Сапиенсатор Таймырова, или Властелин мысли. Фантастическая история сапиенсатора

Борис Благовещенский

«Неужели это возможно?» – не верил он самому себе. Никто в этом мире – ни женщина, ни ее малыш – не подозревал, что всего в сотне шагов от них, за его спиной, стоит нечто из металла, минералов и жидких кристаллов, совсем непохожее на них, но в то же время превосходящее их и знающее все, о чем они думают, чего желают, о чем мечтают. Отныне для него могут перестать существовать все их тайны. Он может знать каждый их шаг, предвидеть их сегодняшние и завтрашние поступки…

.

Дизайнер обложки Борис Благовещенский

Текст печатается по изданию «Сапиенсатор изобретателя Таймырова, или Властелин мысли» издательства Беларусь, Минск, 2015

© Борис Благовещенский, 2020

© Борис Благовещенский, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4498-5243-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОТ АВТОРА

«Сапиенсатор Николая Таймырова» — как это было

История возникновения «Сапиенсатор Николая Таймырова», это часть моей биографии, как и часть ушедшего времени, связанная с ним, не менее интересна, чем само произведение. Дата, стоящая в конце первой части, (1989) условная. На самом деле создание этого сочинения имеет более длинную историю и началась двадцатью годами раньше.

Первая мысль об этом сочинении появилась в моей голове в 1969 или в 1970 году. Я тогда был студентом Одесского политехнического института. Однажды в нашей общежитской комнате я увидел журнал «Наука и жизнь».

Журнал этот был мне хорошо знаком со школьных лет, потому что его выписывал мой отец, и я тоже читал его с интересом. Помню, что я удивился, увидев этот журнал в нашей комнате. Я стал его читать. Меня особенно заинтересовала статья, в которой рассказывалось об исследовании мозга в Институте экспериментальной медицины. В ней описывалось, как проводились исследования биотоков мозга с помощью вживления тончайших металлических электродов в клетки мозга. Биотоки мозга записывались неким прибором. Больше всего в статье меня поразили графики этих самых биотоков. В статье в виде рисунков были приведены импульсы биотоков, генерируемых нейроном, и соответствующих определенному мысленному образу, например: дерево, книга и так далее. (Такое впечатление о публикации сложилось и сохранилось в моей памяти тогда после ее прочтения). Они то и поразили меня больше всего. Прочитав эту статью, я подумал, если это так, то это означает, что возможно записывать мысли на бумагу! Это казалось мне таким очевидным! Я подумал, что создание устройства для чтения мыслей это дело недалекого будущего. В моей голове вдруг возникла мысль, что об этом можно написать фантастический роман, и мое сердце забилось в сладком волнении. В голове тут же пронеслись картины, сюжет будущего произведения. Вспомнился читаный мною «Властелин мира» Александра Беляева.

Журнал, так всколыхнувший моё воображение, также незаметно исчез из нашей комнаты, как и появился. Больше я его в своей жизни не видел, хотя позже предпринял немало усилий, чтобы его найти.

А испытанное мною волнение было настолько сильно, что вскоре я набросал в одном из своих конспектов функциональную схему воображаемого аппарата, план сочинения и начал писать свой роман. Однажды я поделился написанным со своим однокурсником. Я понял, что его впечатлило мое сочинение и это вдохновляло меня. По первоначальному замыслу сапиенсатор был похищен иностранной разведкой и дальше шли события связанные с его применением.

Но это было не самое лучшее время для написания большого романа. Во-первых, занятия в институте, лекции, экзаменационные сессии не оставляли времени на сочинение фантастики. Во-вторых, я в то время был полон лирики, стихи полностью занимали мои сердце и душу.

Недописанный роман остался в моем конспекте и с ним я приехал в 1972 году на работу по распределению в Кишинев. Когда я решил продолжить его, после длительного перерыва, то почувствовал, что мне не хватает информации. Моему инженерному мышлению уже недостаточно было одной фантазии сочинителя. Чем больше я думал над этой темой, тем больше у меня возникало вопросов, требующих ответа. Я решил найти журнал, так взволновавший меня, перечитать статью, освежить впечатления. В Республиканской библиотеке Кишинева я перелопатил все журналы «Наука и жизнь» с 1968 года, а затем и более ранние выпуски, но так и не нашел той, взволновавшей меня когда-то публикации. Я засомневался, что это был журнал «Наука и жизнь» и пересмотрел другие известные мне аналогичные журналы. Но безрезультатно, всколыхнувшая меня статья, исчезла для меня навсегда. Если бы не сохранилась моя студенческая тетрадка с написанными страницами, я бы уже и засомневался бы: а был ли тот журнал, не приснилось ли мне это. Но поиски мои были не совсем напрасны. Я прочитал много новых материалов на интересующую меня тему в других изданиях.

