Сон Брахмы

Борис Борсуков Ст, 2017

Книга предназначена для тех, кто по выражению автора "Рамаяны" мудреца Валмики, чувствует, что он привязан к этому миру и должен быть свободным, а также тех, кто не совершенно глуп и не совсем просветлен.

Глава 1

Осознание того, что это люцидное сновидение, пришло, как обычно, не сразу. Сначала я бессознательно переживал ощущение присутствия на каком-то, привольно раскинувшемся в гористой местности, ландшафте, центральным элементом которого было строение из тесаного дикого камня. Перед входом в строение была небольшая, покрытая мелким гравием, площадка. За площадкой начинался обрыв, край которого густо зарос кустарником. За обрывом открывалась изумительная панорама горной страны. Горные вершины были озарены странным пульсирующим светом. Красота этого пейзажа и пульсирующий свет принесли с собой привычное состояние осознанности. «Ага, это осознанное сновидение!» — с удовлетворением подумал я. Однако, обычно следующего за этой мыслью обострения восприятия и сияния предметов сновидения почему-то не произошло. Все оставалось абсолютно будничным, особенно входная дверь в строение и кнопка электрического звонка на наличнике двери. «Странно, — подумал я. — Может это не сон? А что это за пульсирующий свет на вершинах гор?» Я обернулся — на сей раз мерцание исчезло и горные вершины были озарены ровным светом заходящего солнца. Я провел рукой по шершавой от непогоды поверхности двери. Ощущение шероховатости было очень естественным. «Странно, очень странно», — в замешательстве пробормотал я и машинально нажал кнопку звонка.

Резкая трель заставила меня отпрянуть от двери — никогда еще осознанные сновидения не давали столь ошеломительного эффекта реальности происходящего. Пытаясь подавить нарастающую как лавина панику, я подпрыгнул. Прыжок и затем медленное опускание на землю, пожалуй, единственный способ убедиться, что ты в сновидении. Какой бы подробной ни была действительность сновидения, но обеспечить привычную силу тяготения она почему-то не может. Прыжок получился замедленным. «Ну, слава богу, это сновидение!» — с облегчением подумал я. Между тем, дверь открылась… На пороге стояла высокая молодая женщина с правильными чертами лица и приветливой улыбкой. Женщина была в строгом черном брючном костюме. Я рассматривал ее со смесью восхищения, опасения и нерешительности — она была мне совершенно не знакома. Ранее сюжеты моих осознанных сновидений часто включали знакомых мне по повседневной жизни мужчин и женщин. Незнакомцев я никогда не встречал, и воспринимал это как неспособность внимания сновидения создавать самодеятельные личности. В этом сне ситуация была одновременно интригующей и пугающей. Я приготовился извиниться и уйти от греха подальше, но женщина произнесла:

«Заходи, раз сумел меня найти. Я тебя ждала». Отчетливость ее речи и это многозначительное — «ждала», вновь поставили меня на грань неконтролируемой паники. В районе солнечного сплетения появилось чувство сжатия. Однако о том, чтобы повернуться и уйти, не могло было быть и речи, тем более, что женщина ступила внутрь помещения, явно предлагая мне зайти. Я оглянулся на горный пейзаж, он по-прежнему был освещен ровным багровым светом заходящего солнца.

«Сон это или наяву заварилась такая каша, что похуже всякого сна?» — подумал я, нерешительно ступая вслед за женщиной в просторную и хорошо освещенную гостиную. Источника света я обнаружить не мог. Убранство комнаты состояло из низкой мягкой мебели и застекленных шкафов, уставленных затейливыми сосудами, статуэтками и какими-то предметами непонятного назначения. У одной из стен между кресел стоял низкий столик, к которому направилась хозяйка. На стену над столом падали четкие прямоугольники света заходящего солнца. Предложив мне сесть, женщина уселась первой. Я последовал ее примеру, поражаясь тому, что мое внимание сновидения совсем не ослабевает, как обычно, а напротив, как бы становится все более прочным. Мое внимание привлекла ручка, которая лежала на столе. Присутствие ручки, да еще на самом видном месте, в комнате, в которой не было видно ни книг, ни бумаги, было странным. Кроме того, колпачок ручки подмаргивал прерывистым светом! Вдруг я вздрогнул от неожиданности — это была та самая авторучка, которую я сделал для пробуждения осознания во сне.

