Зелёный Дракон или «Образы любви»

Борис Гончаров, 2023

Будто Зелёный Дракон – три «образа любви», как пересечение параллельных линий женского и мужского. «Ветки персика» и «Кама сутра», Куприн и Бунин, Авриль и Виниегра, Серебрякова и Герасимов, футболист, сага семьи, дочери Евы, Ветхий завет: Премудрости Иисуса, сына Сирахова, перманентное рытьё улиц, литературный клуб «Сермяжная правда», издательство «Вешние воды», кафе «Хочу всех». Иллюстрации – автора, обложка – Supa (лицензия СС0).

Глава 2. Закруткин

2.1. «Образ первой любви»

Эту новеллу Закруткин отправил Комдиву на отзыв. Кто смотрел «Полосатый рейс», возможно помнят сцену на морском пляже, к которому плывёт «вон та группа в полосатых купальниках» после побега с парохода. Солнце, жара, жёлтый песок и горизонтальные загорающие. Один из них: толстый, усатый под белой войлочной шляпой обгорает в сонном состоянии. «Группа в полосатых купальниках» высаживается на берег, пляж во главе с молодым Лановым (возможно, это была его первая роль в кино) в ужасе разбегается, толстяк в шляпе продолжает похрапывать, один из тигров в недоумении подходит вплотную и обнюхивает лежащего. Тот сквозь сон бормочет: — Вава, ты всегда мне снишься в таком экзотическом виде. — Поворачивается на бок, поправляет шляпу на голове и продолжает досматривать свой «экзотический» сон. Вот приблизительно так происходило сосуществование Закруткина с девушками. Начиная с детского сада. Там вместе с ним в одной группе обреталась девчушка, склонная к полноте, которой он как будто нравился, если иметь в виду её регулярное опекание молодого Закруткина, вплоть до сопровождения в руки его мамы, когда та приходила, чтобы забрать домой. Эту девчушку он помнил как факт, до сих пор непонятный по отношению к себе. Ещё тогда же была Тата (Татьяна — «русская душой»). О случае, в качестве «образа первой любви» с этой соблазнительницей, нежно-розовым поросёночком, которого подают к богатому застолью, Закруткин признался по просьбе попутчицы, направляясь как-то в командировку.

Небольшое отступление о книгах

Как то Закруткин дремал на кухонной кушетке, уронив, изданную в мягком переплёте карманного формата дурацкую книжку о женской любви, написанную к тому же женщиной, и ему снился его случай первой любви. Высказанная как-то гипотеза о том, что понятие «любовь» — философское (кто первый докажет, что — это не так, пусть первый бросит в Закруткина камень) проецируется на сознание своими «образами», пока не опровергнута, зато не раз подтверждается. Известно, что есть авторы, получающие за свои сочинения деньги, их творения не только печатают в мягких переплётах, но народ читает в поездах и залах ожидания, оставляя потом на сиденьях. Есть другие, которых держат в домашних библиотеках и перечитывают. И есть авторы, которые доступны безвозмездно. Кого из них больше? Если из домашних библиотек не так много и они, бывает, напишут всего одну книгу за всю жизнь, как Сервантес, когда ему было пятьдесят, то оставляемых на сиденьях, как их ни пинают, мало интернета. Справедливости ради, надо отметить, что не все они неграмотные графоманы.

Образ первой любви

Должна же быть последовательность перед «вечной» — заметил Закруткин, начав эпиграфом из Тэффи:

Что-нибудь о вечной любви, — звонко сказал женский голос. — Вы когда-нибудь встречали вечную любовь?

(Надежда Тэффи. «О вечной любви»)