В 1982 году я узнал о существовании в Кишиневе литературного объединения «Орбита». Слухи о нем доносились до меня давно, но стать его участником раньше было не суждено. В одно из заседаний, которые вел писатель Геннадий Немчинов, я решил выступить не со стихами, а с прозой. И прочел текст «Сапиенсатора Николая Таймырова», представив его, как рассказ. Надо сказать, что текст содержался тогда на пятидесяти с лишним рукописных страницах, и я здорово рисковал, решив под конец заседания его прочитать своим соратникам. Но, не смотря на все это, мой рассказ дослушали до конца. Аудитория слушателей была немногочисленная, в тот раз нас собралось человек пять. Критика в мой адрес коллег по перу была вовсе не лестной, особенно со стороны поэта. Но Геннадию Немчинову мое сочинение пришлось по душе. В ходе чтения он выразил восхищение по поводу применения Таймыровым сапиенсатора для написания книги. А в конце сказал, что по жанру это все-таки не рассказ, а повесть. И посоветовал показать ее одному известному в Кишиневе фантасту.

Другой бы на моем месте тут же побежал бы искать известного писателя, но я не торопился. К тому времени меня уже приучили писать в стол и критически относиться ко всему, в том числе, и к себе. Мне не нравилась концовка моего сочинения. Последняя завершающая фраза в произведении важнее, чем начало. Была и вторая причина того, что я не торопился нести его в редакцию. Два противоречивых чувства боролись во мне. Первое состояло в том, что мне хотелось видеть это сочинение напечатанным, а второе чувство говорило мне, что это не нужно публиковать вообще.

Так и пролежала моя рукопись в столе до рокового 1987 года. В августе этого года я поехал в отпуск и взял с собой кое-какие рукописи, в том числе, и «Сапиенсатор Николая Таймырова». Кроме моих рукописей со мной была еще одна вещь, очень повлиявшая, если не на мою судьбу, то на события, произошедшие со мной в курортном городке — книга «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, которую я читал там с упоением. Книгу эту в свое время купила моя жена в Кишиневе, она ее прочла, и, узнав, что я собираюсь взять ее с собой, стала отговаривать от этого. «Тебе нельзя читать эту книгу, — сказала она, имея ввиду мою впечатлительность, — там такие вещи описываются». Но это не остановило меня, а только подогрело мой интерес к книге, которую я давно собирался прочесть.

Августовским днем, когда я сидел на лавочке в благодатном курортном городишке, ко мне подсел мужчина средних лет, он был из местных и слегка подогретый алкоголем. Увидев, что за книгу я читаю, он оживился, спросил, где я ее купил и за сколько. Начал предлагать за нее деньги. Когда сумма дошла до пятидесяти рублей, я подумал, не согласиться ли? Это была пятикратная цена её, книгу я почти дочитал, деньги мне были нужны, так, как я уже купил билет на обратную дорогу, и поиздержался. Но мне очень не хотелось расставаться с «Мастером и Маргаритой» и я, чтобы отвязаться от настырного книголюба, пообещал ему продать книгу несколькими днями позже, связавшись с ним по телефону. Судьбе было угодно, чтобы через несколько дней «Мастер и Маргарита» уехала в Ленинград с моей дарственной надписью женщине, молниеносно ворвавшейся в мою тихую безмятежную жизнь.

А события в курортном городишке начали развиваться по сценарию описанному Булгаковым в его романе. Верьте не всему тому, что в нем написано. Фраза: «Рукописи не горят» всего лишь красивая фраза. На пятом этаже в квартире номер тринадцать по улице Добровольского в городе Трускавце моя рукопись горела очень хорошо. Дыму в квартире было столько, что я испугался, как бы ни приехали пожарные. Нет, мне вовсе не легко было ее поджигать. Мне думалось, если я сожгу эту рукопись, то, наконец, стану другим человеком, смогу навсегда расстаться со своей страстью бумагомарания и жить более счастливо. Последняя мысль перед тем, как зажечь листы, была: «Все равно это никто никогда не напечатает».

