и на верёвках спустят. А потом туда вскочат, начнут вёслами грести и поедут, куда хотят. А вёсла там, в лодке, лежат. И я их видел.
Потом Гриша сказал, что он теперь пойдёт.
А бабушка сказала:
— Спасибо, Гриша.
А он сказал:
— Пожалуйста!
И за шапку немножко подержался.
А на корме тоже есть лесенка наверх. И тоже можно туда пойти. И там тоже есть палуба.
Мы с бабушкой туда пошли, а там был мальчик. Больше меня. Он сказал, что он Витя и что ему шесть лет уже. И будет потом ещё больше. Я сказал, что мне тоже будет больше. А он сказал, что ему всё равно будет больше.
Потом я сказал, что у меня мишка есть. Только в чемодане. А Витя сказал, что у него ружьё есть. И тоже в чемодане. А я сказал, что ещё мячик, и показал, какой большой, и что он в чемодане.
А Витя сказал, что враки и в чемодан такой мячик не залезет. А я сказал:
— Вот и залезет!
А он сказал:
— А ну, покажи.
А я сказал: пусть он ружьё. Что хочу ружьё. А он опять сказал, что мячик — враки. Я взял и в него плюнул. Только не попал. А он попал. Витина мама вдруг подбежала, и бабушка тоже.
Витина мама сказала:
— Петухи какие!
А бабушка закричала:
— Ты это, брат, что же? Гадость какая!
И ногой топнула. Только не со всей силы. Взяла меня за руку и очень скоро увела — я по лестнице чуть не упал. И она сказала, чтоб я никогда не смел плеваться.
И мы пошли к себе в каюту, и бабушка курточку мокрым вытирала.
А потом лампочки зажгли в каюте. И мы с бабушкой пошли смотреть, как огни горят на берегу, в домиках. И как на плотах костры жгут.
Потом вдруг зазвонил звонок, тоненький-тоненький. И дядя в белом прошёл по палубе очень быстро. И у него в руке звоночек, и он всё звонил.
Бабушка сказала, что это он зовёт ужинать и что надо идти руки мыть. Я очень хотел руки мыть, потому что из шкафчика делается умывальник.
Потом мы ужинали в столовой, и я ел яичницу, а бабушка — сосиски. И в столовой все ели.
И ходила кошка. И бабушка ей целых полсосиски дала.
Потом мы пошли к себе. И я сам нашёл, где стоит «семь». Потому что оно на кочергу похоже. А в каюте бабушка мне на диванчике постелила и загородила чемоданами, чтобы я не упал.
У меня стало как домик, и бабушка свет погасила и сказала, чтоб я спал.
А на другой день я ходил смотреть, как лодка висит на корме. А потом взял мишку из чемодана и пошёл с ним играть. Мы с бабушкой опять ходили на корму наверх. Там опять был Витя, и бабушка разговаривала с Витиной мамой. А у Вити никакого ружья не было. Я хотел, чтобы мячик принести. И стал бабушку просить, чтоб дала из чемодана. Он в самом-самом низу, подо всем.
Бабушка ушла за мячиком, потому что Витина мама тоже хотела такой мячик посмотреть. Она таких мячиков никогда не видала, которые могут лепёшкой делаться. Бабушка принесла и надула мячик, а я хлопал в ладоши и кричал:
— Ага! Ага! Ага! Вот и не враки! Вот и правда!
А Витя рукой трогал. И хотел взять, а я не давал. Бабушка сказала, что здесь нельзя играть мячиком, потому что мячик ускочит. Я стал просить, чтоб поиграть. Бабушка говорит:
— Ну, хорошо. Немножечко поиграйте. Только я воздух выпущу, чтоб не очень прыгал.
Бабушка так выпустила, что он совсем не прыгал. И мы немножко с Витей играли.
Потом бабушка сказала Витиной маме, что она ей покажет, как хорошо надо вязать, и пошла принести вязанье. Бабушка всех учит, как надо вязать. А Витина мама сидела и тоже вязала.
Витька стал мне мячик не давать и нарочно стал его пихать ногой. А Витина мама не глядела. Она всё вязала. А Витька так ногой его ударил, что мячик полетел за загородку. А я закричал со всей силы:
— Ой, упал! Упал!
И Витька закричал тоже со всей силы:
— В воду упал! В воду упал!
Витина мама очень испугалась, вскочила и как закричит:
— Ой! Спасите! Спасите!
Потому что она думала, что это Витя упал. А это вовсе не Витя, а мячик. А Витя только кричал. И внизу все люди стали кричать и бросать спасательные круги.
И один дядя всё кричал:
— Вот голова! Вон голова!
А это не голова, а мячик. Витина мама стала кричать:
— Это мячик! Это мячик!
А пароход всё равно остановился. И Гриша побежал туда, где палка. И ещё один дядя-матрос. И ещё один главный, в белом костюме.
И они отвязали лодку и спустили вниз, в реку. И потом стали грести и приехали к мячику. А к мячику ещё две какие-то лодки ехали. Чужие. Только наши всё равно раньше приехали и мячик достали. А дядя в белом встал в лодке и мячиком махал. И я боялся, что он его разорвёт, — так махал. А потом они ездили и доставали из реки спасательные круги.
Бабушка ко мне прибежала, и я думал, что она плачет. А это она так испугалась. Она думала, что я упал. А это мячик. Потому что Витька его так ногой бил. Бабушка сказала Витиной маме, что надо пойти и сказать капитану. А Витина мама забоялась и совсем ушла. И Витьку взяла.
А бабушка увела меня в каюту и сказала:
— Сиди.
Бабушка пошла к капитану. А я боялся, что капитан мячик не отдаст. А это вовсе не я, а Витька. Потом наш пароход пошёл. Я всё сидел и в окно не глядел. И мне жалко было бабушку, что она пошла к капитану. Он её совсем заругает. А потом вдруг бабушка пришла, и у ней мячик. Очень мокрый.
Капитан тоже пришёл. Я испугался и стал скорей плакать, а капитан говорит:
— Это ты Алёшка? Ты что же это такое наделал, что пароход остановили?
Я сказал, что это не я, а Витька, и что Витька с его мамой потом убежали и теперь небось где-нибудь сидят. А ко мне вот капитан пришёл. И вот меня ругает. А я ничего не сделал. Капитан говорит:
— А в звоночек кто звонил?
А я ничего не стал говорить.
Капитан сказал:
— В звоночек-то ведь звонил? Вот в этот звоночек?
И он стал пальцем показывать. Показывал, показывал, да вдруг и позвонил.
А я сказал:
— Вот теперь вы будете говорить, что надо.
Капитан сказал:
— Вот и скажу, чтоб этого мальчика ко мне наверх унесли, где колесо крутят.
И пришла эта тётя, в белом переднике. А капитан сказал:
— Принесите этому мальчику чашку шоколада из буфета. Это не он мячик бросил. У него у самого чуть мячик не пропал.
И сказал:
— До свиданья.
А бабушка сказала:
— Извините.
Потом бабушка рассказала, что капитан очень испугался, потому что думал, что человек упал. И что все очень кричали. А потом он увидел, что это мячик, а вовсе не человек. Он в бинокль посмотрел. В бинокль всё видно, даже если очень далеко.
Капитан лодку послал, чтобы круги все собрали и привезли на пароход.
А то их прямо сто штук выкинули. А может быть, и не сто.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Что бывало
- Рассказы о животных
- Сказки
- Что я видел
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Сочинения предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
