Голубая перепись лет

Борис Алексеев

Оглядывая собственное многолетие с высоты приобретённой с годами мудрости, мы видим лазоревую даль бескрайнего Житейского моря, переливы глубины, искрящиеся в лучах полуденного солнца.Вот каким оказался фарватер нашей непростой судьбы – сверкающей дорожкой времени среди голубых проталин прожитой жизни…

Часть 5. Мама Галя

Венедикт поцеловал входящую мать, взял у неё из рук сумки и проводил в прихожую.

— Ма, а помнишь, как ты всякий раз, застав меня дома, задавала один и тот же вопрос: «Сын, ты опять пропустил институт?»

Венедикт рассмеялся. Воспоминания прошедших лет заставили улыбнуться и мать.

— Кто же знал, что из тебя получится серьёзный человек? — мама присела на край дивана. — Можно я попозже приготовлю ужин? Поговори со мной, сынок.

Она расправила усталые плечи и приготовилась слушать.

— Мама, помнишь, на той неделе ты вот так же вошла в дом и увидела меня взъерошенного и ничего не понимающего?

— Помню, сын. Я тогда ещё подумала, что у тебя случились ужасные неприятности, ты был совершенно не в себе.

— Это так. Но я не сказал тогда, что твой приход прервал мою беседу знаешь с кем? С моим собственным Альтер эго.

— Не понимаю.

— Ну, это вроде внутреннего голоса, вернее, того, кем я хотел бы быть.

— И…

— Он сказал, что мы с ним смотрим в одном направлении, но с противоположных точек зрения.

— Как это?

— Очень просто. Мы оба смотрим вверх. Но он уже прошёл то, что мне предстоит пройти, и знает то, что мне предстоит узнать. И оттого мы обо всём судим по-разному.

— Сын, ты говоришь загадками.

— Мама, сколько раз я изменял прекрасному и возвышенному ради, как мне казалось, ещё более прекрасного и возвышенного! Что за лукавый путал мои мысли и заставлял начинать, как школьника, всякий раз сначала? Ты помнишь, как я тяжело болел от всего этого, едва не потерял веру в самого себя.

— Но ведь ты вернулся на круги своя, к тому, с чего вообще началась твоя жизнь, — с художества?

— Да, мама, да! Это было равносильно прозрению слепца. Древняя каноническая живопись извлекла меня из прежнего мироощущения, будто лодку отвязала от берега и отправила в море божественной красоты и абсолютного порядка вещей. Но как только я отплыл от берега, на море пал туман, и перестал видеть не только горизонт, но даже собственную руку…

— Сынок, тебе скоро исполнится тридцать лет. У тебя есть работа, тебя уважают, в этом я не раз убеждалась, наблюдая тебя в храме. Когда-нибудь ты порадуешь меня и женишься на хорошей девушке.

Мама опустила голову, чтобы Венедикт не приметил набухшие на глазах капельки слёз.

— Главное, знай, я всегда с тобой. Хоть немного от меня теперь помощи, но…

— Мама, да ты у меня!.. — Венедикт обнял мать так же крепко, как она обнимала его в детстве.

Он помнил её объятья — жаркие любящие клети. Как хорошо было высчитывать минутки, наблюдая поверх маминых рук за секундной стрелкой на часах. Вот непоседа вскарабкалась вверх и подбежала к цифре «12». Мама, мамочка, держи меня ещё! Но вот захват слабеет, и клеть разваливается. «Мама, зачем ты меня так рано отпустила!» — щебечет маленький Венечка, раздумывая, заплакать ему или улыбнуться.

И теперь он, держа мать, краем глаза увидел те самые часы и ту самую секундную стрелку. Она подбиралась к цифре «12», как тридцать с лишним лет назад!..

«Пора», — усмехнулся Венедикт и расцепил руки, недодержав мать в объятьях до полной минуты секунд десять. Женщина будто прочитала мысли сына и, улыбнувшись, сказала:

— Зачем же ты меня так рано отпустил?