Эта сентиментальная мелодрама (хотя мелодрам без сантиментов не бывает) произошла по пути в очередную командировку — куда и зачем — это не столь важно, интересно другое. Как уже было не раз, это было в купе поезда, где мы случайно оказалось вдвоём (возможно, такие случайности случаются — если Гегель вместе со мной не врём). При этом, попутчиком (точнее — попутчицей, и это следует из логики рассказа) оказалась симпатичная блондинка… В связи с этим и родился в тот вечер (прошу понять правильно: для традиционного рождения требуется 270 вечеров, т.е. приблизительно девять месяцев, а в командировки так долго теперь не ездят), родился речитатив об одном из множества упомянутых «образов любви». Вот малая часть этого множества изящной беллетристики (прошу извинить за тавтологию). Фрейдовский «образ сублимированной любви» (сублимации) — это отдельный разговор… У Надежды Тэффи подробно показан «образ вечной любви» (тоже начавшийся в вагоне поезда). У Александра Житинского — «образ элегической любви» (и тоже в вагоне поезда). Алексей Толстой предложил «образ возмездной любви» (и этот — в поезде: эротика с подоплёкой военного шпионажа). От Ирины Одоевцевой — «образ могильной любви» (буквально: на кладбище, на могильном холме, а не на вагонном диване, но тоже очень, очень…). У Алексея Слаповского — «образ непроходящей любви». У Александра Богданова и Алексея Толстого — «марсианский образ любви». Причём, ни один «образ» не обходился и не обходится без физиологии, а другое, кстати, Зигмунд Фрейд считал ненормальностью.

Пройдя по ковровой дорожке коридора вагона, остановился у двери купе, номер которого был указан в билете и деликатно постучал. Почти сразу девичий серебряный голосок, позвал: — Войдите… Начитанный в глубокой юности указанными «образами» и в надежде, что в купе больше никто не постучит, нажал на ручку двери… «Прощайте, мои бедные глаза, вы никуда не годитесь после такого» — сказал бы Гоголь, но он в командировки не ездил, а командированный внешне спокойно поприветствовал незнакомку, попросил извинить за беспокойство, уточнил соответствие номера купе указанному в его билете, сообщил свой маршрут и представился. Сидевшая на диване с книгою в руках, девушка в свою очередь назвала себя: — Ирина.

— Она прехорошенькая, но строгого вида. И книга, как успел заметить, имела такое же название: «Формальная логика». Разместившись, завёл разговор о том, о сём, как это случается в поездах, но не о погоде. Ирина оказалась раскрепощённой и интересной собеседницей, весело реагировавшей на байки, несмотря на «Формальную логику». Не жеманясь и без ханжества поучаствовала «за знакомство» в дегустации «Киндзмараули». Согласно неформальной логике вспомнили нечаянно об «образе первой любви», (который имеет место быть впереди «вечного», не так ли?). Что возобладало в купе: «формальность» или естественность — умолчу (потому, как по Тэффи, «о тех, которые были недавно, рассказывать не принято»). Но случай — почти по Житинскому. Попутчица, милая и общительная девушка, кокетливо спросила:

— Какой была у Вас «первая любовь»? Расскажите хоть один случай.

— Один? Их столько, что затрудняюсь.

— И все первые?

— Натурально. Любви не первой не бывает. Ну вот, например, могу Вам рассказать одно маленькое, но без продолжения приключение. Дело было, конечно, давно. О тех, которые были недавно, джентльмены не рассказывают (хотя Пушкин даже написал, что у него было в стогу с «чудным мгновеньем»). Случилось это… Дверь из комнаты, если её открыть, а открывалась она наружу, в небольшой холл, образовывала с перпендикулярными стенами замкнутый треугольник, некое подобие алькова, где и разместился кое-как со своей возлюбленной. Свои трусики девочка предусмотрительно сняла (возможно априори или уже была наслышана о случае под телегой в «Петре Первом»), а может и вообще не надевала (в предчувствии моды танцплощадок в будущем). Кто приподнял край платья — может, Мальвина, повернувшись спиной? Как сейчас помню: присев, укусил её левую бело-розовую полусферу юго-восточной части спины (это то место, что расположено ниже т.н. «талии»). Было ли это проявлением моего любовного пыла в настоящем или женоненавистничества — в отдалённом будущем, но то, что пушкинская болтливость моей Дульсинеи повлияла на последнее — можно предположить, как вероятность. Нечего говорить, что девица была счастлива вниманием к прелести части её туловища, и потому не замедлила похвастаться своей радостью с воспитательницей нашей группы (забыл сказать, что «это всё происходило в городском саду», как пела Анна Герман своим ангельским голоском). Воспитательница в течение всего дня с изумлением посматривала на меня (ведь «в СССР секса нет») и с сожалением, негодованием и завистью — на мою Лолиту, но ничего не говорила до прихода моей мамы. Они пошептались тет-а-тет, после чего мне была прочитана примерно получасовая лекция — не запомнил содержания, но — с явным уклоном против аморальности моего «подвига». Дома меня не побили, что явилось случаем из ряда вон выходящим, т.к. и за меньшие преступления мама обычно воспитывала физически — посредством юго-восточной части моей спины, но этим элементом организма «воспитание» не ограничивалось, доставалось и другим частям. Таким образом, в детском саду (что естественно) «образ первой любви» остался незавершённым. А вагонное радио четырьмя октавами неподражаемого Лепса напомнило об экономии энергоресурсов: — Гасите свечи, — но обнадёжило: «И если некому вас обнимать за плечи, Спокойной ночи, может, завтра будут встречи…».