Не знаю, надо ли говорить, что рукопись, которую автор вынашивал в своей голове долгие месяцы или годы, становится частью его самого. Что происходит с человеком, когда он жжет свои рукописи, описано в той же книге Михаила Булгакова. Но это уже сюжет другого рассказа.

Когда я через несколько месяцев окончательно пришел в себя, то понял, что зря сжёг рукопись, ничего, кроме еще одной раны в моей душе, это не принесло. Утешал лишь тот факт, что сохранилась записная книжка со стихами. Выражение: «рукописи не горят» осталось справедливо лишь к моим стихам, потому, что их я, как правило, писал на ходу, в уме, записывал в записную книжку уже готовые, и они надежно хранились в моей памяти.

Прошло около полугода, и я начал заново переписывать свою сожженную рукопись. Сначала мне казалось, что повторить написанное будет легко, ведь я помню содержание наизусть. Но это только казалось. Было мучительно вспоминать свой текст, хотелось повторить все, как было раньше. (Не сохранился даже план и черновики). Но, как невозможно войти дважды в одну реку, так не возможно точь в точь повторить один и тот же сюжет в прозе. Человек, как река, меняется ежеминутно, мысли его зависят от всего, что его окружает. И только те мысли, что зафиксированы на бумаге, или другом носителе информации, отражают состояние человека в определенный момент.

Тем не менее, где-то в середине 1989 года сожженная рукопись первой части «Сапинсатор Николая Таймырова» была написана заново, и я отнес ее на печать знакомой машинистке. Должно было пройти ещё два года прежде, чем я решил ее отправить в редакцию. Подтолкнула к этому меня одна публикация в «Литературной газете». Из неё я понял, что во многих лабораториях мира работают таймыровы над расшифровкой, по выражению академика Натальи Бехтеревой, «кода мысли», и, вполне возможно, что то, что описано в моей фантастике, уже где-то произошло. Но об этом нам никогда не скажут.

В июле 1991 года я послал рукопись «Сапиенсатора» в редакцию журнала «Кодры». Время было не самое лучшее для литературы в такой стране, как Молдова. После того, как ее отказался печатать тот самый журнал «Наука и жизнь», я сильно сомневался, что наши редактора рискнут печатать такую вещь. При всей ее фантастичности она была очень реальна и правдоподобна.

Более полугода она лежала там без движения. Наконец, после очередного звонка, мне сообщили, что она находится у редактора Л. К.. При первой встрече он высказал мне свои замечания, и показал мою рукопись с множественными купюрами. Рукопись, конечно, требовала корректуры, хотя бы потому, что за то время, что она лежала в редакции перестала существовать страна с названием Советский Союз. Мы долго обсуждали и спорили по поводу его предложений. Больше всего меня не устраивало стремление редактора сократить текст до размеров небольшого рассказа. Таких встреч у нас было несколько. После каждой я уходил с задачей что-либо переписать, заменить, удалить. Несмотря на то, что весь мой день проходил на заводе, работал я быстро, не затягивая, хотелось быстрее увидеть свой труд в журнале, хотя печатной машинки своей не было, а тексты надо было приносить в редакцию машинописные. Л. К. Выбрасывал куски текста, и предлагал подправить другие места. Я приносил новый текст, иногда гораздо длиннее, чем предшествующий и получалось, что стремление редактора к сокращению, компенсировалось моими правками. Мой редактор явно тяготел к коллективному творчеству. Он довольно потирал руки, если я подхватывал и развивал какую-то высказанную им мысль. Однажды он высказался: «Вот видите, как у нас с вами хорошо получается».

Как то он огорошил меня своим звонком. «Вы знаете, — услышал я в трубке, — у меня вызывает сомнение диалог в ЦРУ. У меня есть знакомый полковник КГБ, я вас сведу, может, вы с ним проконсультируетесь?» Да на кой черт мне ваш полковник, подумал я, я создаю свой мир, в котором все говорят и делают то, что мне надо. Каждый человек в одной и той же ситуации будет выражать свои мысли по-своему, в зависимости от своего характера и темперамента. Наверное, проверяет, подумал я, боится, что в моей фантастике есть секретная информация? Но вслух сказал: «Как хотите, мне это не нужно, если вам надо, звоните, я встречусь».