— Да, это та самая ручка. Она привела тебя сюда, — сказала женщина.

Наступило молчание. Я напряженно сопоставлял свидетельства того, что это сон: замедленный прыжок и вспышки на вершинах гор с потрясающей, не сновидческой реальностью происходящего. Куда отнести вспыхивающую авторучку, я не знал. На случай, если это все-таки не сон, а какое-то странное приключение, которому предшествовала амнезия при неизвестных мне сейчас обстоятельствах, я постарался сделать вид, что вполне контролирую ситуацию, и вопросов: «Где я? Что со мной?» от меня ждать не следует.

— Прекрасный вечер и вид из окна великолепный, — сказал я и вопросительно уставился на хозяйку, надеясь, что она скажет что-нибудь, проясняющее мое положение.

— Я думала, ты спросишь, нет ли у меня телефона? — с улыбкой ответила женщина.

«В самом деле, как это я сразу не сообразил, болван», — подумал я и с притворным безразличием сказал — Да, я бы хотел позвонить, если это возможно.

— Ты в сновидении. Какой смысл звонить во сне?

Волна радостного изумления накрыла меня. Нельзя сказать, что я поверил женщине, но сама возможность такого многообещающего сюжета осознанного сновидения была потрясающа. Повертев в руках ручку, которая снова стала подмаргивать, я подбросил ее. Вращаясь и описывая своим вспыхивающим колпачком сложную кривую, ручка плавно, совсем не по-земному, опустилась на стол и, несколько раз подпрыгнув, остановилась. Сон, но какой сложный и убедительный!

— Да, конечно. Но где мы находимся, и кто ты? — сказал я, с наслаждением ожидая ответа и любуясь хозяйкой, с чувством художника разглядывающего свою картину.

— Ты видишь во сне мой мир. Я вызвала тебя сюда для важной беседы. Тебя привела сюда вот эта ручка, — сказала она, небрежно кивнув в ее сторону.

— О том, кто такая я, мы поговорим позже, когда ты узнаешь, кто такие мы и вы.

Хозяйка этого странного места явно ставила меня в подчиненное положение. Странная претензия плода моего воображения на самостоятельное мнение и даже превосходство, забавляла и восхищала меня.

— Ты хочешь сказать, — произнес я, тоже пользуясь местоимением «ты», — что кроме нас — сновидящих людей, есть еще вы, отличные от бодрствующих и спящих людей?

— Я хочу сказать, что кроме вас — двойников, есть мы — люди. Конечно, мы не называем себя так. Я употребила эти понятные тебе слова — «люди и двойники», просто для того, чтобы ты понял характер наших отношений. Двойники-духовидцы давно догадывались, что кроме их тел существуют высшие формы, которые они называют ангелами-хранителями, эфирными, ментальными, каузальными и прочими телами. Вот одно из этих тел перед тобой, — с еле заметной насмешкой сказала она. — Ты рад?

«Боже мой, — подумал я, — говорящий Человеческий Шаблон из книг Кастанеды!» От моего радостного оживления не осталось и следа. Причина этого состояла в том, что я вдруг осознал, что из этого сна, пожалуй, не так легко проснуться. Я с тоской вспомнил гравийную дорожку, по которой подошел к этому дому. «Надо было вернуться, но куда?» — подумал я. Делать нечего, единственный выход — продолжать эту беседу. С деланной рассудительностью я спросил:

— Ладно, пусть вы люди, но почему мы двойники? Двойник, эфирный, к примеру, — для нас это что-то возвышенное, духовное. Из твоих слов следует, что для вас слово двойник имеет другой, обратный смысл.