И оптимист Закруткин в противовес «образу первой любви» вспомнил другой, произошедший с ним на аэродроме, когда он чуть ни погиб.

Октябрь

Нет последнего прощания с жизнью, потому что желание жить столь огромно, что никто в свою смерть не в состоянии поверить.

(Я.Вишневский. «Между строк»)

Не надо впадать в отчаяние…

(«Особенности национальной охоты»)

Ну и октябрь — холод собачий. Работал на крыше склада парашютов — это около 4 м. над уровнем аэродрома. Залезал туда со стремянки, а т.к. высота стремянки — 3,25 м., то на необходимый «уровень» надо было ещё и запрыгнуть. Облокотился локтями на «уровень», подтянулся и, оттолкнувшись, запрыгнул. Встал на ноги, а когда вытягивал на крышу кабель от артскважины, для ремонта которого и полез, услышал специфический звук упавшей алюминиевой конструкции. Вернулся сверху посмотреть, — что бы это значило? Стремянка, задетая кабелем, упала… Путь к возвращению на грешную землю невозможен.

«Всё, можно впадать в отчаяние».

Что делать? — этот, первый из двух сакральных вопросов, присущих русскому человеку, категорически взбудоражил. Но второго — кто виноват? — не возникло, т.к. на крыше был в одиночестве, если не считать больших птиц, круживших в небе, словно зовущих туда. Нет, это не были коршуны или тому подобные стервятники, чтобы поживиться несчастным, умершим на крыше склада парашютов от голода и жажды, т.е. чтобы склевать меня (хотя мною можно было подавиться — если Маяковский говорил о себе: «Я из мяса и костей весь», то во мне сравнительно больше второго из упомянутого рагу (может потому, что купили в магазине? — в противоположность тому случаю, когда моя мама — по её рассказу — нашла меня на острове, около коровы, которая зализывала вторую макушку — эта мамина наивная метафора составляет, тем не менее, историческую правду, т.к. макушки образовалось две — вторая надо лбом, которая и является, якобы, результатом парикмахерской деятельности упомянутой коровы).

Это были аисты — из сочувствия, может быть, собиравшиеся отнести меня кому-нибудь в подарок. Кроме аистов — в воздухе, мне молча сочувствовали — на поле аэродрома, сиротливо стоящие несколько самолётов.

Если спрыгнуть — можно разбиться, т.к. земля мёрзлая и бетонные ступени входа на склад — на расстоянии прыжка. Пошёл по пресловутой крыше по периметру: два-три места позволяли как бы спастись, но при этом обещали покалечить. Замаячила перспектива голодной смерти в одиночестве (не в яме, но и без Аиды. Кстати, в глубокой юности, в Туле побывал на нескольких представлениях опер Саратовского театра, в т.ч. «Аиды». И был потрясён. Конечно, музыка, голоса, декорации, хор — да. Но, не зная сюжета тогда, по своей впечатлительности был потрясён его pointe: Аида добровольно и тайно спустилась в яму, чтобы встретить там осуждённого на смерть Радамеса и умереть вместе с ним).

«Да, есть из чего впасть в отчаяние».