Не знаю, консультировался ли редактор с полковником КГБ по поводу того, что говорят в ЦРУ в случаях, описанных в моей повести, но моя встреча с ним не состоялась. На дворе стоял девяносто второй год. Уже год, как был ликвидирован Главлит — ведомство, занимавшееся цензурой в СССР. А сам Союз доконала междоусобица бывших братских народов. Заводы союзного подчинения, работающие на оборонку, перешли под юрисдикцию Молдовы, и на них началась агония, продолжающаяся и сейчас. На военных заводах, в том числе, на котором работал я, Москва сняла все свои заказы, и началась тотальная безработица. В воздухе стоял запах назревавшего военного конфликта между Молдовой и Приднестровской Молдавской Республикой. Удивительно, что в то время еще выходил журнал «Кодры». Скоро уедут из Молдовы многие из тех, кто писал для него и издавал его. Книги, за которыми люди стояли часами в длинных очередях, будут продаваться за копейки на кишиневских тротуарах, русский язык и литература окажутся на задворках.

Примерно после месяца такой работы мы с Л. К. повздорили и я сказал: «Вы хотите из моей повести сделать маленький рассказ». «Да, — признался он, — страниц на двенадцать не больше, — и тут же добавил, — сделайте роман, кто вам не дает?» «Да, тут рассказы по несколько лет маринуют, а вы — роман», — посетовал я. После его вопроса: «кто маринует» я назвал редакции, в которых пылились мои рукописи, и, открывая свой «дипломат», спросил: «Хотите, покажу вам два рассказа?». К моему удивлению, прочитав первый рассказ, он сказал: «Этот я подпишу». Моему удивлению не было предела, когда прочитав второй рассказ, он тоже сказал «И этот я подпишу».

После такого общения казалось, что контакт и взаимопонимание с редактором наконец-то налажены. Но самое неприятное было впереди. Когда все правки по предложению редактора были мною выполнены, он предложил убрать первую главу с описанием действий в ЦРУ или дописать ещё одну в конце. Меня не устраивало ни первое, ни второе. Меня полностью устраивала существующая концовка, и не хотелось ее менять. Но резон в требовании редактора был, и я дописал еще одну страницу текста. Когда я закончил ее писать и перечитал, я понял, что у этой истории должно быть продолжение. И я уже знал, какое и о чем оно будет. Редактора удовлетворила моя завершающая страница, и мы с ним расстались, условившись, что он сообщит, когда понадобится. Но прошло несколько месяцев, а Л. К. молчал. Я позвонил ему, чтобы узнать, когда выйдет повесть в журнале. В ответ он предложил зайти в редакцию. В редакции меня ожидал сюрприз. Л. К. встретил меня со словами: «Рукопись ваша не годится, ее надо полностью переписать, а у меня на это нет времени», — и протянул мне несколько листов. Я стал читать и пришел в ужас и негодование. Передо мной был совсем чужой текст. Редактор занялся работой, которую сегодня выполняют копирайтеры — переделка текста на свой манер. В этом тексте было все другое, другой стиль, другой характер не только героя, но и автора. Редактор явно напрашивался на соавторство, предлагая свои услуги.

Мне хотелось кричать, но я сделал паузу, вздохнул и произнес: «Не знаю, что и сказать». «Думайте, вам решать», — сказал мой редактор. Острый разговор закончился диалогом.

— Я не понимаю, откуда у вас такое упрямство…

— Зачем вы это делаете? Я вас просил об этом?

— Тогда забирайте свою рукопись и ищите себе другого редактора.

— Не я вам ее давал, и не я должен ее забирать.

Я вышел из редакции с мыслями: «Все! К черту! Делайте, что хотите с этой рукописью, плевать мне на все! Осточертело!» Но после бессонной ночи пришла другая мысль: «Надо сделать все, что от меня зависит, а там Бог рассудит, кто прав, кто не прав» И написал письмо главному редактору Юрию Грекову, которое и решило судьбу «Сапиенсатора Николая Таймырова». Спустя некоторое время из редакции журнала позвонил Валентин Стрыгин и сказал: «Тут ваша рукопись у меня, зайдите поговорить».

С некоторыми досадными опечатками, (гранки читать мне не давали), набранная (вкупе с письмами покойного румынского классика Алексея Матеевича) самым мелким шрифтом в журнале, повесть вышла в октябрьском номере за 1993 год. В такой же редакции она вошла в книгу «Цена бессмертия», изданную в Кишиневе в 2001 году благодаря поддержке Центра русской культуры в Республике Молдова и лично председателя его Правления Евгения Охрименко. Вторая часть этого сочинения под названием «Карающий меч» писалась мною в двухтысячные годы, за исключением восьмой и девятой глав, написанных в 2013 году.