— Но у вас есть и другое значение слова «двойник». Двойники президента, например, — бесправные и безымянные манекены, — без тени улыбки сказала она. — Пожалуй, если откровенно, то для нас вы то же, что для вас домашние животные.

Я похолодел — разговор принимал слишком скверный оборот. Меня охватило ощущение реальной и нешуточной опасности. Я затравленно оглянулся: в окне погасали последние багровые отблески заходящего солнца. Как быстро пролетело время заката! Впереди ночь, в компании этой странной женщины, которая, по сути, еще ничего не сказав и не сделав, напугала меня до слабости в коленях. Я положил странно ватные руки на колени и постарался прекратить дрожь в них. Я никогда не имел кошмарных сновидений, и не знал ни каково это, ни как с этим бороться. Вспомнились многочисленные советы психотерапевтов по борьбе с кошмарными субъектами сновидений. Главное — не бояться, ведь, в сущности, это плод моего воображения, дремавший в каких-то закоулках подсознания. Надо встать и сделать какой-то решительный жест — перевернуть стол, например, или разбить вот ту стеклянную вазу! Я с вызовом посмотрел на мою мучительницу. В ее лице появилась еле заметная досада. Одновременно я заметил, как пол подо мной потерял твердость, и я опустился вместе с креслом на пару десятков сантиметров. Я ошарашенно уставился на свои, вмурованные в гладкий паркет, брюки. Боли я не чувствовал, ступней и части голени тоже. Вспомнилось из сказки: от первого удара вошел… на вершок в землю, от второго… Нет, больше не нужно, я все понял. Странно, но это невероятное обострение ситуации совершенно успокоило меня. Сон это или нет — перестало волновать меня. Что-то внутри меня приняло безграничное превосходство этого существа, кем или чем бы оно ни было.

— Хорошо, я все понял, — с удивлением я услышал свой голос. Одновременно кресло и я сам вернулись в исходное положение. Я взглянул на собеседницу. Выражение досады исчезло с ее лица.

— Не мы устроили этот мир. Нам остается только жить в нем. Мы даже умереть не можем. Пока по крайней мере, — как ни в чем не бывало добавила она.

— Нет такого страдания, которое не изгладилось бы со временем, и такой боли, которая не исчезла бы со смертью, — машинально и не к месту процитировал я Дон-Кихота.

— Сервантес… — женщина с любопытством посмотрела на меня. — Знаешь, почему он это написал? Потому, что он о-очень в этом был не уверен. Его пастырь о многом догадывается, я его когда-нибудь с тобой познакомлю.

— А кто такой пастырь, и почему, если он о чем-то догадывается, то Сервантес 400 лет назад об этом писал? — спросил я и сам поразился несуразности своего вопроса.

Женщина весело рассмеялась: «Дело в том, что Сервантес всегда писал и будет это писать, а пастырь всегда догадывался и будет догадываться, пока вся эта липа не рухнет».

— Как воннегутовский пилот летающей тарелки, который всегда нажимал и будет нажимать кнопку запуска двигателя, уничтожившего Вселенную? — перебил я.

— Вот именно, — согласилась она. — Кстати, у них был один и тот же пастырь. У него была страсть к писателям. Между Сервантесом и Воннегутом он контролировал Яна Потоцкого. Он собирал всех, до кого мог дотянуться: Тадеуша Квятковского и Булгакова, например. Эрудированный был пастырь. Был и есть, — поправилась женщина. — Например, сравнительно недавно я получила от него в наследство любопытного субъекта, твоего соотечественника — Пелевина. Каждый из вас принадлежит какому-то пастырю в нашем мире. Некоторые пастыри владеют миллионами двойников.

— Пастырь это тот, кто пасет? — спросил я, соображая, как сюда замешался Пелевин, к которому я всегда испытывал странную смесь отвращения и опасливого любопытства.

— Да, тот кто пасет, доит и стрижет. Совсем, как овечий пастух. Еще он защищает стадо от других пастухов и волков. Единственно чего он не может — это зарезать двойника, как овцу и съесть. Наши с вами отношения гораздо тоньше. Видишь, — сказала она, — я даже не могла с тобой встретиться наяву. Мне пришлось привести в свой мир твое сновидение. Ваши боги или святые всегда являлись вам только во сне.