Ещё побродив по крыше с печальной мыслью о превратностях судьбы и загробной жизни, обнаружил близко растущее дерево и вспомнил барона Мюнхгаузена. Одно из двух: либо он утонул бы в болоте, куда угодил вместе с конём, либо… одно из двух (как говорил бесподобный Швейк: «… либо пациент жив, либо пациент мёртв»). Все знают, что выбрал Мюнхгаузен. Правильно — жизнь, потому что голова у барона была думающая, а рука сильная — и он вытащил себя за волосы из болота, разумеется, вместе с конём. Очевидно невооружённым глазом, что мне далеко до милого моему сердцу Мюнхгаузена, во всех смыслах, но последовал его примеру и выбрал жизнь, потому что ничего ещё не успел совершить героического — даже пообедать сам и накормить свою собаку, вернуть долги, обнять кого-то и даже сочинить эту записку. Коротко говоря, попёрся к дереву спускаться. Как — это надо рассказывать отдельно и в другом месте. Однако, не буду преувеличивать своё достижение: спускался-то без лошади (правда, у меня была нелёгкая сумка с инструментом, которая оседлала меня, как барон — своего коня). И ведь спустился таки — несколько ободранный, но в общем без потерь, чтоб, как было сказано поэтом: «ногою твёрдой встать при море» (в моём случае — при аэродроме). Опять нет повода не выпить. К чему привело это событие, мини подвиг, удачно завершившийся? К философскому резюме: чтобы что-то получить, надо чем-то пожертвовать (как в шахматах: количеством — за качество или в моём случае — ободранностью за спасение, хотя бы и временное). Что сказал персонаж в «Особенностях национальной охоты»? Он сказал:

— Не надо впадать в отчаяние.

В несчастьях следует утешаться тем, что самый тёмный час — перед рассветом. «Спокойной ночи, господа. Может завтра будут встречи» — вот это имело место быть наяву и именно с Татой…

2.2. Закруткин и Тата

Вечером пятницы Закруткин с серьёзной рожей сидел в халате и домашних туфлях за столом перед ноутбуком и сочинял никому не нужную рефлексию на ещё более никому не нужную утопию Мальвины — так обозвал он барышню-профессорку, приславшую ему свои:

«Тайна стихов. Размышлялки

В чём секрет притягательности хороших стихов? Почему даже неискушённого они завораживают, захватывают и не отпускают, пока не начнёт задыхаться от нахлынувших чувств? Такое чудо случается, если поэт глубоко чувствует малейшие вибрации души и в своём воображении проживает, как собственные, драмы других людей. Необычный стиль и самобытный стихотворный строй только усиливают накал сопереживания, не оставляя ни малейшего шанса равнодушию. Хорошие стихи говорят сами за себя. Нужно только услышать. Но много ли тех, кому это удаётся в полной мере?».

Закруткин подумал:

— Написала и чего-то ведь ждёт, не будем же её томить. —

«Неискушённый» Закруткин, вообще-то читал не только прозу и не только свою (иногда), но до «вибрации» от рифм не доходило, хотя в больницу он всё-таки угодил.

Отступление о судьбе

Закруткин угодил в больницу с аритмией. Там его несколько дней помучили таблетками и капельницами, привели в равновесное состояние и молодой врач (или доктор — как правильно?) сказал, что болезнь купировали и предложил коронарографию, вкратце объяснив назначение и технологию. Закруткин согласился. Ему уже выдали станок безопасной бритвы — оказывается катетер надо было вводить через паховую артерию. А к вечеру у него немного подскочила температура, и дежурная медсестра, очевидно, посоветовавшись с дежурным врачом, отправила Закруткина этажом выше, во вторую кардиологию. Закруткин, на ночь глядя, заметался по поводу бритья, что ему с большим трудом удалось осуществить и он, физически подготовленный, улёгся на указанную дежурной кровать в похрапывающей палате. Температура быстро сама собой перешла в «среднюю по больнице», а лечение продолжила новый врач (или доктор). Прошли дополнительные исследования, в т.ч. с «телевизором», как это здесь называлось больными (суточная кардиограмма в реальном времени). И вскоре доктор подошла к нему с разговором о коронарографии. Она объяснила, что это не просто исследование, а операция с возможными нежелательными последствиями… Закруткин резонно заметил, что если полученные до сих пор показатели в пределах нормы, то зачем тогда коронарография? И, как он понял по её отмене, необходимости в ней кардинальной не было. В ближайшую пятницу его выписали из больницы и он отправился домой. Не подскочи у Закруткина температура, он остался бы в первой кардиологии и ему сделали бы обещанную коронарографию. И Закруткин представил:

Экзерсис

…не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол; он звонит и по Тебе.