«Так это все-таки сон! — подумал я. — Значит, я могу встать и уйти или даже улететь!»

— Нет, не можешь, — ответила она, — ни уйти, ни тем более, улететь. Попробуй встать!

Я не смог пошевелить даже рукой. Кроме того было совершенно очевидно, что она читает мои мысли. Читает, но не контролирует — это меня немного утешило.

— Конечно, не контролирую, иначе мне пришлось бы думать за тебя, а тогда какой смысл в беседе? — усмехнулась она.

— Постой, ты сказала, что ты привела мое тело сновидения в свой мир. Значит, ты живешь во сне?

— Нет, мой мир для меня реален, так же как и твой для тебя, хотя и мы тоже спим, как и вы. Наш сон тоже бывает обычным и осознанным.

«Если это — правда, странно что такая возможность никому не приходит в голову, — подумал я. — Просто скучная последовательность подобных друг другу миров, копирующих друг друга, как дурная бесконечность, которую я видел сидя в фойе университетского общежития между двумя огромными зеркалами».

— Что же в вашем мире тоже есть бедные и богатые, умные и дураки, счастливчики и несчастные? — спросил я.

— Не может не быть, — ответила женщина, — ведь наш мир базируется на вашем. Я уже говорила тебе, что некоторые из нас владеют миллионами двойников. Есть и такие, у которых нет ни одного двойника. Эти — самые несчастные, они вынуждены служить за взятку. Есть такие, у которых полно двойников, а значит избыток взятки, но все же, меньше чем у других. Это их несчастье, и чтобы переменить свою участь они согласны на все, даже на убийство другого пастыря.

Признаться, убийство пастыря, не вызвало у меня никакого внутреннего осуждения и даже показалось мне вполне заслуженным наказанием за еще не понятно какую эксплуатацию паствы, то есть нас, людей. Из слов женщины следовало, что эта эксплуатация была как-то связана со взяткой. В чем состояла эта взятка, еще предстояло выяснить.

— Взятка — это эмоция, которую испытывает двойник, поглощая что-то, обладая чем-то, теряя что-то или стремясь к чему-то. Это, так сказать, нектар, который выделяет ваша психика при возбуждении. Вот этот нектар и служит основой жизни в нашем мире, поэтому мы как пчелы его без устали собираем. Впрочем, слово взятка, которое происходит от глагола «взять», придумал ты сам.

— Как придумал? — возразил я, — Ведь ты сама сказала, что вы берете с нас взятку.

— Я ничего не говорила. Ты сам создаешь мою речь из потока информации, которая исходит от меня. У нас другой тип общения и нам не нужно разговаривать, в том смысле, как делают двойники. Вообще, все что видишь, — это продукт твоей интерпретации моего мира, который ты получаешь из моего осознания. Я только немного его корректирую, если нужно, как в том случае, когда я переместила твои ступни ниже уровня паркета, — с самодовольным видом, сказала она.

Я смущенно отвел глаза и когда снова посмотрел на собеседницу, увидел, что она во мгновение ока переменила свой черный брючный костюм на нарядную блузку из ткани желтого цвета и просторную юбку цвета охры, красиво драпирующуюся на ее стройном теле. Женщина смотрела на меня с уверенным выражением фокусника, забавляющегося озадаченным видом свидетеля его трюков. Впрочем, такие превращения, после истории с паркетом, мне были уже нипочем.

— Как тебе нравится мое синее платье? — спросила она.

Было очевидно, что фокус немного не удался. Но я не подал виду, тем более, что меня гораздо больше занимал вопрос о сути взятки.

— Очень красивое платье, — ответил я, — но не кажется ли тебе, что эта взятка, о которой ты говорила, по сути, есть воровство энергии у нас? Ведь мы тоже живем ради получения эмоций, а из твоих слов следует, что мы получаем только часть, остальное забираете вы.