(Дж.Донн. «Молитвы»)

О смерти «думают» так или иначе все — больше писатели и поэты (как более впечатлительные натуры, особенно — последние), а также философы и другие рефлексирующие. В древние века авторы (в т.ч. — Библии) в общем настраивали и настраивались на восприятие смерти, в качестве возвращения. Церковь призывала радоваться и уж никак не плакать. Можно ли говорить о справедливости смерти? Или это риторический вопрос? Человек создан по образу и подобию, бог бессмертен, а человек — нет (указанное в Библии наказание человека будущей смертью при изгнании из рая нелогично, т.б. что первые люди жили не 72 года, определённые Мечниковым в «Этюдах» и даже не 120 лет, назначенные Библией, а, как в ней же указано: «наказанный» Адам — 930 лет, Ной — более 950, правда, о Еве подобной записи не обнаружено, и ближе к новому времени продолжительность жизни заметно уменьшилась: Моисей умер в 120 лет). Можно отметить субъективный ответ на сакраментальный вопрос о справедливости смерти человека: у бога нет «справедливости», у бога есть милость… Вместе с тем, зачем было рождаться? При том несправедливом факте, что черепаха или ворон и даже баобаб живут дольше (хотя — надо признать — тоже умирают). Всё-таки задумано было наверное не это. Предназначение человека не в смерти, по крайней мере — не в такой скорой. Как заметил М.М.Жванецкий: — Пусть умру, если без этого не обойтись. Но нельзя же так быстро.

Дети стоят в очереди за своими родителями, а перед теми уже никого — умерли. Режиссёр «Ленкома» Марк Захаров предлагал захоронить тело Ленина из Мавзолея. «Ждал, ждал, пока не дождался». Схоронили Абдулова. Схоронили Караченцова… И самого Захарова, к сожалению… «Сия пучина поглотила их. В общем, все умерли». Теперь перед дочкой Марка Анатольевича — Александрой никого нет. Закруткин иногда оглядывался на себя… По субъективному ощущению — без кардинальных изменений («Практически здоров», — как заключил стоматолог призывной медкомиссии, выдирая «глазной» зуб с левой стороны), кроме неудач в беге за уходящей маршруткой и неподъёмности массы более 50 кг. Как пишет Игорь Миронович Губерман:

Я дряхлостью нисколько не смущён

И часто в алкогольном кураже

Я бегаю за девками ещё,

Но только очень медленно уже.

Закруткин недоумевал по поводу смерти и считал её несправедливостью, а Яндекс пообещал ему октябрь 2038 года… И вот, пока жив, изготовил о «тайне» краснобайства некой барышни.

«Медаль»

И нет такой глупой бабёнки, которая не готова была бы высказать свое твёрдое мнение по любому поводу.

(Монтень)

Сударыни и судари. Товарищи и — соответственно — товарищи. Никого не собирался и не хочу обидеть и тем более — оскорбить. Много ли таких, как барышня с «размышлялками», которой «удаётся в полной мере услышать чудо поэта, глубоко чувствующего малейшие вибрации души» и т.д.? Циник решительно скажет: — Опять у дочерей Евы словесная диарея, дилетант же полагает, что «Тайна стихов» не «Ёжик в тумане», а демагогия. Эта претенциозная «размышлялка» барышни о себе Айоге (или Ай-Яге?), нюхательный и жевательный табак, о чём уже сказал Пушкин:

«А ты, прелестная!.. но если уж табак

Так нравится тебе — о пыл воображенья! —

Ах! если, превращённый в прах,

И в табакерке, в заточенье,

Я в персты нежные твои попасться мог,

Тогда б я в сладком восхищенье

Рассыпался на грудь под шёлковый платок

И даже… может быть…

Ах, отчего я не табак!..»

Прозой была выражена другая, здравая мысль «О женском сердце»:

«… кверху поднимается сок, а через глаза залетает мирская тщета и движется вниз. Встречаются в середине груди, вскипают и соединяются в чёрную субстанцию, которая есть корень женского естества. От него в мире вся злоба и сучество, боль сердца, мракодушие и тоска. И не избыть того никак, ибо женщина влечёт к себе через неправду, а если рассеять обман, то сразу видно, что она и вовсе не нужна, а без неё намного лучше. Этой ясности ей не пережить, и узреть истину мужчине не даст, поскольку охотиться сама не может. Потому всё время врёт и сучествует, и сама понимает, как завралась, но сделать ничего не в силах, и в глазах у неё тоска и страх. А если припереть к стене и долго бить по морде, то сознается во всём, но скажет, что без той хитрости иссякнет жизнь. Истинно так. Потому мудрые говорят, что жизнь есть надувательство и чёрный обман». Но с другой стороны (ведь у всякой медали две стороны, и у этой — тоже), если сопоставить текст с обозначением: «Размышлялки» (жанр, рубрика — was ist das?), не подходящим к «тайне»? В этом-то и «порылась собака» — название (жанра, рубрики или чего?) нечаянно выбрано для последующего текста, открывая его несерьёзность, «надувательство и чёрный обман» (сам иногда вру, но не обманываю), «сучество, корень женского естества, иррациональность, мракодушие и тоска». Такова вторая сторона медали — для барышни, остепенённой в теории научного коммунизма темой: «Социальная справедливость и ответственность личности в условиях совершенствования социалистического общества». Совсем не обязательно дочерей Евы «припереть к стене и долго бить по морде», они всё равно не сознаются, но скажут, «что без той хитрости иссякнет жизнь». А вы говорите — купаться. Практически текст был готов, и Закруткин, держа в руках блокнот и карандаш, размышлял — как бы содеянное сократить?.. Звонок в дверь прервал его задумчивость.

Тата

— Кому это приспичило в субботу с утра пораньше?.. — Хотя уже вечерело. Помедлил. В дверь несильно стукнули кулачком и несколько секунд спустя — каблучком.

— Похоже, девушка. Да, лучше открыть, пока соседи не проснулись. — Вернул ступни в домашние туфли, запахнулся и пошлёпал открывать. В открытом проёме двери, предусмотрительно улыбаясь, стояла Татьяна — «русская душой» или Тата, как её называли близкие.

— Это я ломаю дверь. — Напомнила она «Иронию судьбы…» и обняла опешившего хозяина, прижавшись всеми передними поверхностями своего девического организма. От неожиданности он выронил блокнот и рефлекторно обнял гостью. Та поцеловала его напряжённый лоб и доверительно сообщила:

— В гостиницу меня не берут…

— Это при её-то финансах и знакомствах. — Успел подумать ошарашенный Закруткин.

— Возьми ты… По глазам вижу, что рад и согласен. — И заговорчески прошептала ему в ухо:

— Будем бесконечно показывать наше стояние всем проходящим?

— Да уж, — сообразил он, внёс гостью внутрь и, повернувшись вместе с ней, пяткой захлопнул дверь. — Как же ты меня нашла и в такую рань припёрлась?

— Во-первых, где эта «рань» на ночь глядя? А, во-вторых, сочинитель, если я училась с тобой в начальных классах, это не значит, что не узнаю о твоём следе в пресловутых Доме писателя и «Вешних водах» в соседстве с питейным заведением «Хочу всех».

* * *

Они учились в одном университете, но он на год позже. Отношения были тёплыми: вместе сбегали с занятий, ходили в кино, гуляли в парке, готовились к экзаменам — были товарищами. Однажды Татка позвонила, помочь в каком-то задании. Он приехал, надел предназначенные ему тапочки. Посмотрел задание, девушка в процессе как бы нечаянно прижималась. Вскоре нашлось решение, Закруткин собрался прощаться. Вдруг Татьяна, стоявшая у кровати рядом с сервантом, без слов сбросила с себя юбку и распахнула блузку, таким образом оказавшись голой:

— Я знаю, ты хочешь… И я… — Достав из ящичка серванта, протянула ему пакетик. Он, попятившись, взял, а она достала ещё тюбик с каким-то кремом. Закруткин заметил у неё увлажнённость между ног над четвёртым «окошком»:

— «Поплыла». — Цинично подумал Закруткин, и недоумённо: — А крем-то зачем? Ты же…

— Ты, когда,.. то не сразу, не сильно…

— Так ты?..

— Да, ни разу, ни с кем…

— Татка, тебе же замуж ещё… — Закруткин поперхнулся, бросил полученное от внимательной хозяйки, и прямо в тапочках, забыв, закрыл за собою дверь. Неизвестно, что было с Татьяной после, но через несколько дней она позвонила:

— Всё… Я сама…

— ?..

— Морковкой. Было немного больно и крови… Приезжай, очень жду тебя.

— Ты дура?..

— Закруткин, я ж, чтоб ты не переживал, я тебя люблю…

— Вот когда и если поумнеешь… — После этого нонсенса они не встречались, кроме университета, тапочки он ей вернул по почте.