— Да, мы забираем вашу психическую энергию в той мере, в какой это возможно. Мы оставляем вам ровно столько, сколько нужно для того, чтобы поддерживать в вас активность. Но разве вы не делаете этого по отношению к животным? Это всеобщий закон. Животные питаются растениями, вы растениями и животными, мы — вами, животными и растениями. Нашу психическую энергию поглощает кто-то над нами. Я уверена, что тот, кто питается нами, в свою очередь служит пищей для других. Поглощение — вот основа устройства мира. Когда оно прекратится, этот мир рухнет.

Ее слова заставили меня задуматься. В самом деле, если дело обстоит таким образом, признать поведение этих странных существ аморальным можно только признав собственную аморальность. Да и что такое мораль? — не более чем свод общепринятых норм поведения. Какое им дело до наших критериев нравственности? Не больше, чем нам до норм поведения в стаде овец. Получается, что безупречным в этой цепи взаимного поедания можно признать только жизнь растений. Ведь они питаются непосредственно солнечной энергией.

— Вот, вот, — возразила женщина, — а откуда тебе известно, что Солнце не живое? Солнце — первоисточник жизни и сама жизнь, — добавила она не допускающим возражения тоном.

Я не раз читал рассуждения о том, что неживая материя вообще, и Солнце, Земля, другие планеты в частности, — живы и обладают самосознанием. Это мнение всегда казалось мне поэтической метафорой.

— Откуда тебе это известно? — спросил я, заинтригованный уверенностью в ее голосе.

— Нам известно во столько же раз больше, во сколько вам известно больше, чем овцам. Живое может поглощать только живое. Я скажу больше: поглощая живое, живущий оживляет то, в чем жизни мало, например, минералы, — лаконично ответила она.

По сути это был парафраз теории Циолковского о всепроникающей силе сознания, которая пробуждает спящую материю, возвращая ее из обморока, как он выражался. Странно, что эта же идея вернулась ко мне во время этого сновидения. Эта ассоциация повлекла за собой другую: «Чеховский Черный монах — вот кто эта женщина», — подумал я. Так же как и Черный монах, она говорит то, о чем я и без нее догадывался или читал. Только Черный монах проник в бодрствующее сознание больного человека в дебюте шизофрении, а я вижу это во сне. Эта мысль меня немного успокоила. Тревожило другое — необыкновенная устойчивость этого состояния. Я не представлял себе, как из него выйти. Может, это какой-то неизвестный мне тип безумия? Я ясно представил себе свое тело, обвешанное датчиками, спящее где-то в невообразимой дали и неспособное проснуться. Если это продлится долго, это неизбежно станет известно, сначала в узком кругу родственников, потом на работе… поползут слухи — вот, дескать: «в его лета с ума спрыгнул…». Перспектива была безрадостной.

— Не беспокойся, я скоро верну тебя в твой мир, — заверила меня собеседница.

— И мы больше не увидимся? — сказал я и почувствовал, что мне бы очень хотелось продолжить эту пугающую и одновременно невероятно притягательную беседу.

— Все будет зависеть от тебя, — сказала она и посмотрела на стол — колпачок авторучки снова заморгал.

Я потянулся за авторучкой. Взял ее в руки и вспомнил, что в программе фотостимуляции стробоскопа, которая порождала вспышки колпачка, я заложил интервал в десять секунд. Странно, подумал я, вся эта беседа продолжалась только 10 секунд? Хорошо, а почему тогда интервал между вспышками в серии такой, какой должен быть — около половины секунды? Я стал считать — двадцать один, двадцать два… стараясь одновременно подсчитать число вспышек, загибая пальцы. Досчитав до двадцати, я посмотрел на левую руку — все десять пальцев были загнуты. Значит, интервал равняется половине секунды. Я отвел взгляд от руки… вокруг была знакомая и постылая реальность. Пасмурный свет зимнего дня лился из окна на стол, компьютер и все мои убогие радиоэлектронные поделки, которыми еще вчера я так гордился.

Конец ознакомительного фрагмента.