Оба в своё время закончили универ, Татьяна — с красным дипломом. Арамис рассказывал, что она всё-таки побывала замужем, его звали Феликс. Закруткин немного помнил его по школе: высокий худощавый парень, отдалённо напоминавший Дзержинского (это, наверное, было во вкусе Таты), который через год-полтора счастливой совместной жизни повесился, и это уже было в его «вкусе». Детей у них не случилось — не хотели или не успели. Всех последующих упёртых претендентов Татьяна дипломатично отправляла на три буквы русского алфавита (это она могла). В тоже время, Тата была умница, красавица, дорого и продуманно одевалась, работала управляющей с евро-зарплатой в представительстве какой-то западной фирмы.

* * *

— Время ужина. — Продолжила Тата. — Или утро у тебя от счастья? — Она прошла мимо него на кухню и заглянула в холодильник:

— Надо же, работает… — На крыше холодильника стояла початая бутылка коньяку, внутри лежало одно яблоко и кусочек сливочного масла, а в морозилке — классическая пачка пельменей.

— «Медвежье ушко» — ну, назовут же. Зато, — подумала дальше она, — конкурирующей фирмы нет. Ты вот что, сочинитель, — продолжила она вслух затормозившемуся хозяину, — подбери блокнот, дуй вниз, принеси, пожалуйста, из такси пакеты, да, и расплатись. Не переодевайся — так ты больше на мужа похож — чтоб таксист не подумал чего в мой целомудренный адрес.

— Какая предусмотрительная. А много наездила?

— А чёрт его знает, что он там накрутил, может рублей 500. — Закруткин хмыкнул, но послушно достал из куртки на вешалке кошелёк, переобулся и, не вызывая лифт, задумчиво потопал пешком. Расплатился, забрал два тяжёлых пакета — из одного нахально торчало горлышко бутылки. В течение получаса стараниями Таты ужин был готов — к удивлению Закруткина — и оказался вкусным. Закруткин для демонстрации широты своей натуры, но сознавая, что угощать пришедшую в гости девушку коньяком, тем более уже из открытой бутылки, не очень хороший тон, тем не менее объявил:

— У меня ещё и коньяк есть… — Татьяна посмотрела на него:

— Ну, это понятно, уже заметила. Но это с горя, а у тебя радость. — После завершения трапезы и оприходования бутылки красного в противовес коньяку, Татьяна спросила:

— Что с горячей водой?

— Посуду сам вымою. — Сокрушённо ответил Закруткин.

— И это правильно, как сказал классик. Но я про душ — функционирует?

— Обижаешь… — Закруткин достал из шкафа большое банное полотенце.

— Нормалёк, а ты пока с посудой разбирайся. — Из ванной гостья вышла разрумяненная и завёрнутая ниже талии в полученное полотенце:

«И целомудренно и смело,

До чресл сияя наготой,

Цветёт божественное тело»,

как сказал поэт, а топлес Тата символически прикрывала ладошками:

— Что глаза таращишь? Халат на тебе, что мне было делать? — Неожиданно полотенцу пришла блажь или от высказанного «возмущения» оно свалилось без предупреждения:

«Только избранным пояс развяжется,

Окружающий чресла богинь»…

«Развязанная богиня» ойкнула и быстро (к сожалению Закруткина, измученного стоизмом против полигамности) подняла перед Закруткиным полотенце, как тореодор — красный плащ перед быком, но открыв одновременно прелестную грудь, и слева Закруткин заметил маленького зелёного дракончика — ему показалось, что где-то он уже видел похожий символ «образа любви». Надо признать, что это пикантное начало продолжилось утром кофе с известным коньяком, а предшествующий вечер, после красного вина, мытья посуды и душа, застал обоих в горизонтальном положении в одной постели. Сначала, правда, Закруткин свернулся калачиком на кухонной кушетке. Но когда среди ночи почувствовал рядом девичье тело уже без полотенца, то из тесноты кушетки они вместе: она, крепко держа его за руку, а он, обняв её за юго-восточную часть спины, перекочевали босиком несколько метров в комнату на более просторную постель, где только что была Татьяна. Здесь Закруткин обнаружил, что мягкие полусферы внизу у Татьяны прохладные, и вспомнил, что в Англии существует закон, по которому муж имеет право развестись, если у жены холодные ноги. Татьяна переложила руку Закруткина на свои верхние полусферы, которые оказались тёплыми.

Конец ознакомительного фрагмента.